или в багажник, трейлер закрыли и укатили прочь. Дима Ветров по кличке Хряк сидел в компании с двумя своими приятелями в грязной забегаловке близ площади Маяковского и глушил вот уже вторую бутылку попахивающей сивушными маслами самопальной водки. Дима Ветров был типичный представитель уголовных низов, лишившихся в городе Ахтарске средств к существованию благодаря созданию промышленной полиции. К своим двадцати семи годам Хряк успел отсидеть аж четыре срока. Последний раз он сел по просьбе своего бригадира, некоего Лени Крючка, бывшего подручным самого Премьера, главного ахтарского вора. Крючка и Хряка застукали могутуевские менты, когда они с помощью утюга выбивали из задолжавшего коммерсанта причитающиеся им башли. Хряк, по совету адвоката и с согласия подмазанных ментов, взял все дело на себя и ушел на год топтать зону. За это Крючок и Премьер обещали ему позаботиться о матери (старой школьной учительнице, к которой Хряк питал неожиданную для подобного бугая привязанность), а по возвращении - две штуки баксов. Сидел Хряк недалеко - в ИТУ, расположенной на западной окраине Ахтарска, и откинулся месяц назад. Он вернулся в совсем другой город. Премьер был убит еще летом. Крючку на той же разборке прострелили почку, он хворал две недели и уж совсем было поправился, когда в окно одиночной палаты, где он лежал, кто-то шмальнул из гранатомета. В городе глухо поговаривали, что это сделали калягинские менты, или не менты - черт ее разберет, что это за структуру завел при себе Сляб. В общем, Крючок был крутым мэном, и после смерти Премьера мог занять его место. Поэтому промышленная полиция была заинтересована в том, чтобы этого не произошло. Мать, о которой братва обещала заботиться, как раз пока Хряк парился на зоне, заболела воспалением легких и умерла. Хряк вернулся в мир, где не было матери, не было Крючка, и даже двух тысяч баксов, которые ему обещали после отсидки, тоже не было. Работать Хряк не умел и не хотел. Он сунулся было в промполицию, куда ушли работать некоторые знакомые, но ему ответили, что с неснятой судимостью в промполицию не берут. Немного поразмыслив, Хряк натянул на себя черную шапочку с вырезами для глаз, откопал схороненный в огороде ТТ и грабанул небольшой магазинчик, торговавший книжками и видеокассетами. Выручка оказалась более чем скромной, около трехсот долларов, но на некоторое время Хряку хватило. Будучи человеком бесхитростным от природы, Хряк даже и не подумал скрывать источник скромного капитала, позволявшего ему регулярно пить водку в излюбленном им местечке "Три птенчика". Он и не подозревал, что имя человека, ограбившего магазинчик, Вовке Калягину сообщили спустя два дня после печального происшествия. И быть бы Хряку битым в ментовке до полной сознанки, если бы у Вовки Калягина не образовались внезапно другие планы. Итак, Димка Хряк кушал водку в компании двух неопрятного вида личностей, и громко жаловался на Вовку Калягина, устроившего, по его выражению, из воровского города полный бардак. Он долго пил и долго жаловался, а когда сознание его в очередной раз прояснилось, то Дима Хряк обнаружил, что один из его собеседников уже упал, а место его занял другой, белобрысый молодой парень со светлыми волосами и в приметном зеленом пуховике. - Он кто такой, Каляга? - сказал Хряк парню, - он такой же, как все. Мы ему как-то стрелку забили. Приехал на двух "бимерах" и пальцы гнул, как любой блатной. - Вот и Моцарт то же говорит, - согласился белобрысый, - мол, если ты уж обандитился, обратно дороги нет. Хряк даже слегка протрезвел. - А ты откуда Моцарта знаешь? - спросил он. - Слухом земля полнится, - ответил тот, и из кармана его волшебным образом на стол явилась новая бутылка с улыбающимся Распутиным. Они выпили еще раз, и еще раз, и пьяному Хряку было трудно уследить, что новый знакомец не пил водки, а только окунал губы в стакан или аккуратно выплескивал пойло за случившуюся рядом батарею. - Калягин - хитрая крыса, - сказал старый приятель Хряка, Васька, пивший с ними, - у него все в городе схвачено. - Ничего у него не схвачено, - возразил Хряк, - лох он, как и все менты, и кинуть его проще простого. - А ты кидал? - поинтересовался новый приятель. Хряк только молча оскалил зубы. Они допили одну бутылку, и вторую, и как-то само собой зашел разговор о покупке третьей, но тут обнаружилось, что у Хряка из кошелька куда-то пропали деньги, а у остальных собутыльников их и вовсе не было. Денег Хряку было не жалко, и он вообще точно не помнил, кончились они или нет, но душа горела и просила выпить, и кто-то, кажется новый знакомый, сказал, что надо пойти и попросить выпивку в прикрученной точке. Хряк сказал ему, что прикрученные точки в Ахтарске кончились, и тогда новый знакомый ухмыльнулся и сказал, что, видать, в Ахтарске слабые живут ребята. - Пора ваш город на понятия ставить, - сказал новый знакомый, щеря желтые зубы, - распоясались тут, блин... Хряк ответил, что Калягин крутой мент и что любому, кто сунется к ларькам, Калягин очко порвет на фашистский знак, на что новый знакомый засмеялся и сказал: - У комбината проблем выше крыши, станут они тут о ларьках дергаться. Сейчас кто первый начнет, тот под себя всех и подгребет. Только не таким трусам, как ты, начинать. Эти слова произвели изрядное впечатление на Хряка, и он начал бить себя в грудь и говорить, что не трус. Новый знакомый стал говорить, что трус, и тогда Хряк сказал, что вот прямо сейчас пойдет и пробьет какую-нибудь точку. Новый знакомый сказал, что он постоит в сторонке и посмотрит, каков Хряк в деле, и если все пойдет путем, то он замолвил о Хряке словечко перед Моцартом. Спустя пять минут пьяная компания вывалилась наружу. Хряк зашел домой и забрал хранящийся в тряпочке ТТ. Он плохо соображал, что делает, и новый знакомый все время подзуживал его, и Хряку с Васькой было обидно, что ахтарских братков считают за трусов. Они снова вышли на морозную улицу, прошли квартал и ввалились в небольшой круглосуточный магазинчик. В магазинчике торговали съестным, а в углу стояла выгородка для аптеки. Хряк подошел к прилавку и, ткнув в молоденькую продавщицу стволом, потребовал, чтобы та позвала заведующего. Оглянувшись, он заметил, что новый знакомый куда-то смылся, и решил, что у заезжего дурака заиграло очко. Зато собутыльник Васька вел себя очень хорошо и даже, протянув руку, сцапал с витрины и начал кушать шоколадный батончик "Спикере". - Собирай бабки! С тебя полштуки за месяц, - орал пьяный Хряк, тыча стволом в растерявшегося заведующего, - пожалуешься, зароем! Бледный заведующий согласился на удивление легко. Он погрузил в сумку новоявленной крыши две бутылки водки, а относительно денег сказал, что продавщица Света сейчас их принесет. Света бегом бросилась в подсобку и там, задыхаясь, набрала номер главного управления промышленной полиции. - Дежурный слушает, - откликнулся в трубке молодой голос. - Позовите Лешку, - закричала Светка. - Какого Лешку? - Брата моего, который с Камазом! Вадик, это ты? - Светик, что случилось? - изумился дежурный, наконец признав в телефонной истеричке недавнюю знакомую, которая появилась в городе после того, как ее московский хозяин, ходивший под долголаптевскими, популярно объяснил Светке, что сестре ссучившегося бандита не место на Юго-Западе. - На нас наехали! - Кто? - Здешний алкаш! Димка Хряк! Стоит, в дугу пьяный, большой размахивает! Он месяц назад из колонии! - Один? - Нет, с ним второй, тоже здешний, Васька его зовут... - Спокойно, Светик, - сказал дежурный, - все под контролем. Подержите их в магазине. Совещание в промполиции затянулось до десяти вечера. Ничего особенно на совещании не обсуждалось, просто Вовка Калягин ни с того ни с сего решил подбить баланс под кучей накопившихся у структуры проблем. Витя Камаз беспокойно ерзал на стуле, поглядывая то на часы, то на очередного докладчика, который распинался по поводу взаимодействия с областными правоохранительными органами. - Слышь, - наконец не выдержал бывший долголаптевский бригадир, - кончай ахинею пороть. Я в кабак хочу. - И Витя Камаз похлопал себя по мощной борцовской груди. Калягин взглянул на своего зама с таким выражением, с каким канарейка смотрит на дохлую гусеницу, и уже открыл рот, чтобы гавкнуть что-то чрезвычайно нелицеприятное, когда в кармашке его зазвонил сотовый телефон. - Калягин слушает, - сказал Вовка. - Это я. Посылка на месте. Калягин буркнул в трубку что-то утвердительное и сунул мобильник в карман. Докладчик проговорил еще несколько фраз, пока Вовка Калягин, в свою очередь, не зевнул вслед за замом. - Закругляемся, ребята, - сказал он, - одиннадцатый час. Участники совещания нестройной цепочкой начали вытекать в коридор, и тут из своей стеклянной выгородки выскочил дежурный. - Владимир Авдеевич, - заорал он Калягину, - на магазин рэкет наехал! - Какой магазин? - На Первой Коммунистической, круглосутка, там еще Светка работает, ну. Черта сеструха! Камаз побледнел. - Дивное дело, - процедил Калягин, ни к кому особенно не обращаясь, - вот у меня и рэкет уже не только в замах... Кто наехал-то? - Два местных хмыря, в стельку бухие... - Патрульную выслали? - Отставить! - заорал Камаз, - сам разберусь! Из-под его служебного "Ниссана" во все стороны брызнул снег, когда джип сорвался с места на второй скорости. Первая Коммунистическая находилась буквально в пяти кварталах, в центре города, и круглосуточный магазин всем сотрудникам промполиции был прекрасно известен. Наглость Хряка (а что это был Хряк, Камазу успели рявкнуть в трубку уже в пути) казалась невероятной и объяснимой только пьяным состоянием бывшего рэкетира. Впоследствии все рассудили, что если бы речь шла о точке, не столь хорошо знакомой бывшему бригадиру, или если бы Светка не опознала в налетчике хорошо известного ей кадра, Камаз заподозрил бы неладное. Но тех двух минут, за которые "джип" с Камазом преодолел пять кварталов, калягинскому заму хватило только на то, чтобы выдернуть из кобуры ствол, который, кстати, в нарушение всех инструкций являлся не табельным "макаром", а любимым и престижным "зиг-зауэром". Так уж случилось, что все патрульные машины в этот момент были в разгоне, прохаживаясь по дальним неосвещенным окраинам, где вероятность преступлений была куда выше. Первая Коммунистическая была тиха и пустынна. Круглосуточный магазинчик "Золотая нива" переливался яркой розовой вывеской, кругом все пряталось в морозе и тьме, с противоположной стороны неширокой улицы щерилась темная подворотня. Магазинчик был учрежден на первом этаже, но довольно высоко от земли, к нему вела широкая лестница, расположенная снаружи здания, и обледеневшие под ногами покупателей ступеньки отражались в мигающем свете вывески. Шины "джипа" бешено завизжали, тупая морда чуть не ткнулась в крышку люка, через который сгружали продукты, Камаз выскочил из "Ниссана" и бросился вверх по лестнице. И в этот миг раздались выстрелы. Стреляли из подворотни, из автомата Калашникова, в три рожка, простреливая насквозь и пустое пространство улицы, и джип, и беззащитную, ничем не прикрытую каменную лесенку. Первая же очередь отшвырнула Витю Камаза, бежавшего по ступенькам, к стене, жалобно зазвенели разлетающиеся стекла "джипа", шальная пуля пробила шину, и "Ниссан" вздрогнул и осел. Камаз еще успел выстрелить, не целясь, из ствола, бывшего у него в руке. Пули, выпущенные им, ушли куда-то безвозвратно в черный ночной воздух, и тут же новая очередь из подворотни перерубила его пополам. Дверь магазинчика распахнулась, на пороге появился Димка Хряк, переполошенный выстрелами, и его подельник. Очередь аккуратно ударила в то место, где стояли незадачливые рэкетиры, и Хряк упал в заплеванный коридор, то ли мертвый, то ли раненый, то ли просто перепуганный до самых печенок. Из подворотни выбежала темная фигура с непропорционально удлиненной автоматом рукой, бросилась к лесенке, но тут в конце улицы вспыхнуло сине-розовое зарево, взвизгнула милицейская мигалка. - Патруль приехал, сваливаем! - гаркнули фигуре из подворотни. Она повернулась и исчезла. Времени на контрольный выстрел явно не хватало. Сразу же за патрульной машиной перед магазинчиком затормозил темно-серый джип, из него выскочил Вовка Калягин со стволом в руке. - Подворотня! - гаркнул Калягин. Патрульные менты ломанулись в подворотню, но там уже никого не было, только на истаявшем, похожем на испачканное белье снегу лежали три брошенных АКСУ. Калягинские ребятки побежали дальше, где-то в глубине двора грохнули выстрелы, один раз и другой. Сам Калягин никуда не торопился. Он подобрал один из автоматов, неспешной походкой пересек улицу и поднялся по лестнице. Витя Камаз лежал на нижних ступеньках темной кучей, головой вниз. Глаза его были широко раскрыты, и в мигающем свете проблесковых маячков и розовой вывески было видно, как откуда-то из-под него по ступеням стекает красная парная струйка крови. Чуть повыше лежали двое: Хряк и его подельник Васька. В этот момент Дима Хряк поднял голову. Видимо, пули не задели его или несильно ранили, и теперь он таращил на Калягина стремительно трезвеющие глаза. Чем-то Дима Хряк был изумлен до невероятия. Вовка Калягин подкинул в руке автомат и выщелкнул пустой рожок. Откуда-то из кармана он достал новый рожок и с хрустом всадил его на место. Димка Хряк испуганно гукнул. Новая очередь, с расстояния двух метров, разнесла ему голову. Начальник промышленной полиции города Ахтарска обежал взглядом вокруг, остановился на мгновение глазами на серых ошметках мозга, забрызгавших лесенку и капот расстрелянного джипа. - А еще говорили, что Дима Хряк не имеет мозгов, - нравоучительно сказал Вовка Калягин, обращаясь главным образом к своему неподвижному заместителю. Сбежал с крыльца и растворился в сером сумраке подворотни, бросив там же вторично использованный "калаш". С обоих концов улицы уже вставало синее проблесковое зарево: к месту расстрела съезжались патрульные машины со всего города. На следующий день, около одиннадцати часов утра, в кабинете и. о. гендиректора Дениса Черяги состоялось совещание, которое с некоторой натяжкой можно было считать производственным. Вопрос о производстве действительно обсуждался, но помимо четырех или пяти замов, на совещании присутствовали: командир ахтарского СОБРа Алешкин, опухший от вечной пьянки начальник городского УВД Александр Мугутуев и, конечно, сам Вовка Калягин. Представители правоохранительных структур вид имели хмурый и небритый. Дикая охота на убийц Вити Камаза продолжалась всю ночь: выезды из города были перекрыты СОБРом и промполицией, на ноги были подняты все до одного работники, на улицах вооруженные патрули останавливали машины и шмонали их от колеса до бардачка. В одиннадцать утра местная телестудия вновь показала кадры, отснятые вчера на месте трагедии: Виктора Свенягина, остекленевшими глазами глядящего вверх, в усеянное звездами небо, искалеченный в пух "джип" и Диму Хряка, распластавшегося раздавленной лягушкой на пороге магазина. Потом в объективе нарисовалось скорбное лицо Владимира Калягина, который заявил, что сделает все возможное для раскрытия преступления. - Это первое подобное преступление в нашем городе, в то время как соседние районы содрогаются от бандитского беспредела, - заявил Вовка Калягин. - И я гарантирую, что мерзавцы не уйдут от ответа. Граждане Ахтарска могут спать спокойно. - Да, - сказал Черяга, когда Калягин исчез из кадра, а мертвые глаза Камаза на экране сменил рекламный ролик ахтарского магазина "Мир дубленок", - красиво сделали Витю. Так что же там все-таки произошло? - Что-что, - процедил сквозь зубы Калягин, - медленней на вызовы ездить надо, вот что. Классно его развели. Наняли какого-то зэка, из бывших премьеровских ребятишек, он полез в "Золотую Ниву", Витька, естественно, бросился на выручку... - И кто же его нанял? - голос Черяги был сух и неприятен. Калягин как можно натуральней пожал плечами. - Да кто ж теперь скажет? Пили они часа за два с каким-то хмырем, белобрысым, невысокого роста. Всего вероятней, что хмырь этот уже восемь часов как поменял цвет волос. - И хмыря, разумеется, не задержали и не задержат, так? - спросил сквозь зубы Черяга. - Денис, у тебя к кому конкретные претензии? - спросил сбоку командир СОБРа Алешкин. - У меня ребята не спали ночью ни минутки. - У меня претензии к промполиции города, - развалившись в кресле, сказал Денис. - Нас уверяют, что Вова Калягин обеспечил в Ахтарске порядок, как в военном поселении. А у него мочат его собственного заместителя. Которого он очень не любил. Я извиняюсь, получается одно из двух. Либо когда мне вкручивают о порядке в Ахтарске, - это все туфта. Либо... Черяга многозначительно не продолжил фразу. Вовка Калягин подался вперед. - Мой так называемый заместитель был долголаптевский бригадир. С точки зрения его шефа, он продал лично Коваля - раз, и воровскую идею - два. Может, я и промполиция, а не РУОП, но по мнению долголаптевских, Камаз был бандитом, а стал ментом. Такое не прощают. Денис развел руками. - Ну хорошо, а завтра долголаптевские решат, что я там кого-то предал. Они что - тоже приедут в город и среди бела дня меня убьют? В городе, который из-за беспорядков почти на военном положении? - У вас какие-то конкретные предложения, Денис Федорович? - спросил Калягин. - У меня такие предложения, что если человек не может обеспечить безопасность собственного зама, он не должен возглавлять промполицию. Все замерли. Со своего кресла поднялся Федякин. - Денис! То, что ты делаешь, - это грубая, непростительная ошибка! Прости за аналогию - когда стреляли в Славку, ты тоже был рядом. И ты не предотвратил покушения. И не поймал киллеров. Тебя что, за это тоже надо уволить? Денис взглянул на лежавший перед ним листок. - Миша? У тебя вопрос, кажется, по финансированию коксохимического производства? Номер третий? Так вот и погоди, пока мы твой вопрос будем обсуждать, а пока не вякай. Члены совета директоров переглянулись. - Денис Федорович, - умоляюще сказал главный инженер, - ну нельзя же так! Если тебе что-то не нравится, скажи конкретно, а если только оттого, что убили бандита... - Мне многое не нравится, - сказал Денис, - мне, например, не нравится, когда на могиле Юры Брелера, который вляпал нас всех в это дерьмо, начальник промполиции ставит плачущего ангела в три метра высотой. На свои собственные деньги - слава богу, что не на деньги комбината. Это наводит на определенные мысли. Вовка Калягин встал, с грохотом отодвигая стул. - Я очень рад, Дениска, что я тебе не нравлюсь. А то представляешь, какая была бы несправедливость - я тебе нравлюсь, а ты мне - нет. Только по счастью, ты у нас не хозяин, а только шавка хозяйская. Скажет Сляб меня уволить - уволишь. А до этого закрой хлебало и не вмешивайся в то, чем я занимаюсь. С тебя достаточно, что ты плохой финансист и хреновый инженер. Еще не хватало тебе по поводу уголовного расследования давать руководящие указания. Хлопнул дверью - и был таков. После конца совещания командир СОБРа, Алешкин, подошел к прощающемуся с заместителями Черяге. - Извини, Денис, - сказал он, - но я тебя не понимаю. И потом - лично я беседовал со Свенягиным впервые на даче Лося, когда ему морду на кухне бил. Зачем ты бандита Вовкиным замом назначил? Нас теперь областное телевидение каждый день иметь будет. Денис в упор повернулся к начальнику СОБРа. - Что такое "бандит"? - спросил он, - ты можешь мне объяснить, что это слово в России сейчас конкретно значит? Алешкин замялся, подыскивая ответ. В уме его промелькнуло множество определений, но как-то ни одно из них внезапно не оказалось без исключающего изъяна. - Бандит, - сказал Денис, - это такой человек, который держит данное им слово не больше трех минут после того, как оно дано. Витя Свенягин бандитом не был. ГЛАВА ПЯТАЯ, О НЕСТАНДАРТНЫХ СПОСОБАХ СНИЖЕНИЯ ЭНЕРГЕТИЧЕСКИХ ТАРИФОВ 2 февраля генеральный директор АМК Вячеслав Извольский вернулся в Ахтарск. Об этом никто вроде бы и не знал заранее, но весть о том, что Сляб прилетает утром, распространилась как-то необыкновенно быстро. Как впоследствии выяснилось, у вести было два источника - авиадиспетчеры, встрепенувшиеся, когда пустой самолет Извольского вылетел в Москву, и рабочие, которые спешно готовили дом к приезду хозяина: ставили лифт и делали вместо ступеней широкий пандус. К трем часам дня, несмотря на 30 градусов мороза, у аэропорта собралась огромная толпа. Вся площадь перед аэровокзалом была забита машинами и людьми с портретами Извольского. Народ плескался у решетки, ведущей на летное поле. Неутомимый Сенчяков вещал с импровизированной трибуны. Служба безопасности комбината тихо сходила с ума. Самолет прилетел в четыре пятнадцать, но надежды демонстрантов пропали втуне - Извольского они не увидели. Четырехчасовой перелет утомил больного. Вдобавок при посадке самолет попал в жестокую болтанку, степной ветер мел в этот день со скоростью до 30 метров в секунду, в воздухе мотало так, что и здоровый человек мог бы позеленеть. Ни о каком приветственном адресе и думать не приходилось. Едва заводской ЯК-40 с изюбрем на хвосте коснулся колесами полосы, к нему, вереща, полетел микроавтобус "скорой помощи" в сопровождении джипов. Извольского, прикрытого спинами охранников от возможных снайперов, затерявшихся среди восторженной толпы, спустили по трапу на носилках, носилки впихнули в микроавтобус, и "скорая помощь", закрякав и взверещав, покатилась по полю в сопровождении ГАИ и джипов с охраной. Сенчяков и парочка заместителей Извольского остались на аэродроме сказать слова благодарности встречающим. Те вскоре разошлись, но наиболее упертые поехали в Сосновку и там стали в поле табором, развернув плакаты: "Мы с тобой. Сляб! " Сосновка располагалась километрах в десяти от Ахтарска. Это был элитный поселок, огороженный каменной стеной и охранявшийся не хуже любых Бутырок. Месяца два назад, до начала конфликта, охрана довольствовалась КПП у ворот да колючкой-"егозой", натянутой поверх стены. Теперь к ним добавились видеокамеры по периметру да высоковольтная проволока, на которой время от времени гибли птицы, привыкшие прилетать за кормом к роскошным особнякам. Спустя тридцать минут после посадки бледный, как лист финской бумаги, Извольский лежал в светлой спальне на третьем этаже собственного особняка. Он был, наконец, дома. За раздернутыми занавесями пылала алмазным светом белая равнина, полого спускающаяся к замерзшему озеру, по берегам которого торчали голые метелки камышей. За озером начиналась светлая сосновая тайга, редкая в здешней степной зоне. Сосновку построили близ реликтового бора, о чем областные экологи не уставали плакать второй год. Впрочем, областные экологи были те еще мудрецы - в дни перестройки они неустанно предлагали закрыть комбинат, а город Ахтарск превратить в центр международного туризма и жить с местных целебных источников. Лучи заходящего солнца были похожи на струны, натянутые на розовые арфы сосен. А у окна, в теплом платке, накинутом поверх пушистого свитера, стояла Ирина и смотрела на сосны и поле внизу. - Как тебе Сибирь? - спросил Извольский. - Там на поле люди, - сказала Ирина, - с твоими портретами. Тебе видно? - Видно, - сказал Извольский. - Они весь вид из окна портят. Я два месяца мечтал на свой бор посмотреть. А тут эти - с плакатами. Дениска сейчас, наверное, с ума сходит, - а вдруг среди них киллер затесался? Уголки губ Ирины слегка вздернулись. - Слава, - сказала она, - это нехорошо. Эти люди стоят на жутком морозе, чтобы тебе было веселее. А ты говоришь, что они мешают смотреть тебе на сосны. Извольский коротко рассмеялся. - Солнышко, ну что же я могу поделать? Я ведь не могу к ним выйти, а? - Пригласи их сюда. Извольский озадаченно посмотрел на Ирину. Было видно, что подобная мысль даже близко не приходила директору в голову. - Извини, - сказал он, - это мой дом. И моя спальня. Я не хочу, чтобы здесь грязные валенки ковер топтали. Я их не люблю. Как кошек и музыку. Мне вполне достаточно, что я плачу им зарплату. В нынешней России это, вероятно, считается за подвиг. Рука Извольского неуверенно шевельнулась и заскребла по одеялу. Он вспотел под двумя одеялами, Ирина заметила это и тут же сняла верхнее, пуховое. Одеяло она аккуратно сложила и пристроила на стул рядом с окном. И выпрямилась. Извольский глядел на нее. Она стояла, вся освещенная закатным зимним солнцем, крупным и красным, как спелое яблоко, полупрозрачная в пушистом мохеровом свитере и узких джинсах. - Тебе же жарко, - сказал Извольский, - сними свитер. Пушистая наэлектризованная шерсть слегка затрещала, когда Ирина послушно сняла свитер и положила его поверх одеяла. Теперь Ира стояла у окна и смотрела на директора немного искоса, склонив голову. Волосы ее немного растрепались, потому что она не причесывала их после того, как сняла шапку, и на фоне заходящего солнца горели красным. - Господи, Ирка, какая ты у меня красивая, - проговорил директор. Ира нерешительно улыбнулась. - Слушай, сними рубашку, а? - неожиданно хриплым шепотом попросил Извольский. Ирина, не сводя с него глаз, медленно расстегнула пуговички на батнике. Потом все так же медленно выскользнула из туфелек и сняла джинсы. Теперь она осталась в одних прозрачных трусиках и лифчике, и белых хлопковых носочках. - Сними это все к черту, - тихо сказал Извольский. Его взгляд был и отчаянный, и жадный одновременно. Так лисенок смотрит на свежий кусочек мяса, который лежит в соседней клетке. Ира, словно зачарованная, расстегнула бретельки лифчика. Про носочки она просто забыла, и, тихо переступая по ковру, подошла к лежащему в постели человеку. Они стали жадно целоваться, слабые, неуверенные пальцы Извольского на мгновение коснулись маленьких грудей с розовыми сосками. Потом Ирина откинула одеяло, и губы ее скользнули ниже, к груди, туда, где под недавно снятыми повязками краснели два свежих хирургических шва. Один, большой, чуть правее и ниже сердца, другой у самого живота. Извольский тяжело, прерывисто задышал. Внезапно острое, почти неконтролируемое желание охватило Иру. Она давно уже любила Извольского. Любила его тяжелый характер, его слегка ернический цинизм, и ей давно казалось немыслимым жить отдельно от этого человека, который впервые научил ее понимать, в какой стране она живет и что в этой стране происходит. Она завороженно слушала его рассказы и временами ей становилось жутко, когда, увидев на экране известную физиономию, Извольский вдруг походя упоминал, кому заплатил новый начальник Госналогслужбы два миллиона долларов за назначение, или сколько получил российский вице-премьер от продажи Кипру зенитных комплексов. Она запретила себе вспоминать то, что произошло между ними на второй вечер знакомства, но подсознательно она помнила, чем может обернуться сила и самоуверенность Извольского. Может быть, поэтому она была очарована тем, что говорил Извольский, тем, как он думал, как спокойно он себя вел в ситуации, когда любой другой на его месте давно бы сломался. Но она не любила собственно мужчину, то большое желтоватое тело, за которым она ухаживала, которое обмывала и кормила последние полтора месяца. Теперь, внезапно, в ее сознании щелкнул выключатель, и через нее словно пошел электрический ток. Она хотела Извольского как мужчину. Она целовала слегка исхудавшее, но все еще грузное тело с обвисшей кожей, словно надеясь на чудо, на то, что оно вдруг оживет, перекатится со спины на живот и снова раздавит под собой Ирину. Губы ее скользнули ниже, от живота к редким завиткам в паху, к сморщенной красной головке, болтавшейся между безвольных бедер. Она не поняла даже, что произошло. Но только головка под прикосновением ее губ внезапно расправилась и начала наливаться силой. Извольский, кажется, и сам слегка вскрикнул от изумления. Ни он, ни она не думали, что это возможно. Ирина была уверена, что у парализованного ниже пояса парализовано все: и теперь она молча, исступленно целовала просыпающийся член Извольского. Потом она сняла трусики и села на него сверху. Она была довольно неопытна, и Извольский ничем не мог ей помочь. На губах его бродила глупая, совершенно счастливая улыбка, неуверенные пальцы отыскали и сжали руки Ирины. Спальня Извольского была отделена от коридора двумя дверьми: внешней, тяжелой, и внутренней стеклянной дверью, с муслиновой занавеской за ней. Ни Ирина, ни Извольский, разумеется, не заметили, как внешняя дверь открылась, и в стенной проем шагнул Денис Черяга, которому нужно было посоветоваться с шефом. Денис взялся за ручку стеклянной двери и замер. Закатное солнце било в комнату, хорошо освещая белую кровать и двоих на ней, а сам он, благодаря тому же солнцу, был совершенно невидим. Руки Черяги мгновенно вспотели. Он знал, что ему надо повернуться и уйти как можно тише. Но ноги словно кто-то приклеил к полу. Денис стоял, не двигаясь, и смотрел на тонкую обнаженную фигурку в белых носочках, которая сидела на бедрах Извольского и тихо раскачивалась взад и вперед. В голове Дениса огненной шутихой вертелась какая-то фраза, и когда Денис поймал эту фразу за хвост, она оказалась: "разве это возможно? " Но это наверное было возможно. Денис стоял и смотрел, как ему показалось, целую вечность. Потом тонкая фигурка перестала качаться и легла на Славку, животом на живот. Извольский расслабленно поцеловал Иру. Они оба замерли, удивительно похожие на обычных здоровых любовников. Секундная стрелка на больших комнатных часах проделала еще два или три оборота, а потом Извольский счастливо и немного глупо хихикнул и проговорил: - Ну вот, солнышко, теперь мы квиты. Ирина что-то полусонно пробормотала. - Согласись, солнышко, - тихо проговорил Извольский, - что ты бессовестно воспользовалась моим беспомощным состоянием и изнасиловала меня, а? Ира засмеялась, и они снова начали целоваться. Денис тихо приотворил наружную дверь и выскользнул из спальни. Слава богу, в коридоре никого не было. Денис прошел в кабинет Извольского и отыскал там в шкафу подаренный кем-то коньяк. Выпивку, куда в большем количестве, можно было найти и внизу в столовой, но в столовой Денис наверняка бы напоролся на охранников или гостей, а сейчас Денис меньше всего хотел напороться на кого-нибудь. Он сидел в чужом кабинете, спиной к окну, и время от времени прикладывался губами к бутылке. Он сидел так, пока в кабинет не забрел Володя Калягин. После этого Денис очень натурально улыбнулся, отставил коньяк и спустился вниз. За морозным окном, освещенная красным закатным солнцем, на льду перед реликтовым бором мерзла демонстрация. Никто из обитателей Сосновки не обращал на нее особого внимания. Только первый заместитель Извольского, Миша Федякин, сел в машину и подъехал к пикетчикам. К этому времени их оставалось всего семь или восемь человек, и Федякин повез их всех к себе домой пить чай. Про Извольского Федякин сказал, что тот наверняка бы позвал к себе демонстрантов, но очень устал и сразу после дороги заснул. С этого времени Вячеслав Извольский неожиданно быстро стал поправляться. Вопреки всем прогнозам врачей, пугавших больного сибирскими морозами и диким степным ветром, директор креп день ото дня и спустя неделю уже появился на заводе, где и провел почти два часа. Особого смысла в его появлении не было, и Денис Черяга даже не переехал обратно к себе: оперативное руководство предприятием было просто невозможно осуществлять ниоткуда, кроме как из кабинета Извольского. Врачи, наблюдавшие за директором, дивились и говорили о силе самовнушения. Денис при их словах все время вспоминал одну и ту же картинку: обнаженную женскую фигурку в белых хлопчатых носочках и глупую улыбку на лице директора. Впрочем, вскоре это стало известно и врачам, и охранникам. Спальни Ирины и Извольского находились рядом, и многие знали, что хорошенькая москвичка проводит ночи не у изголовья больного, а именно в его постели. Правда, теперь Ирина была осторожнее и двери в спальню Извольского неизменно в подобных случаях запирались на замок. Спустя десять дней по возвращении Сляба в Сосновке состоялось что-то вроде Совета директоров. Так можно было именовать это мероприятие с некоторой натяжкой, ибо в совещании участвовал и начальник промполиции Володя Калягин, и Сенчяков, и мэр города, и, само собой, формально не являвшийся членом СД Денис Черяга, - всего тринадцать человек. Извольский председательствовал на совещании, восседая в инвалидной коляске, в теплом свитере и укрытый клетчатым пледом. Совет начался с отчетов о положении дел на заводе и, конечно, хорошего в этих отчетах было мало. Реконструкция АМК практически прекратилась. О строительстве нового прокатного стана не вспоминали третий месяц. Отношения с губернатором испортились до предела. Завод прекратил платежи в областной бюджет, а губернатор вызвал из Москвы две следственных группы, одну от ФСБ и другую - от налоговой полиции. В отместку завод активно скупал долги самой области, а группа депутатов областного собрания, находящихся на содержании у АМК, громко хаяла губернатора. Областной бюджет не единственный имел зуб на Извольского. Купив недостроенную Белопольскую АЭС, Извольский покусился на монопольное право директора энергосистемы продавать электроэнергию по цене, порог которой не определялся ничем, кроме его некомпетентности, и класть себе из этой цены в карман столько, сколько позволит его жадность. Теперь, после команды "фас", энергетики встали на дыбки и отказались принимать от завода в уплату что-либо, кроме денег. Требование это было сколь законно по форме, столь и абсурдно по существу, ибо означало, что завод должен расплачиваться за товар, цена на который завышена втрое, не другим товаром, цена на который опять-таки завышена втрое, а деньгами, которые стоят ровно столько, сколько они стоят. - Они грозили отключить завод, - сказал Денис, - недели две назад. - Но не отключили? - уточнил Извольский. - Там с человеком, который собирался это сделать, с замдиректора, случилась неприятность, - бесцветным голосом сказал Миша Федякин. - Его в подъезде хулиганы избили. Извольский слегка поднял брови. Взгляд его пропутешествовал по комнате и остановился сначала на Черяге, а потом на Володе Калягине. - Сильно избили? - справился Извольский. - Он недели через две поправится, - безразлично ответил Черяга. За столом на мгновение наступила тишина, и потом в этой тишине главный инженер Скоросько, человек далекий от чего-либо, кроме производства и в общем-то не склочный, спокойно сказал: - Все-таки хотелось бы понять, Денис Федорович, у нас тут акционерное общество или шайка бандитов. Потому что, на мой взгляд, акционерное общество может договориться с энергетиками без э... э... хулиганов в подъезде. - Я не совсем понимаю, какое я имею отношение к хулиганам, - ответил Черяга. Кто-то, кажется Миша Федякин, коротко и презрительно рассмеялся. - Такое, - сказал Скоросько, - что за день до того, как у нас кончилась налоговая проверка, это было еще месяц назад, у начальника областной налоговой инспекции на воздух взлетела новенькая "ауди". Денис повернулся к Скоросько. - Проверка насчитала комбинату штрафов на два миллиона рублей, - сказал Денис, - тебе было бы приятней, если бы она насчитала их на два миллиарда? - Хватит, - сказал Извольский, - это мы здесь обсуждать не будем. У кого еще информация по существу? Информация по существу была у многих. АвтоВАЗ, старый партнер АМК, напрочь перестал платить за металл. "Денис Федорыч, ты чего хочешь, - весьма откровенно объяснил Черяге по телефону один из замов Николаева (генерального директора АвтоВАЗА), - у вас же хозяин непонятно кто. Если ты хочешь, чтобы мы у тебя брали лист, - подожди и не вякай. А если ты хочешь, чтоб мы платили, так мы тогда у Липецка возьмем". Примеру АвтоВАЗа, хотя и не с той откровенной наглостью, последовали еще несколько предприятий. Зам губернатора Трепко, подписывавший последние два месяца, вопреки устным указаниям своего шефа, выгодные налоговые зачеты для комбината, едва не вылетел с работы. Слава богу, нашлись серьезные люди (а если говорить точнее - сын Трепко был близок сунженским браткам), которые восприняли едва не случившееся увольнение как измену неким договоренностям, и Трепко остался. После этого сунженские бандиты забили стрелочку Денису Черяге, и явно пытались набиться на слова благодарности. Было это еще три недели назад, Витя Камаз был жив, и Денис с Камазом приехал на стрелку вдвоем - в уютный сунженский ресторанчик "У Павиана". Там Камаз и Черяга заморочили браткам голову совершенно: бывший долголаптевский бригадир разыграл перед ними сцену, из которой следовало, что никакому Ковалю он не изменял, что все это прикрытие, и на самом деле завод сейчас, ища управы на банк "Ивеко", работает с долголаптевскими, а сам Камаз на заводе - полномочный посол московской группировки. У братков поотвисали челюсти, и они если и не поверили Камазу окончательно, то набиваться на благодарность перестали. У Сенчякова завод не работал третий месяц. Правда, зарплату людям платили, из ссуды, выданной банком "Металлург". Зато Сенчяков не заплатил за электроэнергию и канализацию, и его равнодушно отключили и от того, и от другого. "У меня в заводоуправление войти нельзя! - простодушно пожаловался Сенчяков, - воняет! " И тут же приписал отключение канализации проискам масонов. Последним выступал директор Белопольской АЭС. Совместное предприятие с РАО "Атомэнерго" было учреждено, главой его стал профессиональный атомщик, один из ликвидаторов Чернобыльской аварии, некто Валентин Сережкин, но делать предприятие, понятное дело, ничего не делало. Заводу было не до АЭС. - Я договариваюсь с людьми, но как только они узнают, что это Ахтарск, они сразу смеются мне в лицо, - говорил Сережкин. - Они говорят: разберитесь сначала, кто у вас хозяин. Потому что если у вас хозяин "Ивеко" или долголаптевские, они ни в жисть никакой АЭС строить не будут и ни копейки мы не получим. Они согласны работать только за предоплату, а откуда у меня предоплата, если мне ни копейки не перечислили? Беды атомщика этим не ограничивались. Белое Поле, как бы то ни было, в качестве города был частью Сунженской области и потому мог рассчитывать на дотации из областного бюджета. В прошлом году эти дотации, хоть копейки, - но выделялись. Два месяца назад - как отрезало. - У меня восемьсот безработных матерей, - чуть не плача, говорил атомщик, - им полагаются детские пособия. Они на это не то что детей кормят - сами живут. Я приезжаю в область, говорю: "Ребята, почему вы не платите детские пособия? " Они говорят: "Всем не платят". Я им говорю: "Всем не платят деньгами, но вы муку раздавали. Заплатите мне пособия мукой". Они говорят: "Нет, мукой не можем, возьми подставками для елок". Нет, вы представляете? Мои женщины должны еще в Сунжу за триста километров приехать и выбрать там в магазине подставки для елок или брызговик от "жигуля"! Извольский молча слушал. - Вячеслав Аркадьич, - повернулся к нему атомщик, - я понимаю, что у завода трудности. Но ведь нас бьют, потому что мы под заводом. И получается - вы нам не п