Михаил Клименко. Ледяной телескоп ----------------------------------------------------------------------- Авт.сб. "Ледяной телескоп". OCR & spellcheck by HarryFan, 21 September 2000 ----------------------------------------------------------------------- 1 Где-то уже за полночь я успокоился и стал засыпать. Весь вечер мне звонил Кобальский, наш местный фотограф. Просил помочь ему. Все задавал какие-то странные вопросы: на ходу ли мой автомобиль, умею ли я плавать, не занят ли буду завтра утром. Я спросил, чем же в конце концов могу быть полезен. Он забормотал, что-де так сразу всего и не расскажешь, тем более о чем говорить, если помочь я не согласен... И вдруг спокойно так предлагает: если я ему помогу, он принесет мне алмаз величиной с арбуз. Ну что на это скажешь? Я нагрубил ему. Пообещал надрать ему уши, если он позвонит еще. И лег спать. Я не мог отключить телефон, так как ждал междугородного звонка от дяди Станислава. Дядя занимался археологическими исследованиями где-то в Хорезмском оазисе и много лет у нас не появлялся. И вот накануне я получил от него письмо-телеграмму с предложением во время моих студенческих каникул принять участие в экспедиции - в поиске развалин какого-то занесенного песками замка Шемаха-Гелин. О своем согласии я и должен был сообщить ему по телефону. Будто назло дождавшись минуты, когда уже невозможно поднять отяжелевшие веки, телефон зазвонил опять. "Наконец-то дядя Станислав!" - подумал я и вскочил с постели. - Да, да! - крикнул я в трубку. - Алло! Максим слушает. - Максим, вас снова беспокоит Кобальский. Умоляю, не бросайте трубку! Послушайте, не будьте так наивны и упрямы. Если вы согласитесь мне помочь, я сейчас же принесу вам то, о чем упоминал. Итак, вы решились? - Представьте себе - спал! И ничего не решал! - сердито закричал я, преодолевая сонную хрипотцу, и закашлялся. Сообразив, скорее смутно почувствовав, что дело тут нечистое, что это не просто какое-нибудь шутейное надувательство, я сказал! - Вообще-то я, конечно, согласен вам помочь. Но понимаете, тут с минуты на минуту должен позвонить дядя Станислав. И мне, наверное, срочно придется выехать на ту сторону Каракумов. - А-а... - протянул Кобальский. - Дядя Станислав... Станислав Грахов? - Да, он мой дядя. - Отличный человек, должен я сказать. Мне приходилось работать в его экспедиции... - не то вспоминая, не то о чем-то раздумывая, сказал он. Голос его отдалился, он с кем-то стал разговаривать вдалеке от трубки. Насколько я уловил из обрывков долетавших до меня фраз, речь шла о том, что я вроде бы не знаю древнегреческого алфавита, а кто-то самонадеян... Понять что-либо определенное из этого вздора было невозможно. Голос его исчез. Он положил трубку. Раздосадованный, я снова лег спать. Долго ворочался с боку на бок. Сон не возвращался. Я лежал с открытыми глазами и думал, вспоминал, что мне известно о Кобальском. В наши края он приехал недавно. Кроме фотографии, он еще интересовался голографией. Один из приятелей как раз на днях говорил мне, что Кобальский сделал какое-то эпохальное открытие. Я, как и многие другие, этим устным сведениям о какой-то голографии серьезного значения не придавал. Минут через сорок, когда я уже снова засыпал, опять раздались звонки. Я, словно оглушенный, тупо слушал далекий телефонный трезвон и не поднимался. Скоро телефон звонить перестал... Как я узнал много позже, это и был звонок от дяди Станислава. 2 Не знаю, сколько прошло времени после телефонного звонка, на который я так и не отозвался. Кто-то настойчиво, негромко стучал в дверь. Я открыл глаза. Было раннее утро. Я вскочил с постели, выбежал в прихожую. - Кто там? - раздраженно спросил я. - Открывай, Максим! - Это еще кто? - удивился я. - Дядя Станислав, кто еще может быть! - Вы приехали?!. - Я торопливо открыл дверь. Перед порогом стоял коренастый мужчина. Он был настолько толст, что у меня на миг даже возникло опасение: сможет ли он протиснуться в дверь. Его обтягивал зеленый в белую полоску костюм - сам по себе обширный, но тесный для своего владельца. Обняв меня, он принялся восклицать: - Максим!! Так вот ты какой!.. На-ка чемодан, волоки. Вот так парнище: в два раза выше меня!.. - Я ждал звонка, а вы сами приехали... - радостно лепетал я. - Вот, из Ашхабада проездом в Хорезм, - говорил он, широко улыбаясь, шумно распинывая в прихожей обувь. - Ух, устал!.. А дома никого? Один! Спешу, Максим. Спешу, как мелкий бес на шабаш. В Хорезм, в Хорезм!.. Внешний вид дяди Станислава, его бодряческая манера держаться на некоторое время смутили и даже разочаровали меня. Размышляя о его почти квадратной фигуре и о неимоверных складках на загривке, я следовал за ним. Дядя погрузился в хилое, жалобно заскрипевшее кресло. - Ах, ты и вымахал, юноша! - улыбаясь, восторженно глядя на меня, хлопнул он по подлокотникам широченными ладонями. - Двенадцать лет ведь не видались? Как хоть вы тут живете? Я сел на диван, зажал руки между коленями, зевнув, сказал: - Ничего... живем нормально. Володя дня через три приедет. Отец с матерью позавчера к тете Альбине уехали... А у меня каникулы начались... - Ну вот что! - шлепнул, как припечатал, дядя ладонью по подлокотнику. - Марш спать! Я смотрю, ты только и знаешь зевать. Вот и будем сидеть да зевать. - Да я ведь тоже почти всю ночь не спал. Один тут привязался звонить. - Кто такой? - готовый немедленно защитить меня, сурово спросил дядя. - Кобальский тут один, фотограф... - Выключил бы телефон - и делу конец! Как отключается телефон-то?.. Тут все наглухо у вас: провода прямо из стены... Я пошел на кухню за ножом. Вернулся, а он провод уже оборвал. - Звонить некому, - удовлетворенно проговорил он. - И без сумасшедшего фотографа обойдемся. - А как, дядя Станислав, развалины замка Шемаха-Гелин? - спросил я. - Вы поиск не отложили? - Дня через два поедем с тобой. Может, и Володя поедет... Он из посудного шкафа достал две рюмки. Из чемодана извлек большую бутылку коньяку. Налил граммов по сто, и мы выпили за встречу. Когда мне стало весело и легко, он налил еще. Как я ни отказывался, он заставил меня выпить. Разговор у нас как-то не клеился. Скоро дядю сильно разморило, и мы разошлись по комнатам. Я лежал у себя и курил. Мне было хорошо, спать не хотелось. Кругом тишина. Телефон молчал. Я все удивлялся, что этот крепыш мой дядя. Вот уж не представлял его себе таким. Мало-помалу я стал ловить себя на мысли, что дядя Станислав мучительно кого-то напоминает. Но кого? Погасив очередную сигарету, я лег на спину и закрыл глаза. Так пролежал минуты две, как вдруг мне представилась могучая спина фотографа Кобальского. Он вроде бы стоял в какой-то комнате смеха перед зеркалом, в котором его отражение было раза в два сплюснуто и растянуто в стороны. И самое неприятное во всем этом было то, что искаженное отражение Кобальского было не чем иным, как вполне нормальным отражением моего дяди Станислава Грахова! Я вскочил с постели. - Дядя Станислав!! - крикнул я. - Дядя!!. - Максим, что такое? - донесся сразу же меня успокоивший, уверенный голос. - Что случилось? Я вошел к нему в комнату. Он лежал на кровати. - Кто-нибудь звонил? - повернувшись, добродушно спросил он. - Да нет. Дядя Станислав, вы же оборвали провод. - Кто-нибудь стучал? Так открой дверь! Чего бояться? - Дядя, мне показалось, что вы похожи на Кобальского... - На какого Кобальского? Что за белиберда, Максим! Ну иди спи. Днем разберемся. Я долго лежал в постели - курил, разглядывал старую фотографию, на которой, кроме меня, карапуза, и других, был и он, молодой дядя Станислав. Да, за такое время все сильно переменились... В далекую дверь негромко, продолжительно постучали. Я поднялся, пошел и открыл дверь. На крыльце, освещенный только-только что взошедшим солнцем, стоял фотограф Кобальский. Его подбородок покрывала та седоватая щетина, которую еще нельзя назвать бородой. На нем был серый, в широкую полоску костюм. Прижимая рукой к телу, он держал что-то довольно объемистое, завернутое в коврик с национальным орнаментом. Он переложил, скорее по животу перекатил сверток в левую руку, протянул мне правую и сказал: - Добрый день, Максим! Разрешите представиться визави. Кобальский Станислав Юлианович... И тут нечто большое, прозрачное выскользнуло у него из-под руки. Он прижал к телу пустой коврик, неудобно повернулся и замер. Округлая хрустально-прозрачная глыба льда упала к нашим ногам и, оставаясь все такой же чистой, блистательно сухой, по пыли тяжело откатилась к середине дворика. Она так сверкала в лучах всходившего солнца, что я инстинктивно заслонился рукой, наверное боясь повредить себе зрение. Посреди дворика ясно, полуденно светясь, лежал огромный, чистейшей воды алмаз! Стоило мне лишь чуть сдвинуться с места, и он, как казалось, поворачивался в лучах раннего солнца другой гранью. Потрясающая прозрачность его тела свидетельствовала о его несомненных достоинствах. Бог мой, и сколько же в нем было каратов? - Никто не увидит? - быстро, опасливо спросил Кобальский. - Нет, - очнувшись, ответил я. - Никто. Гость в два прыжка оказался около алмаза, вскинул над ним коврик и накрыл. Все это смахивало на фокус факира. И было слишком необычным, для того чтоб быть правдой. - Что это такое? - толком не осмыслив всего происходящего, задал я довольно дикий вопрос. Кобальский развел руками и коротко ответил: - Алмаз. Точнее, бриллиант в сорок пять тысяч каратов. Может, в пятьдесят-шестьдесят тысяч... - Сорок пять тысяч каратов?? - Да, Максим. И он твой. Возьми его себе, - шепотом сказал он. Что визитер замышлял? На что рассчитывал? На мое замешательство? Я и в самом деле был в замешательстве. Но вовсе не потому, что мог стать обладателем невиданной драгоценности. Мне на этот пудовый "бриллиант" наплевать было. Даже если в нем и пятьдесят тысяч каратов. По правде сказать, я понятия не имел, алмаз это или кусок какого-нибудь простого минерала. Если кусок заурядного минерала, мигом смекнул я, то ранний гость явился с каким-то незамысловатым обманом. Если же настоящий алмаз, да такой огромный... Тогда все понятно... И больше всего сейчас меня занимал вопрос: "Почему он показал его мне? Что за смелость? Откуда у него этот "бриллиант"?" Прежде всего надо было выяснить, алмаз ли это... В этом и заключался тонкий расчет Кобальского: вызвать во мне исследовательский интерес, чтоб увлечь, "зацепить меня". Но этого я еще не понимал. Зато сразу понял другое: лишь для виду разыгрывает он простачка - этакого щедрого гостя. Так что мне ничего пока не оставалось, как прикинуться наивным и жадным парнем. - Возьми его себе, - прервав затянувшееся молчание, повторил богатый гость. - Я не шучу. Бери!.. - Зачем?.. - растерянно сказал я. - Я не могу его... так просто взять. Да и зачем он мне? - Почему просто?! - поднял гость брови. - Не просто, а за небольшую услугу, которую ты мне окажешь. Клянусь богом, за пустяк! - Забыл... - действительно на миг забыв, что я взялся разыгрывать простака, сказал я. - Алмаз могут увидеть. Тут ко мне дядя приехал... - Дядя? Ну что ж. Не показывай ему алмаз - вот и все! Кобальский быстро, прямо на дворовой пыли завернул невиданной красоты камень в коврик, и мы вошли в дом. - Нет, не сюда, - шепнул я богатому гостю. - Там дядя Станислав спит. Идите за мной. Мы прошли в отдаленную, в прошлом году пристроенную к дому комнату. Я прикрыл дверь. Кобальский положил драгоценную глыбу на пол. Я спросил: - А это взаправду алмаз? Может, это просто кусок горного хрусталя? Мое сомнение вызвало в нем целую бурю негодования. - Молодой человек! - шумно зашептал он мне в лицо. - Найди в своем доме или во всем этом городишке ну один-единственный предмет, при помощи которого ты смог бы оставить на этом бриллианте хотя бы вот такую царапину!.. - И он двумя пальцами измерил перед моим носом нечто совсем невидимое. - А что, если я ваш алмаз разобью? - О-о! - отшатнулся и застонал он. - Ну ради бога, разбей! Нет, это же будет просто смешно! Смешно!! Я надел брюки, выбежал во дворик. Нашел в сарае большой, на расхлябанной ручке молоток и вернулся. Я стал перед алмазом на колени, несколько раз перевернул его с грани на грань. Найдя наиболее удобную плоскость, я замахнулся, глянул вверх на фотографа и спросил: - Бить? - Бей! Ну бей!.. Я изо всех сил ударил молотком по прозрачному бесцветному телу. Упругая инерционная противосила с поразительной легкостью швырнула молоток вверх! В молниеносном рывке рукоятка выскользнула из руки. Над моей головой молоток почему-то отлетел в сторону, ударился о стену и загремел по полу. Я завалился на бок, едва не упал. И в это мгновение увидел, как, сраженный, падает Кобальский! Я бросился к несчастному фотографу. Он лежал без движения. Я с ужасом обнаружил, что молоток угодил ему прямо в голову: на границе виска и лба обозначилась бескровная, странная глубокая вмятина. Я расстегнул ворот его рубашки, ослабил пояс. Да, да, где-то ведь был нашатырный спирт... Нашатырный спирт в чувство пострадавшего не приводил. Я взял фотографа за руку, чтоб прощупать пульс. Рука была тяжелая и малоподвижная. А вдруг он мертв? Я покрылся испариной. Нет, отверг я это страшное предположение. У него только сотрясение мозга. Надо немедленно вызвать врача. А пока что ему нужен покой, полный покой... Может быть, разбудить дядю?.. И он увидит распростертого на полу человека и этот алмаз? Легко представить, что он подумает обо мне... Я был в состоянии аффекта и не совсем ясно представлял себе, что я делаю: в одно мгновение завернул злосчастный алмаз в коврик и выбежал с ним во двор. Увидел заступ, схватил его и бросился в сад. По пути алмаз то и дело выскальзывал и падал, а я его поспешно поднимал и снова заворачивал в коврик... Отбежал подальше от дома и быстро начал рыть яму под большой айвой. Я копал и копал, как вдруг меня кто-то окликнул. Перед хилой оградкой, разделявшей наши усадьбы, - в трех шагах от меня! - стоял старик Рахмет, наш сосед. - Доброе утро, Максим! - привычно улыбаясь, закивал он мне. - Смотрю, смотрю, а ты все копаешь да копаешь. - Салям, Аннадурдиев... - как в тумане бросил я ему. - Никогда, Максим, так рано я тебя в саду не видел. Никогда. - И я тебя, Рахмет, не видел. - А как ты меня увидишь? - засмеялся старик. - Я рано встаю, а ты всегда поздно... Что ты, Максим, собираешься делать? - Хочу пересадить тенелюбивое растение. - Посреди лета хочешь пересадить деревце? Да еще утром?.. - Значит, Аннадурдиев, так надо! - не разгибаясь, грубо ответил я старику. - Не понимаю, зачем ты копаешь под самой айвой? - удивился он. - Я же, Рахмет, тебе сказал, что это тенелюбивое растение!! - Но ты, Максим, порубишь корни айвы!.. Мы препирались с ним, может, минут пять. Мне давно уже надо было вернуться в дом, к пострадавшему, а я, похрустывая корнями, не разгибаясь, упорно продолжал копать яму просто потому, что старик не уходил. А надо было сдернуть с алмаза коврик - и пусть Аннадурдиев увидит, какое это тенелюбивое растение! И сказать, что я натворил. - Максим, зачем ты копаешь такую глубокую яму? Ты же совсем погубишь айву! - Слушай, Рахмет, не твое дело! Надоело болтать. Уходи! "Почему рано? - передразнил я его. - Почему летом?.." - Ай, Максим!.. Ай, Максим... - качая головой, затянул старик. - Какой ты стал... А я думал, студент будет совсем культурный человек... "А ведь эта глубокая яма, - подумал я, - может стать доказательством того, что рыл я ее, чтоб закопать в ней фотографа". Как ни странно, появление Аннадурдиева отрезвило меня. Шоковое состояние почти прошло. Я бросил лопату и побежал в дом. - Ну и хитер, оказывается, паршивец!.. - услыхал я дядин голос. - Ну и молодец! Ох и молодец!.. Неужели что-нибудь понял?.. Я вошел в комнату. Дядя на коленях стоял перед неподвижным Кобальским. Он быстро и, как показалось мне, настороженно глянул на меня. - А-а, это ты, Максим... Я даже не слыхал, как ты вошел. - Я босиком, - растерянно ответил я. - Про кого это вы, кто паршивец? Нарушив тягостное молчание, дядя спросил: - Откуда он здесь, этот несчастный?.. - Это фотограф, который всю ночь звонил мне... У него сотрясение мозга... - Какое там сотрясение!.. - в отчаянии качая головой, простонал дядя. - Вот этим страшным предметом... ты его по голове? - Молоток отскочил от алмаза... - сказал я. - Надо вызвать врача. И позвонить в милицию... Я снял трубку. - Обожди, обожди, дружок... - Приблизился ко мне дядя, взял трубку из моих рук и положил ее на рычаг. - Ты видишь, провод у стены соединен? Я звонил, вызвал врача. А в милицию звонить не надо! В нашем горе милиция ничем нам не поможет. Дядя склонился над телом, потрогал его. Я тоже прикоснулся к руке несчастного. Она была твердой и странно неподатливой, но очень теплой. - Он совсем не холоден, - сказал я. - Только бы побыстрей приехал врач. Я пойду... Надо сказать хотя бы старику Рахмету. - Максим, ты этого не сделаешь. Ты представляешь, на сколько меня здесь задержат? И вообще... А мне нужно в Хорезм! - Вы говорите о замке Шемаха-Гелин?.. - лепетал я. - Да. Я посвятил поиску развалин замка Шемаха-Гелин всю свою жизнь. И теперь, на склоне моих лет, когда победа уже близка, все может рухнуть. - При чем здесь развалины, когда такое несчастье!.. - Послезавтра расскажешь все, как было. Только не втягивай во все это меня! - раздраженно потребовал он. - Как это послезавтра, если сосед Рахмет видел, что я в саду копал яму! И вообще я ничего не хочу скрывать! - Ты копал яму? - насторожился он. - Правильно! Твой дурацкий алмаз нужно спрятать. Иди и поскорей закопай его в ту яму. Да поглубже! Чтоб его никто не видел и не нашел, пока я не уеду. Вот ведь недаром говорят, что незарытый алмаз часто приносит несчастья... Да, кстати... Проверь, действительно ли это алмаз. Попытайся чем-нибудь оставить на нем царапину. Или разбей его. Если разобьешь, значит, это не алмаз. И нам нечего будет бояться, будто мы фотографа ударили из-за его алмаза. Тогда и закапывать нечего!.. Да пошевеливайся, надо узнать, что это такое он принес. А я врача пока тут подожду. Я взял молоток, вышел из дому и направился в сад, к большой айве. "Как же так, - лихорадочно соображал я, - что же происходит?.. Дядя утверждал, что вызвал по телефону врача, а сам теперь просит подождать хотя бы до завтра, не сообщать в милицию. Ясно, что и без моего звонка его задержат. Значит, врача дядя не вызвал?.. Но ведь кому-то он звонил?" Я едва соображал. И зачем теперь закапывать алмаз? Как без него объяснить причину тяжелой травмы фотографа Кобальского? И тогда получится, что удар молотком произошел не в результате инерционной противосилы, а из-за каких-то тайных побуждений - моих или дядиных... Да алмаз ли это в самом деле? Подошел к большой айве. Алмаз был полуоткрыт. Значит, старик Аннадурдиев видел, что завернуто в коврик. Но, может быть, второпях я так его и оставил, полуоткрытым?.. Я быстро завернул алмаз, отошел за дерево. Прозрачный камень скользнул из коврика, упал на землю. Да, ничего подобного мне встречать еще не приходилось. Переворачивая глыбу с боку на бок, я видел, как в ее глубине переливаются причудливые волны глубоко разреженного и концентрированного света. На ребрах непрерывно вспыхивали и гасли белые и цветные искры. Надо было чем-нибудь твердым оставить на грани алмаза царапину. А, вон он, кристаллический скальный осколок. Я схватил кремень и, напрягаясь, стал тереть им по гладкой поверхности - ни единой царапины, несмотря на все мои усилия." Кремень скользил по зеркально-гладкой плоскости словно деревяшка по стеклу. Я убеждался в этом и в пятый и в десятый раз: да, похоже, это был настоящий алмаз, а не обломок какого-нибудь дешевого минерала. Не желая мириться с безусловным фактом, надеясь на чудо - что это не алмаз, а что-то так себе!.. - я принялся изо всей силы, ничуть больше не опасаясь старика соседа, лупить по драгоценному камню тяжелым молотком, и тот безостановочно ударялся о плоскость и, увлекая руку, молниеносно, высоко летел вверх. За этим занятием они меня и застали. Легко ли себе представить - оба! - Максим, он жив! - подбегая ко мне, восклицал дядя Станислав. - Смотри, кто идет! Он живой! Живой!.. - Вы целы?! - не помня себя от радости, вскочил и закричал я - И невредимы?? Это же чудо! Неужели это возможно? Вы живы-здоровы! - Хоть бы что! - подходя ко мне, улыбаясь, выпалил Кобальский. - Жив и здоров, кость от кости! - Вот хорошо-то! - радовался я. - Но с вашими ушами что-то сделалось?!. В самом деле, уши у Кобальского, как мне казалось, стали меньше, а по краям, по контуру, они словно бы чем-то были изъедены. - А, ерунда... - задумчиво потрогав себя за ухо, махнул он рукой. - Следы ботулизма. Многократно случалось отравляться органикой. Да и обмораживать приходилось. Ну так что, в путь? - Да, да, конечно! - с радости, что он цел и невредим, закивал я головой. - Я рад вам помочь. - Автомобиль у вас на ходу, плавать вы умеете, - резюмировал Кобальский. - Но есть одно "но": человек, который согласится оказать мне помощь, должен быть разумным и покладистым, а не легкомысленным и вздорным, каким, например, ты, молодой человек, показал себя ночью, когда я тебе звонил. - Мой племянник, - широко, дружелюбно улыбаясь, воскликнул дядя Станислав и локтем подтолкнул меня в спину, - в грязь лицом больше не ударит! Да и набрасываться на вас с молотком не будет!.. Дядя захохотал, мы тоже засмеялись. - Куда мы поедем? - спросил я. - Сначала отъедем от города километров на пятнадцать, до глиняного холма, где, ты знаешь, проходит линия высоковольтной электропередачи. Туда для эксперимента надо отвезти оптическую установку. - И это все? - Это главное. А потом... Потом двинем к Каспию, напрямик к заливу Кара-Богаз-Гол. - Вы с ума сошли! - удивился я. - Напрямик до Кара-Богаз-Гола больше полтысячи километров, а вы хотите по пескам и такырам добраться до берега. У меня ведь старый "Москвич", первого выпуска. Он в хорошем состоянии, но... - Ну это уж мое дело, молодой человек, доберемся мы или не доберемся, - самонадеянно возразил Кобальский. - Думаю, что все-таки доедем!.. - И засмеялся, глядя на дядю. - Да и отец, - засомневался я, - за такое дальнее путешествие меня не похвалит. Машину он бережет... - Автомобиль останется целым и невредимым, - заверил меня Кобальский. - Уверяю вас! Дальше, от холма, мы поедем на твоем автомобиле... ну не в полном смысле слова, что ли... Итак, по рукам? - решительно спросил он меня. - "По рукам! Я не заставлю вас ждать, - твердо ответил я. - Итак, минут через двадцать на углу, где аптека и ателье. Мы скрепили уговор крепким рукопожатием. Дядя Станислав широкими ладонями обхватил наши сжатые руки, молча, поощрительно потряс их и решительно пошел в дом - досыпать. Конечно, я понимал, что поспешность и подозрительная щедрость фотографа вызваны острой необходимостью скрыть или ликвидировать какие-то прорехи в его таймом замысле. Я лишь позже понял, что "слишком многое" из своих намерений он рассказывает мне для того, чтоб скрыть самое главное. Меня его эксперимент у холма очень заинтересовал, но и хотелось остаться дома, потому что, словно невыносимый зуд, меня одолевало нетерпение: побыстрей избавиться от ошибочного, досадного представления, какое сложилось у меня о дяде. "Не может быть, - все твердил я, - что дядя Станислав такой беспардонный человек... Конечно, я сам, можно сказать, ночь не спал, отчего и раздражен - вот и кажется, будто от дяди несет развязностью нравственно нечистоплотного человека... Но он ведь с дороги, устал и поэтому тоже раздражен. А сильней всего, конечно, дядю и меня вывел из равновесия по моей же вине происшедший несчастный случай с Кобальским..." Да, необходимо было остаться дома и днем наконец увидеть дядю Станислава таким, каким я его знал по рассказам отца и матери. Но слишком велико было искушение разгадать Кобальского. Эта деятельная, "широкая и щедрая" натура своим размахом заинтриговала меня самым основательным образом. Я смутно догадывался, что его невероятная щедрость лишь жалкие крохи со стола сокровищ совсем иного рода. Похоже, более чем интересным и многое объясняющим обещал быть эксперимент у холма за городом. "Да, - подумал я, - неплохо было бы пригласить к холму дядю Станислава..." Я мигом собрался. Взял в дорогу кое-что поесть и выкатил свой старенький "Москвич". Я все колебался: куда положить алмаз. Испробовав немало мест, решил наконец свою невиданную драгоценность закопать где-нибудь в сарае. Расхлябанную дверь пришлось несколько раз сильно толкнуть и пробороздить ею по чему-то визжащему и громыхающему, прежде чем она открылась. Было чему удивиться: земляной пол перед дверью был завален грудой каких-то черепков коричневато-серого и грязно-желтого цвета. На груде лежал молоток. Черепков было ведер пять-семь. Я не мог понять: откуда взялись здесь эти обломки, ведь рано утром, когда я бегал за молотком, их тут не было! Я по скользящим черепкам стал пробираться в глубь сарая, чтоб спрятать там алмаз. Под моими ногами черепки слегка расползлись... и вдруг я под ними увидел что-то зеленое. Я бросил алмаз и стал расшвыривать эти странные обломки. Какая-то материя, тряпка... Я ее вытащил. Это были зеленые диагоналевые брюки... Потом вытащил ботинок, шелковую сорочку, еще один башмак с двумя носками в нем, майку и что-то еще. Сам собой возникал вопрос: где же человек, который, может, совсем недавно носил все это? Я побежал в дом. Дядя не спал. Он поливал комнатные цветы. - Дядя Станислав, - решительно спросил я, - что все это значит в конце концов? Что там за черепки в сарае? - Это мои археологические трофеи. А что?.. - Такая груда трофеев?.. А чья под обломками одежда? Может быть, тоже трофеи?.. - Максим, - невозмутимо остановил меня дядя, - спроси-ка, пожалуйста, о какой хочешь одежде у своего фотографа Кобальского. Стыдно, Максим, так вот, ни за что ни про что тиранить!.. Не успел дядя приехать, а тут!.. Я выбежал из дому. Вместе с чужой одеждой положил в багажник алмаз и выкатил машину на улицу. "Уж лучше, - решил я, - съездить к холму без дяди". - Ты куда, Максим, собрался? - проходя с палкой по улице, спросил меня Аннадурдиев. - За кудыкины горы, дедушка Рахмет, - грубо ответил я старику. - Не надо так, Максим. Не надо... - Да что ты сегодня заладил: что да куда? На Каспий, Рахмет, поехал я. На "Москвиче" на Каспий! Представляешь? - съязвил я. - На Каспий? Значит, ты поедешь через Ашхабад? - Нет, напрямик к Кара-Богаз-Голу. - По пескам? Ай да Максим! Вот молодец! А я думал, ты заедешь в Ашхабад. Ты ведь знаешь, там мой племянник живет. Думаю, вот Максим... Я нажал на педаль газа, машина рванула и покатила вниз по улице. Говорят, неспособность удивляться есть первый признак посредственности. Не знаю, не думаю. Но на этот раз моя "способность" относиться к каким бы то ни было удивительным вещам и редким явлениям спокойно-безразлично едва не обошлась мне слишком дорого. Фотограф вечером еще, после первого телефонного звонка, упоминал о какой-то "новейшей генетике", вопросами которой он якобы практически занимается. Тут бы только, отправляясь к глиняному холму, и вспомнить об этом! Но я, кажется, готов был к встрече со всеми чудесами на свете, давно все знал... А достаточно было взглянуть хотя бы на чудовищных размеров, чистейшей воды алмаз, чтоб ахнуть от удивления! "Но... Может быть, такие алмазы уже давно есть, - упорно твердило во мне что-то, - и удивляться тут особенно нечему, а досужее любопытство - дело, известно, малосерьезное..." Забавно - даже как бы странно! - но кое-чему удивиться мне все-таки пришлось. 3 Кобальский ждал меня у бетонного столба на углу, где были аптека и ателье. Он коротко отчитал меня за опоздание. Наискось на другой стороне улицы перед открытыми воротами стояла довольно странная тележка на четырех велосипедных колесах. В тележке высилась наспех сколоченная из старых заборных и мебельных досок прямоугольная вертикальная рама. Из рамы торчал огромный плоский футляр. Еще в тележке лежал здоровенный, со всех сторон заколоченный фанерный ящик. Я сдал назад, подъехал к тележке. Мы молча, быстро прицепили ее к автомашине и немедленно отправились в путь. Всю дорогу мой пассажир что-то рисовал и высчитывал. Комкая, совал исчерченный лист в портфель, доставал чистый и, покусывая губы, продолжал в том же духе. Далеко за городом, когда мы повернули так, что солнце стало бить нам прямо в глаза, я обратил внимание на нездоровую серость лица Станислава Кобальского. Седоватая щетина на его подбородке была не то клоками выстрижена, не то торопливо, неряшливо выбрита. А уши!.. На это я мельком обратил внимание еще рано утром. Но тогда они не были так изъедены, как сейчас. Когда отъехали от города, я как можно спокойнее сказал: - А знаете что, Кобальский. В сарае под черепками я нашел чью-то одежду. Полный комплект. - Ну и что? - фыркнул он. - Ничего. Это ваша одежда. Я вас видал в ней не один раз. - Не знаю, не знаю!.. Ерунда всякая! Это зачем же я, интересно, стану прятать свою одежду в вашем сарае? Глупо ведь! И знаете, что я вам скажу. Со своим дядей и разбирайтесь, откуда в вашем сарае взялся полный комплект моей или чьей-то там одежды. Странные вы какие-то оба. То по голове молотком, то черепки, то одежда!.. Не шумели бы вы лучше. А то все виноватых где-то ищете... Я замолчал. Ну и дядя: сказать мне было нечего. Наконец свернули с дороги и через полчаса остановились неподалеку от глиняного холма, прямо под высоковольтной передачей. Отцепили тележку, сняли футляр и извлекли из него голубого стекла зеркало площадью около трех квадратных метров и такую же большую дымчатую линзу, закованную во внушительным, изящно выполненный металлический обруч. Эту линзу установили прямо под проводами, там, где был наибольший провис. С боков закрепили ее двумя наклонными штативами. Метрах в семидесяти от линзы таким же образом установили зеркало - как оказалось, состоявшее из двух половин, - установили так, чтоб солнечные лучи, отражаясь от синей поверхности правой половины, падали прямо в линзу. Таким образом, глиняный холм, линза и зеркало находились на одном луче зрения. Несколько в стороне от этой оптической оси Кобальский на торец поставил призму. Гоняя меня с трехметровой линейкой, он при помощи теодолита все тщательно выверил, а затем рядом с линзой установил два эмалированных ящика. Это были какие-то преобразователи. Отходящие от них нетолстые изолированные провода он при помощи грузиков набросил на два провода высоковольтной электропередачи - по одному на каждый. Я только удивлялся, как его при этой манипуляции не убило. Толстые провода от преобразователей он подключил к двум гнездам в обруче линзы, расположенным на краях ее горизонтального диаметра. Видно было, что преобразователи (выпрямители переменного тока, сообразил я) и шедшие от них провода с увесистыми, туго пружинящими медными штырями, - предельно простые, самодельные приспособления, изготовленные, может быть, самим Кобальским. Это насильственное соединение исключительно тонко и изящно сработанной линзы с небрежно, поспешно собранными, домодельными приспособлениями напоминало чем-то Пегаса, запряженного в плуг. Тут все как-то очень уж не клеилось одно с другим. Прежде всего выпирала торопливость, сиюминутность - мошенническая торопливость!.. Эти безобразные штыри. На каждом здоровенный болт, при помощи которого крепился кабель. И дело было в конце концов не в эстетике и гармонии... Меня волновало другое: не слишком ли велика будет для линзы сила тока? Однако я не ввязывался. Не мое дело, конечно. Откуда мне знать? Может, именно так и надо. Все было готово, как я понял. - Теперь вот что: садись-ка, Максим, в свой автомобиль и въедь во-он туда, где я черту сделал... Стань в нем между зеркалом и линзой, параллельно им. От линзы автомобиль должен находиться на расстоянии примерно десяти метров. Гляди все время в мою сторону. Когда я подниму руку, заведешь мотор. И только тогда в пределах одного метра начнешь ездить вперед и назад. Беспрерывно. Метр назад, метр вперед. Понял? Он тут же открыл правую дверцу автомашины и каким-то цепким клеем изнутри приклеил к ветровому стеклу небольшую, вдвое больше спичечной, открытую коробочку из плотного белого картона. - Станислав Юлианович, а вы не повредите мне здоровье? - Ну что ты! - коротко, снисходительно возмутился Кобальский. - Опасно находиться лишь по ту сторону нейтрино-вакуумной линзы. А от зеркала этой масс-голографической установки при этой простой процедуре вреда ты получишь не больше, как если б с полчаса позагорал на берегу моря. Да и ультразвук, который в ту сторону, к холму источает линза, совершенно безвреден. - А что же вы сами не садитесь за баранку? - Да ты пойми: вся беда в том, что я не умею плавать. При всем моем могуществе мне этому и в десять дней не научиться. Да и с автомобилем я не смогу так ловко обращаться, как ты. И кроме того, человек, который будет сидеть в автомобиле, должен быть покладистым, умным, добросовестным и образованным. Видишь, целый ряд условий. И ты всем им отвечаешь. Гордись! - Да, "гордись"!.. - скептически хмыкнул я, пытаясь понять, что он затевает. - Ну, допустим, умею я плавать. Какое тут это имеет значение? - Огромное, Максим! И что значит "допустим"? - рассердился он. - Если не умеешь плавать, можешь отправляться ко всем чертям!.. Дело серьезное. Ну чего ты боишься? Не бойся, говорю, никакого вреда ты не получишь. Я пошел к машине, сел в кабину, завел мотор и въехал на указанное место. Заглушил мотор и стал ждать. Кобальский включил оба преобразователя и побежал к зеркалу. Я внимательно следил за ним. Не знаю, что он там сделал, но только зеркало по всей своей плоскости переменило синий цвет на темно-красный. Было такое впечатление, что теперь оно сплошь залито тяжелым расплавленным металлом. Кобальский, поглядывая на солнце, слегка поворачивал зеркало то в одну, то в другую сторону. Прошло минут пять. Мне стало не по себе. Несмотря на утро, воздух уже сильно раскалился, и вокруг с каждой минутой становилось все жарче и жарче. В наглухо закрытой машине еще и от разогретого мотора веяло духотой. Эксперимент мне определенно не нравился. Меня сильно беспокоило раскаленное, с пурпурными бликами зеркало, но больше того - черно, угольно потемневший за ним Кобальский. Зеркало по краям, по обручу, слегка дымило. Когда я уже собирался было открыть дверцу и выйти из машины, он махнул мне рукой. Я нажал педаль стартера. Мотор с трудом, с какой-то необычной, странной неохотой завелся и, несмотря на приличный газ, едва-едва набирал обороты. Переключая передачи, я в пределах одного метра стал ездить то вперед, то назад. Через некоторое время я глянул направо и сквозь прозрачную теперь линзу увидел, как из-под одной стороны холма вырывается сизоватый дым. Холм, вздрагивая, как бы осыпаясь, двигался назад. Посмотрев сквозь линзу минут через пять, я очень ясно увидел, что на месте холма - или вместо холма! - появился и, как бы передразнивая меня, каждый раз в противоположную сторону, назад и вперед двигался мой автомобиль. Мне же неотвязно казалось, что это неяркое отражение автомобиля в полированной поверхности линзы, пока я не смекнул: ведь зеркальное отражение должно двигаться параллельно, в ту же сторону, что и отражаемый предмет. Я продолжал ездить туда-сюда в пределах того же метра, пока ко мне, выключив преобразователи, не подбежал Кобальский. - Все, довольно! - удовлетворенно крикнул он. - Все нормально. Спасибо, Максим! По его требованию я отъехал в сторону. Заглушил мотор и вышел из машины. И тут я обратил внимание на то, что вижу как бы двумя зрениями: ясно вижу окружающее обычным образом и откуда-то издали и свысока - тоже отчетливо, но бледным, неярким наслоением - вижу обширное пространство, среди которого мы находились... Вторым зрением, не различая деталей, видел внизу и довольно далеко маленького Кобальского, себя, свой автомобиль - все это за линией электропередачи. Видел все это "неплотным" зрением из кабины своего старенького "Москвича". - Кобальский, у меня что-то со зрением случилось! - растерянно крикнул я. - Галлюцинации какие-то, миражи... Что вы со мной сделали? - Ерунда! Это не мираж. Второе зрение даже удобно, ты быстро к нему привыкнешь. Вот увидишь. И перестанешь его замечать. - Ну да, "удобно"!.. Оно путает внимание. - Побыстрей помоги мне упаковать установку, - увлеченно, не глядя на меня, коротко бросил Кобальский. - А это смутное зрение у тебя из-за него... - И удовлетворенно добавил: - Ничего: лучше Большого Кеши получился... Парень что надо! Не то что Кеша - плавать умеет!.. Он надел толстые резиновые перчатки и стал сдергивать с высоковольтной линии проводки, которые недавно набросил. Я посмотрел, куда он небрежно кивнул. На том месте, где был глиняный холм, стоял другой, такой же, как мой, автомобиль. Я думал, что это еще какое-нибудь отражение. Ничего не мог понять, пока, отвлекшись от другого, совершенно самостоятельного, неплотного зрения, мне не удалось соотнести, соразмерить с чем-либо величину стоявшего вдали автомобиля. Саксауловые деревца, ютившиеся с северной стороны холма, которого теперь и в помине не было, по сравнению с автомобилем были настоящими былинками. Тот, другой автомобиль, до неправдоподобности увеличенная копия моего настоящего, был не меньше восьмиэтажного дома. Какой-то частью, долей целого, я ощущал себя там, за рулем, с мыслями и намерениями, соответствовавшими тамошней ситуации, слушал, как работает мотор, видел перед собой приборный щиток... Там, в полукилометре от нас, дверца гигантского старенького "Москвича" отворилась. Наружу показалась одна нога, потом другая (мне не верилось, что я все это вижу). Слегка согнувшись, человек-исполин выбрался из автомобиля, встал во весь свой потрясающий рост. Он был точь-в-точь в моей одежде, во всем так похож на меня, что я не мог отделаться от ощущения, будто вижу себя в каком-то циклопическом зеркале или на удивительном объемном экране. Появление колосса, который был почти вдвое выше гигантского автомобиля, не то что удивило меня, а буквально потрясло. Автомобиль - это еще так себе: небывало большая машина, и только. Но огромный человек... Не статуя, не каменное изваяние, а живой человек со всеми тонкостями движений. Скорее я сам был похож на одеревеневшего истукана. Мои чувства, способность понимать в тот момент находились в каком-то неопределенном, пограничном состоянии: мой обычный жизненный опыт упорно противился признать физическую, телесную реальность гиганта. Я цеплялся за стихийное, слабым ключом бившее из подсознания сомнение - что все это не так, что не следует верить глазам своим. Сомнение в истинности своих ощущений было одновременно и зыбкой надеждой рассудка, что вот-вот, еще несколько мгновений, и суть оптического эффекта, и уловка Кобальского - все станет ясным. Я был ошеломлен. Кто это был там? Я?.. Да, это был я. Другой, огромный я, и никто иной. Мой близнец-исполин с такой силой захлопнул дверцу своей громадной автомашины, что от взрывоподобного удара мы с Кобальским на миг замерли. - Поосторожней нужно, - раздраженно, негромко заметил Кобальский. - Старайся предвидеть результаты действий. Я не совсем понял его: почему он обратился ко мне? Великан глядел в нашу сторону. Другим,