раморных стен на аравана укоризненно глянули мудрые чиновники. Чиновники в малахитовых кафтанах мерили зерно, которое несли им в кувшинах улыбающиеся крестьяне, и выдавали взамен без меры справедливость и спокойствие. Всякий горазд сменять кувшин -- на кафтан, но только чиновник умеет сменять кувшин -- на справедливость. Улыбающиеся крестьяне водили хороводы средь праземовых и яшмовых полей. Золотое зеркальное солнце, ощетинившись лучами, катилось по потолку с улыбкой Иршахчана. Розовый, тонкий, как девушка, секретарь скользнул к Даттаму и тихо зашептал ему что-то на ухо. До аравана долетело: "Требует, чтоб вы вышли... сию же минуту". Глаза Даттама бешено сузились, и он что-то прошипел секретарю. Тот испуганно сгинул. Наместник Рехетта грузно заворочался в кресле, но так и не встал, а только выудил из рукава платочек и промокнул широкий лоб. Зеленые его глазки забегали по сторонам и наконец уперлись в жертвенник судье Бужве. Отдуваясь, Рехетта заговорил: -- Здесь много было сказано о выгоде и мало -- о справедливости. Двенадцать лет назад мы поднялись, чтобы уничтожить слово "выгода". Я старый человек. Я скоро умру, и когда я предстану перед судьей Бужвой, он накажет меня, если я не успею сделать то, что начал двенадцать лет назад. Два месяца назад экзарх Харсома велел схватить моего секретаря. Харсома решил, что мой секретарь -- шпион государыни Касии, что это он передал инспектору из столицы документы о моей якобы провокаторской роли в восстании. Харсома ошибался. Документы были переданы по моему приказу. Харсома думал устроиться так, чтобы каждый был злобен и корыстен, а государство процветало. Этого никогда не выйдет! По крайней мере, до тех пор, пока люди способны быть людьми, а значит -- поступать бескорыстно, как велят законы Иршахчана и указы государыни Касии. Я -- за то, чтобы примириться с законным правительством. Рехетта умолк. -- Я -- только бедный монах, -- сказал настоятель-шакуник. -- Не мое дело, -- судить о законах ойкумены, мое дело судить о Небе и Храме. Голова храма -- в Варнарайне, члены его -- по всей империи. Нам жалуются отовсюду: в столичном храме Шакуника -- стражники на постое, медные рудники Шукки -- окружены войсками. Зачем мясо, если не на чем жарить, зачем товар, если негде продавать? Что мы будем делать с храмовыми мастерскими, если рынок империи для нас будет закрыт? Я -- за то, чтобы примириться с законной государыней. Арфарра был краток: -- Господин Баршарг! В справедливом государстве не должно быть трех родов преступников, как-то: взяточников, землевладельцев, и торговцев. Оставив в живых богачей, вы лишили себя уважения народа, попытавшись отделиться от империи, вы посягнули на целостность государства! Араван Баршарг, скрестив руки, рассеянно глядел на стену, где над нефритовыми кустами и бирюзовыми полями вставало золотое солнце. От выпуклого ока Иршахчана ничего не могло укрытся. Если приглядеться, то было видно, как, забавно растянувшись и вверх ногами, желтые стражники проходят за спиной Баршарга в плоскую галерею наверху и неслышно натягивают арбалеты. Араван перевел глаза на Даттама. Храмовый торговец сидел совершенно белый, и глаза его были безумны. -- Отзовите вашего сына из войска, -- сказал Даттам, -- и подайте просьбу об отставке. Вы избавите провинцию от ужасов войны, которую не выиграете. Баршарг поглядел ему в глаза. Он вспомнил: ночью, пока он допрашивал чужеземца, приезжал человек в капюшоне, сказал: "От Даттама", просил встречи. Ему отказали. Баршарг понял: "Приезжал сам Даттам, и решил, что я не прощу ему смерти брата". Секретарь услужливо подоткнул ближе тушечницу, Баршарг взялся за протянутое перо и, сощурившись, глянул в золотой лик Иршахчана. Двери распахнулись, и в залу вбежал человек в шелковой храмовой куртке. -- Господа члены совета! -- громко закричал он. Перевернутые арбалетчики растерялись и расплылись. Баршарг вскочил на стол, оттолкнулся и прыгнул прямо в заколдованные цветы на витраже. Крашеное стекло со звоном посыпалось вниз, и Баршарг вывалился на широкий, устланный мрамором балкон. Ослепительно ударило в глаза солнце, заплескались шитые значки и знамена верного войска Баршарга, пальцы на мгновение пронзила острая боль от осколков стекла... Внизу, в колодце двора, "парчовые куртки" повскакивали с мест, увидев своего командира. Баршарг перекинулся через узорную решетку, полетел вниз, цепляясь за виноградные плети, перекувырнулся и вскочил на ноги. -- Измена, -- хрипло закричал Баршарг, подхватывая брошенный ему меч, -- рубите членов совета! Тут, однако, рогатая стрела с желтой полосой попала в спину, араван хотел крикнуть еще, подавился словами и упал ничком на мраморные плиты, прямо у подножия гигантского жертвенника государю с головой мангусты. x x x -- Кто вас сюда пустил?! -- орал Даттам. Ванвейлен, кланяясь, ответил так: -- Мои товарищи схвачены по приказанию господина Баршарга и исчезли в его управе. Даттам, не слыша ничего, глядел в разбитые витражи. Вдруг он встрепенулся: -- В его управе? Быстро, быстро. И он поволок за собой из зала растерявшегося Ванвейлена. Тому показалось, будто торговец сошел с ума. x x x Есть сказка: когда злой Аш замыслил мятеж против Иршахчана в Небесной Управе, он наделал деревянных кукол, привязал их к нитям из солнечных лучей и намотал нити на свои пальцы. Все чиновники управы перепугались, увидев воинов, но тут молния испепелила Аша, золотое кольцо упало на землю, и деревянные куклы праздно замерли. Араван Баршарг лежал ничком на каменных плитах, и его стражники застыли, как деревянные куклы. Господин Арфарра шагнул вниз со ступеней управы. -- Араван Баршарг, -- сказал он, -- отрешен от должности десять дней назад. Указом государыни Касии я назначен на его место. Слава законному государю! Молодой сотник выскочил вперед: коротким движением выбросил меч из ножен. -- Слава законному государю! Слава государыне Касии! -- закричал он. Желтые куртки подхватили крик: сначала неуверенно, потом стройнее и стройнее. Солнце выскочило из-за туч, золотые нити лучей оплели мраморную статую Иршахчана. Золотое кольцо вернулось к законному владельцу. Арфарра махнул рукой молодому сотнику и взбежал вместо с ним в главную залу. Ванвейлена в ней уже не было. -- Где чужеземец? -- закричал Арфарра. Секретарь наместника Рехетты вынырнул откуда-то слева: -- Он явился, видите ли, с жалобой, что преступник Баршарг арестовал товарищей, увидел, что произошло, и побежал в араванову управу. -- Слышали? -- повернулся араван Арфарра к молодому сотнику. Догнать и арестовать. Сотник сказал несмело: -- Мне неизвестно, кто такие эти чужеземцы, но... -- Зато мне известно, -- перебил Арфарра. Секретарь Рехетты плотоядно сощурился. Сотник бросился из зала. Это был его миг. Первый приказ нового аравана: завтра он будет темником, послезавтра -- начальником стражи... x x x Бредшо отставил тушечницу и стал править написанное. В коридоре послышались шаги, заверещали запоры. Бредшо откинулся, улыбаясь, к стене. На пороге возник взъерошенный Ванвейлен. Он молча подхватил исписанные Бредшо листки, глянул в них, сунул себе в карман и так же молча, осклабясь, ударил Бредшо по щеке. Бредшо вскочил. -- Где остальное? -- заорал Ванвейлен по-английски. -- В сейфе, наверно. В кабинете аравана. Ванвейлен схватил его за руку и напористо поволок наверх. Двери кабинета были распахнуты, ящики стола вывернуты наружу, в камине полыхал огонь. Даттам сидел в кресле, уронив голову в руки, и смотрел, как курочат сейф. Золоченая крышка наконец подалась, Даттам бросился выгребать содержимое. На пол вылетел лазер, из которого давеча стрелял араван. Даттам лихорадочно просматривал бумаги. Ванвейлен невозмутимо нагнулся и положил лазер за пазуху. Даттам даже не оглянулся. Он наконец нашел то, что искал, и со вздохом облегчения сунул письмо в камин. Ванвейлен вытряхнул туда же листки, исписанные Бредшо. "Так вот зачем ты побежал в араванову управу," -- думал он, глядя на разбросанные бумаги. И тут из глубины сейфа Даттам вытащил еще и кожаный мешок, при взгляде на который Ванвейлен буквально окаменел: из неплотно стянутого мешка высовывался кончик кожаного чека с красной каймой. Ого-го! Если все чеки в мешке с красной каймой, так это сколько же этот мешочек стоит? Даттам быстро запихал мешок в седельную сумку, бывшую у него в руках. -- А что с араваном Баршаргом? -- громко спросил Бредшо. -- Убит. Государственный преступник Баршарг убит, -- ответил Даттам и истерически засмеялся. В дверном проеме показался Стависски. Он щурился и потирал занемевшие от веревок руки. -- Да, -- сказал Стависски по-английски, -- а нас уверяли, что в империи никогда ничего не происходит. -- А что, собственно, произошло? -- зло возразил Ванвейлен. -- Очередной переворот. Одна акула скушала другую. Смею вас уверить -- это не нанесло ущерба экологическому равновесию. Этот строй не способен развиваться, он способен только гнить. -- Быстро, быстро,-- торопил Даттам. На дворе уже была ночь. В распахнутых воротах управы стоял отряд стражников с обнаженными мечами. Молодой сотник выехал вперед и спешился. -- В чем дело? -- грозно спросил Даттам. Сотник переливисто свистнул. Стража вбросила мечи в ножны и расступилась, пропуская Даттама и его спутников. Даттам молча скакал по ночным улицам, разукрашенным праздничными фонарями. На площади правосудия перед главной управой он спешился. С полукруглой галереи третьего этажа, окруженный факелами и значками, наместник Рехетта читал народу указ государыни. "...Богачи наживались, а народ нищал, -- и все оттого, что у кормила правления были поставлены неспособные и продажные чиновники. Нынче древние законы восстановлены во всей нерушимости, зависть и злоба исчезают из империи, земля даст обильные урожаи, бескорыстие порождает согласие, и по всей земле нет ни "твоего" ни "моего"." -- А вы, Даттам, -- громко сказал Ванвейлен, -- нас уверяли, что в империи давно уже не трогают богачей. -- Это все словоблудие, -- резко ответил Даттам. -- Сведут счеты со взяточниками из партии Баршарга, -- и все. Ванвейлен внимательно поглядел на белые трясущиеся губы миллионера и не стал ему возражать. x x x Араван Арфарра сидел посреди разгромленного кабинета, задумчиво глядя на пустую полку с духами-хранителями. Была уже полночь. Молодой десятник, почтительно склонившись, оправдывался в том, что не арестовал чужеземцев: -- Секретарь господина наместника умолчал, что чужеземец явился в управу вместе с господином Даттамом. Я отправил людей проследить за чужеземцами. Арестовать их никогда не поздно, но арест их в тот миг поставил бы в неудобное положение господина Даттама и навлек бы на вас недовольство храма. Я решил, что то, что приятно наместнику -- будет неприятно вам. Арфарра усмехнулся. Фигуры меняются, правила -- нет. Новое лицо становится араваном, принцип вражды аравана и наместника нерушим, как принцип наименьшего действия. Знающий законы природы не пытается придать телам новый вес или превратить золото в серебро: знающий не переделывает законы, а пользуется ими. Всю ночь новый араван отдавал приказы, разбирал бумаги и беседовал с подчиненными. К народу он не вышел: только приказал раздавать еду, да выпустить арестованных за слова в пользу государыни Касии. Всю ночь окна кабинета стояли открытыми, чтобы выветрить траурные благовония, и, несмотря на жаровню с углями, на рассвете аравана охватил легкий озноб. Белый шелк был содран со стен и сожжен под окнами во дворе, -- Арфарре вовсе не хотелось, чтоб стража утаила запретную ткань от огня и сбыла ее потом на свадебные наряды в Нижнем городе. Арфарра, зябко кутаясь, подошел к полке с духами-хранителями и поглядел в глаза новому Парчовому Старцу: прежнего разбил давеча преступник Баршарг, допрашивая чужеземца. Преступление варвара, который разбивает старого идола, дабы оправдаться перед новым. Преступление бессмысленное, не против каменных поделок, -- против символов и имущества государства. По исполнении неотложного было время подумать: что за причины были у Баршарга для столь тщательного и быстрого ареста чужеземцев? Арфарра еще раз перечел официальную запись. Основания: бродяжничество, негосударственное колдовство, черные амулеты. Доказательства: показания соляного вора. Чушь! Предлог! Притом предлог для того, кто обычно в предлогах не нуждается. В верхнем кабинете, там, где стояло шакуниково зеркало, Арфарра нашел имена чужеземцев на обороте звездной карты и там же -- донесение управляющего Миуса. Араван Арфарра понимал, почему его предшественник приказал арестовать чужеземцев: хотел скомпрометировать Даттама, притащившего с собой эту гадость в империю. Вероятно, экзарх показал ему отчет Неревена, а Неревен, в свою очередь, наверняка написал о чужеземцах то, что думал о них сперва сам Арфарра: ну, и звезды Баршаргу, как всегда, поддакнули. А Арфарра трижды менял свое мнение. Услышав впервые о корабле со звериной мордой, он вспомнил о кораблях, приплывших из Южных морей десять веков назад. Это были даже не завоеватели -- а грабители. Морские разбойники, изгнанные большею частью с родины за преступления; народы моря не имели ничего против самой империи -- они восхищались ею, но они разорили ее, превратив приморские области в пустыню. Они даже не собирались в большие войска, которые можно одолеть; они были неистребимы, как воры или партизаны. Единственное, на что хватало их сообразительности, так это производить налеты, тщательно планируя их, как коммерческое предприятие. Поэтому-то Арфарра приказал арестовать корабль со звериной мордой без колебаний, как сажают в карантин разносчика чумы, хотя понимал, что в королевстве этим арестом не преминут воспользоваться все его противники. Потом, ближе сошедшись с Ванвейленом, Арфарра, решил, подобно Даттаму, что люди эти -- не военные дикари, а жители городка вроде Кадума. Наивное и слепое восхищение народовластием, простодушная уверенность в том, что там, где не господствует толпа, человек не может быть свободным, полное отсутствие исторических знаний и забавное, характерное для молодого городка противопоставление народовластия и империи. Как будто они не могут прекрасно сосуществовать, как будто Кадум или Ламасса не служили, сохранив все почти демократические вольности, Золотому Государю, как будто империя не оставляла таким городам все их обычаи: обычай магистров устраивать народу празднества, и снабжать зерном народ во время голода, и строить за свой счет корабли; и городские народные собрания оставались, на тот случай, если богачи захотят от обычая уклониться. Но когда Ванвейлен сказал: "У меня в стране, во всяком случае, интересы богатых и бедных совпадают", -- Арфарре стало страшно. Да! Их родина не была обычным племенным полисом: один рыжий, другой белокурый, третий сморщенный, серенький. Их родина не была государством: они слишком почитали частную собственность. Но все на свете повторяется, и их страна тоже -- уже была. Тринадцать веков назад города прибрежных Розовых Гор были обычными муниципиями, где народ радовался демократии, получал бесплатный хлеб от добровольно жертвующих имущество богачей, и отнюдь не спешил расширять круг граждан, участвующих в дележке. В одном из прибрежных городков, Ланухе, богачи оказались слишком сильны, чтобы согласиться на бесплатные раздачи, -- и слишком слабы, чтобы отказать народу. Они объяснили народу, что бесплатный хлеб можно получить не от своих собственников, а от чужих. Так, из желания бедняков получить хлеб, и нежелания богачей его отдавать, родились победоносные армии города. Город вдруг нашел выход из порочного круга, мешавшего обычной муниципии увеличивать число граждан. Гражданство теперь давалось не избирателям, а солдатам -- и не демагогами, а военачальниками. А те были заинтересованы в увеличении числа солдат. В войне Город нашел безотказный социальный механизм, который позволял увеличивать и увеличивать делимый гражданами общественный пирог. Город подчинил половину ойкумены и наконец сам подчинился неизбежным общественным законам. Военные методы управления провинциями кончились военными методами управления самим Городом. Военачальники Города провозгласили себя императорами по образцу Северной Веи: и двести лет боролись друг с другом империи Города и Северной Веи, различные по происхождению и неотличимые друг от друга, пока, обессилев, не пали жертвой народов моря. Но начало господства Города было чудовищным. Труды его историков были полны жалобами на безумства народного правления и жадность богачей. Целые провинции отдавались на откуп частным лицам. Миллионы рабов умирали в частных поместьях, -- потому что нет иного способа сделать частное хозяйство прибыльным. Богачи скупали земли, но ускользали от налогов, -- бедняки продавали земли, но продолжали значиться податнообязанными... А первые императоры, не спеша поначалу объявить землю государственной собственностью, сделали обвинения в государственной измене стандартным средством пополнения казны. Богачи и бедняки враждуют друг с другом. Чужеземцы говорят, что у них этого нет. Но что может объединить богачей и бедняков, кроме жажды совместных завоеваний? Молодой сотник прервал размышления Арфарры. Кланяясь, он доложил: трое чужеземцев покинули ночью усадьбу господина Даттама и отправились в посад Небесных Кузнецов. -- И что вам помешало их схватить? -- Так кто ж мог подумать, что они не побоятся ночью ехать? -- развел руками сотник и искательно глянул в глаза. -- А теперь что делать? Они уже, наверное, в Посаде. А стоит ли ради них огорчать наместника Рехетту, и нарушать законы посада, посылая туда стражу... Арфарра, проведший бессонную ночь, глядел на лоснящуюся физиономию сотника. "Проспал! -- думал он. Проспал -- или взятку получил. Решил, что карьеру делает не тот, кто трудится, а тот, кто первым прокричит "Слава государыне Касии"... Арфарра махнул рукой. -- Идите. И запомните: никаких своих законов в Посаде нет, законы едины для всего государства. И велите подавать паланкин, -- в час Овцы я встречаю на пристани инспектора из столицы. x x x Вечером следующего дня новый араван разговаривал с командиром поселения в Козьем-Гребне. Командир слушал его с неподдельным почтением. Этот человек водил войска короля Варай Алома, и как водил! Правда, в Варнарайне Арфарра стал -- командиром без войска. А войско Варнарайна осталось без командира. Руки алома дрожали, пока он медленно читал указ наместника Рехетты: преступнику Баршаргу -- висеть на площади правосудия, пока не истлеет. Многие в армии извинят смерть Баршарга, -- но надругательства над трупом не извинит никто. -- Араван Баршарг был моим другом и вашим командиром, -- говорил Арфарра. -- Двенадцать лет назад мы боролись с ним плечом к плечу против повстанцев, -- а теперь вождь повстанцев, ставший наместинком, добился его гибели. Алом жадно глядел на Арфарру. В наступившей темноте лица нового аравана не было видно: но что лицо, что слова, если Арфарра был подпоясан мечом Баршарга и одет в его старый кафтан! Есть знаки, известные людям чести: взявший меч и платье убитого отомстит за него и продолжит его дело. -- Мы отправимся в Анхель и убьем Рехетту, -- сказал алом и, поколебавшись, прибавил, -- если храм Шакуника и новые власти не будут этому препятствовать. Арфарра покачал головой. -- Как вы думаете, почему мой покойный друг оставил вас здесь? Вдали от столицы, вдали от границы, вдали от больших складов -- и рядом с посадом Небесных Кузнецов? Командир глянул на далекие пряничные домики за озером и кивнул. Араван Арфарра вынул из рукава бумагу. -- Пусть последнее желание аравана Баршарга станет первым распоряжением аравана Арфарры. Командир прочитал бумагу и приказал снимать лагерь. x x x Ванвейлен сквозь прибор ночного видения смотрел, как снимают с частокола боевые веера и значки. -- Они уходят, -- сказал Ванвейлен в ладанку на шее. Одевайтесь и спускайтесь во двор. Я там буду через полчаса. Бредшо сидел в лодке притихший и мрачный. Ванвейлен внезапно схватил его за плечи и повернул к уходящему берегу. -- Видишь домики, -- сказал он. -- Вот они могут что-то сделать с этой страной. Люди, которые не расточают нажитое, а берегут и вновь вкладывают в дело. Люди, для которых честность -- лучший капитал, а труд -- долг и призвание. Только они, а не любители грязной власти и грязных денег, торговцы амулетами и законами. Бредшо молчал, покручивая на груди серебряный крестик. Через два часа лодка причалила к опустевшему Козьему-Гребню. Верещали цикады, шуршали камыши, тихо и печально попискивал аварийный передатчик. Люди продрались в середину ежевичника и начали копать. Так было дольше, но надежней: никто не полезет в эти колючки. Кейд стал сколачивать деревянный щит, чтоб закрыть яму. Через два часа люди подняли крышку грузового люка и были на корабле. Ванвейлен молча и с облегчением сгрузил с плеч переметную суму. Содержимое ее в основном состояло из драгоценных камней, -- не меньше восьмой части разысканного на островах золота превратилось в крупные и большею частью плохо ограненные камни из страны варваров. Исключение составляли две вазы времен пятой династии, даже не золотые, а серебряные, тончайшей работы с изображением брачующихся птиц. Вазы глупые варвары тоже продали на вес, -- работу мастеров они совершенно не ценили, и даже не продали, а подарили советнику Ванвейлену в обмен на какой-то указ. Через пять минут Ванвейлен сидел за центральным пультом, исчисляя ущерб. Серая гофрированная кишка оксигенератора была разрублена -- неприятность на два часа работы. Центральный дисплей вспучился неровным розовым шрамом. Реактивная пуля ушла внутрь корабля и нагадила там еще часа на три. Вся остальная аппаратура работала безупречно, и кошмарное ее поведение пять месяцев назад как было, так и осталось непонятным. Ну да, привиделся CPU корабля кошмар, люди видят кошмары, а компьютеру, что ли, нельзя? Что тут такого, господа? Видеокамеры, между прочим, записали все происходившее в корабле. Ванвейлен сидел в командирском кресле, пытаясь понять, какими глазами глядел на этот корабль покойный экзарх Варнарайна. Стависски тихо ругался рядом. Вейцы, похозяйничав на пульте, запустили-таки систему предполетной подготовки, -- единственный блок команд, не требовавший санкции командира корабля. Стартовые аккумуляторы стали добросовестно подавать энергию в конвертер и теперь, естественно, были совершенно пусты. Для зарядки нужна была либо стационарная подпитка -- грошовое удобство на любом космодроме -- либо два дня. -- Нагадили -- и даже не заметили, -- жаловался Стависски. -- Ничего. Мы тоже, может быть, нагадили и не заметили, -- сказал Бредшо. -- Хватит! -- рявкнул Ванвейлен. Бредшо вызвал остальной экипаж: связь работала отлично. Те выслушали новости: -- Кроме покойника Баршарга и покойника экзарха, никто про корабль, по-видимому, не знал. Корабль не поврежден. Груза нет вообще, -- араван Баршарг вычистил все до последнего. Приборы мы починим к утру. Аккумуляторам нужно два дня. -- Что же мы, через два дня уберемся отсюда? -- с надеждой спросил Бредшо. -- Нет, -- ответил Ванвейлен, -- мы уберемся отсюда не раньше, чем я разыщу ваши контейнеры, Сайлас. -- Что?! Вы с ума сошли?! Как мы погрузим их на корабль? Это невозможно! -- А я не собираюсь грузить их на корабль. Я их утоплю в любом глубоком озере. За взятку мне все устроят. А если я этого не сделаю, то рано или поздно на них напорются. И пока я жив, этого не будет. x x x Через час после заката, когда народ вернулся с полей, араван Арфарра в сопровождении двух десятков всадников прибыл в посад Небесных Кузнецов и соскочил на землю перед круглой сельской управой, где собрался народ на вечернюю проповедь. Посад Кузнецов! Бывшие бунтовщики, нынешние стяжатели! Язва на теле государства, проклятое место, где не действуют государственные законы, где вместо чиновников -- выборные старосты! Сын Мереника покосился на вошедших и рассудил, что не подобает прерывать заведенный чин ни ради старого знакомого, ни, тем более, ради большого чиновника. Тем более что проповедь его, надо сказать, была очень хороша и трактовала о том, что нынешний режим -- и есть обещанное пророком время Великого Света, и нигде лучше народу житься не может. -- Нынче государь и народ едины, -- объяснил сын Мереника, -- ибо чем зажиточней народ, тем зажиточней государство. Когда народ приумножает, а государь охраняет умноженное, -- это и есть время Великого Света. Собравшиеся зажигали розовые палочки и молились за свое счастливое настоящее. Когда проповедь кончилась, новый араван взошел на помост и сказал: -- Я рад, что в посаде теперь уважают государя и честный труд, -- но не все вами нажито честным трудом. Самые стены ваших домов говорят об ущербе, нанесенном государю. Вы сложили их из обломков разоренного вами города. По закону за порчу казенного имущества полагается исправительное поселение. Но справедливость -- выше закона. Сердце государыни Касии не может не смягчиться при мысли о страданиях двух с лишним тысяч подданных. Государыня Касия не хочет карать людей -- она лишь требует, чтобы взятое у государства было ему возвращено. Через два месяца город Шемавер должен быть восстановлен. Люди молчали ошеломленно. Кто-то выронил курительную палочку. Запахло паленой циновкой. Подскочивший охранник затопал по полу ногами. -- Стало быть, правду говорят, -- сказал, выступив вперед, староста: -- крупное ворье не тронете, а у праведного стяжателя все отберете? -- Мы пожалуемся наместнику Рехетте! -- крикнул кто-то. Наместнику Рехетте. Не государыне Касии. Но и -- не пророку Рехетте. Араван Арфарра молча пошел с амвона. У порога командир-алом что-то зашептал ему на ухо. Араван обернулся к старосте. -- Трое чужеземцев укрывались в Посаде. Где они? -- На постое у кузнеца Нуша, -- ответил староста. -- Врешь. Там их нет. Постарайтесь найти их к утру, иначе вас ждет кара за укрывательство чужеземных лазутчиков. x x x Мереников посад утонул в утреннем тумане, и они увидели друг друга одновременно: охрана в лодочной цепи и люди в плоскодонке. Бредшо заколебался, но было уже поздно. Большая лодка из заграждения снялась с места и в несколько гребков сошлась борт о борт с рассохшейся посудиной. -- Стой! Куда едешь? Ванвейлен вглядывался в туманную муть, пахнувшую дымом сторожевых костров и какой-то обобщенной тревогой. -- Да вот, -- сказал он неопределенно, -- к кузнецу Нушу. Кузнец в Посаде хороший. Замок обещал сковать. -- Что там происходит? -- спросил Бредшо. В лодке засмеялись. -- Слышали пророчество? Восстановит Стены Града, Воссоздаст Великий Свет. Вот араван Арфарра и восстанавливает стены Града. -- Какого града? -- тупо спросил Ванвейлен. -- Града Шемавера, который бунтовщики разорили. Вот он и приказал: мол, разберите дома по камушкам и положите камушки, откуда сперли. Справедливый человек араван: и закон соблюл, и не арестовал никого, и заодно от наместника Рехетты пустое место оставил. -- А вы что охраняете? -- А мы смотрим, чтоб таракан из Посада не выскочил. Кто поймает посадского -- три ишевика. Ванвейлен стал потихоньку разворачивать лодку. -- Ты куда? -- удивился стражник. -- Да я думаю, мил человек, здешнему кузнецу не до моих замков... Багор вцепился в борт мертвой хваткой. -- Тебе же сказано, -- повторил стражник, -- за поимку посадского -- три ишевика за человека. -- Так я же не посадский, -- сказал Ванвейлен, -- я же снаружи приехал. -- А мне кажется, ты изнутри ехал, -- сказал стражник, -- и ночь у кузнеца провел. Сосед его добавил: -- За замком он! Ни свет, ни заря -- за замком! Замок-то свой, небось, в ножнах на пояс подвесишь: экий народ охочий до оружия стал... Рука Ванвейлена скользнула за пазуху. Бредшо напрягся. Ванвейлен неторопливо вытащил потертую мошну, распустил веревочки и со вздохом пересчитал девять розовых бумажек. Глаза стражника потеплели. -- Вот теперь вижу, -- сказал он, -- действительно вы снаружи ехали. x x x Молодой белобрысый парень из посада Белых Кузнецов, нивесть как просочившийся сквозь араванову охрану, стоял в кабинете наместника Рехетты, смущенно разглядывая то золотую вышивку на гобеленах, то свои собственные грязные башмаки, изгадившие белый пуховый ковер. Его немного успокоило то, что таких, как он, в кабинете было несколько человек: сидел оборванный монах-шой, не сводя глаз с Рехетты, сидела востроносая сухонькая ткачиха, сидел огромный и заскорузлый шорник, судя по рисунку куртки. Парень понял, что в Анхеле уже знали о происшедшем в Посаде, и без объяснений заплакал: -- За что государь разорил нас? Это же в убыток государю! Люди вокруг Рехетты были вдвое его меньше, они обсели его, как цыплята наседку. Наместник дышал в кресле тяжело и хрипло, глядел грустными куричьими глазами. -- Государю убыток, -- ответил он, -- зато храму Шакуника -- выгода. Храм устраняет ваши мастерские, а с ними -- конкурентов. Посчитай, кто был в совете пяти, кроме меня и покойника Баршарга. Трое монахов-шакуников. Ты думаешь, они убили Баршарга, чтобы воссоединиться с государыней Касией? Они убили Баршарга, чтобы самим править провинцией, безо всяких Баршаргов и Касий... -- Значит, -- упершись глазами в вышивку на гобелене, спросил парень, -- Арфарра выполняет не волю государя, а волю храма? И мы можем пожаловаться в столицу? -- Утром в Варнарайн прибыл инспектор из столицы, -- отвечал Рехетта, -- я пожаловался ему на насилие в отношении посада. Он ответил мне: "Вы клялись государыне Касии умереть ради спокойствия в стране. Почему бы вам не выполнить обещанного, господин пророк..." Рехетта помолчал и добавил: -- А какой мне еще ответ мог дать инспектор, если он монах шакуникова храма в столице? Парень ахнул. -- Мы покончим с храмом, -- сказал шорник, -- когда саранча ест рис, крестьянин ест саранчу. -- Нам обещали, -- сказал монашек-шой, давний смутьян, не бросивший этого занятия, -- восстановить законы Иршахчана, а вместо этого отдали Варнарайн на откуп богу-ростовщику. Белобрысому парню из посада упоминание о законах Иршахчана не очень-то понравилось, потому что у его отца была кожевенная мастерская, но про бога-ростовщика он был согласен. -- Ум государя в плену у колдунов, -- сказал посадский парень. -- Мы должны уничтожить колдунов и развеять чары. К тому же всем известно, что вы, господин Рехетта, умеете колдовать не хуже шакуников и даже делали войска из бобов и рисовой бумаги. Наместник молчал. Ему казалось подозрительным: как это парень так легко просочился сквозь араванову охрану? -- Я должен посоветоваться с моим небесным отцом, -сказал бывший пророк, -- Я дам ответ утром. Глава ПЯТАЯ, повествующая о том, как араван Арфарра в последний раз в этой истории сыграл в "сто полей"; и о боге воскресающем и умирающем, по имени Государство. Ванвейлен на рассвете вернулся в усадьбу Даттама, узнал, что Даттам в городе, бросился в город. Новый приказчик Даттама, Нуш, выслушал его рассказ о посаде Небесных Кузнецов -- это было одно из первых известий. Нуш был человеком неопытным и не очень умным, вчера лишь занявшим место пропавшего Миуса. А Даттам уехал с утра, куда -- неизвестно. Нуш подумал: "Что ж, Арфарра, наконец, убрал конкурентов храма. Я поставлю хозяина в неловкое положение, сведя его с этим, прыгающим." -- Ну, -- сказал Нуш Ванвейлену, -- как только Даттам вернется, ему сразу все доложат, а так, -- пойдемте, поищем его по городу. Взяли еще одного приказчика, Хоя, и пошли. Базар на пристани был опять пуст, несмотря на рабочий день. Занавеси государственных лавок и мастерских были широко распахнуты, люди трудились старательно, как на сцене, и на задниках сцены, в соответствии с требованиями самого истинного реализма, древние государи улыбались звериными физиономиями. На площади перед управой двое стражников лениво отгоняли мух от тела аравана Баршарга: тот качался в сером мешке над Серединным Океаном. Это был единственный публичный покойник в городе, если не считать каменных статуй небесных чиновников, улыбавшихся во все четыре стороны. Ванвейлен подошел к покойнику и так долго на него глядел, что даже стражнику не понравилось: -- Чего смотришь! Не воскреснет, небось! Ванвейлен отошел. Он уже понял, что приказчики Даттама не ищут, а ходят из харчевни в харчевню, да слушают, кто чего говорит, да читают декреты Касии. "Да! -- подумал Ванвейлен, -- это не Ламасса, на этот город гнев Небес за непокорство не обрушится!" Ванвейлен спросил их мнение о новом режиме. Младшенький Хой рассеянно махнул рукой на полупустые улицы, где народ бродил с радостными и полыми лицами. -- Хорошо, -- сказал он. -- Чиновников -- нет. Арестов -- нет. Погромов -- тоже нет. -- Каких погромов? -- А после смены власти погромов. Справедливость -- дело всенародное. Жнец колосья жнет, воробьи зернышки подбирают. Ведь если кто-то обогатился, то за счет народа, так? А если за счет народа, то ведь это только справедливо, чтоб народ отнятое обратно разделил, так? -- И то, -- добавил спутник, -- если не давать народу участвовать в грабежах, то он, несмышленый, чего доброго, не торжеству справедливости радовался, а арестованным бы сочувствовал. -- А сейчас почему тихо? -- спросил Ванвейлен. Приказчик Хой тяжело вздохнул и поглядел в безмятежное озеро перед центральной площадью, над которым, как на ветке мирового дерева, качался покойник. -- Может, Иров день, -- неопределенно протянул он. -- Чего-чего? -- не понял Ванвейлен. -- Иров день, -- уже увереннее проговорил приказчик. Он стал объяснять: в каждой провинции при столице есть желтый монастырь, и время от времени в нем объявляется великий Ир. Объявляется нечасто -- раз в два-три года, по всей империи, а в одной и той же провинции и вовсе редко: обычно раз в тридцать, а то и пятьдесят лет. В Варнарайне последний раз Ир побывал тринадцать лет тому назад: как раз перед бунтом Небесных Кузнецов. -- И каков Ир из себя? -- спросил Ванвейлен. -- Ну, самого-то Ира никто, кроме желтых монахов, не видит. Они люди праведные, не то что наша братия, шакуники. Если Ира небескорыстный человек увидит -- с ума сойдет. Как Ир родится, -- в городе праздник. Все управы нараспашку, чиновники народу кланяются, люди нагишом бегают, всех бесплатно кормят. Через неделю у Ира родится сын -- один из желтых монахов. Он уже идет по всей провинции, людей лечит, будущее предсказывает. Это большое счастье -- если Сын Ира прошел. Там и урожай выше, и люди здоровее. Да вы сами увидите. Иров день уже месяц назад как был. Сын Ира уходит на восток, возвращается с запада; через четыре-пять дней придет и к нам на фабрику. -- Стало быть, -- спросил Ванвейлен, -- месяц назад в Анхеле был Иров день, народ побегал голышом, посмеляся над властями, -- и на десять лет успокоился? И что же, многие верят в сына Ира? -- А чего же не верить? -- обиделся приказчик Хой. -- Вон у тебя на шее божок-то болтается... Небось, тоже умеет лечить. А твоему божку против сына Ира -- как уездному писцу против столичного хранителя покоев... Приказчик Нуш не выдержал и захохотал. -- Ты его не слушай, господин, -- сказал Нуш. -- Это все глупости про Ира рассказывают. А что погромов нет, так это потому, что нищих мало. Раньше, если ты без общины или без цеха -- значит, ты голь перекатная. А теперь ты маленький, да человек. Зачем человеку справедливость наводить, если у него кусок хлеба есть? Он бы и непрочь, да понимает: сегодня он справедливость чиновнику наведет, а завтра кто-нибудь -- ему. Возле колодца в нижнем городе толпились недовольные женщины: нынешней ночью из скважины ушла вода. -- Разве это бабье дело -- править? -- говорила бойкая толстая старуха. -- Вот извели государя Харсому -- теперь и с полей вода уйдет. -- А ведь кто извел-то, -- сказала сухонькая, востроносая женщина рядом с Бредшо. -- Храм Шакуника и извел. Как настоятель к телу подошел, так мертвец весь задергался. Сама видела. Четверо путников снова зашли в харчевню. Здесь, в Нижнем Городе, харчевни были без открытых террас, зато кормили -- не тем, чем предписано, а так, как заплатишь. Ванвейлен ел тыкву на меду и прислушивался к разговору за соседним столом. Человек в форменном кафтане гончара жаловался громким шепотом: -- Шесть тысяч бронзовых горшков для государева сада и к каждому два серебряных лопуха. Так он в документах нарисовал баржу как полную да и потопил ее по уговору. А лопухи теперь в частных садах. Мало того, что святотатство, -- нам ни гроша не дал. -- Да, сказал его собеседник, -- надо бы помочь государыне Касии покарать святотатцев. Третий собеседник возразил: -- А карать-то нынче далеко идти. Экзарховы чиновники не просто так грабили. Они души свои отдали на сохранение в храм Шакуника. Держат их там в хрустальных кувшинах. Разобьешь кувшин -- и нет человека. -- Какая у чиновника душа? -- сказал с досадой гончар. -- У него вместо души -- серебряный лопух, да и тот краденый. -- Ну, стало быть, лопух и отдали на сохранение. Приказчики посерьезнели и действительно стали искать Даттама. На поиски ушло три часа. x x x Господин Даттам взбежал по ступеням управы наместника. -- Наместник занят, -- сказал ему стражник в желтой куртке. Даттам молча шваркнул желтой курткой об стенку. Наместник Рехетта стоял на мраморных мостках у Малого Океана и кормил пестрых рыб. Даттам взбежал на мостки. -- Опять за старое, да? -- заорал Даттам. -- Мало вам миллиона мертвецов? Они вам спать дают, вам несправедливость спать не дает! Пестрые рыбки разлетались от мостков, меняя цвет испуганно и стремительно, как человек меняет убеждения. Рехетта глядел на племянника непонимающими глазами. -- Да уж вы мне-то не лгите, -- закричал храмовый торговец. -- Это ваши люди мутят народ против храма. Это доказать будет проще простого. Мой приказчик -- и тот двоих знает, в аравановой управе полные списки лежат. Рехетта покачал головой. -- Вы ошибаетесь. Я виделся сегодня утром с теми, кто возмущен самоуправством храма. Но я велел им ждать. Даттам рассмеялся. -- Вы -- лжец. Или -- банкрот. Оплывшие глазки Рехетты стали еще удивленнее и грустнее. -- Банкрот, -- повторил Даттам и махнул рукой в глубину сада. -- Это все -- дареное, даже не краденое. За эти двенадцать лет вы так и не нажили своим трудом ни гроша. Весь ваш капитал был -- народное мнение. Ненадежный капитал. И если вы не лжете -- то сегодня вы прогорели. А если вы лжете -- то вы опять бунтовщик, и на этот раз с вами, надеюсь, не будут церемониться. И Даттам побежал прочь из сада. На пути ему попалась, вся заплаканная, жена наместника, дочка желтой куртки. -- Господин Даттам, -- закричала она, ломая руки. -- Ведь он это все, чтоб меня извести! Я знаю, в своих доносах государыне он первым условием поставил: развод, развод... x x x Настоятель храма Шакуника глядел с широкой террасы через подзорную трубу. Быстро смеркалось, вечерние цветы пахли все сильней. Далеко-далеко красный кирпичный амбар притих, не сопел и не вздрагивал. Паром и лодки ушли на другой берег. На мосту через реку, вытекавшую из озера, переминался народ с вилами и хворостом. Ворота за мостом были заперты. Народ терпеливо ждал, уважая традиции. День -- время живых, ночь -- в