М и т р а д а т. Царь Дарий говорит в своей надписи правду, ибо правда
-- это то, что приносит стране покой и пользу, а ложь -- то, что сеет в ней
смуту и мятеж. И это чистая правда, что восстание против царя не может
кончиться удачей, ведь иначе оно не будет восстанием. А какую пользу
приносят басни Ктесия?
К л е а р х. А если найдется грек, который заставит эти басни приносить
пользу и соблазнит свое войско пойти по следам Диониса и завоевать страну
чудес, где текут молоко и мед и на лугах растет жареное мясо? Ведь
действительно мало чести повторить подвиг Кира и покорить Ойкумену, и только
тот, кто завоюет страну чудес, превзойдет его.
М и т р а д а т. Это воистину греческая идея, и, клянусь Ахура-Маздой,
она того же рода, что и платоново "Государство". Согласись, однако, что
покорить область несуществующего, с одной стороны, хотя и возможно, но
нежелательно, а с другой -- хотя и хорошо, но невозможно.
x x x
Клеарх и Митрадат явились в Вавилон в месяце ассиядия, а в Вавилоне в
это время было первое тибету, оно же тридцатое кислиму. Там в календаре
первый день и день последний едины, так что время как бы не прерывается и не
движется.
Вавилон -- город удивительный и странный, где не только дома, но даже
сады и письма, вернее, деловые обязательства устроены из глиняных кирпичей,
а улицы похожи на коридоры. И женщины в нем не считают бесчестным отдаваться
за плату, а сам город не считает бесчестным отдаваться захватчикам.
Впрочем, предыдущие захватчики города, ассирийцы, исчезли без следа, и
никто даже не помнил имени их столицы. Оставили, однако, много надписей, где
рассказывали, как лишили поля голосов людей и радостных восклицаний и
сделали их пустыней, населенной зверями. Вообще надо сказать, что каждый
народ в меру своих сил уподобляет мир своему представлению о стране
обетованной; и ассирийцы, видимо, тоже слыхали о стране женщин --
виноградных лоз и стремились устроить эту страну под боком: отрубали головы
и привязывали к лозам, и цари любили отдыхать в таких садах. Люди, вероятно,
это были слабые, ибо никак не могли приспособиться к хозяйствованию и
добывали средства завоеваниями.
Следующие владыки города, мидийцы, хозяйствовали наподобие ассирийцев и
тоже пропали бесследно, причем даже надписей не оставили.
Большая часть города была построена во время кратковременной его
свободы Навохудоносором и его преемниками. Царь этот до того любил
строительство, что сам носил на голове корзины с камнями, а в надписях своих
не стеснялся говорить, что воевал, защищая ливанские кедры,, необходимые
постройкам. Он обвел город тремя стенами, подобными плотинам, и устроил
плотины так, чтобы в случае нападения превратить Вавилон в остров посреди
моря. Так, на воду и камень, а не на мужей надеялся город-женщина.
Кир, захватив город, обошелся с ним, по обыкновению, милостиво, и
поэтому вавилоняне считали, что персы не пропадут без следа подобно прошлым
завоевателям. Он сделал Вавилон одной из своих столиц и поклонился Мардуку.
При Камбизе дела пошли хуже: это был человек невоспитанный и как-то
явился в дом новогоднего праздника, куда царь вступает в льняном плаще и
льняном тюрбане, с копьем, с мечом и в эламской одежде; при Дарии -- лучше;
а при Ксерксе совсем плохо, потому что вавилоняне взбунтовались, и Ксеркс
наказал город страшно: умертвил жреца Мардука, увез золотую статую Мардука в
двенадцать локтей высотой и лишил город значения царской столицы. Каналов и
жителей, по персидскому обычаю, не трогал.
Вскоре по прибытии Клеарх бродил по городу в простом платье и увидел
девушку в одежде, похожей на башенку. "Красавица, где ты живешь?" -- спросил
он. "Проводи меня до дому -- узнаешь".
Они пошли и дошли до стены, по бокам которой было две башни, похожие на
одежду девушки. Девушка вошла в дверь и велела ждать, пока она не даст знак.
Клеарх ждал и ждал, пока, наконец, не явились стражники с бранью и не
спросили, чего ему надо.
-- Чей это дом? -- спросил Клеарх.
А стражники рассмеялись и говорят:
-- Тебя, чужестранец, обманули! Это не дом, а целый квартал, и из него
множество других ворот...
А пока Клеарх ждал у ворот девушку в одежде, похожей на башенку,
Митрадат пировал у Бел-Аддина, возглавлявшего в это время торговый дом
Эгиби, тот самый, который взял на откуп налоги Вавилонии.
Бел-Аддин, ростовщик и звездочет, в ошибки писцов не верил и полагал,
что все в природе что-то означает. И то, что сюда прислали Митрадата,
означало, что при дворе победила партия Парисатиды, а то, что сюда прислали
грека, означало, что в партии Парисатиды победили те, кто хочет упорядочить
государство.
Бел-Аддин, желая испытать характер Митрадата, прибег к старому способу:
показал ему золотую чашу, усыпанную камнями, подобными звездам, и меч с
золотой рукоятью и спросил, какая из вещей, на его взгляд, лучше.
-- Право же, -- сказал Митрадат, -- обе так хороши, что я затрудняюсь
выбрать.
И, делать нечего, Бел-Аддину пришлось послать цареву оку и золотой меч,
и золотую вазу, а вазу он наполнил до краев розовыми индийскими жемчужинами,
так как, по вавилонским поверьям, этот камень сильно способствует
справедливости суждений.
А еще через два дня Клеарх поднялся поутру в сад и увидел там девушку в
одежде, подобной башенке, которая его обманула и которую власти не могли
сыскать.
-- Кто ты? -- спросил Клеарх.
-- Я рабыня Бел-Аддина.
-- Давно ли?
-- Отец продал меня вчера.
-- Почему?
-- Видишь ли, -- сказала девушка, -- в Вавилонии урожай происходит не
столько от земли, сколько от воды в каналах. А вода в каналах не походит на
морскую пучину и небесные хляби и зависит не от прихоти богов, а от
разумности правителя, который строит плотины и распределяет воду поровну. А
нынче плотин давно не строили, и отец мой орошал поле только слезами, а
этого недостаточно, и он продал меня, чтоб избавиться от нужды.
Клеарх подивился рассудительным речам девушки и отправился благодарить
Бел-Аддина за подарок. Бел-Аддин провел его и Митрадата наверх, где был
устроен сад. Тогда в Элладе дома были одноэтажные, а в доме Бел-Аддина было
четыре этажа. Так что сад Бел-Аддина подобно замку Феридана был на полпути
между небом и землей, с тем чтоб в него не проникали испарения вавилонских
болот, точнее, клоак, потому что в Вавилоне нет ни естественных садов, ни
естественных болот.
И вот, когда окончилось угощение, Бел-Аддин спросил друзей, что увидели
царские очи в Вавилоне.
Клеарх сказал:
-- Я думаю, что среди всех искусств, на которых зиждется процветание
государства, первое -- земледелие. Ведь только земледелец производит
необходимое, все же остальные служат не удовлетворению потребностей, а лишь
их праздному увеличению и притом извращают сущность денег, ведь деньги
созданы для того, чтобы обменивать их на товары, и безумие копить деньги
ради денег же.
Несомненно также, что лишь средний земледелец охраняет устойчивость
государства, ибо, чтоб не посягать на чужое, необходимо иметь свое. Ваши же
сборщики бесчинствуют, чтобы, разорив хозяев, скупить их землю и их детей.
Земля уходит от хозяина, а налоги на нем остаются, и так обогащение части
приносит ущерб целому.
М и т р а д а т. Сам царь обязан возделывать свой сад, ибо изо всех
занятий земледелие наиболее благоприятствует благим мыслям, словам и делам.
Ахура-Мазда, создав мир, установил единый нравственный закон и для бедных, и
для богатых; и воистину земледелец ведет борьбу с мировым злом не насилием,
но повседневным и мирным трудом. И вот по пути я слышал много разговоров о
том, что единый нравственный порядок нарушен и что теперь в мире все
наоборот и, стало быть, творящий добро должен не возделывать землю, а
убивать. Воистину: даже мышь, доведенная до отчаяния, бросится на кошку.
Бел-Аддин сказал, что обдумает их слова, и наутро прислал богатые
подарки, а вечером явился сам.
Бел-Аддин взошел наверх дома для царских гостей в семь этажей, по числу
небес; Митрадат сидел наверху, в саду на седьмом этаже,, соответствующем
седьмому небу, в льняной одежде и льняном тюрбане и перебирал розовые
индийские жемчужины, способствующие справедливости суждений; Эгиби, человек
суеверный, счел это хорошим предзнаменованием.
-- Великое благо -- доверие, -- сказал ростовщик. -- Люди в Вавилоне
привыкли доверять друг другу и документам. Ибо, поистине, если в документе
написано "восемьсот", а с меня потребуют "тысячу", это как звезда Бэла,
скатившаяся с небес.
М и т р а д а т. Есть и другое великое благо -- Справедливость. И
условия справедливой сделки полагают, что, если одна из сторон заключала ее
в надежде на мошенническую выгоду, сделка недействительна. Люди,
подкупленные вами, доложили царю, что налоги с Вавилонии в этом году не
превысят семисот талантов. И вы взяли откуп на эту сумму, а собрали много
более тысячи. Я думаю, что это подходит под несправедливую сделку, и вам
надо доплатить еще триста талантов.
Тут Бел-Аддин заплакал.
-- Я не хотел брать у царя откуп, -- сказал он, -- но меня вынудили
происки Парисатиды, и царь потребовал семьсот талантов за земли, с которых
не соберешь и половины этой суммы, потому что каналы пришли в негодность, и
казна не обновляет их, и земли засолены и заболочены. Царь наполняет моим
золотом свою казну и заставляет меня исполнять обязанности своих чиновников,
и еще натравливает на меня народ! Вы пугаете меня смертью, что мне смерть,
через два года я и так буду нищим! Откуда же царь возьмет деньги тогда?
А надо сказать, что ростовщик, опасаясь чужой жадности, не держал в
отличие от знатных людей в подвалах золото и серебро, а держал лишь глиняные
таблички.
А потомок Эгиби продолжал:
-- Разве так поступал Кир? Не оттого его называли освободителем, что он
освободил нас от наших царей, а оттого, что даровал свободу от поборов,
шедших на строительство дворцов и стен!
М и т р а д а т. Да, Кир завоевал вас, а вы завоевали победителей. Вы
-- анарьи! Вы навязали арийскому языку халдейское письмо, и звезду всадника
Тиштрьи вы научили называть звездой Бэла! И в саму персидскую речь проникло
грязное слово "дибиру" -- писец и аккадские меры счета и веса!
Ты думаешь, ты можешь купить меня своими деньгами? Полюбуйся!
С этими словами Митрадат шваркнул вазу об пол. Головы золотых грифонов
смялись, а розовые индийские жемчужины, способствующие справедливым
суждениям, запрыгали, как градины, по каменным плитам и полетели из висячего
сада вниз, на улицы, похожие на коридоры; Митрадат оттолкнул столик и
выскочил из сада.
А Бел-Аддин и Клеарх остались в саду, слушая, как скачет конь по
улицам-коридорам и кто-то визжит у него на пути. Лицо у Бел-Аддина было
ошеломленное, словно у дэва Мардука, когда царь Ксеркс велел увезти его из
Вавилона и разбить. Клеарх стал утешать его и говорить, что Митрадат слишком
близко принимает к сердцу честь всадника.
К л е а р х. Что до меня, то я не перс, а эллин.
Бел-Аддин ответил равнодушно:
-- Вы, однако, оба арийцы, и в вашем языке нет перевода слову "дибиру",
и меры счета вы тоже взяли от нас. Вы всегда будете сражаться за нашу страну
и рано или поздно превратите ее в пустыню, не оставите на ней ни садов, ни
каналов, ни виноградников. Но и тогда вы будете за нее драться -- вам ведь
все равно, за что, лишь бы драться...
К л е а р х. За что же мы будем драться, если в этой стране не
останется ни садов, ни виноградников? Что у вас еще есть?
Б е л - А д д и н. Ничего. Только песок, вода и нефть. Когда вы
превратите эту страну в пустыню, вы, наверное, придумаете предлог воевать за
пустыню и нефть.
Бел-Аддин помолчал, а потом продолжал:
-- Вы, эллины и персы, очень молоды и вы называете рабами всех, кто
старше вас. А между тем здесь, на этой земле, родились земледелие и законы,
и тысячи лет назад здесь были такие же полисы, как нынче в Элладе. И сейчас
ваш мир -- как молодая Вавилония, а пройдет две тысячи лет -- и он станет
как нынешняя Вавилония.
К л е а р х. Отчего же?
Б е л - А д д и н. От перенаселения. Вы молоды, и вас мало. Мы стары, и
нас много. И нам пришлось переделать мир, в городе поставить этаж на этаж, а
пустыню превратить в поле с каналами, чтоб использовать каждый клочок земли.
И еще мы создали две всемогущие вещи -- деньги и власть, которые необходимы,
чтобы строить дома и каналы.
К л е а р х. Вы, однако, создали два очень разных всемогущества. И одно
-- это всемогущество государства, которое всех превращает в своих чиновников
и сгоняет людей строить каналы и дворцы, так что бедняки становятся рабами,
а богачи разоряются; а другое -- это всемогущество денег. И если мир через
две тысячи лет будет подобен Вавилону, то какому же именно: Великому Меняле
или Великой Неизменности?
Туг вместо ответа Бел-Аддин поставил ларец, принесенный с собой,
распахнул его и вынул удивительную ткань, не шерсть и не виссон, и пояс из
яшмовых пластинок, белых, как бараний жир, и украшенных головастиковыми
изображениями.
Бел-Аддин помолчал и сказал:
-- Я мог бы дать еще триста талантов царю, но какой в этом прок? Ибо
все, что вы хотите -- и ты, и Митрадат, и Писсуфн, и сама Парисатида, -- это
растоптать меня в глазах царя. И знаешь ли, что я сделаю? Я возьму эти
триста талантов и пошлю их Парисатиде и скажу: "Я отказываюсь от налогов в
Вавилонии, пусть их собирают Клеарх и Митрадат. А взамен, -- скажу я, -- яя
прошу права на торговлю со странами за Индией. Потому что твой, царица,
сторонник, кшатрапаван Арахосии Тиридат, лжет, что торговать с индусами
очень трудно, и в подтверждение рассказывает сказки об одноногих карликах; а
на самом деле он установил свои собственные цены, и люди за Индом не хотят
торговать с ним и не могут помимо него. И это не все -- он лжет из жадности,
что обитаемые земли кончаются за Индией и начинается пустыня. Пустыня,
точно, есть, а за ней начинается четвертая часть света, после Европы, Азии и
Ливии. Она называется страна Чин, и я знаю путь туда. А вот и
доказательства, что я его знаю.
Клеарх глядел как завороженный на яшмовый пояс, а ростовщик продолжал:
-- И я приобрету благоволение царицы и выставлю Тиридата негодяем в ее
глазах. А тем временем ни ты, ни Митрадат не соберете в Вавилонии ни
таланта, и я скажу царице: "Эти люди присвоили себе собранное, и если взять
их и пытать, то выйдет не меньше трехсот талантов". И я думаю, что царь
предвидел такую возможность, если послал сюда чужестранца и человека,
отказавшегося выполнить его приказ... Это будет стоить мне очень дорого, --
продолжал Бел-Аддин, -- но я стану всем в глазах Парисатиды, а вы ничем. И
вот я предлагаю вам обоим: возьмите сто талантов и половину разделите меж
собой, а половину отвезите царю, а иначе я поступлю так, как я сказал.
Клеарх и Митрадат обдумали его слова и согласились, и через две недели
уехали из Вавилона.
x x x
Царь по возвращении друзей подарил Клеарху коня с золотой уздой,
золотую гривну, золотой браслет, акинак и одежду. Эти подарки значат, что
человек внесен в список царских благодетелей. Царем, однако, в это время
овладела необычайная тоска, и он запретил всем окружающим под страхом смерти
говорить с ним о государственных делах до праздника Митры.
Клеарх и Митрадат смеялись с царем на пирах, а царице предоставили
полный отчет о делах в Вавилоне; затем Клеарх написал по всем правилам
риторики речь; там много говорилось о вавилонских каналах, о том, что
строительство их, накладное для казны, могли бы взять на откуп сами
горожане, а еще о том, что хорошо бы соединить государственное устройство
греков и персов и учредитьторода по образцу полисов, то есть дать земли
вокруг города городу, а не знати: пусть ими управляют городские магистраты,
не требуя титулов и не своевольничая, а, напротив, собственным имуществом
ручаясь за поступление налогов.
Еще они много говорили с царицей о том, что неплохо соединить веру
эллинов и магов. Потому что в вере магов хорошо то, что правитель может по
своему усмотрению разрушать храмы и объявлять богов дэвами, а в вере эллинов
хорошо то, что правитель может сам себя провозгласить богом. Но тут царица
не согласилась:
-- Персы этого не потерпят; да и царь, ты сам видел, больше привык
перед богом каяться.
А царского зятя Оронта меж тем одолела бессонница.
И вот за два дня до праздника Митры он ворочался ночью с боку на бок, а
потом позвал к себе своего дибиру, арамея Масхея и сказал:
-- Что бы я ни делал для их падения, все способствует их возвышению! И
теперь Митрадат шепчет царю в правое ухо, а Клеарх в левое, и я не сплю
ночами и ворочаюсь. Нельзя ли помочь моей бессоннице?
-- Ах, господин, -- плача, сказал арамей Масхей -- не поймешь, человек
или репа, -- что бессонница! Ведь теперь дом Эгиби на стороне царицы, и
наместник Вавилонии -- тоже, и его свояк, наместник Гедросии; и царь не даст
денег афинянам, и все из-за описки писца!
Оронт был несколько туговат на ухо и сказал:
-- Увы, ты прав! Поистине Ахура-Мазда сотворил землю наилучшую, Нисайю,
а Ариман в отместку состряпал бессонницу.
Тогда арамей Масхей бросился ему в ноги и сказал:
-- О господин! Нынче нет причины щадить Эгиби, допусти меня к царю -- и
я скажу слова, которые вознесут тебя выше звезд, а эти двое станут падалью.
И изложил свой план.
На следующий день Оронт, пользуясь привилегией, явился в покои царя и
сказал:
-- Великий царь! Ты послал этих двоих в Вавилон, и они уподобились
жадной обезьяне, которая, сунув руку в кувшин с орехами, не разожмет кулак,
пока ее не схватят охотники. Вот увидишь: они станут говорить о заиленных
каналах и засоленных полях и выставлять причиной нищеты не хищничество
аккадских ростовщиков, а недомыслие персидских властей да еще посоветуют все
ростовщикам и отдать!
Царь удивился и спросил:
-- Не от тебя ли я слышал о засоленных полях и о том, что наместнику
Вавилонии нужны люди и средства для каналов?
Оронт ответил:
-- От меня! И я уже думал об этом и не спал ночей и наконец понял, как
спасти народ от нищеты, утроить твой доход с Вавилонии и Заречья и
избавиться от взяточников и ростовщиков. Позволь изложить его моему писцу,
арамею Масхею.
Тут Масхея ввели в царские покои, и он изложил свой план, и под конец
царь заплакал и сказал:
-- Вот теперь я понял! Не может быть государь богат, если народ беден!
И, конечно, я не могу беспричинно казнить Митрадата, но с Клеарха я, клянусь
Митрой, прикажу содрать кожу, как он содрал ее с вавилонян!
После этого тут же Оронт подарил Масхея царю, а царь назначил его
главой своих писцов.
x x x
В полдень Клеарх и Митрадат прибыли во дворец и вошли в удивительный
зал, подобный лесу, где поверх каменных колонн-деревьев бродят крылатые
быки.
Они поклонились царю и царскому огню; Клеарх хотел было говорить; тут
Митрадат глянул влево и заметил за спиной Оронта арамея Масхея, а над
головой Масхея -- Фарну; он дернул Клеарха за длинный рукав и упал наземь,
словно мертвый, и Клеарх за ним.
-- Где деньги из Вавилона? -- закричал царь.
Митрадат молчал и лежал, как мертвый.
-- Вы как грязные бараны, -- закричал царь, -- вы пасетесь на лугу и
нагуливаете жир, не замечая, что это верный путь к погибели!
Митрадат молчал и лежал, как мертвый.
Туг царь сделал знак, и Масхей выступил вперед и стал говорить. Так как
Масхей много лет, в сущности, вел дела Вавилонии, то и документы, собранные
им, были убийственны. По ним выходило, что большая часть средств,
отпускаемых на строительство каналов, разворовывалась. Мало того, выходило
также, что каналы намеренно строятся в местах, не подходящих для орошения,
но подходящих для ежегодного возобновления строительства. Но и этого мало:
выходило, что недавние наводнения как раз и имели своей причиной
строительство дамбы в полпарасанга, о которой хлопотал наместник! И
немудрено, потому что она как раз и задумывалась с тем, чтобы затопить
личные канавки и подчинить самостоятельных владельцев воды Багасару и Эгиби.
-- Есть два способа орошения, -- сказал Масхей, -- можно, чтобы человек
с соседями строил канал по собственному плану; можно, чтобы государство
возводило огромную дамбу. И второе даже при отсутствии злого умысла гораздо
убыточней, ибо порождает множество чиновников.
-- Что же ты предлагаешь делать? -- спросил царь.
-- Ничего! Люди сами знают, как вести каналы, что сажать в поле! Не
пройдет и трех лет, и число дармоедов в Вавилонии уменьшится втрое, а доходы
возрастут вчетверо! Надо лишь вернуть землю мелким владельцам и вымерять ее,
потому что сейчас в Вавилоне так: бедняк продал поле, а налог на нем
остался; богач поле купил, а налога не платит.
Надо сказать, что Масхей говорил долго и, когда замолк, умные успели
соскучиться, а царь -- успокоиться. Митрадат с Клеархом потихоньку встали;
царь спросил Митрадата:
-- Что ты на это скажешь?
Митрадат покосился на палочку с эллинской речью и ответил:
-- Живи вечно, царь! Я скажу, что в Междуречье вода не проливается на
поля, пока не наполнит каналы. И если ты пошлешь туда Масхея мерить поля
владельцам и упорядочивать налоги, то от этого выйдет много хорошего для
Масхея, а поля пересохнут вовсе.
Царь расхохотался, а Масхей закричал:
-- Что ты лжешь, грязная собака?
Царь поразился: как смеет арамейский раб обвинять перед ним перса во
лжи!
-- Замолчи! -- приказал царь.
-- Нет не замолчу! -- сказал Масхей. -- Говорят, что царь -- отец
народа. Разве богатеет такая семья, в которой отец пробавляется тем, что
отнимает имущество у сына?
-- Замолчи! -- сказал царь.
-- Нет, не замолчу, -- ответил Масхей, -- ведь долг подданных --
говорить о беззакониях и увещевать царя, творящего зло, а долг царя --
следовать увещеваниям и прислушиваться к советам.
-- Замолчи, -- в третий раз повторил царь.
-- Не могу я молчать, -- сказал Масхей, -- потому что, если я замолчу,
кто будет говорить за меня?
Артхакшатру охватило бешенство: что себе позволяет этот раб и урод?
-- Если ты не слышишь царского приказа, зачем тебе уши? -- закричал он.
Тут же прибежали с кожаным ковриком; Масхей визжал, как свинья, когда
ему резали уши; Клеарх подошел так близко, что несколько капель крови попало
ему за ворот; Клеарх засмеялся и сказал:
-- Говорят, его хозяин не любит эллинов! А он горюет, что один
подданный царя богаче десятка афинских архонтов.
Многие потом говорили, что если бы Оронт вступился за своего писца, то
Масхеевы уши остались бы при Масхее. Но соглашались, что Масхей был сам
виноват: нечего такой рыбьей харе обвинять двух таких красавцев.
x x x
На следующий день царь охотился со своими любимцами; в глубине души он
ужасался, что едва не послушался совета Масхея.
-- Я обидел вас ненужным подозрением, -- сказал царь, -- и как мне
заслужить ваше прощение?
Митрадат улыбнулся.
-- Прощение неполно без подарка.
А р т х а к ш а т р а. Проси у меня что хочешь.
М и т р а д а т. Я прошу у тебя Масхея.
А р т х а к ш а т р а. И Масхея, и дом его, и сад, бери его и делай с
ним что хочешь, я слышать не желаю об этом человеке.
Митрадат и Клеарх поскакали за Масхеем прямо с псами и доезжачими; тот,
узнав о новости, успел укрыться в доме Оронта. Челядь окружила дом, и Клеарх
послал сказать: "Как бы царь не разгневался на самоуправство своего зятя".
Оронт подумал и выдал Масхея.
-- Ну и как ты себя чувствуешь? -- спросил Клеарх, когда Масхей
предстал перед ним и Митрадатом.
-- Так же, как ты себя чувствовал вчера.
-- Что же мне с тобой делать, -- спросил Митрадат, -- ведь если бы царь
послушался твоего вчерашнего совета, он бы погубил царство?
-- Оставим это, -- ответил Масхей. -- Ты ведь победил меня шуткой, а я
сказал правду, потому что правда -- это то, что выгодно государству. А твое
хорошенькое личико и тот случай, что правит историей, погубили вчера страну.
-- Что же мне с тобой делать, -- спросил опять Митрадат, -- ведь если
бы царь послушался твоего вчерашнего совета, то и твой сад был бы твоим
садом, и мой сад был бы твоим садом?
-- Знаешь, -- сказал Масхей, -- лучше оставь мне и дом мой, и сад,
потому что я еще понадоблюсь царю; а я теперь больше всех людей на свете
ненавижу Оронта: ведь и вчера я из-за его трусости лишился ушей, и сегодня
он меня выдал, как игрушку.
Митрадат на это ничего не ответил, а поднялся и вышел, оставив Масхея в
сильном беспокойстве.
Вечером Митрадат пировал с друзьями. Те, узнав, что Масхей еще жив,
начали спорить, и все они расходились во мнениях о способе казни. Митрадат
смеялся вместе со всеми, впрочем, он был сильно пьян. Под утро он воротился
в свои покои и лег на лохе, а раб стал стаскивать с него сапожки.
-- Скажи-ка мне, Эфраим, -- спросил Митрадат, -- если случай правит
историей, почему он с недавних пор ненавидит персов?
Раб замешкался и не знал, что ответить; Митрадат поднял ногу и ударил
его изо всей силы в грудь; раб отлетел к стене, а потом пополз снимать
второй сапог.
x x x
Ввиду скверного состояния филодемовой рукописи, а также ограниченности
журнального пространства автор перевода выпустил четвертую главу, касающуюся
десятилетнего пребывания Кпеарха при персидском дворе.
Глава эта наполнена, сколь можно судить, самыми гнусными интригами.
Отчасти касается она и исторических событий, как то: заговора царевича Дария
и греческого посольства, прибывшего в Сузы в 367 г. до н. э.
Что касается царевича Дария, то тот был провозглашен царским
соправителем. Но не прошло и года, как Дарий был обвинен в заговоре против
отца и казнен на его глазах; палач дрожал от ужаса, перерезая ему гордо.
Вдохновителем заговора называли Тирибаза, а доказательством тому была смерть
его по приказу царя. Некоторые полагайте, что царству пришел конец, если
такие люда, как Тирибаз, участвуют в заговоре против царя. Некоторые
полагали, что царству пришел конец, если люди, не причастные ни к одной из
партий, становятся игрушками в руках обеих. И все поражались сумасбродству
царевича, ибо самому Дарию, уже провозглашенному наследником, заговор был ни
к чему, зато разоблачение такого заговора было на руку второму сыну царя,
Оху, любимцу Парисатиды.
Что касается греческого посольства, то автор, по обыкновению, клевещет
на эллинов и выставляет дело так, будто главный в Греции город -- тот город,
что получает деньги от царя, и что деньги эти получал то город Афины, то
город Спарта. А когда третий город, Фивы, разбил спартанцев, то в Греции
стало не два главных города, а три. И тот человек, который разбил
спартанцев, Пелопид, приехал просить у царя те деньги, которые раньше шли
Спарте.
И хотя к самому Пелопиду автор, уважая традицию, относится чрезвычайно
почтительно, все же он изображает историю так, будто в Сузах, во дворце с
серебряною кровлею и с золотыми балками, крутыми, как солнце, на греческих
послов обращают не больше внимания, нежели на каких-нибудь саков или
массагетов; притом же и демократию, столь подозрительную в его глазах, он не
признает достоянием одной Европы и утверждает, что на другом конце Ойкумены,
за Гангом, есть также полисы, именуемые "гана", а в них тираны, именуемые
"раджа".
Как известно, посольство 367 г. окончилось унижением Афин и Спарты и
торжеством фиванца Пелопида, и Фивы на некоторое время стали гегемоном
Эллады. По Филодему, конечно же, выходит, будто царь, приняв сторону Фив,
исходил вовсе не из выгоды царства, а был игрушкою в руках бесчестных и
самовлюбленных царедворцев.
Впрочем, автор рассказывает не о том, как был заключен мир, а о том,
как Клеарх отомстил афинскому послу Тимагору, чье письмо когда-то привело к
его изгнанию из Гераклеи, и как Тимагор получил от Клеарха пироге угрем и
действительно кусал себе локти с досады, что не попросил большего. Сам же
Тимагор, которому сограждане с досады приписали неудачу посольства, был
казнен народом за жадность по возвращении в Афины. Его товарищ предъявил
уличающие его письма, и ни одно имя не произносилось в Афинах с большим
отвращением, даже имя Писистрата или Гиппия.
Книга 5
О пропавших податях и простодушных крестьянах, о разоренных гробницах и
выигранных сражениях, о жестокости толпы и великодушии Митрадата, а также о
разнице между трагедией и комедией
Книга 5
О пропавших податях и простодушных крестьянах, о разоренных гробницах и
выигранных сражениях, о жестокости толпы и великодушии Митрадата, а также о
разнице между трагедией и комедией
Четыре вещи непрочны в этом мире: благосклонность народа, любовь
женщины, благоволение царя и накопленное богатство.
Вернувшись из Согдианы, Клеарх узнал, что царь отобрал у него право
подавать ему воду для омовения рук и передал это право Артавардии, сыну
Гобрия.
-- В чем же мои упущения, великий царь?
-- Ни в чем. Я, однако, не хочу, чтоб тебе завидовали.
Что ж. Беда не приходит одна: пятилетний его сын вдруг захворал и через
неделю умер; а вслед за ним от той же хвори или насланной кем-то порчи
умерла любимая и единственная жена, дочь Виваны, -- остальные были лишь
наложницы.
Клеарх прожил в Пасаргадах еще три месяца, покупая поместья и отделывая
свой городской дом, а потом отпросился на время к другу, Митрадату, в
далекую Фригию.
Митрадат устроил в честь его прибытия большую охоту; явились даже
наместники Лидии Автофрадат и Каппадокии Датем.
Датему было за пятьдесят, он был доверчивым человеком и искусным
полководцем; наместничество он получил, отличившись в войне против кадусиев.
Он покорил столько варваров, начиная с пафлагонца Отиса, что Каппадокия
теперь была самым сильным наместничеством в Азии, как некогда Лидия.
В Газиуре, столице Каппадокии, говорили, что Датем -- потомок Отаны, и
это ему очень нравилось. В Даскилии злословили, что Датем -- полускиф,
полукариец, и это его очень огорчало.
Датем недавно завоевал Синопу и Керасунт, и в свите его поговаривали,
что гераклеоты платили дань Киру и что, кроме того, можно освободить из-под
греческого ига подвластных геракдеотам мариандинов.
Но Датем знал, что Митрадат и Клеарх имеют свое мнение о Гераклее, и
поэтому приехал к Митрадату, не переставая напоминать себе, что приверженцы
покойной царицы называют его полускифом, полукарийцем.
Кроме того, когда Датем брал Синопу, к нему пришло царское письмо,
запретившее осаду. Датем высказал по прибытии письма положенную радость и
принес положенные жертвы, но город все-таки взял. В Газиуре говорили, что
письмо сочинил Клеарх по просьбе царевича Оха.
На пятый день к полудню, когда уже добыли достаточно дичи и собирались
сделать привал, Датем увидел на холме дивную лань и погнался за ней. Не
догнал, а когда наконец махнул рукой, то увидел, что вся свита отстала, а
поспели за ним только двое: Клеарх и Митрадат.
Всадники поехали бок о бок, и Датем стал рассказывать о Гераклее, где
недавно умер Архестрат. Власть в городе перешла в руки демократов, и многим
из лучших людей, по-видимому, угрожало изгнание
-- Да, -- сказал Митрадат, -- странное дело. Когда у греков власть
получает партия лучших людей, они изгоняют противников, и наоборот. А ведь и
в Персии у власти лучшие люди, однако они расправляются не с противниками, а
друг с другом. Виндафарна подарил Дарию царство, а вскоре и сам он, и весь
род его был истреблен. А между тем семеро родов тогда решили жребием, кому
быть первым среди равных, и достанься, например, жребий Отане, царем был бы
сейчас ты.
Птицы вспархивали из травы, Датем ехал молча.
Д а т е м. Знаешь ли ты, что сказал Тирибаз, когда царь прислал ему
вареного гуся со своего стола? Тирибаз бросил ножку гуся любимой собаке, и
она сдохла.
Тут-то Тирибаз улыбнулся, как его дед Вивана, и сказал: "Если съем гуся
-- умру, если попытаюсь бежать -- совершу измену. Смерть почетней измены".
К л е а р х. Не думаю, что все так просто. Я ведь знал Тирибаза. Он,
как и многие, полагал, что царство стоит на справедливости государя и на
верности подданных. И тот, кто нарушит этот договор, гибнет. Стало быть, не
съев гуся, Тирибаз погубил бы лишь самого себя. Съев же гуся, он погубил еще
и царя, нарушившего справедливость,
Датем ужасно удивился и подумал, что действительно приведенный им
пример значит противоположное. А Митрадат сказал:
-- Вот я гляжу на гераклеотов и вижу, что у них борьба партий
способствует свободе граждан, а у нас -- произволу царя. И поистине выходит,
как в той басне, когда дубы жаловались Спитаме, что их рубят и жгут, а им в
ответ: "Не расти на вас топорище, не нашлось бы на вас и топоров".
Д а т е м. Мы, кажется, заблудились.
Они действительно заблудились и плутали по горам до вечере, пока не
вышли к какому-то ручью и саду.
Охотники себя не назвали; хозяин усадьбы, дахик, накормил их, чем мот.
В саду росло несколько смоковниц, на верхушке смоквы уже созрели, и Митрадат
попросил нарвать их гостям. Но крестьянин был в ссоре с соседями, забоялся и
сказал:
-- Пока чиновники Митрадата не перепишут плоды, нельзя собирать урожай.
Митрадат лег на шелковую траву, уставился в голубое небо и спросил:
-- А как тебе управление Митрадата?
-- С тех пор как он явился в эти края, -- ответил дахик, -- здесь
больше нет саранчи.
-- Почему же?
-- Боги решили, что с нас хватит одного бедствия.
Вскоре послышался лай собак -- свита нагнала заблудившихся охотников.
Старик оглядел одежды и знамена н затрясся.
-- Ну что, -- спросил его Митрадат, -- не раскаиваешься в своих словах?
-- Нет, -- закричал старик, -- мой дед и твой дед ходили с царем в
одном войске, а ты считаешь каждую смокву на моем дереве!
Митрадат махнул рукой и уехал.
x x x
Надо сказать, что в Малой Азии, как и везде, персы подчинили себе лишь
культурные народы. Диких людей в степях и горах персы никогда не стремились
подчинить -- только запугать.
В этом смысле Малая Азия подобна Эвксинскому Понту. Греческие колонии
располагаются по берегам, так что само пространство Греции -- как бы
больное, разорванное: от Гераклеи до Синопы неделя пути по морю,, а по суше
-- провал во времени; дикари; синды, меоты. Также в Малой Азии горы,
подобные морю, разделяли земледельческие и торговые долины. Припонтийские
дикари -- тавры, сатархи, гениохи -- грабили гераклейские суда; а азиатские
дикари -- пафлагонцы, киликийцы, памфилийцы -- грабили царские караваны.
Так случилось, что карийцы на следующий год, осмелев, захватили караван
с податями, отправленный Митрадатом. Это было тем более скверно, что
Мнтрадат, опасаясь подобных вещей, уговорил отца взимать подать
исключительно деньгами, а не натурой и, стало быть, разрешить дахикам самим
распоряжаться урожаем как угодно. Еще он выпросил у отца в управление города
Троады и приглашал в них ремесленников, освобождая их от налогов и давая
деньги на обзаведение.
Ремесленники легки на подъем. Насадить виноградники, улучшить поле --
нелегко. А у хозяина мастерской все деньги помещены в искусно обученных
рабов, что ему стоит переехать? Чужестранцы потому и занимаются ремеслом,
что полис неохотно уступает им землю, потому и вкладывают деньги в рабов, а
не в хитроумные автоматы, что раба легко перевести с места на место.
Датема Митрадат уговорил не платить податей в этом году, обещая летом
поедать в Сузы и добиться их снижения.
Датем тосковал. Старший сын Датема, Арсидейн, погиб в стычке с
писидийцами. Кто-то подал Датему дурную мысль, что убийство было подстроено
другим сыном Сисинной; а Сисинне, в свою очередь, как-то доказали, что отец
не доверяет ему, Сисинна уехал к царю.
Датем собирал войско проучить писидийцев.
Митрадат собирал войско проучить карийцев. От этого и от льгот
ремесленникам Митрадат был очень стеснен в средствах. В конце зимы к нему,
однако, явился сирийский купец, связанный с домом Эгиби, и передал ему
тридцать талантов и столько же -- Клеарху. Клеарх очень удивился: перед
отъездом он тайно продал свой дом в Пасаргадах через Эгиби и едва за
четверть цены, но не надеялся уже, что вавилонянин доставит деньги.
Сириец также привез в подарок четыре красивые нефритовые вазы из Египта
и сказал, что вот хотя Египет и отпал от царя совершенно и с этим никто
ничего не поделает, но тем не менее Бел-Аддин прекрасно торгует сс Египтом.
На прощание посочувствовал истории с податями:
-- И, знаете ли, при дворе есть клеветники, которые говорят, что
карийцы туг ни при чем; в сундуках у караванщиков были камни; сундуки
сбросили в пропасть, а золото осталось в Даскилии.
-- Это Оронт на меня клевещет!
-- Да, Оронт и его друг, кшатрапаван Лидии Автофрадат, еще твой
троюродный брат Артабаз и царевич Арсам. А Оронт нашептывает царю, что
человек, который присоветовал ему рассориться с Афинами и со Спартой и дать
денег фиванцам, вот что имел в виду: что отныне и афиняне, и спартанцы
поддержат тех, кто взбунтуется против царя.
-- Если этот клеветник попадется мне в руки, -- мрачно сказал Митрадат,
-- я сдеру с него кожу, а потом распну на городской стене.
-- Сначала ты подаришь мне его уши, -- сказал Масхей.
Напоследок сириец сказал, чтоб они были осторожны в сношениях с
Датемом, потому что сын Датема, Сисинн, твердит царю, что отец его
взбунтовался против царя, так что теперь Датему, вероятно, придется сделать
то, в чем его обвиняет сын.
x x x
Как Каппадокия при Датеме стала самой большой сатрапией Азии, так и
Гераклея за время правления Архестрата стала самым важным понтийским
городом.
Расцвела она необычайно. За участие в народном суде платили три обола.
Возвели храм Титию, много строили общественных зданий -- не так, однако, как
в Вавилоне, сгоняя народ, а чтобы дать заработать неимущим. Множество купцов
селилось в Гераклее и в городах ее хоры: Аполлонии, Кальпе, Тие, Сесаме.
После смерти Архестрата наиболее уважаемыми лицами в Гераклее стали
Филоксен и Леонт. Туг-то Левкон, боспорский тиран, напал на Феодосию;
гераклеоты вступились за автономию города, но потерпели поражение. Дела
пошли еще хуже когда Левкон предоставил афинянам привилегии в торговле с
Феодосией.
В Гераклее многие торговали херсонесским хлебом, но в самом городе
хлеба не хватало Новый народный вожак, Агарид, тот самый, что когда-то
выступал обвинителем Клеарха, открыто требовал передела земель и прощения
долгов, полагая, что это увеличит количество хлеба. Зажиточные чужестранцы
покидали город, и многие из них переселялись в города Троады.
Гераклеоты хотели было выпросить для войны с Левконом афинянина
Тимофея, тот отказался. Отказался и фиванец Эпаминонд.
Тогда в совете шестисот согласились, что лучше быть подданными царя,
чем рабами тирана, и обратились к Клеарху, который в это время воевал для
Митрадата с пафлагонцами.
Многие видели выход в том, чтобы позвать искусного воина, не сведущего
в делах правления и врага демагогов, чтобы тот воевал, а законные правители
-- правили.
x x x
У персов есть обычай: каждый год являться на смотр перед дворцом
наместника. Ариобарзан созвал людей на смотр в конце зимы, в месяце,
посвященном благомыслию, Boxy Мане. В Гераклее в это время уже празднуют
Дионисии.
Митрадат проводил Клеарха почти до границ гераклейской хоры и
поторопился возвратиться к смотру в Даскилий. По дороге он со свитой нагнал
трех всадников: того самого крестьянина, что уподобил его саранче, и двух
его сыновей. Крестьянин узнал его, бросился в ноги и сказал:
-- Бог да благословит тебя за то, что ты сделал! Я не мог купить
рабыню, чтоб тереть зерно, а теперь я купил двух коней для сыновей и
снаряди