лфавита", даже и не знаем, что Зеро работает и с уменьшительной линзой. - Не обижайтесь на него, Эпсилон! - мягко попросил Георгий. - Чего уж хорошего ждать, когда все знают все. И все умеют. Пусть уж он один... - Да, да... - собственным мыслям рассеянно кивнул Кобальский. - Мы бы все, все ребята из "алфавита", могли бы непосредственно знать, что он работает с уменьшающей линзой и что именно создает... Но - увы! - наша сердечная связность уже сильно ослабела. Теперь мы все заняты только своим личным опытом. А об опыте друг друга только смутно догадываемся"... - И кстати! - вспомнил Георгий. - Тот самолет, на котором мы полетим, получится усовершенствованным. С прекрасными глушителями. - Но лететь на самолете!.. - ужаснулся Кобальский, забегая перед медленно, взад-вперед вышагивающим шефом. - С ума сойти!.. Самолет над пограничными водами запросто могут сбить! - Разумеется, мы полетим не сейчас, а поздно вечером. Полетим низко над морем, очень-очень низко. - Но здесь опасно до вечера оставаться! - вскипел Кобальский. - Подумать: целый день на виду у... - У неба, - уверенно заметил нумизмат. - Посреди двух пустынь. - Ну я не думал, что вы так неосторожны, шеф. - А я не предполагал, что вы так наивны, Кобальский, - властно прервал нумизмат фотографа. - Вы что, так себе это и представляли: сначала мы на самолете будем разгуливать под облаками, а потом среди бела дня пересечем границу? - Ночь не скроет самолет от локации... - скулил Кобальский. - Опять не то!.. Ох, засели мы тут, кость от кости!.. - Мы полетим низко над морем, очень низко. Когда станет темно. И потом, нельзя же лететь без Станислава и Иннокентия. - Я понял, - больше для виду возмутился Кобальский, - вы, шеф, не доверяете "древнегреческому алфавиту"! - Друг мой, всецело доверяю! И я, конечно, вас понимаю, Эпсилон: вы торопитесь в спокойной обстановке восстановиться как следует. Кстати, как вы себя чувствуете? - Отлично, шеф! Думаю, отлично выдержанное вино! - Ну с богом! - улыбнулся Георгин-нумизмат. - Кобальский, какие у вас есть соображения: почему до сих пор не появились здесь Станислав-Зеро и Иннокентий? - Ну, может быть, опять какие-нибудь неприятности с Большим Кешей. Из-за этой гнусной кочерыжки, я считаю, не улетели мы и во второй раз, на большой ракете... Вам трудно представить, что с нами стряслось! Ракета из-за него потеряла равновесие. Ведь в кочерыжке больше двенадцати тонн весу! Да и ростом он около десяти метров... Он испугался высоты, что ли... Ему сдуру показалось, что едва-едва оторвавшаяся ракета стала заваливаться на бок. Чтоб, как он думал, восстановить равновесие, он сместился с центра тяжести... Дальше - больше... И пошло, и понесло нас мотать! Ракета действительно в конце концов потеряла равновесие... - Кобальский тяжело вздохнул: - Все-таки толстяк - двойник старого, пожилого человека. Возможно, Иннокентий Павлович Уваров прекрасный гомеопат и нужный для нас человек, но все-таки брать его в качестве прототипа для укрупненной копии неразумно. Станислав-Зеро был уверен, что будет иметь дело... ну с мудростью, что ли, с осторожностью пожилого человека. Ведь телескоп надо было перемещать, из подземелья как-то вытаскивать!.. Этот коротышка - наша беда. И вот Станислав Юлианович и, конечно, Иннокентий Павлович пустились на все хитрости и увели Большого Кешу к разрушенному замку Шемаха-Гелин, чтоб чем-нибудь занять там эту обузу. А сами они должны были вчера появиться в условленном месте. Эх! Если бы кочерыжка не был так непредусмотрительно хорошо выдержан! Но кажется, он не начнет разрушаться и через год. Это прямо какое-то бедствие! Что с ним делать, неизвестно... - А они не пытались коротышку поставить за линзу? - спросил нумизмат, взглянул в мою сторону и почему-то осекся. - Старый гомеопат не так глуп! Не менее смекалист и кочерыжка. Да, буквализм в копировании - большой недостаток... - В том-то и дело. Да и вообще: разве можно прибегать к таким варварским способам, чтоб только избавиться... - брезгливо проговорил нумизмат и тут же переменил тему разговора: - Я бы хотел взглянуть на телескоп, на котором, сдается, вы все если не помешались, то близки к тому. Они повернулись к неподалеку лежавшему телескопу. - Он что, позолочен? - Нет! - охотно пояснил Кобальский. - Просто он такого необычного ярко-желтого цвета... Мерзавец! - круто обернулся он ко мне. - Это, конечно, ты обнажил объектив? Везде сует нос. И не смей за нами шляться!.. Они, как самоуверенные собственники, неторопливо пошли к телескопу. Альф и Бет были заняты двумя сумками, все еще зарывали их. Я быстрым шагом отправился к исполинскому автомобилю, который стоял метрах в четырехстах от телескопа. Цвет автомобиля за ночь сильно переменился. Прежде он был, как и мой, коричневого цвета, а теперь приобрел ядовито-оранжевый оттенок. Он слегка разрушился, осел, сохранив еще прежние очертания. Подойдя ближе, я увидел, что теперь это были всего лишь глиняные обломки потрескавшегося, расколовшегося монолита, готового рухнуть и обратиться в бесформенную груду. Кое-где еще виднелись тускло поблескивающие, с виду металлические части. Изредка некоторые из них с какого-то мгновения прямо на глазах начинали быстро словно бы ржаветь, и та же деталь, не изменяясь в конфигурации, превращалась в формованный кусок плотной, сухой глины. Стекла, там, где еще торчали осколки, были уже совершенно непрозрачными. Я подбежал к исполину, лежавшему недалеко за автомобилем. Подошел к его голове. Его волосы были покрыты коричневатым налетом. Я тронул один, толщиной со спичку, волосок. Он сломался, упал и рассыпался на мелкие глиняные штрихи. Исполин открыл глаза. Я в недоумении спросил! - Что с тобой происходит? - Я очень простыл вчера, - прошептал он. - Мне нездоровится... - Что ж, - печально спросил я, - и твоему автомобилю "нездоровится"? - Не знаю... - Ты просто очень устал. Лежи, пожалуйста, спокойно. Отдохни. Мне жаль, что ты... - Перестань! - прошептал он. - Я буду жив, пока жив ты. "А когда умрешь ты, - неосторожно подумал я, - умру и я?.." - Нет, - уверенно, твердо сказал он, и на его лице появилась тень улыбки, - мы будем жить. Долго. И не так уж мы с тобой плохи! - прошептал он. - Вовсе нет!.. Мало что видя перед собой, я побрел к автомобилю моего двойника, чтоб обдумать, как извлечь из него свой. Я часа три провозился в развалинах циклопического автомобиля, пытаясь вызволить свой, настоящий. В сравнительно тонких глиняных стенах надо было пробить три бреши, из ломаных плиток сделать настил, прокатить автомобиль через бреши и столкнуть его... В принципе я на нем еще мог уехать. Но все делалось не так скоро, как я вначале предполагал: в слоях глины еще попадались металлические прожилки и тонкие, словно бы жестяные, пластинки - что-то вроде бесформенной ажурной сетки. Пришел толстый Альф. Я как раз из бреши сталкивал разломанные плиты, глянул вниз и увидел его. Широко расставив короткие толстые ножки, он с любопытством и в то же время безучастно наблюдал за мной. - Помоги мне, - попросил я его. - Нет, - покачал он головой, - нельзя. Иди, тебя зовет сеньор. - Какой еще сеньор? - Эпсилон-Кобальский, - засмеялся Альф. - Парень, ты зря стараешься. Автомобиль они тебе не отдадут. Я из пробоины спрыгнул на землю, с рубашки и брюк стряхнул въедливую пыль и с ненавистью сказал: - Думаете, всех обвели вокруг пальца? И меня придавили? Ошибаетесь! - Пошуми, пошуми, - улыбаясь, посоветовал Альф, - легче будет! Пошуметь что поплакать. А придавили... тебя не все. Мы направились с ним к берегу, где лежал телескоп. Я еще раз подошел к исполину. Он на мои слова больше не отзывался, лежал неподвижно, как изваяние. 6 В десяти шагах от телескопа горел костер, на двух камнях стояла какая-то посудина. Они что-то варили! На краю зеленоватого парашюта, которым теперь был накрыт телескоп, сидели Георгий-нумизмат и Кобальский. Бет кашеварил неподалеку у костра. Альф зачем-то отправился к лодке. - Максим! - улыбаясь, пригласил меня нумизмат. - Присаживайся, пожалуйста. Снедь, как видишь, небогатая. Но будем рады всякому хлебу! А там Бет подаст нам и чай. Есть надо всегда - и для того, чтобы помочь друзьям, и для того, чтоб бороться с врагами. Этот завтрак или сблизит нас до дружеского рукопожатия, или разведет на дуэль. Но дело не в этом. Представь, Максим, какая забавная неожиданность: ребята не могут все это потреблять! А я не могу есть один. Как неволя! Ну так что, пир? - Давай, парень, не чванься, - с прищуром, глядя куда-то вдаль, сказал Кобальский. - Людей надо уважать. Сядь и ешь - возможна тяжкая работа... Работать будем все. И ты. Такой запыленный и усталый. Я внимательно оглядел фотографа. Его уши стали еще меньше. Седоватой щетины на подбородке почти не осталось, казалось, он только что торопливо побрился. Верхняя часть его лица и руки покрылись пупырчатым налетом какой-то странной ржавчины. Кончик носа был теперь словно срезан или приплюснут... Откуда-то доносился далекий торопливый рокот. Поискав глазами источник звука, мы километрах в пяти или семи от нас высоко в небе увидели вертолет. Он летел мимо, в сторону моря. Если б они увидели, с вертолета!.. Но вертолет улетел. - Начали летать... - недовольно процедил Кобальский. - Ох и напрасно мы тут ждем!.. Отберут все до ниточки. Сами себя погубим! Я сел к "ковру" и принялся за еду. - Увидал вертолет - и сразу лопать... - злобно выпалил Кобальский в мой адрес. - Сразу видно, как обрадовался! - Пусть ест, - остановил его нумизмат. - Пригласил молодого человека я. - От него всего можно ждать! Это же, конечно, он ночью открыл объектив телескопа, хотя я категорически запретил это делать. Везде сует нос!.. Говорить с отражением вздумал! Но, слава богу, похоже, только с плоскуном потрепался. Это хорошо! Полезно. Плоскун тебе мозги вправил. Представляю... Иди еще с ним поговори! - засмеялся он. Помолчал и Георгию сказал: - Хорошо, что недоросль не открыл ночью окуляр. А то я не знаю, до чего бы они с опережающим договорились, до чего додумались... У него, видите ли, - повернул он ко мне свою озлобленную физиономию, - непреодолимая потребность рассуждать! Он, видите ли, любознательный. Во все вникает! - Да перестаньте же, Станислав! - взмолился нумизмат. - Мелочность погубит вас, ей-богу! Да что это вас так возмущает, что человек пытается рассуждать! Пусть рассуждает. Пусть он скажет что-нибудь полезное. А вы умейте взять из-под руки, - продолжая не спеша, скучно жевать, говорил нумизмат. - Станислав, мне необходимо знать, как вы, точнее, как подлинный Станислав Юлианович наткнулся на кубический грот и проник в хранилище инопланетян. Ни Бет, ни Альф и - увы! - ни Гамм за неимением времени так толком мне и не объяснили, как он оттуда выбрался. - Да как они вам расскажут и объяснят! - с искренним сожалением вздохнул Кобальский. - Все они получились немного неудачными. Как говорится, первые блины комом! Посмотрите на Альфа. Это настоящая нескладуха. Колобок какой-то плоский, да и мысли у него такие же плоские, я бы сказал... Да и Бет такой же пасынок фортуны. Гамм, конечно, поудачней, но и он, как и Альф и Бет, выдерживался далеко не столько времени, сколько требовалось для полной агрегации создаваемой копии. Да к тому же в первоначальной установке слишком много приходилось возиться с фокусировкой. Сами видите: один сплюснут, другой вытянут, у третьего еще что-нибудь... Но главное - материал! На изготовление этих вот ребят в основной массе были использованы древесный уголь, глина, битум и аммиачная селитра. Как оказалось, физически они вышли покрепче меня, хот-я выдерживались всего минут по сорок... - Ну а вот именно вы? - спросил нумизмат. - Я есмь Эпсилон-Кобальский, как вы знаете, Первичный, исходный материал моего тела состоял из голубоватого каолина, белил, поваренной соли и талька. - Каолин и тальк? - Да, все белое! - самодовольно подтвердил Кобальский. - Выдерживался я в фокусе установки около трех часов. Три часа неподвижно сидел мой подлинник, наш прототип Станислав-Зеро. - Если вы Эпсилон, - спросил нумизмат, - то согласно древнегреческому алфавиту, я полагаю, перед вами должен быть еще и Дельт? - Да, был, но увы!.. - Почему "увы"? - Его убил вот этот варвар! - кивнул в мою сторону Кобальский. - Убил? - Да, молотком ударил по голове, когда тот пришел рано утром к нему в дом с алмазом. С огромным бриллиантом! - Какой жуткий мальчик! - удивленно посмотрев на меня, брезгливо протянул нумизмат. - Да, - кивнул Кобальский. - От такого молодчика всего можно ожидать. А надо вам сказать, что плут Зет еще до Дельта рано утром появился в доме этого парня в качестве его родного дяди Станислава Грахова, чтоб оказать на недоросля давление. Мальчик сам сообщил нам ночью, во время разговора с ним по телефону, что ему срочно откуда-то должен позвонить его дядя. А дальше все просто. В доме один Максим Грахов, там в качестве его дяди появляется бестия Зет, обрывает провод телефона, вроде бы чтоб Кобальский не мешал ему спать: этот его дядя ведь действительно мог позвонить... Потом появляется сам Кобальский, то есть Дельт, с алмазом. Ну и вот, парень и сразил Дельта молотком. Да прямо наповал. Пока недоросль носится там с алмазом, мне звонит Зет: Эпсилон, срочно приходи, будешь фигурировать в качестве Кобальского, ибо Дельт отошел навсегда. Мы же с Дельтом, как известно, две капли воды. Только вот уши... Мальчишка заметил это. Уши действительно могли меня подвести. Прибежал я, а тело Дельта уже схватилось словно крутой алебастр. Мне же в одно мгновение нужно переодеться в его одежду (кому-то ведь надо ехать к холму!), а мы не можем снять с него пиджак и рубашку. Брюки, конечно, просто... Понесли мы Дельта из дома, чтоб в сарае как-нибудь снять с него верхнее. Торопились сильно... Этот молодчик ведь в любую мину мог бросить алмаз и вернуться из сада. Увидел бы все и побежал бы в милицию признаваться... Ну, мигом притащили мы тело Дельта к сараю. Желаем с телом войти, а дверь по земле скребет, плохо открывается. Зет и уронил тело... Раскололось оно, разбилось на мелкие черепки. Сняли мы пиджак и рубашку, а осколки в сарае оставили... Так он и останки обнаружил! - с ненавистью взглянул на меня Кобальский. - У-у, проныра!.. Кое-как убедил Зет смышленого племянника, что это археологические трофеи... - За Зетом есть еще кто-нибудь? - спросил нумизмат. - Нет, Зет последний среди нас, насколько я знаю. К сожалению, он есть производное от жалкой самодеятельной попытки коротышки Альфа сделать с себя хорошую, удлиненную копию. Вполне естественно, что нескладуха Альф перестарался: получилась на удивление такая хитрая и зловредная бестия! Уж мы все натерпелись с этим Зетом. Он давно должен был появиться здесь, но его нет. Дьявол один ведает, что он еще предпринял. И знаете, для его изготовления бедолага Альф использовал всего лишь песок, серу и речной ил. По-моему, он стал таким пройдохой из-за органических примесей, которые содержатся в иле. Но вас, я уверен, интересует не это. Так вот, наш прототип, истинный Кобальский-Зеро - а он, безусловно, для нас есть Зеро, как среди всех меридианов есть исходный нулевой меридиан! - одно время в качестве археолога-любителя занимался изысканиями в песках южнее Хорезмского оазиса. - Простите, я перебью вас, Эпсилон... - остановил Георгий Кобальского. - У меня со Станиславом-Зеро как-то не заходил разговор... Вопрос, конечно, деликатный, и я ни у кого из парней из "алфавита" не решился бы спросить об этом. Но видя, что вы. Эпсилон, человек мужественный и без предрассудков... Кобальский с жаром потребовал: - Конечно, Георгий! Задавайте. Я постараюсь ответить на все ваши вопросы! Нумизмат некоторое время находился в нерешительности, молча жевал. - Не слишком ли вас много? - макая в соль кусочек мяса, с равнодушным видом наконец спросил он. - Кого? - не понял Кобальский. - Парней из "алфавита". От Альфа до Зета. - А-а... Вот вы о чем!.. Но представьте себе, шеф, даже во время операции в доме этого мальчишки половина нас была очень кстати. В то время как Альф, Бет и Гамм всячески способствовали вашему прибытию на эти пустынные берега. Да еще волокли все сюда всеми правдами и неправдами... - Не обижайтесь на меня, друг Эпсилон! - Разрешите, шеф, заметить, что обидеть меня невозможно. Почему нас много?.. Видите ли, мы, парни из "алфавита", не долгожители. Вот причина этого "демографического взрыва". Двое из нас, заметьте, уже погибли. Один из-за этого рокового удельного веса. Да и плавать-то не умел... Другой... Честно сказать, удар, какой нанес молотком Максим Грахов Дельту, для обыкновенного человека смертельным не мог быть. Мы все знали, что уж кто-кто, а Дельт не долгожитель. Да и он это знал... Вся беда в том, что скопирован он был без достаточно продолжительной экспозиции. В ужасной спешке. Уж о какой там нормальной агрегации тела могла идти речь. Так вот, Дельту надо было при помощи масс-голографа восстановиться хотя бы дней через пять. Но все спешка, неотложные затеи, дела, дела... Бедняга все грозился уйти в пустыню... А как получилось, что нас оказалось много?.. Ну как! Вначале открытие: вот оно что да как! То да се... Потрясающие возможности. Копирование чего угодно! Вначале копирование вещей, начиная с алмазов и золота... Затем дерзновенный замах на живое. Между зеркалом и линзой посадил Зеро пичугу в клетке. А материалом для копии взял - и это ли не дерзость! - обыкновенную воду в кубометровом целлофановом мешке. Из воды образовалась пичуга величиной с кондора. Зеро побежал, открыл большую клетку. Птица выпорхнула и полетела, но метров через сто рассыпалась и рухнула мгновенным дождем. То же и с большой клеткой. Растеклась она. Вода плохо поддается структурированию... Дальше - волнительный соблазн сделать копию с себя. И появляется Альф. Но слишком короток и толст он. Установили Зеро с Альфом линзу строго вертикально. Из другой массы появляется Бет. Тонок. Из-за бокового поворота линзы. Ночью точно по образу и подобию Станислава Юлиановича Кобальского был создан абсолютной схожести двойник. Разумеется, по имени Гамм. Так уж повелось. Но!.. Но!.. Но оказалось, к немалому удивлению и огорчению Зеро, что Гамм немыслимо самонадеянный скептик, невыносимый спорщик. Он, видите ли, знает больше всех, имеет самые верные понятия о том, кому как жить. Этакая морализующая заноза... По-моему, в голове Гамма занозой непогрешимого идеала засел опережающий из телескопа. Вообще технология "новейшей генетики" постоянно дает какие-либо крены... Конечно, о мертвых дурно не говорят. Но этот умник Гамм был невыносим. Что было дальше?.. Имела место возмутительная выходка Альфа: в тайне от всех он создает копию с самого себя. И появляется пройдоха Зет. Есть мнение, что Альф намерен был расширить эту свою самодеятельность. Дабы при помощи своих будущих сателлитов в дальнейшем оттиснуть других от телескопа и прочих сокровищ. Вот как превратно и самонадеянно заговорили в нем мысли и намерения самого Зеро. Разумеется, самодеятельность эту надо было решительно пресечь. И Зеро учинил Альфу выволочку. Замечательную выволочку! Инцидент заставил Станислава-Зеро отчетливо увидеть, что он одинок - ну едва ли не сирота среди неблагодарных подобий... Глядите: Альф ершист; Бета не поймешь, странный... Гамм - великий умник; Дельт собирается в пустыню; Зет - пройдоха, плут. Самовлюбленность - единственное, что их объединяет. Да, Зеро был один. И тогда по великой необходимости появился подобный и верный ему - я, Эпсилон. То, что надо. Человек, жизненно необходимый Станиславу-Зеро. И для любого алиби, и для чего угодно!.. - Да, трудно предвидеть последствия! - вздохнул нумизмат. - Это еще ладно!.. - махнул рукой Кобальский. - А как можно было предвидеть то, что со Станиславом-Зеро произошло в песках южнее Хорезмского оазиса?.. Одно время он подвизался в группе, руководимой дядей вот этого молодца - Станиславом Граховым. И там у них имела хождение одна странная, неопределенного возраста карта. На этой карте значилось, что юго-западнее Хорезмского оазиса находятся развалины древнего укрепленного замка Шемаха-Гелин. Мы развалин не находили ни на новых картах, ни в самих Заунгузских Каракумах. Тогда я старую карту как бы потерял. Ведь я мог один найти засыпанные песком остатки замка Шемаха-Гелин и стать автором находки со всеми вытекающими последствиями. Я, то есть, конечно, мой прототип... Станислав-Зеро, искал замок точно в том месте, где тот когда-то и был. И он в конце концов нашел - нашел не то, что искал, и пережил ужас, какой редко кому выпадает в удел... 7 Кое-что из подробного и темпераментного повествования Эпсилона-Кобальского запомнилось мне - некоторые яркие картины и живо звучавшие в его сумбурном признании куски диалогов. Врезалось в память самое главное - то, чему я словно бы сам был свидетель... Однажды, как обычно с нехитрым инструментом, будучи один среди барханов, Станислав Юлианович Кобальский-Зеро увидел, что попал в зыбучие пески. Его ноги медленно и верно стали погружаться в песок. Разумеется, он сразу же попытался выбраться, но лишь упал и начал тонуть в горячем песке... Нет нужды описывать его переживания, о которых доподлинно мало что известно. Он целиком погрузился в песок, стал задыхаться и потерял сознание... Вернулось сознание к Кобальскому после того, как он ударился. Спустя некоторое время он упал с высоты двадцати семи метров, но остался не только жив, но и совершенно невредим, потому что упал на склон песчаного холма, а может быть, еще и потому, что упал в бессознательном состоянии. Придя в себя, он подумал, что находится в склепе. Что еще мог подумать археолог-любитель! Здесь было почему-то довольно светло - точно как в поздний пасмурный вечер. Никакого источника света нигде не было. Приподнявшись на склоне небольшого песчаного холма, Станислав-Зеро увидел, что находится в пустом кубическом помещении, в искусственном гроте с какой-то ярко-желтой, не доходящей до потолка колонной посредине. Кобальский-Зеро сполз с песчаного холма, находившегося метрах в пяти от стены. Еще не придя в себя от недавнего удушья и падения, трепеща от мысли, что никогда не сможет выбраться отсюда, но уже и восторгаясь потрясающей находкой, он в некотором отдалении обошел колонну. Высотой она была около восьми метров. Диаметр у основания три метра, вверху не менее двух. Поверхность колонны была матовая, ярко-желтая - очень яркая и странно-холодная - почти как лед. У стены, противоположной той, где находился песчаный холм, Кобальский-Зеро увидел три истлевших, иссохших скелета. На двух еще сохранились остатки одежды. На взгляд Кобальского, один несчастный оказался заточенным здесь лет триста назад, другой не менее тысячи и третий лет семьдесят-восемьдесят назад. Очевидно, все, кто здесь оказывался, цепенея, подумал Кобальский, отсюда никогда не выбирались. Поспешая убедиться в противном, он несколько раз тщательно обследовал стены, углы, пол... О, до потолка не дотянуться - серым светлым прямоугольником он парил на высоте почти тридцати метров. Установить, из какого материала построен этот монолитный грот, ему так и не удалось. Даже лезвием бритвы не смог он оставить ни малейшего следа на стене. Прошло три часа, а ему казалось, что всего лишь минут двадцать. Чтоб в дальнейшем не сбиться со времени, он уже раза три пытался заводить часы, но пружина, конечно, была закручена До отказа. Прямо над ним в потолке зияла полуметровая, отсекающая угол расщелина. Почему из нее песок высыпался лишь едва, а Кобальский упал, пока неизвестно. В принципе, может быть, это и легко объяснить. Ведь странно только на первый взгляд, что муха бегает по потолку, а водяной паук по воде... На вторые сутки узника подземелья осенило: может быть, под колонной есть ход? При помощи бритвенного лезвия он установил, что колонна не монолитна с полом! Тогда под одну из сторон этого цилиндра он молотком стал забивать некоторые бывшие при нем металлические предметы, начиная от скребка и вплоть до ножа и монет. А потом под торец принялся набивать песок. В результате его упорнейших усилий цилиндр наклонился настолько, что он мог его столкнуть на кучу песка. Никакого хода под ним не было. Но он увидел кое-что другое: в обоих торцах ярко-желтого цилиндра были мощные, как виделось, очень толстые стекла - с одной стороны выпуклое, а с другой сильно вогнутое. Конечно, Станислав сразу же подумал, что это какой-то оптический прибор, очевидно, телескоп, и одно из стекол, диаметр которого два метра, окуляр, а другое, трехметровое, объектив. Дело, однако, не в этом. Став на песчаном холме перед двухметровым окуляром и некоторое время вглядываясь в него, Кобальский-Зеро секунд через двадцать в глубине цилиндра увидел свое отражение - объемное, четкое и яркое, контрастно освещенное невидимыми, очевидно, внутренними источниками света. Кобальский-Зеро сразу почувствовал какую-то необычность в этом своем отражении. Вначале он обратил внимание на некоторую асинхронность их движений. Через несколько минут уже было очевидно, что отражение все более и более опережает жесты самого Кобальского. Было такое впечатление, что Кобальский-Зеро со все большим запаздыванием повторяет движения своего контрастного отражения. И мало-помалу Станислав-Зеро совсем отстал от него. - А, черт! - ругнулся Кобальский, полагая, что так превратно он воспринимает обыкновенное зеркальное отражение. - Проклятая, дьявольская жажда... Вот и галлюцинации уже! Отражение издалека сказало: - Это, Станислав, не галлюцинации. - А?!. И не бред? Я тебя слышал? - И не бред. Надо подумать, как выбраться отсюда. Не следует попусту терять время, дружище. - Да, да, не следует терять время!.. - торопливо согласился Зеро. - Ведь можно же что-нибудь придумать! - Конечно, можно! - воскликнуло отражение. - Это только кажется, что создалось абсолютно безвыходное положение. Пришло же тебе в голову, как свалить этот цилиндр! А те трое, у стены, так и погибли. А еще раньше те, что в углу... - Но те, что у стены и в углу, погибли! Что же я смогу?.. - Подожди, не волнуйся, но и не теряй напрасно времени, - остановило Кобальского отражение. - Я не пойму, - сказал Станислав, - кто ты? Я, что ли? - Да, конечно. Точнее говоря, твое, тебя опережающее отражение. Опережающее не просто во времени, но и на векторе твоих положительных возможностей. Многие из которых в тебе лежат только в потенции. То есть во мне реализованы вероятные, в некотором будущем вполне осуществимые сильные стороны твоей натуры. И пока что осуществлены они во мне (не просто в твоем зеркальном отражении, а в содержательном отображении) благодаря этому телескопу. Сам же ты в действительности пока что остаешься прежним... - Оставь, оставь!.. - махнул Зеро рукой. - Я едва понимаю, что ты говоришь... - Да почему я?.. - улыбнулось отображение. - В сущности, это говоришь ты. Просто ты пытаешься убедить себя, что не понимаешь моих слов. Тебе лень думать. С годами твой ум стал празднолюбивым. - А твой? - с неприязнью спросил Зеро. - В том-то и все наше различие - в той мере, с какой ты и я, твое отображение, стремимся к умственному напряжению. Но заметь, все мои основания лежат в тебе, в скрытых богатствах твоей натуры. Согласись, ты всю жизнь во многом старался видеть прежде всего дурное, злое и вредное. И поэтому слишком часто сам пользовался недостойными, в конечном счете недейственными средствами: ведь рано или поздно оказывалось, что твоя очередная добыча - барахло, успех мнимый, а весь образ жизни ненормальный, уродливый. И тебе иногда становилось жаль себя... По-хорошему, просто жаль. И ты с еще большим упорством снова принимался хитрить, грубо одурачивать и деликатно облапошивать простоватых встречных и поперечных... Вместо того чтоб свой образ жизни построить на созидании положительных ценностей. - Это несправедливо! - конечно же, возмутился Зеро. - Почти все, что ты говоришь, ложь! - Ты всю жизнь убеждал себя, что это ложь. - Довольно!.. Все ясно. Это какое-то хитромудрое надувательство! - Самого себя, - спокойно продолжало отображение. - Но сейчас, в эти критические часы, ловчить бессмысленно. Не перед кем. Здесь ты один. Поэтому не теряй времени: привычно не ищи очередной легкий, даровой способ достичь цели. Обманывать некого. Только обманешь себя. Постарайся, сумей извлечь и призвать к действию те качества своего ума, которые некогда человека сделали человеком и которые не знают, как прислуживать плутовству. Подумай! Времени так мало... - Послушай, отображение!.. - вдруг загорелся Станислав-Зеро неизвестным, а может быть, давно им забытым душевным огнем. - Значит, я не так безнадежен, раз ты, мое отображение, так вот говоришь?.. И из всего того правильного, что ты говорил, и мне кое-что принадлежит? А?.. - Почему кое-что? - неожиданно засмеялось отображение. - Все принадлежит тебе. Все твое! - Ну а почему же не я сам... - замялся Зеро, - почему сам не мог до этого додуматься и сказать себе? - Да просто потому, что многое положительное, по-человечески ценное ты сам в себе с годами завалил хламом собственных хитроумных уловок. Но человеческое в неодичавшем человеке никогда не умирает. Как ни самозабвенно вытравлял ты в себе скромные богатства души и сердца, как ни отшвыривал все, что не было вещественным и дорогостоящим, искомое благодушие не наступало. Потому что ты преуспел. Возделал в себе пустыню. Думать было некогда. Пустыню надо было чем-то заполнять. Отчего и пустился ты еще давным-давно на лихорадочный поиск сомнительных ценностей, дабы неустанно заменять то, что однажды было утрачено как будто раз и навсегда... И вот этот удивительный цилиндр, неживой молчаливый барабан, стремительно извлекает из тебя подспудный потенциал. Все лучшее, что в тебе осталось. - Потрясающе!.. - возбужденно восклицал Зеро. - Совершенно необычно. Но как отсюда выбраться? Не представляю! Расщелина вон где, тридцать метров до нее... И неизвестно, какой толщины слой песка над ней и на какой высоте барханы... - Только не впадай в отчаяние! - спокойно потребовало отображение. - Не лишай себя способности трезво и продуктивно мыслить. - Ты слишком уж пилишь меня, - с тайной надеждой на участие, а скорее на помощь, протянул Станислав-Зеро. - Это похоже на тиранию. - Это тирания восхождения, - заметило ему отображение. - Давай обсудим все. Итак, как можно из грота выбраться? - Да, да!.. Как же выбраться?! Эти бурные размышления - монолог ли, диалог ли? - продолжались около часу и ни к каким неожиданным открытиям не привели. Но зато был продуман (возможность такого подхода к этой области труда сильно удивила Кобальского) план размышлений и намечен поиск характерных особенностей грота. Около часу, смертельно уставший от непрерывной работы мысли, пораженный всем происходящим, пролежал Станислав-Зеро у подошвы песчаного холма. Выпил из фляжки остатки воды - всего глотка два. Настроение его все больше ухудшалось, в состоянии подавленности он больше не мог себя заставить что-нибудь еще предпринять. Что же делать?!. Еще раз - в двадцатый или тридцатый! - пристально вглядываясь в монолитные, идеально ровные, зеркально гладкие стены, обойти по периметру грот?.. И вдруг его осенило: ведь у этого цилиндра есть еще одно стекло, с другой стороны! - Балбес! - сказал Зеро, вскочил на ноги и бросился к другому, трехметровому торцу. Стал перед стеклом. Через несколько секунд за толщей стекла появилось плоское отражение. Станислав сделал несколько неопределенных жестов и скоро увидел, что его отражение все больше и больше отстает от его собственных движений. - У меня только что, - сказал Станислав-Зеро, - был диалог с опережающим отражением. Мы продумали план размышлений. И главное, не следует впадать в панику и считать, что мое положение безнадежно. Уверен, что этот интеллектуальный усилитель поможет мне... - Кха! Усилитель!.. - после непонятной заминки выбросив над собой и тут же в знак глубокого скепсиса и глубокого равнодушия ко всему происходящему резко опустив полусогнутую руку, громко, сердито вскричало это отображение Кобальского-Зеро. - Удивительный телескоп!.. Приемопередающее оптическое устройство!.. Оно поможет тебе. Убедит тебя, что положение твое, конечно же, не безнадежное, что тебе просто повезло - неслыханно повезло! - когда ты бухнулся в этот каменный мешок. Ты и околевать тут будешь с улыбкой на лице, лепеча, что выход из грота есть. Есть, есть!.. Да что толку болтать-то языком! - отончив губы, с презрением выпалило отображение. - Вон те трое уже выбрались на барханы. Кое-что усилили! Один несчастный уже больше тысячи лет тут сохнет, а которые в углу, так их трухе черт знает сколько тысячелетий. И какой там, к дьяволу, усилитель! Да еще интеллектуальный!.. Скоро ты будешь лежать рядом с ними. Скоро!.. Все. Конец! Пойми ты это. - Подожди, подожди! - с трудом прервал Станислав-Зеро затяжной порыв грубых нотаций. - Что ты там взялся праздновать труса! - Что, уже наслушался того бодрячка? Приободрился! - Да, - твердо сказал Зеро, - я должен выбраться отсюда прежде, чем потеряю способность здраво рассуждать. Поэтому нам необходимо в ближайшие часы продумать план... - "Продумать"!.. Что?! В какой угол лечь, что ли? Ах, тень ты моя трехмерная, тень горемычная... Как ты еще скудоумна! Знай же: мало что может быть иллюзорней трехмерного пространства! И нет ничего реальней плоскости! А еще реальней линия на плоскости! А еще... - Нет, - спокойно прервал его Зеро, - ты заблуждаешься. Не я твоя тень. - Да уж не я ли твоя?.. - захохотало отображение. - Ты мое отстающее отражение. - Я его отстающее отражение, - с брезгливой жалостью протянуло отражение. - Глядите-ка, я кость от его кости, да только он опережает меня! Это и видно. Опередил! В глупости несусветной. Заруби себе на своем трехмерном носу: из воображаемой замкнутой фигуры выбраться невозможно. Никогда! - Почему, плоскун, ты решил, - немного уже раздражаясь, спросил Зеро, - что грот абсолютно замкнут? - Да потому хотя бы, - скривило рот отображение, - что ты, как голодная крыса, давненько носишься по этой чудесной яме - о трех измерениях! - и все еще не выбрался. И не выберешься. Запомни мои слова! Ладно. Открою тебе главный секрет... По причине, которая известна только мне одному, я оказался в роковом затруднении, в совершенно безвыходном положении. Тебе этого не понять. И вот эта-то моя безысходность для тебя, моей трехмерной тени, и представляется не чем иным, как замкнутым трехмерным пространством, а именно в виде этого грота. Но если б ты хоть на миг мог себе представить, как ясно уразумел я, что мне окончательная крышка, то по твоей коже поползли бы мурашки. - Уже ползали, - шмыгая носом, вытирая с лица пот, бодро сказал Кобальский. - Больше не поползут! Ну и что ж теперь делать? Ничего, да? Тот, не уловив перемены в тоне собеседника, с прежним самонадеянным упоением продолжал: - Сядь, тень, на иллюзорную песчаную кучу. Посиди с достоинством. И все вспомни. Приведи в порядок свое прошлое. Пора! Ибо ситуация могильная. - Выход надо искать! - забыв, с кем говорит, вспылил Зеро. - И найти, раз утверждают, что из любого затруднения человек может найти выход. И довольно! Я не желаю копаться в твоих примитивных сомнениях. Так я действительно погибну здесь. Прощай. И навсегда. - Зачем же так круто? - Видишь ли, такой субъект мне не по нутру. - Ну почему?.. - искренне удивилось отображение. - Из-за моей правдивости, что ли? - Ты погряз в болоте. О том, как отсюда выбраться, ни единой мысли. У меня нет времени, болтун. Уж извини, я должен действовать! Но ты же никогда этого не поймешь!.. Тягостная, нудная беседа длилась еще с полчаса. Зеро никак не мог отвязаться от прилипчивого плоскуна. Когда же он почувствовал, что холодный как лед телескоп с еще большей интенсивностью начал излучать сковывающие волны, он стал пятиться от стекла. Странно плотные, медленно плывущие волны легко пронизывали тело. При прохождении очередной волны казалось, что тело на несколько мгновений замораживается, становится ледяным. Каждая волна где-то за спиной, далеко за пределами грота, разбивалась и бисерным эхом летела обратно. Еще больше дробясь в теле, эхо-волна плотной рябью возвращалась в объектив телескопа. Ощущение было неприятное, и Станислав решительно отошел в сторону. Еще минуты две вдогонку ему неслись потоки упреков и оскорблений. Он лег на теплый склон песчаной кучи. Пора было отдохнуть, прийти в себя от впечатлений, разобраться во всем. Не пролежал и минуты - вскочил, подошел к окуляру телескопа, потому что без опережающего трудно было привести мысли в порядок да и чтоб, как съязвил он про себя, "поплакаться в жилетку" опережающему, сказать, с каким паникером и гробокопателем только что имел жестокую схватку, и, кажется, выстоял, оставив того в растерянности и полном одиночестве... Опережающий Станислава Юлиановича Кобальского-Зеро появился секунд через двадцать. На этот раз не просто в некоем ярко освещенном, неопределенном пространстве, а в небольшом светлом зале, перед широким открытым окном, за которым свисала зеленая ветка, и дул ветер, и был летний полдень... Зал Кобальскому был странно знаком, так знаком, что щемило сердце, но он не мог точно вспомнить, где и при каких таких светлых обстоятельствах давным-давно его видел. Впрочем, в данный момент особенно-то вспоминать было и некогда. Да и возможно ли вспомнить состоящие из одного лишь света свидетельства далекого детства или улыбчатые приметы ранней юности? Без обиняков опережающий спросил: - Полагаешь, отстающий остался в полной растерянности? - Ну, не ручаюсь... - слегка смутившись, признался Зеро. - Зато в одиночестве. Навсегда. - Э нет, единородный! - выставив перед собой ладонь, словно бы преграждая доступ всем сомнительным суждениям Зеро, сказал опережающий. - Оставлять его нельзя. Ни на час, ни на минуту. Ни на секунду нельзя забывать о нем. - Нельзя? - поперхнулся Зеро, - оставлять... - Понимаешь ли, его не выбросить из головы, не спихнуть, не спровадить, не забыть! - хоть махни на него рукой, хоть бейся головой об стенку... Но боюсь, если мы не избавимся от него, мы не останемся в живых. - Так как же избавиться?! - Ты должен его победить. - Я??. Да он сведет меня с ума! Нет, это пытка... Так ты возьми его там в оборот, опережающий! - Плоскуна нельзя оставлять наедине с собой. Единородный, здесь, в телескопе, я не смогу с ним встретиться. - Никак не можешь? - Только через тебя. - Ну, ну... Понимаю. Но я не смогу с ним сладить!.. - Кобальский-Зеро в изнеможении сел на пол. Опершись на выпрямленные, выставленные назад руки, тупо глядел в светлый, обширный окуляр, за которым легко, непринужденно стоял опережающий. - Когда осилишь его, - твердо сказал опережающий, - я буду полон сил. И уж тогда мы непременно найдем выход из грота. Главное вот что... - Ну, ну!.. - часто, глубоко дыша, облизывая пересохшие губы, с нетерпением потребовал Зеро дальнейших разъяснении. - Твои разговоры с отстающим отображением не должны быть долгими. Каждая следующая - все короче. В долгой беседе он тебя может "затянуть". Понимаешь? Когда начинается озноб, отойди на мгновение и обдумай свои аргументы. От слишком долгой беседы отстающий растет и крепнет. Разговоры с ним должны быть короткими и интенсивными. Но без эмоций! Главное