вик под легкий уклон катился с выключенным двигателем. До меня тут же донеслись чьи-то веселые, озорные слова: - Ребята, наших бьют! Раздался хохот. Кто-то забарабанил по кабине грузовика. Три моих преследователя мигом вскочили в автомашину, и через несколько секунд их след простыл. Четвертый, яркий оранжево-фиолетовый тип, тот, который был в стороне, на четвереньках стал подниматься обратно по насыпи... Ко мне мигом подбежали человек десять незнакомых мне молодых людей. Кто-то из них помог мне. Я поднялся. Начинал накрапывать едва заметный дождик. Я навстречу прохладным капелькам поднимал горячее, побитое лицо. - Кто они такие? - спросил меня самый оживленный и, наверное, самый смелый из них парень. Он, как мне показалось, несмотря ни на что, никогда не унывал и поэтому-то был красно-оранжевого цвета, скорее огненно-цветного. - Не знаю... - сказал я. - А вы кто такие? Вы откуда?.. - Мы строители, - сказала синевато-зеленая девушка, поправив косынку. - Домой едем. Со второй смены. Стройка на краю города... - А-а... далеко... - протянул я. Почти все эти ребята были всевозможных зеленых, синеватых и оранжевых оттенков. - За что они тебя так? - спросил меня огненноцветный парень. - Не знаю. А может, и знаю... Не нравлюсь я им. - А ты что это все в небо глядишь? - Так. Дождик... - Ребята, - сказала синевато-бирюзовая девушка, - его надо до больницы довезти. Мало ли что. - Садись, парень, довезем! - сказал невысокий смарагдовый юноша. - Вот ребята из погони вернутся и поедем. - Нет, - сказал я, - пойду домой. В больнице нечего мне делать. Сам дойду. Мои преследователи уж дома заперлись, спать легли. Минут через десять, громко разговаривая, к нам подошли двое, а потом еще двое из числа этих же ребят. - Ну что, Роман? - спросил огненноцветный одного из подошедших. - Жаль, - сказал здоровенный Роман, - ну и жаль - не догнали. Хотел бы я его схватить за шиворот. Это они его так отделали? Ну и ничего!.. Завтра, парень, будешь цветной, как картинка. А мы за тем персонажем около километра бежали. И не догнали!.. - Ну и зря я с вами побежал! - разобиженно сказал невысокий, толстощекий, изумрудный крепыш в ситцевой кепке с длинным целлулоидным козырьком. - Это почему зря? - серьезно спросил его худой и длинный, зеленый, как плющ, парень. - А потому что! - громко сказал толстощекий крепыш. - Оказалось, это собака была! За собакой, братцы, мы километра два гнались. Раздался такой хохот, какого я, кажется, никогда еще не слыхал. Я засмеялся вместе с ними, хотя мое лицо горело от побоев. - Вы поедете или пешком пойдете?!. - злился высунувшийся из-за приоткрытой дверцы зелено-хризолитовый шофер с аккуратненькими усиками. Громко разговаривая, бурно обсуждая все случившееся, все в один миг, и я в их числе, взобрались в кузов. Протягивая сверху руки, говоря что-то веселое в привычное, парни помогли взобраться визгливым, смеющимся девушкам. Мы сидели на дощатых лавках, прибитых к прямоугольной раме. Я почему-то оказался в средине, смотрел и прислушивался к этому деятельному и бурному, веселому народу. По просьбе ребят шофер сделал крюк и довез меня чуть ли не до самого дома. ПРИЗНАНИЕ ЭГОИСТА На следующий день я с утра занялся всевозможными примочками, чтоб хоть немного устранить с лица, говоря языком моей профессии, хроматическую контрастность, а попросту - синяки. Потом я пошел в ближайший автомат, чтобы позвонить Ларисе. Я уже набрал на диске номер, как вдруг какой-то бурый, со слабым сливяным оттенком, сорокалетний коротыш открыл дверь и попросил меня потесниться. - Парень, надо поговорить. Недолго... Он сунул левую руку в карман. Упершись в автомат спиной, я руками и одной ногой толкнул малыша с такой силой, что дверь будки распахнулась, ударилась и из нее со звоном полетели стекла. Трубка вырвалась из рук, ударилась и разбила боковое стекло. Незнакомец исчез молниеносно. Мне все эти дьявольские штуки уже изрядно надоели. Я часов в одиннадцать пошел в милицию и обо всем рассказал. Там решили "фиолетовыми ребятами" заняться. Мне обещали помочь. Попросили в ближайшие дни допоздна нигде не задерживаться и никуда не уезжать... Я был зол на вчерашних своих обидчиков. И за себя и за Джека. Куда он исчез? После обеда я отправился в универмаг, в хозяйственный отдел. Надо было купить электроплитку, так как газовую магистраль со дня на день должны были отключить на продолжительный ремонт. Эх, если б появился хоть один фиолетовый! Уж я схватил бы его за шиворот - и будь что будет! Я купил электроплитку и вышел из универмага. Теперь мне предстояло уплатить за пользование электричеством. Я шел по солнечной летней улице и был очень внимателен. Вокруг были люди зеленоватых гамм. И только некоторые имели оттенки бирюзового, красноватых и золотисто-оранжевых цветов - такие, какие по большей части имели дети. Вот прошла со странной улыбкой на счастливом лице золотисто-персиковая девушка. Она счастливо, взаимно кого-то любит. Это я знаю точно... И такие золотисто-оранжевые, золотисто-лимонные и подобные им цвета встречались мне нередко. Вот по той стороне улицы с рулоном в руке быстро шагает ярко-смарагдовый, волевой энтузиаст. Скорее всего это изобретатель. И бирюзовый тембр в смарагдовом тоне его тела свидетельствует о том, что поиск совсем недавно удачно завершен... Навстречу возбужденному эрудиту плавно плывет толстая фисташковая женщина. Она кому-то сострадает, одобряет чей-то поступок. Она... А вот с той стороны улицы, наискось от цветочного магазина, мчится канареечно-желтый толстоватый себялюбец. Он в сверхмодных одеждах. В руках у него букет синевато-зеленых цветов. Себялюбец пересекает улицу. Странное совпадение. Такая случайность! Навстречу канареечному, порывистому себялюбцу на средину улицы выбегает длинноногий и боевитый соломенно-желтый эгоист. Я засмеялся, стоя на бордюре. Они готовы были столкнуться. Все бибикало, неслось и теснилось к тротуару... Я перестаю улыбаться. Челюсть моя отвисла, потому что уже предчувствую, предвижу печальный финал. В последнее мгновение себялюбец сделал что-то вроде пируэта, увернулся... Эгоиста же мотороллер сбил. Он лежал в трех метрах от эпицентра, вгорячах пытался подняться. Я бросился к нему, едва ли не на спине дотащил его до края тротуара, помог лечь. - Как вы себя чувствуете? - склонившись над ним, спросил я. Прикрыв глаза, как бы сосредоточиваясь на глубокой мысли, он вдруг возмутился: - Неужели он не мог меня объехать? - Успокойтесь, вам вредно волноваться, - легонько похлопал я его по плечу и под голову, на которой неопрятно рассыпались длинные хилые волосы, положил свой, кроме плитки ничего не содержавший, портфель. Я попытался расстегнуть ему пояс, но он отшвырнул мою руку. Хотел расстегнуть тугой ворот его рубашки, он возмутился: - Не прикасайтесь к горлу! - Врача, "скорую" вызвали? - спросил я окруживших нас людей. - Да, трое побежали звонить, - успокоили меня. - А то он уже катастрофически меняет цвет... - неосторожно заметил я. - Цвет?.. Значит, это конец!.. - широко открыв глаза, проговорил несчастный и ужаснулся: - Опять он!.. Константин, я боюсь вас! Пощадите же!! - Вы меня знаете? - удивился я. - И знаю, что эту уличную катастрофу устроили вы! - Да вы с ума спятили! При чем здесь я? Я стоял на бордюре. - Многие стояли на бордюре... Стояли, да не так, как ты, и не для того!.. - обидчиво прошептал он, становясь сизо-буланым... - Мы все знаем, Константин. - Он помолчал. - Но я до конца хочу быть правдивым. Все скажу!.. И тогда, ночью в лесу, несмотря на кромешную тьму, вы все видели. Я знаю. Мы все о вас знаем. Но за что вы меня там так ударили? - Так это были вы? - поразился я. - Тот, буро-фиолетовый, гонявшийся за мной бизон? Эгоист страдальчески сморщился. - Второй раз, - прошептал он, - вы склоняетесь надо мной. А в третий?.. Над моим телом? Его лицо передернулось. - Следовательно, - уточнил я, - там был не Ниготков? - Нет. Был я, Игорь Словесный. Игорь Тимофеевич... И другие. Константин, заклинаю вас! - не губите меня. Пощадите!.. - Между Ниготковым и вами, Игорь Тимофеевич, есть что-то общее. Почему ночью в лесу я вас принял за Ниготкова? Почему вы с ним схожи? - Мы двоюродные братья. Наши матери родные сестры. - Вы двоюродный брат Ниготкова? - поразился я. - Сожалею об этом! - искренне воскликнул он. - Я с ним хочу порвать. Навсегда! Я решил... Словесный закрыл глаза, сжал губы. Я обратил внимание, что он еще быстрей начал утрачивать соломенно-желтый цвет, когда сказал, что боится меня. Он становился все более и более пепельно-серым и уже почти сливался с асфальтом. Так вот почему он был соломенно-желтым, а не фиолетовым: он решил с "ними" порвать! - Скажите же о Ниготкове самое главное! - попросил я. - Говорите! Не трусьте! - Не могу... - с трудом разжал он губы. - Язык не поворачивается. Я с ними порвал - и довольно этого... Конечно, я не должен был разговаривать с пострадавшим. Но он сам затеял разговор, да к тому же было совершенно очевидно, что не настолько он пострадал, чтоб с ним нельзя было разговаривать (как потом оказалось, у него треснула коленная чашечка на правой ноге). Но главное - эти его признания!.. - К чему эта половинчатость! - сказал я ему. - Раз вы решились, то будьте последовательны до конца. Обратного пути у вас уже нет! В нем появился настороживший меня сливяно-сизый оттенок. - Ну хорошо, Константин... - внутренне с чем-то согласившись, прошептал он и тут же тоном, заключающим в себе все значения жизни и смерти, тихо воскликнул: - Ты антихрист. Вот ты кто! Я знаю. Мы знаем... Вот как ты появился... - Ахинея это, товарищ Словесный! Несусветная чепуха. Лучше сразу говорите о Ниготкове. Кто он, что? - Только ради собственного спасения... - не открывая глаз, в странном волнении проговорил он и замолчал. - Не хотите говорить - ну и не говорите! Вам же хуже будет, - грубовато встряхнул я его за плечо. - Да, да!.. Они сегодня... - медленным и основательным движением ладони стерев со лба липкий пот, забормотал Игорь Тимофеевич. - Они сегодня совершат... Он поедет за медом. На пасеку... Любит он сладкий мед!.. И он с ними... Нет, нет!! - вдруг прошептал он и в знак отрицания замотал головой и вскинул над собой руки. - Нет! Что это я говорю?.. Нечего мне сказать... Ну что вам всем от меня надо?!. - Вы посмотрите - вот прилип! - удивленно, с возмущением сказала надо мной какая-то женщина. - Человека сбило, а он привязался с разговорами!.. Осуждающе заговорили и другие присутствующие. Неожиданно голова Словесного повернулась набок. Казалось, он потерял сознание. Лежал с открытыми глазами и молчал. Да, он хотел сказать еще что-то, но так и не решился. Будучи по натуре двойственным, Игорь Словесный, очевидно, часто так поступал в критических ситуациях. Получалось, что он как бы что-то и сказал мне, тем самым вроде бы сняв с себя половину вины, и в то же время как бы ничего определенного мне не сообщил и тем самым снимал с себя ответственность за мои выводы. После короткого молчания я спросил Словесного: - Скажите, где эта пасека? Игорь Тимофеевич!.. Он лежал теперь с закрытыми глазами, с плотно сжатыми губами и молчал. В его пепельно-сизом цвете появились песочные тона. По-моему, Словесный слышал меня. Надо мной раздался отчетливый голос: - Извините! Я поднял голову. К нам наклонился высокий молодой милиционер. - Вы медик, врач? - спросил он меня. - Нет... - А, тоже пострадавший... Прошу встать, если можете. Граждане, прошу всех отойти!.. - "Скорая помощь"! - громко сказал кто-то. Я отошел в сторону. Вдоль улицы, в который раз уж, порывом, сметая бумажки, подул ветер. В небе клубились предгрозовые тучи. Дождь мог пойти с минуты на минуту. Еще недавно я мучился в догадках: какое преступление эти фиолетовые совершили - какое-нибудь бандитское нападение, изготовление поддельных денег, грабеж, мошенничество??. Теперь же, после слов Словесного, все как будто прояснилось для меня: с какой-то пасеки может быть совершено крупное хищение меда. Мед, мед... Все-таки была в этом "меде" какая-то фальшь!.. Обо всем, что мне стало известно, мне надо было просто-напросто сообщить в милицию. Но я не очень-то торопился. По правде сказать, мне очень хотелось самому схватить Ниготкова за руку. Короче говоря, с этого часа из-за ложных представлений и своей самонадеянности я начал совершать ошибки. Я из автомата позвонил Ларисе. Она была дома. Мы договорились с ней встретиться в четыре часа у кинотеатра "Аленка". Позвонил на фабрику Вадиму Мильчину, чтоб и он принял участие в поимке Ниготкова. Но была ведь суббота! Я помчался к Вадиму домой. Дома его не было. Я оставил Вадиму записку и погнал к кинотеатру "Аленка". Я ждал Ларису на скамейке. Напротив меня останавливались и катили дальше трамваи. Вдруг на остановке среди ровной и спокойной цветовой гаммы пассажиров появилось яркое пятно. С передней площадки прицепного вагона среди прочих пассажиров сошел мужчина в широченном чесучовом костюме, в соломенной шляпе. Он был фиолетового цвета! Я быстро подошел к нему и резко спросил: - Извините, ваша совесть чиста? - Нет, - ничуть не удивившись вопросу, коротко сказал он, придерживая от порывов ветра свою шляпу. - Нечиста. Это точно. - Почему? Можете сказать? - Вот как!.. - Попытался он сдвинуть на затылок свою соломенную шляпу. - Первый раз в жизни - и попался. Извините, товарищ контролер! Вот первый раз надел новый костюм - и оказался без копейки. Забыл взять деньги и, пока по карманам искал, "зайцем" две остановки и проехал. Вот и решил до третьей, хоть и тяжеловато, пешком дойти. А как вы догадались? - По выражению лица... - Извините, а где это вас так... побили? И как так можно: по лицу?.. - с болью в голосе проговорил он. - На службе... В бункер упал, - промямлил я. - Надо бы поосторожней, - сморщился он. - Так нельзя!.. Я вернулся к скамейке и сел. Мне было стыдно, как-то очень неприятно. Вот тебе и контролер. Ветер все усиливался. Дул порывами. Серые тучи разлетались. Солнце то пряталось, то выходило из-за туч, ярко все освещая. Сияя золотисто-лимонным пламенем, пришла подгоняемая ветром Лариса. - Здравствуй, опечаленный адмирал! - с веселыми искорками в голосе, насмешливо проговорила она. - Скажи, будет ли буря? - Привет, - печально ответил я. - Буря будет обязательно. Она села рядом со мной. - Ну что загоревал? Корабли разметало по морю? А?.. Наверно, только что читала книгу. Она постоянно играла какую-нибудь роль - или тех героинь, о которых только что вычитала в книжке, или копировала знакомых женщин. - Ну наплакался? Я выпрямился, откинулся к спинке скамейки. - Ой, ужас! Побит?.. Синяки... И какие это дети отколошматили тебя?.. - Дети?.. - вдруг вспылил я и, не задумываясь, сказал: - Лариса, твой дядя Ниготков, очевидно, вор! - Очевидно?.. - сердито спросила она. - А для нас это не очевидно! И с чего ты это взял? Я запрещаю тебе так говорить о нем! - Ниготков ворует мед! Лариса, а вашей семье Демид Велимирович мед приносил? - Да, приносил! И я его ела. Ворованное такое сладкое! - съязвила она. - Когда приносил? - В прошлом году! Все? - Мед был ворованный... - Какой ужас... Значит, мы опозорены? Ах, Костя, что мы должны сделать? Я сейчас же пойду и все расскажу маме. - Сколько он вам меду привозил? - Две банки. Но ведь мы же не знали, что он его украл! - Банки большие были? - Да, - кивнула она. - Трехлитровые. - Ну, это ерунда!.. - Правда, Костя? - улыбнулась она. - Конечно. Вот сегодня они хотят похитить с пасеки побольше... - Сколько? - Черт знает... Может, несколько тонн. - Какой кошмар! И это Демид Велимирович!.. А нам сказал, что мед от бабки Анисьи, от его матери. - А где она живет? - спросил я. - В деревне Подлунной. Это километрах в трех-четырех от станции Остинки... - Остинка?!.. А, знакомая станция! - почти что злорадно воскликнул я. - Все складывается как нельзя лучше. Вот оно что, оказывается!.. Вот оно что!! - Там и пасека есть, - продолжала Лариса. - Подлунная на этом берегу, а пасека на другом... Я достал сигареты, закурил. - Ты бы лучше не курил! - после молчания сказала Лариса. - Почему? - Ну потому что не умеешь. - Ты знаешь, - сказал я, - хочу я Ниготкова сам за руки схватить. А то все думают - я к нему придираюсь... Это ведь его друзья так меня разукрасили. - Ах, вот оно что! - она кулачком стукнула себя по колену. - Ну Ниготков!.. - Лариса, поедем в эту самую Подлунную. Сейчас же, - решительно сказал я, поднимаясь со скамьи. - Зачем это?.. Да и поздно ведь, Костя. - Ерунда! До Остинки на электричке - полчаса. Поезжай сейчас же домой. Возьми какую-нибудь пустую банку с авоськой. Поедем в гости к бабушке Анисье. Вроде бы за медом. Может быть, вначале ты одна к ней зайдешь. Там увидим... Посмотрим, что там делается. Мы договорились с Ларисой встретиться в скверике у кинотеатра "Аленка". Я посадил ее на трамвай, а сам пошел в гастроном. Купил сыру и конфет. Из магазина направился к кинотеатру. Постояв перед афишами, вошел в вестибюль. Так, из пустого любопытства. И вдруг у меня за спиной кто-то радостно проворковал: - О-о, Костюшка! Сколько лет, сколько зим... - Ниготков?! - рефлекторно отпрянув, воскликнул я. - Здоров, Костя! - с каким-то обыденным видом, по-братски протянул он мне свою темную, грязно-сиреневую руку и со взмокшего лба, более светлого, чем сливяно-фиолетовые щеки, сдвинул шляпу на затылок. - Че, в кино, что ли?.. Фильм интересный, не знаешь? - Интересный, говорят, - уже спокойней сказал я. - Стоит посмотреть. - А я вот половину свою не дождусь. Два билета вот только что купил... - то разглядывая билеты, то вертя по сторонам головой, быстро говорил он. - А ее все нету. И ведь через двадцать минут начало. Недавно, Костя, женился я. Второй раз... - Он как бы пренебрежительно махнул на себя рукой, улыбнулся и смущенно опустил голову. - Такая вот се ля ви, дружок. А то ведь нам, холостякам, на цветах, подношениях и разориться ничего не стоит. А женщины ведь любят, когда им цветы дарят. Конца не видно! - довольно засмеялся он и вдруг странно так уставился на меня. - Поздравляю, Демид Велимирович, - сказал я, не веря ни одному его слову. - Спасибо, дружок! - А цветы ведь и после женитьбы и жене, говорят, дарить полагается, - заметил я. - Что ни говори, Костя, а жена не невеста! При жене какие там цветы... У тебя две копейки не будет? Хочу ей еще раз позвонить. Вышла она или нет... Я порылся в карманах, нашел и дал ему монету. - А у тебя, кстати, Константин, как здоровье-то? Не улучшилось зрение? - Улучшилось, Демид Велимирович. Спасибо. Лучше стал видеть. - Ну вот и хорошо. Это хорошо!.. Все, Костя, хорошо, что хорошо кончается. А цвет-то этот твой... все еще видишь или как? - Да, все еще вижу. Сам не рад. - На обследование так и не ездил, - неодобрительно мотнул он головой. - Ждешь чего-то... - На днях поеду. Пора уж. - Обязательно, Костя, надо ехать. А то ведь пурпуровый пигмент... В глазах на сетчатке такой есть... Может у тебя начаться разрушение этого пурпура. Обратно он не восстанавливается. А тогда все: по-человечески цвет ты уже никогда больше не увидишь. - А вы, оказывается, немало знаете? - восхищенно заметил я. - А как же! - в тон мне ответил он. - Тоже в свое время естествознанием интересовался! Да-а... - философически протянул он. - А ведь у тебя, Костя, по сути, не зрение нарушено. Это у тебя не с глазами. - А что же? - Мозг. Головной мозг! Высшие полушария, возможно. Вот ведь ты ни шиша не знаешь, а я бы мог тебе кой-что и объяснить... У тебя, Константин, разрушены клетки зрительной памяти. Понимаешь? Находятся они в затылочной части человеческого мозга. Поэтому ты неправильно все воспринимаешь. Подозреваешь людей, этим самым оскорбляешь их, наносишь им душевные травмы... И знаешь, как это еще называется, болезнь-то твоя? - Нет, не знаю. - "Душевная слепота Мунка" - вот как... Тут тебе и истерия, и умственная неполноценность... Лечиться не станешь - в психиатричку попадешь. А тогда, знаешь... - Спасибо, товарищ Ниготков. Действительно, как бы светлей теперь стало мне... Хорошо, что вы мне сказали, как эта болезнь называется. А то хожу и даже не знаю, что у меня эта самая "душевная слепота Мунка". Не зря вы тогда, у туннеля, сказали мне, что вы все-таки человек просветительских кровей да и когда-то врачевали. Правда, по ветеринарно-санитарной части вроде бы... - Эх! - с сожалением вздохнул он. - Побеседовать бы с тобой как следует!.. Парень ты вроде бы и неглупый, да только врача рядом нету. - Душевного лекаря? - насмешливо спросил я. - Не смейся: его самого! Слишком уж тебе все ясно. Это беда твоя. Подожди тут: я позвоню. Он направился к телефону-автомату, а я в это время купил в кассе два билета на тот же сеанс, что и Ниготков, и побежал к скверику. Лариса меня уже дожидалась. Рядом с ней на скамейке, завязанная в авоське, стояла стеклянная трехлитровая банка. - Дома никого нет, - вздохнула она. - Но я поеду с тобой. Оставила записку, что поехала с тобой, Костя... Что до заката вернусь. - Лариса! Кто тебя просил с этой запиской!.. Только сорвешь мне операцию... А сейчас пойдем в кино. - В кино?! Но ведь поздно будет! - Сейчас встретил этого люцифера, представь себе! - Что значит "люцифера"? Кого?.. - Люцифер - значит "носитель света". Ниготкова - вот кого! Просвещал меня. И знаешь, как называется аномалия моего зрения? "Душевная слепота Мунка", вот как! - Тогда и в Подлунную нечего ездить, - разочарованно проговорила Лариса, - раз Ниготков здесь... Мы заскочили в зал, когда уже гасили свет. Заняли места. Я внимательно огляделся: истинно ниготкового цвета ни у одного человека. Значит, Ниготков купил биты для отвода глаз... Обеспечивал алиби? Минут через десять в зале появился, потихоньку прошел и сел перед экраном кто-то сливяно-сизый. Караульщик?.. Мы незаметно покинули зал, вышли через фойе. На такси домчались до вокзала. Минут через пятнадцать четко, ритмично под нами стучали колеса электрички. Какая-то неопределенность, какие-то несоответствия смущали и тяготили меня: может быть, мед здесь и ни при чем? Казалось мне, что должно было произойти что-то очень важное. Тем более это неожиданное появление Ниготкова в детском кинотеатре... НИТЬ-ПАУТИНКА В Остинке ветер был тише. А может, просто к вечеру он везде стал стихать. Здесь было очень хорошо. Вокруг лес. Не жарко - тепло и легко. Последние белые облака в синем небе таяли, и казалось, что они плывут не к горизонту, а в синюю высь летнего вечера. Перед дорогой в Подлунную мы присели на скамеечке у вокзала. - Ну а на пасеку ты пойдешь? - спросила меня Лариса. - Конечно!.. Сначала посмотрим, что делается в Подлунной, у бабки Анисьи. - Знаешь, Костя, бандитов ты можешь ловить хоть всю ночь, но только с вооруженным милиционером. Ты же обещал мне! И вообще надо в милицию сообщить. - Да, - согласился я, - пора о них сообщить... Почему-то весь пыл с меня слетел. Мне уже совсем не хотелось на ночь глядя ехать на эту пасеку. Ну доберемся мы до нее... А там Ниготков бочки с медом катает, а его друзья, тоже ниготкового цвета, на левый грузовик воск плитами укладывают. Как же! Торопят друг друга, шепчутся, говорят: "Побыстрей надо, а то часа через два-три на пасеке со своей девчонкой Костя Дымкин появится. Уж тогда нам несдобровать..." Как же еще! Здание милиции находилось недалеко от вокзала. Оно мне памятно было с той передряги в остинском лесу. Мы вошли. За столом сидел лейтенант Горшин. Конечно, я узнал его. Позади, слева от него, стоял небольшой открытый сейф. Внимательно на нас глядя, Горшин укладывал в сейф какую-то папку. - Я вас слушаю, - сказал он. - Мне нужен милиционер, - сказал я, - желательно вооруженный. - Что случилось? Садитесь. - Пока ничего, - пожал я плечами. - Но может случиться. Мы с Ларисой сели на диван. - Вам известно, что должно что-то произойти? - Трудно сказать... Кажется, должно, - сдержанно проговорил я. - Что, где? Когда? - поднявшись, спросил Горшин. - По-моему, - сказал я, - на пасеке, недалеко от деревни Подлунной должна произойти кража. - Мой дядя, - уверенно сказала Лариса, - хочет украсть несколько тонн меда. Он уже однажды приносил нам ворованный мед. - Откуда вам это известно, что он хочет украсть? - Он сказал... - кивнула Лариса в мою сторону. - А вам откуда известно? - спросил меня Горшин. - Мне сказал эгоист. - Кто, кто? - Словесный Игорь Тимофеевич. Его сбили мотороллером... Он мне все и сказал. Он меня боится. - Стоп, стоп! - сказал Горшин. - Вы на меня вдруг обрушили столько загадочной информации, что и не сообразить сразу, что к чему. Почему он вас боится? - Потому что я в темноте вижу как днем. Вот они и боятся меня. А этот Словесный вообще перетрусил: спрашивает меня, что я есть такое. Назвал антихристом. - Та-ак!.. - расслабившись, откинувшись к спинке стула, проговорил Горшин. - А вы, девушка, тоже в темноте видите как днем? - Нет, Костя один такой. Больше таких людей на свете нет. Он один, - прошептала она. - А вы, товарищ лейтенант, напрасно медлите, - сказал я. - Да, это верно, молодой человек. Тогда давайте быстро и по порядку. - Горшин раскрыл учетный журнал: - Молодой человек, ваша фамилия, имя, отчество, год рождения? Откуда и куда едете? - спросил он. - Товарищ Горшин, неужели вы совсем не узнали меня? - спросил я лейтенанта. - В лесу-то не так давно эти ребята ниготкового цвета пытались нас с Мильчиным схватить... - А, художники? - воскликнул Горшин. - Ну, все ясно! А то гляжу и никак не могу вспомнить: лицо парня очень знакомо, но при каких обстоятельствах, не вспомню... Так в темных очках все время и ходите? Ну как у вас со зрением? - Все так же: по цвету насквозь вижу, - чуть хвастливо ответил я. - И вы, Константин, предполагаете, что крупное хищение меда должны совершить эти... Какого они цвета-то? - Ниготкового, такого сиренево-фиолетового. Но, конечно, не все и не всегда, - пояснил я. - Ниготков с сообщниками... Кстати, Игорь Словесный был тогда с ними в лесу, когда они пытались поймать меня и отвертеть мне голову. Горшин быстро, кратко записал суть нашего "сигнала" и снял трубку. - Алло! Катя? Двенадцатый... - Он помолчал. - Горшин беспокоит. Слушай, Руслан, я тебе так и не дам отдохнуть сегодня!.. - Он засмеялся. - Буквально сейчас получил сигнал. Вот тут у меня двое молодых людей сидят. Один из них Дымкин, Костя. Помнишь, художники?.. Да, да! Есть предположение, что готовится крупное хищение меда с пасеки... Да, с пасеки! Но, по-моему, тут дело не медом пахнет. Так что давай-ка, Руслан, пока что к Сташкову наведайся. Надо срочно прозондировать, как там у него на пасеке... Темкин? С минуты на минуту с задания вернется. Да, да! А я пока предприму все, что необходимо... И Темкин подключится. Приходи! Не проговорили мы и десяти минут, как вошел смарагдовый, почти что изумрудный старшина - огромный сухопарый парень. Горшин представил нас друг другу и коротко рассказал старшине Руслану Кукушицкому обстоятельства дела. Скоро за окном затарахтел подкативший мотоцикл. - А, вот и Темкин! Прекрасно! - сказал Горшин. - Костя Дымкин, вы пока что останетесь здесь, в Остинке. Вроде бы связным, поскольку вам, кажется, известны кое-какие подробности. Ты, Кукушицкий, на пасеку! - А мне, товарищ лейтенант, - сказал я, - больше ничего и неизвестно. Не больше, чем теперь вам. - А этого ни мы, ни вы не знаете: кому больше, кому меньше. Тут это и выяснится. - Нет, - возразил я, - лучше мне быть в Подлунной, на берегу реки. Пасека там рядом, и эти типы едва ли Подлунную минуют. - Хорошо, - кивнул Горшин. - Но самому не мудрить. В Подлунной тебе любой поможет. Если что, звони. Там может появиться какой-нибудь незнакомец, конечно. Как, по цвету можешь что-нибудь определить? - Конечно, могу. Главное запросто определяю. - Подожди, тебя подвезут туда. Старшина Кукушицкий, задание ясно? - Так точно! Почти все ясно, а в остальном разберемся. - Дорогой все объяснишь Темкину. Давайте мигом в Подлипки, через мост - к пасеке! Мы с Ларисой вышли на улицу, а Горшин еще что-то говорил Кукушицкому и Темкину. Мы с Ларисой медленно пошли по улице. Совсем неожиданно оказались на краю этого небольшого городка. Какая-то женщина объяснила мне, что от Остинки до Подлунной всего километра четыре. "Молодые! - поощрительно воскликнула она. - Не успеете оглянуться, как там будете!.." Стоял теплый безоблачный вечер, и пройти четыре километра по летней лесостепной дороге, которая причудливо вилась среди холмов, было одно удовольствие... Небольшая деревенька Подлунная тянулась не вдоль высокого левого берега полноводной реки, а в основном вдоль правого берега поросшего оврага, по которому протекала худосочная речушка. Так что одним, расширенным, словно устье, концом деревенька упиралась в берег широкой реки. Мы с Ларисой остановились близ реки, неподалеку от дома бабки Анисьи, матери Демида Ниготкова. Я сел на скамейку у чьих-то ворот, а Лариса с банкой пошла к интересовавшему нас дому. Я видел, как она подошла к калитке... Да, это в том дворе все время лаяла собака... Когда Лариса подошла, собака залаяла еще сильней и тут же лаять перестала. "Узнала Ларису", - подумал я. Но Лариса почему-то все стояла у калитки, потом вернулась ко мне. - Дома у них никого нет, - сказала она. - Все закрыто, даже ставни... И какая-то собака на цепи, на твоего Джека похожая... У них маленькая была... - На Джека?.. Мы быстро пошли к дому бабки Анисьи. Я заглянул во двор. На цепи сидела собака, поразительно похожая на того Джека... - Джек! - негромко выкрикнул я. Собака радостно заметалась, залаяла, заскулила. Я вбежал во двор, Лариса - за мной. - Смотри! - удивилась она. - Яму какую он лапами вырыл!.. - Ну и люди! - возмутился я. - До отвала накормили его с утра, а пить не поставили. Вот он и роет землю, воду ищет. Я снял с собаки ошейник, и мы побежали к реке. Джек долго с жадностью лакал из реки воду. Мы с Ларисой, свесив ноги, сидели на высоком зеленом берегу. Я недоумевал: как оказался здесь Джек?.. Что могло означать его появление?.. Ну вообще чудеса! Вокруг было пустынно, тепло и тихо. Солнце клонилось к закату. Перед нами текла широкая река. На противоположном берегу далеко во все стороны, с прогалами, раскинулся смешанный лес. Неподалеку внизу купались трое мальчишек. У того, который, путаясь в рубашке, одевался, я спросил: - Эй, мальчик! Ты не знаешь, откуда у бабки Анисьи эта собака взялась? - Откуда?.. - Он просунул в ворот рубашки голову. - А сегодня рано утром прибежала. Следом за хозяином. - За каким хозяином? - Ну к бабке Анисье вчера гость приехал. А собака всю ночь бежала и нашла его... Неужели бабкин гость - это тот сизый дядя, который тогда вечером куда-то вел Джека, чтоб избавиться от него? Вот уж действительно отчего-то привязалась собака к человеку и не отстает теперь. - Вы нас перевезете? - спросил я. - Ну давайте побыстрей! - скомандовал мальчишка. - Не мешкайте. Вон к лодке идите... - А обратно потом перевезете? - спросила Лариса. - Если не ночью, - пошутил мальчишка, - ночью сами переплывайте. - Ну минут через сорок или час, - сказал я. - Ладно... Скоро мы вместе с Джеком были на правом берегу. Джек как сумасшедший носился вокруг нас, гонялся за огненноцветными бабочками, вынюхивал что-то в траве. Мы вошли в лес. Старая, поросшая низкой и очень густой травой дорога мало-помалу поднималась вверх. Освещенные вечерним солнцем хризолитовые вершины деревьев были неподвижны. Ультрамариновые стволы и голубые и синие сучья, казалось, застыли в неподвижном вечернем зное. Лес вокруг был невысокий и негустой. Составляли его в основном лиственные деревья. Но кое-где среди полян высились и огромные одиночные сосны и ели. Чем дальше от реки мы уходили, тем больше вокруг сновало вермильонового цвета пчел. Везде, и близко и далеко, метались ярко-зеленые и огненноцветные бабочки. Когда близко залаяли собаки, я понял: мы вплотную подошли к пасеке. Джек насторожился. Лариса требовала вернуться. Было уже довольно поздно, а забрались мы от дома далеко. Вышли на какую-то тропинку. Джек побежал по тропинке, беспокойно, радостно вынюхивая что-то. Он вилял хвостом и беспрерывно оглядывался. Расстояние между собакой и нами все увеличивалось. Тропа разделилась, Джек уверенно пошел влево. И вот широкий ручей в низине. Разулись, перешли на другой берег. Мы прошли по низине, а потом стали круто подниматься вверх. Миновали край обширной поляны. Немного свернули, пошли в сторону пасеки. Долго шли по краю другой, обширной и плоской поляны, находившейся на гребне едва заметной возвышенности. Эта поляна была как бы вторым крылом огромной бабочки, а первым крылом была та, которую мы только что миновали... Я в нужный момент посмотрел в сторону, может быть, искал взглядом Джека... Да, я мог пройти мимо. Сбоку едва ли мог я это увидеть. - Смотри! - как будто меня могли услышать, шепнул я Ларисе. - Смотри, какая дорога!.. - Дорога?? - она крепко схватила меня за руку - наверное, потому что вид у меня был не совсем обычный. Я тут же сообразил, что Лариса не может ее видеть. В первое мгновение мне показалось, что через всю поляну протянулась узкая, везде одинаковой ширины, полоса светлого, сизоватого дыма. - Ну не дорога... - проговорил я, погружаясь в раздумье. - Такая... седовато-серая тропа. Пепельно-белесая полоса, почти бесцветная... - Может быть, - предложила Лариса, - здесь выпала роса? Я сделал несколько шагов, нагнулся и поводил по траве ладонью - нет, стебли были теплыми и сухими. Словно подернутая не то туманом, не то густой росой, странная тропа, слегка искривляясь, пересекала поляну от края и до края - от нас и до трех огромных сосен на другой стороне. - Ну что ты видишь, Костя? - тормошила меня за руку Лариса. - Куда ты уставился?! Это хуже всего - я ничего там не вижу!.. - Такой стала трава, по которой он ходит. Возможно, он не один тут прошел. Да и все они не один раз проходили... Надо пойти по тропе, и тогда мы узнаем, почему она такого цвета. И все узнаем! - Я не хо-чу! - категорически заявила Лариса. - Вот еще: буду ночью по каким-то тропам ходить. - Ну ладно. Я отведу тебя в Подлунную, а сам вернусь, если там еще ничего не обнаружили... А ты с Джеком пойдешь к бабке Анисье и будешь там ждать меня. Напротив деревни было пустынно и тихо. Ни мальчишек, ни кого-либо другого не было ни на этом, ни на том берегу. Ждать было нечего. Я переплыл реку и вернулся на лодке. Пока искал там весло, пока с Ларисой и Джеком переправлялся на другой берег, а потом вплавь обратно, прошло минут сорок. Почти бегом вернулся назад. Чтоб меня не увидели, пошел вокруг поляны и скоро оказался на другом конце пепельно-белесого диаметра, рассекавшего поляну надвое. От трех больших сосен я по этой диковинной тропе стал углубляться в лес. Минуя поляны и опушки, я быстро шел и бежал по тропе. Где было мало травы и цветов, там пепельный след бледнел или исчезал вовсе, и тогда я шел наугад. Утихли, попрятались птицы. Уже не мелькали, словно алые светлячки, пчелы. Лес угомонился. Но то и дело близко и далеко от меня стремительно метались над травами, торопились что-то найти огненноцветные бабочки. Я остановился, пробежав, очевидно, километра три. За лощиной, окруженной недалекими перелесками, открывалось обширное пустое пространство. На близком, округлом и покатом холме стояло освещенное низким солнцем большое строение без окон и дверей. Это было какое-то древнее, потемневшее от времени деревянное сооружение. Я, городской житель, никак не мог понять, что это такое. То ли деревянный ангар, то ли примитивная средневековая крепость? Я видел две стены строения - западную и южную - две стены, сквозь лесные прогалы освещенные закатным солнцем. "Неужели, - недоумевал я, - окна этого строения выходят на северную сторону? Но скорее всего эта деревянная крепость, возвышавшаяся словно бородавка на лысоватой голове, была вообще без окон, без дверей". Метрах в тридцати от нее ярко светились два человека. Один сидел, другой топтался вокруг, что-то делал. Он был ярко-каштанового цвета, сидевший был цвета фиолетового. До них было метров триста, так что голосов их я не слышал, да и говорили они, наверное, негромко, если вообще говорили. Я по белесой тропе помчался обратно. Казалось, в воздухе (и я не мог понять, где именно) поплыл вибрирующий, переливчатый аккорд. Тот, который мне слышался на художественном совете, когда взволнованно обо мне говорила Эмма Луконина, когда и сам я был сильно возбужден... Как будто кто-то невидимый непрерывно водил по струне, и звук метался по всем октавам. Он доносился то с одной стороны, то с другой, то сверху, как будто среди деревьев летала некая гавайская гитара или редкая, неистово поющая тропическая птица. Остро ударил знакомый запах побитой градом картофельной ботвы. Я выбежал к берегу километра за два до переправы. А напротив деревни оказался, когда солнце уже заходило. Здесь, как и прежде, было пустынно и тихо. Кроме меня, ни души. Там, где-то в деревне, зажегся яркий огонек. Наверное, лампочка над дверьми деревенского магазина. А над огоньком лампочки, высоко в светлом закате уже горела одна-единственная яркая звезда. Это была Венера. Я ждал, что вот-вот в другой стороне, напротив лампочки и звезды, над лесом, появится полная, полупрозрачная луна. Посреди реки, как тень, вниз по течению проскользила лодка. Один из гребцов был сливяно-фиолетового цвета. У другого тело было каштановое, а голова шафрановая. Мне показалось, что этот, с шафрановой головой, есть не кто иной, как Витольд Жилятков! Я решил немедленно перебраться на другой берег вплавь. Быстро разделся. Оглянулся - не взошла ли над лесом луна. По заросшей хризолитовой дороге со стороны пасеки медленно ехал велосипедист. По его смарагдовому цвету я догадался, что это Руслан Кукушицкий. Лихо тормозя, по кремнистому, поросшему травой берегу он съехал ко мне. Не слезая с велосипеда, стал на одну ногу. Круто повернувшись, раза три сильно ладонью ударил по искривившейся беседке и спокойно спросил: - Купался? Ну, как вода?.. А я на пасеку опять ездил, думал, ты там. Тихо на пасеке... По-моему, что-то ты путаешь с грабежом, Костя, - сказал он. - Подождем вестей с моста. Подлипки едва ли они минуют... - На пасеке, говоришь, никого? Ну и правильно!.. Никого их там нет и не может быть. Я обнаружил их след. Белесо-серая тропа, будто полоса туманной росы на траве, идет от деревянной крепости почти до самой пасеки!.. И представляешь, Руслан, этот мышиный след на пути к пасеке почти совсем затухает. Не зря он тут, этот след! - Слушай! - возмутился Руслан. - Что ты тут без конца все путаешь? Какой еще след? От какой крепости? - А эта, на стриженом холме которая. - А! На Лысой горе! - засмеялся Руслан. - Да это старинный сеновал. Лет сто назад построен. - Сеновал?.. Так вот там я видел двух. Один фиолетовый. А другой ярко-каштановый, - объяснил я ему. - Чудной ты какой-то парень! - Ну идем! Жаль, что ты в темноте не видишь. Ладно, может, скоро луна выйдет. - Луны не будет: новолуние в настоящее время. - Значит, придется с тобой водиться, как с Вадимом тогда. - Может быть, это косари у сеновала? - обдумывая что-то свое, проговорил Руслан. - Хорошо, проверим. Вообще-то надо бы в Остинку сообщить. - Когда?! Пока будем туда да сюда