ышли во двор, там уже крутил красным носом охотничий самолет. Час мы летели над грозой, любуясь звездами, наклеенными в беспорядке на небосвод, потом нырнули в облака и стали снижаться. Самолет трясло, вокруг стояла густая стена тумана. Однажды она разорвалась, словно разрезанная большой бритвой, и я увидел крупный, немного обрубленный кусок луны и внизу горы, острые и лысые. Самолет стал заваливаться на крыло, заскользил вниз; на мгновение мне показалось, что по горам бежит его тень, но потом я сообразил, что тень лежит на одном месте и что это не тень, а другой самолет, разбившийся при посадке. Потом мы опять вошли в туман. Через полчаса мы сели где-то на крошечном горном аэродроме. Люди в черных штанах и белых рубашках, опоясанные патронташами, окружили самолет. Мы прилетели к друзьям, но мне почему-то захотелось выйти из самолета с поднятыми руками. Из-за облаков, нависших над ночными горами, все было окрашено в призрачный желтый свет. Летное поле расположилось едва ли не на уступе скалы, отделенное от пропасти мокрым лужком. С противоположной стороны вдоль скалы лепились длинные глиняные домики, в каких зимой держат мелкий скот. Крыши их для маскировки были завалены ветками. Было ветрено и темно; в тумане вырисовывался часовой на деревянной башенке, и откуда-то доносилось блеянье овец. Меня слегка развернули и вежливо подтолкнули к одному из домиков. Ласси со своими сопровождающими уже ушел вперед. -- А как же... -- начал я. -- Иди. Я пошел. Я проснулся утром около семи. Стены комнаты из необожженного кирпича отсырели из-за вчерашнего ливня и были покрыты слоем размокшей глины. Часть глины сползла на пол и под постланные для меня подушки. Было слышно, как под деревянным полом копошатся морские свинки. Я испачкал холодной глиной брюки, куртку и лицо, вымок и потому проснулся. Я .вздохнул и принялся думать о нашем с Ласси положении. Я не знал, где мы -- в учебном лагере, или у какого-нибудь мятежного князя, или у самого полковника, но в любом случае сказать, что мы находились среди друзей, было бы преувеличением. Люди полковника ничуть не походили на местных князей, которые воюют очень хорошо, пока им никто не приказывает. Изо всех постулатов старинной ереси исиннитов нынче сохранилось лишь два: постулат беспрекословного повиновения старшему по званию и постулат незамедлительной кары за своевольные действия. Ласси, как бы высоко он ни стоял в иерархии мятежников, был троекратно виновен. Он самовольно назвал мне свое имя. Сделав это, он обратился за приказом не к своему учителю и родственнику, а к заезжему святому. Он рассказал этому святому вещи, которые отнюдь не красили борцов за свободу, и намеревался повторить их во всеуслышание. Его выходка привела к тому, что тщательно спланированное покушение на Президента было сорвано, трое людей, преданных полковнику, мертвы, а самый драгоценный агент полковника сидел, скорее всего, напротив майора Ишеддара и рассказывал то, что ему никак не полагалось рассказывать. К тому же Ласси, видимо, еще три месяца назад поругался с руководством мятежников. Насколько опасным было его положение, можно судить по нашему странному бегству. У полковника были друзья гораздо ближе к столице, тем не менее Ласси поволок нас бог знает куда, через горы, где трижды можно было убиться... Почему? Потому что хотел добраться до человека, который не воспользуется случаем, чтобы расстрелять попавшего в немилость племянника немедленно. И ближе, чем по другую сторону Сизого хребта, такого человека не нашлось. Тут мои размышления прервались -- в дверь постучали. Стражник помотал головой и шевельнул автоматом, дверь открылась. Молодой парень в черных штанах и белой рубашке поклонился мне и пригласил следовать за собой. Я сказал, что хотел бы вымыться и переодеться. Принесли черные брюки и белую рубашку. Охранники, кланяясь, подали ботинки. Мы вышли на утреннее солнышко, и меня повели к небольшому домику, втиснувшемуся между скал. -- А где Ласси? -- спросил я. Никакого ответа. Забавное это ощущение, когда не знаешь, на завтрак тебя ведут или же на расстрел. У порога домика меня заставили снять обувь и распахнули дверь в комнату направо. Комната была низенькая, с двумя щелями для света в потолке и большим дубовым столом посередине. Возле стола -- десяток коротконогих стульев. На стене -- обшитая мехом картина: полководец Исинна, коленопреклоненный, преподносит великому царю Дасаку захваченный город. Полководец крепко держал город в руках. Город походил на торт с кремовыми башенками. Царей, принимавших город, было сразу двое. Один царь протягивал руку и улыбался, принимая от своего любимца город с кремовыми башенками. Другой царь вытаскивал из-за пояса кривой меч. Вернее, это был один и тот же царь Дасак IV, а картинка символизировала его двуличие. За столом посередине комнаты сидел человек и ел яичницу. Ему было лет сорок на вид, он был сухощав и подтянут, с тонким, чуть удлиненным кверху лицом, с широким лбом и большими глазами цвета желтой осенней листвы -- верная примета того, что человек болен вечерней лихорадкой. На левой руке его не хватало двух пальцев. На нем была белая шелковая рубашка, расстегнутая у ворота. -- Здравствуйте, -- сказал он, -- меня зовут полковник Исинна. За спиной полковника висел отрывной календарь. На календаре была изображена цифра 236 -- до официального признания мятежников оставалось тридцать два дня. Глава седьмая Полковник спросил, что я предпочитаю на завтрак, и я ответил, что полагаюсь на гостеприимство хозяина. Мне принесли то же, что и полковнику, -- поднос с перепелиной яичницей, лепешками и козьим сыром. На этот раз я был довольно голоден и с удовольствием принялся за яичницу. Я покончил с яичницей, полковник налил мне полную кружку дымящейся вирилеи и спросил: -- Я хотел бы услышать вашу версию того, что произошло. Я стал рассказывать. Я старался быть чрезвычайно убедительным. Я призвал на помощь весь свой талант рассказчика, зная, что от моего языка зависит жизнь Ласси и моя собственная. Полковник откинулся на спинку стула и пристально глядел на меня своими желтыми, как головка сыра, глазами. Потом махнул рукой. -- Хватит. Вы говорите то же, что и другие. -- Мы договорились рассказывать правду, -- возразил я. -- Откуда я знаю, о чем вы договорились -- лгать или рассказывать правду? -- резонно заметил полковник. Судя по реплике полковника, ни Ласси, ни тех троих еще не пытали. Иначе бы он был уверен, в чем мы договорились. Полковник побарабанил пальцами по столу и спросил: -- Вы -- сотрудник отдела безопасности "Анреко"? -- Нет, -- сказал я, -- я начальник отдела связи. -- А что может доказать, что вы не подрабатываете по совместительству шпионом? -- У меня нет на это времени, -- сказал я. Полковник полез в ящик стола, достал оттуда папку, а из папки -- несколько фотографий. -- Кто это? -- Глава отдела безопасности Антонио Серрини. -- А это? -- Его секретарь. -- А это? -- Один из сотрудников. Его, кажется, зовут Ремис. Майкл Ремис. -- А это? -- Джонатан, двоюродный брат Ремиса. Полковник бросил снимки в папку. -- Вы отлично знаете всех этих людей, и тем не менее вы не шпион. Я разозлился. -- Я отлично знаю всех этих людей потому, что эти люди пользуются электроникой, за которую отвечаю я. Как специалист я получаю в десять раз больше, чем получал бы у Серрини. -- И поэтому, -- сказал полковник, -- если бы речь шла о какой-то нестандартной операции секретных служб, лучшего кандидата, чем вы, трудно было бы найти? Например, если бы кому-то понадобилось разыграть роль землянина, который вдруг усовестился своих соплеменников, начинает вести себя, как добрый христианин, и заводит дружбу с туземцем. -- Никакой я не христианин, -- сказал я, -- так получилось. -- Да, -- сухо сказал полковник, -- так получилось, что друг начальника отдела безопасности вдруг становится другом моего племянника... Жаль, что вы не отыскали себе другого друга среди туземцев... -- Очень жаль, -- сказал я, -- потому что, если бы Ласси не был вашим племянником, мы бы сейчас как раз начинали собирать урожай... А собирать вирилею, знаете ли, приятней, чем беседовать с вами. За дверью зашебуршились. -- Войдите, -- сказал полковник. Дверь отворилась, на пороге стояли пять человек, -- видимо, верхушка мятежников. Они расселись вокруг стола, и по правую руку от полковника возник человек с невзрачным лицом и маленькими белыми руками, имевший вид скорее бухгалтера, нежели террориста. Он сел за стол и принялся обкусывать ногти, глядя на меня не без ехидного удовольствия. У него была рыжая бородка и черные курчавые волосы -- редкая особенность, свидетельствующая, по мнению местных знахарей, о врожденном лукавстве. Человек, по-видимому, гордился своим врожденным лукавством, коль скоро не брил бородку. По этой примете легко было узнать Рая Адана, врага Ласси. Полковник встал и, расхаживая по комнате, начал: -- Секретный сотрудник отдела безопасности Рональд Денисон предложил своему начальству операцию "Проповедник", План операции был такой: создать ван Роширену искусственную популярность, заставить "этих грязных туземцев" заинтересоваться его болтовней или колдовскими способностями и добраться через ван Роширена до "главы террористов". Мой племянник проявил непростительную поспешность, захотев встретиться с ван Роширеном в замке у Бродячего Перевала. Я приказал ему оставить это дело. Он сделал вид, что выполнил приказание, но, услышав, что проповедник отправился с места свидания пешком, не устоял перед искушением и повидался с ним, разумеется, как случайно встреченный фермер. Служба безопасности составила список всех, с кем встречался ван Роширен, и напала на след Исана Красивые Глаза. Когда Рональд Денисон обнаружил, что его сосед по ферме -- племянник самого полковника и человек, видимо, неравнодушный к проповедям, план операции был изменен. Денисон подружился с соседом, стал делать ему дорогие подарки и оказывал услуги, мотивируя такое необъяснимое в землянине изменение благотворным влиянием проповедника. Наконец этот глупец Исан признался во всем. Денисон рассчитывал, что вслед за этим Исан добровольно расскажет ему о вещах, о которых бы молчал даже под пыткой, но попался в собственную ловушку. Исан заметался, не будучи приучен поступать самостоятельно, и, чувствуя, что натворил бед, бросился спросить совета у ван Роширена. Его телохранители не спускали с Денисона глаз, и тот не сумел уведомить свое начальство. Ван Роширен не был посвящен в планы отдела безопасности, но этот агент компании сразу увидел возможность для потрясающей саморекламы. А ведь ван Роширен живет саморекламой -- это его способ добывания денег. Он представил себе впечатление, которое произведет публичная исповедь этих двоих -- Денисона и Исана. Он сразу сообразил, что Денисону не в чем признаваться, кроме как в христианской добродетели и просветлении души. Что же касается Исана Красивые Глаза, то его исповедь как нельзя более своевременно выливает ушат грязи на головы мятежников. Когда после вашего ухода ван Роширен известил своих покровителей из отдела безопасности, те пришли в ужас. Антонио Серрини связался с начальником охраны Президента. Президент, вернее, его пустая машина без предупреждения выехала к Облачному Храму. Сопровождавшие ее гвардейцы обстреляли вас, но дали вам уйти. Они понимали, что Ласси, невзирая на опасность, отправится прямо ко мне, потому что в любом другом месте его тут же убьют. И вот вы здесь. -- И где же мой хвост? -- спросил я. -- Ласси ушел от него, -- сказал полковник. -- Они нашли разбитую машину в горах и решили, что вы свалились в пропасть. Полковник сел, взглянул на часы и чуть заметно кивнул Раю Адану. Рай Адан положил правую руку на стол и вытянул большой и указательный пальцы. Остальные один за другим сделали то же самое. Этим жестом великий царь и его совет выносили смертный приговор. Полковник подошел к двери и подозвал пару охранников. Я взял со стола кусок лепешки, который недоел, и молча стал его жевать. Покончив с лепешкой, я встал, и охранники отвели меня в определенный мне домик. В середине дня в домик явился Рай Адан, правая рука полковника, и лично обыскал меня с головы до ног. Вел он себя по-хамски. Рай Адан и Ласси не выносили друг друга. Поэтому, когда Ласси ненавидел землян, Рай Адан был их защитником, а теперь дело обстояло наоборот. Охранники развели огонь и принесли новые подушки. Глина на стенах высохла. Я валялся в подушках и думал об Агнес, о Дене, о Ласси и о том, что весь урожай вирилеи наверняка пропадет. И еще: стоит залететь в эти места любому двухмоторному кукурузнику, как его собьют, и даже если террористы не найдут внутри ничего, кроме горшка с кислым молоком и двух старушек, горшок они посчитают замаскированной атомной бомбой, а старушек -- переодетыми десантниками. На следующее утро пришел Ласси. Мы обнялись, и он сказал: -- Я уезжаю. Хочу попрощаться. -- Полковник простил тебя? Ласси пожал плечами: -- Неужели ты думал, что мой дядя меня казнит? Я похолодел. Конечно, его не казнят. У полковника мало столь преданных людей, чтобы переводить их без всякой выгоды для дела. Его не казнят. Ему прикажут взорвать мост через. Белые Воды или подложить бомбу под президентский дворец. Завтра люди прочитают в газетах, что Исан Красивые Глаза, племянник полковника, возглавивший три дня назад покушение на Президента, повторил свою попытку и погиб. -- Есть возможность вернуться живым? -- Постараюсь, -- сказал Ласси. -- Это не ван Роширен? Ласси повернулся и вышел. Через час после его прихода опять пожаловал Рай Адан и опять обыскал меня и всю комнату, чтобы убедиться, что Ласси мне ничего не передал. Я сказал ему, чтобы он не валял дурака, и он с удовольствием ударил меня по лицу. Впрочем, когда я попросил, он дал мне радиоприемник. Весь день я валялся в подушках и слушал радио. О Ласси еще ничего не было. Говорили обо мне, и тон комментариев заметно изменился. Три дня назад я был похищен. Подло выкраден, истерзан и убит. Полиция искала мой обезображенный труп. Теперь об обезображенном трупе не вспоминали. Майор Ишеддар выразил подозрение, что я был не похищен, а подкуплен. Мой сосед Джек Митчелл сказал в интервью: "А мы-то думали: чего он ездит к этому туземцу? А он продавал секреты компании и ездил к нему за инструкциями". Барбара Лиддел прибавила: "Я всегда говорила мужу: ты посмотри, мы столько же получаем и так же работаем, а живем вдвое хуже Денисонов. Откуда у него лишние деньги? От террористов". Этьен Лади, которого я уволил из отдела за систематические прогулы, сказал: "Я давно почувствовал, что в отделе что-то неладно. Но стоило мне об этом заикнуться, как Денисон вышвырнул меня на улицу". Только Сартори защищал меня: "Денисон был отличный парень и действительно подружился с этим туземцем. Он, наверное, выболтал ему что-нибудь, террористы загнали его в угол, и после этого Денисону ничего не оставалось, как выкладывать и выкладывать информацию". Словом, три дня назад я был жертвой, а теперь стал предателем. В моем доме были найдены изобличающие меня документы. Моя жена заявила, что документы подсунуты Ишеддаром. Ишеддар заявил, что Агнес, возможно, моя соучастница. Он сказал, что Агнес будет арестована, если я в ближайшее время не сдамся властям. Даже если бы я хотел сдаться властям, это было бы весьма затруднительно сделать. По радио повторили какую-то из старых проповедей ван Роширена. Он сказал: "Вы сидите в клетке и видите это. Но присмотритесь -- и вы заметите, что сидите в клетке с открытой дверью". Я присмотрелся и открытых дверей не заметил. В полночь меня разбудил минометный выстрел, один и другой. Стражники без церемоний опрокинули меня на спину, надели мне на ноги деревянную колодку и выскочили наружу. Я немедленно принялся возиться с колодкой. В лагере царил страшный переполох. Собаки в клетках и без клеток заливались злобным лаем. Колодка в моих руках уже начала покрякивать. Стрельба стихла. Стражники вернулись и позвали Рая Адана. Тот оглядел сломанную наполовину колодку, холодно усмехнулся и ушел. Партия из пяти человек отправилась в горы, и на рассвете причина переполоха выяснилась: камни. Камни в здешних горах иногда взрываются. Все дело в составе атмосферы и вулканических газах, заключенных в камне, как в пузыре. Камни лопаются не хуже гранаты, разбрасывая во все-стороны осколки, окрашенные на конце в характерный сине-голубой цвет. Эти осколки годятся на талисманы. Днем под окно явился человек из поисковой партии и выменял на свежий осколок два патрона. Этот случай навел меня на кое-какие размышления. Я взял осколок в руки и сказал: -- Я, конечно, мог перепутать это с минометом. А что же ваша система слежения? Охранник ткнул пальцем в собаку, у порога вилявшую коротким хвостом. -- Вот наша система слежения, -- сказал он. Делать мне весь день было нечего, кроме как слушать радио и смотреть в окно. За окном трое террористов принялись сооружать помост и виселицу. Видно было, что они чаще держали в руках автомат, нежели топор. Я не выдержал и стал покрикивать на них и командовать. Но к вечеру виселицу построили. В этот день я, наконец, услышал по радио ван Роширена. Тот рассказал все, как оно было, умолчав лишь об одной исповеди Ласси. Загадка трехдневного молчания ван Роширена объяснялась просто. Увидев, что меня и Ласси на проповеди нет, он решил, что мы струсили, и помолился за наше спасение. О том, что произошло, он узнал лишь через два часа. Он тут же позвонил в охрану Президента и, едва положив трубку, обнаружил под своими окнами гвардейскую машину, на которой его и увезли к майору Ишеддару. После двухдневных препирательств -- майор все интересовался, в чем собирался публично каяться Ласси, а ван Роширен возражал, что он не может покаяться за другого, как не может сходить за другого к зубному врачу, -- проповедника выпустили. Но было уже поздно: почву хорошо подготовили, и запоздалый рассказ ван Роширена прозвучал нелепо. Правительство стояло на своем. Объяснения ван Роширена? Либо он лжет для рекламы, как это у него в обычае, либо два негодяя, Денисон и Исан Красивые Глаза, использовали проповедника, чтобы облегчить свое покушение. Он стоит на своем? Да он, наверное, просто сумасшедший! Рассказ о покушении его потряс, ему показалось, что террористы были у него. Ведь этот человек, по его собственному признанию, страдает видениями! Он не в состоянии отличить того, что кажется, от того, что есть! И этакий-то безумец берется указывать путь другим! Словом, Господь, как всегда, действовал через всех -- и через тех, кто ему повинуется, и через тех, кто не повинуется. Позавчера благодаря Ему я стал предателем, а сегодня благодаря Ему ван Роширен стал сумасшедшим. Единственный, кому не повредила эта история, -- князь Бродячего Перевала. Президент извинился перед ним за минометный выстрел и пожаловал ему, извинения ради, три туземные фермы и леса по склонам Оранжевой горы. Трудно было сказать издалека, в чем дело: дал ли старый князь взятку в министерстве, чтобы его связи с мятежниками были представлены в самом невинном виде, или, наоборот, пригрозил, что открыто примет сторону полковника, если Президент основательно не извинится. Вечером Рай Адан, начальник охраны, навестил меня и поинтересовался, не возражаю ли я отобедать завтра в обществе полковника. Я показал на окно, за которым красовалась виселица, и спросил: -- А это для кого строили? -- Уж наверное, не для меня, -- процедил сквозь зубы похожий на бухгалтера террорист. Я спросил: -- А где Ласси? Рай Адан погладил свою черную бородку: -- В долине Четырех Черепах. -- Вот оно как, -- сказал я. -- Вот оно так, -- повторил наставительно Рай Адан и вышел. Ван Роширен вот уже неделю приглашал всех желающих на проповедь в долине Четырех Черепах. В обеденной комнате оставалось все, как прежде. Дубовый стол был накрыт скатертью с вышитыми гуляющими павлинами и уставлен серебряной посудой. Возле стола стояло шесть стульев, а под ними -- праздничная циновка, украшенная синими полосами и золотыми звездами. На стене висела все та же картина с двуличным царем, а немного слева от нее поставили телевизор. Телевизор рекламировал зубную пасту. Полковник сел напротив телевизора. Рай Адан, его любимец и начальник его охраны, сел крайним справа, а меня посадили по левую руку Рая Адана. Зубная паста кончилась, на экране появилась симпатичная девица. Очаровательно улыбнулась зрителям и сообщила: -- Сегодня четвертый канал с удовольствием выполняет многочисленные просьбы зрителей и ведет прямую трансляцию воскресной проповеди господина ван Роширена из долины Четырех Черепах. Сейчас вместе с вами мы окажемся на центральной площади храмового комплекса, знаменитого своими чудесами и историческими событиями. Охранники расставили горшки с овощной похлебкой и положили на стол горку лепешек. Два человека втащили за ушки в комнату позолоченное по краям кожаное блюдо, наполненное фасолью и всяким мясом: свининой, бараниной, крольчатиной и крысятиной. Сверху все было посыпано козьим сыром. Рай Адан спросил меня, какое мясо я предпочитаю. Я сказал: -- На ваш выбор, только не крысу. Рай Адан улыбнулся и положил мне кролика. Полковник ел аккуратно и с удовольствием, время от времени взглядывая на экран. На экране возник круглый храмовый двор с большими подмостками посередине: вогнутые крылья храмовых павильонов стягивали двор, как обручем, и многочисленные боги из розового дерева и камня, обнаженные и одетые, дремлющие и пляшущие, замерли в недоумении, глядя на деревянный крест посередине помоста. Двор был набит народом, люди свисали из храмовых окошек, как гроздья винограда в хорошее лето. На помост вышел ван Роширен. На этот раз он был не в сером костюме, а в каком-то платье, синем, с откинутым капюшоном и с белым воротником, который висел, как заячьи уши, до пола. Он улыбался, как кошка на солнышке. Вдоль проходов меж храмовых павильонов скучали в парадной форме гвардейцы. Они стояли слишком далеко, чтобы спасти ван Роширена в случае покушения. Они стояли в самых хороших местах, чтобы поймать убийцу. Ван Роширен стал говорить, он говорил долго, а временами читал из своей большой золоченой книги. Большинство проповедей ван Роширена походило на лекции: он брал какую-то заповедь и излагал ее, как теорему, а вместо доказательства рассказывал притчу. На этот раз он рассказал притчу о том, что следует прощать не до семи, но до семижды семидесяти раз. Это была притча о должнике, который задолжал царю десять тысяч талантов, но царь по слезной его мольбе простил ему долг. Тот же, выйдя на улицу, схватил другого, который был должен ему сто динариев, и посадил в темницу. -- Тогда, -- сказал с экрана ван Роширен, -- царь, изумившись, призвал его. Как же так: сам владыка простил ему огромный долг в десять тысяч талантов, а он требует с такого же, как он, сто динариев. Судя по названиям принятой в то время валюты, это была очень старая история. Но, видимо, люди с тех пор не очень изменились. Я сидел и бессмысленно смотрел в свою тарелку. -- Господин Денисон, вам не нравится проповедь? -- спросил полковник. -- Господин Денисон современный человек, -- холодно усмехнулся Рай Адан. -- Он полагает, что если Бог и заключил с человечеством контракт, то сорвал все сроки по его выполнению. Этот контракт давно недействителен, а с Бога причитается неустойка. -- А я думал, -- удивился человек напротив меня, -- господин Денисон верит в Бога. -- Вы всегда думаете глупости, Ланно, -- сказал Рай Адан. Ван Роширен на экране недоуменно поднял руки. ' -- Как же так, -- сказал ван Роширен, -- получилось, что тот самый человек, который был должен десять тысяч талантов золотом -- а это невероятная сумма, -- стал теребить другого за грош? Почему он забыл о своем долге тому, кто стоял над ним, и помнил только о крошечном, ничтожном долге, который, однако, давал ему власть мучить другого, тащить его в тюрьму, одним словом, распоряжаться другим человеком? Почему этот человек забыл о своей вине, а о чужой вине помнил? -- Тю, -- сказал Ланно, -- это что же он говорит, что мы виноваты не меньше, чем Президент? Можно я его выключу? -- Не надо, -- проговорил полковник, -- его и так сейчас выключат. Я выронил вилку. Рай Адан наклонился и поднял ее. -- Не роняйте вилку, господин Денисон, это плохая примета. На экране ван Роширен схватился за голову: -- И что же случилось дальше? Царь отдал этого человека истязателям, чтобы те стребовали с него большой долг, как он требовал со своего брата малый. -- Вы сволочь, -- громко сказал я полковнику, -- вы послали Ласси на смерть. Посмотрите, сколько охраны! Двое из обедающих вздрогнули и с интересом посмотрели на экран. Очевидно, они не знали, куда послан Ласси. -- Да, -- сказал полковник, -- охранников, словно пчел в улье. Первый раз майор Ишеддар поставил своих людей охранять ван Роширена. И вы только посмотрите, где они стоят! Похоже, майор хочет скорее поймать убийцу, нежели уберечь праведника! -- И Господь, -- сказал ван Роширен, -- поступит с нами также, как царь поступил с должником, если мы поступим так же, как этот должник. -- А вы что не едите, господин Денисон, -- насмешливо спросил мой сосед, Рай Адан. -- Это позор хозяевам, если гость сидит голодный. И любимец полковника рассеянно потянулся к блюду с мясом, выбирая кусочек получше. Рука его мелькнула передо мной, у меня в руках была двузубая вилка, я молча поднял вилку и изо всей силы ткнул ею в ладонь Рая Адана. Реакция террориста была молниеносна: он отдернул руку, и вилка вонзилась в дубовый стол. Я потерял равновесие и больно ударил локоть. Рай Адан, вскочив, одной рукой прижал мою левую руку к столу, а другой крепко и страшно ударил меня в челюсть. Я закатил глаза и ударился о стол, навалившись спиной несобственную тарелку. Я брыкнулся: тарелка выскользнула из-под меня, полетела на пол и, подпрыгнув, раскололась на две половинки. Рай Адан сгреб меня за шиворот и сказал: -- Экий стервец! Еще не напился, а тарелки бьет! Он ударил меня коленом в живот, и я полетел в угол, к старинной картине, обшитой мехом, изображавшей двуличного царя и полководца Исинну, подносящего царю город. Я встряхнулся и сказал: -- Для бухгалтера вы деретесь неплохо. Рай Адан подскочил ко мне и ударил меня еще раз. Картина затрепетала, город с розовыми башенками заколебался в руках Исинны и повалился со всеми своими домами и площадями мне на голову. -- Вы думаете, -- закричал где-то ван Роширен, -- Бог прощает все и вся? Если бы Он прощал все, не было бы ада. Кто попадает в ад? Те, кого не простил Бог. Кого не прощает Бог? Тех, кто не прощает друг другу. Я открыл глаза и выбрался из-под обломков нарисованного города. Город по-прежнему висел на стене. Ван Роширен с экрана ткнул в меня пальцем. -- Кто ты такой, -- сказал ван Роширен, -- что ненавидишь врага? Кто ты такой, что ненавидишь соседа? Все мы предстанем на суд Христов: и тот, кто прощал, будет прощен, а осуждавший будет осужден. Двери напротив меня распахнулись. -- Гвардейцы! -- заорал кто-то. Но это были не гвардейцы. Это Ласси с товарищами, Ласси в желтом халате дорожного рабочего. В руках он держал автомат с насечкой -в виде кленовых листьев, выложенных синей эмалью и золотом. Рай Адан поглядел на ван Рощирена, который продолжал проповедовать с телеэкрана, и усмехнулся. -- Так, -- сказал он Ласси, -- ты, я вижу, совсем забыл, что такое приказ. -- "Отвергнувши ложь, -- прочитал ван Роширен из золоченой книги, -- говорите каждый истину ближнему своему, потому что мы члены друг другу. Гневаясь, не согрешайте, солнце да не зайдет во гневе вашем; и не давайте места дьяволу". Ласси подошел к полковнику и положил перед ним на стол пачку бумаг. -- Да, -- сказал Ласси. -- Сукин сын, -- заорал Рай Адан, выхватывая пистолет. В тот же миг раздался выстрел; Рай Адан выронил оружие и схватился за окровавленную руку. Полковник выстрелил снова. На этот раз пуля вошла в живот. Любимец его рухнул на циновку, украшенную синими полосами и золотыми звездами. Полковник взял свой стул, повернул его спинкой к столу и сел. По его кивку Ласси накинул на шею Рая Адана веревку и подтащил его к ногам своего дяди. -- Когда, -- сказал полковник, -- из-за Исана и Денисона были арестованы мои люди в окружении Президента, я сразу подумал: "Почему их так быстро схватили? Не иначе, как кто-то давно их предал!" Но кто же предатель, если о них знали только двое -- ты и я? Начальник охраны корчился на циновке, украшенной синими звездами и залитой красной кровью. Левой рукой он вытащил из-за пояса нож, но приподнять руку сил не имел. Ласси наступил ему на запястье, и он выронил нож. -- Всякое раздражение, -- сказал за нашими спинами ван Роширен, -- и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены. от вас; но будьте друг к другу добры, сострадательны; прощайте друг друга, как и Бог во Христе простит вас. Ласси ударил начальника охраны в рот сапогом и сказал: -- Тварь! У Синего Брода я вытащил тебя из огня! Без моей поддержки ты никогда бы не занял этот пост! А ты?! Сначала из-за твоих доносов меня выкинули из пятерки, а потом ты при первой же возможности послал меня на смерть? Начальник охраны хрипел и хватал полковника за ноги. Ван Роширен сказал с экрана: -- Есть закон сохранения добра. Только добро не пропадает и сохраняется вечно. Мало не творить зла -- надо прощать врагов. Мало прощать врагов -- надо забывать, что они враги. Полковник схватил бумаги, которые принес Ласси, и стал бить умирающего по лицу. -- Ты думал, -- орал он, -- я послал Исана убить этого блаженного? Я послал его совсем в другое место! Как тебя звали собаки из тайной полиции? "Белым Желудем"? -- И еще он сказал: "Прощайте, если что имеете на кого, дабы и Отец ваш Небесный простил вам согрешения ваши; если же не прощаете, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших". Рай Адан наконец перевернулся на спину. Полковник махнул рукой. Ласси вынул револьвер и стал неторопливо всаживать одну за другой пули в своего бывшего врага. Ван Роширен на экране продолжал проповедовать мир и согласие. До предельного срока оставалось двадцать восемь дней. Глава восьмая Наутро я завтракал с полковником один на один. Телевизор в углу молчал. На полу лежала новая циновка, расшитая по белому фону малиновыми шишками и отороченная полоской из меха выдры. -- Что, -- спросил я, -- больше не считаете, что я платный агент Президента? Полковник аккуратно очистил яичко. -- Да, -- согласился он, -- как бы ни обстояли дела в действительности, мы сейчас считаем именно так. -- И кто же у вас теперь начальник охраны? -- Как -- кто? Мой племянник. Вот так. Полковник велел пристрелить одного начальника охраны и сделал начальником охраны того, кто пристрелил первого. Один начальник охраны был предателем. Полковнику политически невыгодно слишком часто разоблачать предателей в своем окружении. Если я воистину шпион, это наносит слишком большой удар репутации Ласси, а следовательно, и полковника. Поэтому меня временно вычеркивают из списка шпионов. Истина никого не интересует. Полковнику она нужна не больше, чем Президенту. Я спросил: -- А когда вы начали подозревать Рая Адана? -- Довольно давно. Но самую большую ошибку он сделал, предложив убить этого проповедника, ван Роширена. Тот довольно популярен -- это убийство помогло бы правительству и скомпрометировало нас. А когда я убедился, что проповедника впервые охраняют гвардейцы и что охрана расставлена так, чтобы схватить убийцу, а не так, чтобы спасти ван Роширена, я понял, что Рай Адан решил оказать своим хозяевам двойную услугу. Я посмотрел полковнику прямо в глаза. -- Я не верю, -- сказал я, -- чтобы Рай Адан продавал нас полиции. Я думаю, что он просто зарился на ваше место. -- Можете думать, как вам удобней, -- ответил полковник. Как уже было сказано, Ласси не убивал ван Роширена и не собирался этого делать. Он всего лишь ограбил департамент полиции. Каменное пятиэтажное здание департамента полиции на улице Каштанов было окружено стройными кипарисами, подтянутыми часовыми и системами слежения, гостеприимно выглядывающими из ветвей кипарисов. Окна здания были забраны стальными решетками поверх темных стекол. Утром, в семь часов, когда первые служащие робко проходили на работу, взмахивая пропусками, к зданию департамента подкатил ремонтный фургон, и рабочие в желтых халатах стали выгружать из него прелестные фигурные решетки, изображавшие различные сцены из жизни Президента и его царственных предков. Президент на решетках был посеребрен и ярко сверкал. Служащие кидали на решетки многозначительные взоры и сообщали друг другу, что они всегда чувствовали, что грубые стальные решетки -- это вульгарно. Словно ты не следователь, а арестант. Арестант в своем собственном кабинете. Они выражали крайнее удовлетворение решетками с посеребренным Президентом. Посеребренный Президент удовлетворял все их эстетические и гражданские потребности. Между тем рабочие приступили к установке решеток, и, естественно, чтобы установить решетки с серебряным Президентом, им понадобилось снять решетки простые. В два часа они опрезидентили весь первый этаж и добрались до второго, на котором располагались кабинеты директора департамента и его первого заместителя. К этому времени система сигнализации в здании была отключена, потому что она начинала орать, стоило только рабочим прикоснуться к решеткам. Никто из высшего начальства не поинтересовался, по чьему приказу ставят новые решетки. Дело в том, что директор департамента полиции и его заместитель враждовали друг с другом и доносили друг на друга Президенту. Он одобрял эту вражду, так как благодаря ей мог быть твердо уверен, что если один из начальников департамента изменит ему, другой непременно об этом донесет. Директор и заместитель увидели рабочих, и каждый из них решил, что это -- инициатива его врага. Каждый из них сообразил, что в этом деле лучше не возражать, потому что потом твои возражения представят таким образом, будто ты протестуешь против решеток, украшенных изображением Столпа Государства и Ворот Благочиния. Ласси и его товарищи выдвинули из ремонтной машины лестницу, дошли по ней до кабинета директора и стали свинчивать решетку. Директор не успел утром позавтракать и, кроме того, был раздосадован новой интригой заместителя. Поэтому он сидел один, запершись в кабинете, и кушал банановую водку. Ему надоело пить одному, он открыл окно и предложил Ласси пить вместе. Ласси и его люди обрадовались, влезли в окно и спросили директора о важных доносах, поступавших за последние сутки в департамент. Директор засмущался и стал спрашивать, какие у них доводы, но Ласси вытащил из слесарной сумки автомат и ткнул его этим доводом в зубы. С такими доводами они быстро переспорили директора департамента полиции, он оказался на удивление сговорчивым человеком. Быстро выяснилось, что вчера в департамент поступило известие от агента по кличке Белый Желудь. Агент извещал, что завтра в долине Четырех Черепах Исан Красивые Глаза будет убивать Арнольда ван Роширена. Директор департамента не знал, кто такой Белый Желудь. Зато Ласси очень хорошо знал, что, кроме начальника охраны полковника Рая Адана, ни один человек в мире не считал, что он, Ласси, должен убить ван Роширена. У директора департамента был просторный кабинет с мебелью, затянутой белым шелком, и круглым стальным сейфом в углу. На стене, над столом, висел портрет Президента, спускающегося с небес на расположенном наподобие ковра национальном флаге, и целая коллекция оружия. На столе стоял выключенный компьютер. Директор открыл им секретный сейф. В сейфе были бутылки с виски и несколько книжек из числа непристойных. На нижней полке маялись две или три тощие папки. Там же стояли две дискетницы с десятком дискет. Ласси и его люди взяли с собой дискеты, виски и папки и сняли со стены понравившееся им оружие. Директора они на всякий случай пристрелили. На следующий день мы с Ласси сидели на веранде глиняного домика и пили виски из кабинета директора департамента. Виски было превосходное. -- А что же дискеты? -- полюбопытствовал я. -- Испорчены, -- сказал Ласси. -- Мы попытались их прочесть, но там была защита, и мы все стерли. -- Хорошенькие у вас специалисты. Ласси помолчал и сказал: -- Ты не мог бы попытаться восстановить то, что они стерли? -- А не стоило, -- спросил я, -- позвать меня с самого начала, до того, как ваши неспециалисты все стерли? -- Нет, -- ответил Ласси, -- не стоило. Это преданные полковнику люди, и они испортили дискеты по невежеству, а не от злого умысла А представь себе, что ты начал бы работать и тоже все испортил -- опять пошли бы ненужные разговоры. -- Ты понимаешь, -- спросил я -- что донос о покушении на ван Роширена ничего не значит? Рай Адан мог и не предавать полковника. Он мог донести один-единственный раз на тебя и воспользоваться для этого кличкой уже известного ему предателя. -- Не очень-то это честный поступок, -- сказал Ласси. -- Такие дела полагается решать между собой, не прибегая к помощи полиции. -- Может быть, они хорошо сделали, что загубили дискеты, -- сказал я -- Вдруг на дискетах окажется информация, которая оправдает Рая Адана. -- Ты посмотри на эти дискеты, -- ответил Ласси, -- а потом мы подумаем, что делать дальше. К вечеру в глиняный домик, где я сидел у монитора, пришли полковник и Ласси. Я вышел на веранду, и мы сели вокруг плетеного столика. Я сел так, что мне были видны розовые верхушки гор и склоны измятые, как простыня. Над горами висели облака. Их верхняя кромка была цвета простокваши, а нижняя -- розовая от заходящего солнца. -- Вы плохо выглядите, -- сказал полковник. -- У вас отвратительные мониторы. У меня болит голова. Я вынул из кармана переписанную дискету. -- Вы ее восстановили? -- Да, -- сказал я. -- Что это? -- Порнография. Компьютерная графика. Пауки, насилующие девушек, и прочее в том же роде. Полковник едва заметно поднял брови. Ласси брезгливо пожал плечами. -- И это все? -- Полиция перехватывала и расшифровывала всю вашу корреспонденцию. -- Из-за предателей? -- спросил полковник. -- Из-за шифров. -- Чем плохи наши шифры? -- Я их уже встречал. -- Где? -- В популярных журналах, в разделе "Разгадай на досуге". Полковник глядел на меня пристально и не мигая. Окрашенные розовым облака отражались в его глазах, и глаза его тоже стали розовыми. -- Сначала я решил, что это радиоигра. Что полиция попалась на вашу уловку. У меня ограниченное воображение. Я не мог себе представить, что повстанцы переговариваются со своими базами только что не по телефону. Вы что-нибудь слыхали о цифровых системах связи и о ЕСМ? -- спросил я. Глаза полковника из розовых стали красными, а рука поползла к кобуре под мышкой. -- Три месяца назад, -- сказал Ласси, --