инная труба, на которой он, очевидно, сидел верхом. На противоположном ее конце все еще держался другой человек. Ему бросил линь Андрей. Через минуту обоих спасенных втащили в шлюпку. - Трубу жалко бросать! - говорил, поблескивая антрацитовыми глазами, кавказец. - Замечательная труба оказалась, хорошо плавает, герметическая... Прямо не труба, а символ взаимовыгоды: обоим оказалась полезной - и советскому человеку и американцу. Пожалуйста, знакомься. Мистер Герберт Кандербль. Мы с ним в воде познакомились. Это инженер. Застрял в Триполи перед самым американским вмешательством. Решил выбраться на торговом пароходе... А я - Сурен Авакян. Тоже инженер, только советский... Хочешь мой мокрый заграничный паспорт? Эх, какую хорошую электростанцию бомбы погубили!.. Ай-яй-яй!.. Как в Ираке!.. Американец спокойно стоял в шлюпке, скрестив руки на груди. Андрею бросилась в глаза развитая челюсть его неестественно длинного лица. - Ссеньк-ю! - кивнул он Андрею. Андрей понял, что американец благодарит его. Но мистер Кандербль не ограничился благодарностью: он снял с пальца перстень с крупным бриллиантом и протянул его советскому матросу. Андрей растерянно замотал головой. Американец быстро и неразборчиво заговорил. - Слушай, это совсем не простое кольцо, - переводил Авакян. - Понимаешь, искусственный алмаз. Говорит, сам сделал. И все же Андрей не решился взять. Он почему-то вспомнил потопленный американцами корабль. А этот, высокий, с крупной челюстью, чувствовал себя здесь как на прогулке, хлопал матросов по спинам и все время говорил: - О'кэй! Из воды вытащили двух перепуганных до бесчувствия женщин. - Братишки! Опять заходит, гад! Гляньте! - крикнул Вася. Американец оглянулся, но не туда, куда указывал матрос, а на него самого. Такой уж был дивный голос у Васи. А если бы американец слышал, как Вася поет! Какой баритон!.. Над водой, совсем низко, летел невесть откуда взявшийся самолет с треугольными, примыкающими к корпусу крыльями, тяжеловатый с виду, но... Он стрелял из пулеметов по шлюпкам. Андрей с Васей переглянулись, не веря глазам. Авакян крикнул: - Ложись! - и потащил книзу американца. - Ваши объявили, что все мы в этой зоне считаемся врагами! Ва! Рухнул с неба обвал. Грохочущие звуки падали на хрупкую шлюпку, как раздробленные утесы... Вскоре рев реактивных двигателей смолк вдали. Матросы и пассажиры шлюпки поднимали головы, провожая взглядом удаляющийся самолет. Не сделает ли он еще заход? Не поднялись только Вася с Андреем. Оба лежали окровавленные, привалившись к разным бортам. - Ай-яй-яй!.. Какое дело! - сокрушенно щелкал языком Авакян. Американец достал из кармана промокший, но безукоризненно чистый платок, решив, видимо, сделать Андрею перевязку. - Мертвый ведь, - сказал один из матросов. До американца дошел не столько смысл, сколько тон сказанного. Он резко повернулся и покачал головой. Тут его взгляд остановился на одном из спасенных, которого, очевидно, имел в виду матрос. Человек лежал лицом книзу. Его черные жесткие волосы слиплись от крови. Американец повернулся к Андрею. Шлюпка подходила к "Дежневу". Сверху спустили не веревочный штормтрап, а парадный - лестницу со ступеньками и перилами, - чтобы удобнее было поднять раненых. Кандербль сам взял на руки советского матроса, на окровавленный мизинец которого он все-таки надел свой перстень с искусственным алмазом. Авакян старался помочь ему нести Андрея, но только мешал. Испуганная, бледная Аня тщетно вглядывалась в лица моряков, пытаясь отыскать Андрея. И вдруг она увидела его, окровавленного, на руках у незнакомого человека с нерусским длинным лицом. Глаза ее наполнились слезами. Она пошла впереди Кандербля, указывая дорогу в лазарет... Южное ленивое море катило округлые валы - отзвук не утихшего где-то шторма. Воздух в трюме торпедированного корабля, видимо, нашел выход, и подсохшая корма его теперь быстро погружалась. Скоро она скрылась под водой. Через все море к солнцу пролегла золотисто-чешуйчатая дорожка. Глава вторая ПОСЛЕДНЯЯ ИСКРА Андрея и Васю, состояние которых казалось безнадежным, поместили в отдельную каюту - корабельный "изолятор". Две узкие койки, тяжелая металлическая дверь, чуть наклоненная стенка с круглым иллюминатором, запах моря, свежей масляной краски и лекарств... И рядом - тихая, скорбная Аня, добровольная сиделка. Андрей первое время все беспокоился о Васе, слыша, как хрипело и клокотало у него в простреленном горле. Повернуться, посмотреть на друга Андрей не мог - перебит был позвоночник... Андрей все понимал. Он знал, что Вася умирает. Все знал и о себе... Это у монголов была такая жестокая казнь: человеку переламывали хребет и бросали его. Он долго и мучительно умирал. К нему могли прийти друзья и родные. Они лишь рыдали над ним, но не могли спасти... Аня не уходила даже ночью. Андрей через полуоткрытые веки наблюдал за ней. Милый, бесконечно дорогой профиль... А кончик косы, выбившийся из-под белой косынки и попавший ей в руки, совсем промок. Верно, она думает, что им незаметнее, чем платком, вытирать уголки глаз. Умирающий в какой-то момент становится мудрее окружающих. Врачи с ученым видом еще выписывают рецепты, медсестры старательно делают уже ненужные уколы, сиделка то поправит подушку, то сбегает за льдом или лекарством... а умирающий понимает все... Андрей смотрел на Аню долгим, пристальным взглядом. Он словно старался запомнить ее, уходя... Андрей понимал все. Он познавал предсмертную мудрость, он уже почти мог отдалиться от мира, спокойно созерцать его со стороны. Но вдруг, затмевая все - и боль, и отчаяние, и мудрость старца, - откуда-то из глубины накатывалась на него неистовая жажда жизни. Жить, жить! Во что бы то ни стало жить! Вот она, Аня, близкая, нежная!.. В ней - светлая жизнь с надеждами, мечтами... Ведь они мечтали совершить что-то необыкновенное... И неужели теперь ничего не будет сделано? Ничего не останется?.. Стены каюты сдвинутся еще теснее... совсем сдавят... потолок опустится к самым глазам... а глаза закроются... И Андрей усилием воля приоткрывал веки, видел дорогой профиль, пушок на щеке, видел жизнь и не хотел, не мог отказаться от нее... Полный черных провалов и ярких пятен, надвигался бред. Последние впечатления, обрывки сцен, неясные мысли и образы странно перемешивались в обожженном жаром мозгу... Напрасно Аня то и дело поправляла мешочек со льдом у Андрея на лбу. Мозг его пылал, губы запеклись. Аня наклонялась к ним, улавливая едва слышные слова. Но что она могла понять в мгновенных вспышках затуманенного сознания! Андрей шептал. Аня почему-то старалась запомнить, что он шептал. Запомнить она еще могла, но понять... - Холод... холод... - повторял он, и Аня прикрывала его тремя одеялами, хотя озноба у него не было. - Холод между континентами, - продолжал он, и Аня вспоминала их разговор об Америке. И вдруг он явственно произнес: - Америка... - Потом он, должно быть, переживал последнюю драму в море. Он твердил: - Бак, плавающий бак... нет, плавающая труба... длинная, очень длинная труба... На одном конце советский человек, на другом - американец... Труба - как туннель... Он впадал в забытье, замолкал на час, потом начинал метаться и опять бредил плавающей трубой. И вдруг вспомнил самолет. - Обгоняет звук... Вот это скорость! - отчетливо говорил он с закрытыми глазами. - И это в воздухе... А воздуха нет... Дышать нечем... (Аня дрожащей рукой тянулась к кислородной подушке, а он отталкивал шланг.) Не будет сопротивления воздуха, - неожиданно говорил он. - Из трубы ведь можно воздух удалить... Тогда скорость еще больше... И Андрей обжигающей рукой сжимал занемевшие Анины пальцы и все шептал, шептал: - Не нужно холода... ведь на обоих концах трубы были люди... Кольцо хотел подарить... А труба была под водой... И пусть будет под водой... как в пруду... не помешает кораблям, льдам... ничему не помешает!.. Будет длинная, длинная... На одном конце Америка, на другом - Советский Союз... Аня понимала, что он снова поверял ей тайну, как недавно в Беринговом проливе, вновь рассказывал о своей идее, подтвержденной, как ему казалось, недавней трагедией - подводная плавающая труба-туннель между континентами. Бедняжка! Можно ли его разочаровывать в такую минуту? В воспаленном мозгу Андрея проходила титаническая работа: воспоминания детства, впечатления дня и думы о будущем - все это смешалось, взаимодействуя, как в неведомой химической реакции, слилось, подтверждая что-то новое, никогда не существовавшее... Во всякой болезни кризис наступает, кризис проходит. А после кризиса... Аня поняла, что кризис у Андрея миновал. Он больше не бредил, был в полном сознании, но каким-то отсутствующим взглядом смотрел в угол каюты и ничем не интересовался. Его новое состояние было еще ужаснее бреда. Вася умер. Аня накрыла его с головой простыней. Он лежал на койке, утонув в матрасе, какой-то странно плоский. Аня боялась мертвеца, но еще больше она боялась оставить с ним Андрюшу. И, дрожа от ужаса, она продолжала сидеть, не шла к врачу... Андрей не мог не знать, что Васи не стало: не хлюпало больше в Васином горле. Часы на Аниной руке тикали, но не заглушали ударов ее сердца. Андрей, конечно, все знал о Васе... Но его теперь ничто не интересовало. Его уже не было с Аней. Она наконец поняла это и решилась на самое последнее, жестокое средство... Она хотела хоть чем-нибудь воздействовать на Андрея, хоть на миг возбудить в нем интерес к действительности. - Ведь Вася умер... Андрей не отвечал, равнодушный, спокойный. Аня наклонилась к нему близко, словно не веря своим глазам, и повторила: - Ты слышишь? Васи нет... умер он... Неужели же ты... - Знаю, - только и сказал Андрей. Это произнес уже не Андрей. Это сказал кто-то другой, чужой, далекий. Аня не выдержала и в слезах выбежала из каюты. Она долго рыдала на груди у судового врача Елены Антоновны Барулиной. Васю унесли. Андрей безучастно наблюдал, как возились два знакомых ему матроса, как болталась у Васи худая татуированная рука, когда его неловко вытаскивали в коридор, чтобы там положить на носилки. Васину койку откинули к стене. В каюте стало просторно и пусто. Пересилив себя, Аня вернулась к Андрею и снова не узнала его. Она решила быть около него до конца. ...Два дня Андрей молчал, ни разу не позвал Аню. Аня не понимала, откуда у нее берутся силы. Она боялась уснуть, пропустить малейшее Андрюшино движение. На третий день после смерти Васи, когда Аня дремала на своей табуретке, Андрей вдруг позвал ее: - Аня! Девушка подумала, что ей послышалось, но на всякий случаи нагнулась к больному: - Андрюша, милый, ты звал меня? Андрей помолчал, потом сказал: - Да нет... уже не надо. - Почему? Ну скажи, что ты хотел... Андрей молчал. - Что-нибудь важное? Умирающий кивнул. Аня стала на колени, наклонилась, ощущая виском худую щеку Андрея: - Говори. - Понимаешь, я теперь не о себе... не о нас... я о других думаю... Ане было больно это слышать, но, нежно припав к Андрею, она боялась шевельнуться. И, верно, что-то живительное было в ее женском прикосновении. Андрей заговорил более связно: - Особенно теперь жаль уходить, Аня. Я ведь такое придумал... - О чем ты? О нашей тайне? Ну скажи! Об Америке? О плавающей трубе? - с чисто женской находчивостью стала выпытывать Аня. - Разве ты уже знаешь? - как будто удивился он. - Ты же сам мне рассказал в Беринговом проливе. Говорил про холод между нами и Америкой. - Разве? - слабо прошептал Андрей, силясь что-то вспомнить. - Ты еще хотел, чтобы я попросила совета у папы! - вдохновенно продолжала Аня. - Да? - Ну конечно! Папа очень серьезно к этому отнесся. Сказал, что это будущее человечества и выход из современного тяжелого для всех тупика. Аня выдумывала, но чутьем, не рассудком, знала, что только так могла сейчас говорить тяжело больному Андрюше, только так могла вернуть ему интерес к жизни! - Ты слышишь, Андрюша, милый! - тормошила она его. И в Андрее произошла перемена, голос его окреп. Аня уже слышала его, не наклоняясь. Он говорил размеренно, словно рассуждая с самим собой: - У людей нет иного выхода. Только выбор между двумя путями: или общей гибелью всего живого или... наведение мостов. Кто это сказал или я сам придумал? "Чтобы пропасти пропасть - Мост накроет злобы пасть". - Это ты сам, сам придумал, Андрюша, - уверяла Аня, чувствуя, как у нее холодеют пальцы. Только умирающий юноша мог заговорить словами мудреца, даже поэта! И вдруг, словно от поднесенного факела, у Ани возникла ее собственная идея. Как в фокусе, собрались ее непрестанные мысли о спасении Андрея и зажглись ярким, новым светом. - Ты... ты... будешь жить! Ты сильный, - говорила она, сжимая его худые руки, - ты должен осуществить свой замысел! - Кто-нибудь другой... Ведь надо много продумать. - Нет! Не другой! Только ты! Ты можешь разработать все, ты будешь это делать! Сейчас же... вот здесь... - Ну что ты! В постели? - Ну конечно же! И снова Аня рыдала на груди у Елены Антоновны. - Девочка ты моя! - гладила ее русые волосы Барулина, милая, грузная женщина. - Ну как же я могу такое разрешить? Умирающему - и вдруг работать!... - Вы ничего не понимаете, Елена Антоновна... Простите, пожалуйста, что я так сказала. Нет, вы просто не видели, как он преобразился, все это мне снова рассказывая. Это его последняя искра. Ее нужно раздуть... Вот увидите, он будет работать, думать... у него появится снова желание жить. - Ты просто сумасшедшая, Аня. Тебе нужно отдохнуть. Я пожалуюсь Ивану Семеновичу. - А я ему уже говорила. Он сказал, что это бред... - Ну, вот видишь... - Нет, это он про Андрюшу сказал... то есть про его замысел. Нет, просто ему трудно представить все. Ведь он, как никто другой, знает, сколько времени нужно плыть между континентами... А тут - поезда пролетают расстояние между СССР и Америкой за полтора-два часа... Вы только подумайте, Елена Антоновна! - Но вот Иван Семенович - он ведь не только моряк, он и знающий инженер, - если он говорит... - Так и он говорит, что Андрюше нужна зацепка за жизнь... А тут такая идея! Разве ради нее не стоит вернуться в жизнь? Елена Антоновна улыбалась. - Психотерапия... - начала сдаваться она. - Ну что ж, пусть думает - ведь ему никто не запрещает думать. - Так ведь не только думать! Чертить надо... - Нет, девочка! Лечить прежде всего нужно тебя. Человек в гипсе лежит, повернуться не может... - Я все устрою... вы только позвольте... Его все время не было с нами... со мной... А когда он опять заговорил о своей идее, то был живой... Вы понимаете? Живой! И он оживет, если сделает проект. Я прилажу над его койкой чертежную доску. Вот так... - И Аня стала проводить в воздухе рукой какие-то линии. Елена Антоновна слушала уже без улыбки. Андрей с волнением ждал Аню. Он все время смотрел на дверь. И вдруг дверь открылась, и в ней показалась сияющая Аня с фанерным щитом для объявлений, который самочинно сняла в коридоре. Андрей ничего не сказал, только закрыл глаза и улыбнулся. Впервые улыбнулся за время болезни. У Ани все было продумано. Она примостила самодельную чертежную доску над Андреем так, что он мог чертить, лежа на спине. На щите вместо бумаги она булавками приколола чистой стороной санитарный плакат. Андрей был неузнаваем. Он даже дал Ане несколько советов. Спросил, нельзя ли достать на корабле кое-какие книги. Потом спросил, здесь ли еще кавказец-инженер и американец. Аня отточила карандаш, дала его Андрею. Наступила торжественная минута. За открытым иллюминатором шелестели волны. Переборки, как и всегда во время хода корабля, чуть заметно дрожали. Андрей едва мог удержать карандаш в совсем ослабевшей руке. Он уже собирался чертить, но вдруг перевел взгляд на Аню: - Аня... карту Полярного бассейна. Аня убежала за картой, которая висела в кубрике, в матросском красном уголке. Андрей лежал, положив руку с карандашом на грудь, и снова тихо улыбался. Наконец карта была принесена и закреплена на той же доске. Он провел свою первую линию. Это была линия через всю карту, линия, соединившая через Северный полюс Мурманск с Аляской, СССР с Америкой, два континента, по кратчайшему пути. Глава третья МОСТЫ ВМЕСТО БОМБ По небу над морем летели низкие лохматые тучи. Увязавшиеся за кораблем чайки срезали крылом пенные гребни. Дул встречный ветер. Капитан Седых, сердито сопя, отвернулся от него. Было время, когда к любому ветру Иван Семенович становился лицом, бриз и шквал веселили ему душу, он готов был помериться силами хоть с ураганом. Потому, быть может, и пошел инженер-судостроитель Иван Седых в моряки, стал штурманом дальнего плавания, а потом и капитаном. Полярные моря учили его уму-разуму. Поначалу был он без меры удалым да озорным. Любили про него рассказывать всякое. Раз, говорят, поспорив на бутылку коньяку, он белого медведя, как бабочку, поймал. Сошел на льдину да и накрыл ему голову сачком, сделанным из мешка, пропитанного хлороформом. Зверь уснул. Ночью потом проснулся, на корабле переполоху наделал. Сам же штурман Седых и пристрелил его из винтовки. Потом пообтерся Иван Семенович во льдах, безудержная и опрометчивая отвага сменилась продуманной смелостью. Когда отвечаешь не за свою только голову, а за весь экипаж корабля да за пассажиров, другим становишься. Собственно, для того и пошел в море судостроитель, чтобы по примеру адмирала Макарова мудрость познать; мечтал он создать гидромониторный ледокол, который водяными струями лед бы перед собой резал. Но все не удавалось. Взяли его "наверх" на руководящую работу, инженерство его вспомнили, еле снова на корабль вырвался. И вот теперь опять езжай в Москву за назначением. Снова выдвигают. Дергая себя за ус, Седых наблюдал, как дочь подошла к Сурену Авакяну и американцу. Был он в скверном настроении, только что поспорив с дочерью. Увозить надо девку скорее. Конечно, парня жаль, Андрейку, так не приставить же Анку к его креслу, на ноги ему уже не встать. Аня шла по палубе навстречу Кандерблю и Сурену Авакяну, о чем-то жарко спорившим. Следя за ней из-под насупленных бровей, Иван Семенович недовольно хмыкнул: "И этот еще американец навязался на седую голову! По радио с самим командующим американским флотом связался. Тот за ним эсминец высылает. Скоро в море встреча произойдет. Видать, важная птица!.. Карты-то небось пришлось раскрыть. Вот такие и втираются, шпионят..." Аня подошла к американцу. Иван Семенович плюнул от злости. Плюнул и отвернулся. Ветер ударил ему в лицо... Аня была уверена, что Андрею необходим человек, могущий влить в него новые силы. С Андреем уже случилось чудо, и Аня научилась верить. Еще недавно лежавший в гипсе, как в гробу, он был далек от всех живых. И вот - брошенный ему линь, линь его собственной дерзкой идеи, помог ему выбраться из небытия. Он снова живет, и не только на корабле, но и в будущем, для которого проектирует грандиозное сооружение... А теперь, во время работы, у него, естественно, появились сомнения... Поэтому ему и нужны сейчас поддержка и признание, нужны, как укол камфоры... иначе он выпустит линь из рук. И отец не единственный инженер на корабле. Есть и помоложе. А задуманное Андреем только молодым и строить! Кандербль, споривший с Суреном, кто виноват в гражданской войне Ливана, не обратил на Аню никакого внимания. Аня гордо вскинула голову. - Вы знаете, - обратилась она к Авакяну, - я к вам с очень важной просьбой. Навестите нашего раненного Андрея Корнева. - Корнева? Слушай! - обрадовался Cypeн. - Это очень хорошая идея. И знаешь, мы с этим американским инженером вместе пойдем. Он захочет. Я ему сейчас скажу. "Американский инженер! - У Ани даже сердце остановилось. - Ведь мост-то в Америку! А вдруг забракует, убьет тем Андрея? Вот он какой бурбон... Будто и не видит никого, кто около него стоит". Сурен уже говорил Кандерблю о посещении лазарета. - О'кэй, - сказал Кандербль и равнодушно скользнул взглядом по девушке. Вместе с Суреном, впереди Ани, он размашисто зашагал в лазарет. Там их встретила доктор Барулина. Она растерялась, узнав, что американец хочет идти к больному, который что-то там чертит... - Прошу извинить, господа, - сказала она, почему-то обращаясь так не только к Кандерблю, но и к побагровевшему Авакяну, - раненый в очень тяжелом состоянии. К нему нельзя... Нет-нет, к нему решительно нельзя. Кандербль разозлился. Видимо, он совершенно не привык к отказам и ограничениям. Грубо повернувшись спиной, он зашагал прочь. - Вас одного я пущу, - не дав Сурену выговорить и слова, вполголоса сказала Елена Антоновна. - А насчет американца, простите, должна посоветоваться с капитаном... Аня, проведи, товарища... - И Елена Антоновна виновато улыбнулась. Сурен уже не мог на нее сердиться. Она проводила его до изолятора, многозначительно приложив палец к губам. Потом дружелюбно кивнула. Сурен приободрился и взялся за ручку двери. - Ва! - воскликнул он, распахивая дверь. - У вас что, сестричка, потолок протекает? Почему без зонтика входим? Аня рассмеялась: - Я вам все объясню. Он изобретатель. А это лечение. - Почему доской изобретателя лечишь? Что за медицина? - А смотрите, как он окреп, как повеселел! - Чего он там делает под доской, в подполье? - Он чертит. - Слушай, смеяться хочешь - пойдем на палубу. Там громче можно. Зачем больного тревожить? - Нет, вы посмотрите, что он начертил. Сурен недоверчиво подошел к койке, заглянул под доску. - Где тут матросик, который нас из воды тащил? Ва! Замечательный парень! Слушай, что это у тебя нарисовано? - Железнодорожный мост-туннель в Америку, - сказала Аня. Сурен дипломатично закашлялся. - Посмотрите, пожалуйста, - попросил Андрей. Сурен сел на корточки и заглянул на доску снизу: - Постой, подожди... Что такое? Ай-яй-яй!.. Это что? Под водой труба плавучая? Так ведь я же на такой трубе верхом сидел! Ай-яй-яй! Зачем же не я, а ты изобрел? Для чего меня инженерному делу учили, когда матрос мне чертежом горбатый нос утирает! Ай, матрос! Замечательный матрос! - Ну конечно, - за Андрея объясняла Аня. - Через весь Ледовитый океан от Мурманска до Аляски, прямо по меридиану, протянется металлическая труба размером с туннель метро. - Плавающий туннель, говоришь? Всплыть захочет - чем держать будешь? - Стальными тросами и якорями, брошенными на дно океана. Труба будет идеально прямой, никаких поворотов, уклонов, подъемов! - с воодушевлением продолжала Аня. - Ва! - вскочил Авакян. - Понимаю! - И он протянул к Ане изогнутый крючком палец. - Прямое железнодорожное сообщение из СССР в Америку по плавающему подо льдом Арктики туннелю! Подводный понтонный мост!.. - На глубине ста метров, - вставила Аня. - И поезда - как пули в стволе... Скорость тысяча... - Две тысячи, - перебил теперь Андрей. - Верно, браток! Две тысячи километров в час - два часа езды. В Америку можно будет на ярмарку ездить. Слушай... - Он взъерошил черные волосы. - Очень просто, гениально просто! И, честное слово, осуществимо! Возьми к себе помощником! Андрей, счастливый, закрыл глаза. Он выслушал первую экспертизу инженера, рассмотревшего его проект! - Слушай, - продолжал Авакян. - Знаешь, у этого американского инженера не голова, а фонарь в две тысячи свечей. Попрошу капитана, чтобы позволил ему прийти к тебе. Идея у тебя международная! Возбужденный Андрей сделал попытку приподняться на локте. Аня бросилась к нему: - Что ты, Андрюша, милый! - А глаза ее сияли. Разве мог больной несколько дней назад сделать такое движение! Произошло чудо. Сурен Авакян сидел в салоне капитана и дымил трубкой. Грузный, седой Иван Семенович сердито расхаживал перед ним. - Американцу? - остановился он перед Суреном. - Это ты подожди. Зачем американцу? - А почему не показать ему корневскую идею? Ведь вы же говорите, что она выведенного яйца не стоит. - Ты брось меня цитировать! Другими цитатами пользуйся. Видно, забыл, в какой обстановке живем, предъядерной! Самого только что в море искупали. Американцы!.. Видать, мало с ними дела имел. С имперскими амбициями. - Знаю, знаю... враги и так далее... Простые люди везде хорошие. Сближаться с ними надо, общие интересы искать... Мост-то мы ведь к американскому народу строить хотим, а не к какому-нибудь сенатору. С врагом общих интересов не бывает! Понимаешь? На одном корабле "Земля" жить, друг к другу с палубы на палубу придется ходить. Трап нужен. А топить всем вместе корабль никому не следует. Ты ж капитан, знаешь! - Очень понимаю! - совсем рассвирепел капитан. - Так ты что же? - Он выпрямился во весь свой гигантский рост и угрожающе подбоченился. - Ты что же, решил советские идеи разглашать, иностранцам передавать? Ты знаешь, какие у меня тут инструкции? - И он показал рукой на сейф. Авакян отмахнулся: - Ну вот! Теперь сразу опасность разглашения. Чего? Бреда? - Не знаю чего. Там разберутся. Важно, что разглашение. Авакян в сердцах засунул горящую трубку в карман и поднялся: - Далеко пойдешь, капитан. Ба-альшим начальником будешь!.. Инструкции умеешь выполнять! И Сурен выбежал из салона. Слепая ярость накатилась на Ивана Семеновича. Он мог бы сейчас заломать медведя, а не то что этого "горца кахетинского". Но, как это ни странно, больше всего Иван Семенович негодовал на себя самого... Американский самолет делал круг над "Дежневым". От лежащего в дрейфе советского корабля только что отошел катер с американского эскадренного миноносца, увозя инженера Герберта Кандсрбля... У реллингов стоял Сурен Авакян. Он долго мучился, не решаясь рассказать американцу о замысле Андрея Корнева. Всем своим существом Сурен понимал нелепость наложенного капитаном запрета, но внутренняя дисциплина сдерживала его. Капитан на корабле был высшим представителем Советской власти. И все же Сурен не сдержался, намекнул американцу, чтобы узнать, как он будет реагировать на предложение построить мост между СССР и Америкой. - Через Берингов пролив? - спросил он. - Нет. Через Северный полюс. Американец холодно сказал: - Я инженер, а не психиатр. А подробнее рассказать американцу о проекте Андрея Сурен не решился, сам себя ругая проклятым перестраховщиком. Спускаясь на присланный за ним катер, американец вдруг вспомнил: - Хэлло, Сурен! Если не мост, то торговые отношения нам построить было бы неплохо. - Мы еще создадим Общество "Мосты вместо бомб"! - многозначительно сказал Сурен. - О'кэй! - усмехнулся американец. - Я предпочел бы, чтобы оно было инженерным. - Оно таким и будет! - Без конфронтации! - уже с катера крикнул Кандербль. Американские офицеры с катера смотрели хмуро и, видимо, не одобряли дружелюбных реплик Кандербля. За кормой катера осталась пенная дорожка. "Дежнев" стал разворачиваться, и дорожка эта холодной чертой отделила советский и американский корабли. За кормой эсминца взметнулась волна. В небе назойливо кружил истребитель. - Слушай, - говорил Сурен, сидя вместе с Аней около койки Андрея, - Кандербль сильно жалел, что тебя не увидел. Понижаешь, энтузиаст оказался. Мы с ним договорились, что создадим общество. Ты поступишь в институт, начнешь изучать английский язык. Станешь инженером - без этого тебе теперь нельзя. Возглавишь общество. Оно и поднимет твой проект!.. Андрюша был счастлив, силы возвращались к нему, он уже верил, что все это действительно будет так. Он - инженер... и много других инженеров - друзей проекта. И даже в Америке появятся такие друзья... - Там есть "Врачи против ядерного безумия", физики, даже бизнесмены. Теперь еще и инженеры будут! Непременно будут! Аня смотрела на Сурена благодарными глазами. - И уже есть три члена общества, - с улыбкой сказала она. - Нет, три с половиной! - поправил Сурен. - Кто же наполовину? - Американец. - Будет когда-нибудь и он полностью с нами. А мы, Андрюша, уже сейчас с тобой... - Всей душой! - торжественно подтвердил Сурен. - Давай руку! Соединим материки. И три руки соединились под самодельной чертежной доской: смуглая волосатая рука Авакяна, нежная рука Ани и худая, нервная рука Андрея Корнева. Неужели эти руки могут соединить не только сердца друзей, но и континенты?! Глава четвертая ГЕНЕТИЧЕСКИЙ КОД Машина таксиста въехала прямо на территорию судостроительного завода, где встал в доке на ремонт полярный корабль "Дежнев". Матросы вынесли больного на руках. Шофер открыл заднюю дверцу, стараясь удобнее усадить пассажира с парализованными ногами. Две женщины сопровождали его: молоденькая поместилась вместе с ним на заднем сиденье, постарше, полная - на переднем, рядом с шофером. Пожилой капитан корабля в кителе и в фуражке с крабом провожал отъезжающих. Был он огромного роста и напутственные слова говорил басом. Прямо с завода отправились в аэропорт. В пути шоферу привелось услышать такой разговор: - Это поразительное явление в медицине, - говорила сидевшая с ним рядом женщина-врач. - Вы сами увидите подлинные чудеса. Поначалу хирурга-изобретателя медики не хотели признать. Называли выскочкой и еще невесть кем. Не хотели поверить, что гипс, которым все мы привыкли пользоваться - отживший анахронизм. Сельский врач Илизаров предложил простенький, казалось бы, аппарат с двумя раздвигающимися кольцами, которые закрепляются к здоровым частям поврежденной кости. И происходит удивительное явление - ткань между обломками кости начинает восстанавливаться, как бы снова расти в соответствии с генетическим кодом, заложенным в первичных клетках организма. Я не слишком заумно вам объясняю? - Нет, что вы, Елена Антоновна! Вполне понятно для десятиклассницы. - Школьнице понятно, а многие авторитеты от медицины ни понять, ни принять такие "чудеса" не пожелали. За свой гипс, которым, кстати, и я на корабле для Андрюши пользовалась, исступленно держались. - Как же без гипса? - спросила Аня. - Я же сказала. Аппарат с кольцами держит разломанные кости, а в месте разлома они зарастают. Илизаров обратил внимание, что если кольца раздвинуть, то все пространство между разошедшимися частями кости вскоре заполняется костным образованием (раньше говорили о костной мозоли), вокруг которого образуется мышечная ткань. И он стал дерзко удлинять конечности, даже и не сломанные. Более короткую ногу наращивал в искусственном разломе, пока та не сравнивалась по длине с другой. Люди забывали об ортопедической обуви! Так переферийный врач ваял живые ткани, даже целые органы, как скульптор. Недаром соратник по путешествиям Тура Хейердала, повредивший себе ногу при альпийском восхождении, напрасно лечась у западных светил, приехал в Курган. А вернувшись оттуда, готовый к новым путешествиям, назвал Илизарова "МИКЕЛАНДЖЕЛО ОТ ОРТОПЕДИИ". - Как хорошо сказано! Ты слышал, Андрюша? К кому попадем. - Да ноги у меня целы. Не ходят только. - Только! - усмехнулась Елена Антоновна. - Но и на твой недуг замахнулся курганский волшебник. Он не просто рискнул укорачивать или удлинять руки или ноги у людей с природным уродством (у карликов или великанов). Он открыл, что причина воспроизводства тканей заложена в так называемых ствольных клетках. И он научился управлять их ростом. Эти клетки разрастались по тому коду, который был заложен в них еще до детства. Любопытно, что мировой рекордсмен по прыжкам в высоту Валерий Брумель, изуродованный в мотоциклетной катастрофе, потерял всякую надежду нормально ходить. Лечившие его врачи ему это не гарантировали. Он попал к Илизарову, и тот надел на его ногу свой аппарат; когда кость ноги в месте перелома стала зарастать, как вспоминает Брумель, ему снились "детские сны". - Впал в детство, - пошутил Андрей. Аня радостно повернулась к нему. Он впервые пошутил за время болезни. - После "второго", если хотите, своего "детства" спортсмен снова прыгнул на двести восемь сантиметров, доказав, что и с переломанной ногой можно прыгнуть выше головы. - Мне бы так. Я как раз и хочу выше головы прыгнуть. - Прыгнешь, дорогой, прыгнешь! Илизаров подметил, что рост тканей по генетическому коду происходит как на стадии формирования организма и сделал дерзкий вывод, о котором врачи и слышать не хотели, что свойство, скажем, ящерицы регенерировать свой потерянный хвост можно пробудить у высших животных, даже у человека! - Что? - спросил Андрей. - У человека можно хвост отрастить, который у его предков был на месте копчика? - Я рада, что ты шутишь, Андрей, - серьезно отозвалась Барулина. - Но надо сказать, что у человека в генетическом коде хвост предков не предусмотрен, так же как и жабры. Это предыдущие звенья эволюционного развития. - Так что? У человека можно отрастить отрезанные руки или ноги? - почти возмутился Андрей. - Вот именно. Это как раз и сделал Илизаров. - Ну знаете! Не напрасно ли вы меня к такому фантазеру везете? - Андрюша, ты забыл, что мы не к фантазеру везем, а фантазера везем, - пожурила друга Аня. - Простите меня, - неожиданно вмешался шофер такси. - Я слушал, вы об Илизарове говорили и кое в чем вроде сомневаетесь. Так я хочу вам о своей семье рассказать. Дочь у нас родилась без бедра. - Как без бедра? - ужаснулась Аня. - Да вот, от туловища сразу колено выросло, а там икра, ступня, все в нормальном размере, а бедра нет. Четырнадцать лет ей было, когда мы к Илизарову в руки, наконец, попали. - Вот как! - заинтересовалась Барулина. - И что же он, посмотрел вашу девочку? - До этого мы четыре года ждали с ней своей очереди. Такой в Кургане наплыв к Илизарову. Представляете? Я уж боялся, что вырастет дочь и не получится у нее новый рост бедра. - И как же? - с еще большим интересом спросила Барулина. - Вырастил, понимаете, вырастил Гавриил Абрамович, золотой человек, кабардинец лихой! - восторженно воскликнул шофер. - Теперь девушка как девушка. Протез свой на костре в лесу сожгла. Торжественно! У всех на виду. Замуж собирается, а боится - родятся ли у нее дети с руками, с ногами? - А вы? У вас все в порядке с наследственностью? - строго спросила Барулина. - С наследственностью у нас с женой все ладно. Да вот до шоферства я на рыболовном траулере плавал. И попали мы под радиоактивный дождь. И представьте себе, далеко от Тихого океана, где взрыв ядерный был, близ Гренландии, а на дочке, позже родившейся, сказалось! - Вот видите, - вмешался Андрей. - Какая маленькая у нас планета! Считаться людям с этим придется. - Спасибо доктору, - продолжал таксист. - Раньше бы его в святые причислили. - Теперь он Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета, профессор, всемирная известность. - Прямо не верится, - проговорил Андрей. - Хоть жалей, что у меня ноги целы. - Позвоночник поврежден. Гавриил Абрамович, я слышала, позвоночниками как раз занялся. И знаете что его побудило? Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что опять спортсмен тому причина, вернее, штангист. Все мы у телевизионных экранов любовались им, удивительным мастерством, отвагой, ловкостью, изяществом, владением телом, артистичностью. И вдруг падение. Паралич от повреждения позвоночника. - И как же? - спросили и Андрей и Аня. - Очень может быть, вы с ним в коридорах курганской клиники на собственных ногах встретитесь. Я как об этом новом интересе Илизарова узнала, тотчас решила вас обоих к нему отправить. - Замечательный он и врач и человек, этот кабардинец, профессор Илизаров, - сказал шофер. - Приехали. Я пойду за носилками, чтобы нашего больного прямо к самолету доставить1. 1 В отношении работ профессора Илизарова автор не допустил никакого вымысла, представив лишь его замыслы осуществленными, а в судьбе дочери таксиста, который как раз вез его на встречу с Илизаровым, принял непосредственное участие. Для больных с поврежденным позвоночником в Курганском институте профессора Илизарова был построен новый корпус, который еще не начал заполняться пациентами. Им предстояло первыми воспользоваться методикой Илизарова. В числе этих первых пациентов-позвоночников и оказался, к своему счастью, Андрей Корнев. Ему не пришлось ждать очереди несколько лет, как дочери таксиста. Во время "профессорского обхода" Илизаров пришел к Корневу в палату. Вторая койка в ней была еще пуста. - Обновляете корпус, молодой человек. Говорят, мы оба с вами изобретатели. Одной веры, одной неприкаянности? - с приветливой веселостью обратился к Андрею профессор. Был он плотный, кряжистый, с высоким лбом и правильным профилем горца, с пышными смоляными усами, еще не седой, с внимательным взглядом, одновременно и проницательным и требовательным. Когда он ощупывал спину Андрея, тот чувствовал удивительную ласковость чутких профессорских пальцев. Несколько минут было достаточно профессору (был он прославленным диагностом), чтобы установить все, что требовалось ему узнать. - Когда меня спрашивают о моей методике, - объяснял он кому-то в белом халате из числа сопровождавших его, вероятно, журналисту или кинематографисту (там снимали картину о достижениях его института), - я отвечаю, что у меня несколько тысяч методик. Каждый больной - своя методика. Вот вашему Корневу, - обернулся он к Ане, выскользнувшей вместе со всеми из палаты, - придется удалить пару позвонков. - Как же без них? - ужаснулась Аня. - Будем выращивать ему новые. Вернее, он сам будет себе выращивать. Организм-то ведь его. Мы только при сем присутствуем. - И костный мозг? - с прежним испугом спрашивала Аня. - А как же без костного мозга? Без него позвонки не вырастут. Все как положено природой. Мы на нее, на природу, и полагаемся. Это она лечит, утерянное восстанавливает. К ней, великой матушке, только подход надо иметь. В этом и суть наших открытий. В биологии, - внушительно добавил он. - Профессор, а я... я могу здесь остаться? - Увы, нет, милая девушка. Сегодня мы подселим к вашему Андрюше напарника. Потом плясать вместе будут. Сестры у нас есть, няни тоже, все родственники теперешних или будущих наших больных: рассчитывают на послабление в смысле очереди. - И он улыбнулся. - А вы, собственно, кто ему будете? Сестренка? Аня зарделась. - Невеста. - Невеста? А я вас за школьницу принял. Извините. - А я действительно школьница. - Тогда, дорогая, придется вам сначала школу кончить. Надеюсь, в десятом, последнем классе? Одиннадцатый еще не ввели? - Я экстерном буду сдавать на аттестат зрелости. У меня мама умерла. - Это жаль. Ай-ай, как жаль! Всем сердцем сочувствую. А папа где? - Он полярный капитан. Седых. Может быть, знаете? - Ну как не знать! Он меня как-то на остров Диксон подбрасывал. Серьезный капитан. Весь в дочку. - И он снова улыбнулся. - Он что, плавает сейчас в море? - В Москву за назначением его вызывают. А я с ним плавала после нашего горя. - Правильно сделали, девочка, правильно. И сейчас надо п