иков. Я расправил то, что осталось от газеты, положил на стойку и повернулся к выходу. За моей спиной кто-то предостерегающе крякнул. Я отпрыгнул в сторону: бутылка, пущенная Митчеллом, разлетелась о косяк над моей головой. Я обернулся. Он схватил вторую бутылку и пустил ее вслед за первой. Счастье, что у него не было с собой пистолета. Я прыгнул на него, и мы покатились по полу. Митчелл не умел драться. Он совал мне пальцы в глаза и кусался. Я слегка придушил его и стукнул головой об пол. Он улегся на циновке и раскинул руки. Я встал, отряхнул брюки и пошел к двери. Туземцы сидели все так же молча и равнодушно. Драка между землянами их не касалась. Сквозь прорези в глиняной стене светилось закатное солнце, и в его свете было видно, как по полу течет из разбитой бутылки пальмовая водка. Пол был земляной: он быстро размокал, и водка утекла недалеко. Я вышел из харчевни и пошел к своей машине. Заводя мотор, я оглянулся: туземцы сидели все так же неподвижно, и только старик, взяв со стола скомканную газету, рвал ее на полосы и раздавал сидящим вокруг. Дня через три после этой драки мне понадобилось съездить в ближайший городок, в скобяную лавку. Это был традиционный маленький городок, сплошь из глиняных хижин, размокающих от дождя. Там по утрам жители по-прежнему кланяются в сторону дворца Президента и у женщин всего две профессии, легко различимые по одежде: жены укутаны в черные платья и белые покрывала, а проститутки одеваются, как женщины Земли. Принадлежал он Шадаку, князю Бродячего Перевала. Я сильно закопался, и, когда выехал из города, уже темнело. Я поколебался, не остаться ли ночевать, но вспомнил о неизбежных клопах в единственном постоялом дворе, погладил рукой автомат и нажал на газ. Я включил приемник и попал как раз на проповедь ван Роширена -- их теперь довольно часто передавали. Я разозлился и выключил приемник. Да! Давайте дружить друг с другом! Ты ему -- водоустановку, а он тебе -- три шапочки! Лев Великий и Аттила! Ну и дурак, значит, был этот Аттила, если ушел от беззащитного города! Покажите мне человека, который говорит, что ему не нужна власть. Пока не увижу, что он говорит правду, буду считать его лжецом. А когда я увижу, что он не врет, скажу, что он дурак. Я знаю, зачем этот человек приехал сюда: он принадлежит средневековью и хочет его сохранить. Он тоскует по временам, когда всякие аттилы подчинялись условиям, которые в наши дни почтет позорным любой гражданин. Небо было черное, как копирка, и стальные фермы моста над Оранжевой рекой выгнулись, как выцветшая радуга. За мостом хорошая дорога пропала, начались пустынные глиняные плеши, и на повороте мои фары выхватили буксующий в подземной промоине грузовик. Я затормозил и, .осторожно придерживая рукой автомат, полез из машины. -- Помочь?! -- крикнул я. Пара сильных рук рванула меня в одну сторону, а автомат -- в другую. Я перекувырнулся в воздухе, и в следующее мгновение меня положили у колеса мордой в глину, и чья-то босая нога стала мне на шею. -- Собака, -- сказал гортанный голос. -- Катается ночью, словно у себя на Земле. Это были люди полковника: что-то они нюхали в садах. Я понял: меня сейчас убьют, и, признаться мне это не очень понравилось. Босая нога пощекотала пальцами по шее и стукнула меня раз и другой. Потом они поддели меня локтем и в конце концов • шваркнули лицом вверх. Они обшарили автомобиль и багажник, стали делить содержимое. Я все видел. Один из них достал из-под запаски бумажный пакет, а из пакета -- три шапочки, украшенные вышивкой с изображением пантер в тростниковых зарослях. -- Это у тебя откуда? -- спросил Босая Нога. -- Это мне подарил мой сосед Ласси, -- ответил я. Босая Нога поглядел на меня и спросил: -- Это ты тот землянин, который подарил этому Ласси водяную установку и который подрался с Джеком Митчеллом? -- Ну я. Босая Нога надел мне шапочку на голову и наставительно сказал -- Носить такие вещи надо вот так. Они сложили все обратно в багажник, высосали из моей машины бензин, развязали на мне веревки, сели в свой грузовик и поехали. В сотне метров они остановились, спустили на дорогу канистру с бензином и уехали насовсем. Когда я добрался до канистры, донес ее до машины и перелил бензин в бак, след их уже простыл. Я подумал; что насчет стоимости шапочек был прав Ласси, а не я, и что есть в "Анреко" довольно много людей, которые с радостью бы заплатили за каждую шапочку по семь тысяч. Мои отношения с фермерами-землянами становились все хуже. Обо мне прошла слава как о человеке, который не боится ездить по долине ночью. Меня видели в кабачке для туземцев, и праздник Первой Тыквы я отпраздновал вместе с фермерами-туземцами. Между тем рекламная кампания ван Роширена во славу Господа возымела большой успех у широких слоев местного населения. Люди покупали кресты, которые стоили дешевле бронежилетов, и просили ван Роширена поглядеть на эти кресты счастливым взглядом. Одной девице, плескавшейся в ручье, явился Христос. Над ручьем поставили часовню и вырезали статую, приставили специального человека кормить Христа каждый день кислым молоком. Были происшествия и посерьезнее. Несколько гвардейцев Президента в горах нарвались на засаду, потеряли два задних колеса и товарища, но удрали через Перевал. Они шли, изнемогая от жажды, пока предводитель их, недавний христианин, не вспомнил о примере Моисея и не дал по скале автоматную очередь -- скала раскололась, из нее: забил источник, гвардейцы напились воды и уверовали. В нашей долине был храм, а в храме -- жрец, известный святостью жизни и тем, что, когда он забивал на алтаре барашка, к алтарю особенно хорошо слетались боги и духи. Жрец угощал богов и духов и спрашивал у них о будущем. Ван Роширен, придя на одно из жертвоприношений, стал пенять ему и хвалить достоинства мессы. Жрец же, лично видя по четыре стороны жертвенника толпу крылатых богов, сначала не обращал внимания на его слова, а потом, рассердившись, спросил окружавших его духов: "Бесы вы или ангелы? Ну скажите этому дураку: если я неправильно молюсь, зачем вы прилетаете?" По счастью, духи оказались ангелами и ответили: "Ты хоть и неправильно молишься, но чист сердцем -- мы жалели тебя за неведение и прилетали. А теперь мы уйдем с этим человеком -- ведь он и сердцем чист, и верует правильно". Ван Роширен повернулся и пошел прочь, а ангелы полетели за ним. Жрец, увидев это, разбил жертвенник и закричал, чтобы и ангелы, и ван Роширен остались. Этот жрец теперь ,тоже ходил по деревням и фермам, а на упреки в отступничестве возражал: "Если кто имеет автомат, станет ли стрелять из лука? Если кто имеет копченую собаку на ужин, станет ли есть отруби? Если кто узнал Иисуса Христа, станет ли почитать старых богов?" Крест победил все другие узоры на луках и автоматах. Повсюду говорили, что те, кто простят друг другу свои грехи, непременно победят врага. Вместо перспективы гражданской войны перед страной замаячила перспектива теократии. Поэтому я не очень удивился, когда встретил ван Роширена в замке на Бродячем Перевале, куда меня позвали вместе с Ласси через неделю после праздника Первых Тыкв. Хозяином замка был тот самый князь Шадак, который собирал пошлины с дорог и перевозов и разрядил свой револьвер над ухом Деннера. Князь собирал оброк с подвластных ему фермеров Кипарисовой долины, а от свободных фермеров, каковым был Ласси, он получал подарки. Как известно, различие между рабами и свободными состоит в том, что рабы платят князьям Оброк, а свободные дарят князьям подарки. Князь Шадак придерживался старинных обычаев. Он выехал встретить мой автомобиль у подножия замка на рыжем в черных носочках коне. Князю уже за шестьдесят: он был весь, как высушенная щепка, отлично держался в седле, и зрачки в его глазах катались, как капли ртути по белому блюдцу. Он был в длинном плаще из темной и пушистой, не отражающей свет ткани, и на голове его сидела шапочка, похожая на петушиный гребень. За его спиной вставали витые зубцы замковой стены. Из-за зубца таращила красный глазок телекамера. Я вышел из машины и расцеловался с князем, а Ласси, выражая покорность, встал на колени и положил свои руки под его руки. Пировали в большой зале. В зале было холодна- даже в середине лета толстые стены служили превосходной изоляцией. Зала была разделена на два уровня: наверху, на скамьях, сидели князья и большие люди, а на нижнем сидели местные фермеры и охотники из свободных людей. Рабы в зале не ели, только разносили блюда. Меня посадили слева от князя, а ван Роширена -- справа. Ласси, из уважения ко мне, посадили с господами. После третьего кубка я основательно осоловел. Я моргнул и спросил князя: -- Говорят, к вам недавно наведывались гвардейцы. Сам майор Ишеддар учинил обыск. Отчего? Князь помахал руками. -- Господин Президент узнал, что у меня в замке гостил мой старый приятель Рай Адан. -- Черт знает что, -- проговорил я. -- А если бы народ так же мало уважал правителей? Князь Шадак взял большой серебряный кубок, украшенный плохо ограненными рубинами, и стал лакать из него пальмовое вино. Ван Роширен, улыбаясь, глядел на него. Шадак вылез из кубка и сказал: -- Я хотел бы стать христианином. -- Так станьте же им, -- промолвил ван Роширен. -- Христос любит вас. -- На мне слишком много преступлений, чтобы Христос меня любил, -- проговорил князь. -- Я не сказал, что Христос любит ваши преступления, -- ответил ван Роширен, -- я сказал, что он любит вас. -- Ван Роширен хороший человек, -- сказал князь. -- Я пьян, -- сказал я, -- а вы не хотите стать христианином. -- Откуда вы знаете, -- сказал князь, -- что я хочу? -- Вы, -- сказал я, -- надеетесь, что Президент, узнав о вашей дружбе с ван Роширеном, пожалует вам земли по другую сторону Оранжевой горы чтобы вы были ему лучшим другом, чем ван Роширен. -- Вы думаете, -- спросил ван Роширен, -- Президент не может стать христианином? -- Кто вам сказал, -- возразил я, что Президент не может стать христианином? Он станет магометанином, буддистом или почитателем Митры, он станет кем угодно, если это поможет ему в его власти. Он станет христианином и провозгласит крестовый поход против полковника. А если полковник тоже станет христианином, он отыщет во взглядах полковника ереси и провозгласит крестовый поход против еретика. Что вы будете делать, проповедник, когда Президент станет христианином? Благословлять его на крестовый поход? Это была слишком долгая речь. Она отняла все мои силы. Я моргнул в последний раз, уронил голову н блюдо и заснул. Утром я проснулся с головной болью. Выглянул в узкое окно и увидел на дворе ван Роширена. Тот толковал со слугами и рассказывал им какую-то притчу. Он размахивал руками и бегал по двору. Ласси стоял в толпе и слушал проповедника. Когда он закончил, я спустился вниз и спросил, к чему вчера пришли они с князем. Ван Роширен ответил: -- Князь хочет креститься. -- Я уже высказал все, -- ответил я, -- что думаю по этому поводу. -- Вы по-прежнему не верите, -- промолвил он, -- что Бог принесет этой стране мир? -- Назовите мне хоть одного правителя, -- сказал я, -- который добровольно отрекся от власти и ушел служить Богу. -- Вообще-то, -- сказал осторожно ван Роширен, -- когда на Земле еще были христиане, все правители добровольно отрекались от власти и уходили служить Богу. Я вытаращил глаза. -- У них была такая привычка: принимать постриг перед смертью. Так что, например, я мог бы сказать, что все византийские императоры отрекались от престола и уходили в монастырь. -- Это называется ханжеством, а не верой, -- сказал я, -- и это доказывает, что власть была им дороже души. -- Напротив, это доказывает, что, как ни была дорога им власть, в сердце своем они прекрасно знали, что есть нечто важнее власти. Императоры, которые принимали монашество перед смертью, думая обмануть этим Бога, были так же наивны, как крестьяне, которые колотили Бога во время засухи, если тот не откликался на их молитвы. Но Бог прощал и тем, и другим их обман, ибо они имели веру. -- Но ни один, -- сказал я, -- не постригся добровольно и в полном здравии. -- Ну почему? -- возразил он. -- Например, Карл Пятый. -- А чем он занимался до этого? -- Он был последним императором Священной Римской империи и пытался по мере сил ее восстановить. -- И жег еретиков? -- Не только еретиков. Однажды он даже сжег и разграбил Рим. У его католического величества возникли некоторые политические разногласия с папой. -- И он, -- сказал я, -- постригся? -- В 1556 году, в маленьком эстремадурском монастыре. -- Назовите еще хоть одного, -- потребовал я. -- Болгарский хан Борис, -- сказал ван Роширен, -- этот человек крестил Болгарию, а в 889 году сам ушел в монастырь. -- И умер через два месяца? -- Напротив. После пострижения Бориса старший его сын, Симеон, поставленный ханом, начал разрушать церкви, замучил болгарского архиепископа. Поэтому через четыре года Борису опять пришлось вернуться в мир, начать войну с сыном, свергнуть его и ослепить. После этого на трон взошел младший сын Бориса, а сам хан опять ушел в монастырь. -- Так я и знал, -- пробормотал я. -- Что? -- Что политика всегда была занятием для сумасшедших. Ван Роширен тихонько засмеялся. Я осклабился и спросил: -- А почему вы мне говорите одно, а слугам -- другое? -- Я везде говорю то же самое, -- ответил проповедник. Я повернулся и ткнул в него пальцем: -- Нет! Сейчас, в разговоре со мной, вы обращаетесь к фактам. А полчаса назад вы говорили с толпой: вы размахивали руками и только что не висели в воздухе, и вы обращались не к разуму толпы, а к ее инстинктам. Знаете, как называется человек, который в разных местах говорит разные вещи? -- Я не говорю разные вещи, -- возразил ван Роширен, -- я говорю одинаковые вещи, но иногда говорю их разным способом. -- Вздор, -- сказал я, -- со мной вы говорите фактами, а с толпой говорите чудесами. -- Вы не верите в чудеса? -- удивился ван Роширен. -- Я не верю толпе. И я не хочу верить в то, во что верит толпа. Проповедник развел руками и сокрушенно пробормотал: -- Удивительный вы человек, Денисон. Ведь вы, например, доверяете мнению народа, когда речь идет о выборах. Почему же вы не доверяете мнению народа в вопросе о чудесах? Почему вы считаете народ компетентным, когда он избирает правителя, и некомпетентным, когда он верит в Бога? -- Чудес не бывает, -- повторил я. -- Хорошо, -- сказал ван Роширен, -- я обещаю вам чудо. -- Зарегистрированное чудо. На бланке и с сертификатом, -- настаивал я. -- Чудо, на которое заведена документация. Ван Роширен улыбнулся: -- Я обещаю вам чудо с сертификатом. -- Я все равно вам не поверю, -- сказал я. Мне в багажник положили двух жареных баранов, и я заехал в сад, чтобы отдать одного из них работникам. На другого барана я позвал окрестных фермеров, Митчеллов, Доррешей и Дерека Саммерса. На окнах сверкали белизной занавеси, стол в большой гостиной был уставлен блюдами на серебряных ножках, и огонь, пылавший в камине, окончательно растопил лед некоторого недоверия между мной и соседями, возникший с тех пор, как я подарил Ласси поливальную установку. Князь Бродячего Перевала, чей замок господствует над долиной, -- это вам не безродный Ласси. Все окрестные фермеры оценили по достоинству тот факт, что князь Шадак, безнаказанно разрядивший свой револьвер над головой исполнительного директора компании Филиппа Деннера, дарит баранов и зовет на охоту начальника отдела связи компании Рональда Денисона. -- Знаете ли, какую мне рассказали историю? -- спросила Ирен Дорреш. -- Ван Роширен крестил целую деревню в Белой долине, через неделю они пошли причащаться. Один поденщик не съел облатку, а зажал ее в, кулаке и спрятал в карман, желая отнести больному брату. Карман его прохудился, облатка упала на землю, мимо пробегавший гусь ее съел -- и что же? В бедного гуся вошел святой дух, и тот три часа проповедовал Иисуса. -- Жаль, -- промолвил я, -- что проповедующего гуся не сняли на пленку. -- Конечно, его сняли на пленку, -- возразила миссис Дорреш, -- но пленку, по личному приказу Президента, сожгли. -- Я смотрел очень хорошую передачу про ван Роширена, -- сказал Джек Митчелл, -- там все объясняли. Там сказали, что этот человек одолеваем различными психическими комплексами и не отдает себе отчета в реальном положении дел, предпочитая утопать в собственных фантазиях. Убеждение в собственной непогрешимости, проецированное на мистическую фигуру "бога", составляет основу его инфантильного и нарциссического характера. Мир для него существует лишь постольку, поскольку он соответствует его фантастическим рассуждениям о существовании Иисуса. Его поверхностная вежливость и напускная любовь к людям скрывают глубокое пренебрежение к кому-либо, кроме самого себя. Его равнодушие к женщинам, привычка соблюдать посты и желание непрестанно помогать человечеству, несомненно, связаны с психическими травмами, перенесенными в детстве, и с определенного рода извращенными стремлениями. Вместо того чтобы общаться с собеседником, он стремится воздействовать на него, провозглашая себя говорящим от имени якобы "непогрешимого существа". В сущности это опаснейший характер, который только и может возникнуть в эпоху взаимного отчуждения людей, в эпоху механической цивилизации. Характер, способный возбудить вокруг себя массовую истерию, стать фокусом надежд для человека, вырванного из круга привычных социальных связей, развязать страсти толпы, санкционируя, с помощью несбыточных надежд, самое разнузданное насилие... -- Вы, Джек, современный человек, -- сказал я. -- Если вы увидите на дороге Фаворский Свет, вы решите, что это террористы палят ферму. -- Мы все здесь современные люди, -- гордо согласился Митчелл. На следующий день поздно вечером раздался звонок. -- Рон? Это был Ласси. -- Что такое? -- Рон, Лина заболела. Поскользнулась на дворе и ударилась животом о пень. -- Ясно, -- сказал я, -- у вас есть страховка? -- Нет. Ты не мог бы довезти нас до Белых холмов? -- Буду через пятнадцать минут, -- сказал я. Через пять минут я был уже в воздухе. Я редко летал ночью и надеялся только, что меня не собьют. Животом о пень. Если бы моя жена на восьмом месяце беременности ударилась животом о пень, я бы отвез ее в Дайтан. Там отличная больница и обслуживает всех, кто имеет страховку. У Ласси страховки не было. Через десять минут я сел во дворе Ласси. Лассп с братом втащили Лину в вертолет, и я тут же взлетел. На женщине была цветастая кофта, подбитая пухом, и клетчатая юбка с желтой каймой. Губы у нее были синие, она была без сознания. -- Эй, -- сказал Ласси минут через десять, -- куда мы летим? -- В Дайтан, -- сказал я. -- У моей семьи нет страховки, -- сказал Ласси. -- У моей есть. Ласси нахмурился. -- Лина не твоя жена, а моя, -- сказал он. -- Но в больнице об этом не знают. -- А что будет, когда все раскроется? -- спросил Ласси. -- Не пори чепухи, -- сказал я. У людей, которые привозят жену в больницу на собственном вертолете, не спрашивают документов. Лину погрузили на каталку и увезли за стеклянные двери, я был неспособен на пояснения и громко рыдал. Ласси, немного бледный, безупречно одетый, объяснил, что я -- начальник отдела связи "Анреко", что Лина -- моя жена, а он -- брат жены, совладелец небольшой фирмы, что все мы были на ферме, когда сестра его поскользнулась и... Его английский был безукоризнен, а он весь -- воплощение респектабельного преуспевающего туземца, возможно, из древнего и близкого Президенту рода, породниться с которым высокопоставленному служащему компании, конечно, вовсе не стыдно. Лине понадобилась операция. Всю ночь я провел в кожаном кресле под пальмой. За стеклянной стеной, на посадочной площадке сиротливо обвис голубыми крыльями похожий на головастика вертолет. Я думал о том, как мне объясняться с местными знахарями, если Лина умрет. Я также думал о том, что мне придется продать похожий на головастика вертолет в самом ближайшем будущем, чтобы расплатиться со страховой компанией. Ночью у убитого тревогой отца никто не спрашивал страховки, но утром... Ласси, напротив меня, положил ногу на ногу, взял со столика журнал и, как ни в чем не бывало, читал. Я даже рассердился, пока не увидел, что он четвертый час смотрит на одну и ту же страницу. Молодой врач вышел из операционной в четыре утра, оглядел меня, подошел к Ласси и сказал: -- Поздравляю с сыном. Я подскочил. -- Эй, -- сказал я, -- вы перепутали. Это я -- муж. Доктор оглядел меня с головы до ног. -- Да? Тогда уж не знаю, с кем вам изменяла ваша жена. Оба родителя ребенка -- туземцы. Я схватился за голову. Ласси спросил: -- И что ему теперь будет? -- Ничего ему не будет, -- сказал доктор, -- если вы заберете женщину и ребенка и улетите отсюда до восьми утра, потому что я не такая сволочь, как те, кто выписывает эти страховки. -- Я заплачу, -- отважился я, -- если женщине нужен уход. -- Помолчите, -- сказал доктор, -- на вас и так лица нет от вашего геройства. Доктор надавал нам обоим лекарств и советов, помог донести Лину с ребенком до вертолета. Он заметно нервничал: в восемь утра кончалось его дежурство, и человек, который должен был прийти ему на смену, не упустил бы возможности возвыситься из-за такого случая в глазах начальства. На прощание я спросил врача: -- Вы случайно не слышали проповедей ван Роширена? -- Это кто? -- сначала удивился врач, а потом всплеснул руками: -- А, этот ваш шарлатан! Не слышал. До последнего срока оставалось сорок три дня. Глава шестая В субботу, тридцать второго числа, я ужинал у Ласси. Мы остались одни на глиняной. веранде, глядели на звезды и ели при свечке дыню. -- Ласси, -- сказал я, -- раньше я глядел на твою ферму и видел, что моя ферма богатая, а твоя -- бедная. Я думал, что это от вашей лени. А теперь я вижу, что спелые вы стараетесь, пожалуй, больше нас. Куда ты деваешь деньги? -- Сколько, -- спросил Ласси, -- ты платишь налогов? -- Десять процентов -- компании. -- Ну а я плачу десять процентов компании, и пять -- Президенту, и еще шестьдесят процентов отдаю Движению. Я закусил губу. Я знал, что мятежники вымогают от фермеров деньги. Не заплатишь -- изнасилуют дочь, сожгут урожай. Но я думал, это десять -- двадцать процентов.. -- А что будет, если ты не отдашь эти деньги? -- спросил я. -- Вряд ли я могу не отдать эти деньги, -- возразил с усмешкой Ласси, -- потому что это для тебя я Ласси, а для других я -- Исан Красивые Глаза. У меня похолодели руки. Исан Красивые Глаза. Племянник полковника. Человек, который больше всех в окружении полковника ненавидит землян. Человек, который хотел в самом начале встретиться с ван Ро-ширеном в Кипарисовой долине. Человек, который возил меня к князю Бродячего Перевала. Стало быть, князь Бродячего Перевала дарил баранов не мне, Рональду Денисону, который сделал доброе дело для бедного туземца, он дарил баранов другу Исана Красивые Глаза. И стало быть, даже если половина того, что пишут об Исане, -- вранье, все равно факт остается фактом: я подружился с человеком, голова которого оценена правительством вдвое больше, чем моя ферма. -- Ну спасибо, -- говорю я, -- что ты представился. И что мы теперь будем делать? -- А теперь, -- сказал Ласси, он же Исан Красивые Глаза, -- мы возьмем твою машину и поедем в столицу, и спросим, что нам делать, у этого вашего проповедника. Мы сели в машину и поехали. Я сел за руль, Ласси -- рядом, а на заднее сиденье забрались трое: лиц их я в темноте не видел, только слышал, как брякнули у них на коленях автоматы. В два часа ночи мы оставили троих наших спутников под окнами глиняного особнячка, где теперь жил ван Роширен. В окнах горел свет. Ван Роширен трапезовал с учениками и выслушать нас наедине отказался. Я закусил губу и надулся. Ласси пожал плечами и стал рассказывать все по порядку. Ван Роширен выслушал исповедь Ласси в полном молчании. Ласси закончил, проповедник поглядел ему в глаза и спросил: -- Почему ты продал поливальную установку? Ласси побледнел. "Что за идиотский вопрос, -- подумал я. -- Ну сломалась и продал. Может, террористам понадобились деньги, а может, для свадьбы племянницы. Это же туземец -- что такое честь, он знает, а что будет впереди -- наплевать, рассчитывать наперед они не умеют". -- Почему ты продал установку? -- Ну, -- процедил Ласси сквозь зубы, -- она все равно сломалась, а у племянницы была свадьба. Ван Роширен вдруг подпрыгнул и ткнул в него пальцем: -- Кому лжешь?! -- заорал он. -- Не мне лжешь, а Богу! Что он делает? Это же племянник полковника, это же его, ван Роширена, шанс! -- Почему ты остался без установки? Ласси вскочил со стула, отпихнул проповедника и выбежал в коридор. Через мгновенье за окнами взвизгнули колеса сорвавшегося с места автомобиля. Между прочим, моего автомобиля. Я схватился за. голову и стал орать на этого блаженного. Я орал долго, и он мне не мешал. Я остановился только тогда, когда под окнами опять заскрипели шины. Кого еще принесла нелегкая? Дверь распахнулась -- это вернулся Ласси. -- Я тут покатался, -- сказал Ласси, -- и решил рассказать, почему я остался без поливальной установки. Он уселся на крашеной циновке, подгреб под себя ноги, оглядел меня как-то странно, как покупатель оглядывает связанного гуся на базаре, и начал: -- Как вы знаете, мой дядя старался не ссориться с землянами, а я их до крайности не любил, и из-за этого меня в прошлом году вышибли из первой пятерки. Вскоре объявили о решении арбитражной комиссии, и мне показалось досадным, что меня не будет в официально признанном правительстве и что мы опять будем рубить друг другу головы на потеху телевизорам, а компания будет только снимать сливки. Я сильно поссорился с дядей, но у меня осталось много верных мне людей. И вот они стороной узнают, что мой сосед, Рональд Денисон, большая шишка в компании и разработчик ихнего "Павиана", просто так, бесясь с жиру, покупает новую водоустановку, а старую ставит в сарай. Тогда мы составили план. Я тихо продаю свою установку. Потом, в рабочие дни, когда Денисона на ферме нет, вывожу его установку и ставлю себе. Денисон поднимает шум. А я: "Да он продал мне эту установку! А то с чего бы ему покупать вторую? Вот и документы!" А документы о продаже один человек уже подделал. Кое-кому из моих людей это не понравилось, но я сказал: "Какая разница? Все равно он вор, украл нашу землю. Все они воры, не один позарится на чужое добро, так другой. Сам мошенник, а меня же будет обвинять в грабеже!" Ласси откинулся к стене и равнодушно продолжал: -- С тех пор, как прежний владелец этой фермы, человек из Движения, усыновил меня, у меня были очень хорощие документы, и никто не мог заподозрить во мне Исана Красивые Глаза. Мы рассчитывали так: пресса поднимает ужасный шум. Компания грозится послать за установкой своих людей. Мы сжигаем свою ферму и говорим, что это -- результат нападения фермеров-землян. Кстати, поэтому ферма была в таком запустении, когда Денисон увидел ее в первый раз. Ей оставалось стоять полмесяца. А вскоре мы в отместку должны были напасть на ферму Денисона. -- Пустую или с людьми? -- спросил ван Роширен. -- С людьми, -- спокойно ответил Ласси. -- После такого нападения земляне вынуждены были бы ввязаться в бой. Компании пришлось бы воевать с моим дядей, а дяде -- с компанией. Это было бы лучше, если бы лишняя тысяча асаиссцев умерла хорошей смертью, чем если бы все наши фермеры стали бы крепостными компании. Ласси усмехнулся. -- Так что сам понимаешь, Рон, -- когда ты явился на ферму и предложил установку в подарок, я было решил, что тебе донесли о нашем плане, и перепорол всех своих людей, А когда я понял, что твой подарок от чистого сердца, я решил, что поживу на ферме подольше, чем месяц. Я сидел, как заяц, с которого содрали шкурку. Я представил свою сожженную ферму и в этой сожженной ферме -- Дена и Агнес. "Господи, -- подумал я, -- неужели это ты подсказал мне подарить эту вонючую лейку?" А потом я поглядел на Ласси и подумал: как же нам быть теперь с нашей дружбой? Как я буду дружить с человеком, который хотел убить мою жену и сына и не убить даже, а сначала... Какого дьявола этот ван Роширен полез, со своим дурацким вопросом? -- Так что же, -- сказал Ласси, -- нам делать? Он не смотрел на меня, и я не смотрел на него. -- Завтра, -- ответил ван Роширен, -- я проповедую у Облачного храма: вы должны оба быть там и рассказать людям все, как вы рассказали мне, -- и о том, господин Ласси, что вы хотели сделать с Денисоном, и о том, господин Денисон, как Господь вас спас через ваш собственный выбор. Что ж? На следующее утро мы погрузились в машину и поехали. Я вел машину, а Ласси сидел рядом и дремал от усталости. На шею, в знак покаяния, он повесил веревку, довольно грязную, и снять ее отказался. Трое людей его остались в своей вчерашней одежде, только автоматы, по-моему, убрали под сиденье. Столица страны бежала мимо нас, праздничная и умытая. Мы миновали трехэтажное министерство внутренних дел, с двумя нижними каменными этажами и верхним деревянным. В палисадничке министерства копошились розовые свинки, стадо гусей успешно перешло дорогу на красный свет. Что ж, покаяние так покаяние! Я представлял себе, что будет сегодня с газетами. Это раньше называлось публичной исповедью, а теперь это называется сенсацией дня. Матерый террорист, племянник полковника, стоит перед Христом с веревкой на шее... Я свернул на проспект Единорога: вдалеке за рекой мелькнуло шестнадцатиэтажное здание компании и витые, как улитки, верхушки павильонов Облачного храма. По мосту к храму спешил народ. Справа потянулась белая стена, огораживавшая дворец Президента. В конце стены, за позолоченной загородочкой, украшенной узором в виде бьющих передними лапами в воздухе львов, возвышалась статуя Президента. У ног статуи стояла мисочка с кислым молоком. Перед статуей маялся десяток солдатиков. Ласси положил мне руку на плечо и подмигнул. В этот миг солдатики повернулись к нам боком и замерли, как игрушка, у которой кончился завод. Тревожно взблеснула мигалка, и поперек проспекта на. нас вылетел кортеж с машиной Президента. Черт побери! Ван Роширен не сказал нам, что Президент тоже будет на проповеди! Каяться при августейшей роже -- так мы не договаривались! Но в этот миг президентский лимузин запел тормозами и ушел вбок. Сопровождавшие его мотоциклисты схватились за автоматы. "Поворачивай!" -- закричал Ласси. Один из мотоциклистов бросил мне под машину гранату, и машина перекатилась через нее раньше, чем она разорвалась. Я повернул руль вправо и перескочил через какую-то канавку. Фигурная решеточка, ограждавшая статую отца отечества, разлетелась в куски, солдатики брызнули кто куда. Я развернулся и нажал на газ. Стекло сзади запело и раскололось, вдалеке гнусно запели сирены, а трое на заднем сиденье выхватили автоматы и начали весело отстреливаться. Впоследствии я сообразил, что нам следовало оставить тех троих, что сидели на заднем сиденье, у ван Рошцрена. Потому что хотя я их рож и не знал, в охране Президента их знали наверняка; и что, скажите, должен думать гвардеец, если он сопровождает Президента к Облачному храму, а им наискосок выезжает машина с тремя известными террористами-смертниками на заднем сиденье? Скажем прямо, мне даже не в чем особенно было обвинять гвардейцев, потому что им очень трудно было предположить, что террористы едут к Облачному храму на публичную исповедь перед народом и журналистами. Но все это я сообразил потом. А тогда я вел машину и ни о чем особенно не размышлял. Помнится, я умолял Ласси лечь на пол. Нас преследовали, и те трое отстреливались, как умели. А так как они это хорошо умели -- это-то и была их профессия, -- то через полчаса они застрелили последнего мотоциклиста. В воздух поднялись вертолеты, но я уже свернул в узкие улочки торговой части города, где вторые этажи нависали над мостовыми, словно шляпки гриба, и где с воздуха разглядеть было ничего невозможно. После этого я проехал разрушенным водостоком. Там мы бросили машину, забрали из нее вещи, приглядели у обочины грузовичок, вынули из грузовичка стекло, залезли внутрь и поехали от греха подальше. Нам удалось выбраться из города еще до того, как полиция перекрыла все дороги. Ни о каком возвращении домой не могло быть и речи. По приказу Ласси я поехал . на северо-восток. Вскоре машина начала петлять меж гор, похожих на гигантскую каменную лапшу, порубленную мечом. Радиоприемник в грузовичке был сломан. Через два часа мы остановились в придорожном магазинчике, чтобы купить новый. Ласси сделал несколько звонков. Он вернулся очень бледный и сказал, что не может дозвониться до своей фермы: в этих местах, до самых гор, действовали только местные линии. Мы покатили дальше, с включенным радио. Я был прав -- сегодняшняя проповедь оказалась сенсацией, ничего не скажешь. Все обзоры новостей начинались с рассказа о покушении на Президента. Официальный четвертый канал сообщил следующее: "Президент, желая явить солидарность с народом, сегодня утром намеревался посетить Облачный храм, где проповедовал имеющий некоторую популярность священник ван Роширен. О предстоящем визите, ввиду возможности покушения, было известно лишь ближайшим лицам президентского окружения. Тем не менее заговорщикам удалось проникнуть в тайну. По сообщению начальника охраны Президента, майора Ишеддара, предателем оказался некто Кирилл Дай, его второй заместитель. Агент террористов, однако, не дался живым и был застрелен при аресте. Столкнувшись с машиною Президента на проспекте Единорогов, террористы немедленно открыли стрельбу. Жизнь главы правительства была спасена чистой случайностью и самоотверженностью майора Ишеддара, который первым осознал, что происходит, и начал отстреливаться. Президент немедленно вернулся в свою резиденцию, где с обычным хладнокровием продолжил занятия текущими делами". Не все комментаторы были столь подобострастны. Одни намекали, что с Президентом сделалась истерика. Другие предсказывали эпидемию расправ, предлогом для которых станет это покушение. Третьи выражали уверенность в том, что предполагаемый изменник, Кирилл Дай, взят живым, а сообщение о его смерти пущено для вящего удобства начальника охраны. Все, однако, сходились на том, что мы начали стрельбу первыми. О ван Роширене не говорили ни слова. И еще этот Кирилл Дай! -- Он и в самом деле ваш человек? -- Не знаю, -- сказал Ласси, -- но похоже, что он и в самом деле наш человек. К вечеру мы услышали, что машина, из которой стреляли заговорщики, принадлежала Рональду Денисону, начальнику отдела связи "Анреко". Что последние дни Денисон находился в отпуске, на своей ферме. Накануне вечером он куда-то уехал и, вероятно, в пути был захвачен террористами. Жена Денисона не имела понятия, куда он уехал. Сосед его, Митчелл, высказал предположение, что он отправился к другу-туземцу. Гвардейцы поехали по указанному адресу -- туземная ферма была пуста. Они перерыли все вверх дном, нашли на заднем дворе бочки со взрывчаткой и еще кое-какую стряпню, изготовленную по рецептам поваренной книги террориста, и вскоре настоящее имя Ласси было во всех обзорах новостей. Майор Ишеддар, лично обыскивавший ферму, заявил: "Исан Красивые Глаза воспользовался доверчивостью высокопоставленного служащего компании, свел с ним дружбу и заманил его в ловушку. Вероятно, террористов прежде всего интересовал бронированный, мощный автомобиль Денисона, который, кстати, и спас их после покушения". В заключение майор Ишеддар сказал, что жена и слуги террориста были предупреждены о неудаче покушения предателями внутри гвардии и что он приложит все силы, чтобы изобличить этих предателей. Джек Митчелл с соседней фермы воскликнул в микрофон: "Вот до чего доводит дружба с туземцами!" О ван Роширене не было ни слуху ни духу. В садах Кипарисовой долины продолжались поиски моего изуродованного трупа. Поздно вечером два гвардейских броневичка появились перед замком на Бродячем Перевале и потребовали впустить их переночевать. Старый князь отказался, броневички выстрелили из гранатомета и отбили порядочный кусок от стены замка, после чего князь махнул рукой, и впустил их внутрь. Носились слухи о его аресте. -- Как ты думаешь, -- спросил Ласси у одного из спутников, -- могли на ферме остаться те дарственные, с распиской от князя? -- Это я виноват, -- сказал я. -- Князь позвал меня ставить систему наблюдения, а я рассказал в секретном отделе, что князь купил ее через мятежников. Поздно вечером один из журналистов добрался до моей жены. Агнес сказала, что это недоразумение и что она не верит, будто ее муж похищен. Репортер спросил, почему она не сказала гвардейцам, что ее муж поехал на туземную ферму, коль скоро она прекрасно знала, как обстоят дела. Агнес ответила, что после того, как полиция нанесла ей визит, она позвонила жене Ласси, Лине, и изложила ей все происшедшее. Лина сказала: "Он, наверное, назвал Рональду свое настоящее имя, и они вместе поехали в столицу к этому проповеднику". "А какое имя?" "Исан Красивые Глаза". "Они считают, что твой муж похитил Ронни, и я думаю, вам надо поскорее бежать". И вот поэтому, когда гвардейцы 8 81 явились на ферму Л-асси через три ^ 1.1 часа, там все было уже пусто. Репортер спросил: -- Зачем вы это рассказываете? Ведь это могут поставить вам в вину... Агнес возразила: -- Майор Ишеддар уже заявил, что жена террориста была предупреждена изменниками среди его подчиненных, и уже обещал этих изменников выловить. Не стоит ему слишком усердствовать. Я выключил приемник и спросил: -- Ласси, а как зовут человека, который занял твое место при полковнике? -- Рай Адан, -- ответил Ласси. -- А скажи, ты хотел встретиться с ван Роширеном у князя Бродячего Перевала? -- Да. -- Но переменил свое намерение, испугавшись, что тебя схватят гвардейцы? -- Нет, -- медленно сказал Ласси, -- я переменил свое намерение, узнав, что у князя эту неделю гостит Рай Адан, а нам с Раем Аданом тесно, за одним столом, как двум патронам в одном стволе. -- Он помолчал и добавил: -- А с ван Роширеном я тогда повидался. Когда он пошел в столицу пешком, я удивился, переоделся батраком и повидался с ним по дороге. Ночью началась гроза: вода хлестала по дороге и лилась водопадом вниз, от молний и фар вспыхивали мокрые головки камней в далеком ущелье. Один из парней едва не опрокинул грузовичок. Наконец мы вышли из грузовичка и спихнули его в пропасть, а сами полезли охотничьими тропами вверх. Когда мы переходили один из лысых, пологих, как тело ящерицы, хребтов, между хребтом и тучами летали коротконогие желтоглазые молнии. Дождь смыл все наши следы, как будто нас и не было на земле. Почти через сутки мы вышли к нищей деревушке по ту сторону Сизого хребта. Над деревушкой торчал древний замок. В этот-то замок мы и и постучались и, после недолгих объяснений Ласси, были впущены. Нас обчистили и накормили, а когда через полчаса мы в