очему же он сам о них не подумал? Неужели, если бы он, Марбод, жил по другую сторону гор, он бы сейчас кормился не мечом, а докладными? Или помириться? Действительно помириться? Ни-ког-да. Никогда человек с мангустой не посмеет безнаказанно провести церемонию, принадлежащую роду кречета! Кто-то тронул Марбода за плечо. Марбод обернулся: перед ним стоял Гин, его вольноотпущенник, торговец птицами. -- Так как, господин, -- искательно спросил Гин, заглядывая в лицо рыцарю. Веснушчатая рожа его запотела от страха, как чашка -- от холодного вина. -- Я тебе где сказал стоять? -- усмехнулся Марбод. -- Вон там и стой. И помни, что кто не исполнит приказа господина, тот в следующей жизни родится лягушкой. Было хорошо видно, что Гин это помнил. И ему не хотелось родиться в будущей жизни лягушкой, хотя у лягушек не было господ и рабов. x x x В кабинете Арфарры толпились монахи и верные. Верные, которые из аломов, уже приплясывали, снаружи стоял сильный крик. Эконом Шавия закрутился возле учителя, искательно глядя в лицо: -- Будьте осторожны, -- лепетал он. -- Там, внизу, у каждого оружие. Здесь ведь как? Если убили, так и неправ. Божий суд, особенно на глазах у короля. Отчего зимой Марбод Белый Кречет зарубил Ферла Зимородка прямо у ступеней трона? Арфарра погладил мангусту и сказал: -- Меня бы давно убили, да только мертвый колдун сильнее живого. Нет, сегодня убьют другого. Шавия затрясся, как корзинка, в которой веют рис: -- Кого? Арфарра, не отвечая, выпустил мангусту из рук. Умный зверек побежал вниз, в серединную залу. x x x В серединной зале Неревен недолго выбирал, за кем ему ходить, за чужеземцами или Даттамом. Он видел, что Даттам идет на женскую половину, и прилепился к нему, как минога. Там уже сидел эконом Шавия. Даттам поцеловал подол старой женщины, вдовствующей королевы, и попросил принять его после молебна. Королевская сестра, прекрасная Айлиль, увидела Неревена и велела ему явиться завтра вечером и лютню с собой взять. Тут Неревен улыбнулся, впервые за два дня, и небо ему стало мило и земля хороша. Серединную залу после штурма замка восстанавливали три раза, и все три раза не могли свести купол. Теперь зала была почти такой же, как в настоящих управах, и небо на куполе было настоящее, а не голубое, видимое: яшма, серебро, каменная кисея; чертоги Ста Полей, Облачная Зала. Колонны Облачной залы были яблонями Небесного Сада. Сад был также Океаном, а края у Океана заворачивались, как у шелкового свитка с указом, и люди видели все мироздание целиком и тут же видели, что оно безгранично. Неревен сам помогал расписывать купол, и один раз, казалось, потонул в Небесном Океане, но ухватился за ветку в Саду и выплыл. Неревен подумал, что учитель никогда в Небесном Океане не утонет, потому что купол он приказал расписывать по традиции, а сам считал, что небо -- черное, безумное и пустое, и боги перед числами бессильнее, чем перед шаманами... Неревен подумал, что Сад и Океан живут дружно, как при Иршахчане крестьяне, связанные порукой, и не мешают друг другу, и умножение символов способствует полноте толкования, потому что каждый значит не себя, а что-то иное. Числа, однако, ничего, кроме себя, не значат и сражаются за место в уме, как сеньоры, растаскивают мироздание на части: "Я прав!" -- "Нет, я прав!" Нехороший мир. Пол был разделен на сто полей, и у стен из сочленений плит к потолку поднимались мраморные полуколонны, а в промежутках полуколонн -- зеркала, увенчанные этакой разбросанной листвой. Неревен всегда завидовал зеркалам за умение рисовать, а сейчас глядел через них за людьми. Людей в зале было, как мальков в верше. Знатные были одеты пестро, а горожане в черных костюмах. Неревен прислушался: знатные возбужденно шушукались. Откуда-то пошел слух, что господин Даттам уговорил Арфарру-советника примириться с Кукушонком. Добрый знак, -- значит, господин Даттам сильнее беженца из империи, а знать, видать, сильнее Даттама, что он на ее стороне! Арфарра спускался вслед за королем, в золотом паллии, за его спиной несли треножники в форме крыльев, из треножников шел голубой дым, перед Арфаррой бежала белая мангуста. Горожане закричали, увидев Арфарру, а одному из горожан сел на плечи щекотунчик, и тот заплясал совсем хорошо. Неревену тоже хотелось поглядеть щекотунчика, однако учитель велел ему смотреть за всеми приглашенными, особенно за Марбодом Кукушонком, а для этого нужны совсем другие глаза, чем те, которыми видят щекотунчиков. Соседи горожанина, однако, щекотунчика увидели и засуетились руками и ногами. Неревен заметил, что чужеземцы, Ванвейлен и Бредшо, не суетились ничуть, а брезгливо, как Даттам, поджимали губы. Многие на них оборачивались. Тут за спинами чужеземцев подошли и встали четыре стражника в зеленых с серебром кафтанах, с красными пальмовыми луками и секирами за поясом. В руках они держали короткие стрелы-громотушки. На стрелах было королевское оперение, белое с двумя черными перьями, такие стрелы страшно визжали в воздухе, распугивая духов, а еще их можно было использовать вместо кинжалов. Надо сказать, что стражники тоже слегка подскакивали. Итак, Неревен смотрел на Кукушонка и на всех остальных, а королевская сестра глядела только на Кукушонка. -- Ах, как он красив, -- сказала она. -- Кафтан на нем белее снега, ворот оплетен серебряным шнуром с жемчугами, и в распахнутом плаще видны жемчужные грозди на подоле. Даже Белый Эльсил рядом с ним -- как луна рядом с солнцем и мне жалко, что этот малиновый плащ скрывает его стан и меч Остролист, так что мне не виден цвет сапог, видно только, что каблуки красные и высокие. Неревен покраснел и поглядел на свои башмаки: на них-то были не высокие каблуки, чтоб удобнее вдевать ногу в стремя, а высокие подошвы, чтоб сподручней ступать по грязи... Неревен глядел на свои башмаки и ничего не видел сквозь слезы, и думал: "Неужели она любит Кукушонка?" И решил, что не любит, потому что совсем не ревнует к Белому Эльсилу. Это, вообще, удивительно, что такие вещи здесь не оскорбляли ни богов, ни людей. А в империи такие вещи оскорблялют богов страшно, потому что когда государь Иршахчан восстанавливал справедливость, стоило одного боевого друга казнить за непочтительность, как другой непременно покушался на государя, и стало ясно, что такая вещь противоестественна. Размышления его прервал общий крик: Неревен очнулся и увидел в зеркале: белая мангуста мечется по яшмовому квадрату, а над ней, неизвестно откуда, белый кречет. Вцепился в загривок, замотал головой, мангуста закричала и забила лапкой, -- а родовая птица Белых Кречетов уже летела вверх, вверх, в Облачную Залу. Щекотунчик совсем насел на горожанина, тот сомлел и свалился вниз. Все оцепенели. Чужеземец, Ванвейлен, обернулся, выхватил у стражника за спиной лук, наложил стрелу и выстрелил. Стрела заорала диким голосом, заспешила за кречетом, кречет нанизался на нее и упал. Не так трудно было подстрелить птицу; кто, однако, будет ввязываться в божьи распри? Мангуста на полу затихла и вывалила язычок наружу. Все немножко окаменели. Паж протянул стрелу с убитой птицей королю. -- Кто стрелял? -- спросил король. Чужеземец, Ванвейлен, вышел к королю, стал перед ним на одно колено. Под мышкой у него все еще торчал красный лаковый лук стражника. -- Как же ты не побоялся? -- спросил король Алом с восхищением. Чужеземец улыбнулся нагло: -- Я решил, что если это божий вестник, с ним все равно ничего не случится, а если кречета науськал человек -- боги не попустят, чтобы он улетел живым. Король улыбнулся. -- Это ваш корабль, -- сказал он, -- пришел из Западной Земли? Я приму вас завтра в полдень. Король снял с правой руки золотое запястье, чужеземец поклонился и принял подарок. Арфарра стоял рядом с королем, в золотом паллии и накидке из перьев, и лицо его было совершенно бесстрастно. Он только чуть повернул голову к Хаммару Кобчику и сложил руку на руку: "Не надо". И тут Марбод вышел вперед и сказал: -- Дрянь из-за моря! Кто ты такой, чтобы вмешиваться в распри богов? Даттам тихо охнул, -- теперь о примирении не могло быть и речи. А чужеземец поднял убитого кречета за лапку и сказал: -- Ваше величество! Разрешите, я скормлю этого волосатого бога своей кошке? Двое товарищей схватили побелевшего Марбода, а тот стал пускать пузыри и рыть сапогом пол. -- А чужеземец, -- сказала рядом прекрасная Айлиль, -- тоже достойно одет и отважен. Если бы он промахнулся на глазах короля, -- что б ему оставалось, как не покончить с собой от стыда? Сердце у Неревена застучало, как тогда, когда он глядел на башмаки. "Святотатец он, вот кто! Чужие боги ему не страшны, зато он понял, что учитель -- первый человек в королевстве, и решил оказать ему услугу." -- Давеча, -- сказал Неревен вслух, -- городской совет обидел его товары. А потом его надоумили искать защиты у короля. Вот алчность и сделала торговца храбрым! -- Ах, нет, -- возразила королевская дочь. -- Никакие эти люди не торговцы. И держится он свободно, и стреляет дивно. Эконом Шавия оправил паллий и сказал: -- И сами они торговцы, и страна у них -- страна торговцев. Выборный от ювелирного цеха назначил ему цену за камни ниже, чем вода в пересохшем колодце, и пригрозил арестовать судно, если он будет торговать камнями помимо цеха. Если б вы видели, прекрасная госпожа, как он обиделся! Выборный ему говорит: "Ламасса -- свободный торговый город, вы здесь не в империи, где всякий чиновник цехом помыкает, у нас цех сам следит за справедливой ценой". А тот в ответ: "А у нас, говорит, в городе есть такое место, где сходятся покупатели и продавцы, так что на одного продавца -- сто покупателей, и на одного покупателя -- сто продавцов. И тогда товар назначает себе цену сам, без чиновников и выборных. Вот такая цена, говорит, -- справедливая... И если бы вы видели, госпожа, как гордо он говорил и как всем кругом было неловко. Глаза королевской дочери потухли, и она уже не так внимательно глядела на чужеземца. -- Однако, -- сказала она, -- я тоже хочу видеть его завтра у себя. -- Да, забавно он говорил, -- механически сказал Даттам. -- И притом заметьте, госпожа, если утром в таком месте купить по низкой цене, а вечером продать по высокой... Или заплатить за товар, которого еще нет, а который будет через три месяца, когда цена не него возрастет. Деньги в таком месте можно делать прямо из воздуха. Кто ж такое допустит... По правде говоря, Даттаму было сейчас не до торговли, но он изо всех сил старался показать, что происшедшее его не расстроило. -- Вот-вот... -- поддакнул эконом Шавия. -- И причем же тут справедливая цена? Разве количество труда, вложенного в вещь, через три месяца изменится? Меж тем не все в зале были так спокойны, как женщины за занавеской и люди из империи. Горожане плакали над убитой мангустой, потому что она была удачей Арфарры, а многие в пестром усмехались. Арфарра подобрал мангусту на руки и подошел с ней к алтарю. Монахи запели на языке богов, из курильниц пошел дым, дым стал тучами, а тучи -- Облачной Залой. Тут многие увидели щекотунчиков и страшных тварей там, где их не было, и золотые сады. Неревен увидел, как Арфарра идет переходами облачного дворца, и дворец был, действительно, устроен совершенно так, как нарисовал его Неревен. Стражники в парчовых куртках стали бить и колоть всякую нечисть, а, пока Небесному Государю передавали доклад об убитой мангусте, старец Бужва, бог в парчовой куртке, мстительно улыбаясь, поманил учителя пальцем и ткнул вниз, в Неревена. Лицо у Бужвы было в точности как у того монаха, что приехал с Даттамом, проговорил с учителем, а после этого учитель стал рассеян с Неревеном. Тут Неревен так ужаснулся, что колонны небесного зала присели и рассыпались, а Арфарра выступил из дыма вновь. Вместо золотых узоров по платью ходили языки пламени, перья накидки превратились в голубые мечи, заплясали в воздухе, а с плеча Арфарры спрыгнула и побежала живая мангуста. Перья вновь стали перьями, люди ловили их по всей зале, и даже знатные кричали так, как девки в весеннюю Дикую ночь, а король упал к ногам Арфарры. Айлиль рядом лежала без сознания, Даттам тер слезящиеся глаза и ругался сквозь зубы, а чужеземец рядом с королем таращил глаза, и судя по виду, тоже ругался. Даттам ругался потому, что увиденное в дыму бывает ложью, и даже на этом основании заключал, что богов нет. Очень глупо: люди лгут еще чаще, чем предсказания, но никто ж отсюда не выводит, что людей нет? Арфарра поднял руки вверх и закричал, что триста лет как длятся здесь преступления, и он, Арфарра, человек с мангустой, приказывает покойникам убираться вон из залы, вон из дворца, вон из города. Раскрыли двери, все стали гнать духов вениками, рукавами и полами и выбегать во двор. Церемония кончалась. Неревен увидел: у курильницы с ушком стояли чужеземцы. Ванвейлен скребся пальцем о курильницу, а младший то ли ругал Ванвейлена за то, что тот подстрелил кречета, то ли доказывал ему, что тот не так видел облачный дворец. Неревен заторопился к ним: это очень важно -- узнать, как человек видел облачный дворец. Это очень много говорит о человеке. А потом будет поздно, потому что окажется, что все видели одно и то же. Чья-то рука коснулась плеча Неревена, и тихий-тихий голос произнес: -- Передайте Арфарре, что эконом Шавия -- шпион государыни. -- Учителю известно, -- шепнул Неревен в спину одного из прибывших с Даттамом монахов. А когда Неревен повернулся, чужеземцы уже вышли из залы. Неревен бросился за ними вслед. x x x Бредшо скакнул куда-то в сторону, а Клайд Ванвейлен тоже выбежал во двор. Там стояли люди с котлами и жаровнями, готовили четыре вида злаков и пятый -- бобы, на кожаных блюдах лежало все, что бегает, прыгает, летает и плавает, и знатные садились уже вперемешку со слугами и даже с горожанами на циновки и к кострам. В горле у Ванвейлена першило, глаза вздулись. То ли наркотик, пущенный из курильниц Арфаррой -- а Ванвейлен не сомневался, что речь шла о каком-то галлюциногене, -- действовал на него по-другому, чем на тутошнее население, то ли он не разделял местных воззрений на устройство мироздания, -- а только никаких небесных садов он не видел. -- Эй! Ванвейлен оглянулся. Перед ним стоял Марбод. Красивого парня было трудно узнать: глаза Марбода страшно вытаращились и налились красным. Он шатался. -- Ты зачем, утиное отродье, суешься в божьи распри? Ванвейлен с трудом выпрямился: -- Во-первых, -- уточнил он, -- я родился не от утки и даже не от кречета, как ваш прадедушка. А во-вторых, я не люблю, когда кто-то пытается превратить страну во что-то приличное, а профессиональные бандиты ищут волшебных мечей и... Марбод молча и быстро бросился на Ванвейлена с мечом. Ванвейлен отступил и потащил свой собственный меч, от волнения ухватившись за рубчатый его эфес, как баба -- за хвостик морковки, которую тащат из грядки. Сверкающая полоса описала круг над головой Ванвейлена. Ванвейлен прыгул в сторону. Марбод промахнулся, сделал еще шажок, и залетел мечом в каменное перильце, украшенное резьбой из морских волн с завитками и рыбками. Перильце взвизгнуло, каменные осколки так и брызнули во все стороны. Марбод пошатнулся, нехорошо крякнул и сверзился вниз по лестнице. Вокруг набежали дружинники и горожане, -- Марбод стоял на коленях под лестницей и блевал. Тут только Ванвейлен сообразил, что, как ни плохо ему после галлюциногена, -- Марбоду, видно, еще хуже. Ванвейлен стоял, растерянно сжимая меч, который зацепился гардой за пояс и так и не вылез наружу. Кто-то схватил Ванвейлена за плечо, -- это был начальник тайной стражи, Хаммар Кобчик: -- Ну, чего вы стоите? -- сказал Кобчик, -- Мало вам будет славы, если вы убъете человека в таком состоянии. Ванвейлен изумился и поскорей отошел. x x x Даттам выскочил из залы, совершенно взбешенный. Он ни минуты не сомневался, что вся проделка с кречетом принадлежала Арфарре от начала и до конца. Чиновника империи можно было поздравить: какое чутье к культуре! Год назад господин Арфарра, желая убедить собеседника, представил бы оному доклад о семидесяти трех аргументах; сейчас Арфарра-советник доклада не представлял, а представил, как он может оживить убитую мангусту, что, по мнению местного населения, с неизбежностью свидетельствует о правильности его политических взгядов. А какие слухи распускают о нем его шпионы, особенно этот, Неревен, и, мало того, верят в них сами! Не бойся человека, у которого много шпионов, бойся человека, шпионы которого верят в то, что говорят! Самое же паскудное заключалось в том, что наркотик, сгоревший в курильницах, был редкий и дорогой, гриб, из которого его делали, рос в только в провинции Чахар, а сам наркотик получил сравнительно недавно один из молодых алхимиков храма, и Даттам полагал, что никто об этой штуке не знает. Сам Даттам воспользовался веществом раза три, для кое-каких высокопоставленных чиновников, верящих в подобные фокусы, -- одному показал умершую наложницу, а другой хотел, видите ли, проконсультироваться у чиновников подземного царства, стоит ли ему вносить потребные Даттаму измненения в годовой бюджет столицы. Вышло, разумеется, что стоит. И подумать только, что молодой химик как-то переслал свое зелье Арфарре, и что проклятый реформатор выманил у Даттама отказ от монополии ни за что ни про что! Даттам закашлялся. Он чувствовал себя довольно плохо и был неприятно возбужден, -- кажется, после этой дряни хорошо выпить горячего молока, или иметь женщину... -- Господин Даттам! Даттам оглянулся. Позади него стоял один из самых ненавистных ему людей, -- дядя короля, граф Най Енот, один из чистокровных представителей местной фауны, убежденный вполне, что простолюдин родится едой знатного, а торговля суть занятие постыдное, в отличие от грабежа. Даттама граф никогда не жаловал, -- особенно с тех пор, как Даттам позарился на принадлежащие графу заброшенные серебряные рудники близ Винды. Вместо рудников Даттам получил обратно своего посланца -- с обрубленными ушами и словами о том, что-де Еноты не собираются продавать рудники, хотя бы и не используемые, всякому мужичью из империи. -- Это что же такое делается, -- спросил Най, -- вы видели, господин Даттам, как ваш друг шлялся по небесам? Так мало того, что он ездил по небесам, он ездил точно на той кобыле, которая у меня сдохла третьего дни! Я за нее двух рабов отдал... -- Да какая вам разница, на чем он ездил по небесам, -- закричал Даттам, -- мало ли какая дрянь ездит по небесам, каждый деревенский шаман там шастает. Если бы всех, кого пускают на небеса, пускали в приличные дома, так в приличных домах жили бы одни деревенские шаманы! Най удивился. Аналогия с деревенским шаманом видимо не приходила ему в голову. -- Гм, -- проговорил Най, -- однако мой домашний шаман не решится под такое дело сгубить мою лучшую кобылу... Даттам сухо сказал: -- Вы дождетесь того, что он не только вашу кобылу сгубит, вы дождетесь того, что у него все королевство сдохнет, как ваша кобыла, чтобы Арфарре было удобней ездить по небесам. Най безмерно удивился: -- Значит, вы с ним не заодно? -- спросил он. Даттам молчал, выжидающе глядя на Ная. -- Я, -- сказал Най, -- все думаю о тех серебряных рудниках, -- пожалуй, их стоит сдать вам в аренду. Даттам молчал. -- Пожалуй, их стоит подарить вам, -- сказал Най. Даттам усмехнулся и промолвил: -- Если с Арфаррой что-нибудь случится, граф, на небе или на земле, мои люди не станут в это вмешиваться. x x x Через полчаса Неревен прибежал к Арфарре: -- Даттам и граф Най беседовали между собой! -- выпалил он. -- О чем? -- Я не знаю, -- потупился мальчик, -- я заметил их из двора, они стояли у синего окна, но слишком далеко, чтобы можно было прочитать по губам. Арфарра погладил мальчика по голове. -- А что эти двое, Ванвейлен и Бредшо, -- дружны между собой или лаются? -- Лаются, -- сказал Неревен, -- а почему вы спрашиваете, учитель? -- Если двое человек, которые тебе понадобились, дружны между собой, следует арестовать их и заставить одного служить тебе, пугая гибелью другого. А если они враждуют, то лучше оставить их на свободе, и, рассорив, использовать друг против друга. Неревен наморщил лобик: -- Тогда, пожалуй, они дружны между собой, -- сказал он. -- Иди, поговори с ними, -- сказал Арфарра. -- А о чем? -- Да ни о чем. Если ты не знаешь человека, говори с ним ни о чем, и он сам начнет говорить о самом важном, -- промолвил Арфарра. x x x Неревен отыскал Ванвейлена близ конюшен. Заморский торговец сидел у огромного восьмиугольного костра вместе с конюхами и дружинниками, жадно жевали баранину, завернутую в лепешки, и смеялись. Неревен подошел к костру. -- А кто это такой тощий? -- спросили справа по-аломски. -- А это раб королевского чародея. Неревен возразил: -- В ойкумене нет рабов, я не раб, я -- ученик. -- А почему кольцо рабье на руке? У варваров железные кольца на левой руке были у рабов, и послушники храма обычно колец не носили, но Неревен знал, что учителю приятно, когда не нарушают традиции, и не снимал кольца. -- Да дайте вы ему поесть, -- сказал нежно один из королевских конюхов. -- Хозяин его, что ли, совсем не кормит. Неревен прислушивался. Конюх возбужденно рассказывал, как сегодня Арфарра ездил с мангустой к Небесному Кузнецу: -- Конь его бежал быстрее ветра, а потом перекинулся орлом и полетел в небо... Неревен вздохнул. Конюх уже, конечно, рассказывал, не про то, что было видно в дыму, а про то, что было нарисовано на стенах. И даже в зале он, судя по всему, не был. Потому что если бы он сам видел рисунки, он бы говорил не "конь бежал быстро", а "восьминогий конь". И не "конь обернулся птицей, а "с одной стороны то был конь, а с другой -- птица". Неревен глядел искоса на заморского стрелка, Ванвейлена. Тот слушал рассказчика. Лицо -- как протухшего угря съел. -- А вы, господин, чего видели? -- тихо спросил он. -- Ничего, -- буркнул Ванвейлен. -- Ну, хоть небо-то видели? Какое оно? -- Никакое. Черное. И не видел я никаких чудес.... Неревен даже поперхнулся! Он и сам, пожалуй, знает наяву, что небо черное, потому что так учитель говорит. Но это что ж за черная душа увидит черное небо во сне? -- Правильно, сударь, говорите, -- заметил сбоку пожилой лучник. -- На небо лазить -- это и деревенский колдун умеет. А королевский советник... У нас перед битвой в Шаддуне кончились стрелы. Так Арфарра велел принести соломы, помолился, набрал в рот воды, попрыскал на солому, и к утру было сорок тысяч штук. -- Эка врет! -- сказал кто-то и засмеялся. Неревен внимательно вгляделся: смеялся коренастый плотный дружинник. Потертый его боевой кафтан был расстегнут, и поверх ворота висело ожерелье из человечьих зубов: не один зуб, где-нибудь в укромном месте, а прямо как воротник. Шлем дружинник привесил на шнурках через плечо, и защитные пластины и гребень были белые-белые: из дружины Кукушонка. Волосы у него были совсем короткие. Раньше аломы стригли волосы, только если убъют кого-то, и Кукушонок любил, чтобы его дружинники делали, как раньше. -- Я сам был в Шаддуне, -- обиженно сказал дружинник, -- и никакого колдовства там не было. Просто королю донесли, что советник похваляется: могу, мол, за одну ночь добыть двадцать тысяч стрел. Король призвал советника и говорит ему: "Так добудь!" Тот на это: "Дайте мне соломенные тюки и лодки на целую ночь". Хорошо, дали ему и то и другое. Так что он сделал? Обвязал борта лодок тюками, вывел их на середину реки, прямо напротив вражеского лагеря, и велел бить в колотушки и кричать. Ночь была темная и спокойная, в лагере герцога решили, что королевские войска переправляются через реку, и стали стрелять. Утыкали солому стрелами, как репьями... Но где же тут колдовство? -- А погода нужная по-твоему, сама собой сделалась? -- насмешливо возразили скептику. -- Сама собой и каша не варится... -- Все равно -- чародей... -- Махнул мечом -- и сшиб герцогский замок... -- Скачет на железной лошади... -- Ну и что? У короля Ятуна тоже железная лошадь была: так вынули затычку и убили.... -- Давайте я расскажу, -- вмешался Неревен. А Неревен многое мог рассказать! Однажды король явился в замок графа Нойона, а Нойон еще на его отца имел зуб. В нижних палатах уже наточили оружие и ждали ночи. Тогда Арфарра, словно забавляя хозяев, взял листок бумаги и одним движением кисти изобразил на нем тигра. Махнул рукавом -- тигр ожил и спрыгнул с листа. Хозяин было бросился на него с мечом, но Арфарра засмеялся и остановил его: путники устали, хотят спать и часовых ставить не будут: пусть их охраняет этот тигр. Другой раз король во время охоты заблудился в лесу, и еда кончилась. Арфарра вытряхнул из рукава финиковую косточку и бросил ее в землю. Пальма выросла быстро, немного не до небес, расцвела и созрела ячменными лепешками. -- Ой, как мы наелись! -- сказал Неревен, грустно вздохнув (лепешки тогда пахли домом, -- в точности как мать пекла, далеким домом за стеклянными горами). -- Взять-то с собой ничего было нельзя, как на поминках. -- Да, запастись нельзя, -- засмеялся кто-то сзади. -- И продать тоже нельзя. Так? Неревен оглянулся. Говорил Ванвейлен, говорил и смотрел неприязненно, как жрец на зерно, нетронутое священным хомяком, расстройство в мироздании. Торговец полез за пазуху и достал оттуда золотой ишевик. Неревен стиснул зубы. Он по опыту знал: если здесь человек держит золотой в руках, то его слушают так, словно он казенный указ читает. -- Вот, -- сказал Ванвейлен, -- я, к примеру, крестьянин. Я беру золотой, покупаю семена, лошадь и плуг. Пашу, бороню, сею ячмень, собираю урожай, продаю его. Получаю два золотых. Или, к примеру, я пекарь. Покупаю зерно, мелю, замешиваю тесто, ставлю его в печь, пеку лепешки. Продаю их, получаю четыре золотых. Или, к примеру, я торговец. Я знаю, что вскоре будет большая ярмарка, покупаю у пекаря лепешки, везу их на свой страх и риск по дурной дороге. Продаю их, получаю шесть золотых. Итак, зерно превратилось в лепешку, а из одного золотого стало шесть, и все шесть опять можно вложить в дело. Но зерно не просто превратилось в лепешку. Оно обросло плугом, бороной, мельницей, печью, повозкой, дорогой, ярмаркой, договорами и обменами. Среди всех этих вещей лепешка -- самое неважное. Ее съедаешь, а мельницы и договора остаются. Так вот, положим, волшебник может вырастить лепешку из ничего. Но ведь она и останется ничем. Ее съешь, -- и не останется ни мельницы, ни договора, и общество, которое верит в волшебную лепешку, никогда не разбогатеет. Оно никогда не сможет получить из одного золотого -- шесть золотых. Вам кажется: это лепешка заколдована, а на самом деле заколдовано общество. Волшебство размножается слухами, а деньги -- нет. Торговец оглянулся на слушателей. Те морщили лбы, стараясь понять ошибку в рассуждениях. Неревен мягко взял ишевик из руки Ванвейлена. -- Я, конечно, не учитель, -- сказал он. Неревен раскопал в горячем песке ямку, сунул монету. Заровнял ямку, пошептал, разрыл -- вышло два золотых. Зрители заволновались. Неревен накрыл золотые платком, сдернул его -- их стало четыре. Зрители зашептались. Неревену было жалко золотых, вынутых давеча из тайника-Бога. Но если учесть, что случайностей в мире не бывает, -- то, наверное, за этим их Парчовый Старец и послал. Ведь варвары мыслить связно не умели. Их убеждала не истинность слов, а ложность фактов. "Торговец! -- думал Неревен. -- Тоже мне, труженик! Сулит молоко, продает сыворотку... Если он купил за четыре монеты, а сбыл за шесть -- то откуда ему взять недостающие две, не надув покупателя?" Неревен махнул платком третий раз: золотых стало шесть. -- Заберите, -- сказал Неревен. Ванвейлен замотал головой. -- Это -- твое... -- Зачем, -- удивился Неревен. -- Люди меняют на деньги то, чего у них нет. А зачем чародею деньги, если он может вырастить сразу лепешки? Монеты в конце концов расхватали лучники. Не без опаски: с одной стороны, у мальчишки золота не могло быть. С другой стороны, -- кто его знает, может оно из заколдованного клада, только что сгинуло, и вернется обратно. Или угольями станет. Тут подошел певец, и все стали слушать песню. Неревен глядел на Ванвейлена, озадаченно пересыпавшего монеты, и думал о том, что было самое странное в его словах. Пусть торговец считает себя тружеником -- всякие установления бывают у варваров. Но кто, скажите, слышал, чтобы крестьянин ПРОДАВАЛ УРОЖАЙ И ПОКУПАЛ СЕМЕНА? В ойкумене государство выдает семена и сохраняет урожай, у варваров крестьянин хранит семена сам, а урожай отбирают сеньоры, -- но ни государство, ни крестьянин, ни сеньор зерна не покупают и не продают иначе, как во время великих несчастий. Что ж, в этой стране -- каждый день по несчастью? А Ванвейлен уже повернулся к горожанину, и они заговорили о чем-то... Великий Вей, никак о налогах на шерсть! x x x Через час, когда Ванвейлен, сведя несколько полезных знакомств среди горожан, спускался в нижний двор, его окликнули. Ванвейлен обернулся: это был Бредшо. -- Привет, -- сказал бывший (или не бывший? или ему еще где-то капает зарплата?) федеральный агент, сходя вниз, -- вы мне, помнится, яйца грозились открутить, если я во что-то буду вмешиваться. А сами чего делаете? -- Я ни во что не вмешивался, -- сказал Ванвейлен. -- Я старался завоевать расположение Арфарры. -- А, вот оно что! Тогда пойдемте, я вам кое-что покажу. И Бредшо поволок Ванвейлена обратно во дворец. Где-то, не доходя главной залы, Бредшо свернул в тупичок, украшенный фигурой леща, перед которой горел светильник в форме пиона, и пихнулся в стену. Стена приоткрыла рот. Бредшо отобрал у леща светильник и стал подниматься по черным крутым ступеням, от которых пахло недавней стройкой и светильным маслом. Через несколько пролетов Ванвейлен стал задыхаться. Бредшо летел вверх, словно лист в аэродинамической трубе, -- экий стал проворный! Наконец бесконечный подъем кончился и Ванвейлен кочаном сел на ступеньку. Он в полной мере ощущал то обстоятельство, что легче на ракете подняться в стратосферу, чем собственными ногами влезть на небоскреб. А Бредшо поманил его пальцем и, приладившись к стене, отвел один из покрывавших ее щитков. Ванвейлен сунулся глазом в щиток и увидел, далеко под собой, залу Ста Полей. -- Сегодняшнее представление, -- сказал Бредшо. -- проходило по сценарию Арфарры. Арфарра строил этот дворец, Арфарра его и набил всякими ходами. Он все спланировал заранее, -- и мангусту вторую принес, и лучника тут поставил сшибить птичку: видишь, лучник стоял и для развлечения царапал по стенке? Совсем свежие царапины. -- Я точно знаю, что кречета выпустил Марбод. У него мозги так устроены. Он мне сам сказал, что кречет -- его душа, а мангуста -- душа Арфарры! -- Чушь собачья! Афарра сам знает, что все решат, что кречета выпустил Марбод, а Марбод решит, что кречета выпустил бог! Думаешь, он тебе благодарен? Думаешь, он стремится к прогрессу? Да если бы он стремился к прогрессу, он бы лучше канализацию во дворце построил, чем тайные ходы! -- Федеральной разведке значит, можно строить тайные ходы вместо канализации, а аборигенам нельзя? -- осведомился Ванвейлен. -- Тише! По лестнице, действительно, кто-то шел. Земляне поспешно задули фонарь и заметались в поисках укрытия. Но камень вокруг был гладкий, как кожа лягушки. Человек поднимался медленно и с одышкой. Когда он достиг соседнего пролета, стало видно, что это один из утренних спутников Арфарры. Ванвейлен даже вспомнил его имя -- эконом Шавия. За экономом кто-то бежал, легко, по-мальчишески. -- Господин эконом! Господин эконом! Шавия остановился и посветил фонарем вниз. Его нагонял послушник Арфарры -- Неревен. -- Ты чего кричишь, постреленок, -- напустился на него Шавия. -- Ах, господин эконом, -- я только хотел спросить вас об одной вещи. -- Ну? -- А правда, господин эконом, что у государыни Касии козлиные ноги? Эконом ахнул и замахнулся на мальчишку фонарем. Тот, хохоча, покатился вниз. "Ну, все, подумал Ванвейлен, -- сейчас этот дурак поднимется к нам, и надо бы прикрыть лицо плащом да и отключить его тихонечко на полчасика". Но эконом, внизу, поставил фонарь на пол и стал шарить по стене. Что-то скрипнуло, -- эконом подобрал фонарь и сгинул в камне. Бредшо нашарил в кармане черную коробочку, вытащил из коробочки стальной ус, и нажал на кнопку. Коробочка тихо запищала, а потом из нее послышался голос Неревена, напевавшего какую-то дурацкую песенку. -- Вот еще одна твоя заслуга, -- ядовито сказал Бредшо. -- Кто хотел запихнуть передатчик в спальню Даттама? Что нам теперь делать? Слушать шуточки пацана? -- Сдается мне, что шуточки этого пацана можно и послушать, -- сказал задумчиво Ванвейлен. А что до передатчика, -- так он его сам выбросит, или выменяет на горсть арбузных семечек. Помолчал и добавил: -- Я пошел. Я хочу еще сходить в город и кое-что там узнать. А ты? -- Останусь здесь, -- сказал Бредшо. Видишь ли, эти ходы есть и во дворце, и вне дворца, и я бы очень желал иметь их карту, -- так сказать, карту либеральных намерений Арфарры. x x x Через два часа, когда Неревен пробирался задами королевского дворца, кто-то ухватил Неревена за плечо и повернул как створку ширмы. За спиной стоял Марбод Кукушонок, бледный и какой-то холодный. Он уже переоделся: подол палевого, более темного книзу кафтана усеян узлами и листьями, панцирь в золотых шнурах, через плечо хохлатый шлем с лаковыми пластинами. Верх кафтана, как всегда, был расстегнут, и в прорези рубахи-голошейки был виден длинный, узкий рубец у подбородка. В одной руке Кукушонок держал Неревена, в другой -- красивый обнаженный меч с золотой насечкой. Неревен почувствовал, как душа истекает из него желтой змейкой. -- Я слышал, что сегодня ты вырастил золото, маленький чародей, -- сказал Кукушонок, -- а можешь ли ты вылечить железо? Голубые его глаза были грустны, и маленький рубчик на верхней губе делал улыбку совсем неуверенной. -- Остролист был очень хороший меч, -- продолжал Марбод, -- но однажды я убил им женщину, она успела испортить его перед смертью, и удача ушла от меня. Марбод держал меч обеими руками, бережно, как больного ребенка. Края его были чуть зазубрены, можно было различить, где один слой стали покрывает другой. Молочные облака отражались в клинке. Посередине шел желобок для стока крови. -- Знаете старый храм Виноградного Лу в Мертвом городе? Будьте там с восходом первой луны и белого куренка принесите. Неревен повернулся и тихонько пошел прочь. Конюхи, катавшие неподалеку коня в песке, не обратили на разговор никакого внимания. Неревен миновал хозяйственные постройки, вошел во дворец через сенной ход и бросился разыскивать учителя. Но тот затворился в королевских покоях вместе с королем, а король строго-настрого приказал их до утра не беспокоить. Неревен тяжело вздохнул, прошел в заброшенный зал и взобрался на ветку яблони. Там он уселся, болтая ногами и рассматривая амулет заморских торговцев, вытащенный давеча из ковра. Но амулет был совсем глупый -- без узлов и букв, -- просто белая стальная чешуйка. "А Марбод Ятун не так глуп, -- думал Неревен. -- Ведь он пришел мириться с Арфаррой, а кречета выпустили те, кто этого не хотел... И вот Марбод по вспыльчивости учинил скандал, а теперь его взяла досада, и он хочет тайно снестись с королевским советником..." Яблоня уже цвела, но коряво и скудно. Неревен вспомнил, как прививал он черенки в родном селе, и вздохнул. Потом расковырял один из гиблых цветков: так и есть -- в чашечке, свернувшись, дремал маленький бурый червяк. Яблоня была поражена цветоедом. Яблоне было лет сорок. Неревен удивился, что гусеницы так объели дичок. Неревен спрыгнул, уперся носом в землю, оглядел штамб. Так и есть: не дичок, а привитое дерево, может быть, то же самое, что растет в родной деревне... Ибо все деревья одного сорта, в сущности, -- то же самое дерево. Рождаются новые люди и рождаются новые законы, умирают и воскресают боги и государства, а культурный сорт не рождается и не умирает, а размножается черенками, которые, как талисман, сохраняют свойства и признаки целого. И растет тысячи лет по всей земле, от океана до океана, огромное дерево, и крона его покрывает небосвод как серебряная сетка, и растут из разных корней одинаковые яблони. И сажал это дерево кто-то в Варнарайне лет сорок назад -- но пошло оно в пищу не садовнику, а цветоеду. Глава ШЕСТАЯ, в в которой король беседует с богами, а Арфарра-советник рассказывает, отчего погибла империя. Ванвейлен спустился в город, чтобы навестить нужных ему людей и посоветоваться по поводу контракта с Даттамом, но куда там! В городе в этот день королевский декрет запретил работу, трудились лишь шуты и актеры; ворота каждого дома, как губы, лоснились от жертвенного масла. Народ, уже знал о происшествии во дворце. Столяры, получившие в этом году невиданные деньги на строительстве дворца, затащили Ванвейлена на цеховую пирушку и стали качать на кожаном блюде. -- А в стране Великого света бесплатные пироги каждый день, -- сказал один мастер другому. Тот ответил: -- Представляешь, сколько бы мы огребли в Небесном Городе, если бы строили дворец государыни Касии! Через два часа Ванвейлен откланялся, еле живой и полный по горлышко, но не тут-то было: его перехватили оружейники. У этих все было еще обжорливей: король полгода назад издал указ: всем свободным людям иметь вооружение сообразно имеющемуся имуществу, а не сообразно имеющейся земле, -- вот цех и победил сегодня в шествиях с барабанами и богами. Пожилой мастер, охромевший в битве у замка герцога Нахии, подошел к Ванвейлену и сказал: -- Однако, мог ли я думать, что моя стрела сразит самого бога Ятуна? -- Что ты врешь! -- сказала его жена. -- А вот и не вру, -- сказал мастер, -- а в каждую стрелу пишу свое имя. -- Что ты врешь! -- повторила женщина. -- Настоящий Ятун без образа и вида. Ему вся вселенная мала; не то что меховая тварь. А погиб сегодня кровяной идол, бог сеньоров. Старик опростал кружку доброй бузы, вытер губы, кружку разбил о козлы и согласился: -- Можно и так... Ванвейлен вернулся на корабль пьяный в стельку и донельзя веселый. Бредшо на корабле еще не было. А Бредшо в это время сидел в развалинах Мертвого Города, вдали от праздника живых. Неподалеку от него в небе торчал острый клюв Золотой Горы, и звезды рассыпались по небу, как серебряная пыль, поднятая колесом луны, и ни одна из небесных звезд не украсилась ярче от праздника живых. Дырка, из которой Бредшо вылез наружу, темнела совсем неподалеку, -- Бредшо прополз и прошел под землей не меньше десятка километров. Хитрые ходы, проложенные Арфаррой, смыкались со старой, полуобвалившейся подземной системой орошения. Поземные каналы и срубы простирались от Драчливой Горы до самой гавани, весь город стоял как на губке, и если Арфарра, как бывший чиновник империи, имел при себе карты этой системы, заброшенной совершенно и населенной одними упырями и мертвецами, -- то он располагал великолепным know-how для производства чудес, к которым был, повидимому, неравнодушен. Бредшо был смущен и напуган поведением Ванвейлена, -- того самого Ванвейлена, который был таким противником битв с драконами и прочего вмешательства во внутренние дела... "Ведь Ванвейлену плевать на то, что хорошо и что плохо, -- думал Бредшо. -- Ведь он за себя обиделся, а не за здешний народ. Он приплыл сюда с тонной золо