А выиграл - оффшорный счет в западном банке. Это я говорю к тому, что вы знаете, как легко проиграть деньги на форвардных контрактах и как совершенно невозможно доказать в подобном случае злой умысел. Банкир поджал губы. - Я что-то не понимаю, - сказал он, - деньги проиграет банк "Металлург". Это деньги банка. Какое отношение эти деньги банка имеют к деньгам, которые положил на депозит Вячеслав Аркадьевич или Денис Федорович? - Ах да, - согласился Черяга, - видите ли, я забыл сказать, что банк предложил Вячеславу Аркадьевичу гарантировать своим депозитом форвардные контракты. На очень выгодных условиях - банк обещал тридцать процентов от прибыли. Но дело не выгорело... - Вы идиот, - сказал банкир, - если вы рассказываете мне эту схему. Черяга улыбнулся. - Вовсе нет. Мы не собираемся следовать этой схеме. Их десяток. Я рассказал вам только одну, и, согласитесь, в ней нет ни одной строчки, которую ваш банк мог бы оспорить в суде. Вся проблема упирается в то, что если вы не платите семьсот миллионов, то вы теряете контрольный пакет акций, а если вы платите семьсот миллионов, то вы теряете семьсот миллионов. Вы не маленький мальчик, и вы прекрасно понимаете, что в России существует тысяча и один способ потерять чужие семьсот миллионов, если они лежат в вашем банке. Вы сами этим неоднократно и успешно занимались. Если у вас есть лишние семьсот миллионов - валяйте. Но мне почему-то кажется, что у вас нет лишних семисот миллионов. Вы всегда специализировались на том, что покупали предприятия за гроши, Вы даже Ачуйский нефтеперерабатывающий завод купили на залоговом аукционе за пятьдесят миллионов долларов, хотя директор завода инвестировал за тот год в реконструкцию завода двести семьдесят миллионов долларов. Все дело в том, что у нас есть семьсот миллионов долларов для покупки акций, а у вас есть только благосклонность правительства и дыра в балансе. - За сим, - Черяга встал, щелкнул каблуками, - честь имею представить вам проспект эмиссии и откланяться. И Черяга, не оборачиваясь, пошел к выходу из переговорной. Банкир тоже встал. - Кстати, Денис Федорович, - бросил он, уже не сдерживаясь, - вы не помните, что там случилось с директором Ачуйского НПЗ, который пытался протестовать против продажи акций? Он пошел купаться и утонул... Вернувшись в банк, Арбатов немедленно вызвал к себе Лучкова. Едва войдя в огромный кабинет шефа, Иннокентий Михайлович понял, что встреча с Черягой кончилась как нельзя гаже. Арбатов был слегка бледен, зрачки серых глаз немного сдвинулись к переносице - признак, который обычно вводил работников банка в состояние шока. Все знали, что к такому шефу лучше не подходить - как лучше не подходить к голодному и рассерженному удаву. Арбатов быстро, за пять минут, пересказал Лучкову предложение Черяги. - Мы идиоты! - сказал Арбатов. - Твой Неклясов - трижды идиот! Мы купились, как фраера! Мы решили, что Извольский будет банкротить завод, потому что это раз плюнуть - обанкротить завод, и потому что этот долбоед Черяга учился на арбитражного управляющего. Мы договорились с Дубновым, что он прикроет нас от банкротства, а Сляб никогда не собирался банкротить завод! Мы даже не подумали об эмиссии! То есть об эмиссии на такую сумму! - И это абсолютно законно? - уточнил шеф безопасности, слабо рубивший в акционерных вопросах. - Абсолютно. Эти акции есть в Уставе и у совета директоров есть полномочия объявить о дополнительной эмиссии. Извольский сделал себе самый авторитарный устав, который только возможен по нашему законодательству. - И мы не можем сказать, что это ущемление прав акционеров? - Ущемление - это когда дополнительную эмиссию распределяют между своими фирмами по копейке за рубль. А они нам предлагают акции купить. - И мы не можем этого сделать? - Если очень хотим потерять семьсот лимонов - пожалуйста. Лучков внезапно испытал огромное облегчение. Это была грязная история, за которую он - ссученный гэбэшник - никогда бы по доброй воле не взялся. Она уже нанесла ущерб репутации банка. Двести тысяч долларов Лучков потратил только на то, чтобы не допустить в газетах публикаций, впрямую обвинявших один из крупнейших банков России в мошенничестве и заказных убийствах. Своего он достиг - в умах широкой публики беды АМК были прочно связаны с именами долголаптевских. Но стоила ли овчинка выделки? - Значит, отбой? - спросил Лучков. Арбатов глядел на своего зама рыбьими холодными глазами. - В каком смысле отбой? - сказал Арбатов. От тона его Лучкова продрало холодом, словно Иннокентий Михайлович заглянул в морозильник с трупами. - Что ты предлагаешь? Чтобы все знали, что меня, Сашу Арбатова, кинул какой-то сибирский валенок? Чтобы все знали, что у какой-то вонючей промплощадки больше денег, чем у моего банка? Они на что покусились, а? Где в России деньги? В Москве или в их гребаном Ахтарске? Банкир почти визжал. Схватил со стола пластиковую бутылку с водой, отхлебнул прямо из горлышка, и уставился бледными серыми глазами на Лучкова. - Но что мы можем сделать? - растерянно спросил Иннокентий Михайлович. - Мы подадим жалобу в ФКЦБ [Федеральная комиссия по ценным бумагам и биржам]. - Но она же не удовлетворит жалобу! - Плевать. Она ее рассматривать будет два месяца, а если побольше заплатить, то и три. За эти два месяца совет директоров должен пересмотреть свое решение по поводу эмиссии. Ладони Лучкова слегка вспотели. - Чтобы это сделать, нужно как минимум убрать генерального директора. - Нужно убрать двоих, - ответил банкир, - Извольского и Черягу. Тогда исполняющим обязанности останется Федякин. А это наш человек. - Это невозможно. Я просчитывал варианты. Он никуда не выходит. Он парализован, сидит дома и даже на заводе не показывается. Это было невозможно даже в Москве. Это тем более невозможно в Ахтарске! - Его охраняет Калягин, а Калягин кое-кому должен, - ответил банкир. Иннокентий Лучков вернулся в свой кабинет в препоганейшем настроении. От расстройства чувств он грубо отодрал в комнате отдыха собственную секретаршу, а потом прогнал ее прочь и вернулся в кабинет, с бутылкой коньяка в правой руке и с рубашкой, выбивающейся поверх полурасстегнутых брюк. - Сукин ты сын! - воззвал Лучков к портрету отца-основателя и бессменного председателя правления "Ивеко", украшавшему офисную стену над книжным шкафом, - во что же ты нас втравливаешь? А? Интеллигент херов! Переклинило его на Извольском! Почему я, мент поганый, боюсь выполнять твои приказы?! Честное слово, вот позвоню в Сибирь и сдам тебя, козла, с потрохами! Разумеется, Иннокентий Михайлович произнес эту тираду исключительно про себя. В кабинете стояла чуткая и отзывчивая техника, записывавшая каждый скрип половицы, и хотя технику эту контролировал Иннокентий Михайлович, вряд ли он рискнул бы доверять свои мысли магнитному носителю. Засим Лучков опростал часть бутылки, сел за стол и набрал номер мобильника Коваля. Окончив разговор, шеф безопасности "Ивеко" вдобавок обнаружил, что он вот уже некоторое время течет соплями и кашляет. Судя по всему, в самое подходящее время Лучков умудрился подцепить не то ангину, не то иную схожую гадость. В то время, когда в Москве в четыре часа дня пьяный Лучков читал про себя проповеди портрету Арбатова, в Ахтарске уже потихоньку вечерело. В особняке Извольского начался самый настоящий праздник. Денис Черяга позвонил несколько раз, подробнейшим образом пересказывая весь ход разговора с Арбатовым. - Боже мой. Славка, видел бы ты его рожу! - заливался за четыре тысячи километров Черяга, - он же был полностью уверен, что я тебя сдавать пришел! Слышимость, несмотря на расстояние в пятую часть экватора, была отличная, в небе над Ахтарском зажигались блестящие, как из феррохрома, звезды, в огромной гостиной, занимавшей половину первого этажа особняка, пылал камин, и совершенно пьяный пятидесятилетний Федякин отплясывал перед камином комаринского, то и дело порываясь поцеловать в щечку Иру. - Ирочка, вы наше чудо! - кричал он, тяжело выдувая воздух из распаренных красных щек, и ни Извольский, сидевший в углу комнаты в кресле с высокими колесами, ни Лида Федякина, полная крашеная брюнетка, работавшая на заводе в бухгалтерии, не препятствовали ему. Федякин в конце концов все-таки угомонился и сел к столу, отдуваясь и обмахиваясь плотной ладошкой, кто-то врубил на полную катушку стереосистему, и в круг выскочили Вовка Калягин и несколько охранников. Вовка завертелся вокруг Лиды Федякиной мелким бесом, закрутил в воздухе двойное сальто и пошел отплясывать такой брейк, что у всех глаза на лоб повылазили, а один из охранников затанцевал с Ирой. Ира прыгала с ним, пока не заметила, что Извольский недовольно морщится. Она вспомнила, что Извольский не выносит музыки. - Ты устал? Хочешь спать? Извольский хитро прищурился. Ира вдвоем с охранником закатили коляску в лифт, а в спальне охранник оставил их одних. - А я и не знал, что ты так хорошо танцуешь, - сказал Извольский, пока Ира перекладывала его на кровать и стаскивала с него носки и штаны. - Вроде не от чего было танцевать-то, - улыбнулась Ира. - Вот теперь, - сказал Извольский, - можно ехать в Швейцарию на штопку. До чего же надоело жить, как сломанный будильник. Ой, черт, хотел бы я посмотреть на рожу Арбатова! Там камера стояла, авось Дениска завтра пришлет пленку! - А губернатор? - Что - губернатор? Губернатор получил фейсом о тейбл, он сейчас сидит, разинув варежку, и в себя приходит от изумления... Ирина слегка покраснела. - Слава, ты извини, - сказала она, - но я так до сих пор и не понимаю, что именно вы сделали. Ты мне можешь как идиотке объяснить, на пальцах? Извольский довольно улыбнулся. - Все очень просто. Есть акционерное общество с уставным капиталом в сто рублей, так? - Ну. - Семьдесят пять рублей из уставного капитала принадлежит банку "Ивеко". То есть семьдесят пять процентов. Все понятно? - Да. - Капитал общества увеличивается до двухсот рублей. Сто рублей - это новая эмиссия, и ее покупаем мы. Теперь у банка по-прежнему остается семьдесят пять рублей уставного капитала, но это уже не семьдесят пять процентов, а только тридцать семь с половиной. У него было больше, чем контрольный пакет, а стало меньше. - А почему банк не может купить новую эмиссию? - Потому что ему придется выложить не сто рублей, а семьсот миллионов долларов, а таких денег у него нет. - А если бы он занял у кого-нибудь эти деньги? Или взял у государства? Или еще как? - Тогда бы мы украли его деньги. Но даже если бы мы не стали их красть, банк бы никогда этого не сделал. Весь смысл его жизни в том, что он платит копейку за то, что стоит сто рублей. А платить сто рублей за то, что стоит сто рублей, - он просто не знает, как это делается. - А почему ты не стал банкротить завод, как все говорили? - Солнышко, это очень плохая штука - банкротство. Куча проблем, порушенные связи, скандал на Западе... Это лекарство, которое хуже болезни. Тому директору, который так со своим заводом поступает, яйца повыдергать мало. Ирина ткнулась подмышку Извольскому. - И это - все? Совсем все? Извольский расхохотался. Полураздетая Ирина стала дергать его за руку. - И ты не мог мне сказать, а? Почему ты мне не мог ничего объяснить, я тебе какие-то дурацкие вопросы задавала! Это ты об этом с Денисом совещался, когда меня в театр посылал? Ну что я, сказала бы кому-нибудь что-то? Тяжелая рука с исхудавшими мышцами обняла Ирину. - Ну не сердись, солнышко. Что знают двое, знает и свинья. Никто ничего не знал. Ни Федякин, никто, только я и Денис. Иди ко мне. Ира всхлипнула, не то обиженно, не то радостно, и стала целовать Извольского. Снизу, почти совершенно заглушенные толстыми стенами, едва доносились вопли развеселой попсы. Спустя четыре дня после вышеописанных событий Вовка Калягин прилетел в Москву по каким-то своим ментовским завязкам. Если говорить точнее, он хотел у знакомых руоповцев добыть материал о связях сына зама губернатора Трепко с чеченскими бандитами. Отношения между областью и заводом были испорчены до усрачки, и эмиссия эмиссией, а нельзя было исключить, что губернатор сейчас начнет гадить заводу до последнего, понимая, что теперь Извольский не успокоится, пока не выкинет его из кресла. Правда, представить себе, что он решится обанкротить завод, было достаточно трудно. Одно дело - банкротить предприятие, выставляя банкротство мерой защиты от злобных московских олигархов, а себя - чуть не другом Извольского, а другое - банкротить завод, с триумфом отстоявший свою независимость. Забавной и, казалось бы, непоследовательной деталью в поведении Калягина было то, что Трепко был единственным областным руководителем, более или менее державшим сторону комбината. Но, как известно, иметь компромат на врага - приятно, а на друга - необходимо. И хотя, прямо скажем, Трепко-младший особым авторитетом не пользовался, и у самих бандитов ходил за лоха и наркошу, сам мальчик любил гнуть понты и хвастаться своими знакомствами среди братков, за что ему дважды шумно влетало. Знакомый опер не подвел - за вполне божеские бабки он снабдил Калягина дискеткой с синопсисом из агентурных сообщений и пухлой папкой с фотографиями и двумя видеокассетами. Пока они сидели, на столе зазвенел телефон, опер поднял трубку и удивленно сказал: - Тебя. - Калягин слушает. - Вовка, ты? - раздался в мембране хорошо знакомый голос Лося. - Ты, говорят, там одним сунженским пацаном интересуешься? На предмет его южных пристрастий? - Допустим. - Заедь в "Серенаду". У нас для тебя тоже дискеточка найдется. Калягин положил трубку и некоторое время глядел перед собой, раздраженно постукивая пальцами по столу. Потом поскучнел и стал прощаться. В "Серенаду" Калягин приехал к обеденному времени, на такси, оставив собственную машину у здания РУБОПа. Ему было бы неприятно, если бы кто-то из обитателей офиса на Наметкина, проезжая мимо, засек разъездную представительскую тачку. Вовка спросил Лося, и после небольшой заминки его провели наверх, в обеденный кабинет, в который скоро вошел Коваль. Законный вор извинился за Шурку Лося, который, по его словам, "вынужден был отлучиться", и предложил пообедать. Обед съели в полном молчании. Вовка время от времени посматривал на дверь, с каждой ушедшей минутой все тверже понимая, что Лось не придет, и что зазвали его сюда не для того, чтобы обсуждать сына Трепко. Впрочем, делать было нечего. Пришел так пришел. А не пришел бы сам, достали бы другим макаром. Когда часовая стрелка доползла до трех, а на столе от десерта остались лишь пустые тарелочки с хвостиками клубники, Вовка аккуратно промокнул салфеткой губы и поднялся. - Ну я пошел, - безразличным тоном сказал мент, - у меня еще дела есть. - Сядь, - сказал Коваль. Калягин, поколебавшись, сел. - Ты понимаешь, - проговорил Коваль, - у нас возникла маленькая проблема. У тебя был зам, который тебе мешал. В таких случаях люди платят деньги и нанимают киллера, и решают свою проблему. И поскольку мы решили твою проблему, будет справедливо, если ты поможешь решить нашу. - Что-то я не въехал, - усмехнулся Калягин. - У меня проблемы не было. Она была у вас. Вы попросили помочь. Я вам помог. Какие мои долги? Коваль подался вперед. - Твои долги такие, мент, что ты помог вальнуть своего зама. Ты в этом по уши сидишь. И если Черяга об этом узнает, то он позовет тебя в свой кабинет и отымеет при телекамерах и без телекамер. Так что был ты в Ахтарске главным ментом, а станешь младшим лидером... Коваль захохотал. - Не понял, - брезгливо сказал Калягин, - ты с меня что, деньги просишь? - На хрен мне твои бабки. Ты сыграл по этим правилам один раз - сыграешь и второй. - И кого же? - Черягу. Калягин помолчал. - Я что-то не понял, - сказал он. - Камаз вам мешал, потому как изменщик и ренегат. А Черяга что? Он тоже вашим бригадиром был? Когда в Генпрокуратуре работал? - А тебе ничего понимать не надо, - грубо сказал Коваль, - раньше надо думать, во что лезешь. Калягин усмехнулся. - Так. Я хочу говорить с Лучковым. - С каким Лучковым?! - С твоим шефом, Коваль, - сказал Калягин. - Ты, мент, фильтруй базар! Ты с вором говоришь! Коваль перегнулся через стол. - Слушай, Коваль! Мне заказывают не Черягу, и заказываешь - не ты! Вы меня развели втемную - больше не выйдет. Либо я говорю с тем, кто заказывает музыку, либо я звоню Черяге. Коваль недоуменно сдвинул брови, - и в эту самую секунду рука Калягина сцапала сотовый телефон, лежавший посреди стола. Коваль с недоумением следил, как Калягин набирает цифры. На пятой или шестой цифре он не выдержал и рванулся было со стула, но в эту самую секунду правая рука Калягина нырнула куда-то под мышку и вынырнула обратно с небольшим "Марголиным". - Ты, козел! - Коваль, вне себя, произнес слова, которые никогда бы не осмелился бросить в лицо вору или бандиту. Калягин, держа одной рукой пистолет, другой кончил набирать номер. Осталось нажать только на "сенд". - Вон стоит телефон, - кивнул Калягин, - позвони Лучкову. По громкой связи. Или я говорю с Черягой. - Он тебе очко за Камаза порвет! - В живых я останусь. А вот когда меня через третьих лиц просят Сляба убрать, - тут уж точно начнут рубить хвосты. Ну? Палец Калягина застыл над кнопкой с изображением зеленой трубочки. Коваль пожал плечами и набрал номер. Сотовую трубку долго не брали, потом раздраженный голос сказал: - Але! - Иннокентий Михайлович, - сказал Коваль, - это я. Вот тут у меня сидит человек, о котором мы с вами вчера беседовали. Тот самый, который помог разобраться с грузовиком. Он утверждает, что будет говорить либо с тобой, либо со своим шефом. В трубке несколько мгновений молчали. Потом Лучков велел: - Дай мне его. Коваль протянул трубку. - Такой крутой, да? - раздраженно поинтересовался Лучков. - Круче тебя только вареные яйца? - Если я делаю серьезное дело, - ответил Калягин, - я хочу получить за него серьезные деньги. Лучков некоторое время молчал, потом назвал место и время встречи. Через час темный каплеобразный "ниссан-альмиро" привез Калягина и Коваля в загородный дом отдыха банка "Ивеко", тот самый, в котором вот уже третий месяц проживал Дима Неклясов. Лучков встретил их на третьем этаже в просторной переговорной комнате с белыми пластиковыми стенами и синими овальными столами. Шеф службы безопасности банка был явно нездоров: он кашлял, глаза у него были красные, и куча использованных бумажных салфеток на столе рядом с ним все росла и росла. Калягин, сопровождаемый двумя качками из охраны, молча прошел в комнату и сел напротив Лучкова. Качки сгинули. Калягин смотрел перед собой куда-то в морозные узоры, нарисованные на стекле. Он прекрасно понимал, что у него есть все шансы не уйти из этого места живым. Некоторое время никто не говорил ни слова. Потом Лучков очень тщательно высморкался, скомкал белую бумажную салфетку, бросил ее в горку траченных близняшек, чихнул и сказал: - И зачем ты хотел меня видеть? - В этом деле, - объяснил Калягин, - уже было три человека. Заславский, Брелер и Неклясов. Заславский работал с ворами, а Неклясов - с вами. В результате Заславского посадили в подвал и зарыли в землю, а Неклясов жив и здоров. Вот поэтому я хочу работать с вами. - И какие же твои условия? - А что вы от меня хотите? - А ты сам как думаешь? Калягин сжал губы. - С этой эмиссией вам хана. Если она будет, вы ничем и никак не удержитесь на заводе. Вам нужно, чтобы эмиссии не было. Для этого нужно убрать двух человек - Извольского и Черягу. Черяга тоже имеет полное право распоряжаться деньгами "Стилвейл". Если убрать одного Сляба, Черяга все равно разместит эмиссию, причем контрольный пакет купит сам. Так? - Ты говори, я слушаю... - Это я слушаю, - возразил Калягин. - Хорошо. Я помог замочить Камаза. Признаюсь. Но я не стрелял в него. И мне даже на суде никто ничего не предъявит, потому что чтобы был суд, надо рассказать следствию, что в Камаза стрелял Лось со товарищи, а это вашему подельнику Ковалю вряд ли понравится. Допустим - только допустим, - что у вас есть изобличающие меня пленки. Максимум, кому вы их сможете предъявить - это Слябу и Черяге. У меня были серьезные причины для недовольства Камазом. Мочить они меня не станут. - Но оберут до последней нитки и выкинут из города, как Скоросько, - заметил Лучков, - а уж там у вас найдется куча поклонников, которые будут соревноваться за честь пустить пулю в бывшего начальника ахтарской промполиции. Вели вы себя на этом посту куда как нагло... - Два миллиона, - сказал Калягин. - Что?! - Два миллиона долларов на счету в швейцарском банке. На указанное мной имя. Вы отмаксали Димке Неклясову четыре миллиона, а он для вас мокрухой не занимался. - Да мы киллеру меньше заплатим, - вспылил Лучков. - Сколько вы киллеру отстегнете, это ваше дело, - возразил начальник промполиции, - этих кадров на рынке по рупь двадцать пучок продают... А кроме меня, вам выбирать не из кого: монопольное положение диктует монопольные цены. Справедливо как относительно "Газпрома", так и относительно моей скромной особы. - Миллион и вы берете ликвидацию на себя. Лично. - Вы с ума сошли? И не подумаю. Что-что, а у меня будет железное алиби. Лучков засопел. Два миллиона - это вам бабки не на булавки. Калягин был, конечно, прав, Дима Неклясов мог бы получить четыре миллиона за посильную помощь в кидалове. Но, во-первых, эти четыре миллионов принадлежали не "Ивеко", а совсем другому банку, а во-вторых, Дима их пока не получил. Напротив, они крутились пока на счету "Ивеко", и в целом получалось, что если первая стадия кидняка принесла "Ивеко" без малого двенадцать миллионов, из которых он точно мог покрыть расходы на суды, чиновников и журналистов, то во второй стадии кидняка придется платить свои кровные два лимона. И еще - немаленькие деньги киллеру. Начальник службы безопасности вышел в соседнюю комнату, там быстро извлек из кармашка сотовый телефон. Арбатов откликнулся сразу. - Есть возможность сделать, что вы просили, - сказал Лучков, - но это обойдется около трех миллионов долларов. - Гарантия сто процентов? - Девяносто девять и девять десятых. - Добро. Иннокентий Михайлович вернулся в кабинет и долго еще с Калягиным торговался. В конце концов они сошлись на миллионе четырехстах долларов. Киллер должен был обойтись еще тысяч в триста: все-таки валили не хозяина коммерческого ларька, а единоличного властелина города Ахтарска плюс его визиря и неизбежного преемника. Таким образом, Иннокентий Михайлович сэкономил для банка как минимум поллимона. Это было немного, но Иннокентий Михайлович, как рачительный эконом, весьма этим гордился. Пока для банка в Москве происходили все крайне неприятные события с эмиссией, вице-президент "Ивеко" Геннадий Серов продолжал пребывать в городе Сунже. За то время, которое было потрачено на организацию филиала, куча областных предприятий согласились стать будущими клиентами банка, не говоря уже об областной администрации. Губернатор не только пообещал держать там кое-какие счета, но и с треском наехал на председателя Пенсионного фонда, который до сих пор столовался в собственном банчке "Сунженская гарантия". Результаты столования были поистине прекрасные - банчок навыдавал кучу кредитов фирмам, зарегистрированным на квартире тещи председателя Пенсионного фонда, а пенсии в области задерживали вот уже третий месяц. Таким образом, наезжая ради "Ивеко" на Пенсионный фонд, губернатор занимался любимым делом областных начальников: он отдавал деньги одного вора другому вору. При этом исходные рубли самому губернатору ни с какого бока не принадлежали. Теперь, после известия об эмиссии и о том, что зубастая пасть "Ивеко", щелкнув, промахнулась мимо хвоста ахтарского изюбря, все перспективные клиенты брызнули наутек. Можно было, конечно, плюнуть на все и вернуться из этого мерзкого климата в Москву или, еще лучше, куда-нибудь в Таиланд, но в Серове неожиданно проснулось волчье упорство. День за днем он объезжал область, делая порой по зимнику по триста-четыреста километров в один конец, навещая соблазненных им директоров и добиваясь от них подтверждения прежних намерений. Большая часть этих директоров были простаивающие оборонщики - люди, с которыми Серов был просто запрограммирован находить общий язык, и, кроме того, их было очень легко привлечь на свою сторону. Ведь директорам ВПК банк мог обещать не кредиты из личных средств банка (что было совершенно ненужно, смешно и как-то никем не делалось), а деньги государства и выгодный военный заказ. О связях "Ивеко" с Минобороны и с новым вице-премьером, курирующим промышленность, знали все, и не меньше трети повенчанных уже было клиентов сказали банку окончательное "да". Остальные две трети были уверены, что теперь Извольский оторвет голову сначала губернатору, потом - банку, а потом поставит к финансовой стенке всех, кто на дурную голову вздумал заводить шашни с "Ивеко". Возможно, Геннадий Серов и не занялся бы этим муторным и в общем-то не совсем приличествующем его рангу делом (хотя, с другой стороны, мелкий работник "Ивеко", прибывающий, для галочки, на занесенный снегом химзавод, вызвал бы у тамошнего директора только привычный приступ москвофобии: вот, мол, к директору посылают замначальника отдела, а высшее руководство из Москвы носу не кажет), если бы не одно тонкое обстоятельство: вот уже вторую неделю Геннадий Серов проживал не в гостинице, а в трехкомнатной уютной квартире племянницы Федякина Клавы. Клава готовила ему потрясающие щи и домашние сибирские пельмени, и когда Серов не ездил к своим директорам, он часами валялся на диване, кушал пельмени и любил Клаву. Собственное состояние просто-таки изумляло Серова, поскольку если это была не любовь, то что-то настолько близкое к ней, насколько было для Серова возможно. С чего бы? Черт его знает. Конечно, Клава была довольно хорошенькая. Но в жизни Серова была целая куча женщин, которые были еще более хорошенькими, чем Клава, и уж точно были моложе ее и не имели детей. Геннадий Серов совершенно серьезно раздумывал, не предложить ли ей руку и сердце, и немного досадовал, что не может выезжать с ней в свет: во-первых, развлечений в этой долбаной Сунже было раз-два и обчелся, а во-вторых, мало ли кто признает в спутнице Серова племянницу Федякина, и задастся вопросом об обстоятельствах знакомства представителя банковских Монтекки с отпрыском промышленных Капулетти. Сама Клава, если бы ей кто-нибудь сказал, что Серов готов на ней жениться, просто засмеялась бы. Она принадлежала к тому типу женщин, которые, ничего не понимая в бизнесе мужчин, мгновенно и верно определяют их внутренний склад. Она видела, что Генка Серов - неисправимый бабник и ловелас, а если он вместо столичных креветок кушает сибирские пельмени, - так черт его знает, потянуло москвича на экзотику. Наверное, это и привлекало в ней Серова. Почти все женщины, с которыми он водился, смотрели на вице-президента "Ивеко", как на завидную добычу, которую можно урвать и затащить себе в нору, а Серову, хищнику по природе, было очень неприятно быть добычей. В Клаве же начисто отсутствовал даже естественный в тридцатилетней разведенке режим поиска женихов. Ей, казалось, было все равно: есть мужик рядом - хорошо, нет - тоже хорошо. Главное, ребенок бы был. К тому же, хотя денег у нее было несравненно меньше, чем у Серова, бедной племянницу ахтарского замдиректора было назвать никак нельзя: квартиру ей Федякин сделал, машину подарил, а большего ей для себя искренне было не нужно. Эта сибирская идиллия, последовавшая за заседанием совета директоров, принявшим решение о дополнительной эмиссии, продолжалась дней шесть, после чего Серова вызвали-таки в Москву. Вернулся он на следующий же день, сильно растерянный и злой, как собака, и даже полтора часа, проведенные в постели с Клавой, не смогли его утешить. В пять вечера вице-президент "Ивеко" сидел на кровати, нашаривая голыми ногами пушистые шлепанцы, а из кухни полз упоительный запах рыбной окрошки и еще чего-то такого, свиного и скворчащего. - Совсем оборзели. Не, ну блин, совсем оборзели, - неожиданно громко сказал Серов, ни к кому особенно не обращаясь, разве что к самозабвенно бубнящему телевизору. Из кухни появилась Клава, в синем платьице, перетянутом передником, с кое-как заколотыми белокурыми волосами. В руке она держала небольшой вышитый рушник, которым берут за ручку раскаленной сковородки. - Сейчас обед будет, - сказала она, - нет, ну как это можно - обед в пять часов вечера! Взял с дороги и утащил в постель. Что о нас Кирюша подумает? Серов откинулся обратно на подушки. - Клава, - сказал он, - выходи-ка за меня замуж. У Клавы округлились глаза. - Гена, ты чего? - спросила она, - ты, наверное, летел слишком долго. Тебя там, в дороге, ничем не отравили? А то знаю я наши местные линии, курицу доисторическую положат и еще деньги за это берут... - Меня ничем не отравили, - сказал Серов, - ты за меня замуж пойдешь? Клава некоторое время раздумывала над этим предложением. - Я, наверное, не могу, - сказала она нерешительно. Она очень не любила перечить мужчинам, которые к ней хорошо относились. - Почему?! Клава присела на краешек кровати. - Гена, - сказала она, - я же тебе в Москве не нужна, это ты так, от скуки, а Москве такие интересные женщины... И что я там буду делать? - Пельмени варить, - серьезно сказал Серов, - у меня после Афгана язва желудка, мне полезна домашняя пища. Клава тихо покачала головой. Серов вскочил с постели и запрыгал, голый, по комнате. - Нет, это просто потрясающе! - заорал он, - ты представляешь, что такое "Ивеко"? Ты представляешь, сколько у меня денег? Да ваш сраный комбинат банку на один зуб, хотя мы и промахнулись! Да ко мне бабы пачками липнут... - Гена, ты не сердись, но я думаю, что если мы поженимся, то Извольский дядю Мишу с комбината выгонит. Серов осекся. Клава тихо поднялась и исчезла за дверью. Через мгновенье из кухни донеслось скворчание переворачиваемого с боку на бок цыпленка. Минут через десять одетый и причесанный Серов явился в кухню. На обеденном столе уже благоухал залитый майонезом салат, краснела селедочка под шубой, и на фарфоровых кружевных блюдечках при пустых еще глубоких тарелках лежали два румяных, только что из духовки, пирожка с вязигой. - Ты это серьезно? - спросил проголодавшийся Серов, щедро зачерпывая осетровую уху из глубокой фарфоровой миски. - Гена, ты не сердись. Ты на мне поженишься, может, на месяц, а дядю Мишу выставят навсегда. - Черт знает что такое! - сказал вице-президент "Ивеко", заглатывая суп, - дожили, блин! Ну прям католики и гугеноты после Варфоломеевской ночи! Он был банкир, она была с завода! Слушай, позвони Федякину. - Зачем? Чтоб сказать, что мы не поженимся? - Мне все равно надо с ним поговорить. Миша Федякин, первый зам Извольского, заехал в квартиру племянницы на следующий вечер. Днем у него были какие-то дела в обладминистрации. Если он и удивился, застав вице-президента "Ивеко" в джинсах и тапочках, играющим на полу с шестилетним Кирюшей, то у него хватило такта промолчать. Зато такт начисто отсутствовал у самого Кирюши: прелестное дите проковыляло к раскрасневшемуся с мороза Федякину, уцепилось за рукав и объявило: - А дядя Гена теперь будет мой папа. Он хочет, чтобы мы жили в Москве, а мама не хочет. Мама говорит, что если мы уедем в Москву, то тебя выгонят с работы. Надобно сказать, что для шестилетнего ребенка Кирилл просто удивительно емко обрисовал ситуацию. У Федякина отвисла челюсть, но раньше, чем он успел ее подобрать, в гостиную впорхнула Клава, сгребла Кирилла и повела его прочь из комнаты, объясняя, что дяде Гене и дяде Мише надо поговорить. Федякин и Серов остались одни. Они некоторое время смотрели друг на друга, а потом Серов достал откуда-то из-за дивана бутылку с коньяком, налил себе рюмочку, выпил и пожаловался: - Не, ну обалдеть. Ты вот скажи, может, во мне чего-то не хватает? Может, я урод? Или нищий? Может, я в постели плохой? Почему я хочу, а она не хочет? И Серов обиженно засопел, не в силах уразуметь столь противоречащий узаконенной природе вещей факт. Федякин смотрел на него настороженно. Судя по его кислому лицу, известие о сватовстве москвича ничуть его не обрадовало, - ровно по тем же причинам, что и племянницу. Вот если бы "Ивеко" сейчас банковал на комбинате, тогда, да - это была бы потрясающая партия. А теперь - извините. - Ты меня за этим позвал? - поинтересовался Федякин. - Нет. Поговорить хотел. Об этой вашей... эмиссии. Ты о ней знал? Слово "эмиссия" Серов произнес крайне ругательным тоном, таким, каким менее образованные его соотечественники произносили слово "блин". - Нет, - сказал Федякин, - никто не знал. Говорят, там даже Черяга не все знал, а кусками. Хотя, конечно, деньги за бугром варил он. - А голосовать ты за нее голосовал? - Разумеется. Дверь в гостиную приотворилась, на ковер вполз Кирюша и заявил: - Дядя Гена! Давай играть в бибики! Губы Серова сложились в досадливую складку, он подхватил с ковра красивый грузовичок с пультом управления (кстати, свой же собственный подарок), вручил его Кириллу и вытолкал ребенка за дверь. - После поиграем, - сказал Серов, - ладно? У нас с дядей Мишей серьезный разговор. Вернулся к дивану, откинулся на подушки и спросил: - А если бы ты был на заводе главным? Ты бы утвердил эмиссию? - Разумеется, я бы голосовал "за". - Довольно забавно, - сказал Серов, высоко подняв брови. - Я думал, мы друзья. - И можно узнать, что тебя навело на эту мысль? - Откровенность, с которой ты сливал информацию о заводе. - Ничего я не сливал! - Вячеслав Извольский будет другого мнения. А Денис Черяга постарается доказать ему, что он прав. Федякин встал: - А ты дрянь! Я с тобой, как с человеком... а ты... - А я - что? Тебе пять лет, Михаил Денисович? Ты не знал, что если ты рассказываешь противнику завода о финансах завода, это называется - шпионаж? - Шпионаж - это то, за что получают деньги. - А ты уверен, что не получал денег? - Да как ты смеешь! - ТОО "Белое поле". - Что?! - ТОО "Белое поле" получило от банка полтора миллиона долларов под гарантии областной администрации. У ТОО два владельца - ты и атомщик Валя. - Но Валя на эти деньги закупил... Серов перегнулся через стол. - Ни черта он не закупил, ясно? Он перевел эти деньги на свою контору, обналичил их и положил в карман. Радетель, понимаешь, за бедных атомщиков... Ты думаешь, Извольский поверит, что вы не распилили эти деньги? Есть записи наших с тобой разговоров и есть платежки. Ты думаешь, что Извольский решит, что платежки не связаны с записями? Федякин побледнел так, что Серов испугался, что он перегнул палку и его собеседника сейчас хватит инфаркт. - Я... О господи! Какая же ты сволочь... - Серов глядел заму по финансам зрачок в зрачок. - Ты влип, Михаил Иваныч, ясно? По самую свою шейку. Ты и твой Валя украли у области полтора миллиона. Только рыпнись - и губернатор тебя посадит. А Черяга тебя в домну вместо шихты засыплет... Федякин сидел молча, глядя на своего моложавого собеседника остановившимися глазами. Серов чуть усмехнулся. Он прекрасно понимал, что именно сейчас чувствует Федякин. Как бы ни старался зам по финансам корчить честную мину при шпионской игре - а он прекрасно знал, что делает, сливая банку информацию о комбинате. Да, он не просил денег, чтобы была возможность отыграть потом ситуацию, - но в его возрасте все понимают, что дети рождаются не из капусты. Зам по финансам обустраивал свое гнездышко на случай почти неизбежной, как ему казалось, победы банка. Извольский поломал ему кайф. - Ты помнишь, что сделали со Скоросько и Сташевичем? - безжалостно продолжал Серов. - А? Тридцать три года мужик на комбинате - с завода вышвырнули, из Сосновки выгнали, ребенок в Англии стипендию потерял, а ведь он завода не предавал. Он просто две копейки поднял, которые плохо лежали. Представляешь, что с тобой сделают? Губы Федякина шевельнулись. - Что... что вы от меня хотите? - На эмиссию наложен арест, - сказал Серов, - мы подали жалобу в ФКЦБ, что она ущемляет наши права как акционера. Пятипроцентного акционера, у нас, если помнишь, пять процентов всяко есть... - Это полная чушь, - сказал Федякин, - ничего она не ущемляет. ФКЦБ вашу жалобу в мусорную корзину кинет. Рано или поздно. - Совершенно согласен. Но, что характерно, это может произойти достаточно поздно. ФКЦБ у нас большая, что ей мешает сидеть и размышлять, правду мы написали или херню собачью... Серов помолчал. - Вот... а за это время могут произойти разные разности. Например, Извольский в Швейцарию лечиться поедет. И, скажем, Черяга вместе с ним. И остаешься ты на комбинате вроде как главный, так? - Так. - У тебя право распоряжения деньгами "Стил-вейл" есть? - Ими три месяца как Черяга распоряжается. - Но раньше это делал ты? И права этого тебя никто не лишал? - Формально - да. - Ну и проголосуй за отмену эмиссии, пока их не будет... Федякин глядел перед собой остановившимися глазами. - Значит, в Швейцарию уедут? - тихо спросил он. - Ага, - беззаботно улыбнулся Серов, - в Швейцарию. Ты, главное, помни, что по документам ты полтора миллиона баксов у области свистнул... Так что если ты с нами дружишь, ты получаешься главный на комбинате, а если не дружишь, тогда извините... - В Швейцарию, - повторил Федякин и залпом выхлестнул полстакана водки. Федякин распрощался и ушел через четверть часа. Когда Клава заглянула в гостиную. Гена Серов сидел уже в полном одиночестве, а бутылка коньяка опустела на треть. Себя Серов чувствовал полной скотиной. Хотя, с другой стороны, если Извольский с Черягой кончатся, то всякие глупые причины, по которым Клавка не хочет принимать его предложения, пропадут сами собой. Геннадий Серов налил себе еще полстакана, поглядел в зеркало. В зеркале отражался красивый сорокалетний мужик с правильными чертами лица и глазами цвета шкурки хамелеона. Гена поднял стакан и чокнулся с ровной поверхностью, гладкой, как стекла на небоскребе "Ивеко". "Можешь считать сегодняшни вечер маленькой лептой, внесенной в копилку будущего семейного счастья", - сказал Генка своему отражению и выхлестал коньяк. ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ПРОТИВНИКИ ОТКРЫВАЮТ КАРТЫ Спустя два дня после описываемых событий темно-синий со стальными обводами "Ниссан-патрол", принадлежавший Вовке Калягину, въехал на территорию охраняемого поселка Сосновка. Было уже около десяти вечера, дорогу освещали мощные фонари, и у самого своего дома Калягин увидел женскую фигурку с прыгающей рядом собакой - опять Ира гуляла с Шекелем. Калягин высунул в окно руку с пультом дистанционного управления, ворота дома разъехались, и "ниссан" вкатился на залитую бетоном стоянку. Вовка вылез из машины. Шекель бросился к нему, крутясь в воздухе, а потом вдруг взвизгнул, подлетел к машине и начал яростно ее облаивать. - Фу, место! Фу! - заорал Вовка. - Что это с ним? - удивилась Ира. - А, на нем сегодня мой зам ездил. Вот он и чует чужой запах... Фу, кому говорят! Шекель затих и уселся рядом с хозяином, обиженно отвернув морду от "ниссана". - Дени