переплывать реку, полчаса пройдет. Я не хочу терять ни минуты! - Ты громко говоришь, - заметил мне Руслан. - Тут ведь тихо - далеко все слышно. - Ты, Руслан, конечно, вооружен? - потише спросил я. - Да, пистолет... - Вот что: давай-ка мне пистолет, а сам - на ту сторону. - Пистолет нельзя... - улыбнувшись, мотнул Руслан головой. - Огнестрельное оружие. - Да ты понимаешь, что в темноте не увидишь их там! Новолуние ведь! Распугаешь - и все... В конце концов по окружной дороге Кукушицкий к Лысой горе во весь дух покатил на велосипеде. Я же, прекрасно видя ночной лес, трусцой побежал напрямик, надеясь быть у старинного сеновала минут через двадцать. НЕЧАЯННЫЙ ГИД На удивление скоро я с какого-то взгорка увидел знакомый стриженый холм. Словно зеленоватый череп с худосочными волосами, по склонам округлый холм был обрамлен редкими прямоствольными деревьями. А ниже по скатам густился дремучий кустарник. Мне казалось, что сизоватый, бледно-зеленый холм освещен высокой невидимой луной, - так сильно светилась на нем трава. И старинное деревянное сооружение без окон, без дверей темнело на вершине словно внушительная бородавка. К темному строению по сизо-зеленой округлости холма тянулась очень светлая, пепельно-белесая тропа. Мы с Русланом должны были встретиться у впадины, которая разделяла холм как бы на два полушария... Вдруг меня схватили за ноги! Я упал. Кто-то чем-то тупым ударил меня в спину. Другой вцепился в штанину. Пытаясь подняться, я схватился за чье-то холодное запястье... - Тихо ты!.. - раздалось у самого уха. Я уже понял, что запнулся и запутался в лежащем велосипеде! - Ты там все спицы выломаешь!.. - зашипел на меня Кукушицкий. Стоявшее в десяти метрах от меня деревце вдруг осыпалось, все хризолитовые ветки упали, и я увидел смарагдового Руслана. - Ну как маскировка? - подходя ко мне, шутливо спросил он. - Даже слишком хорошая, если так же замаскируются фиолетовые. Ну как тут? - Полная тишина. Ни души. Так что? - предложил он. - Идем проверим? Мы по низкому сизоватому покрову травы, рядом с лунно-белесой тропой двинулись к угольно-черному строению. На хризолитовом фоне холма оно виделось мне как темное пятно или провал. Руслан же едва его различал. На полпути я остановился. Откуда-то издалека донесся протяжный крик неизвестной птицы. - Стой! - едва слышно сказал я. - Видишь? - с надеждой в голосе прошептал Руслан. - Ну что там? - Ты слышал, как кричала птица? - Не-ет... - Вот черт!.. Значит, опять эта синестезия. Никак не привыкну: все по-разному... - Ты это насчет чего? - Понимаешь, у меня бывают явления синестезии. Это когда, например, какие-либо зрительные восприятия в сотни раз усиливают слуховые. Или наоборот... - Ну ты это брось! Понял? - зло прошептал он. - До этого нам: рассуждать еще тут!.. Мы скорым шагом пошли дальше. - Стоп!.. Слышишь? - схватил Руслан меня за руку. - Нет, не слышу. А-а!.. Так это опять эта птица. - Тихо ты!.. - теряя самообладание, зашипел он на меня. - Скрипнула дверь! Два раза. - Нет... А!.. - сам себе зажал я рот. - Там перед стеной стоят двое, - может, через минуту прошептал я. - Видишь? - Да. Один буро-фиолетовый, а другой кирпично-шафрановый... Что-то делают, но не пойму: не вижу, что у них в руках. Мы стояли не шелохнувшись. Минуты через три я увидел, как оба, только что вышедшие из сеновала, пошли в сторону пасеки. Едва они удалились, мы побежали к сеновалу. Строение было обширное - высокое и широкое, казалось, глубоко вросшее в холм. Чувствовалось, какое оно тяжелое и основательное. От него несло старыми, на ветрах и солнце пересохшими досками. Не думал я, что так выглядят старинные сеновалы. Хотя в полутьме я его, как и Кукушицкий, едва различал, тем не менее строение незримо подавляло своими размерами, своей пустотой. Дверь не была заперта. Руслан неслышно прошел вдоль нее, нащупал, звякнул железной щеколдой. - Присядь и загляни, - шепнул Руслан, - никого там нет?.. Я протиснулся в щель. Сколько ни вглядывался, ничего не увидел. Нигде ни души. Я уловил запах прелого сена, сухих досок и сырой болотной травы. И лишь теперь в правом углу различил слабое хризолитовое свечение свежесорванных древесных веток. Тонкий слой прелого сена сплошь был истоптан белесо-серыми следами. Мы обследовали весь сеновал. И в углу под травой и ветками нашли флягу из-под меда, такую, в каких обычно возят молоко или краску. Хмыкнув, Руслан сунул во флягу руку, понюхал палец и коротко сказал: - Камуфляж! - Что, не мед? - Мед-то мед, да только все это маскировка. Да, дело тут, по-моему, серьезное. Идем отсюда. Скоро они должны прийти. Мы положили флягу на прежнее место, завалили ее ветками, вышли из сеновала и прикрыли дверь. Остановились у первого же деревца, метрах в ста тридцати. Залегли и стали ждать. Через час в отдалении появились трое. Они шли со стороны пасеки. Один из них был темно-каштановый, почти умбровый, другой какого-то терракотово-фиолетового, а третий, толстый, чуть приотставший, кирпично-коричневого цвета. Они быстро подошли к сеновалу. Теперь и я слышал, как заскрипела дверь. Неизвестные вошли в сеновал. Мы подождали: не выйдут ли они обратно. - Ну что, - минут через пять спросил меня Кукушицкий, - пойдем? - Пойдем. - Будь осторожен. Мы бесшумно приблизились к сеновалу. Руслан с прежней осторожностью приоткрыл дверь. Я заглянул внутрь. Темно. В углу хризолитовым пятном светилась та же куча веток. Но в сеновале никого не было! - Там никого нет! - прошептал я. Сдвинув фуражку со вспотевшего лба, Руслан спросил: - А ты видел, что они входили? Слушай, Костя, а это не галлюцинации у тебя? У тебя ведь и со слухом что-то такое... - А ты слышал, как скрипела дверь? - спросил я его. - Да, слышал... Костя, тогда дело серьезное. Руслан решил слазить на крышу. На прогнившей крыше он ничего примечательного не обнаружил. - Десять минут первого, - раздумчиво сказал Кукушицкий, обойдя сеновал. - Должны они, по-моему, еще раз прийти. Надо сделать засаду. Мы вошли в сеновал. Слегка укрывшись ветками, засели в двух противоположных двери углах и стали ждать. Изредка негромко перебрасывались словом-двумя. Я размышлял, терялся в догадках. Что замышляли эти фиолетовые, умбровые и прочие типы? Чем они тут вообще заняты? Нервы мои были напряжены до предела. И вот наконец он появился. Один. Скрипнула и широко, настежь открылась огромная дверь. Он был ярко-фиолетового, какого-то ядовито-сиреневого цвета. Стоял в проеме настежь открытой двери. Была уже полночь, и тьма сгустилась такая, что действительно хоть глаз выколи - ничего не видно. Казалось, мы не в пустом сеновале сидим, а под открытым темным небом. Вокруг стоял густой запах сухих досок, меда и болотной травы. В широком дверном проеме, за слепящим сиреневым человеком мне видны были яркие ультрамариновые стволы близких деревьев, а далеко над ними, словно полоса слабой зари, светился далекой хризолитовой дымкой лес. А выше мерцали крупные звезды. - Кто здесь? - негромко спросил ядовито-сиреневый. - Накурили!.. Все сожгут, дотла. Кто же тут еще ходит?.. - еще тише сказал незнакомец. - Кого носит тут!.. Он взял флягу, быстро вышел из сеновала. Бросил звякнувшую посудину у двери. Шаги его стали затихать. - Руслан, - уверенно шепнул я, - идем! Больше здесь никого не будет. Там, где те, трое, скоро будет и этот. Мы выбежали из сеновала. - Ты видишь его? - спросил Руслан. - Да, он быстро уходит. Мы последовали за незнакомцем. Я его отлично видел. Он уже спускался с холма. Его фиолетовая фигура то скрывалась за деревом, то закрывала собой какой-нибудь ультрамариновый ствол. Кроме мертвых камней, о которые я изредка запинался, все остальное я видел очень ярко - деревья, траву, кусты, того человека. Сапоги Руслана изредка поскрипывали, но он все-таки как-то умудрялся идти почти беззвучно. Незнакомец прекрасно ориентировался в темном лесу. Он шел впереди нас метрах в семидесяти. Руслан, положив руку мне на плечо, шаг в шаг следовал за мной. Как только неизвестный вдруг останавливался - останавливался и я, а за мной Руслан. Мне показалось, что мы повернули и по берегу речушки идем в обратном направлении. Мы поворачивали, по кремнистому бережку шли назад к стриженому холму, на котором высился сеновал. Фиолетовый незнакомец нагнулся и, как мне показалось, начал беспорядочно двигать руками. Двигались его тело, руки, ноги... И я никак не мог понять, к чему он прилагает такие усилия. И только по звуку я понял: он передвигал камни, которые я, конечно, не мог видеть. Мы осторожно приближались к нему. И вдруг он исчез. - Быстрей! За мной! - шепнул я Руслану, схватил его за руку и увлек за собой. - Что там? - Он исчез... Запинаясь о довольно большие камни, мы пробрались к тому месту, где только что был некто фиолетовый. Редкие кустики травы вокруг светились сизоватым туманом. Я вытянул руку, и пальцы мои коснулись холодной неровной стены. Тогда я, ощупывая препятствие, нагнулся, сунул голову под нависший камень и увидел фиолетовое пятно. До меня едва доносились шорохи куда-то пробиравшегося незнакомца, дыхание Руслана. Теперь я услышал, как где-то совсем рядом, вытекая из-под горы, слабо журчит ручеек. - Следуй за мной, - шепнул я Руслану. Я полз по нагромождению камней, будто по разрушенной лестнице. Метров через сорок неровный потолок над нами стал повышаться: я все время проверял его высоту, поднимая над собой руку. Незнакомец выпрямился, зажег фонарик. Яркий луч заскользил по узким, неровным каменистым стенам. Скользнул около нас. Мы поднялись выше. Не приближаясь к неизвестному слишком близко, но оставаясь на таком расстоянии, чтобы в свете фонарика можно было различить окружающее, мы с Русланом шли по какому-то белесому берегу, скорее по уступу или карнизу. Справа от нас, внизу, поблескивали, отсвечивали сырые камни. А дальше и выше тянулась светлая, будто покрытая инеем, стена. Нечто белое, покрывавшее все вокруг (кроме ручья внизу) было похоже на тонкий слой снега. До нас стали доноситься какие-то голоса. Свет фонарика мало-помалу растворялся в другом свете, который исходил откуда-то снизу. По мере нашего приближения к другому, призрачному источнику света, голоса становились все отчетливее. Незнакомец исчез за уступом слева. Перед нами открылась тускло освещенная пустота. Легко угадывались белые сводчатые стены. Посредине этой сумрачной пустоты высилось, куда-то вверх уходило совершенно странное, непонятное сооружение. Мы прошли еще немного и увидели, что находимся в большой круглой пещере. Диаметр ее был метров сорок. Снизу, не видно откуда, поднималось и терялось вверху, во мгле, это странное сооружение из сизых, поблескивающих бревен. В вышине тускло блестевшего строения - нечто вроде высоченной тонкой башни - вызывающе белели аляповатые крестообразные оконца. Мы с Русланом подошли к краю уступа и увидели внизу перед собой небольшое озеро. Вокруг, на его заснеженном берегу, стояло больше десятка мужчин и женщин. Все эти люди были каштанового, коричневого, шафранового и фиолетового цветов. Один из них был светло-сизый и еще один цвета сепия. На фоне белых берегов они светились вызывающе ярко. Посредине озера плавал большой круг, утыканный по меньшей мере сотней горящих свечей. Здесь это был единственный источник света. Деревянное сооружение, уходившее куда-то в мрачный свод пещеры, основанием опиралось на противоположный берег тускло поблескивающего озера. Эти люди разговаривали совершенно спокойно, негромко, как в обычной обстановке. И вдруг тонко, тоскливо запела какая-то женщина. И все подхватили ее странную песню. Все запели пронзительно, нескладно - и вдруг спелись. Особенно выделялись самозабвенные женские голоса. И даже мужчины, казалось, старались петь в несвойственных им регистрах: "...господь Саваоф исполнь небо и земля славы твоея осанна и вышних благословен грядый во имя господне осанна в вышних. Аминь. Аминь". Песня эта оборвалась так же неожиданно, как и началась. Все они как ни в чем не бывало продолжали неторопливо разговаривать. Мы наблюдали за ними уже минут десять. Вдруг фиолетовый мужчина, кланяясь всем, во все стороны стал выкрикивать: - Вот и два! Два часа уж! Два, два, два! Слава предвечному! Минул год! И ныне, как и прежде, оживим воду, братья! И да быть водам голубым и светлым аки свод господний. Услышь, всевышний, рабов страждущих на земли твоя! И все ликующими голосами вторили ему: - Минул год! Вечная слава господу, вседержителю. Слава нерукотворным делам его. - Два, два! Благодарю тебя, создатель! Быть рабам твоим вечно на земли твоя и восславлять имя... Так говорили они почти одно и то же, кланялись друг другу и целовались. - Кушайте живу рыбу! Вкушайте же! - масленым голосом стал приглашать свою паству тот же фиолетово-сиреневый. - Вкусите живой рыбы - послание господа нашего через светлые воды его. Нам послание! От господа! И я пронзительно ясно вспомнил, как Ниготков у себя дома ел ночью сырую рыбину, как круто солил ее... Каждый из них извлек из озера приготовленную заранее, прицепленную к чему-то там рыбину. Словно цветные троглодиты на белом берегу, они полукругом расселись у темного озера. Каждый из них, держа рыбину за голову, похлестал ею по воде и без видимого удовольствия принялся есть. И тут я увидел сидящего в стороне человечка. Я вначале принял было его за лужицу среди заснеженных камней - таким ясно-синим был человечек. Он сидел в длинной рубашке. На его голове топорщился огромный аляповатый венок из веток и трав. Съев свою рыбину, Ниготков (теперь я узнал его) подошел к молчаливому человечку, взял его за руку и поднял с камня. Он протянул молчальнику рыбешку и сказал: - На, прикуси. Не упорствуй! Я тебе говорю или кто? - Я не хочу... - донесся тихий, тонкий голосок. - Ну не надо, брат Диомид! - Забудь это слово "ну"! - в масленом голоске Ниготкова появились прогорклые нотки. - Не столько понукать грех, как упорствовать! Он повернулся к озеру и речитативом протянул: - Братья и сестры, сотворите же умовение лица своего святой и светлой водицей - голубой аки свод создателя. Начали они умываться. Меня это все уже стало забавлять. Да если б не та бездонно-синяя лужица... - Пора вмешаться? - совещательно спросил меня Руслан. - Надо выяснить, что за граждане. Очень уж у них все по-особенному... - Подожди. - Год минул, братья и сестры! - снова затянул Ниготков. - Минутки бегут аки волны в океане-море. Да реки текут свои мертвые воды в океан-море!.. Братья и сестры, смоем с земли грешный след темных человеков. Оживим воды ныне! И придет утро, и придет день - и придет предсудный день великий... И в огне настанет нечистым тьма великая. Братья, молитесь! Молитесь и приблудитесь к богу! Все тихо, тоскливо запели: "Лестию змиевой райския пищи лишен. Господи воззвах..." А Ниготков продолжал: - Сказал мне пророк Назар, а пророку Назару говорил бог... Братья и сестры! И запросил к себе святой дух душу безгрешной Евгении. Да не посмеем, овцы, ослушаться святаго духа. Мне приказал пророк Назар... - тут Ниготков довольно-таки обыденно закашлялся. - Бог повелел пророку Назару, а пророк Назар приказал мне путем праведным оживить мертвую воду... И через то по повеленью божьему возлетит душа безгрешной Евгении во дворцы хрустальные к святому духу. И оживут воды всей земли заново и пребудут вечно святыми и светлыми на всей земли. А мы, братья и сестры, аки на небеса вослед душе безгрешной, возойдем на ту страждущую землю по ступеням сей священной башни... - Руслан, готовится преступление, - сказал я. - Раздумывать нечего. - Я вижу. - Здесь семеро мужчин. Не исключено, что у них есть ружья. - А нас двое. - Руслан, не забывай, что это фанатики. Но я кое-что придумал. - Что? - Давай мне пистолет и... - Нет, пистолет ты не получишь. Тут все-таки люди. - Я обещаю, что в них стрелять не буду. Время дорого. Ты лучше меня знаешь окрестности. А здесь лучше остаться мне. Положись на меня! Я кое-что придумал... А ты мчись за подкреплением. При мне, пока я вижу их в темноте, они свое изуверское дело совершить никогда не смогут!.. Я остался один. Радение "жрецов", "оживителей" воды, все больше и больше распалялось. Сто свечей на плавающем посреди озера круге довольно быстро таяли. Люди метались по берегу, дико вскрикивали, бормотали, смеялись, причитали. Ниготков подошел и взял девочку за руку. Она поднялась. Ей было лет одиннадцать. Я видел, что она пытается вырвать руку, с испуганным выражением что-то говорит ему. Но что, я, конечно, из-за воплей не слышал. Девочка стремилась Ниготкову что-то объяснить. Ей казалось, что он вот-вот ее поймет. Тот же говорил ей что-то незначащее, повторял одно и то же и увлекал за собой, вел по белому, сырому и скользкому берегу вспыхивающего ленивыми бликами озера. Я поймал себя на том, что не слышу ни голоса девочки, ни воплей фанатиков. И вдруг до меня донесся такой же плавающий звук, какой я неоднократно слышал, когда нервы мои были взвинчены до предела. Где-то вверху, то там, то сям, не то кричала странная птица, не то смеялась и плакала изгибаемая пила. Конечно, в действительности никакого звука не было. Мне только казалось, что я его слышу. Я по карнизу прошел шагов на десять влево и по скользкому каменистому откосу, опираясь на камни руками, стал спускаться к озеру. "Оживители" воды бесновались так неистово, что не замечали моего приближения. Я опасался, что у кого-то из них оружие может оказаться в руках раньше, чем у меня. Поэтому пистолет был у меня наготове, заткнут за пояс под рубашкой, расстегнутой от ворота до самой ременной пряжки. Видя эту маленькую девочку, которую упорно волок по берегу Ниготков, я вообще перестал испытывать страх. Как не стало вдруг его у меня тогда в деревне, когда я наклонился и поднял ребенка. Во мне клокотала какая-то невероятная, огненная энергия. Я левой рукой поднял камень и огненноцветным, самого себя слепящим факелом продолжал подходить к берегу затхлого подземного озерка. Вдруг стало тише. Очевидно, они все, один по одному, обратили на меня внимание и начали приходить в себя. Двое или трое бессмысленно глядели на меня, еще не в состоянии понять, почему становится так тихо. Ниготков повернулся и застыл. Он с девочкой был справа от меня, у основания башни, все остальные слева. Я не глядел ни на Ниготкова, ни на его паству. Я глядел на сто свечей, плавающих посреди озера. Мне было понятно: жертву собирались принести сразу же, как только погаснет последняя свеча. - Кто ты? - мягко, как-то вкрадчиво спросил меня Ниготков, продолжая держать девочку за плечо и напряженно вглядываясь в полумрак. Я стоял неподвижно, не отвечая на его вопрос. Вырванные из экстатического, восторженного бреда, молчали и его единоверцы. - Что тебе надо здесь?! - осознав смысл сложившейся ситуации, лишившись вдруг своего напускного благолепия, взорвался Ниготков. - Зачем явился?! Я где-то мельком слышал, что вот такие "оживители" воды и им подобные дико боятся посторонних, считая их посланниками дьявола. А тем более Игорь Словесный надоумил меня тогдашней своей "догадкой". И негромко, но внятно я проговорил: - Я антихрист. Я пришел спасти Евгению. Эффект был более чем потрясающий. Девочка, мотнув плечом, вырвалась от Ниготкова и бросилась на мой голос, в полумраке едва различая меня. - Куда ты, к антихристу?!. - закричал Ниготков. - Уведите меня домой! - кричала девочка, пробираясь по скользким неровным камням. - Вы же не с ними! Я знаю!.. Запинаясь, едва не падая, я бросился ей навстречу. Прижал ее горячую голову к своей груди и будто чужим голосом сказал: - Ничего не бойся! Ты спасена! Спасена. - Пойдемте на землю! - быстро шептала она. - Надо быстрей уйти отсюда!.. И в эту минуту в моем теле появилась какая-то необыкновенная легкость, а на сердце стало невыразимо светло и спокойно. Как тогда, в деревне, когда я после грозы глядел на близкую радугу, перед тем как вдруг услышал крик ребенка... И в этом подземелье вдруг что-то переменилось. Вокруг темного, тускло и лениво мерцавшего озера белые берега неожиданно стали тускнеть, стали темнеть и камни вокруг, будто "снег", быстро-быстро начали таять. Казалось теперь, что все вокруг покрыто белесым, пепельно-серым не то мхом, не то лишайником. И все разноцветные люди на берегу темного озера стали заметно утрачивать свои характерные цвета - они все ярче светились незнаемым цветом тау. - Нет, ты не антихрист! - исступленно кричал Ниготков. - Не антихрист он! Не верьте ему!.. Да что же это?.. - Он упал на колени. - Пойте "Милость мира"! Молитесь, дети мои!.. - Я вижу всех вас! - сказал я. - Вы знаете. И если хоть один из вас сдвинется с места, я обрушу на вас этот свод. И вы, минуя чистилище, окажетесь в аду. Как легко вот таких суеверных запугать всякой чертовщиной! Честное слово, мне даже жаль их стало. И самому неприятно от тех слов, которые я только что произносил. Но я вынужден был разыгрывать этот спектакль до возвращения Руслана с другими людьми. Ведь мне было понятно, что какого-то там сверхъестественного антихриста они боятся раз в десять больше, чем пистолета, который дал мне Кукушицкий. На круге посреди озера погасла последняя свеча. Вцепившись ногтями, девочка до боли сжимала мне руку. Я наклонился и шепнул ей: - Ты не бойся, ладно? Ничего со мной не бойся! - Ладно! - убежденно прошептала она. Мне показалось, что некоторые из "жрецов" незаметно приблизились к нам, пока мы разговаривали. Все бледно-тау-цветные, они стояли полукругом, как тогда в лесу. - Эй, куда ты лезешь! - грубо крикнул я. - Эй, ты!.. Я ж тебе сказал! Сейчас, - шепнул я девочке, - я выстрелю. В воздух, ты не бойся. - Страшно боюсь... - прошептала она как будто даже весело. Я немного отошел от нее и выстрелил на ту сторону, вверх над озером. Сдавленный гул заколыхался вслед за выстрелом и затих. Подземные отшельники лишний раз уверились, что я действительно вижу их в этой кромешной тьме, и никаких попыток что-либо предпринять больше не делали. И вот - наконец-то!.. - где-то вверху над нами, на самой вершине башни, "ведущей на небеса", что-то застучало, забрякало, зазвенело. С того момента, как эту пещеру оставил Руслан, прошло минут сорок. Над сводом, куда вонзалась эта бревенчатая башня-лестница с белыми оконцами, послышались торопливые голоса. В далекой вышине кто-то внятно сказал: - Ребята, вот он, по-моему, ход!.. Это дверь. Вот ручка! - Ну и чертовщина, - ответил ему другой. - Придумают же! Что-то заскрипело, звякнуло. Что-то там со скрежетом, сильно стали ломать. - Не сорвись: ступеньки скользкие... Где-то там, высоко под сводом пещеры, ударил яркий, ослепляющий свет. Луч туда-сюда метнулся по стенам вверху, по стенам же, причудливо неровным, начал спускаться ниже, ниже. - Эй! - крикнул Руслан. - Костя, как дела? Жив? - Нормально, - задрав голову, сдавленным голосом ответил я. - Вас сколько там человек? - Хватит... - безразлично сказал Руслан. - Ребята, не лезьте же вы все разом! Гниль ведь - вся эта башня. А то один там сорвется - и разом всех посшибает. Сквозь веки я все явственней ощущал теплый и ровный световой фон. Я потихоньку открыл глаза. Пещера была освещена обыкновенными карманными фонариками. Только слишком уж ярко, как мне показалось... ВОЗВРАЩЕНИЕ Я даже не заметил, как постепенно во всех окружавших меня людях почти бесследно растаял незнаемый цвет тау. Больше не виден был и тот белесый налет, который, кроме озера и людей, покрывал все вокруг и который я принял за иней. Я понял, что так виделась мне какая-то подземная плесень. Так вот откуда седой, мертвенный след на траве!.. Перегнившая до брожения болотная почва прилипала к подошвам посетителей пещеры, и они на своих ногах вместе с болотной гнилью выносили на поверхность споры грибка, который и поражал траву! Так появилась белесая тропа, которую я увидел вечером... По скользкой лестнице внутри башни мы с Женей поднялись на поверхность земли. Когда я вышел из сеновала, у меня закружилась голова. Наверное, я слишком устал за последние дни. А может, голова кружилась оттого, что здесь, на поверхности земли, был такой свежий утренний воздух - не то, что в затхлом подземелье. Или потому, что чистейший свет, разлитый над лесом по восточному небосклону, слепил меня своей прозрачной бездонностью. Когда я снова почувствовал себя легко и уверенно, я увидел, что слабые тау-цветные оттенки из всего, что меня окружало, совершенно исчезли. Я видел, как видел прежде! Как все! У меня было такое ощущение, как будто я после очень долгих странствий вернулся домой. Я поднял голову. Над зелеными, близкими и далекими лесами светилась огромная бледно-палевая заря. А над ней простиралось хризолитовое, а выше бирюзовое, а еще выше, над самой головой, синее небо! Мы с Женей медленно пошли по старой, заросшей дороге. Девочка молчала, смотрела по сторонам, словно кого-то надеялась увидеть. У нее было такое выражение лица, как будто она что-то пыталась вспомнить. И до чего ж она была бледна и худа. Огромные глаза да торчащие ключицы. А на скулах шершавые, розоватые лишаи. Мы шли с ней медленно, просто так, пока "оживителей" воды извлекали из подземелья и пока там, в сеновале, что-то выясняли и уточняли. Вокруг было очень тихо. С каждой минутой лес и окрестные поляны становились светлей и теплей. На деревьях давно уже щебетали и кричали птицы. А в близкой деревне орали петухи. - Сейчас май? - вдруг спросила она. - Или какой месяц? - Уже июнь. А что? - Просто так... А как вас зовут? - Костя. Фамилия - Дымкин. Мы с ней отошли от мрачного тяжелого сеновала метров на двести. - Когда тебя украли? - спросил я. - Давно, - ответила она и задумалась. - В том году, а может, и раньше. Тогда тоже было лето... Я купалась, а потом пошла домой. И брат Диомид позвал меня в свою машину... А когда мы отсюда домой уедем? Я уже маму плохо помню, - виновато улыбнулась она. - Вспоминаю, вспоминаю... - Скоро. Часов в восемь сегодня утром ты будешь дома! - улыбнулся я ей. - А где же ты жила? - Теперь? Или давно? - Где тебя прятали? - Под полом у брата Диомида. Там есть маленькая комнатка. А двери из толстых-толстых белых досок. Он меня давним летом завел туда, и я там все время жила. И еще там Оля была. Она там еще раньше меня жила. Мы с ней в куклы играли или вышивали. Но ее брат Диомид с миром отпустил домой, и я осталась одна. - Страшно было? - Скучно... Да и страшно, когда брат Диомид свет выключал. До заросшей дороги мы по кругу не дошли метров пятьдесят. По этой дороге, снизу из туманной низины мчался мотоцикл. Еще не поравнявшись с нами, мотоцикл остановился... (Я увидел, как по той же дороге из низины, словно сумасшедший мчится, высунув язык, Джек...) С заднего сиденья мотоцикла соскочила девушка, остановилась, замерла, глядя на нас. Мотоциклист покатил к сеновалу. - Это Лариса, - улыбаясь, глянув на меня, спокойно сказала Женя. - Моя сестра. Я и так видел, что это Лариса. Она бежала к нам. - Женька!!. Женя!.. - побледнев, закричала она. - Неправда! Неправда!.. - Подбежала, схватила ее в объятия... А девочка улыбалась и не по-детски сдержанно смотрела на Ларису с выражением снисходительного удивления. Сквозь ее наивную доброту и спокойную улыбчивость просвечивало все ее непонимание невероятности происходящего: очевидно, она всегда была уверена, что такая встреча обязательно произойдет. А вокруг, радуясь не меньше нас, носился Джек. Я только теперь обратил внимание, что Лариса в ярко-зеленом, с изумрудными отливами платье. Да, волосы у нее каштановые, золотисто-умбровые. Цвет лица - персиковый. А глаза!.. Зеленые, каких я никогда не видел. Зеленые, небесно-зеленые - такой иногда бывает средина весенней зари... У меня снова возникло такое ощущение, как будто я только что вернулся домой из далеких и долгих странствий. - Лариса, - сказал я, - когда ты подбежала к нам, я вспомнил, что ты говорила мне о ней, о Жене. А до той минуты и не догадывался, что это именно она и есть. - Что говорить... Ведь мы считали, что она утонула. Ах, Женя, Женя! А как мама узнает?.. - Ее надо подготовить, - сказал я. - Вначале надо сообщить вашему отцу. - Мама же все знает! - неожиданно заявила Женя. - Она ведь цветы мне посылала с братом Диомидом - розы. И велела ждать и терпеть... И не плакать до самой встречи... Он мне говорил... Так вот для чего он покупал розы! Мы переглянулись с Ларисой и ничего не стали объяснять Жене. Приехала медицинская машина, а за ней милицейская. Из широченной двери пепельно-черного сеновала вышел и побежал к машине Руслан. Я его даже не сразу узнал, видя его в обычной разноцветной одежде. Мы пошли к угрюмому сеновалу, где перед дверью уже стояли две автомашины, мотоцикл и толпилось немало народу. Навстречу нам быстро шел высокий строгий человек. Из-под его плаща виднелся краешек белого халата. - Вас как зовут, девочка? - спросил он. - Женя? Как вы себя чувствуете? - Хорошо, - пожав плечами, тихо проговорила она. Врач горько усмехнулся. - Ну, пойдемте, Женя, в машину, - сказал он. - Здесь еще свежо. Скоро мы вас отвезем домой... Когда мы проходили мимо широко открытой двери диковинного сооружения, я приостановился. Из внутреннего полумрака пустого строения, как бы проявляясь на фоне темного экрана, к обширному проему двери рядом с Горшиным шел Ниготков. Он был уже не ниготкового цвета. Обычного цвета лицо, руки, обычного цвета одежда. Только на коленях его песочно-серые брюки были мокрыми и поэтому казались черными, будто заплатанными. Следом за ним торопко шагал тот дядя, который отдал мне Джека... Выйдя из сеновала, Ниготков мельком взглянул на меня, сделал рукой неопределенное движение... - Жаль, - сказал он, - не удалось мне с тобой по-настоящему побеседовать... - Побеседуйте, Демид Велимирович, лучше с прокурором. - Все порушили... - провещал он и неожиданно остановился передо мной, стоял на кривоватых ногах неподвижно, как на деревянных. - Все погубите! Уж и водицы живой испить нет источника! И ты - запомни это - душу в мертвую воду не вдохнешь. - Вам кажется, что вы мудрый хитрец, Ниготков. Но вы просто помешались. Раз ценой другой жизни взялись вроде бы оживлять воду! Но в обмен на жизнь ребенка вы никогда не напьетесь, Ниготков. Вы уже пили, да только что-то у вас все губы пересыхают. В глазах его проступила перламутровая муть. Не знаю, было ли ему что сказать. Раньше не говорил. А теперь не было времени. Повернулся он и, будто и не останавливался, потопал за тем дядей, имени которого я не знал. Ко мне подошли Лариса и Женя. Поверх нелепой рубахи на плечи девочки был накинут чей-то плащ. - Мы сейчас уезжаем, - сказала Лариса. - Здесь так врачи решили, что в этой деревеньке Подлунной Женю у кого-то там уложат спать. Уж сколько проспит, но непременно сейчас же. Ей это совершенно необходимо, потому что она ночь не спала, да и нервно истощена. А то ведь пока еще до Остинки добираться, да потом на электричке... Я видел, что Лариса взволнована и говорит, говорит... - Совершенно верно, - прервал я ее. - Прежде всего надо сделать все, чтоб к ней начали возвращаться силы. А обследования - это дело третье. И нечего ее тормошить. Хотя она вот и улыбается. А ведь устала. - Да не устала я. - Не устала! - вроде бы строго сказал я. А она все с лету понимала, видела, какая это у меня строгость. - Вы, Костя, - сказала она, завязывая на груди рукава плаща, - сильней меня устали. - Это почему же? - удивился я. - Я ведь взрослый. - И потом он все-таки мужчина, - сказала Лариса. - Ну и что, - сказала она. - Я привыкла к тернистому пути, а вы нет. - Ох, ну и Женя!.. - вздохнула Лариса. - Слова-то у тебя какие: "тернистый путь"! Я просто мечтаю, чтобы ты стала обыкновенной девочкой. - Да уж ладно, стану, - поглядывая то на меня, то на Ларису, сказала она. Мы сели во врачебную машину. Доехали до деревни Подлипки. Там по мосту переехали через реку и скоро были в деревне Подлунной. В доме полной немолодой женщины - у сердобольной и предельно участливой Татьяны Петровны - Женю напоили теплым молоком с медом и уложили спать. Лариса уехала на станцию Остинку с врачами, которые должны были вернуться за Женей в полдень. В доме с девочкой осталась одна хозяйка. Татьяна Петровна села у окна вязать - специально, чтоб ее однообразное занятие успокоило и усыпило Женю. С берега реки я вернулся часа через три. Если б не дождь, краем захвативший деревню (от которого я спрятался под какой-то обширной крышей, где похрамывала одинокая лошадь), я пришел бы к дому Татьяны Петровны в полдень, как собирался. А пришел вовремя. Женя, видно, давно уже проснулась и скучала. Я увидел ее во дворе. Она сидела на коротком изрубленном бревне, около поленницы в глубине двора. Вначале и не узнал ее, подумал, что это какая-нибудь здешняя, деревенская девочка. Не узнал, может, потому, что солнце не светило, было пасмурно из-за обширной, стороной шедшей тучи. Женя была в светло-желтой кофте и светло-голубой юбке. Когда я вошел в калитку, она увидала меня, поднялась и через сырую дворовую лужайку побежала мне навстречу. - Доброе утро, - печально и светло улыбаясь, тихо сказала она и повисла у меня на руке. - Привет, привет! - остановился я. - Как самочувствие? Выспалась уже? - Да... Что-то заволновалась во сне и проснулась. Но спать не хочу больше. Ничуточки. - Тебе бы побегать, попрыгать, поскакать или искупаться, чтоб устала как чертенок. Вот тогда выспалась бы. - Костя, а знаете что!.. Скажите, а вы знаете, до железной дороги очень далеко? - Нет, километров пять. - Правда, ведь можно пойти пешком? - Тебе не разрешат. Ты слишком слаба. - Как мне хочется идти, идти но лесу или по лугам!.. Вы видели, сколько цветов в лесу? Пойдемте, Костя! Правда, я дойду! - Посмотрим. Если дождя не будет. - Да он уже был. В калитку быстро вошла Татьяна Петровна. В зеленом с белыми цветочками фартуке, полная, с заботой и старанием в самом облике, торопливо шла к нам, держа что-то в руках. - Ну-ка, на вот, примерь. - Подала она Жене синие сандалии. - Впору будут... Женя побежала к изрубленному бревну, где сидела. Села там, надела носки, сандалии. Вернулась к нам. - Ну подошли? - наклоняясь, опасливо спросила Татьяна Петровна. - Подошли, подошли! Вот и хорошо. Теперь доедешь. Скоро и машина прибудет. Тут близко. Они мигом управятся... - А мы пешком пойдем, - сказал я. - Ох, ну смотрите, - видно не имея обыкновения слишком настаивать на своем, примирилась Татьяна Петровна. - Пойдемте, хоть поешьте на дорогу. Мы отказались. Не хотели есть. Она быстро ушла в дом. Так и есть: скоро вернулась с сеткой, набитой всякой едой. - Нате на дорогу. - Татьяна Петровна, да когда же мы съедим все это? - засмеялся я. - Бери, бери! Будет охота - поедите. А нет, так все равно меня ругать не будете. Дома поедите. Мы вышли из ограды. - А ну-ка, стойте... Татьяна Петровна торопливо пошла вдоль оград. Через два-три двора остановилась. Там около чьих-то ворот стояла запряженная лошадь. Длинный пожилой мужчина в черном пиджаке и темно-синих брюках брал с телеги охапки свежескошенной травы и бросал за ограду. Рукой показывая на нас, Татьяна Петровна что-то все говорила ему, а он продолжал заниматься своим делом. Отвязал лошадь, подъехал к нам. Поздоровался. - Ну, вот и доедете, - подошла и довольно сказала Татьяна Петровна, - и я буду спокойна. Такая в общем-то обыкновенность, а Женя была счастлива. Я видел. Как же ей было интересно! Чти вдруг оказалось: на телеге поедем к железной дороге, сидя на траве. И повезет нас по лугам и через лес эта буланая, усыпанная охвостьями сена лошадка. А этот загорелый молчаливый мужчина в сапогах вроде бы сердито будет покрикивать на лошадку: "Но-о!.. Пошла!.." Я помог Жене взобраться на телегу. Она села посредине, в ворох привядшей травы. И, видно, боялась, что кто-то вдруг отменит все это... - А ты, паренек, садись с той стороны, - сказал мужчина. - Чтоб не переваливать... Что, поехали? - До свидания, детки! В гости приезжайте. Женя еще несколько раз крикнула "до свидания". А Татьяна Петровна, одной рукой держа фартук, стояла около своих ворот и махала нам вслед... И покатили мы, затарахтела телега. У края деревни выскочили откуда-то, звонко лая, две-три собачонки. Колеса мягко стучали по прибитой дождем пыли. Сзади от колес вверх летели и ложились вдоль двух белесых полосок свежего следа спрессованные пластинки земли. Скоро мы оказались в березовом лесу. Неторопливо спустились в низинку, поросшую густой травой, камышом и осокой. По деревянному мостку миновали тихий ручей. Стали подниматься вверх. Медленно, полого - все выше, выше... Быстро, вдруг вышло из-за тучи солнце. И все вокруг осветилось - ярко, до боли в глазах. Заискрилась вдоль дороги трава. Влажно и горячо засветились листья деревьев, по которым только что перед нами прошумел дождь. Березовый лес мало-помалу кончался. Все ясней открывались далекие, обширные пространства. Лишь там и сям посреди густых трав стояли одинокие и небольшими группами сосны, да кое-где живописные островки кустов. Ясно, далеко видны были густо-зеленые луга. А голубоватые лесистые холмы простирались до самого горизонта. - А что там синее? - спросил я. - Там озеро? - Где?.. Не-ет, это там лен, - ответил Иван Трофимович. - А там справа - пар. А за льном, там озимые будут. - А то что, белое? Будто цветущий сад? - Это гречиха цветет. Но-о!.. Пошла!.. Некоторое время ехали молча. - Ой, смотрите!.. - коснулась моего плеча Женя. Я обернулся. Когда она появилась? Радуга! - Какая красивая... - восторженно прошептала Женя. Великолепная широкая радуга повисла над лесом, яркая и чистая повисла, казалось, над всем миром и видна была отовсюду. Такое было ощущение, что вся земля была здесь, в пределах дальнего горизонта, и все люди жили на этой красивой земле, увенчанной великолепной высокой радугой. Было такое чувство, что все люди на минуту оторвались от своих дел и теперь, будучи в разных местах - но все в одно время! - стояли и глядели на это диво, которое не длится долго. И Иван Трофимович обернулся, несколько мгновений как бы оценивающе глядел на красно-желто-зелено-синюю дугу, поглядел так, будто она была особой приметой и принадлежностью его деревни, и коротко, убежденно сказал: - Радуга!.. Радость-отрада. А вон за вами, кажись, едут. Он свернул с дороги, остановил лошадь. Навстречу нам по прямому участку дороги мчалась врачебная машина. Не приостановившись, пронеслась мимо и укатила. - Эк их! - круто оборачиваясь вслед машине, удивленно воскликнул старик. - Неужели не признали они нас? - Подождем на обочине, - сказал я. - Может, вернутся. - Да что их на телеге ждать! Машина быстрая, догонит! Я кивнул на Женю. - Пусть посмотрит... Женя сидела на траве посреди телеги, повернувшись назад, к задним колесам. Положив подбородок в ладони, а локтями опершись на колени, задумчиво глядела на радугу. - Много красного цвету в радуге, - после недолгого молчания, как бы в назидание нам, сказал Иван Трофимович, - значит, скоро быть ветру. Женя, как будто этот вопрос давно и неотступно ее занимал, но она о нем забыла, а теперь вдруг вспомнила, обернулась и спросила: - А отчего бывает радуга? Я не знал, как ей ответить попроще, не отвлеченно. Не стал, не хотелось ей объяснять, что это солнечный спектр в пространс