равильно поступить, в Москву лететь. А он, Андрюша ваш, сам к вам явится на своих ногах, вприпрыжку, то на одной ноге, то на другой, это я вам обещаю. - Ах, профессор, я вам так благодарна! - Благодарят за дело, а не за слова. Сопровождавшая профессора "свита" в белых халатах почтительно ждала, когда этот сверхзанятый человек, у которого каждая минута расписана, закончит с девушкой свой сердечный разговор. Аня вернулась к Андрею. - Он сказал, что ты сам ко мне придешь, прискачешь на одной ножке, потом на другой. - И она засмеялась. Андрюша тоже улыбнулся. Когда в следующий раз профессор зашел к Андрею, он распорядился, чтобы ассистент принес в палату киноаппаратуру и показал фильм о пациентах института. - Понимаешь, Андрюха, - запросто обратился он к Корневу. - В нашем деле нужно, чтобы ты проникся верой в успех дела. Ведь лечить-то себя будешь ты сам. Андрей непонимающе поглядел на Илизарова. - Вот то-то! Я твоей Ане все объяснил, не знаю, успела ли она передать тебе до своего отъезда. Словом, посмотришь, что нам уже удавалось сделать. И тогда вместе с тобой тебя и вылечим. Андрей кивнул. Ассистент принес в палату экран, свертывавшийся в трубку, и установил его так, чтобы оба пациента могли видеть. Кинопроектор поставили между койками. Андрей смотрел, чуть приподнявшись на локте, словно старался сблизиться с экраном, стать участником того, что развертывалось перед ним. Даже папку с эскизами своего проекта, которым все время продолжал заниматься, отодвинул чуть в сторону. Пляж. Девушка в маске выходит из воды. Почему в маске? Она ступает по песку, и видно, что одна нога ее короче другой на пол-икры. Другой кадр. Музыки не слышно, картину показывают больным в "немом варианте". Но очевидно, звучит вальс. Пары кружатся в танцевальном зале. Ассистент, заменяя диктора, говорит: - Попробуйте узнать девушку, которая выходила из воды с укороченной ногой. Крупным планом видна танцующая девушка. Она останавливается и с улыбкой надевает на себя маску. Андрей сразу узнал в ней купальщицу. Камера опускается. Видны ножки в модных туфельках на высоких каблуках. Они совершенно одинаковы и красивы. На носилках в институт Илизарова вносят попавшего в аварию тракториста. У него перелом руки и ноги. Ассистент говорит: - Это лучший тракторист нашей области, он должен был через два дня участвовать в соревновании механизаторов. Едет трактор в поле, из кабины выглядывает только что виденный на носилках тракторист. Ассистент поясняет: - Он смог все-таки принять участие в соревнованиях и занял второе место. Вы видите его выходящим из кабины с кольцами на руке и ноге. Снова меняются кадры. - Не удивляйтесь. Сейчас вы увидите игроков в настольный теннис. Оба партнера попали к нам в институт накануне со сломанными руками. Как видите, кольца не так уж мешают им играть. - А вот карлик и великан. У них почти одинаковые туловища, но разной, ненормальной длины руки и ноги. Один из них приехал из Венгрии, другой из Чехословакии. Вы видите их перед операцией. Один едва достает до груди другого. А в этом кадре они стоят рядом с Гавриилом Абрамовичем. Все трое одинакового роста. Один за другим проходили перед изумленным взглядом Андрея кадры документального фильма, показывающие волшебство курганского врача-изобретателя. Собака с перебитым хребтом и висящими лапами. А вот она мчится с лаем за велосипедистом, в котором Андрей узнал показанного перед тем человека с ампутированными ниже колен ногами. Ступни, которых прежде не было, жали на педали. - Как же делаются суставы? - спросил Андрей у ассистента. - В генетическом коде, который управляет ростом восстанавливаемой конечности ноги, или руки, или позвонков, как будет у вас, предусмотрено развитие органа, каким он должен быть. Здесь и суставы, и пальцы, которые тоже с суставами. Все вырастает. Надо только дать этому волю, включить механизм роста. Демонстрация картины, по замыслу профессора, была одной из процедур, предшествующих операции, мобилизуя силы организма. Поэтому, узнав, как Андрей, работая на койке в корабельном изоляторе над своим проектом, вернул себе волю к жизни, Илизаров похвалил тех, кто дал Андрею эту возможность. Он и здесь позволил ему продолжать свою изобретательскую работу. Приближался день операции. Андрея увезли в операционную на каталке, полностью раздев и прикрыв чистой простыней. Ему было немножко холодно, но он оставался совершенно спокоен и исполнен веры в чудодейственную методику профессора Илизарова. Из-под белой маски хирурга, лежа под ярким софитом, он увидел знакомые теплые глаза, вопрошающие и требовательные. Хирург молча спрашивал о самочувствии больного и требовал от него... помощи, в невероятной для недавнего прошлого операции. Потом его повернули лицом вниз. И он уже ничего не помнил. И вот наступила самая важная фаза лечения. Организм Андрея сам начал восстанавливать недостающее в нем звено. И это действительно сопровождалось детскими снами. Андрей сразу вспомнил рассказ Елены Антоновны о Валерии Брумеле. Кто не видел в детстве, как легко поднимаешься в воздух и летишь над землей, ощущая не только потерю веса, но и чувство гордости перед людьми там внизу, которые, задрав головы, смотрят на парящего в высоте. Ни с чем нельзя сравнить радость такого свободного полета. Жалеешь о пробуждении. Видно, не напрасно связывали такие сны с ростом человека. Росла нога у Валерия Брумеля - и он летал во сне. Вырастала вновь часть позвоночника у Андрея, и он ощущал необыкновенную власть над телом, способным летать. Просыпаясь, он неподвижно лежал, как всегда на спине, и ему хотелось удержать свою только что владевшую им способность после небольшого напряжения взмыть в воздух над койкой. И ему в полусне казалось, что он действительно висит над кроватью, и тело, подчиняясь его воле, двигается по воздуху к двери, выплывает в коридор, вызывая радостные крики сестер и недоуменные возгласы врачей. Коридор словно удлиняется, стены его становятся вогнутыми, Андрей летит уже не мимо дверей палат, уже не видит огромных окон, за которыми виднелся прилегающий к корпусу сад института, он летит внутри бесконечно длинного цилиндрического туннеля. И он знает, что над его головой - сотня метров воды и толща полюсных льдов, а под ним - бездонная океанская глубина. Скорость полета все увеличивается. Воздушные струи хлещут по лицу, развевают на нем больничную пижаму. И вдруг приходит мысль: "А зачем воздух в туннеле? Там должна быть пустота, чтобы ничто не мешало движению". И сразу полет Андрея становится легким, неощутимым. Уже близка Америка! Андрей приоткрыл глаза и увидел горящую под потолком лампу, прикрытую абажуром. Неужели он снова уснул? Но теперь одна мысль владела им. Труба Арктического моста должна быть герметичной и лишенной внутри воздуха, чтобы он не препятствовал огромным скоростям поездов. Но тогда потребуются шлюзы, воздушные шлюзы и на станции отправления, и на станции прибытия, как на орбитальных космических станциях. Надо сейчас же набросать, как это может выглядеть. И Андрей, окончательно проснувшись, нащупал рукой заветную папку со всеми его эскизами, начатыми еще а корабельном изоляторе. Работая здесь над своим проектом, поощряемый в этом профессором Илизаровым, Андрей тоже ощущал полет, полет мысли. Если этот полет мысли выливался в неумелые рисунки (пока еще не чертежи!), то сновидения Андрея вылились совершенно неожиданно для него в стихи. Андрей проникся таким доверием к Гавриилу Абрамовичу, что, когда тот расспрашивал (не без заднего умысла), какие он видит сны, Андрюша признался ему что написал об этом стихи. Гавриил Абрамович в этот раз пришел в палату один, без свиты. Услышав о стихах Андрея, он сел у кровати, положил руки на колени и сказал: - Давай, Андрюха, читай. Мне это надо услышать с медицинской точки зрения прежде всего. Андрей победил застенчивость и прочитал: Я могу летать, как птица, Если только напрягусь. И совсем мне не приснится, Что с земли я поднимусь. Оторвусь, винтом взовьюсь, Напугаю всех бабусь. Бабки скажут: "Это ангел!" Дети скажут: "Черномор!" Сто ученых в высшем ранге Заведут ученый спор: "Раз такое может быть, Институты все закрыть!" Я наук таких не знаю Почему и как лечу, Просто-напросто летаю, Если только захочу, Над лесами, над домами С высоты махаю маме. Самолет поднимет папа. Я пристроюсь ему в хвост. Он захочет меня сцапать, Я, как Чкалов, - раз под мост! Я и в космос поднимусь, Если только не проснусь. Профессор Илизаров бил себя по коленкам и радостно хохотал. - Ой удружил! Ну и пациент же у меня! Это же не просто стихи, это медицинское исследование! "Отражение роста человека в его подсознании". Чуешь? Показывай теперь, что еще в технике натворил. Андрюша, продолжая смущаться, вынул из папки рисунки и эскизы задуманного им сооружения и стал объяснять. Илизаров внимательно просмотрел все и забросал Андрея вопросами: - А как у тебя поезда будут двигаться? Как ты удержишь от всплытия свою трубу? А как ты воздух будешь оттуда удалять? А какие двигатели для разгона вагонов применишь? Сколько энергии понадобится? Андрей не ожидал, что медик может задать столько технических вопросов. Но это ведь был не обычный медик, а врач-изобретатель, создавший множество аппаратов и приспособлений, до которых инженеры додуматься не могли. - Вот что, Андрюха, - сказал Илизаров, поднимаясь со стула. - Стихи у тебя светлые, но детские. (В смысле - для детей.) И проект у тебя светлый и опять же детский, но для взрослых, которые пока что дети. Надо тебе, друг мой, учиться, стать инженером. Вот тогда ты сможешь ответить на вопросы, которые я тебе задал, и еще на сотни вопросов, которые и задать не могу. И мост через океан для будущих взрослых людей построишь. Профессор Илизаров сам пришел проститься с Андреем, когда тот выписывался из больницы: - Ну как, моряк, инженер будущий, поэт, возьмешь меня с собой в Америку? Имей в виду, времени у меня мало. На дорогу больше двух часов в один конец уделить не могу. - Значит, вас, Гавриил Абрамович, мой Арктический мост устроит, когда он будет построен. - Вот то-то! - И Илизаров озорно подмигнул. - Теперь куда? В Москву, к своей зазнобе? - Нет, на Урал, на завод к брату. До их узкоколейки здесь рукой подать. И институт там есть. Филиал индустриального. - Ну давай, давай, беги! Благо бегать уже можешь. - И доктор крепко обнял своего пациента. Глава пятая У СТАРШЕГО БРАТА Изменившимся, почти неузнаваемым возвращался после выздоровления Андрей Корнев в Светлорецк. Из коренастого порывистого папенька, чуть упрямого, но мягкого и общительного, он превратился в замкнутого человека с пристальным, смущающим взглядом, одержимого, упорного, непреклонного. Но только таким смог выжить Андрей Корнев, сразу став взрослым, даже постарев. Андрей думал о Степане. Авторитет брата по-прежнему был для него велик. Степан был, несомненно, выдающимся инженером. Он справился с обязанностями главного инженера, до сих пор работал на этом посту и был известен на Урале как способный руководитель. Мнение Степана о плавающем туннеле было для Андрея особенно важным. Он нервничал, подъезжая к знакомым местам, представлял себе встречу со Степаном, их беседу о проекте. В свое время братья расстались холодно. Все произошло из-за упрямства Андрея, который перед институтом непременно хотел поплавать по морям. Степан соглашался, что не стоит сразу после десятилетки поступать в институт, но считал необходимым Андрею поработать у него на заводе. Сейчас Степан в письмах был по-старому ласков, радовался Андрюшиному решению учиться... Но что он скажет об идее плавающего туннеля?.. В коридорах заводоуправления была суета, Директор Веков поехал на аэродром встречать начальство, а Степан Григорьевич, как и подобает производственнику, остался на заводе. - Это тоже политика! - подняв вверх палец, вполголоса сказал Милевский, по поручению Степана привезший сюда Андрея. Он ввел его в приемную главного инженера. Здесь в напряженных позах сидели несколько человек, не проявившие к Андрею никакого интереса. Величественная секретарша с крашеными волосами приветливо улыбнулась ему, разговаривая сразу до двум телефонам. - Степан Григорьевич просит передать, - говорила Она в одну трубку, - что инструкцией главка это не предусмотрено. - И тут же брала вторую трубку: - Нет, нет! О приеме на работу он велит обращаться в отдел кадров. - Потом снова говорила в первую: - Простите, он будет с вами разговаривать, если у вас разрешение банка. Нет-нет! Он не намерен поступать против правил. Уверяю вас... и генеральный директор тоже не захочет... Я вас не понимаю... Кому это нужно? - И она раздраженно положила обе трубки. - Садитесь, пожалуйста, - сразу изменила она голос. - Вы ведь Андрей Григорьевич? Степан Григорьевич приказал мне позвонить на железную дорогу и ускорить движение вашего поезда. Вас нигде не задержали? Садитесь, прошу вас. За дверью слышался громкий голос. Обе половинки ее, обитые черной клеенкой, вдруг распахнулись, и из кабинета вылетел красный, вспотевший человек. Кто-то поднялся к нему навстречу: - Ну как? Первый безнадежно махнул рукой, достал платок и поплелся из приемной. Секретарша проскользнула в кабинет и тотчас вышла, плотно прикрыв за собой дверь. - Товарищи, - обратилась она к ожидавшим, - у главного инженера сейчас будет совещание. Ничего не поделаешь! - И она, сделав загадочное лицо, пожала плечами. Люди неохотно поднимались. - Проходите, - шепнула секретарша Андрею. - Пожалуйста, Тереза Сергеевна, доложите, что я доставил сюда Андрея Григорьевича. Дозвольте ручку! - шептал секретарше Милевский. Протянув для поцелуя руку, она говорила в телефон: - Нет-нет. Степана Григорьевича нет в кабинете. Откуда я знаю? Вероятно, пошел по цехам. Андрей вспомнил, что Лев Янович в пути называл эту даму Стервезой Сергеевной. Он вошел в кабинет. Степан поднялся. Плотный, крепкий, но начинающий рыхлеть, он не успел согнать с лица начальническое выражение, с которым только что распекал подчиненного. Увидев младшего брата, он тепло улыбнулся и стал сразу другим, давно знакомым Андрею, родным. Андрей протянул руки, пошел ему навстречу и вдруг увидел, что лицо Степана снова изменилось. Оно продолжало улыбаться, но как-то по-другому - голова опустилась, втянулась в плечи. Он поспешно вышел из-за стола и пошел к Андрею, но смотрел куда-то через голову брата. Андрей невольно обернулся и увидел за своей спиной огромную сутулую фигуру человека в картузе. У Андрюши даже захватило дыхание. - Андрейка! Гляди, матрос мой! Вот оказия! Здорово! - загремел басом вошедший. - Здравствуйте, Иван Семенович! Как вы долетели? - заботливо спрашивал Степан Григорьевич. - Здорово, здорово! Это что же, брат, что ли, твой? Вот не знал. А ведь верно, оба Корневы, - пожимал руку Степану, а потом Андрею заместитель министра. Стоявший сзади маленький седой директор объединения смотрел на Степана строгими глазами из-под лохматых бровей. Тот едва заметно пожал плечами. - Встал на ноги? А ну-ка, повернись! Крепок!.. Мужицкая кость. Садись, пиши Анке записку. Ну, а как твоя грандиозная идея? Будешь строить лестницу на Луну? А? Андрей сжал губы; при этом скулы его выступили яснее, щеки слегка провалились. - Спасибо, я напишу Ане, - сдержанно сказал он. - Ну, вот что, князья удельные, - обратился Седых к Степану и его директору: - времени мало, пойду цеха посмотрю. - Позвольте сопровождать вас, Иван Семенович, - предложил Степан. - Нет уж, уволь! Я сперва с рабочими и мастерами потолкую, а потом к тебе в кабинет приду. Вы уж извините, князья удельные, - усмехнулся Иван Семенович. - Как прикажете, - развел руками Степан, учтиво улыбаясь. Седых с шумом вышел из кабинета. Голос его загромыхал в приемной. Директор Веков все-таки пошел проводить его. Степан остался стоять посредине комнаты. - Вот так, - сказал он, когда дверь плотно закрылась. - Начальство... А вы, оказывается, знакомы? Да, ведь правда, он недавно еще плавал капитаном. Головокружительная карьера! Заместитель министра! Прекрасно знает, как руководить. Понимаешь, Андрей! Это нужно уяснить и тебе. Он пошел по цехам, которых не знает... Но по должности не мне, а ему дано решать вопросы в объеме моего завода. А все цеховые дела решает не начальник цеха, а главный инженер или директор... А вместо мастера распоряжаться должен начальник цеха... А ты знаешь, какому руководителю легче живется? Не тому, кто все возможности завода покажет, а тому, кто ни разу не ошибется. И, чтобы не ошибиться, он должен знать тысячу табу, тысячу запретов и ограничений, налагаемых банком, Министерством финансов, моим министерством, тем же самым Седых, который умеет разносить таких, как я, как умею я разносить своих подчиненных... За невыполнение плана меня только пожурят, ну, снимут с работы... а за нарушение табу - отдадут под суд. Да, теперь я уже не ошибаюсь! Умею назначать сроки, составлять планы, знаю все запреты. Степан замолчал, продолжая взволнованно ходить по кабинету. Наконец он остановился, закурил и спросил Андрея: - О какой это идее он с тобой говорил? Андрей очнулся, ошеломленный речью брата. - Идея? - переспросил он. - Я все тебе расскажу... потом. - Правильно. Сейчас прежде всего экзамены. Вот и все. В маленьком пассажирском поезде иногда становилось особенно светло, а порой горы, как шторами, прикрывали солнечный день. У окна вагона сидела девушка, ясная, милая, то оживленная, то задумчивая, сидела, подперев подбородок тонкой рукой, сама тоненькая и легкая. Поезд делал крутые повороты. Паровозик чуть ли не проносился мимо своего собственного последнего вагона. Глядя в окно, девушка вскрикивала: - Ой, как интересно! Что это? Речка Светлая? Неужели так близко облака? И мы въедем в них? Как на самолете? Глаза ее сияли, светились радостью, удивлением, любопытством. Вагончик качало. Пассажиры мерно клевали носами. Притихла и девушка. Она продолжала смотреть в окно, но глаза ее стали другими. Видела ли она то, что пробегало мимо? Может быть, она слышала какую-то музыку, думая о своем? Дрогнула тонкая бровь, рука отвела непослушную русую прядь. Почему вдруг расширились ее глаза? И сразу сузились... и даже изменили цвет: серые - стали темнее. О чем она думает? Недавно она была счастлива, очень счастлива, и летела домой из университета, смеясь и напевая. Ей хотелось броситься на шею каждому, кто попадался ей на пути. А дома ее ждала еще одна радость - в Москву вернулся папа с Урала. И Аня повисла на шее у огромного, седого, сильного и родного, пропахшего табаком и одеколоном после бритья - значит, ждал дочь! - Ивана Семеновича Седых. Теперь рассказывать, рассказывать! Его Анку принимают в университет! Она только что была на собеседовании для медалистов. Смешно! С ней говорили о музыке, спрашивали, часто ли она бывает на концертах, кого любит из композиторов и музыкантов, что чувствует, когда слушает музыку... Она отвечала, что не может понять, что именно говорит музыка, но у нее часто подступает комок к горлу; она думает вместе с композитором... и не знает о чем; она становится чище, лучше, светлее, когда слышит музыку, и ей хочется любить. Беседовавший с ней пожилой человек улыбнулся и опустил глаза. Он сказал, что такая девушка им подходит. Теперь Аня счастлива: она - студентка! Иван Семенович любовался красавицей дочкой и, посмеиваясь, вручил ей в награду письмо от "корабельного дружка". Аня прочла письмо и разрыдалась. Она плакала, и слезы капали на листок, размазывая ровные строчки. Потом свернулась калачиком на диване, жалко вздрагивая всем телом. Андрюша, Андрюшка, чудный, замечательный! Как он много перенес! Какое счастье - наконец он на ногах... Приехал к брату... Будет поступать в институт... Как могла она минуту назад смеяться?.. И месяц назад быть счастливой? Бесчувственная, черствая!.. Как смела она оставить Андрюшку в Кургане среди калек!.. И девушка плакала слезами радости и досады, любви и обиды... И, плачущая, была чудесна. Всего готов был ждать от дочери Иван Семенович, но только не мгновенного ее решения сейчас же ехать в Светлорецк, к Андрюшке Корневу. Свое решение Аня объявила отцу немедленно, с горящими и еще влажными глазами. Иван Семенович разбушевался, даже прикрикнул на взбалмошную дочь. В сердцах изорвал в клочья конверт злополучного письма, оставленный Аней на столе в столовой. Анка, глупая, заперлась в своей комнате и оттуда кричала, что все равно поедет, потому что любит. "А что она понимает в любви в свои неполных восемнадцать лет! Эх, Анка!.." Иван Семенович кусал желтоватые усы. Два дня шла домашняя война, и сильный противник, вооруженный полувековым опытом, грозный на суше и на море, сдался... Иван Семенович ничего не смог поделать. По его совету Анка взяла из университета справку о том, что ее зачисляют студенткой, а потом забрала оттуда все документы, чтобы сдать их в Светлорецкий институт. Иван Семенович вручил ей деньги на дорогу, адрес его знакомой рабочей семьи в Светлорецке и, горько обиженный, не поехал провожать сумасбродную девчонку на Казанский вокзал... и даже машины не дал. Послал по телефону телеграмму о ее выезде и стал мрачно один пить водку в столовой. Ане было жалко отца, она проклинала себя за эгоизм, но ведь она же любила Андрюшку - и этим было сказано все! Нет эгоизма большего, чем эгоизм любви. И вот она уже совсем близко к Андрюшке! Почему только паровозик так медленно взбирается в гору? Сосны едва отодвигаются назад, словно гуляешь по лесу с корзинкой для ягод в руке. Как жаль, что после веселых уклонов всегда бывают трудные подъемы... На подъеме стоял человек. Он уже давно заметил дымок паровоза, но паровозику еще предстояло немало покрутить, прежде чем он доберется до этого места. И наконец он показался из-за поворота, устало пыхтя и еле таща довольно длинный поезд из игрушечных платформ, товарных и пассажирских вагонов. Собственно, пассажирский вагон в этом поезде был один. И человек, дожидавшийся поезда, пробежав несколько шагов вместе с вагоном, схватился за поручень, подтянулся и вскочил в тамбур вагона. Чья-то сильная рука помогла в решительный момент. - Что же ты, брат, так? - Да ноги у меня, как новые, - ответил вскочивший. Он прошел в вагон, где сидела девушка у окна. Некоторое время он наблюдал, как вздрагивают ее брови, как переводит она глаза, равнодушно-далекие... И вдруг округляются они... - Андрюша! Он берет ее руки в свои и сжимает ее тонкие пальцы. И улыбаются, улыбаются оба... - Вот ведь куда вышел встречать! - говорит одна женщина другой, и в голосе ее - хорошая зависть. - Да, прошло наше время, - вздыхает другая. Молодые люди уходят в тамбур, открывают дверь и садятся на ступеньки. Они говорят, говорят, говорят... - Как же ты надумала? - Потому что к тебе... - Значит, помнишь? - Глупый, люблю!.. - Правда? Она прижимается щекой к его плечу: - А вот испугаю! Он смеется: - Нечем. - Сказать? - И, не дождавшись ответа, шепчет ему в самое ухо: - Я решила... я решила, что мы теперь всегда будем вместе... - Как вместе? - Ну, я с тобой буду... Конечно, мы поженимся. - Поженимся? - Он обнимает ее за худенькие плечи, и рука его дрожит. - Испугался? - лукаво говорит она. - Я? Нет... только почему же я первый не сообразил?.. - Потому что глупый, у тебя только Арктический мост в голове. - Надо было предупредить Степана! Мы сейчас же с вокзала поедем в загс... подадим заявление. Аня смеется и гладит Андрюшину руку, пересчитывает его пальцы. Вот теперь она знает, что такса счастье! Андрею хочется поцеловать девушку. Он робко оглядывается. Но в тамбуре никого не осталось, чуткие пассажиры все ушли в душный вагон. И Андрей целует Аню... У обоих кружится голова... И они целуются снова и снова до тех пор, пока не раздается покашливание сзади. Это вошел в тамбур старичок кондуктор с флажками. - Светлорецк, детишки. Подъезжаем! - говорит он, пряча улыбку. Приходится вставать. А так можно было ехать сто лет! Нет гор красивее, нет реки прекраснее, нет времени счастливее! Наступил вечер, и, конечно, ехать в загс с вокзала было уже поздно. К тому же Аню неожиданно встретил Андрюшин дружок, Денис Денисюк, отец которого, рабочий завода, знакомый Ивана Семеновича по Кривому Рогу, прислал за Аней, чтобы привезти ее к ним в семью. Андрей настаивал было, чтобы Аня ехала не к Денисюкам, а к нему, но Аня решила, что до загса неудобно. Когда Андрей, придя домой от Денисюков, сказал Степану о своем решении жениться, брат пришел в неописуемую ярость. - У тебя есть голова или нет? - едва сдерживая себя, говорил он. - Ромео и Джульетта! Одному девятнадцать, а другой семнадцать лет! - Скоро будет восемнадцать. - Так вас, сопляков, и в загс-то не пустят. - Пустят. Аня узнавала. Для женщин бывают исключения... даже в шестнадцать лет. - Глава семьи! - издевался Степан, глядя на побледневшего брата. - Ну что мне с тобой делать? Проекты, женитьбы! Ну, на - занимай всю квартиру, а я пойду учиться к профессору Гвоздеву. Раздраженный, он вызвал на ночь глядя машину и поехал в цеха. Вернулся только под утро. Андрей тоже не спал. Он твердо решил, что они с Аней не будут жить у брата. В институтском общежитии им, конечно, предоставят комнату для семейных. Все должно выясниться завтра, когда Аня отнесет свои документы в институт. Действительно, назавтра все выяснилось. Аня, счастливая, поражаясь всему, что видела, - заводу, городу, пруду, - отнесла в институт, куда держал экзамены Андрей, документы и справку из Московского университета о том, что ее зачисляли студенткой. Но нет света без тени: Андрея приняли, а ее нет. У директора института профессора Гвоздева был свой взгляд на "девиц, помышляющих об инженерстве". Он считал, что в большинстве случаев они идут учиться зря. Выйдут замуж, народят детей, бросят работу, и пропали все государственные средства, затраченные на их обучение. Есть для женщин и другие специальности, кроме строителей, механиков и горных инженеров. И ко всем девицам "с косичками и без оных" профессор Гвоздев относился сурово. Вот почему ни в чем не убедила его и Анина справка из университета. Гвоздев нашел формальный предлог: пропущены все сроки, - и отказал ей. - Я ни за что не уеду в Москву! - сказала Аня, вытирая слезы, когда они с Андреем шли из института. - Зачем же в Москву? - спросил Андрей. - Ведь мы же... подали заявление в загс. - А общежитие?.. Ты ведь сам сказал, что у брата не будем жить... Вот придется теперь ждать! - со слезами в голосе говорила Аня. - Но я все равно не уеду, буду около тебя. Расскажи мне, какие еще институты есть у вас в Светлорецке? - У нас больше нет институтов... ни одного. Аня опять заплакала. Андрей не знал, что делать, смутился. Он не переносил женских слез. Он хотел остановить ее хоть чем-нибудь, хоть на минуту: - Слушай, Аня... ну не плачь... знаешь... я ведь пишу стихи. - Стихи? - удивилась Аня и посмотрела на него украдкой. - И у меня есть стихи... Понимаешь... они мне очень теперь помогают... - Разве ты поэт? - Послушай, но это не те, что я написал у Илизарова. Это - в поезде. С жизнью в бой вступай смелее, Не отступай ты никогда, Будь отчаянья сильнее - И победишь ты, верь, всегда! - Вот как? - Аня робко улыбнулась. - Как ты сказал? Будь отчаянья сильнее... Здорово! Ну хорошо, буду, - тряхнула она волосами и стала вытирать слезы. - А техникумы здесь есть? - Есть! - обрадовался Андрей. - Лесной. Жаль, это никакого отношения не имеет к Арктическому месту. И есть медицинский... - Медицинский? - оживилась Аня. - А помнишь корабельный госпиталь? Я тогда себе слово дала, что если... ну, понимаешь... если... то я на всю жизнь пойду в медицину. - Так ведь я же... Ну, выздоровел... - Раз меня не пускают в технический мир - пойду в медицинский! Жаль, у вас здесь нет консерватории! И они поцеловались прямо на улице... Проходившая старушка покачала головой, мальчишка свистнул с забора, а проезжавший шофер засигналил. Глава шестая ДОКЛАД Консерватории в Светлорецке не было, но Дворец культуры был. И каждое утро Андрей слушал там игру Ани на рояле. И полюбился ему этюд Скрябина (Соч. 2 э 1), который Аня играла особенно проникновенно. В медицинский техникум она все же поступила и стала все дни просиживать за книгами и тетрадками. И каждый вечер Андрей приходил к Денисюкам, чтобы видеться с Аней. Дениска был рад старому другу. Огромный, мускулистый, с квадратным лицом и пробивающимися усами, Денис окончил ПТУ и работал на заводе водопроводчиком. Он увлекался тяжелой атлетикой и астрономией. - Да я ж тебе дам глянуть в мою подзорную трубу-телескоп! Сам сварганил. Марс побачишь. - Неужели и каналы видно? - интересовалась Аня. - Да ни, каналов не видать. А звездочка горит добре. Андрей не интересовался астрономией, он весь была своем проекте, но Аня увлеклась Денисовой трубой, и Андрей даже ревновал Аню если не к Денису - это было бы смешно, - то к его трубе. Однажды Андрей принес письмо от Сурена. - От Сурена? - заволновалась Аня. - Где же он? - Адрес странный - город не указан... он ведь на такой работе... - объяснил Андрей. Аня понимающе кивнула. - Поздравляет с поступлением в институт, велит стать инженером. И напоминает про общество "Мосты вместо бомб". Помнишь? - Ну конечно, помню, Андрюшка - всплеснула руками Аня. - Что же мы с тобой думаем? Надо же собирать друзей проекта! - Верно, - согласился Андрей. - Я прочитаю доклад в студенческом кружке в институте. - А я? А Денис? Нужен городской доклад. Так и порешили. Молодым ведь все кажется просто. Светлорецкий индустриальный институт помещался в старинном демидовском доме с толстыми, как в монастырях, стенами и в новом, пристроенном к нему, корпусе со светлыми, широкими окнами и стенами в полтора кирпича. Зимой в новом здании было отчаянно холодно, а в старом жарко. Поэтому в перерыве между лекциями студенты бежали из нового здания в старое погреться, а из старого в новое покурить и хоть немного прийти в себя после "бани". Едва раздавался звонок - и два потока людей устремлялись навстречу друг другу, сталкиваясь в коридорах, устраивая веселую толчею, в которой каждый студент со смехом пробивался в своем направлении. Это стало институтской традицией. И даже в сентябре, когда еще не начинали топить и в обоих зданиях была одинаковая температура, студенты в перерыве все равно устраивали свою обязательную толчею. Но даже старшекурсники и преподаватели не припоминали такой давки в коридорах института, как после доклада Корнева о постройке моста в Америку через Северный полюс. Между скептиками и энтузиастами разгорелся жаркий спор, который иногда напоминал потасовку. - Четыре тысячи километров! Гигантомания какая-то! Нефтепровод такой не уложить, а здесь... - А трубу в один километр можно построить? - Ну, можно... - Помножь на четыре тысячи. Возьми в помощь счетную линейку. - Э, брат! - Что "э"? - А что вы думаете, Никандр Васильевич? - Что ж, человек значительно раньше начал мечтать о полете, чем полетел... - Но ведь это не просто мечта... он подсчитал! - Николай! Не шуми! Имей в виду, английский язык будешь сдавать не в девятой аудитории, а на Клондайке, в салуне Кривого Джима. Только не рассчитывай в поезде повторить - не успеешь! Скорость слишком велика. - А что ты думаешь? Какие станции строим? Каналы через пустыню прорываем? А трубу утопить не сумеем? - Вот именно - утопить! А ты представляешь, как ее спустить?.. - С якорями он здорово придумал! Получается цепной мост, подвешенный ко дну, перевернутый вниз головой... - Вот насчет "вниз головой" - это верно. Только так и можно такое выдумать! - А ты выдумаешь? Ты и задания-то у других списываешь. - Полегче! - Ты сам не толкайся! - Товарищи, дайте пройти профессору Гвоздеву. - Семен Гаврилович! А как вы на это смотрите? - Простите, товарищи, спешу, спешу. О вас же надо заботиться. А доклада не слышал, ничего сказать не могу. Простите, дайте пройти... После перерыва первым в прениях выступил инженер завода Милевский. Студенческая аудитория была накалена. На доклад, оказывается, даже с завода пришли! Лев Янович, сытый, солидный, некоторое время постоял на кафедре, как бы давая всем на себя посмотреть, потом начал проникновенным голосом: - Дорогие товарищи, коллеги, друзья! Я не хочу касаться проблемы международных отношений. Мне кажется, что найдутся более компетентные товарищи, партийные или из комсомола, которые дадут всему докладу надлежащую оценку. Я коснусь только технической стороны. Однажды кто-то предложил вздорную идею просверлить земной шар насквозь, проложить туннель-скважину к антиподам, к американцам, скажем, из Светлорецка куда-нибудь в Сиэтль. По мысли шутника или безумца, вагон должен был, все ускоряя движение, падать до центра земли, а потом взлетать до ее поверхности в силу инерции, плавно теряя скорость. Любопытнейший проектик! - Никто тут такого проекта не предлагает. Ближе к делу! - крикнул кто-то из толпы около дверей. Милевский поморщился: - Думаю, что проект моста через Северный полюс принадлежит к числу подобных же гримас мозга. Аудитория зашумела: - Доказательства! Опровергайте по существу! - С технической точки зрения, - громко начал Милевский, - проект Арктического моста не выдерживает никакой критики. Нарисовать перевернутый цепной мост, может быть, красиво или забавно, но другое дело - опустить на дно восемь тысяч якорей на стальных тросах, что практически сделать невозможно. Напомню, что глубины там достигают пяти и более тысяч метров! А сама труба? Советским людям с немалым трудом удалось в свое время высадить героев-полярников на дрейфующие ледяные поля Северного полюса. А здесь нам придется пройти всю трассу по льдам, взрывать их, спускать в полыньи трубы... А как доставить их на Северный полюс? Автор проекта рассуждал тут о пятнадцати миллионах тонн металла. Да ведь это же немалая доля годовой продукции всей советской металлургии. Значат, все закрыть, все остановить чуть ли не на год и отдать металл для потопления в Ледовитом океане? - А морской телеграфный кабель, по-вашему, тоже топят в океане? - снова прервал оратора неизвестный оппонент. - Мост перебросить можно даже через пропасть! Милевский взглянул было на председательствующего студента, но тот, видимо, считал реплики в дискуссии допустимыми. - А как выправить мост, будь он построен? - раздраженно продолжал Милевский. - Как протянуть его по линеечке, которой пользуется при черчении студент-первокурсник, подающий здесь реплики? Студенты в дверях расступились, оглянулись. Послышался смех. Лев Янович был доволен. Ему показалось, что студенты рассмеялись его остроте. - А вибрация? - повысил он голос. - А подводные течения? Они будут тащить одну часть трубы в одну сторону, а другую - в другую. Жалкая железная соломинка переломится в глубине океана, погубив неисчислимые человеческие труды... А как беззащитно, уязвимо будет подобное сооружение! При первом же накале международных отношений туннель будет взорван бомбой или миной, затоплен, безвозвратно уничтожен, и все пятнадцать миллионов тонн металла, миллион тонн стальных канатов, все поезда, пассажиры и обслуживающий персонал, все двадцать миллиардов рублей будут похоронены на дне! Все нелепо, все! Наивно до смешного! Давайте посмеемся. И не будем создавать "орден рыцарей затонувшего туннеля". Никто не смеялся. Лев Янович кончил и, печальный, торжественный, сошел с кафедры Большой аудитории. Слушатели молча переглядывались. Кое-кто улыбался, некоторые осторожно оборачивались к Андрею, который сидел с краю в одном из задних рядов. Лев Янович Милевский не мог прийти в себя от возбуждения. Ему явно было не по себе, он морщился, ерзал и все время оглядывался вокруг. Он ушел сразу же после объявленного перерыва, не дождавшись других выступлений. Через полчаса Лев Янович галантно прикладывался к ручке Терезы Сергеевны: - У себя ли Степан Григорьевич? Нельзя ли к нему по важнейшему делу? - У всех, положительно у всех срочно! Неужели и ваша рационализация тоже такая срочная? - устало спросила Тереза Сергеевна. - Если бы только одна рационализация! - вздохнул Лев Янович и, нагнувшись к ее свисающей почти до плеча серьге, шепнул: - Личное... семейное... Степана Григорьевича... Тереза Сергеевна молча поднялась и провела Льва Яновича в кабинет. Вернувшись, она загородила грудью дорогу начальнику мартеновского цеха, высокому кудрявому красавцу, обычно проходившему к главному инженеру без препятствий. - Простите, Степан Григорьевич просил позже. Он сейчас говорит с Москвой... - И она осталась стоять у двери. Корнев взволнованно ходил по кабинету. - Мальчишка! Сумасшедший! - сквозь зубы бросал он. - Он компрометирует вас, Степан Григорьевич! - проникновенно говорил Милевский. - Именно о вас я сразу подумал. Мечтать о связях с враждебной социализму Америкой! Это неслыханно, Степан Григорьевич! У меня остановилось сердце. Что будет, если узнают в журналистских кругах? - Это же в самом деле глупо! Глупо и вредно! Вредно и опасно! - с сердцем сказал Степан. Открылась дверь, и заглянула Тереза Сергеевна: - Степан Григорьевич, возьмите трубку. - Я, кажется, просил... - зло обернулся к ней Степан. Тереза Сергеевна многозначительно опустила глаза: - Из райкома... Лев Янович схватился за голову и отвернулся. Похолодевшей рукой Степан взял трубку: - Корнев. Слушаю. Хорошо. На бюро райкома? Когда? Буду. Есть. Привет. Милевский почтительно попятился к двери. - Надеюсь... не по этому поводу, - пробормотал он. Степан Григорьевич даже не взглянул на него. - Какой дурак! Какой Андрюшка дурак! - тихо проговорил он. Дверь за Милевским закрылась. Тереза Сергеевна шестым секретарским чувством поняла, что к Степану Григорьевичу никого пускать нельзя. Степан думал. Дело может обернуться самым неприятным образом, Андрей перешел все разумные пределы. Идея его - нелепица. Каждому ясно, что к ней нельзя отнестись серьезно. Но, оказываетс