ади, и сказал: -- Никак это отпечатки Жемчужной Пяди, той, которую ты, Марбод, подарил чужеземцу. Сдается мне, что он поперся в стеклянную гору, и как бы он не сломал свою шею. Марбод возразил, что этот человек колдун, и шею ему сломать трудно. -- Я же не говорю, что он сломает шею в горе, -- отвечал Эльсил, -- а я говорю, что он свалится с лошади, потому что на лошади он ездит хуже хомяка. -- Да, -- сказала задумчиво прекрасная Идрис, гладя сизого ястреба-перепелятника, -- живой человек в стеклянный дворец не полезет. Мой дед полез, но сошел с ума. -- Рассказывают, Марбод Кречет в Золотую Гору лазил. Лух Медведь сказал преувеличенно громко: -- Так то рассказывают. Через некоторое время Кукушонок незаметно исчез. -- Сдается мне, -- сказал один из людей Луха хозяину, -- что Кукушонок принял близко к сердцу ваши слова. Лух подумал: "Не мне жалеть, если он пропадет в стеклянной горе, да и басни все это, нету тут никакой дырки на небо". Охотники, однако, поскакали к старой катальпе. x x x Ванвейлен закрепил веревку за ствол ближайшего эвкалипта, осторожно съехал в дыру и посветил фонариком. Как он и предполагал, взрыв пробил каменный свод пещеры, -- далеко вниз уходила черная лестница, засыпанная грудами сверкающих кристаллов. Вдруг веревка закачалась и отошла от стены. -- В стеклянный дворец хотите? Ванвейлен ошеломленно поднял голову. Наверху стоял Марбод Кукушонок и правой рукой держал веревку, на которой качался Ванвейлен. За спиной колчан, в колчане стрелы с белой соколиной опушкой торчком над головой, и посреди стрел -- живой кречет. Птица топорщила крылья, гулькала. Ванвейлену не очень-то понравилось висеть на веревке в руках Кукушонка. Кукушонок поднатужился и выдернул его наверх. -- А раньше тут этой дырки не было. -- Не было, -- буркнул Ванвейлен -- так стало. Кукушонок улыбнулся. Он знал, что колдун найдет заколдованый храм. Он за этим и рассказывал о храме колдуну. Как только чужеземный колдун увидит, как Кукушонок ищет заколдованный храм, он обязательно заинтересуется этим делом. -- Я с вами, -- сообщил Кукушонок. -- Не боитесь оборотня? -- сказал Ванвейлен. -- Сроду того не было, -- ответил Кукушонок, чтобы оборотень съел кого-то днем. -- Тогда принесите факелы, -- сказал Ванвейлен. Глаза Кукушонока задумчиво сощурились. Все колдуны очень непоследовательные люди. Сегодня они садятся на облако и летят к богам, а завтра, если им надо идти из одного сельца в другое, месят ногами грязь... Марбод, например, сам видел, как Ванвейлен сшиб мишку карманной молнией, а потом в замке Лахнер Ванвейлен висел на бревне, как окорок, хотя дело шло о его жизни. Говорят, что колдовская сила в колдуне то спит, то бодрствует. Вот и сейчас: колдун намеревался лезть в пещеру без света, полагаясь на колдовской глаз, -- а между тем Кукушонок доподлинно знал, что Ванвейлен видел в темноте хуже цыпленка. Между тем подъехали другие всадники. Принесли веревки, изготовили факелы. Отец Адрамет протянул Ванвейлену круглый, как тыква, фонарь, закрытый со всех сторон, и промолвил: -- Я немножко понимаю в горах, господин Ванвейлен. Я не возражаю, чтобы вас считали колдуном. Но вот слышали ли вы взрыв вчера вечером и видите ли эту дырку? Этот взрыв был вызван совершенно естественной причиной, -- скоплением горючего воздуха, который иногда бывает в пещерах. Мой вам совет -- не ходить в пещере с открытым огнем и не совать лицо к полу, ибо этот воздух стелется по низу и может взорваться опять. Ванвейлен с охотою взял фонарь и съехал по веревке вниз. Кукушонок опять замотал веревку за сук и спустился вслед за Ванвейленом. С первого же взгляда Ванвейлену стало ясно, что отец Адрамет все-таки мало понимал в геологии, ибо карстовая пещера вся обросла горным хрусталем, и принадлежала к тому типу, что называют "хрустальный погреб". Горючего газа в таких пещерах не бывает. Раскрошенные взрывом друзы и грозья кристаллов заплясали в фонаре, и, едва Ванвейлен прошел несколько шагов, он заметил, что подземный храм был создан людьми, стоявшими на очень высокой степени цивилизации, и прекрасно знавшими законы оптики. Редкие неповрежденные кристаллы складывались в несомненно имевшую -- до взрыва -- смысл систему зеркал, и сравнительно короткая лестница, ведшая к полуистлевшим дверям, была превращена в почти бесконечную посредством простого оптического трюка: тоннель постепенно и равномерно сужался, и выход был гораздо ниже и уже входа. Они сошли вниз степенно и осторожно, и распахнули двери. Когда Марбод вошел в главный зал, он увидел, что хрустальный трон посередине был пуст, а цветы и животные вокруг окаменели. За троном -- нефритовые врата в святилище, за вратами верхушки сада, величиной с целое королевство: листва была золотая, груши на деревьях из агата, померанцы из яхонта. И так хитроумно устроил Ятун этот сад, подобный небу, что множество украшенных колонн вставало там, где, казалось, ничего нет, чудились стены там, где их не было, распускались пионы там, где была лишь тьма, плыла черепица в облачных пеленах. Мир был украшен наилучшим образом и являл собой воплощение удачи. Марбод знал, как себя вести: не рвать очарованных яблок, и, что бы над тобой ни делалось, стоять смирно. Марбод растворил двери в сад: -- Озеро! Но озеро мелькнуло и пропало. Прокатилась в хлопьях синего тумана яшмовая колесница, распустились и опали хрустальные орхидеи, из углов полезли красномордые твари, глаза как кубышки. Чужеземец в ужасе схватил Марбода за руку, а потом вдруг сказал непонятное: -- Анаморфные изображения! Многомерные зеркала. Точно колдун -- назвал имена красномордых, и волшебство для него пропало. Марбод поднял факел повыше: Головоглазы сгинули, мелькнул лотосовый затон, опять из воды полезло, извиваясь... -- Да. Незаколдованного озера здесь нет, -- сказал Кукушонок и вышел. Они долго ходили по хрустальной пещере, которую древние зодчие превратили во храм: жемчужина изнутри, плетенье цветов и огней, гора как висячий сад. Тысяча Ванвейленов, тысяча Кукушонков, две тысячи факелов: мир, замкнутый снаружи, а изнутри безграничный, как человеческое "я". Все это было очень красиво, и Ванвейлен полагал, что фокусы храма могли бы собирать богатый урожай с ротозеев галактики, но никакого золота и алмазов Ванвейлен не видел. Храм был ограблен -- или эвакуирован -- много веков назад, и в нем не было ничего, кроме горного хрусталя и очень занятных миражей, обличавших в конструкторах храма великих умельцев по части световых фокусов. Те, кто делали храм из хрустальной пещеры, знали законы оптики и архитектуры не в пример лучше обитателей поместья, где у челяди в центре мира была кухня, а у господ -- трапезная, и по полу в центре мира разбрасывали для тепла солому. Оставались тайники. Но если Ванвейлен хотел что-нибудь отыскать в этой пещере, ему надо было как-нибудь избавиться от своего спутника. Репутация колдуна была здешним эквивалентом дипломатической неприкосновенности, но он не собирался ее укреплять, демонстируя перед Кукушоноком новейшие достижения научно-технической революции. Они прошли немного и вошли в новый зал: тот постепенно повышался пятью уступами, в которых Ванвейлен после некоторого колебания опознал ступеньки, хотя каждая ступенька была шириной со взлетную полосу. Над ступеньками стоял пустой трон, и под троном валялся череп хомячка. Марбод взбежал по ступенькам и вспрыгнул на трон. Ванвейлен бочком двинулся в сторону. -- Осторожней! Одна из каменных половиц под Ванвейленом заскрипела и начала переворачиваться. Ванвейлен взмахнул руками. Куртка его нанизалась на каменный шип, торчащий сбоку. Несколько мгновений Ванвейлену казалось, что куртка удержит его на месте, но потом дрянная здешняя ткань треснула и разорвалась, и Ванвейлен полетел вниз. -- Эй, вы живы? -- закричал Марбод, подходя к дырке. -- Спустите фонарь, -- узнаю. Марбод спустил фонарь. Ванвейлен огляделся и хмыкнул. Ступенька, видимо, была предназначена специально для дураков и проворачивалась на шарнирах. Под ней начиналась глубокая яма, в дно которой были вбиты заостренные колья с железными колпачками. Но за много веков в подземелье проникла вода, колья сгнили, и теперь Ванвейлен плюхнулся в затхлый суп из деревянных хлопьев. Ванвейлен пошарил под задницей и выудил оттуда парочку заржавленных наконечников. Марбод свесился вниз. -- Ну и ну, -- сказал он, -- это они сами сгнили или это вы их заколдовали? -- Сами сгнили, -- сказал Ванвейлен. Марбод кинул ему веревку и вытащил наверх. Через полчаса нашли нефритовые полки с книгами: не истлевшие свитки, не доклады небу. Ванвейлен раскрыл кожаный том: в руках негромко хлопнуло, вспучилось серым. Кукушонок был куда проворней Ванвейлена: выбил книгу из рук и подхватил ее в мешок. И тут же -- во второй. Мешок пошел прыгать, загудел. Что-то больно впилось в лоб, потом в щеку. Ванвейлен глянул: пчела с полосатым брюшком. Поднес факел пониже к полу: целая россыпь костей. -- Господи, -- сказал Ванвейлен, -- сколько покойников. Марбод Кукушонок решил, что под покойниками Ванвейлен имеет в виду не кости, а пчел, и кивнул. У аломов была такая легенда, что последние защитники города превратились в золотистых пчел. И точно: пчелы в этих местах были необычайно злые, нападали на человека без повода, а уж если какая затесается под доспехи... -- Хорошо еще, что весна, -- сообщил Марбод. Летом они бы успели нас заесть до смерти. -- И что нам с этим делать? -- спросил Ванвейлен про колыхающийся мешок. Марбод усмехнулся: -- Сидели бы в осажденной крепости -- сбросили бы со стены. А так -- выкурим и мед съедим. К весне, однако, мало осталось. -- И часто они живут в старых книгах? Марбод осторожно поднес факел: на всех томах замерцали дырочки. -- Так уж их, сволочей, закляли, -- сказал Марбод, -- Книгочеями были, книгочеями и остались. -- А что вы ищете в этой пещере? -- Я с Медведем поспорил, что меня не сожрут. Ванвейлену не понравилось, что Марбод врет колдуну. -- Неправда, -- сказал он. -- Вы ищете заколдованое озеро. А чего вы при этом хотите от меня? Марбод внимательно поглядел на собеседника. Вдруг лицо его нахмурилось, и он спросил: -- Это еще что за штука у вас в кармане? Ванвейлен глянул вниз и остолбенел. Уходя с Марбодом, он отдал мешок со снаряжением прибежавшему к горе Бредшо, во избежание неприятностей. И только маленький курносый лазер, сунутый им в карман куртки, остался на месте. Каменный шип порвал куртку, и ствол лазера высунулся из прорехи, предательски помаргивая линзой. -- Дайте-ка это сюда, -- сказал Марбод. Ванвейлен мертвой рукой вынул пистолет. Впрочем, тот был закамуфлирован под местный талисман с помощью белой и зеленой краски, и формою напоминал перешибленную кошачью лапу. К тому же в лазере имелся датчик, а на руке Ванвелена -- толстый браслет, подававший датчику сигналы. Благодаря этому из лазера мог выстрелить только Ванвейлен. Марбод подвертел в руках странную штуку, попробовал на зуб и принюхался. Штука пахла Ванвейленом. Глаза Марбода как-то странно зажглись. Несмотря на то, что лазер, для легкости, был где можно, сделан из пластика, несмотря на то, что ни одно оружие в мире Марбода не имело такого кургузого вида и линзочки на конце, Марбод, казалось, чутье профессионала уловил в этой штуке что-то родное. Вдруг Марбод оставил пистолет в покое и сказал: -- Где-то в горе есть дворец, во дворце озеро или река, в реке -- меч последнего Кречета. -- Последнего Кречета? Но ведь вы тоже Кречет? -- Последнего короля из рода Кречетов, -- уточнил Марбод. -- Марбод, строители этого храма знали гораздо больше, чем ваш народ. Золотой Улей разрушили, когда завоевывали империю. Здесь не может быть мечей ваших королей. Марбод усмехнулся сразу тысячью лиц. -- Город разрушили гораздо позже. -- Но песни... -- Певец в замке поет то, за что платит хозяин замка. Мы сожгли много городов, но Золотой Улей остался цел, а губернатор его поклялся в верности Ятуну Кречету и положил начало роду Мохнатого Синко. После гибели последнего из королей-Кречетов его младший сын бежал сюда, к своему верному вассалу, и сидел здесь еще полгода. Когда город взяли, король Шадаур Алом приказал его разрушить, а земли отдал Опоссумам. Город велел убить. Храм, однако, провалился сквозь землю, и некоторые поют, что в храмовом озере утонул истинный меч. Марбод встал, встряхнулся, чтоб сошлись пластины на панцире. Ванвейлен усмехнулся. Да, поют, что в мире сменяли друг друга века: золотой, яшмовый, хрустальный, железный, и не очень, видимо, ошибаются. Не считая, конечно, того, что нынешнему, железному веку, не хватает железа даже на сплошные доспехи. -- Что же до здешних чудес, -- сказал Марбод, -- предки мои учили, что бог -- это Свет, и что все прочие боги -- его отражения и атрибуты, и они возводили пустые троны и статуи из света, и свет открыл им о себе удивительные тайны, как вы это видите здесь. -- Почему же, -- спросил Ванвейлен, -- король Шадаур Алом не приказал меч выловить? -- Потому что этот меч испепелит руку любого самозванца, который до него дотронется, и Шадауру не очень-то хотелось разыскать меч, который сожжет ему руки. Марбод помолчал. -- Мне, -- сказал он, -- давно нагадали, что в подземном храме я найду солнечный меч и помошника. А из предсказанного многое исполняется, особенно потому, что предсказано. "Насчет солнечного меча можешь считать, что предсказание исполнилось", -- подумал Ванвейлен, гляда на лазер в руках Марбода. -- Помошника -- в чем? -- спросил Ванвейлен вслух. Марбод испытыюще глядел на него. Красивое, спокойное лицо, совсем не такое, как тогда, когда он на глазах Ванвейлена в Черной Деревне рубил пленников: "Ах вот не хотите, суки, выкупаться за двадцать ишевиков? А за десять мне вас кормить будет дороже..." -- Господин Арфарра -- сказал Марбод (а, это о том, кто поссорил его с королем), -- очень сильный колдун. Чужеземный колдун. Люди, которые не боятся ни меча, ни виселицы, боятся чужеземных колдунов. Если бы, однако, нашелся другой чужеземный колдун, пусть даже и не очень искусный... Сила колдуна -- в том, что думают о нем люди... И замолчал. Он, Марбод, не будет торопить колдуна с ответом. Но и отказаться ему не даст. Прыгала саламандра на факелах, прыгали в мешке покойники из Золотого Улья, и души пластин панциря, крытые красным лаком, резвились в зеркалах, подобно маленьким драконам хрустального сада. -- Отдайте-ка мне эту штуку, -- вдруг сказал Ванвейлен, показывая на лазер. -- А что это? -- Не знаю, за троном лежало. -- Положите это лучше на место, -- сказал Кукушонок, -- тут полно всяких вещей, которые были сделаны еще до времени людей, а когда люди начинают пользоваться силами, которые существовали еще для них, может выйти черт знает что. На этом разговор их в пещере закончился, и Ванвейлен сходил за пустой трон, чтобы отставить там лазер, -- но, конечно, не оставил, а сунул за отворот сапога, потому что не так-то много у него было с собой таких штучек, чтобы расставаться с ними без крайней необходимости. "Черт побери, -- думал Ванвейлен, -- только этого мне и не хватало! Хорошо, что он не сделал этого приглашения Бредшо, у того и так язык чешется проповедовать среди местных крестьян. Стать истинным колдуном при истинном короле? Неужели этот мальчишка думает, что историю делают мечом, хотя бы и волшебным? Но когда Ванвейлен вылез из пещеры, и увидел разрушенные стены, оплетенные павиликой, и стертую роспись на рассыпавшихся дверях, он вдруг вздрогнул и подумал: хотя похоже, что здесь триста лет историю делают именно мечом. Будто в этом мире закон исторического регресса вместо исторического прогресса. x x x Наверху было солнечно и шумно. Лух Медведь нахмурился, увидев Кукушонка живым. Развели костер, зажарили дичь, мешок с пчелами повесили над дымом. Марбод посадил Ванвейлена по одну руку, а Белого Эльсила, своего боевого друга, по другую. Еще дальше сел Бредшо: только эти двое чужеземцев и оказались среди охотников. Когда наелись, Ванвейлен стал расспрашивать о родословной солнечного меча, и Белый Эльсил рассказал ему следующую историю. Когда аломы жили там, где ровно и песок, у короля их родились два сына: Ятун и Амар. Мать Ятуна и Амара принесла в приданое мужу драгоценный меч и яшмовое ожерелье. На свадьбе было сказано, что потомки меча и ожерелья покорят страну Великого Света. Однако муж бросил женщину и детей, а драгоценные подарки отнял. Выросши, Ятун и Амар потребовали от отца вернуть приданое. Тот оказался. "Что делать? Как ни решить -- все зло, а откажешься выбирать -- прослывешь трусом". Потому что, с одной стороны, надо отомстить похитителю родового имущества, а с другой -- нельзя поднять руку на отца. В таких случаях гадают на постороннем, и посторонний нагадал: можно убить отца. Но прибавил: сделав это, вы завладеете страной Великого Света, но навлечете на нее проклятье и раздоры. Но так как ожерелье с мечом были очень красивые, то Ятун и Амар пошли и убили отца. -- А потом? -- спросил Ванвейлен. -- Потом Амар забрал себе ожерелье, а Ятун -- меч. Завоевали страну Великого Света, разделили ее и поссорились. Род Амара до сих пор правит на востоке, а дом Ятуна пресекся и меч сгинул. -- Не сгинул, -- поправил Белый Эльсил, -- а спит на дне озера и ждет истинного короля. -- Стало быть, -- подытожил Ванвейлен, которому в свете недавнего предложения Марбода не терпелось узнать всю подноготую волшебного меча, -- Страна Великого Света распалась на кусочки по причине родового проклятия. А отчего утонул меч? Новое проклятие? Что-то хрустнуло. Это Кукушонок сломал двурогую стрелу и кинул обломки в огонь. Листья катальпы укоризненно зашумели. Один из дружинников всполошился, стал вылавливать из огня железный наконечник. Белый Эльсил поднял голову с колен Марбода и посмотрел на Ванвейлена. Он был зол на чужеземца за то, что Марбод пощадил его и его золото, за то, что из-за чужеземца Марбод не взял Эльсила с собой в подземный храм, и особенно -- за последний вопрос. -- Меч утонул не от проклятия, -- сказал Эльсил, а от женского коварства. Дочь последнего Ятуна понесла от дворцового пажа. Король велел его казнить на своих глазах, а дочь отдал рабу. -- Вольноотпущеннику, -- поправили сзади. Эльсил усмехнулся. -- Ну, вольноотпущеннику. Ведьмино отродье, приплыл в корзинке. Имя дали -- просто Алом, как всем незаконнорожденным. Король, конечно, сделал потом зятя дворцовым управляющим. "Гм, -- подумал Ванвейлен, -- интересно, король зятя сделал управляющим, или управляющего -- зятем?" -- Женщина, однако, должна была отомстить за смерть возлюбленного и приказала мужу убить отца и братьев. Рабу самому на такое не решиться. Тут один из дружинников поднял голову, и увидел, что прибежал лесной дух-щекотунчик с глазами как плошки и сел меж ветвей катальпы. Но дружинник был глупый, и подумал, что щекотунчик прибежал на запах бузы и жареной дичи. А Лух Медведь вскричал: -- Что ты брешешь! Отец первого короля Алома -- сам Шакуник! Всех великих королей вынимали из корзинок и птичьих клювов! Белый Эльсил усмехнулся. -- Все равно престолом он завладел незаконно... Это-то вы не будете оспаривать? -- Почему? -- спросил Бредшо. -- Потому что захватил его убийством? Белый Эльсил покачал головой. -- Нет. Когда Шадаур Алом получил королевство, все родственники его жены по мужской линии были мертвы, а имущество по закону при этом переходит к старшей дочери. Не считая, конечно, вдовьей части. Вдова затворилась, три года жгла свечи. Наконец покойник явился: совсем как при жизни, только голову держал под мышкой. "Боги, говорит, меня отпустили до утреннего прилива." Теперешние Белые Кречеты -- от ребенка, зачатого этой ночью. И с тех пор, как он зачат, род Аломов, стало быть, царствует незаконно. Лух Медведь вскочил с места: -- Это позор, что тут рассказывают о короле! Знаем мы, от кого беременеют через три года после смерти мужа! Надо сказать, что Лух Медведь не так давно захватил караван с шерстяной тканью из Кадума, и очень многие его за это попрекали, потому что он почти ничего не раздал дружинникам. Марбод Кукушонок тоже встал, распустил шнурки у плаща, плащ кинул на землю, и ссадил на него с плеча белого кречета. -- Такие слова, -- сказал Кукушонок, -- не кадумская шерсть. За такие слова полагается платить. Тут собачьи головы на ножнах мечей насторожились, а люди увидели, что сегодня случится две песни: про стеклянный дворец и про поединок. А щекотунчик в ветвях катальпы посинел и стал делать так: глаза у него остались неподвижными, а все остальное завертелось в шкурке, как жернов. Марбод Кукушонок и Лух Медведь вынули мечи и велили людям рисовать круг, и тут сбоку вынырнул отец Адрамет, монах-шакуник: -- Сударь... Никто не сомневается в величии вашего рода. Но что будут говорить о сегодняшнем дне? Королю скажут: Марбод Кукушонок дрался, чтоб доказать, что монахи-ятуны способны творить чудеса. Смысла замечания Ванвейлен не понял. А Кукушонок закусил губу, вбросил меч в ножны и молча сел. Его красивое лицо совершенно побледнело. x x x Возвращались, торопясь поспеть к вечерней трапезе. С крутой тропки из-под копыт лошадей ссыпались камешки, и далеко справа в море плавало уходящее закатное солнце. Ванвейлен размышлял: "Пусть два брата покорили двести с лишним лет назад империю. Значит, и условия в одной ее части не могут сильно отличаться от условий в другой. С этой стороны огненной горы монахи продают зуб Шакуника, он же -- швырковый топор на языке людей. С той стороны горы продают, видимо, чешую Шакуника, она же -- черепаховый гребень... Страна Великого Света -- всегда по другую сторону огненной горы, но по ближайшем рассмотрении удивительно схожа. Ибо иначе что останется от исторической необходимости, которая все же существует? А что поймет местный крестьянин или Кукушонок в их корабле? Даже обшивки не одолеют. Крестьянин скажет: обвалился зубец Небесного Града, а Марбод решит: вот он, пропавший меч Ятуна увеличенных размеров..." Марбод ехал рядом. Он ждал ответа от колдуна и очень жалел, что не смог подраться с Лухом Медведем. Потому что он победил бы Медведя и подарил бы ему жизнь и все остальное, и Медведю пришлось бы стать как бы младшим братом Кукушонка. Вот они, монахи, такие: делают вид, что мешают поединку, а на самом деле мешают примирению после поединка. -- А скажите, -- спросил Ванвейлен, -- за Голубыми Горами -- такие же порядки? Марбод помолчал. Пятнадцать лун назад он побывал в соседней стране, но при всех говорить об этом не собирался. Об отсутствии его ходили удивительные слухи. Дружинники его рассказывали, что Марбод провалился в Золотую Гору и провел там один день, -- а в среднем мире в это время прошло полгода. -- Я там не воевал, -- ответил Марбод. Ванвейлен фыркнул про себя. По-видимому, война была тут не только главным способом экономического обмена, но и главным способом обмена информацией. -- А кто воевал? -- спросил он. Марбод понял, что колдун не заметил нелжи, опечалился: плохой колдун. Ну да ничего. Колдуна делают слухи, а не заклинания. Поберегись, Арфарра, я такие слухи распущу про этого колдуна! Припомнится тебе неподаренная лошадь! -- Покойный король собирался воевать, да не успел. Господин Арфарра воевал, да и господин Даттам. Господин Даттам и его дядя два года воевали против императора, пока император не сделал дядю наместником провинции. Ехавшие впереди охотники услышали имя Даттама и заволновались. Кто-то внезапно запел песню. Это была красивая песня о молодом рыцаре Даттаме. В ней говорилось, что меч Даттама сверкал над миром, как полумесяц, и что белый плащ его расстилался над полями, как иней, и что все, что он ни награбил, молодой Даттам отдавал войску. Это была хорошая песня с грустным концом, потому что она кончалась рассказом о том, как Даттама предал его собственный дядя, и как дядя получил звание наместника, а Даттам должен был постричься в монахи. Ванвейлен перегнулся через седло к отцу Адрамету и сказал, улыбаясь: -- Сдается мне, отец Адрамет, что ваши слова о могуществе империи несколько преувеличены, если человек может поднять восстание против императора и заполучить через это титул наместника. Отец Адрамет пожал плечами, видимо не желая ввязываться в неприятный политический разговор даже далеко от родины. -- Да, -- сказал задумчиво Марбод, поправляя красивой рукой удила, -- так всегда. При сильных правителях мятежнику полагается веревка, а при слабых правителях мятежнику полагается титул наместника. Вот и мы, Кречеты, -- король хотел бы нас удавить, как давят блоху в миске, а мы из поколения в поколение -- наместники Верхней Ламассы. -- По наследству? -- О, -- сказал Кукушонок, -- не то, чтобы по наследству, потому что где-то в законах королевства есть запись, что чиновники должны назначаться каждые три года. Каждые три года король нас утверждает в этой должности, но я не слыхал, чтобы он кого-то не утвердил. -- А что будет, если король вас не утвердит? Марбод улыбнулся. -- Вы видели, господин Ванвейлен, сегодня утром, как вертелся в деревне шаман, призывая весну? Что будет, если шаман откажется вертеться? Весна, я думаю, все равно наступит, а вот у шамана будут серьезные неприятности. Ванвейлен усмехнулся. Когда дело шло об обычаях грязных крестьян, суеверный красавец Марбод выказывал себя чуть ли не атеистом. -- А храм Шакуника сильнее короля? -- Шакуники, -- сказал Марбод, -- просто торговцы. Не было еще такого, чтобы торговец в мире что-то значил. Ванвейлен рассердился: -- Сдается мне, Марбод, что торговцы храма кое-что значат, раз вы охраняете их караван, да и грабите по их указке. В мире что-то сломалось. Марбод помолчал, облизнул губы. -- Я -- королевский инспектор, -- сказал он. -- Ежели торгаши просили у меня покровительства... Хлестнул лошадь и ускакал. Лух Второй Медведь погладил сапсана и громогласно заметил: -- Шакала назвали шакалом, а он в ответ: у меня грамота, что я волк... А вот вы, господин Ванвейлен, сразу видно, знатный человек, -- и по словам, и по осанке. И корабль ваш честный, а не купеческий... Слева, задумчиво склонив голову, слушал медвежьи слова храмовый торговец. Он уже заметил, что заморские торговцы для торговцев держатся слишком гордо. Так и собирался доложить. Монах-шакуник перегнулся через седло к Ванвейлену и, подмигнув, хитро спросил: -- Что же такого предложил вам Марбод в пещере, что вы так открыто разрываете с ним отношения? -- Я? Я не хотел... -- Бросьте, господин Ванвейлен, -- или вы не знали, что нет худшего способа обидеть знатного человека, чем назвать его торговцем или другом торговцев? Эти люди горятся тем, что их прабабку изнасиловал горный дух, и что предки их жрут прохожих в своих могилах, и они считают, что совершили угодное небу дело, если застали на горной тропе торговца и, ограбив его, зарубили. Так что он вам предложил? Ванвейлен густо покраснел. Предложение Марбода быть идейным наставником в государственном перевороте его не очень-то устраивало; но доносить он на Марбода не собирался. Не то чтобы Ванвейлен был против государственного переворота как такового, -- но ему казалось, что если Марбод сядет на место короля, в этой стране ничего не изменится, да и вообще в ней ничего нельзя изменить. -- Что он вам предложил? Ванвейлен нагло улыбнулся монаху и спросил: -- Так значит, Марбод -- королевский инспектор! А что делает королевский инспектор? -- Королевский инспектор, -- сказал монах, -- это глаз и око центральной власти; он собирает налоги и творит суд, он защищает сирых и слабых и утирает слезы вдов и сирот, бедняку он служит защитой, а богачу -- карой... -- И много налогов собрал для короля Марбод в этой поездке? -- Видите ли, -- сказал монах, -- не все налоги собираются инспекторами. Бывает, что король милостиво дарует пожалованным землям иммунитет, и владельцы их сами собирают налоги и творят суд. И хотя никто не отменял звания инспектора, и не отнимал у короля право собирать налоги, эти милости королей продолжаются больше двух веков, и... -- И Марбоду Кукушонку не пришлось в этой поездке судить сильных и оберегать слабых? -- О, -- сказал монах, -- на следующий день после того, как он получил плащ и печать королевского инспектора, он рассек эту печать мечом, на спор, а иные говорят -- проиграл в кости. Вы представьте себе, как бы Кукушонок уберег слабых... Уж лучше пусть граф судит свое имущество. Монах покачался в седле и добавил: -- И он выпросил у короля плащ и печать инспектора для этой поездки, чтобы никто не мог сказать то, что вы только что сказали, потому что профессия торговца в этих местах не в чести. -- Я это заметил, -- отозвался Ванвейлен. Когда они выехали из заколдованного леса-города, уже вечерело, и Марбод с дружинниками был шагов на сто впереди. Слева от него показался деревянный храм ржаного королька, а перед храмом, на паровом поле, крестьяне по-своему праздновали весну: сложили по кругу сор и солому, зажгли костры, и прыгали через них, парами, как можно выше. От бузы и огня крестьяне тоже были совсем пьяные, побросали шапки и кинулись к господам, а проповедник, ржаной королек, схватил под уздцы лошадь Кукушонка и закричал на своем языке о короле умершем и воскресшем. Лух Медведь и другие засмеялись. У Марбода на щеках вспыхнули два розовых пятна и сверху -- два красных пятна, левый глаз закатился внутрь, а правый -- выкатился наружу и налился кровью. На седле у Марбода висела боевая плетка, хорошая плетка, с рукоятью, отделанной посеребренными черепаховыми щитками, семь хвостов о семи когтях, всего сорок девять железных когтей и пятидесятый -- золотой шарик. Марбод снял эту плетку и ударил ей проповедника так, что содрал с него рогожный куль, в который тот был одет, и потом ударил еще раз. Проповедник, наверно, был очень огорчен, потому что упал и не шевелился. А Марбод на коне перемахнул через канаву, и челядь за ним. Марбод закричал, чтоб не упускали крестьян, а те стали визжать и увертываться от копыт, потому что мечей господа не позорили. Ванвейлен поскакал наперерез, схватил лошадь Кукушонка за узду и закричал: -- Как вы смеете! Кукушонок, однако, перехватил руку, уперся ногой в брюхо его коня и выдернул Ванвейлена из седла, как редьку из грядки, -- А как они смеют позорить моего родового бога? Ванвейлен посидел на земле и пошел к бродячему проповеднику. Тот лежал, как сломанная бамбуковина: мертв. Рядом монах-шакуник, в кафтане цвета морской ряби, с облаками и листьями, безмятежно глядел на продолжение охоты. Тут только Ванвейлен сообразил, что бывший королевский род и нынешний простонародный бог зовутся одинаково -- Ятун. Можно было и сообразить раньше, но дело в том, что словом "ятун" по-аломски и по-вейски назывались разные животные. На аломском "ятуном" называли Белого Кречета, великолепную господскую птицу, чья жизнь стоила дороже жизни раба. По-вейски "ятуном" называлась птичка из рода соколиных, но совсем другая: мелкая и пестрая; мутный рыжий глазок, ворох неопрятных перьев на красных ножках. Птичка ела червяков, падаль, снулую рыбку и чужих птенцов. В усадьбе ее называли "ржаным корольком". Говорили, что она бесчестит свой род, как шакал бесчестит род волков. -- Самая последняя птица, -- сказал как-то Шодом Опоссум. -- Я владею крестьянином, крестьянин владеет коровой, а ржаной королек сидит на корове и выбирает из нее клещей... А тем временем на поле мало кто из крестьян сумел убежать. Девки страшно кричали, а мужики, по приказу Марбода, сносили хворост для праздничных костров к подветренной стороне деревянного храма. Марбод снял колпачок со своего кречета. Птица взлетела на колчан за спиной, била крыльями и следила за крестьянами, как за перепелами. Не прошло столько времени, сколько нужно, чтобы сварить горшок каши, как все было готово. Марбод выбрал из колчана гудящую стрелу, зажег и пустил в вязанку. Крестьяне тоскливо заголосили. -- Так, собственно, почему убили последнего короля Ятуна? -- спросил Ванвейлен монаха-шакуника, отца Адрамета. Монах молча глядел, как в вечернем воздухе занимается огнем жилище чужого бога. -- Я мало что знаю, -- сказал он. -- А что знаю, знаю со слов господина Даттама. Здешние сеньоры соглашаются, что вся земля -- собственность короля. И дана в распоряжение не им, а божественным предкам. И вот последний Ятун долго думал и сообразил, что Бог -- один, а все прочие боги суть его атрибуты и качества. Сеньоры было согласились, но вскоре выяснились некоторые богословские подробности. Оказалось, что есть боги истинные, а есть боги ложные, а стало быть, несуществующие. Список несуществующих богов совпал со списком непокорных родов. Это, конечно, было совершенно справедливо: согласитесь, что ложный бог должен внушать своим потомкам ложные мысли. -- А земли, -- проговорил Ванвейлен, -- которыми владеют несуществующие боги, должны, стало быть, воротиться к богу истинному... -- Несомненно, -- кивнул монах. -- Но заметьте, что и все прочие боги -- лишь свойства и имущества великого Ятуна. Кто такой, например, Большой Хой? Просто топор в руке Ятуна, его атрибут и его раб. А все, чем пользуется раб, тоже принадлежит хозяину. Стало быть, богу-предку на небе принадлежат другие боги, а богу-внуку, королю, принадлежит вся земля. -- Понятно, -- сказал Ванвейлен, -- и тогда-то случилась эта история с женским коварством. -- Да, -- кивнул монах, -- тогда случилась история с женским коварством. -- И новый король поспешил вернуть богам все права свободных людей. -- А что же еще ему оставалось делать? -- сказал монах. -- Особенно, если учесть, что его попрекали рабским происхождением. -- Да еще сын кстати у покойника родился, -- прибавил сквозь зубы Ванвейлен. Монах-шакуник глядел на горящий храм. Да какой там храм! Стойло! -- Говорят, -- сказал монах, -- колдун после смерти становится втрое сильнее. Странное дело. У короля не хватило сил навязать свою веру огнем и мечом. Его убили, и род истребили, и храмы ушли под землю. А теперь шляются оборванцы, и хотят убедить народ в том, в чем не смог его убедить сам король, вывернуть мир наизнанку, как шубу в праздник, и так его и оставить. Сеньор неугоден богу, купец неугоден богу, весь мир неугоден богу, одни праведники угодны! Зачем же он его создал? Ходят странники и нищие и учат, что не спасешься, пока не раздашь все добро странникам и нищим... -- Да, -- сказал Ванвейлен, поглядывая на расшитую золотом ферязь божьего служителя, на пальцы, унизанные перстнями, -- вы исключительно по богословским причинам не любите ржаных корольков. -- Шакун, -- сказал монах, -- великая сила, разлитая в мире. Он предшествует субъекту и объекту, действию и состоянию. Он невидим, как свет, но делает видимым все остальное. Он различает вещи друг от друга и придает им значение и форму. И нет ничего в мире, что может быть чуждым ему. Почему же золото, или чаша с каменьями, или меч, или земля должны быть ему чужды? Что за бешеная гордость -- говорить: "Человек -- образ и подобие божие, а в идолах и вещах божьего образа нет"? Помолчал и спросил у Ванвейлена: -- А что, ваша вера похожа на веру ржаных корольков? -- Почему вы так думаете? -- А вам тоже не нравится все вокруг. Но вы глядите и не вмешиваетесь. x x x По дороге в замок Ванвейлен пытался представить себе, что изменится в здешнем мире, если корона окажется в руках такого человека, как Марбод Кукушонок, и решил, что ничего не изменится. Наутро Ванвейлен сошел во двор храма: сеньоры собирались на охоту. -- Вы не едете с нами? -- окликнул его Марбод, как ни в чем ни бывало. -- Нет, -- сказал Ванвейлен, -- я больше не буду ездить с вами, Марбод. Вместо охоты Ванвейлен отправился к сожженному храму: там крестьяне повесили мертвого проповедника на дереве вверх ногами, а потом положили в кожаную лодку и пустили в море. Особенно они не горевали: "Он сам сказал, что его убьют, а на четвертый день он воскреснет". x x x Два дня не происходило ничего, достойного упоминания. В третий день Шуют, благоприятный для начала путешествий, все гости собирались покинуть замок, и поэтому накануне хозяин устроил пир для всей округи: приехало сорок три человека и больше двухсот челядинцев. Залу переодели, расстелили скатерти с золотыми кистями. Выросли горы мяса, разлились озера вина. Предки могли съесть барана зараз: как отстать от предков? Потом все соглашались, что пир кончился очень странно, и многие говорили, что это чужестранцы его сглазили. Наверное, так оно и было. Конечно, чужестранцы молча сидели и слушали, однако же колдун не рыцарь, чтобы говорить громко. Бывает, просто взглянет, -- а молоко уже прокисло... Говорили о Весеннем Совете, который созывал король в городе Ламассе, а потом как-то заговорили о самом городе. Дело в том, что люди были Ламассой не совсем довольны. -- За год, -- пожаловался хозяин, -- от меня сбежало в Ламассу двадцать семь человек. И не кто-нибудь! Лучший шорник сбежал, кузнецы сбежали, шерстобиты. Король объявил, что всякая собака в стенах Ламассы свободна -- вот они и бегут. А теперь что? Прикажете мне ехать в Ламассу и покупать у моего же шорника мое же добро? -- обернулся он внезапно к Марбоду Кукушонку. А на Марбоде Кукушонке, надо сказать, опять было древнее платье королевских посланцев: длинный малиновый паллий с жемчужным оплечьем, с мешочком для печати у пояса, такой плойчатый, что даже меча не было видно в складках. Марбод помолчал и сказал: -- Да, лавочников там много. -- Надо на Весеннем Совете объяснить королю, -- сказал Той Росомаха, -- что ему нет выгоды разорять своих верных. А выгода от этого только храму Шакуника: разве вы, сударь, продали бы давеча монахам кузнеца Луя, если бы он не пытался уже дважды сбежать в Ламассу? Тут внесли новую перемену блюд и еще переменили факелы на стенах. Сидели, надо сказать, так: по правую руку от хозяина -- Лух Медведь. Дальше, со стороны Кукушонка сидели Духон Полосатый, заморский гость Клайд Ванвейлен, монах-шакуник Адрамет, дальше -- опять заморский гость Сайлас Бредшо, дальше Ичун Долгоглазый, Шомад Верещатик и Кадхун Черное Лицо. По левую руку тоже все сидели местные гости. И вот Шомад Верещатик, Лухов побратим, опять спрашивает Марбода Кречета: -- А ведь если кузнец в Ламассе станет свободным, то он и воином станет? И получается, сударь, что ваша дружина -- уже и не дружина, а просто городское ополчение, а вы -- так, издольщик при чужом войске. Марбод отвечает: -- Я на удачу короля не жалуюсь. -- А откуда известно, что эта удача -- королевская? -- говорит Верещатик. -- Рассказывают, что у короля теперь не только торговцы привозные, из храма Шакуника, но и колдуны оттуда же. Хозяйский сын, тоже королевский дружинник, сказал, однако: -- Господин Арфарра, -- не колдун, а полководец. -- А зачем тогда, -- возразил ему Верещатик, -- он обещал королю восстановить старый бронзовый храм о семидесяти колоннах, каждая колонна которого извещает, кто и где дерется? Как раз в самом подлом вкусе ворожба, чтобы войну заменить соглядатайством. Тут внесли третью перемену блюд, На пиру был человек по имени Таннах Желтоглазый, хороший рассказчик. Шомад Верещатик заметил его и спросил: -- Сударь, а как же так вышло, что в позапрошлом году вы дрались за короля, а в этом -- за герцога Нахии? Таннах ответил: -- Потому что наши предки так не дрались, как король в это году! Тут все стали уговаривать Таннаха рассказать о том, как в этом году воевали, потому что такие вещи каждый люби