омогаете, а область нас душит. А нас не надо душить, мы и без того мертвые. У меня в больнице температура три градуса тепла. Вы извините, Вячеслав Аркадьич, за наглость, но вы ведь тут сидите в хорошем инвалидном кресле и в комнате - двадцать два градуса. И лекарства у вас есть, и еда. А у нас в больничке суп варят так: на два литра воды одна луковица и все. Белье велят из дома приносить, а дома белья давно нет. Не то что шприцов одноразовых нет, многоразовый прокипятить не в чем. Одна и радость, что колоть нечего. - Это все хорошо, Валя, - прервал атомщика Извольский, - только чем я могу помочь? Комбинат обещал финансировать строительство АЭС. Комбинат не обещал финансировать содержание городской больницы. Если в городе нет денег на больницу, он получает их от области. - А область их не дает, потому что с вами поссорилась! Нас же бьют не просто так, а потому что мы под вами! - почти закричал атомщик, - черт побери! Вячеслав Аркадьич! Ведь у вас же пятьсот лимонов долларами ушло в банк "Металлург", это все знают! Ссудите мне двести тысяч! Люди хоть хлеба купят! - Я так правильно понимаю, - уточнил Извольский, - что если АЭС получит от банка двести тысяч долларов, деньги пойдут не на строительство, а на всякие там лекарства для больниц? Атомщик задохнулся. - Слава! Если бы тебя после покушения не в Кремлевку повезли, а в нору сунули, где три градуса тепла, ты бы сейчас где был - здесь или на кладбище? - Я спросил, - негромко повторил Извольский, - на что пойдут деньги - на строительство или нет? - На зарплаты, пособия и лекарства, - ответил атомщик. - Понятно. Миша, ты тоже что-то порывался сказать? С дальнего конца стола встал красный Федякин. - Да. Я о том же, о чем Валентин говорил - о долге "Металлургу". Я, конечно, понимаю, что у нас иски и все такое, но сейчас ситуация просчитывается однозначно. У нас есть пятьсот лимонов, которые должен нам "Стилвейл", и у нас есть пятьсот лимонов, которые мы должны "Металлургу". Денег на комбинате нет, кроме тех, которые ссудил банк на зарплату. Все стоят на ушах. Партнеры отказываются работать. Всем кажется, что сейчас "Стилвейл" возьмет и пропадет с этими деньгами. - У тебя какие-то конструктивные предложения? - спросил Извольский. - У меня такие предложения, что если мы хотим показать, что мы хозяева комбината, мы не должны вести себя как мародеры. Потому что чем хуже работает комбинат, тем больше людей принимают сторону банка. За то время, пока бывший следователь Денис Черяга руководил комбинатом, он его угробил. Потому что, я извиняюсь, его квалификации хватает только на то, чтобы мочить по подъездам замов директоров. За столом наступила мертвая тишина. Федякин сидел, подавшись вперед. Первый зам по финансам сказал то, о чем многие думали, но что не осмеливались сказать вслух. - Миша, - сказал в наступившей тишине Извольский, - если ты думаешь, что Денис когда-либо принимал самостоятельные решения, то я вообще не знаю, чем ты думаешь. Наверно, ты думаешь задницей. Федякин всплеснул руками. - Слава, опомнись! Ты всегда говорил, что комбинат тебе дороже денег! Ты опустил производство, зачем? Чтобы банку кусок дерьма достался вместо Ахтарска? Тогда чем ты лучше банка?! - Ты вчера что, перепил? Головка болит? - поинтересовался Сляб. Первый зам по финансам встал. - Я полагаю, я могу идти? - Иди, Миша. Опохмелись, а потом поговорим. Красный, как рак, Федякин выскользнул из гостиной. Геннадий Серов, вице-президент банка "Ивеко", узнал о подробностях совещания в доме Извольского от самого Федякина. Серов был в городе Сунже. Официальной целью его пребывания были переговоры с губернатором Дубновым по поводу открытия в области филиала "Ивеко". Как уверял Серов в неофициальных беседах, в случае открытия филиала и перевода туда бюджетных счетов деньги из центра начнут поступать области в куда большем объеме и куда быстрее. Будучи в администрации, Серов услышал сплетни о скандале, имевшем место быть в особняке ахтарского хана: на совещании было слишком много народу, чтобы подробности его остались неизвестными областной элите. Серов стал расспрашивать собеседника (первого зама губернатора, того самого прибандиченного Трепко), но тот отговорился неточностью сведений. - Вон, Федякин знает, - сказал Трепко, - он с утра в финансовом управлении был. Серов немного побегал по коридорам и очень быстро напоролся на Мишу Федякина. Со времени их первой встречи они виделись раз пять, и каждый раз разговоры Федякина были все откровеннее. Он довольно подробно пересказывал вице-президенту "Ивеко" очередные выходки своего недруга Черяги, и банкир каждый раз проявлял неизменное сочувствие и любопытство, никогда, однако, не опускавшееся до вульгарного предложения денег. Федякин, казалось, и сам не заметил, когда переступил ту грань, за которой по-человечески понятная жалоба стала доносом, а рассказ о собственных трудностях - сливом инсайдерской информации о состоянии комбината, причем получателем информации оказывался злейший враг АМК. Вот и сейчас слегка растерянный и самую малость пьяный Федякин легко позволил увлечь себя в ресторан. Точнее, это Серов, ссылаясь на совершенное незнание города, попросил Федякина сводить его туда, где можно поесть. - Поедем в "Синюю птицу", - сказал Федякин. Но на полдороге он передумал - и вскоре водитель Серова, повинуясь его четким указаниям, свернул во двор и остановился у подъезда обыкновенной жилой девятиэтажки. Они поднялись на пятый этаж, и Федякин позвонил в добротную, обтянутую настоящей кожей сейфовую дверь. Открыла им красивая, чуть полноватая женщина лет тридцати. У ног ее путался очаровательный пятилетний карапуз. - Моя племянница, Клава, - представил ее Федякин. - А это Кирюша. Собери-ка нам, Клавочка, что-нибудь поесть. Мне с человеком посидеть надо. - Лучше в ресторан... - запротестовал Серов. - Уймись, - неожиданно зло бросил Федякин, - в городе четыре кабака, мы еще закуску не доедим, а Черяге уже стукнут, с кем я обедаю. Серов только усмехнулся. Стукнуть могли не только Черяге, но и сунженской братве или там губернатору, и, ясное дело, Федякину меньше всего этого хотелось. Они сняли теплые меховые ботинки и прошли в уютную гостиную, вполне европейского вида, с пышным ковром от стены до стены, низким столиком и кожаными креслами. Серов искоса поглядывал на своего спутника. Федякин волновался так, что весь аж пошел красными пятнами. Видимо, он внезапно сообразил, что вполне понятное желание - не сидеть на виду у всех в ресторане - перевело их с Серовым отношения на некую другую ступень. И еще - сегодня Миша Федякин уже не мог делать вид, что все плохое, что по его мнению происходит на комбинате, происходит из-за Дениса Черяги. - Кошмар, - сказал, покачав головой, Серов, когда Федякин рассказал ему про Белое Поле. - И он отказался дать денег? - Да. - Ох, черт... - Серов надолго задумался. - Я просто не знаю, что делать, - пожаловался Федякин. - Ведь это я Валю приглашал. Вот, говорю, классное место, будет первая атомная станция, которая за десять лет начала строиться, а тут... Покачивая бедрами, вошла Клава, поставила на низкий столик тарелки с закусками: крошечными пупырчатыми корнишонами, кислой капустой и мочеными яблоками. Следом появилась селедка под шубой и хрустальные вазочки с икрой, в гостиной приятно запахло свеженарезанным огурцом и пряной ветчиной. - Вот, пробуйте капустку, - сказала Клава, - капуста домашняя, сама квасила... - Она у меня на все руки хозяйка, - засмеялся Федякин. Клава, подбоченившись, искоса посмотрела на Серова. Банкир заметил, что обручального кольца она не носит. "Разведена или не замужем", - отметил про себя Серов. Девочка была не в его вкусе, и к тому же он предпочитал их помоложе, вроде Ирины Денисовой, - классный, надо сказать, экземпляр высмотрел себе Извольский, - но этот вариант следовало обдумать. Во всяком случае, было очевидно, что Геннадию Серову, вице-президенту "Ивеко", вовсе не обязательно сегодня ночевать в гостинице "Центральная" на узкой постели с продавленным матрасом, в номере, который кто-то в припадке буйной фантазии окрестил "люксом". - Сейчас щи будут, - сказала Клава, - наши, сибирские. Где-то в соседней комнате затопали детские ножки. - Да, - сказал Федякин, когда Клава вышла. - Вот мы тут щи кушаем, а в Белом Поле... бр-р... - Ну хорошо, - проговорил Серов, - а что, если банк им ссуду даст? - Кому? - Администрации города Белое Поле. - Ага. Дадите вы, как же, - пожал плечами Федякин. Серов не спеша намазал маслом хлеб, щедро зачерпнул поверх икорки... - Зря вы так, Михаил Филипыч, - сказал он, - мы ведь тоже люди. И у нас сердце болит... - Разве вы люди? Вы москвичи. Серов покачал головой. - Ну какой из меня москвич, Михаил Филипыч? Я в Коврове родился, в Афгане служил, в Иркутске работал... Где я москвич, а? Вы что, думаете, мне все нравится, что в банке делается? Вот - по моему настоянию здесь филиал открывается. Будем реальное производство кредитовать... Серов отправил бутерброд в рот и произнес: - Просто так кредит я в Москве, конечно, не выбью, а вот под гарантии областной администрации можно попробовать. Возьмет ваш Валя этот кредит? Федякин помолчал. - Вряд ли, - сказал он, - как он объяснит Слябу, что взял кредит от "Ивеко"? Это все равно, извините, что Северной Корее от Южной кредит взять... - Ну хорошо, а если мы сделаем так, - Серов взял карандаш и стал быстро что-то чертить на салфеточке. - Сделаем какое-нибудь ТОО "Белое поле", в нем пайщики вы, я и Валя, - ТОО получит от банка деньги под гарантию области, а городу все поставит в кредит. Так-то можно? У ТОО же на лбу не написано, откуда деньги? - Не написано, - согласился Федякин. - По рукам? Федякин колебался. - Я скажу о вашем предложении Вале. Серов досадливо усмехнулся. - Ну, как знаете, - протянул Серов, - то вы жалуетесь, что Москва не кредитует провинцию, то не хотите денег брать... - Я поговорю с Валей, - ответил Федякин. Спустя четыре дня Извольский вызвал Дениса в свой особняк к девяти утра. Для самого Извольского это было поздно - раньше, до покушения, директор обыкновенно появлялся на заводе к половине восьмого. Извольский сидел в кабинете, укрытый пледом, и по обе стороны директорского стола лежали бумаги, подобные двум дорическим колоннам. Быстро поправляющийся Извольский наконец взялся за свое привычное дело - а именно, он потребовал все, абсолютно все документы, которые Денис подписал в его отсутствие. Речь шла не о каких-то глобальных бумагах, а о текущей работе комбината. Сменили валки на прокатном стане - подпись, ушел состав стального проката в адрес АвтоВАЗа - подпись, ремонтируют генератор на заводской ТЭЦ - подпись, и так далее, и так далее. Счета-фактуры, документы на отгрузку, накладные, платежки - всего этого бумажного добра комбинат за неделю рождал целый том, и парализованный, накачанный лекарствами, привязанный к московской койке Извольский, разумеется, чисто физически не мог просматривать все это заводское творчество. Теперь он принялся за чтение - и вот уже третий день не отрывался от счетов-фактур, как иной самозабвенный читатель не отрывается от прикольного детектива. При виде Дениса он поднял голову и сказал ничего не выражающим тоном: - Пришел? Садись. Денис внимательно посмотрел на босса. Тот был явно чем-то недоволен, и не просто недоволен, а взбешен. Денис знал, что поздно вечером Славе звонил Валентин Заславский, тот самый замгубернатора, который был дядей покойного Коли. Два месяца Заславский поправлял здоровье за границей, а теперь вот объявился в области и, осмелев, принялся наускивать Дубнова на завод. - Что случилось? - спросил Черяга. - Я слышал, там Заславский наушничал? - Прочти вот это. Денис с недоумением взял несколько листочков. Это были ремонтные счета пятого цеха, - речь шла о валках для стана горячего проката. Под счетами красовалась его, Черяги, закорючка, потому что правом подписи под любым счетом на сумму свыше тридцати тысяч долларов на комбинате обладал только Извольский, а во время болезни Извольского - Черяга. - И в чем дело? - искренне спросил Денис. - По документам выходит, что Сташевич менял валки по пять раз в день, - сказал Сляб. - А как часто их надо менять? - Раза в полтора реже. - Я не знал, - глупо сказал Денис. - А в цех сходить было трудно? - голос Извольского резко повысился. - Если ты на фиг не знаешь, чего подписываешь? Неужели трудно было проехать два километра и спросить рабочих? А заодно получить бесплатную консультацию, на предмет того как часто их меняют? Денис молчал. В свое оправдание он мог сказать, что спал последние два месяца часа по четыре в сутки, и ему даже в голову не приходило доехать до цеха. Равно как не приходило ему в голову и то, что симпатичный сорокалетний Сташевич, любитель сибирских прибауток, охоты и водки, со спокойной душой подсунет на подпись и. о. гендиректора липовые документы и положит себе в карман деньги за липу. А именно это, судя по всему, он и сделал. - Ну что молчишь? Ты почитай, почитай внимательно вот это! И Извольский кинул на колени Денису довольно толстый договор со страховой компанией. Договор был на страхование коксохимических батарей от пожара. Договор принес, как смутно припомнил Денис, главный инженер Скоросько. В принципе все подобного рода договоры должны были проходить юридическую экспертизу, но тут дело было безотлагательным, срок старой страховки истек за день до подписания договора, а юристы комбината, как назло, были в Москве. Черяга перевернул последнюю страницу: визы юриста не было до сих пор, хотя Скоросько сказал, что ее поставит. - Извини, - растерянно сказал Денис, - я поставил подпись без визы. Клячин тогда к арбитражу готовился, если бы я стал бюрократию разводить, Скоросько меня бы вообще возненавидел... - Да ты не последнюю страницу читай! Тринадцатую! Денис открыл тринадцатую страницу. Он изучал ее секунд двадцать, пока ему не бросилась в глаза строчка, набранная петитом. "Договор вступает в силу в случае ядерной войны". Денис густо, неудержимо покраснел. - Большое спасибо! - гаркнул Извольский. - Ты меня просто по гроб жизни обязал! Застраховал цех на случай пожара при ядерной войне! Ты бы еще домну застраховал от того, чтобы ее мыши не погрызли! Или на случай Второго Пришествия Христа! А то еще можно застраховать "на случай разумной экономической политики российского правительства"! Ядерная война, и та скорее случится! Тебе объяснять, что дальше было со страховой премией? - Нет, - сказал Денис. - Ну до чего ж ты у нас умный! Задним числом! Два года, пока я сидел в своем кабинете, ни одна собака ни на полкило стружки с комбината не вынесла! Два месяца ты сидишь - и вот такое кино! - Что мне делать? Извольский задохнулся. - Что тебе делать? А ты не знаешь? Ну конечно, ты не знаешь. Когда ты пришел на комбинат, на нем уже не воровали. Тогда объясняю: если кто много сожрал - ему суют два пальца в горло и макают в унитаз. Гигиеническая такая процедура. А потом вышвыривают с комбината. Ясно? - Но мы не можем это сделать. - Это почему же? - Потому что если мы вышвырнем Скоросько вон, он побежит к "Ивеко". Извольский буравил взглядом своего зама. - Интересное соображение. С тобой случайно Скоросько не делился страховой премией, что ты его защищаешь? У Дениса перехватило дыхание. - Я тебе никогда не говорил, - безжалостно продолжал Извольский, - что у менеджера всегда есть три варианта любой сделки? Заключить договор с фирмой, которая просит мало денег за товар, но ничего не откатывает на карман. Заключить договор с фирмой, которая просит больше, а исполняет договор хуже, но зато больше откатывает на карман. И заключить договор с теми, кто вообще ни хрена не сделает, все заводские деньги себе упрет - но половиной поделится. И доказать этого нельзя. Но когда ко мне два раза подряд прибегал снабженец и говорил, что вот - кто же знал! но меня опять кинули - я это снабженца выкидывал к чертовой матери. А тут - два раза! Два раза за два месяца! На поллимона, как минимум! - Но... - Кто на комбинате имеет право подписи? Скоросько или ты?! Как это могло пройти мимо тебя! Ты мой зам или ворона лохастая? Денис стоял, нервно сжимая руки. Извольский вдруг замолчал и проговорил новым, глухим голосом. - Мне плевать на губернатора и на банк, - вдруг сказал он. - Мне на энергетиков плевать. Это все внешнее. Это как дубинкой по голове. А когда на комбинате крадут - это как рак. Ты этого не застал. А я это по гвоздочку вытаскивал. Когда приходишь к финдиректору и говоришь, - какого хрена ты миллионный банковский вексель за триста тысяч долга отдал? "Да что, Вячеслав Аркадьич! Бумажка и бумажка, денег нет, я ее отдал! " "Да ты бы до Сбербанка дошел, улицу перешел, тебе бы девятьсот тысяч дали". "Нешто мы, ахтарские, в этом понимаем... " А у самого уже особняк на Кипре! Денис стоял перед Извольским весь пунцовый. Оправдываться? Чем? Что если ты спишь по четыре часа в день, то ты можешь просто не дочитать страховой договор до тринадцатой страницы? Вот только почему он, здоровый бугай с двумя руками и двумя ногами, до тринадцатой страницы не дочел, а парализованный, накачанный всякой химией Извольский - дочел? - Приходит счет за ломку мартена, на двести тысяч, - продолжал Извольский. - Идешь в цех, спрашиваешь, много ли людей печку ломало. "Да не, человек десять". "А долго ли? " "Да два дня". Идешь к главному инженеру: "А не много ли - двести штук за печку? " "Да ты что, там сто человек целый месяц трудилось... " Я тогда еще замом генерального был. Приходишь к генеральному, начинаешь орать, что у нас ломка мартена немногим отличается от ломки чеков у "Березки". "Да что ты, такие хорошие ребята". А на этих хороших ребят давно бандиты уже сели, потому что на всякий скраденный грош садятся бандиты... А меня потом еще ругали, что я генерального в унитаз вылил. А тут - либо генерального в унитаз, либо весь завод. Думаешь, от меня тогда так просто отстали? По окнам стреляли. К двери траурный венок прислали... Я это зубами выгрызал, людей через колено ломал... А ты в два месяца все в канализацию слил... Кинули, как лоха: ах, юристы все в Москве... Извольский сцепил руки у подбородка. Шторы в кабинете были отдернуты, комнату заливал ослепительный свет от отраженного настом солнца, и в этом свете Денис очень хорошо видел, как постарел и пожелтел за время болезни тридцатичетырехлетний Извольский. - Иди, Денис. Со Скоросько разберешься сам. И со всеми остальными. Пусть Вовка пробьет эти контракты. Может, они уже на криминал завязаны. Или на "Ивеко". - Ты не хочешь разговаривать со Скоросько? - Нет. И с тобой я тоже не хочу разговаривать. Иди. Денис спустился на второй этаж и там долго сидел в зимнем саду. На кадке с пальмой в позе суслика застыла кошка Маша - единственное живое существо, которое Извольский позволил завести в доме. Судя по всему, кошка Маша справляла в кадку свои кошачьи дела, и хорошо, что ее никто не видел. Денису очень хотелось напиться, но было только десять часов утра, и поэтому он тупо сидел, глядя на солнце и кошку под пальмой. Кошка сделала свое дело и прыгнула ему на колени. С лапок ее ссыпалась черная земля. Потом Денис повернул голову, и увидел, что около лестницы стоит Ирина. Кошка спрыгнула с колен и побежала к хозяйке. - Господи, Денис, что такое? - спросила Ирина. - На вас лица нет. Со Славой все в порядке? Денис промямлил что-то невразумительное. - Он слишком много работает, - с упреком сказала Ирина, - ему надо лежать и лежать, а он сидит за этими договорами. Денис, ну неужели вы не можете прочитать эти бумаги вместо него? - Я их читал, - сказал Денис. - Ну и зачем это второй раз? Это и первый-то раз нельзя прочесть, там же одна фраза полторы страницы занимает, это же ужас какой-то... - Ну что вы, Ира, - с горьким смешком сказал Денис, - наши хозяйственные договора, это можно сказать, художественные произведения. С прологом, эпилогом и двойным смыслом. Их Бахтину бы исследовать... На предмет амбивалентности и карнавального мира. В глазах Ирины неожиданно заиграли веселые чертики. - Боже, Денис, какие вы слова знаете... И что же такое амбивалентный хозяйственный договор? - Это такой договор, в результате которого человек думает, что получает двести тысяч, а вместо этого он получает по ушам. Извините, Ира, мне надо ехать. На следующий день после этого разговора главного инженера Вадима Скоросько вызвали в кабинет и. о. гендиректора. Скоросько зашел к Денису и увидел, что тот не один - в дальнем углу, старательно разглядывая шкаф с книгами, стоял начальник промышленной полиции Вовка Калягин. - Звал, Денис Федорыч? - спросил Скоросько. Денис пристально разглядывал Вадима. Это был веселый, немного пьющий мужик лет пятидесяти с выдубленным сибирскими морозами лицом и большими залысинами. На нем был полушубок и клетчатый шарф, и облепленные снегом ботинки оставили на паркетном полу растаявшую лужу. Главный инженер почти никогда не сидел в кабинете, а вечно метался по заводу, о котором заботился, как курица о снесенном яичке. - Садись, - голос Дениса звучал очень сухо. Скоросько, как был в полушубке, сел за стол. - Чего случилось, Денис? Это ты по поводу аглофабрики? Там, понимаешь, такое... Денис молча выложил перед Скоросько страховой договор и белый лист бумаги. - Пиши. Как, почему и с кем. Скоросько побледнел. - Черт, - тихо сказал он, - я так и знал, когда вернулся Сляб... Ты ведь меня не выгонишь? Денис молчал. - Ты ведь меня не выгонишь?!! Сзади неслышно подошел Вовка Калягин: - Вадим, давай пиши все подробно. Пиши, сам украл деньги или с кем-то делил. - Вы ничего не докажете! - А мы и не будем ничего доказывать, Вадим. Либо ты сам все пишешь на листочек и под магнитофон, либо с тобой будем говорить не мы и не в этом кабинете. - Понимаешь, Вадим, - добавил Денис безжалостно, - мы бы не хотели, чтобы после сегодняшнего разговора ты поехал к господину Серову. И обеспечить это можно двумя способами. Либо у нас есть доказательства, что ты украл двести тысяч долларов, и мы в любой момент можем тебя за это посадить. Либо у нас на тебя правового крючка нет, и тогда нам придется... действовать другим способом. Скоросько забегал глазами. - Я хочу говорить со Славкой. - Для тебя он теперь не Славка, а Вячеслав Извольский. Он не хочет тебя видеть. Скоросько вскочил со стула: - Я хочу... - Сядь! Железная рука Вовки Калягина посадила его на место. Вадим растерянно оглядывался. - Между прочим, на договоре твоя подпись. А если я напишу, что мы поделили деньги с тобой? - Я тебе советую писать правду, Вадим. К этой истории имеет отношение "Ивеко"? - Нет. - Бандиты? Скоросько молчал. - Имеют ли к этой истории отношение бандиты? Главный инженер вздрогнул. - Сначала... сначала нет... - А потом? Скоросько била нервная дрожь. - Ты ведь меня не выгонишь, Денис? Я... я не могу без завода... - Как начиналась эта история? Глава страховой компании - твой старый приятель, так ведь? Сурченко, да? - Да... мы просто случайно встретились... месяц назад... в Сунже. - Дальше. - Он... он этим профессионально занимается. Страховые схемы под обналичку. Зарплаты, налоги. Под песок НДС людям возвращал. Ну, он и стал хвастаться. Мол, Сунженский трубопрокатный на триста тыщ застраховал на случай ядерной войны. И "Аммофос" тоже. - "Аммофос" же обанкротили. Губернатор. - Ну да. Вот как пришел временный управляющий, сразу застраховал завод, заплатил двести штук премию, восемьдесят процентов откатилось губернатору, а остальное поделили Сурченко и управляющий. А потом он возьми и скажи, что и нас может застраховать. - И почему ты согласился? Скоросько молчал. - Ты полагал, что банк выиграет суд? И что банку будет до фени, сколько крадут всякие там начальники цехов и инженеры, да? Им лишь бы самим кусок урвать, а остальное из Москвы не разглядишь? Скоросько молчал. - Хорошо. Дальше. Ты сказал, что бандитов сначала не было. А потом они появились? - Да. Я не знал. У Сурченко "крыша". - Кто? - Моцарт. Лицо Калягина, стоявшего за спиной Скоросько, нехорошо напряглось. Но это было на какое-то мгновенье, и Денис, пристально глядевший в глаза главного инженера, этого, скорее всего, не заметил. - И Моцарт пришел к тебе? - Да. Сказал, что ему все известно. Попросил долю. - Большую? - Да. Половину. - А сколько всего пришлось на твою долю? - Сто пятьдесят тысяч долларов. - И семьдесят пять взял Моцарт? - Да. - А ты знаешь, что Моцарт заигрывает с долголаптевскими? Известна тебе такая группировочка? Моцарт у нас не самый сильный вор, он с помощью долголаптевских Ирокеза хочет подвинуть... Тебе не пришло в голову, что Моцарт тебя с наценкой продаст долголаптевским, а те, в свою очередь - с наценкой банку "Ивеко"? Скоросько молчал. - Почему ты не пришел ко мне или к Вовке, когда начались бандиты, а? Почему ты не сказал, что по дури упорол косяк, но вот какая случилась история? - Ты бы меня уволил. - А сейчас? Скоросько глядел на Дениса отчаянно, как мышь глядит на кошку. - Денис, не увольняй меня. - Извини, Вадим. - Ну хоть замом инженера оставь! - Нет. - Ну хоть в цех сошли! - Ты уволен, Вадим. - Денис, но это же копейки! Двести тысяч - что такое для завода двести тысяч! Я все верну, даже то, что Моцарт взял! Я свой дом продам! - Твой дом тебе не принадлежит, Вадим. Он построен на ссуду, взятую в банке "Металлург". Если я не ошибаюсь, ссуда до конца не выплачена. Из дома тебе придется уехать. В ближайшие три дня. - Денис! У меня же жена! Дети! Черяга, не мигая, смотрел на своего бывшего коллегу. Жена Скоросько была симпатичная пятидесятилетняя толстушка, учительница русского языка и литературы, так до сих пор и не бросившая школы. Ахтарск был не таким большим городом, и очень многие учились у Галины Скоросько или отдавали учиться в ее школу своих отпрысков. Что же до детей Скоросько, то их было двое, оба студенты в Оксфорде. Вера училась хорошо и имела какую-то стипендию, а учебу Виталика оплачивал комбинат. - Денис! Я не верю, чтобы Славка мог... - Не заставляй меня повторяться. Ты уволен, Вадим. Скоросько неожиданно вскочил. - Ах так... Ты... ты... грязная сволочь... Сколько мы должны "Металлургу"? Уже шестьсот лимонов, да? Мне нельзя украсть двести тысяч, ты со Слябом можешь украсть шестьсот миллионов, так? Ты кто такой? Да ты в цех раз в два месяца ходишь, ты бестолочь московская... Да я тебя... - Только попробуй, Вадим. И сядешь вот за это. Денис ткнул пальцем в договор. - Тебе будет очень приятно, когда Галя тебе передачи будет носить? Скоросько опустился обратно на стул. Потом спрятал лицо в руки и глухо, отчаянно завыл. Вовка Калягин невозмутимо стоял за ним, скрестив руки на груди. Потом Скоросько поднялся, как слепой. Обошел стол, цепляясь неверной рукой за матовую его поверхность, пошатнулся - и бухнулся в ноги Черяге. - Денис! Не надо! Умоляю - все отбери, дом возьми - на заводе оставь! Денис отшатнулся. Вовка Калягин схватил главного инженера за плечи: - Вадим, уймись! - Дай мне со Слябом поговорить! Он... он этого не сделает! Скоросько скорчился на полу жалкой кучкой и плакал. Ворот овечьего полушубка топорщился над розовой залысиной, окруженной венчиком немытых волос. Он плакал довольно долго, пока Вовка Калягин не поднял его с пола и не утащил в предбанник. Вернулся Калягин спустя минуту. Денис нажал на кнопку селектора и сказал секретарше: - Верочка, я сейчас пойду пообедаю, а к двум часам пусть подходит Сташевич. И еще напечатай два приказа. О снятии с должности Вадима Скоросько и о назначении главным инженером Олега Ларионова. И Ларионов тоже пусть подходит, к половине третьего. А потом Денис Черяга прошел в комнату отдыха, аккуратно раздернул узел галстука, бросил в кресло пиджак и снял рубашку. На спине и под мышками рубашка была совершенно мокрая. По счастью, у Дениса на работе всегда висела запасная рубашка. Денис возвращался с завода уже поздно ночью. Ворота поселка разъехались перед его джипом, два охранника, бывших с ним, вышли и пересели в собственные "жигули", чтобы вернуться в город, и Денис медленно поехал по расчищенной до асфальта дорожке, освещенной мощными круглоглазыми фонарями. Со всех сторон дорожку окружали невысокие, иногда даже не сплошные заборы, и за ними вставали трехэтажные дома белого кирпича с эркерами, балконами и башенками. Снег, счищенный с асфальта, был не просто соскоблен грязной грудой на обочину, а погружен в грузовик и отбуксирован далеко в поле, сугробы по обеим сторонам дороги были невысокие и девственно-чистые. По всей умиротворенности и ухоженности обстановки можно было легко подумать, что мощный джип пробирается где-нибудь по улицам канадского или норвежского поселка, если бы не плотная кирпичная стена с колючкой наверху, проглядывавшая поверх заборов и меж домов. Денис ехал на автопилоте, вглядываясь в черное небо, расстеленное над островерхими крышами, и чувствуя, как за стеной поселка остается вся безумная суета дня и перемененная после беседы со Скоросько рубашка. За поворотом на дороге показалась изящная женская фигурка, укутанная в длинную и очень дорогую шубку. За женщиной бежала собака: крупная восточноевропейская овчарка с белыми подпалинами на шее. Заслышав шум мотора, женщина обернулась. Черяга мягко затормозил и вышел из машины. Ночь была морозная и ясная, столбик термометра явно переполз за минус двадцать пять и собирался ползти ниже, но ветра, на счастье ахтарцев, сегодня не было, и в сухом воздухе холод почти не чувствовался: только резче казались очертания предметов да крупнее набухали звезды. Овчарка, завидев Черягу, встала на задние лапы и принялась с ним лизаться. - Фу, Шекель, фу! - сказала Ирина. Шекель оставил Черягу и запрыгал вокруг нее. - Как это вы с ним гуляете? - вполне искренне удивился Черяга. Шекель был любимым псом Вовки Калягина. Ему было уже три года, и завел его Калягин еще в свои вольные времена. О суровом нраве Шекеля в Ахтарске ходили легенды: поговаривали, что во время налета на старый дом Вовки собачка перегрызла горло одному из охальников. Впрочем, за пределами охраняемой территории Шекель вел себя образцово и ни на кого не бросался. - Да вот, - сказала Ира, - мне всегда хотелось собаку. А Слава собак не любит. И кошек не любит. И вообще никого не любит. Исключение сделано для меня и для домны номер пять. Шекель сунул лохматую голову под дубленку Черяги и начал с шумом принюхиваться к его ширинке. - Удивительно, что он с вами подружился, - сказал Черяга, - он у нас крутой, как собака Баскервилей. - Да уж не круче хозяина, - засмеялась она. - Уговорите Славку завести собаку, - сказал Денис, - у службы безопасности будет меньше проблем. Ира слегка вздохнула. Денис понял, что она по этому поводу уже разговаривала со Слябом и получила полный отказ: равнодушная неприязнь Извольского к животным была всем известна. А потом Ирина помолчала и внезапно спросила: - Это правда, что вы сегодня уволили главного инженера? - Он что, вам звонил? - Нет, звонила его жена. Галя. Она... она очень хорошая женщина. Мы с ней подружились. - Да, я его уволил. Голос Дениса в морозной ночи звучал слегка глухо. - Он сейчас дома. У него плохо с сердцем... - Ира, я не владелец завода. Если вам жалко Скоросько, скажите это Славке. - Я ему говорила. Он сказал, что исполняющий обязанности - вы и что в ваши решения он вмешиваться не будет. Денис помолчал. - Ирина, Скоросько украл у комбината деньги. Мало того - из-за этих денег он сел на крючок бандитам. Местным, но связанным с долголаптевскими. Если бы я его не уволил, то весь завод бы раскрали к весне к чертовой матери. Кстати, я уволил двоих - Скоросько и Сташевича. Это начальник четвертого цеха, если вы не знаете. Горячий прокат. Со Сташевичем было не так страшно, как со Скоросько. Услышав, что происходит, он сдуру сел в машину и поехал с комбината. На проходной его взяла промполиция, и к вечеру Калягин просто принес Денису исписанный показаниями лист и магнитофонную пленку. Денис подмахнул приказ, даже не видя Сташевича. - Зачем вы так ведете себя с Володей Калягиным? Денис некоторое время не отвечал. Потом, чтобы скрыть волнение, он зажег сигарету. Красный огонек тускло засветился в ночи. - Ира, - сказал Денис, - Володя Калягин - бандит. После того, как его вышибли из органов, этот человек занимался тем, что наезжал на ларьки и забивал стрелки. Когда вам говорят, что он навел порядок в городе, - это преувеличение. Он навел его потому, что пристрелил авторитета номер один. А сам он был авторитетом номер два. И когда он стал начальником промышленной полиции, то авторитеты номер три, четыре и так далее получили по чавке и откочевали в другие регионы. Так что, понимаете ли, мы оба бывшие. Только я бывший следователь, а он - бывший бандит. Вот я и не выношу бандита. - Если вы не выносите бандита, - тихо спросила Ирина, - почему вы сделали володиным заместителем Свенягина? - Свенягин мне помог. Витька был хороший парень. Ирина сжала губы. Она очень хорошо помнила свою первую встречу с покойным Витей Свенягиным. Белые фары "девятки", умирающий Извольский близ обочины, и безумный вопль обкурившегося дружка Камаза: "Это соска Извольского! Гаси ее и валим отсюда! " Шекель обежал вокруг тихо урчащего джипа, сунул голову в раскрытую дверь, выбрался наружу и опять стал тыкаться носом в брюки Черяги. - А когда убили... ну, расстреляли тех мальчишек, которые наехали на компьютерный магазин, это кто стрелял? Бандит Калягин или хороший парень Камаз? Губы Дениса сжались в одну тонкую полоску. - А вот это, - сказал он, - совершенно не предмет для обсуждения. - А этот энергетик? Денис, неужели Слава это одобрил? Неужели он это - приказал? Как это делается, Денис? Вот вы - заместитель директора, и какая-то шпана в подъезде? - Вам вовсе не надо знать, как это делается, - возразил Денис. Ирина помолчала. - Знаете, Денис, - сказала она, - когда мы познакомились, вы... вы казались совсем другим человеком. - Каким другим? - Не знаю. Мягче. Спокойнее. Я бы никогда не подумала, что вы из-за неприязни можете мучать людей. Что вы можете уволить человека, который плачет и умоляет оставить его на заводе хоть дворником. Что вы можете приказать расстрелять трех мальчишек. Ведь это вы приказывали, да? Стрелял Свенягин, а приказывали вы? "Я никогда не делал ничего, что бы мне не приказал Сляб", - захотелось ответить Денису. Но он промолчал. Шекель несильно схватил его за рукав дубленки и потянул куда-то в сторону. Видимо, собаке хотелось, чтобы двое нравившихся ему людей оставили эту большую железную штуку и пошли гулять с ним, далеко-далеко, за замерзшее озеро и лес, в котором иногда подвывали дальние кузены овчарки - крупные сибирские волки. - Если Володя Калягин умильно на вас глядит, это еще не значит, что он хороший человек, - буркнул Денис. - Если Володя Калягин сделает какую-нибудь глупость, то это будет потому, что вы его загнали в угол. А вы потом с торжеством... - Голос Ирины внезапно сорвался на жалобный крик: - Господи, Денис, неужели вы не понимаете - я боюсь за Славу! Вы... вы все пользуетесь им, чтобы решать свои проблемы! Вы все клянетесь ему в любви, а потом делаете так, чтобы он кого-нибудь выгнал! Того же Скоросько! Это наверняка... наверняка вы подложили на него компромат! "Господи, - усмехнулся про себя Денис, - это я-то пользуюсь Славкой... Просто крыша может поехать". Ира внезапно повернулась и побежала прочь. Снег хрустел под легкими сапожками. Шекель заметался, чувствуя, что между этими двумя происходит что-то неладное, громко и негодующе фыркнул на Дениса, а потом полетел вслед за пушистой женской шубкой. Денису захотелось догнать ее, все объяснить, успокоить. Но что объяснять? И как? Поэтому он молча курил, глядя, как Ирина исчезает за поворотом. Докурив, Денис пожал плечами, щелчком отправил бычок на обочину, и сел обратно в машину. На следующий день областной арбитражный суд в очередной раз отложил апелляционный иск оффшорок к "Ахтарскому регистратору", - на этот раз оказалось, что судья Баланова изволила заболеть. Может, она и вправду заболела, - вот только московские юристы на слушание вовсе не явились, видимо, будучи осведомлены о состоянии здоровья судьи, а ахтарские, наоборот, оказались с мытой шеей. Это было неприятно, так как показывало заинтересованным сторонам, что в Ахтарске не знают, что у них делается под боком, а в Москве, до которой четыре тыщи километров, наоборот, осведомлены куда лучше. Вслед за сим к Слябу на дачу приехал, особо не шифруясь, один из замов Дубнова, некто Трепко. В принципе Трепко был благожелательный визитер и в отличие от своего непосредственного шефа продолжал тянуть сторону комбината. Трепко был низенький мужичок с растрепанными волосами и красным носом. Дешевый его костюм был обыкновенно помят, а выглядел он всегда так, будто всю прошлую неделю беспрестанно пил. Как он ухитрялся достигать этого эффекта, было непонятно, поскольку, единственный из сунженского руководства, Трепко был абсолютным трезвенником. Словом, Трепко горел доброжелательством и стремлением услужить. Проблема была в том, что он Извольскому категорически не нравился: он был маленький, жадный, весь какой-то припорошенный перхотью, и главное, было совершенно очевидно, что Трепко является его союзником не по велению сердца, а оттого, что решил поставить на эту карту, и еще оттого, что очень много и красиво пилил заводских денег. Именно через Трепко шла основная обналичка налогов в губернаторский карман, и стань Трепко против комбината - завод бы сломал его через колено. За время болезни Сляб очень разнежился и привык к непозволительной для его ранга роскоши: роскоши общения только с теми, с кем хотелось общаться: с Ирой, Денисом, Федякиным, еще двумя-тремя преданными ему людьми. Сейчас, разговаривая с Трепко, Извольский от долгой непривычки чувствовал почти физическое отвращение и несколько раз ловил себя на безумной мысли: а вот не обхамить ли его в лицо и не велеть ли уйти? То ли назойливый, как муха, Трепко, то ли просто резко изменившаяся погода настигли Извольского, - а только через час разговора директор почувствовал себя ужасно. Внезапно заныла залеченная рана, так, словно в нее вставили трубочку и в трубочку запустили таракана, в висок вонзилась тяжелая, тупая игла, по кончикам пальцев вдруг поползло странное онемение. Из кабинета его отнесли в спальню, возле постели забегал спешно доставленный из больницы красный и ничего не понимающий врач, и тут вдобавок выяснилось, что куда-то пропала Ирина. В последний раз ее видели утром, она вроде бы села в машину с охранником и уехала, а спрашивается, куда она могла уехать? Задыхающийся, полуживой от боли Извольский срочно потребовал ее найти. Ему казалось, что ему и плохо-то только оттого, что Ирины нет в доме, и что вот сейчас