речей Немертеи. -- Ладно, попробуем еще раз, -- как ни странно, но Сеня решимости не растерял. -- Задаю вопрос для начальных классов школы недоразвитых имбецилов! Как нам вылечить Геракла? Судя по тому, как долго в этот раз раздумывал оракул, до начальных классов вышеупомянутого учебного учреждения он еще не дорос. Камень долгое время не подавал никаких признаков жизни, а затем минут пять лихорадочно трясся, своей вибрацией отколов от ближайших колонн несколько увесистых кусков. И лишь когда Жомов стал раздумывать, не применить ли к оракулу недавнее тиринфское изобретение скалодробления, Пифия заговорила. Издав звук заводящегося тракторного мотора, она изрекла: -- Эллинам глупым приходится слушать все дважды, а для ментов повторять все раз десять придется. Сказано вам, чтоб прислушались к голосу сердца, или вовек повышения званий не будет! Оракул резко вздрогнул, обвалив одну из храмовых колонн, а затем, издав звук разорвавшейся гранаты, задымился и затих окончательно. В огромном помещении вновь наступила тишина, которую из-за перекошенных физиономий ментов даже эхо не решилось потревожить. После падения колонны перепуганная Немертея бросилась в объятия Рабиновича, да так там и застыла. Геракл, испугавшийся не меньше ее, захныкал, а Ваня, покосившись в его сторону, угрожающе зарычал: -- Ну и кому теперь морду бить? Сеня и сам за выкрутасы оракула был готов огреть жреца, нагло обманувшего их ожидания, чем-нибудь не слишком приятным. Например, упавшей колонной. Однако Рабинович быстро сообразил, что таким поступком тут же навсегда подорвет доверие Немертеи, которое с таким трудом только начал завоевывать, и, тяжело вздохнув, вынужден был сдержаться. Посмотрев на тихо зверевшего Жомова, он кивнул головой в сторону двери. -- Пошли отсюда, мужики. Кидалово все это, -- с грустью от несбыточных мечтаний в голосе проговорил он, а затем посмотрел на Анхиоса. -- Радуйся, старик, что у нас времени мало, а то за твой лохотрон соответствующую статейку быстренько впаяли бы! Сеня сплюнул на пол и, поддерживая Немертею, направился к выходу. Мурзик далеко обогнал его, а остальные направились следом. Последним, отвесив подзатыльник хнычущему Гераклу, из храма выходил Жомов. Лишенный удовольствия оторваться на Анхиосе, разгневанный омоновец так саданул кулаком по каменному косяку, что тот вывалился наружу вместе с дверями и доброй половиной стены. Потерев слегка ушибленную руку, Ваня на прощание погрозил кулаком хихикающему Анхиосу и для симметрии обрушил оставшуюся часть фронтальной стены храма. Лишь после этого, почувствовав небольшое облегчение на требовавшей возмездия душе, Жомов поспешил догнать друзей. А те уже вступили в оживленную дискуссию между собой. -- Да лохотрон это натуральный, -- горячо убеждал путешественников Попов. -- Видел я такие трюки по телевизору. Чревовещанием называются. Этот чокнутый Анхиос брюхом своим говорил, а мы и уши развесили, как бараны деревенские перед столом наперсточников. -- Я не совсем понимаю твои слова, учитель, но чувствую, ты не веришь в божественность Пифии, -- произнес в ответ Гомер. При слове "учитель" Андрюша слегка поморщился, но промолчал. А поэт продолжил. -- Я допускаю, что Анхиос мог вещать своим чревом, -- кивнул головой он. -- Но какое чрево нужно иметь, чтобы заставить храм так дрожать? Для этого даже размеров твоего почтенного живота, учитель, будет недостаточно! -- Поостри мне еще, умник, -- обиделся Попов. -- Полы в храме не от пуза тряслись. Там, внизу, наверняка машинка какая-нибудь спрятана. Сами же видели, что эта каменюка в конце задымила, как "Запорожец" на семьдесят втором бензине! -- Позволю себе заметить, что вы, гуманоиды, не обладаете всей полнотой восприятия окружающей действительности, -- выглянув из корзинки, которую нес Геракл, вступил в дискуссию Ахтармерз. -- Я готов согласиться, что вы лучше меня чувствуете нюансы речи, довольно сносно различаете цветовую гамму и неплохо разбираетесь во вкусовых ощущениях, но следы психокинетической энергии и паро-нормальное присутствие вы различать пока еще не научились. Вполне возможно, что в будущем ваша цивилизация достигнет и этого уровня, но пока вам придется поверить мне на слово. Во время разговора оракул просто истекал эктоплазмой и... -- То есть ты хочешь сказать, что этот дурацкий кирпич на самом деле разговаривал с нами? -- Рабинович недоверчиво посмотрел на трехглавую пародию на российский герб. -- Точно так же, как сейчас это делаем мы! -- Горыныч кивнул всеми тремя черепушками сразу. -- Ну так объясни, недоученный умник, что же нам поведал этот бетонный говорун? -- ехидно поинтересовался у него Попов. -- А вот этого я не знаю, -- растерянно шмыгнул носом правой головы Ахтармерз. -- Построение, структуру и дешифровку иносказательных выражений, применяемых в гуманоидных цивилизациях ближнего параллельного зарубежья, мы будем проходить только в пятом классе, да и то факультативно. Были бы вы из цивилизации ахтыркаков, я бы еще смог чем-нибудь помочь. А так вам придется самим поискать разгадку слов оракула. -- Приятно слышать речи умного птеродактиля-мутанта, -- галантно раскланялся Рабинович. -- Но мы только с блатного на русский переводы можем делать. А вот с пифийского на общедоступный ни хрена не получится. -- И чем мы тогда сейчас займемся? -- поинтересовался у Сени догнавший друзей Ваня Жомов. -- Пойдем Горынычем груши околачивать, -- невозмутимо ответил Рабинович. Ахтармерз от обиды тут же раздулся и поломал корзину, в которой его несли. Дальше ему пришлось топать ножками, а не пользоваться халявными услугами добровольных рикшей. До оставленных в конюшне постоялого двора коней он шел вместе со всеми и так же, как и все, молчал. А когда друзья в растерянности остановились у колесницы, не зная, куда теперь идти, Немертея тронула Рабиновича за рукав. -- Слушайте, может быть, исцелить Геракла поможет Хирон? -- спросила она. -- А уж вспомнив, кто он такой, сын Зевса покажет нам путь на Олимп. -- Точно! Как я сам об этом не догадался?! -- тут же радостно завопил Гомер. -- Цыц, молекула! -- осадил его Сеня и посмотрел на девицу. -- И кто такой этот Хирон? -- Кентавр-врачеватель и один из наставников Геракла, -- ответила титанида. -- Кажется, я знаю, где его найти... Глава 3 У люд ей. это называется "попали из огня да в полымя", а мы, псы, выражаемся несколько иначе. В таком случае, какой произошел с нами, мы говорим: "Сбежал от кошатника, попал к ветеринару!" Смысл и в том, и в другом случае, конечно, один и тот же -- смывался от "хорошего", а оказался еще в более "лучшем" положении, -- но ведь пойди объясни моему Сене, когда он в рот этой ненормальной Немертее заглядывает, что уже пробовал один урод (я, сами понимаете, Телема имею в виду) Геракла лечить. Все знают, что из этого получилось. Так зачем его еще к одному мутанту парнокопытному, эскулапу доморощенному, на прием вести? Это все равно, что меня заставить жирафу грыжу вырезать. Толку, как из кошки пуховик. АН нет, Сеня идеей загорелся, а два других дуболома внутренних дел молчат, будто верят, что Хирон поможет и от головы, и от температуры. Да он Гераклу -- что тете Асе панадол! Был у нас однажды примерно такой же случай. Правда, его сиятельство господин Рабинович тогда слегка под хмельком был, но сути дела это не меняет. Мы с Сеней тогда футбольный матч обслуживали. Стадион патрулировали, чтобы какая-нибудь фанатская морда беспорядков на трибунах не учинила. Ну, мой Рабинович к концу матча и настадионился: со школьным приятелем -- бутылку пива, с омоновцами -- сто граммов, с тестем, который второй раз в жизни от жены на футбол смог сбежать, -- бутылку водки, ну а на посошок -- с двумя расфуфыренными, как персидские кошки, фанатками нашего клуба -- литр коньяка... В общем, сами понимаете, что после такой дозы не веселиться просто нельзя. Вот Сеня и радовался вовсю жизни. Так развеселился, что с хозяином Альбатроса (того самого восточноевропейского кобеля, что над моим именем шутить постоянно пытался) пари решил заключить. Мы тогда как раз к секретному заводу подходили, который между нашим домом и стадионом находится. Чтобы своего хозяина в постель затащить, мне нужно было крюк делать, как той бешеной собаке из поговорки. А когда их светлость Сеня Рабинович изволит пребывать в таком блуждающем состоянии, сделать это, признаюсь честно, даже мне непросто. До завода мы дошли нормально. Без эксцессов и выкрутасов со стороны человеческого экземпляра в нашей паре. А как проходная Рабиновичу на глаза попалась, он и давай орать на всю улицу, обращаясь к Сергею, хозяину Альбатроса, мол, спорим, я сейчас напрямую через завод пройду, а охрана даже пикнуть не посмеет. Тот поменьше моего Сени на грудь принял и способность здраво мыслить еще не всю потерял. Быстренько сообразил, что охрана на заводе вневедомственная и к милиции прямого отношения не имеет. Наша и их службы, хоть и не враждуют, но тут даже коту ясно, что, будь ты хоть трижды мент, без соответствующих разрешений и ордеров на завод тебя никто не пропустит, тем более когда мент застенчивый. То есть как мой Сеня -- во время ходьбы за стенки держится. Сергей быстро просчитал, что отжать в таком споре стольник у прижимистого Рабиновича будет все равно, как квартиру в лотерею выиграть, поэтому заключить пари сразу согласился. И мой Сеня, олух царя иудейского, попытался утащить меня к проходной. Я, естественно, всеми четырьмя лапами в тротуар уперся, пытаясь хоть этим вразумить хозяина, но Рабинович и своего-то разума не слышал, а что уж говорить о моем голосе благоразумия. Но сдался я только тогда, когда понял, что пьяный Сеня прямо сейчас сядет на асфальт и будет мне нотации читать по поводу служебного собачьего долга и Верности своему хозяину. А уж, поверьте мне, такого ни одно разумное существо не выдержит! К проходной мы подошли довольно твердым шагом. То есть я и до этого нормально шел, а вот мой Сеня сумел, собрался. Губы поджал, глаза прищурил, руку на ремень положил и встал около стеклянных дверей. Ждет, когда перед ним охранник створки распахнет. Тот, хоть и был уже немолодым парнем, да и робким его с такой рожей вряд ли кто-нибудь посчитать мог, но все же, увидев в дверях перекошенного мента с огромным псом на поводке, невольно разволновался. Посмотрел на нас, подошел к двери и спрашивает, что случилось. Мой Сеня достает из кармана корочки и, держа их лицевой стороной к себе, сует под нос охраннику и по слогам читает: -- Фамилия: Рабинович. Имя: Семен. Отчество: Абрамович. Год рождения: тысяча девятьсот... В общем, ясно! Мы с напарником преследуем опасного, ик, преступника и видели, что он перелетел через забор на территорию завода... -- Как птица? -- ехидно поинтересовался охранник, сразу сообразив, что перед ним не мент, а кандидат в вытрезвитель. -- Сам ты птица! -- обиделся Рабинович. -- Я же говорю, пе-ре-ле-тел. Тут сторожу все окончательно стало ясно, и дальнейшие переговоры он решил прекратить. Однако от моего Сени так просто не отвязаться. Пару минут он теребил охранника, пытаясь его то уговорить, то запугать, а затем и вовсе с катушек съехал. Давай, говорит, поспорим. Если мой пес через твой дурацкий забор перепрыгнет, то ты нас внутрь пропустишь. Ну а если нет, я тебе стольник отстегну. Я от такого беспредела просто ошалел. Нет, мне, конечно, приходилось немалые барьеры брать, но прыгнуть через трехметровый бетонный забор, к тому же обвитый поверху колючей проволокой, даже я не в состоянии. Что я ему, кенгуру австралийский? Охранник это не хуже моего понимал и хотя не знал, что до сего момента выиграть деньги на спор у моего Рабиновича почти никому не удавалось, а следовательно, не мог оценить всей полноты своего счастья, принять спор, естественно, согласился. Мой Сеня тут же встал в позу памятника Ленину на центральной площади и заорал благим матом: "Мурзик, барьер!" Ну да! Нашел дурака. Прыгать я, естественно, отказался. Рабинович как ни уговаривал меня, как ни увещевал, но будь он хоть трижды альфа-лидер, заставить меня полететь все равно бы не смог. Я остался сидеть, где сидел, укоризненно глядя на распоясавшегося хозяина, и тому в итоге пришлось сдаться. Вот таким образом сто рублей из кармана моего Рабиновича перекочевали в руки охранника, а второй стольник спокойно спикировал в кошелек Сергея. Но самое страшное началось рано утром. Есть у Сени привычка деньги перед работой пересчитывать. Представляете, что началось, когда он утром двух сотен не досчитался?.. Ох он и орать начал. И "оборзел совсем народ, пьяных ментов на улицах обирает" (будто самому с народом такого делать не приходилось?!), и "это те две шлюхи в баре меня кружанули" (словно сам во время рейдов "ночных бабочек" за мзду снова на работу не отпускал). Ну, а когда Рабинович вспомнил, куда на самом деле деньги подевались, так тут его и вовсе едва инфаркт не хватил. Мне даже пришлось звуковую терапию применить. То есть попросту наорать на него, а то Сеня так до конца жизни из комы бы и не вышел... Я это потому рассказал, что после этого случая Рабинович навсегда зарекся что-то делать, трезво не оценив ситуацию для начала. Но мой Сеня, что влюбленный, что пьяный, одинаковый дурак! Причем можно еще поспорить, в каком состоянии он больше идиотских поступков совершает. Вместо того, чтобы подумать и понять всю бессмысленность похода к Хирону, Рабинович хлопал влюбленными глазенками (тьфу!) и готов был потакать своей пассии во всем. Лично я считал, что мотаться с Гераклом по эллинским докторам можно до скончания веков, да так и не добиться каких-либо сдвигов. Нужно было идти к Олимпу и найти его папашу. А уж тот, поскольку бог как-никак, что-нибудь и придумал бы для исцеления своего сына. В сказки о том, что Олимп куда-то исчез, я не верил. Сами посудите, ну куда может пропасть огромная гора, высотой почти три тысячи метров над уровнем моря?.. Правильно, никуда! Это же вам не жомовская заначка после тщательного обыска жены. До Олимпа нас и Гомер спокойно довести мог, а уж там, на месте, бы и решили, как попасть на сходку местных богов в законе. Однако слушать меня, естественно, никто не стал. Лишь один Горыныч попытался возразить Рабиновичу, сказав, что нам лучше поторопиться найти Зевса, пока не случилось чего-нибудь совсем непоправимого, но Сеня у него ехидно поинтересовался, запасся ли Ахтармерз картой местности, или одна из его голов, как компас на север, всегда в сторону Зевса смотрит. Горыныч понял, что спорить с упершимся Рабиновичем бесполезно и, обреченно махнув крыльями, забрался поглубже в колесницу. В общем, Сенино решение о походе к Хирону оспаривать было некому, и наша экспедиция стала собираться в дорогу. В первую очередь Жомов, обидевшийся на хозяина постоялого двора за столь бесцеремонное утреннее обращение с гостями, самым наглым образом спустился в винный погреб и экспроприировал оттуда две амфоры с лучшим вином. Хозяин попытался воспротивиться разбою и приготовился звать городскую стражу, но, получив кулаком по макушке, решил, что заведение понесет меньше убытков, если быкоподобный чужестранец спокойно возьмет то, что хочет. Попов, успевший к тому времени под шумок стащить из кухни целого жареного барана, увидев, что именно принес Ваня, взбесился. Он заявил, что отказывается ехать в колеснице, если в компанию к Гераклу, Немертее и Горынычу добавятся еще и катающиеся из угла в угол глиняные канистры. Жомов, естественно, парировал эту тираду своим любимым вопросом: "А в нос?" -- и пришлось в их дискуссию вмешиваться моему Рабиновичу, после чего вино было перелито в бурдюки, а амфоры расколоты об стену, на радость будущим археологам. Чтобы не участвовать в этом бедламе, я отошел в сторону и принялся горевать, глядя на вихляющих задами местных сучек. Таковых оказалось рядом сразу три, и у всех трех по каждой подпалине на роже откровенно читалось одно: "Красавчик, а не прогуляться ли нам до ближайших кустов, чтобы вместе поклониться нашей собачьей Афродите?" Ща-ас! Держите хвост милицейской дубинкой. Я как только представил, какой временно-пространственный парадокс я с этими маломерками устрою, если еще и здесь детей напложу, так у меня шерсть на загривке дыбом встала и зубы сами собой оскалились. Девочки поняли этот знак, как "пошли на фиг, я сегодня не завтракал", и скрылись за ближайшим углом, обозвав меня самыми нехорошими греческими словами, которые, конечно, по сравнению с нашим матом -- писк недельного котенка после лая бультерьера. Но все равно обидно! Глядя им вслед, я с тоской вспомнил ту самую московскую сторожевую, с которой познакомился в злополучный День милиции, и, в сочетании с мыслями о путешествии к Хирону, мне еще хуже стало. Захотел завыть на эллинскую луну, покусать Немертею или, в крайнем случае, хоть Жомова облаять. Однако делать этого я не стал, а положил голову на передние лапы и попытался найти в новом походе что-нибудь положительное. Сделать это оказалось крайне трудно и, за исключением того, что наш поход можно считать эквивалентом турпутевки в Грецию, которой дома Сене никогда не видать, как собственных ушей, к тому же Пелион, горный хребет в Фессалии, где жил Хирон, оказался не так далеко от Олимпа, как это могло бы быть. После того как вино перелили из амфор в бурдюки, а Андрюша уложил в колесницу барана и мешок пресных лепешек "а-ля лаваш", торжественные сборы в поход были окончены. Сеня галантно (тьфу, противно смотреть!) подсадил Немертею в колесницу, где уже сидел бедолага Геракл, пытаясь ногтем просверлить дырочку в бурдюке, и тут же отдал приказ отправляться в дорогу. Я специально не двигался с места, давая понять Рабиновичу мое отношение к его затее, и встал на лапы лишь тогда, когда мой хозяин оставил свое место во главе кавалькады и вернулся назад, чтобы позвать меня в третий раз. Через Дельфы мы пробирались сквозь толпы любопытных греков. Все городское население с самого утра только и делало, что обсуждало поведение необычных чужестранцев вчера вечером и сегодняшнее пророчество Пифии. Уж что про нас говорили, и передать нельзя, а присутствие в нашей компании смазливой титаниды и вовсе превращало сплетни в бред плешивого кота. Пересказывать все эти россказни никакого смысла нет. Скажу лишь, что самой распространенной среди них была байка о том, что мы -- элитный спецотряд суперкиллеров, нанятый сверженными титанами для того, чтобы вышвырнуть богов с Олимпа, пока Зевс мотается по бл... В общем, находится в творческой командировке. По счастью для нас, Немертея этих несправедливых обвинений не слышала, да и вообще вряд ли в тот момент она могла что-нибудь слышать. Польщенная вниманием такой огромной толпы народа, она, подбоченясь, застыла в колеснице и гордо улыбалась, словно Афина Паллада, прибывающая на развалины Трои. Сеня не сводил с нее глаз, а Жомов настороженно поглядывал по сторонам, тщетно ожидая хоть малейшего намека на беспорядки. Однако до самых городских ворот ничего экстраординарного не случилось, и мы спокойно покинули Дельфы, чтобы тащиться к коту под хвост, а точнее, в Пелион к Хирону. Дальнейшая дорога обделила нас приключениями. В основном все путешествие проходило под непрекращающиеся споры по поводу возможных толкований пророчества дельфийского оракула. Насчет первого пророчества о козле мои менты даже говорить ничего не хотели. Гомер, правда, пытался объяснить, что Афина -- это богиня мудрости, а Стикс -- река вечности, отделяющая подлунный мир от царства Аида, то бишь бога мертвых, но друзья ему тут же заткнули рот, сказав, что они сейчас поэту, вместо того козла, о скалы рога переломают. По поводу второго пророчества лишь Ваня Жомов, излишне чувствительный к заявлениям по поводу отсутствия разума, отказывался слушать объяснения. Он горько сожалел, что не заехал тогда Анхиосу в ухо, и ускакал прочь от колесницы, когда Немертея попыталась вспомнить, были ли у Немезиды вообще какие-нибудь дети. Этот факт остался покрыт кошачьей шерстью, а из остальных слагаемых этого пророчества однозначно сошлись лишь на том, что, говоря о приметах прошлого, скрытых туманом, Пифия, конечно же, имела в виду пропавшую дорогу на Олимп. Из третьего пророчества ни Гомер, ни Немертея и уж тем более Геракл, который тоже пытался принять самое деятельное участие во всеобщей болтовне, почти ничего не поняли. Трое же моих друзей посчитали его явным оскорблением чести и достоинства российского милиционера и горько пожалели, что нельзя привлечь Пифию за такие слова к уголовной ответственности, а бить морду камню, естественно, смысла не имело. Тем более что и морды-то у Пифии никакой нет! Лишь один трехглавый второгодник из мира мутировавших ящеров, старательно выбирая выражения, попробовал объяснить моим ментам, что это вовсе не пророчество, а лишь деликатная просьба оракула более внимательно прислушаться к двум первым четверостишьям. Его молча выслушали, покивали головами, а потом безапелляционно заявили, что если еще раз "этот трехмордый надувной дебил позволит себе назвать сотрудника милиции идиотом, то ему век придется работать Везувием где-нибудь в районе Галапагосских островов". В лучшем случае -- станет курить бамбук на Земле Франца-Иосифа. Горыныч обиделся и раздулся так, что едва не сломал колесницу. Лишь заступничество Немертеи вернуло его в нормальное состоянии и уберегло экспедицию от безвременной кончины единственного многоместного транспортного средства. Бедным ментам под давлением титаниды пришлось еще и извиниться перед Ахтармерзом, что вновь привело к катастрофически быстрому увеличению объема его тела. На этот раз от огромного удовольствия. С этой аварийной ситуацией справились просто -- Попов пинком согнал Горыныча с колесницы и заставил его ковылять вслед за процессией до тех пор, пока портативно-раскладная керосинка не вернулась в свои обычные размеры. Только тогда Горынычу позволили сесть на место, и путешествие продолжилось своим чередом. За всю поездку до Пелиона больше ничего необычного не произошло. Если, конечно, считать нормальным явлением то, что вместо обещанных Немертеей двух недель, мы достигли предгорий уже на третий день. Подробно это странное явление мог бы вам объяснить Горыныч, и вы полюбопытствуйте у него сами при встрече. Если, конечно, сумеете что-нибудь понять из его слов. Ну, а мне было ясно только одно. Из-за исчезновения Зевса баланс паранормальных сил был нарушен и вселенная эллинов стала претерпевать пространственные деформации под влиянием быстро изменяющейся энергетической оболочки этого мира. То есть, если мы вскорости не найдем Громовержца, эта вселенная либо изменится до неузнаваемости, искорежив таким образом и смежные с ней миры, либо вовсе коллапсирует, что приведет к еще более ужасным последствиям. В общем, конец коту! Гадить по углам больше не будет... Естественно, подобные заявления Горыныча порадовать никого не могли, и Сеня потребовал ускорить движение, чтобы быстрей отыскать Хирона и вернуть память Гераклу. Однако в этот раз Немертея проявила завидное благоразумие. Она заявила, что до темноты к горам мы не доберемся, а ночью она может не найти дорогу. Пришлось Рабиновичу с ней согласиться. Тем более что после наших блужданий несколько лишних часов кардинально ситуацию изменить не могли. Вся экспедиция тут же устроилась на ночлег, и Сеня, естественно, назначил меня часовым. Диктатор хренов! Ночь прошла спокойно, а вот утро началось с сюрпризов. Впрочем, это смотря для кого. Лично я перед рассветом уже не спал, а лишь дремал вполуха, выполняя свои сторожевые обязанности, а потому и все случившееся сюрпризом для меня не было. Чего о других не скажешь. Думаю, было никак не больше шести часов, когда Попова разбудил мочевой пузырь. Он сбегал в ближайшие кустики, как заправский кобель, и попытался снова заснуть, но его пухлые бока отказались вновь укладываться на жесткую постель под ветвями какого-то ужасно пахучего дерева. Андрюша поворочался минут пять, а затем сел, бормоча себе под нос ругательства. Причем сам того не заметил, что бубнит их прямо над ухом Гомера. Слух у поэта оказался достаточно чутким, для человека, конечно, и он проснулся, удивленно глядя мутными глазами на нависшего над ним Попова. Некоторое время грек пытался сообразить, где он находится и что это за толстая, помятая рожа у него перед глазами, а когда понял, что именно за существо около него, тут же сел и улыбнулся. -- Каждое утро прекрасная Ио зарю зажигает, чтобы увидели эллины мир свой иными глазами. Я поклоняюсь ее красоте небывалой и воспеваю бессмертное имя богини, -- нараспев продекламировал он. Попов поморщился. -- Слушай, Гомер, -- Андрюша тронул поэта за плечо. -- Я, конечно, не Рабинович и в стихах кое-что понимаю, но давай-ка оставим твои творения для потомков, а сейчас будем разговаривать нормальным языком. -- Учитель, я, конечно, не Геракл, и немного мозгов в голове у меня осталось, -- в тон ему ответил грек. -- Я понимаю, что ты слишком устаешь в дороге, но когда же наконец ты дашь мне хотя бы один урок из тех, что обещал в Тиринфе? Попов снова поморщился. Я, даже не открывая полностью глаз, отчетливо видел, как спросонья ворочаются шестеренки в голове криминалиста. Андрюше было лень напрягаться и объяснять Гомеру, почему ему удается так громко орать. Но, с другой стороны, обращение "учитель" явно льстило Попову. И, как человек слова, он чувствовал, что должен выполнить данное поэту обещание. Тем более что до конца экспедиции оставалось не так уж и много времени. Обреченно разведя руками, Андрюша вздохнул. -- Ладно, слушай сюда, -- проговорил он, ткнув себя пальцем в грудь. -- В первую очередь, для того чтобы громко кричать, нужно обладать натренированными, сильными голосовыми связками. Можешь попробовать тренировать их вот так, -- Попов издал горлом гортанный звук, похожий на завывание якутских фольклористов. У меня от этого соло мурашки по коже побежали и шерсть на загривке дыбом поднялась, а Гомер покорно попробовал повторить трюк. Вышло у него слабовато, да и мало похоже на поповское рычание, но Андрюша все равно похвалил его и хлопнул по плечу. -- Повторяй это упражнение как можно чаще, -- посоветовал он. -- А когда связки немного окрепнут, можешь попробовать так, -- и Попов, закинув голову вверх и набрав полные легкие воздуха, вдруг пронзительно заорал на весь лес: "А-а-а-а", удерживая звук на одной ноте. Вы когда-нибудь спали около ревуна общей тревоги? Просыпались, когда он начинает орать вам в ухо? Нет? Ну, тогда могу вас поздравить: самого страшного пробуждения в жизни у вас еще не было! А вот все члены нашей небольшой экспедиции смогли сполна оценить все прелести подобной побудки. Первым подскочил тренированный Жомов. Выхватив пистолет из кобуры, он завертелся на месте, словно детский волчок, совершенно не понимая, что происходит. Следом за ним проснулся мой Сеня, стороживший всю ночь покой Немертеи, лежа под колесницей. При этом он так приложился головой к ее дну, что эллинская телега проехала вперед пару метров, вспахав единственной оглоблей мягкий дерн. Все это почему-то отрицательно сказалось на титаниде, спавшей на соломе внутри колесницы. Неизвестно с чего, но она жутко перепугалась и, проснувшись от воя Попова, вскочила на ноги. Лобовой таран Рабиновича вновь опрокинул ее на солому, и девица, прижав руки к груди и закатив глаза, подхватила Андрюшин крик. Правда, сфальшивила. Взяла на два тона выше. Геракл от этого спаренного воя мгновенно взобрался на самую верхушку дерева, под которым ночевал и, повиснув на ней, завыл, будто Тарзан в джунглях. Ну а больше всех досталось несчастному Гомеру, который сидел прямо перед Андрюшей и заглядывал ему в рот, надеясь проследить за работой уникальных голосовых связок. Спасло его только то, что, перед тем как кричать, Попов поднял голову вверх. Именно поэтому у поэта не оторвало череп, а лишь слегка контузило. Да еще и волосы от Андрюшиной звуковой волны задуло назад. Так они и остались стоять торчком, словно "ирокез" у панка. А вот Горыныч от испуга почему-то так сжался, что мы его потом едва в траве отыскать смогли. Да что там о моих спящих спутниках говорить?! Даже я, бодрствовавший и догадывающийся о том, что может произойти, услышав этот жуткий вой, подскочил с места метра на полтора, словно заправский мангуст, уходящий от укуса кобры. Какая-то греческая пичуга, не знакомая с поповскими выходками и собравшаяся запеть прямо по курсу звуковой волны, была вдавлена в дерево и осталась там, словно муха в янтаре. Со всех деревьев, расположенных на пути распространения звуковой волны, облетели ближние к Попову ветки. А когда его крик добрался до гор, то с них сошла такая мощная лавина, что после ее позорного бегства осталась ровная, как немецкий автобан, полоса длиной километров в десять. -- Мо-ол-чать! -- истошно заорал Жомов, пытаясь заткнуть пистолетом уши, но его понял только я. И то потому, что по губам хорошо читаю. Тогда Ваня, не придумав ничего лучшего, вскинул пистолет вверх и нажал на курок. Звук выстрела почти утонул в продолжающемся вое Попова, но Андрюша после него все же заткнулся. Хотя только потому, что в его легких наконец-то кончился воздух. Довольно усмехнувшись, криминалист перевел взгляд на Гомера. -- Ну, примерно так это должно звучать, -- проговорил он, глядя в остекленевшие глаза поэта, а затем очнулся. -- Эй, Гомер, ты что? Что с тобой? -- Я тебе сейчас покажу, сукин сын, что с ним! -- вместо грека ответил Жомов и широким шагом устремился к Андрею. -- Но, но, но! -- завопил Попов, вскакивая на ноги и пятясь к тому самому дереву, внутри которого по его вине оказалась замурована птичка. -- Ваня, не подходи. А то сейчас так заору, что барабанные перепонки лопнут. На лице Жомова ни один мускул не дрогнул. Он двигался вперед, полный решимости во что бы то ни стало добраться до ходячего мегафона и навсегда сломать ему усилитель. Попов через пару шагов уперся в дерево, и еще неизвестно, чем бы закончилась эта битва титанов, если бы между ними не оказался мой Сеня. Толкнув Жомова в грудь, чтобы хоть как-то задержать движение этой танковой дивизии, Рабинович повернулся к Андрюше. -- Ты что, Поп, охренел совсем? -- грозно поинтересовался он. -- Ты же, придурок, чуть нас всех идиотами не сделал. -- А что сразу я-то? -- завопил Попов. -- Значит, когда мы под звуки смотра строя и песни, которые этот жлоб здоровый Гераклу устраивал, просыпались, то все нормально было? А мне, значит, и. крикнуть разок нельзя? -- Нет, он точно дурак, -- констатировал Ваня, боевой запал у которого быстро иссяк, и пошел снимать с дерева Геракла. -- Кто-нибудь однажды ему за такие выходки башку прострелит... -- И будет абсолютно прав! -- добавил Рабинович и направился в другую сторону -- успокаивать Немертею. Про меня Сеня, как обычно бывает в таких случаях, абсолютно забыл. Вот она, людская дружба и преданность! Что-то, господин хозяин, если я сучкой увлекся, а ты во мне нуждаешься, я все бросаю и к тебе бегу. А от тебя даже взгляда заботливого в критической ситуации не дождешься! В общем, обиделся я на Рабиновича и от скуки пошел Гомера в чувство приводить, поскольку про него тоже все позабыли. Сами понимаете, пощечины давать я не приспособлен, орать, как Попов, не умею, да и током, словно скат, ударить не могу. Поэтому в моем арсенале средств шоковой терапии было крайне мало. Собственно говоря, единственное, что я мог сделать, это зарычать на поэта. Однако после децибелов Попова мой клиент на звуки совершенно не реагировал. Пришлось сграбастать его зубами за тунику и попытаться энергично потрясти. И вот только тогда Андрюша вспомнил, что его ученик требует к себе внимания, иначе так и останется сидеть посреди поляны, пока его археологи не раскопают. С криками "Мурзик, фу! Прекрати!" Попов бросился выручать Гомера, загрызаемого сердобольным псом. От такой лживой оценки моих стараний я едва и Андрюшу не покусал, но вовремя опомнился. Жалко все-таки его. Он же не со злого умысла всякую дурь вытворяет, а по простоте душевной. Да к тому же кусать его опасно. Потом так поповским потом пропитаешься, что и дезинфекция Горынычем запаха не перебьет! Поэтому я спокойно отошел и сторонку и стал наблюдать, как Андрюша пытается привести незадачливого ученика в чувство. Поначалу у него ничего не получалось, и лишь когда Попов решил отвесить поэту мощнейшую оплеуху, тот мотнул головой, моргнул, встал на ноги и провозгласил: -- Голос услышал я с гор Пелиона, и он возвещал неумолчно: "Прячьтесь, убогие! "Юнкерсы" в небе столицы!" Оторопевший от такого поворота Попов врезал Гомеру по другой щеке. Тот тряхнул головой, несколько секунд смотрел мутными глазами куда-то в безоблачное небо, а затем ойкнул, икнул и кашлянул. -- Что это было? -- спросил он. -- Не глас ли родителя Зевса? Крона, который отродьем своим оказался погублен? -- Ты погляди, ожил вроде! -- в ответ на это покачал головой Рабинович, которого успокоившаяся Немертея наконец прогнала от себя, направившись к ручью "попудрить носик", а Попов облегченно вздохнул. -- Ну что же, будем считать, что первый урок прошел без телесных увечий, -- хлопнув Гомера по плечу, оповестил всех он. -- Последний, -- отрезал Сеня. -- Что? -- не понял его Андрюша. -- Последний урок это был, я сказал, -- хмуро пояснил мой хозяин. -- Еще раз себе что-нибудь подобное позволишь, я уже Ваньку останавливать не буду, когда он соберется тебя в свиную отбивную превратить. -- Да пошли вы все, уроды... -- обиделся Попов, но вместо этого пошел сам. Подальше в лес. Видимо, для того, чтобы в одиночестве потосковать по своим безмолвным и безответным рыбкам. К тому времени, когда Андрей, хмурый и молчаливый, вернулся обратно, все уже были в сборе и успели отойти от оригинальной утренней побудки. Попов уселся в стороне от всех и так жалобно принялся грызть травинку, что мне, честное слово, захотелось утешить бедолагу, притащив ему в зубах здоровый кусок жареной баранины. Вот только не возьмет же! Ну, не знает, чудак, что у него во рту живет более двух миллионов бактерий, а у меня -- почти в два раза меньше. От того я и кариесом не страдаю, в отличие от людей. Впрочем, мое желание исполнил Иван. Отрезав от барана целую заднюю ногу, он завернул ее в листья салата, положил сверху пару лепешек и принес Андрюше. Тот удивленно посмотрел на друга, а Жомов оскалился во всю свою безразмерную пасть. -- Ну что, толстая визгливая свинья? Мир? -- поинтересовался он у криминалиста. Тот усмехнулся в ответ и проговорил: -- Мир, безмозглая твоя бычья башка! После этого на поляне наступило всеобщее согласие и благоденствие. На кого оно наступило, точно не скажу, но, что не на Горыныча, это факт, поскольку тот оказался цел и невредим, лежа под жомовской форменной кепкой. Сожрав пару комаров и мелкого кузнечика, Ахтармерз довольно быстро набрал нормальный жизненный тонус, и Ванина кепка стала ему уже не укрытием, а чем-то вроде седла. Омоновец даже не сразу нашел, куда его головной убор подевался. А, отыскав, шлепнул кепкой по среднему носу Горыныча. -- Не смей больше носить мои вещи, мародер! -- сердито провозгласил он, а Ахтармерз в знак благодарности за проявленное внимание едва не прожег Ване дырку на штанах. Впрочем, в этот раз все обошлось, и маленькую шалость второклассника-второгодника не заметил никто, кроме меня. Ну а я промолчал, поскольку на сегодня норма криков была всеми с успехом перевыполнена. Пока на поляне продолжалась вся эта катавасия, солнце на небе поднялось довольно высоко, и торчать под его лучами было не слишком приятно. Именно поэтому завтракать путешественники решили в тени деревьев, около душистых кустов, на противоположной следу Андрюшиной звуковой волны стороне поляны. Все чинно уселись в кружок, а я специально отошел в сторонку, чтобы не портить себе аппетита зрелищем того, с какой скоростью Андрюша поглощает пищу. Не успел я примериться зубами к огромной берцовой кости, специально для меня отобранной из общей кучи Сеней, неожиданно вспомнившим, что у него все-таки есть пес, как в кустах, справа от меня, послышалось тоненькое хихиканье. Поначалу я решил, что мне пригрезилось, но смешок повторился, и я, чтобы не спугнуть непрошеного гостя, сделал вид, что ничего не замечаю, а сам осторожно скосил глаза вправо и обомлел! Рядом со мной, на границе кустарниковых зарослей, стояла миниатюрная, не более тридцати сантиметров в холке, копия человеческой суч... то есть женщины. Одета она была в такую же тунику, как и Немертея, только настоящей десантной камуфлированной расцветки. Ручки, ножки и личико мини-женщины были то ли покрыты зелеными рисунками, то ли странный орнамент на них был вытатуирован, я так и не разобрал, но эти узоры на коже делали маскировку почти идеальной. Увидев, что я на нее смотрю во все глаза, крошка захихикала снова и показала мне язычок. Как ни странно, но такой же зеленый, как и узоры на коже! -- Хи-хи-хи. Здравствуй, собачка, -- тихо произнесла пигалица. Меня? Собачкой называть?! От такой наглости я озверел и собрался ее куснуть разочек, чтобы знала, как к милицейскому псу следует обращаться, но ее голос услышал Сеня и резко обернулся. Пигалица попыталась спрятаться от его взгляда среди листвы, но правая голова Горыныча, появившаяся неизвестно откуда, молниеносным броском поймала мелюзгу за подол камуфляжной туники... Мне пришлось удивленно гавкнуть, отметив таким образом невероятную реакцию нашего персонального птеродактиля. -- А ну, отпусти меня немедленно! -- заверещала пигалица, стараясь попасть кулачками сразу по всем трем головам Ахтармерза. Тот легко уворачивался, но пару чувствительных затрещин все же получил. -- Кто это такая? -- удивленно глядя на нее, поинтересовался у греков Рабинович. -- Это дриада, -- ответила Немертея и, поймав на себе удивленные взгляды ментов, пояснила: -- Дриада -- это нимфа, обитающая в древесной листве. Отпусти ее. Она безобидное и дружелюбное существо. Просто излишне любопытна. -- Горыныч выплюнул изо рта подол туники, а титанида протянула руку коротышке. -- Привет, сестричка! Как тебя зовут? -- Мелия, -- ответила та, хихикнула и деловито пожала протянутую ладонь. Несколько секунд они смотрели друг на друга, а затем Немертея вздохнула и перевела взгляд на отроги гор. -- Их всегда было много около Пелиона, -- задумчиво произнесла она. -- Они издревле любили здешние места. Ведь тут многое напоминает о былом величии титанов... -- Блин, достали уже со своей простотой! -- пережил девицу Жомов. -- Только и слышу от вас, что титаны то, титаны се. Что за бред, блин? Насколько мне известно, титан, это металл... -- Хорошее сравнение, -- теперь Немертея перебила его. -- Титаны действительно были тверды, как металл, и многие -- даже крепче адаманта. Однако Зевсу удалось сломить и их. Девица замолчала, и умный Андрюша пояснил вместо нее: -- Ваня, титаны -- это такие существа... Ну, тоже боги, только правили миром до олимпийцев. Как раз Зевс всех титанов и разогнал. А уж металл их именем назвали потом. Немертея никак не отреагировала на эти слова. Она сидела неподвижно, задумчиво глядя в сторону близких гор, и даже смешливая малютка Мелия притихла, сжавшись в комочек у ее ног. Рабинович растерянно хлопал глазами, совершенно не понимая, что нужно сделать для разряжения обстановки. Понятн