елю. Он явственно ощущал на себе испытующий взгляд его высокопреосвященства, облаченного в кардинальскую мантию с алой подкладкой. Лицо первого министра Франции было еще красиво с подкрученными усами и острой бородкой воина. На груди его красовалась золотая цепь с крестом. - Сударь, - начал кардинал, опуская веки, - мне горестно напоминать вам, что нарушителям указа короля, запретившего дуэли, уготовано место в Бастилии. - Воля короля и вашего высокопреосвященства для тех, кто готов отдать жизнь за Францию, священна. - Не лучше ли отдать ее на пале брани, чем на эшафоте, сын мой? Будем откровенны. Сколько дуэлей на вашем счету? - Сто, монсеньор, - вставил находившийся тут же незаметный в серой сутане, но подражающий своей внешностью Ришелье Мазарини. - Сто? - переспросил кардинал, сверкнул глазами. - На моем счету нет ни одного вызова на поединок, ваше высокопреосвященство, - сказал, гордо вскинув голову, Савиньон Сирано де Бержерак. - Как так? Перед отцом церкви и первым министром короля вы утверждаете, что ни разу никого не вызывали на дуэль? - Ни разу, ваша светлость! - Но вы участвовали в поединках, нарушив тем волю короля! - Разве его величеству более угодны трусы, бегущие от противника и пятнающие дворянскую честь? - вместо ответа с задором спросил Сирано. - Не спорю, господин де Бержерак. Дворянская честь дорога королю, как и мне, его слуге. А у вас, как мне кажется, репутация в отношении защиты чести завидная. По части же острословия я и сам убедился в том, задав вам, как припоминаю, несколько вопросов на выпускных экзаменах коллежа де Бове. - Я готов служить Франции всем, на что способен, если вы того пожелаете, ваше высокопреосвященство. - Кому, кому служить? - нахмурился кардинал. Он привык слышать о готовности служить ему или хотя бы королю. - Франции, ваше высокопреосвященство. - Франции? Это похвально, - недовольно заметил кардинал. - Но служить надобно и церкви, во имя которой десятилетиями льется кровь истинно верующих. - Я готов стоять с ними рядом, пока мыслю и существую. - Если не ошибаюсь, это формула философа Декарта? - Совершенно верно, ваше высокопреосвященства. Декарт считает, что мир познается через наши чувства, и душа человека в соединении с его телом позволяет ему обрести способность мыслить, а следовательно, и существовать. - Не кажется ли вам, молодой человек, что наша святая вера учит нас иному? - По мнению Декарта, слепая вера слепа, а он своим учением помогает людям прозреть. - И вы придерживаетесь этого лжеучения? - Не вполне, ваше высокопреосвященство, ибо Декарт не объясняет всего многообразия мира, но тем не менее я преисполнен уважения к этому титану мысли. - А известно ли вам, что святейший престол осудил его творения? - Я не святейший пастырь, чтобы осуждать Декарта, ваше высокопреосвященство, но уважать его считаю за честь. - Считаете за честь? - Как и его предшественника Томмазо Кампанеллу, который, будучи предан богу, учит людей жить справедливо и честно. - Уж не "Город Солнца" ли ранил вашу буйную голову, которую вы готовы сложить за Францию? - За Францию и за свои убеждения, ваша светлость. - Не хотите ли вы так же сказать, что убеждены в своей готовности защищать неугодного папе Декарта или Фому Кампанеллу, приговоренного за ересь к пожизненному заключению? - Готов в равной степени защищать убеждения обоих этих мыслителей как свои собственные. - Тогда вам полезно узнать, сын мой, что на основании буллы святого папы римского, запретившего еретические книги Декарта, эти сочинения будут преданы огню сегодня ночью в присутствии истинных католиков вблизи Нельской башни. - Это недопустимо, ваша светлость! - Что вы хотите этим сказать? Уж не решитесь ли вы помешать благому делу? - Сочту своим святым долгом, ваше высокопреосвященство! - Интересно, как вы это сделаете? - спросил кардинал с усмешкой, откидываясь на спинку кресла. - Готов биться об заклад, что это вам не удастся! Один против целой толпы? - Вот видите, ваше высокопреосвященство, вы сами ставите меня в такое положение, когда я не могу не принять ваш вызов, чтоб не слыть трусом! - Мой вызов? - сделал удивленный вид кардинал. - Конечно, ваша светлость! Вы только что предложили мне побиться с вами об заклад, что мне не защитить книг уважаемого мной мыслителя Декарта от какой-то там толпы. - И вооруженных стражников, - добавил кардинал. - И вооруженных стражников, - согласился Сирано. - И против всех вы будете в одиночестве? - Нет, почему же, ваша светлость! Со мною будет моя шпага! - За меньшие проступки и дерзость я мог бы отправить вас в Бастилию, но я имел неосторожность обмолвиться, что готов побиться с вами об заклад, - сказал кардинал. - А мое слово, слово председателя Королевского совета, не уступает королевскому. - Это известно всей Франции! И я буду рад служить тому доказательством! - Итак, бьемся об заклад? - со скрытым коварством спросил Ришелье. - Что же вы ставите, сударь? - Свою голову, ваше высокопреосвященство, и завещание, передающее вам мою долю отцовского наследства. - Благородно, но негусто! - с нескрываемой насмешкой произнес кардинал. - Или вы слишком высоко цените свою голову? - Даром я ее не отдам, во всяком случае. Кардинал, будучи в душе игроком, увлекся игрой и, предвидя ее исход, забавлялся с молодым человеком, как кошка с мышкой, подобно его любимому коту, который нацеливается прыгнуть ему на колени. - В случае моего выигрыша, надо думать, ваша голова не достанется мне (за ненадобностью!), но ваша доля из отцовского наследства, переданная мной одному из монастырей, послужит богу. Так пишите, господин Сирано де Бержерак! Мазарини по знаку кардинала подвинул Сирано письменные принадлежности, Сирано взял гусиное перо с пышным оперением и попробовал его остроту на язык. - Пишите, - стал диктовать Ришелье. - "Если я, Сирано де Бержерак, гасконский дворянин, не смогу защитить от толпы сторонников святой католической церкви предназначенных для сожжения книг лжефилософа..." - Простите, ваше высокопреосвященство, - почтительно перебил Сирано, - но закладную записку пишу я, и в ней недопустимы паралогизмы. - Как, как? - изумился кардинал. - Противоречия и несоответствия, ваша светлость. Потому, с вашего позволения, поскольку я не могу отстаивать книг лжефилософа, я напишу "философа". - Пишите хоть дьявола! - гневно воскликнул Ришелье. - У кого вы учились после коллежа де Вове? - У замечательного философа Пьера Гассенди, ваше высокопреосвященство. - У того, кто опровергает Аристотеля, опору теологов святой католической церкви? - Именно у него. - И все его ученики так же задиристы, как вы? - Каждый по-своему, ваше высокопреосвященство, например, мой товарищ Жан Поклей под именем Мольера ставит свои едкие комедии. - Скажите мне, кто твои учителя и товарищи, и я скажу, кто ты, - заметил Ришелье, поморщась при упоминании Мольера. Мазарини тем временем неслышно покинул кабинет и, войдя в приемную, поманил к себе одного из монахов в сутане с капюшоном на спине. Он что-то пошептал ему, тот кивнул и, смиренно наклонив голову, стал пробираться к выходу через толпу посетителей, ждавших окончания важного разговора кардинала. Мазарини вернулся в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь. - Каюсь, ваше высокопреосвященство, - говорил меж тем Сирано, - некоторых из своих учителей мне пришлось высмеять в комедии "Проученный педант". - Я знаком с этой вашей комедией, - с неожиданной улыбкой произнес Ришелье, - и мне хотелось бы, сын мой, направить ваш поэтический талант на более благородную стезю, если бы вы согласились остаться поэтом при мне. - Никогда, ваша светлость! В ответ я прочту вам единственные строчки, которые в состоянии посвятить вам: Как дикий конь, брыкаясь в поле, Не стянет слушать острых шпор, Так не войдет поэт в неволю, Чтобы писать придворный вздор! Кардинал вскипел и даже вскочил на ноги, сбросив с колен забравшегося туда кота. - Довольно! Ваши несчетные дарования равны лишь вашей дерзости, которую вам придется защищать со шпагой в руке, как вы это делали в отношении других своих особенностей. - Каждый из нас, ваше высокопреосвященство, в закладе, на который мы бьемся, будет защищать не столько свое лицо, сколько свою честь. - Решусь заметить вам, молодой... слишком молодой человек, что язык ваш - враг ваш! - Не спорю, враги появляются у меня из-за моего языка, но я усмиряю их. И так же намерен поступать и впредь. - Усмиряете? - Кардинал сделал несколько шагов за столом. - Усмиряют и диких коней в поле, сколько бы они ни брыкались. - Насколько я вас понял, ваша светлость, вам нужны не усмиренные, а бешеные кони, которым вы как наездник всегда отдавали предпочтение. И я надеюсь на свои "копыта". - Всякая надежда хороша, кроме самонадеянности. Но мы слишком отвлеклись, сын мой. Вы не подписали закладную записку. - Извольте, я заканчиваю, рассчитывая получить такую же закладную записку от вас, ваша светлость, как от защитника высшей дворянской чести прославленного герцога Армана Жана дю Плесси, не только первого министра Франции, но и ее первого генералиссимуса, кардинала де Ришелье! Заклад так заклад! - Я никогда не откажусь от своего слова, сказанного хотя бы лишь в присутствии одного Мазарини. Мазарини, успевший вернуться, поклонился. - Я поставил свою жизнь и отцовское завещание, теперь очередь за вами, ваша светлость! - сказал Сирано, передавая записку Ришелье. - Надеюсь, этого перстня окажется достаточно? - И кардинал повертел на пальце тяжелый бриллиантовый перстень. - Я не ношу перстней, не будучи слишком богатым, и не торгую бриллиантами, будучи слишком гордым. Против моей жизни и моего посмертного наследства я просил бы вас, ваше высокопреосвященство, поставить другую жизнь и пенсию. Ришелье искренне удивился. Что за дьявол сидит в этом большеносом юнце, позволяющем себе так говорить с ним? Но он скрыл свое возмущение за каменным выражением лица. - Вот как? - с притворным изумлением произнес он. - Чья же жизнь и чья пенсия вас насколько интересуют, что вы готовы прозакладывать свою голову? - Если я ее сохраню, не допустив глумления над творениями философа Декарта, то вы, ваше высокопреосвященство, воспользуетесь своим влиянием при папском дворе и испросите у святейшего папы Урбана VIII освобождения из темницы предшественника Декарта Томмазо Кампанеллы, проведшего там почти тридцать лет. - Вы с ума сошли, Сирано де Бержерак! Чтобы кардинал Ришелье, посвятивший себя борьбе с бунтарями, стал вызволять из тюрьмы осужденного на пожизненное заключение монаха, написавшего там трактат "Город Солнца"? - И еще десяток трактатов по философии, медицине, политике, астрономии, а также канцоны, мадригалы и сонеты! - Одумайтесь, Сирано! О чем вы просите? - Я вовсе не прошу, ваша светлость. Я называю вашу ставку против своей, если вам угодно будет на нее согласиться. Кардинал вышел из-за стола и стал расхаживать по кабинету. Монах, получивший распоряжение Мазарини, прошел от дворца кардинала мимо Лувра, перебрался по мосту на другую сторону Сены, Где возвышалась Нельская башня с воротами, и остановился около людей, приготовлявших по приказу кардинала по случаю дня святого Эльма вечерний костер перед нею, огонь которого должен отразиться в реке и быть видным из окон королевского дворца, позабавив тем короля и придворных. Другой монах, руководивший приготовлениями в этой ночной иллюминации, выслушав переданное ему распоряжение, кивнул и куда-то поспешил, отдав оставшимся распоряжения. Кардинал же не мог прийти в себя от упоминания о Кампанелле. - Город Солнца! - гневно восклицал он. - Вот чему учил вас этот Гассенди! Недаром преследуют его братья иезуиты! Город, где будто не будет ни знатности, ни собственности! Все общее! Даже... дети. - Они принадлежат государству и воспитываются им. Во главе же государства стоят ученые и священнослужители, как и у нас теперь во Франции, где в лице вашего высокопреосвященства воплощено и то и другое. Позволю себе напомнить, что Кампанелла попал в тюрьму тридцать лет назад за организацию заговора против испанского владычества в Южной Италии, безусловно вам враждебного. И вы могли бы указать святейшему папе Урбану VIII, что, предоставив Кампанелле свободу, он обретет знатнейшего астролога. Ришелье задумался. - Астролога? - переспросил он. - А его не винит за это католическая церковь? - Католическая церковь не может преследовать астрологов, если они пользовались вниманием не только вашего высокопреосвященства, во и святого папы Павла V и самого Урбана VIII. - Однако вы осведомлены о многом, слишком о многом, - сердито заметил Ришелье. - Пойдет ли это вам на пользу? Впрочем, пишите, Мазарини, - приказал он. Тот устроился у стола, взяв у Сирано гусиное перо. - Боюсь, моя закладная записка не доставит удовольствия испанскому королю, - вслух размышлял Ришелье. - Клянусь вручить ее только вам, ваше высокопреосвященство. И ради одного этого остаться в живых! - "Уполномочиваю гвардейца гасконской роты королевской гвардии господина Савиньона Сирано де Бержерака оказать отцу Фоме Кампанелле по прибытии его во Францию, в чем содействовать ему, гостеприимство от имени французского правительства, заверив отца Фому, что он получит достойное его убежище, уважение..." - И пенсию, - добавил Сирано. - И пенсию, - многозначительно повторил Ришелье. Мазарини передал ему бумагу, и кардинал поставил под нею размашистую подпись. Вручив записку Сирано, он движением ладони отпустил его. Сирано почтительно раскланялся и направился к двери, стараясь не задеть концом своей длинной шпаги за столики с книгами н развернутыми картами. Уже вслед ему кардинал заметил: - Помните, господин де Бержерак, что в гасконскую роту королевской гвардии принимают только живых. Снрано обернулся. - Обещаю, ваше высокопреосвященство, после усмирения толпы у костра близ Нельской башни вступить в роту благородного господина де Карбон-де-Костель-Жалу, благодаря вас за оказанную мне честь. Ришелье, сидя в кресле, величественно наклонил голову, пряча злорадную усмешку. Когда Сирано вышел, Ришелье деловито сказал Мазарини: - Постарайтесь, друг мой, чтобы толпа у костра близ Нельских ворот была не меньше... - Ста человек, - подхватил Мазарини. - Я уже распорядился. - Вы, как всегда, угадываете мои мысли! Но какой у него нос, Мазарини! Словно он дарован ему самим дьяволом. - Даже сам сатана не поможет ему этой ночью, - мрачно заверил Мазарини. - Да, да! И позаботьтесь, чтобы записку взяли там... Завтра она должна лежать на моем столе. КОСТЕР У НЕЛЬСКОЙ БАШНИ Не надо думать, что двадцатилетний Снрано де Бержерак покидал кардинальский дворец победителя. Напротив, мгновенный подъем духа, овладевший им перед лицом могущественного кардинала, сменился упадком, и он горько размышлял о своем дерзком отказе от благ приближенного к Ришелье поэта в о рискованном мальчишеском споре с ним об заклад, объясняемых непомерной гордостью, которая скорее прикрывала его слабость, нежели отражала силу. Его гордыня заставила его отказаться от обеспеченности придворного поэта, оставшись вместе со своей свободой творчества в прежней бедности. Франция XVIII века виделась Савиньону совсем не такой, какой выглядит из нашего времени триста с лишним лет спустя. Быть может, великий романист, блистательный Дюма-отец, остривший, что для него "история - гвоздь, на который он вешает свою картину", живописуя на ней дворцовые интриги, любовные похождения и скрещенные шпаги, все-таки был ближе к пониманию молодым Сирано де Бержераком его времени, хотя тот и ощущал чутьем духовную пустоту вокруг себя, клокотавшую несправедливостью, ханжеством, непрерывной борьбой французов против французов, или сводящих между собой мелкие счеты, или защищающих чуждые им интересы враждующих вельмож. А то и натравляемых друг на друга пастырями церкви, принуждающими молиться лишь по-своему. В ту пору Сирано де Бержерак никак не предвидел, что проложит когда-нибудь путь великим французским гуманистам, таким, как Жан-Жак Руссо, Рабле, Вольтер, подготовившим умы людей к вулкану французской революции. У Савиньона же даже его детское воспоминание о поджоге отцовского шато никак не связывалось с полыхавшими по всей Франции крестьянскими бунтами, жестоко подавляемыми тем же Ришелье. Зная лишь философов древности и преклоняясь перед современными ему мыслителями Кампанеллой, Декартом, Гассенди, в отличие от них он становился вольнодумцем. Идя дальше проповедуемой Кампанеллой терпимости к любой религии или попытки Декарта при отрицании слепой веры доказать существование бога математически, Сирано, опираясь на материализм Демокрита, развитый Гассенди, готов был вообще отказаться от веры в бога, допускающего на земле торжество зла, жестокости, изуверства и преступлений. Некоторые из пап причастны были и к отравлению неугодных, к ложным обвинениям в ереси, а один раз даже к скандальному обману, когда после смерти очередного папы выяснилось, что он был... женщиной. Причастны многие папы были и к тягчайшим злодеяниям, творимым от их имени святой инквизицией. И бог их, представителями которого, как наместники святого Петра, они себя провозглашали, никогда не приходил на помощь страждущим и несчастным, обещая им избавление от всех бед лишь в загробной жизни. Сознание всего этого зрело в уме отважного дуэлянта, воспринимавшего жизнь с одной лишь стороны, считающего, что шпага, которой он виртуозно владел, решает все. Однако он с горечью думал, что его успехи могут быть названы "удачами неудачника". Однако, холодно размышляя, он уже понимал, что вечером, когда враги в неистовой толпе накинутся на него со всех сторон, шпага едва ли окажется лучше перышка. Шагая по Парижу мимо карет с гербами на дверцах, храпящих, цокающих подковами запряженных цугом лошадей, надменных всадников в шляпах с перьями и подобострастно кланяющихся простолюдинов с унылыми, сытыми или веселыми лицами, толстых, переваливающихся с ноги на ногу матрон и куда-то спешащих хорошеньких парижанок, Савиньон, погруженный в себя, ничего этого не замечал, направляясь прямо в былой свой коллеж. Там он нашел экзекутора и впервые, по собственной воле провел вместе с ним три часа в свободном, к счастью, карцере. И ему снилась после первая встреча с экзекутором, только что появившимся в коллеже де Вове индейцем из племени майя, которому предстояло истязать провинившегося Сирано двадцатью пятью ударами плетью со свинчаткой. А он, едва закрылась дверь камеры порок, упал на колени перед Савиньоном, приняв его из-за носа, начинающегося выше бровей, за потомка белокожих богов, тысячелетия назад побывавших на полуострове Юкатан. Так экзекутор стал тайным другом "юного потомка богов", обучив его приемам божественной борьбы без оружия с движениями, ускоренными в три-четыре раза, и силой удара, умноженной в десять с лишним раз. Индеец еле растормошил его, когда начало смеркаться, заставив проделать упражнения на быстроту движений. Карета кардинала, запряженная бешеными лошадьми, обогнала Савиньона, когда тот еще только шел днем по парижским улицам. Кардинал спешил в Лувр сообщить королю важную весть. Но она не касалась, конечно, ведущихся военных действий, отраженных на разложенных в кабинете Ришелье картах, бесед с послами союзных по Тридцатилетней (как впоследствии ее назвали) войне с обескровленными ею странами, в первую очередь с Испанией и габсбургской династией. Дело на этот раз для короля было куда более важное, способное привести его величество в хорошее расположение духа, которого он со вчерашнего проигрыша в карты пятисот пистолей был лишен. Несмотря на стремление короля Людовика XIII выглядеть всегда величественно, все же ему не удавалось скрыть природной пронырливости и своих порывистых движений. Выставленная вперед голова с топорщащимися подкрученными усами, тяжелая бурбонская нижняя часть лица создавали впечатление, что королю все время надо что-то выискивать для себя особо приятное, могущее доставить удовольствие. - Ваше величество, хочу напомнить вам, что сегодня день святого Эльма, - обратился к нему со смиренным, но многозначительным выражением в голосе кардинал Ришелье. - Да заступится он за вас перед всевышний, - пробормотал король. - В нашей стране мы чтим его наравне со справедливостью, о которой печемся. - Это известно всей Франции, потому я и решился сегодня, ваше величество, предоставить вам удовольствие. - Удовольствие? - насторожился король. - Охота, бал или что-нибудь менее людное? - со скрытым значением произнес он, улыбаясь и пряча лукавый взор. - Зрелище, ваше величество! Еще вчера я приказал привезти к Нельской башне и сложить напротив вашего дворца изрядный запас топлива, и сегодня, когда стемнеет, там будет разложен великолепный костер, который волшебно отразится в Севе и даст возможность и вам, ваше величество, и ее величеству прекраснейшей из королев, и всем вашим приближенным получить наслаждение от редкой, невиданной дотоле иллюминации. - Как это вам пришло в голову, Ришелье? Вы радуете меня! Я уже думал, что умру со скуки, вы ведь знаете, как она мучает меня! - Огни, ваше величество, вспыхивающие в грозовые дни божьего гнева на устремленных в небо остриях церкви святого Эльма, навели меня на мысль, что день этого святого, даже вдали от его церкви, надо отмечать огнем. И это будет красиво! Король оживился: - Вы истинно государственный человек, кардинал! Ваши предлагаемые мне решения всегда проникнуты высшей мудростью. Мы с вами будем вместе наблюдать за вашей выдумкой, сидя у окна за шахматным столиком. Вчера я так досадно проигрался в карты! - Вам, несомненно, удастся взять реванш за шахматной доской, ибо я не знаю другого такого мастера этой игры, как ваше величество. - Можно подумать, что я никогда вам не проигрываю. - Только от снисхождения, ваше величество. - В таком случае мы разыграем испанскую партию, хотя вы и терпеть не можете испанского короля. - Моя задача - освободить вас от этих докучливых политических забот, ваше величество. - Хорошо, кардинал! Я сам объявлю придворным о предстоящем зрелище, уготованном нам вашей заботой. Пришлите ко мне церемониймейстера двора. Кардинал величественно поклонился, но не двинулся с места. Лишь когда какой-то вельможа стал раскланиваться с ним, он послал его, как лакея, за церемониймейстером. Король повел носом и усмехнулся. Ему было приятно хоть чем-нибудь досадить кардиналу. К вечеру по случаю иллюминации, посвященной святому Эльму, о чем прошел слух по всему Парижу, обитателя Лувра во главе с королем и королевой Анной, не утратившей своей легендарной красоты, теснились у окон, выходивших на Сену, каждый на своей половине. Силуэт Нельской башни с открытыми в ней воротами вырисовывался на чистом небе. Костер разожгут одновременно с закрытием Нельских ворот. К берегу Сены перед Лувром стали съезжаться богатые экипажи, а в их числе карета с графским гербом на дверцах, в окошке которой виднелось прелестное личико графини с кокетливой родинкой на щеке. Ее уже ждал спешившийся всадник, по-крысиному ловко юркнувший к открытому окну остановившейся кареты. - Что нового у вас, маркиз? - жеманно спросила графиня де Велье, ответив на церемонное приветствие своего приближенного. - Вы перестали баловать меня пикантными подробностями, а это грозит вам потерей моего расположения. - Упаси бог, графиня! Лучше мне попасть в клетку смертников. Но я сумею увильнуть от этого, поскольку у меня припасено нечто особенное! - Что? Что? - почти высунулась из окна прелестная графиня. - Неужели она и он?.. Ах, это просто ужас! - О нет, мадам! Еще пикантнее! - Не мучьте меня, я сгораю от нетерпенья! - Сгорать будете не вы, а нечто совсем другое, графиня! - Это связано как-нибудь со святым Эльмом? Говорите же! - Огни святого Эльма возгораются в дни божьего гнева, громыхающегося в небесах. Сегодня можно ждать грома. - Боже мой! Гром в ясном небе? Мне страшно. - На этот раз гроза будет особенной. Не в небе, а на земле. - Может быть, здесь небезопасно и нам лучше уехать? - Вас отделит от нее река! На том берегу, мадам, произойдет это пикантное, я бы сказал, событие. - Как? У Нельских ворот, у всех на виду? Срам какой! Вы просто невозможны, маркиз. - Костер, разложенный для всеобщего удовольствия, будет не простым. - Ну ясно, не простым. В честь святого Эльма. Я тоже поминала его в своей утренней молитве. - На костре будут сожжены книги Декарта, осужденного святейшим папой. - А кто это такой? Еретик? Так почему же его самого не сожгут на этом костре? - Он успел укрыться в Нидерландах, мадам. - Какая жалость! Я никогда не видела сожжения людей! Говорят, они кричат. От одной только мысли об этом у меня мурашки бегут по спине. - Я хотел бы быть одной из этих "мурашек". - Оставьте вы! У меня замирает сердце! - Вашему столь дорогому мне сердцу еще придется замереть сегодня, мадам. - Неужели? Значит, его все-таки поймают и сожгут? - Если не его, то кое-кого другого вам придется помянуть сегодня в своей вечерней молитве. Вы видите эту карету? - Конечно! Кто в ней? - Баронесса де Невильет. Она явилась сюда ради него... - Боже мой! Она же стара, у нее столько морщин. И все-таки ради кого-то примчалась сюда? Поистине "маленькая собачка до старости щенок"! - Графиня! Вы так же прекрасны, как злы! Она приехала ради своего крестника. - Вот как? Кто это? - Если вы домните, на вечере у нее забавлял стишками молодой скандалист, который потом отделал шпагой бедного графа де Вальвера. - Этот, с безобразным носом? Вероятно, он не пользуется успехом у дам. И вряд ли может иметь отношение к чему-нибудь пикантному. - Если не считать пикантным поединок одного человека со многими. - Сразу несколько поединков! И на глазах у короля, их запретившего! Это действительно пикантно! - И дама залилась звонким хохотом. - Какой же вы шутник, однако! - Король запретил поединки между двумя дворянами, а мы с вами, вместе с королем из Лувра, посмотрим, как Сирано будет отбиваться от целой толпы простолюдинов, истинных католиков, возмущенных его намерением вопреки воле святейшего папы помешать сожжению книг. Именно так рассуждал и король Людовик XIII, когда после дебюта начатой с кардиналом шахматной партии тот сообщил ему о дерзком желании Сирано вмешаться в святое дело, порученное монахам, весь день собиравшим по монастырям книги Декарта. - Конечно, кардинал, мы с вами запрещали только поединки чести - между двумя противниками, - говорил король, - но отнюдь не все виды сражений, иначе нам пришлось бы капитулировать даже перед Испанией. - Это так же не может случиться, ваше величество, как победа одного безумца над ста противниками. - Но в шахматах, ваше преосвященство, я люблю пожертвовать вам все фигуры, чтобы последней поставить мат. - Но перед костром у господина Сирано де Бержерака не будет ни одной фигуры для жертв, кроме самого себя. - Посмотрим, посмотрим, - нетерпеливо завертел выставленной вперед головой король. - Не пора ли закрывать Нельские ворота и зажигать костер? - Все придет в свое время, если Господин Сирано де Бержерак не опомнится и не опоздает. - Вы допускаете, что он может струсить? - Это его единственный путь к спасению, но ведущий, увы, в Бастилию за стократное нарушение вашего запрета на дуэли, ваше величество. - Неужели стократного? Ну и молодец! - не удержался король от возгласа. - Кстати, не ваши ли это монахи выстроились чуть ли не солдатским строем перед сваленными дровами и хворостом? - У каждого из них к груди прижато по два-три тома сочинений Декарта. - Полит ли хворост маслом? - осведомился король. - Уже зажгли факелы, ваше величество. - Кажется, я прозевал фигуру, - рассердился король. - Вы заговорили меня. Впрочем, не Сирано ли это появился между костром и толпой монахов? Вооруженный против безоружных! Где же тут равенство сил? - Но за монахами вы можете увидеть толпу истинных католиков. У них найдется чем сломать даже лучшую шпагу. - Надеюсь, и шею еретика? - Да, - задумчиво заметил кардинал, - его действия можно расценить и как еретические, направленные против буллы папы. Монахи меж тем подошли к просмоленным поленьям я предусмотрительно политому маслом хворосту и подожгли костер. Пламя взвилось к небу, вызвав вопль восторга у всех, кто находился по обе стороны Сены. Огонь отразился в воде и заплясал бегущими отсветами и бликами, словно на водную твердь рассыпали воз бриллиантов. Осветились мрачные контуры Нельской башни и запертыми на ночь воротами. - Какая прелесть! - воскликнула графиня де Белье. - Маркиз, вы заслуживаете награды! - Зрелище еще впереди, - пообещал маркиз. И тогда между столпившимися монахами и костром возникла одинокая фигура стройного, совсем еще молодого человека. Не обнажая шпаги, он крикнул так, что его было слышно не только на обоих берегах Сены, но и во дворце: - Всякий, кто приблизится к костру, чтобы бросить в него книги Декарта, сам окажется в костре. Это говорю я, Сирано де Бержерак. Берегитесь! Замешательство среди монахов было недолгим. Первый из них, творя крестное знамение и шепча молитвы, приблизился к костру, неся книги в вытянутой руке. Никто не мог дать себе отчета, каким образом он вдруг взмахнул своей сутаной и полетел в трескучее пламя костра. Раздался поросячий визг, и через мгновение живой факел ринулся от костра к группе монахов. - Какая прелесть! - снова воскликнула графиня с родинкой. - Ведь он, наверное, обжегся, бедненький? - Кто следующий? - крякнул Сирано. - Вы заметили, наше преосвященство, он не обнажает шпаги? - Пока, пока, ваше величество. Я послал туда стражников. - Тогда другое дело! - И король шмыгнул носом. Меж тем группа монахов как по команде пришла в движение. Однако нельзя даже передать быстроту происходящего. Руки Сирано от неповторимых по молниеносности движений, да и сам он, мечущийся исчезающим призраком, может быть, из-за капризов освещения, становились порой невидимыми, но сутаны, задранные ноги дерзнувшихся приблизиться к костру монахов мелькали в воздухе, а горящие факелы, вырывающиеся из костра, отчетливо были видны. В отсветах пламени виднелись разбросанные по земле книги в кожаных переплетах. - Несчастные монахи, - заметил король. - Они страдают за веру, - ответил кардинал. Тогда на Сирано двинулась толпа, наспех набранная монахами по трактирам. Снрано так и не обнажил шпаги. Но, если бы индеец Августин мог видеть, как он расправился с полупьяными погромщиками, привыкшими к тому, чтобы их боялись, я понятия не имевшими о тех невероятных приемах сынов Солнца, которые, стоя спиной к костру, пустил в ход Сирано, угощая каждого, кто приближался к нему, ударами в самые болевые места! Через короткое время земля была усеяна корчащимися людьми, и берег Сены огласился криками и стонами. Пьянчужки продолжали лезть на Сирано и, отбрасываемые его ударами, падали на уже лежавших. А над поверженными в позе ягуара, готового к прыжку, стоял ученик индейца из племени майя, готовый отразить любое нападение. Но теперь в дело вступили стражники со шпагами в руках. Пришлось и Сирано выхватить шпагу. - Кажется, дело дошло до настоящего сражения, - заметил король, сопя носом. - Они убьют его! Столько на одного! - воскликнула графиня де Велье. Баронесса де Невильет, с задержанным дыханием следившая за всем происходящим, упала в обморок. В обморок упали и еще две дамы из окружения королевы, но, убедившись, что никто не приходит к ним на помощь, пришли в себя и бросились снова к окну, где их места были уже заняты другими дамами. Стражники никак не могли сблизиться с Сирано, мешали преграждавшие им путь стонущие и корчащиеся от боли тела пьянчуг. Но Сирано сам бросился на противников, и тут пошел в дело его излюбленный прием. В воздух, сверкая в отблесках костра, полетели одна за другой шпаги стражников, которые сразу же обращались в бегство. Пытавшихся оказать ему сопротивление офицеров Сирано неуловимым движением своей разящей шпаги ранил (хотя были и убитые!), отражая с непостижимой сноровкой все направленные на него удары. Впрочем, неверно думать, что он не получил ни одной раны. Камзол его покрылся кровавыми пятнами, но он продолжал биться с противниками. Как в большинстве сражений, исход боя решила паника. Кто-то крикнул, что сам господь вложил в руку безумца его шпагу, ибо в булле папы не сказано о сожжении книг Декарта. Монахи стали подбирать и уносить книги, не стараясь больше их сжечь, стражники подбирали убитых и раненых. Полупьяная толпа разбежалась, стражники удалились. Сирано остался один, готовый отразить, новую попытку штурмовать костер святого Эльма. - Это необыкновенно, маркиз! Я думала, что умру от волнения! - вздохнула графиня с родинкой. - Но я смертельно устала, будто сама билась с этими ничтожествами. Садитесь в карету и отвезите меня домой. Граф уехал с поручением его высокопреосвященства в армию. Садитесь, пока я не передумала и не пригласила этого неистового демона, который, быть может, кое в чем и вам не уступит. - Как можно, графиня! Уж позвольте мне не допустить до вашей обворожительной родинки его клюв. - Но все-таки вам придется привезти его ко мне на следующий же раут. Но совсем недурной поэт. Пока не ревнуйте. Я просто хочу посмотреть на него вблизи. - Предпочел бы, чтобы вблизи вы смотрели лишь на меня. С этими словами маркиз юркнул в карету, поручив свою лошадь слуге графини. Карета графини поехала следом за каретой баронессы де Невильет, которая после обморока пришла в себя. Ришелье смешал шахматные фигуры и сказал королю: - На этот раз, ваше величество, я проиграл не только вам. - Но каков молодец! (2) - усмехнулся король. - Впрочем, и мат вы получили изящный. Невыспавшийся кардинал, войдя в свой кабинет, увидел на столе свою закладную записку, как он того и пожелал накануне. Ее положил туда стоявший перед ним Сирано в изорванном и покрытом пятнами камзоле. ЗАКЛАДНАЯ ЗАПИСКА Всадник на усталом, еле передвигающем ноги коне, оставив позади не одну сотню миль, остановился у ватиканских ворот. Конь поник головой, готовый упасть. Всадник соскочил на землю и любовно похлопал его по взмыленной шее. Наемник-граубинденец с длинной шпагой на боку - направился к приехавшему с наглым угрожающим видом. - Пакет! Его святейшеству папе! - по-французски произнес путник. - Чего бормочешь, будто сопли нос забили! - грубо по-немецки крикнул граубинденец, Приехавший незнаком был с этим языком, а страж, видимо, хоть и знал французский, как все швейцарцы, не желал на нем говорить. - Немедленно пропусти меня к его святейшеству, я - гонец самого его высокопреосвященства кардинала Ришелье. - А что же твой Ришелье? - заявил страж, протягивая руку для приема обычного подношения, пусть и не слишком тяжелого кошелька, по приезжий или не понимал этого, или не желал понять. Запыленный, усталый с дороги, он не хотел терять времени и, считая, что упоминание кардинала Ришелье служит достаточным аргументом, отодвинул стража в сторону, чтобы пройти в ворота в ватиканской стене, но страж вздыбил усы, оскалил желтые зубы, прокричал немецкое ругательство и обнажил шпагу. Происшедшее за тем надолго запомнилось граубинденцу. Шпага его неведомо как вылетела из руки и взвилась к небу, потом со звоном ударилась о камень дороги. Испуганный страж, уверенный, что сейчас его убьет проклятый француз, бросился бежать, взывая о помощи. К нему уже спешили два граубинденца, на ходу выхватывая шпаги. Приехавший тем же непостижимым приемом выбил одну за другой шпаги у поочередно вступивших с ним в бой стражников, но не ранил ни одного из них. Теперь к нему с алебардами наперевес бежали еще несколько наемников. Но властный голос остановил их. К приехавшему направился офицер-швейцарец, командовавший охраной ватиканского дворца. Он видел необычайное искусство гонца и, имея на это свои виды, почтительно приветствовал его: - Прошу извинения, синьор, за доставленное вам беспокойство моими солдатами, но, надо учесть, что именно за это им выплачивают жалованье из ватиканской казны. Так о чем вы не смогли договориться с моими молодцами, заставив теперь меня наложить на них серьезные взыскания? Денежные, конечно, ибо все мы работаем за деньги, и они служат нам и средством существования, и дисциплинарного воздействия. Какой смысл сажать их на гауптвахту и бесплатно кормить! Не лучше ли за неумение фехтовать оштрафовать? Не так ли, синьор? Офицер говорил на французском языке со швейцарским акцентом, вставляя некоторые итальянские слова. Приехавший сообщил, что привез срочное послание святейшему папе от кардинала Ришелье. - Из Франции? И вы проделали такой путь на этом бедняге коне? - Увы, я не мог менять лошадей, как это делают обычные гонцы. У меня поручение личное. - Мы договоримся с вами об этом, синьор. Я проведу вас в папские хоромы, при одном условии, однако, если вы обучите меня своему превосходному приему обезоруживания противника. - Охотно, приятель! - согласился приехавший. - Где мы можем заняться уроком фехтования? - Во дворе за крепостной стеной, синьор, если это вас не слишком затруднят. - Лишь бы не затратить на это излишне много времени, господин офицер. - Я постараюсь быть прилежным учеником. Стражи-граубенденцы изумленно смотрели, как их офицер провел приехавшего, который, безусловно, не передал ему кошелька с монетами, они за этим следили, чтобы не прозевать своей доли. Оба прошли через приоткрытые для них ворота и сразу же обнажили шпаги. Граубинденцы, свободные от караула, сбежались посмотреть, что это будет за дуэль. Но дуэли, оказывается, не предполагалось. Офицер был обезоружен при первом же скрещении шпаг. Затем началось скрупулезное обучение приему. Офицер прикрикнул на своих подчиненных, чтобы они, несмотря на святое место, убирались ко всем чертям. Он не собирался приобщать их к секрету, которым хотел овладеть. Офицер оказался смышленым. Впрочем, выбить оружие из железной руки своего учителя он все же не смог, но, подозвав к себе одного из своих солдат, разоружил его, едва тот выхватил по его приказу шпагу. Учитель похвалил своего ученика и дал ему еще несколько советов, после чего они вдвоем поднялись в ватиканский дворец. - Меня зовут Вильгельм Бернард, я пока служу его святейшеству, чтобы войти в наследство. Буду владеть заемной конторой. Если вам понадобится взаймы некоторая сумма, буду к вашим услугам. - Я благодарю вас, господин лейтенант. Я слишком беден, чтобы отдавать долги, и слишком горд, чтобы брать взаймы без отдачи. - Как? Разве кардинал Ришелье мало платит вам? - Он ничего не платит мне, дорогой Бернард, хотя я и выполняю его поручение как гвардеец роты гасконцев, куда обязан явиться после выполнения поручения карди