одой, а природа всегда идет по самому естественному, самому простому пути. И на четвертом спутнике Сириуса, названном его обитателями именем "Каллисто", природные условия оказались сходными с природными условиями, существующими на Земле, и это привело к тому, что человек Каллисто оказался почти тождественным человеку Земли. Эволюция шла одним путем и результат оказался одинаковым. Можно ли этому удивляться? x x x -- Человек мыслит консервативно, -- сказал Штерн. (Хотя в своих книгах он всегда удивлял научный мир смелостью суждений.) -- Я был убежден, что звездолет прилетел с "альфы Центавра", и только потому, что это ближайшая к нам звезда. Сириус мне даже в голову не приходил. Прошло уже три дня после выхода из корабля его экипажа. За это время все члены научной экспедиции и иностранные ученые побывали на борту звездолета, а гости, которых оказалось двенадцать человек, неоднократно посетили лагерь. Вызванный президентом Академии наук вертолет удобно и просто доставлял ученых на вершину шара и обратно. Его услугами пользовались и гости. В лагере привыкли к внешнему виду гостей, и их появление уже не вызывало любопытства. Это были обыкновенные люди, только черного цвета. Но разве на Земле не было подобных людей? Разве появление на улице негра вызывало когда-нибудь сенсацию? То, что это все-таки не люди, а жители другого мира, существа чуждые Земле и ее населению, как-то забывалось всеми, или по крайней мере утратило свою остроту. С помощью жеста и рисунка ученые обеих планет уже сумели кое-что узнать друг о друге. Стало известно, что в экипаже корабля имеются астрономы, медики, биологи и инженеры. Удалось добиться полного взаимопонимания и в вопросе о том, чей язык будет изучаться -- Земли или Каллисто. Решили, что люди научатся говорить на языке гостей, так как, во-первых, этот язык был проще, а во-вторых, твердые звуки оказались совершенно непроизносимыми для каллистян. Работа с гостями, к которой так долго и тщательно готовились обитатели лагеря, постепенно развертывалась. Отсутствие общего языка пока что тормозило эту работу, но каллистяне оказались исключительно понятливыми. Разговаривая с ними на "мимическом языке", Куприянов убеждался в том, что умственное развитие жителей Каллисто так же перегнало людей Земли, как и их техника. Совершенно не зная Земли и не имея никакого понятия о жизни на ней, каллистяне, казалось, понимали все, что показывали и объясняли им с помощью рисунка и мимики. Гости, очевидно, схватывали суть мысли своих собеседников и задавали вопросы так ясно и понятно, что иногда казалось, что они говорят словами. -- Не обольщайтесь этим, -- говорил Штерн, в ответ на восторженные отзывы Куприянова. -- Не надо забывать, что в подобный космический рейс могли попасть только самые выдающиеся умы Каллисто. Каков умственный уровень рядового каллистянина, мы не знаем. Лежнев и Ляо Сен целые дни проводили на корабле и под руководством Бьяининя и Вьеньяня (это было имя одного из астрономов корабля) энергично и настойчиво старались как можно быстрее овладеть языком и получить возможность обстоятельно побеседовать с гостями. Не приходится говорить, с каким нетерпением все члены научной экспедиции, да и гости, ждали конца этой работы. К удивлению Куприянова, Широков присоединился к лингвистам и изучал язык гостей с таким усердием, что Лежнев был от него в восторге. -- У вас большие способности к языку и прекрасная память, -- говорил он молодому медику. -- Вам следовало бы быть лингвистом. -- Жена не позволила, -- отшучивался Широков, который никогда женат не был. Даже Лежневу и Ляо-Сену, имевшим большой опыт изучения языков, язык Каллисто казался очень трудным, главным образом благодаря совершенно необычайному произношению слов. Грамматика была очень проста, и успех зависел только от памяти, но каждое слово было так чуждо земному слуху, так не похоже на слова любого земного языка, что даже вначале, когда они изучали только имена существительные, им иногда казалось, что эта задача им не по силам. Что будет, когда придется перейти к понятиям, они себе плохо представляли. Но добиться успеха было совершенно необходимо. Только Широков ни минуты не сомневался и своей уверенностью заражал своих более опытных товарищей. -- Он действует на меня, как катализатор, -- говорил Лежнев Куприянову. -- Ваш Петр Аркадьевич золото, а не человек! С ним все кажется легким. -- Да, он очень способный, -- отвечал профессор. Помимо вполне понятного желания ускорить возможность обмена мыслями, была еще одна причина торопиться с изучением языка. Диегонь сумел объяснить Куприянову, что звездолет пробудет на Земле не более ста дней. За это время надо было успеть показать гостям жизнь Земли. Кроме того, провести все эти сто дней в лагере было невозможно. В нем можно было остаться, в лучшем случае, до середины сентября, а отвезти гостей в Москву, не имея возможности разговаривать с ними, было очень неудобно. -- Я просто требую от вас, -- говорил Куприянов Ляо Сену и Лежневу, -- чтобы вы в один месяц настолько изучили язык Каллисто, чтобы мы могли сговориться с ними обо всех вопросах, связанных с отъездом из лагеря. -- Тяжелая задача! -- отвечал Лежнев. Китайский лингвист только хмурился. Козловский официально заявил Широкову, что освобождает его от обязанностей коменданта лагеря. Он горячо поддерживал желание Петра Аркадьевича изучить язык гостей и радовался, видя его успехи. Широков с головой ушел в работу. Он занимался зазубриванием слов все время. Даже, обедая или ужиная, клал перед собой тетрадь и без конца повторял одно и то же слово, добиваясь правильного произношения. Он заметно подвигался вперед. Книга-альбом, принесенная из корабля в первый день посещения его людьми, была уже тщательно изучена. Ее математические страницы, непонятные для Широкова и Ляо Сена, были легко "расшифрованы" Штерном и Синяевым. Кроме того, что звездолет прилетел с планетной системы Сириуса, узнали много других интересных подробностей. Сириус, или, как называли его каллистяне, Рельос, имел двенадцать спутников, двенадцать планет, обращающихся вокруг него. Четвертой из них была Каллисто. Вокруг нее обращались две "луны", по размерам почти равные спутнику Земли. Две луны! Можно было представить себе, как светлы и красивы ночи на Каллисто. Седьмой планетой был тот самый Сириус-В, который впервые указал земным ученым на существование в природе сверхтяжелых веществ. Притяжение этого "белого карлика1" оказывало заметное влияние на движение Каллисто в пространстве, и планета совершала свой путь вокруг Сириуса по странной волнистой орбите. (1 Белый карлик -- название, присвоенное в астрономии белым звездам, имеющим небольшие размеры и значительную плотность.) Выяснилось, что Каллисто очень жаркая планета. По земному, средняя температура на ее поверхности равнялась пятидесяти пяти градусам. Планета находилась от своего "солнца" втрое дальше, чем Земля от своего, и ее "год" равнялся почти двум земным годам. Экцентриситет1 Каллисто был очень мал -- 0,0022, то есть планета двигалась по орбите, совсем мало отличающейся от окружности. (1 Экцентриситет -- отношение расстояния между фокусами к длине большой оси у элипса. Э. Земли = 0,01673.) Это обстоятельство, несомненно, способствовало ровности ее климата. Еще большее влияние оказывал малый угол наклона ее оси к плоскости эклиптики. Он был равен всего трем градусам двадцати минутам1. (1 Наклон оси Земли = 23°27`.) Это означало, что на родине звездоплавателей не было смены времен года. На Каллисто было всегда одно и то же время года, в зависимости от широты места. По своим размерам Каллисто была почти равна Земле. Ее диаметр составлял 12900 земных километров и был, таким образом, только на 143 километра больше земного. Ускорение силы тяжести тоже было почти такое, как на Земле, и равнялось 10 м/сек. По книгам, которые в большом количестве находились на корабле, было видно, что на планете богатая растительность, в общем похожая на растительность тропического пояса Земли. Ее цвет был оранжево-красным, как и следовало ожидать при таком жарком климате. Но, подобно тому, как на Земле встречались растения, имевшие такую же окраску, на Каллисто были растения зеленого (в умеренном поясе) и даже голубого (в полярных областях) цвета. Отличительной особенностью растений Каллисто была небольшая высота. Не только таких деревьев, как секвойи, но даже таких, как пальмы или высокие ели, не было на ней. Средняя высота растений не превышала четырех -- пяти метров. Животный мир Каллисто был очень разнообразен. На суше, в воде и в воздухе обитало бесчисленное количество живых существ. Цветные рисунки, изображавшие обитателей планеты, занимали четыре толстых альбома. Лебедев, Маттисен и Линьелль целыми днями просиживали над этими книгами. Рыбы и птицы были поразительно похожи на соответствующих обитателей Земли. Биологов это не удивило. Вода и воздух на Каллисто были такими же, как на Земле, и природа должна была создать именно такие существа, формы тела которых наилучшим образом были приспособлены к движению и жизни в воздушной и водной среде. Но "похожие" это не значит "такие же". Линьелль -- специалист по ихтиологии -- не нашел ни одной рыбы, которую можно было бы классифицировать по земной классификации. Они были похожими, и только. Это были рыбы и птицы Каллисто, а не Земли. Наибольшая разница замечалась среди позвоночных животных. Тут было много видов, не имевших, казалось, ничего общего с земными. Животные с длинной шерстью попадались редко. Таким был небольшой зверек, похожий на очень длинную лисицу, и причудливый зверь, на шести ногах, напоминающий ящерицу, с ярко-красным мехом, но величиной с гиппопотама. Наибольший интерес вызвали у всех фотографии и рисунки населенных пунктов Каллисто. На планете было много городов, расположенных преимущественно по берегам морей и океанов. Все они были большими и густо населенными. Чего-нибудь похожего на села, деревни или небольшие городки, ни в книгах, ни на картах не было. Действительно ли их совсем не было, или каллистяне не считали нужным показывать их, пока было неизвестно. Архитектура зданий напоминала архитектуру древнего Египта, но была гораздо разнообразнее. Плоские крыши, украшенные статуями, широкие террасы и длинные, спускающиеся к воде лестницы служили постоянным украшением домов. Своеобразный вид придавали зданиям очень широкие и высокие окна, не имевшие ни рам, ни стекол. Их обитатели не знали холода. Закрывающихся дверей также не было. Их заменяли мягкие портьеры окрашенные в самые разнообразные цвета. Было трудно предположить, что все дома на Каллисто были дворцами, но изображений более скромных жилищ в альбоме не было. Все города утопали в густой "зелени" (желтого, красного и оранжевого цвета). Средства передвижения были представлены разнообразными видами транспорта -- земного, водного и воздушного. Летательные аппараты, те самые, которые находились на звездолете, были во всеобщем употреблении на Каллисто. Фотографии изобиловали летящими фигурами каллистян. Реактивные самолеты и огромные "дирижабли" дополняли воздушный транспорт. Железных дорог совсем не было, но зато очень много видов экипажей, вроде автомобиля. Были ли на планете различные народы, или все ее население представляло собой один народ, оставалось пока неизвестным. Существовало два обширных материка, разделенных широким, километров в триста, морским проливом. Оба были расположены в поясе экватора. По площади каждый из этих материков равнялся приблизительно материку Африки. Все остальное пространство занимали океаны, среди которых было разбросано несколько архипелагов небольших размеров. Ракетодром, с которого взлетел корабль, был расположен на одном из них. Фотография именно этого острова и была помещена в первом альбоме. На звездолете оказалось много технических книг, но, к великому сожалению Смирнова и Манаенко, без объяснений инженеров корабля в них невозможно было разобраться. В этом отношении приходилось запастись терпением. И еще одно замечательное обстоятельство выяснилось из тех страниц альбома, которые были заняты математикой. Звездолет летел от Рельоса к Солнцу одиннадцать земных лет! Одиннадцать лет пребывания на корабле, во мраке и холоде межзвездного пространства, -- это казалось просто невероятным. Но этот научный подвиг был совершен экипажем звездолета. Обратный путь тоже должен был отнять одиннадцать лет! Двадцать два года жизни отдали эти люди для выяснения вопроса, -- есть ли жизнь на соседних планетных системах? Двенадцать героев, в самом полном смысле этого слова, прилетели на Землю. Они не испугались опасностей долгого пути, не пожалели долгих лет, оторванных от жизни своей родины. Ничто их не остановило. Жажда знания, желание расширить научный кругозор, ненасытное любопытство ученых влекло их вперед. И они были вознаграждены за свой героизм. Все, на что они надеялись, все, чего так страстно желали, свершилось, -- на пути звездолета попалась планета, населенная разумными существами! Трудно представить себе то чувство, которое испытали они, когда, подлетев к Земле, убедились, что их цель достигнута. Это была прекрасная награда. Почти год звездолет летел с ускорением. Оно равнялось десяти метрам, то есть было равно обычному ускорению сиди тяжести на Каллисто. Такое же время должно было занять и замедление скорости при подходе к Солнцу. Остальные девять лет корабль летел по инерции, со скоростью двести семьдесят восемь тысяч километров в секунду! Чудовищная скорость, близко подходящая к скорости света. Как, какими средствами удалось достичь этого? Что служило горючим для двигателей звездолета? Как осуществлялась задача найти правильный путь в пустоте вселенной, когда и Сириус и Солнце казались с борта звездолета одинаково небольшими звездами?.. Экипаж корабля с огромным и вполне понятным интересом смотрел все, что им показывали люди. По их просьбе, многие из имевшихся в лагере кинокартин демонстрировались по нескольку раз. Насколько можно было судить по жестам и мимике, гости видели на экране много такого, что вызывало в них большой интерес. Профессор Смирнов даже высказал предположение, что не только люди получат возможность перенять опыт пришельцев с другой планеты, но и каллистяне в результате визита на Землю обогатятся новыми знаниями. Желания хозяев и гостей получить, наконец, возможность свободно объясняться друг с другом совпадали. И те и другие с нетерпением ждали, когда, наконец, смогут узнать то, что их интересовало. Бьяининь, Вьеньянь, Лежнев, Ляо Сен и Широков были в центре внимания всего населения лагеря. От них зависело наступление долгожданной минуты, и они делали все, что могли, чтобы ускорить момент, которого и сами ждали не меньше, чем другие. О'КЕЛЛИ В конце августа президент Академии наук уехал, из лагеря. Неотложные дела требовали его присутствия в Москве. -- Через две недели, -- сказал он Куприянову, -- вы должны выехать отсюда. Я подготовлю все, что нужно к приему гостей. -- У наших лингвистов дело подвигается очень медленно, -- ответил профессор. -- Торопите их! Не давайте им покоя! Скоро начнутся осенние дожди. -- А как поступить с охраной корабля, когда мы уедем? -- Этот вопрос я выясню в Москве. -- Согласятся ли они покинуть свой звездолет? -- Я думаю, что согласятся. Может быть, не все поедут с вами, кого-нибудь они, наверное, захотят оставить на корабле, но с остальными вы должны быть в Москве не позднее пятнадцатого числа. -- Я это понимаю, -- сказал Куприянов. -- Но вот язык. Может быть, вам это покажется странным, но я больше всего надеюсь на Широкова. У него, как мне кажется, дело идет лучше, чем у Лежнева и Ляо Сена. -- Меня это не удивляет. Во-первых, он гораздо моложе, а во-вторых, у него огромное желание овладеть их языком. -- Я никак не могу понять, чем вызвано это желание. Петр Аркадьевич занимается с таким стараньем, как будто для него лично от этого зависит очень многое. -- Может быть, это так и есть, -- задумчиво сказал Неверов. Из иностранцев Гельбах и Браунелл изъявили желание уехать. У них обоих были какие-то неотложные дела на родине. В день отъезда президента и его спутников в лагерь пришла телеграмма на имя Артемьева, срочно вызывающая его в Москву. После долгого разговора с Козловским "корреспондент" уехал вместе с президентом. Но освободившиеся палатки недолго стояли пустыми. Неожиданно для Куприянова, Диегонь пожелал поселиться в лагере. Разговор с ним произошел с помощью всех трех переводчиков, которые коллективными усилиями справились со своей задачей. Выяснилось, что звездоплаватели сами решили уехать из лагеря. С этой целью они намеревались провести в палатках оставшееся время, чтобы привыкнуть к "земной жизни". Нечего и говорить, что Куприянов с радостью согласился исполнить это желание. С этого дня на корабле постоянно находился только один член его экипажа. Остальные все время были на земле. В сопровождении кого-нибудь из членов экспедиции, чаще всего Широкова, гости совершали поездки по окрестностям лагеря и соседним колхозам, побывали даже два раза в Золотухино, где им была устроена торжественная встреча. Медленно, но верно общение людей с каллистянами становилось все более близким. Полное взаимопонимание было не за горами. -- Мне очень стыдно признаться вам, -- сказал Лежнев Куприянову, -- но Петр Аркадьевич будет говорить на языке Каллисто гораздо лучше меня. Он сумел замечательно справиться с произношением. Куприянов и сам видел это. Хотя разговоры происходили не часто и касались только самых простых тем, звездоплаватели охотнее всего обращались к Широкову. Они, по-видимому, понимали его лучше. Когда профессор слушал, как его молодой ассистент говорил с кем-нибудь из гостей, то поражался, с каким искусством он воспроизводит мягкие звуки их языка. Они получались у него совершенно естественно. Ляо Сен также довольно успешно справлялся с трудностями произношения, но у Лежнева дело шло плохо. Он никак не мог овладеть переходом от мягкой согласной к следующей за ней гласной. Это мешало ему произносить слова, а гостям -- понимать его. Первого сентября, поздно вечером, Артемьев вернулся в лагерь. На следующее утро подполковник Черепанов зашел в палатку начальника экспедиции и от имени Козловского пригласил к нему Куприянова, Штерна, Ляо Сена и трех иностранных ученых, живших в лагере. За это время к месту приземления корабля съехалось несколько сотен иностранцев. Для них был построен второй лагерь, расположившийся в километре от первого, по другую сторону от звездолета. Но Маттисен, Линьелль и О'Келли продолжали жить в той же палатке, что и раньше. Профессора Лебедева не было в лагере. В этот день он уехал в Курск, где происходила научная конференция биологов, посетить которую его настойчиво просили все ее участники. Хотя он был очень занят, но не счел возможным отклонить это приглашение. В палатке Козловского находились два корреспондента -- Лемарж и Ю Син-чжоу. Артемьев сидел в самом углу, на постели Козловского. Полковник не считал еще нужным раскрывать свое инкогнито и попросил секретаря обкома провести разговор вместо него. Трое иностранцев хорошо знали, кто такой Козловский. Неожиданное приглашение к областному партийному руководителю возбудило их любопытство. На лице О'Келли ясно отражалось беспокойство. -- Садитесь, пожалуйста! -- сказал секретарь обкома, когда приглашенные им вошли в палатку. Выражение его лица было непривычно хмурым. Голос звучал сухо и отрывисто. Все сели вокруг стола. Несколько секунд Козловский молчал, всматриваясь в лица своих гостей. Его взгляд остановился на О'Келли, и американец, не выдержав, опустил глаза. -- Я буду говорить по-французски, -- сказал Козловский. -- Этот язык понимают все присутствующие, -- он взглянул на Лемаржа и, видя, что корреспондент приготовил блокнот, продолжал: -- В СССР прилет космического корабля на Землю рассматривается только с научной и человеческой, -- (он подчеркнул это слово), -- точки зрения. Знания гостей интересуют нас постольку, поскольку они могут принести пользу человеку, помочь мирному развитию человеческой техники. Других целей ни у нас, ни у них нет и быть не может! Куприянов с удивлением слушал Козловского. Он не понимал, для чего он говорит эти, всем известные истины. Штерн ожесточенно теребил бороду. На лицах иностранных ученых выражалось вежливое внимание. Лемарж и Ю Син-чжоу записывали слова секретаря. -- Нам известно, -- продолжал Козловский, -- что в некоторых кругах капиталистических стран прилет корабля вызвал совсем другую реакцию. Психоз войны мешает этим людям видеть научное значение этого события. Единственное, что им приходит в голову, -- это усиление военной мощи СССР, которое якобы будет следствием ознакомления советских ученых с техникой Каллисто. Ничего другого они не видят и не хотят видеть. Нервным движением он передвинул книги на столе. -- Я не буду долго испытывать ваше терпение. Оценка моральной стороны подобных взглядов не входит в мою задачу. Можно было бы вообще не обращать внимания на эти досужие домыслы, но, к сожалению, дело не ограничивается ими. Присущая реакционным кругам чисто звериная ненависть к прогрессу толкает их на выводы и соответствующие действия. В страхе перед мнимой опасностью со стороны СССР эти круги решились на самое мерзкое преступление, которое только можно себе представить. Можно не сомневаться, что их замыслы встретят самое решительное осуждение всех народов, всех честных людей. Короче говоря, они решили, что раз так случилось, что звездолет опустился в нашей стране, то лучше уничтожить корабль и его экипаж, но не дать СССР возможности заимствовать знания и технику другой планеты. С этой целью они направили к нам диверсантов. Мне точно известно, что они находятся здесь, в лагере. При этом неожиданном сообщении все невольно взглянули друг на друга. В лагере!.. Может быть, кто-нибудь из находящихся в палатке является этим тайным врагом! Один Штерн не поднял головы и еще яростнее задергал свою пышную бороду. Ю Син-чжоу посмотрел на Козловского, и в его узких глазах мелькнул огонек. -- Кто? -- сквозь стиснутые зубы спросил Маттисен. Его всегда добродушное лицо стало суровым. -- Чудовищно! -- прошептал Линьелль. -- Вы спрашиваете кто? -- сказал Козловский. -- К сожалению, мы не знаем этого с полной достоверностью. Но ждать, пока враг обнаружит себя, нельзя. Это может слишком дорого обойтись. Два человека возбудили подозрения. Один из них -- это корреспондент агенства Рейтер -- Дюпон... При этих словах Куприянов понял, почему только Лемарж и Ю Син-чжоу были в палатке. -- Дюпон, -- продолжал секретарь, -- заявил, что не знает русского языка, но он попался на том, что хорошо его знает. Это еще не доказывает, что именно он является диверсантом, но этого достаточно, чтобы ему нельзя было доверять. Сегодня он уедет из лагеря и покинет пределы СССР. Мы знаем, что такая мера вызовет шум и различные обвинения по адресу нашей страны, но поступить иначе не можем. Всякому гостеприимству есть границы. Жизнь и безопасность ученых Каллисто нам дороже! -- Правильно! -- сказал Маттисен. -- А кто второй? -- С другим дело обстоит серьезнее. Именно ради этого я пригласил вас ко мне. Как вы знаете, советское правительство не мешает любому ученому западных стран приехать сюда и лично знакомиться с каллистянами и их звездолетом. Мы не монополизируем корабль. Но, к сожалению, это гостеприимство и добрая воля СССР используются во зло. Под именем одного из известных ученых к нам проник другой человек. Он наклонился вперед и в упор посмотрел на О'Келли. -- Директор Кембриджской обсерватории, -- медленно сказал он, -- профессор Чарльз О'Келли находится в настоящий момент на своей даче в штате Флорида, он даже не собирался ехать в СССР. Американец вскочил с кресла. -- Сядьте! -- повелительно сказал Козловский.-- Сядьте, мистер Невинс! Тяжелый нажим руки. Черепанова заставил мнимого О'Келли опуститься в кресло. -- Игра окончена, мистер Невинс, -- сказал секретарь обкома. -- Мы знаем кто вы такой. Внезапно Маттисен повернулся (он сидел рядом с О'Келли), и его рука мелькнула в воздухе. Звук сильной пощечины раздался в палатке. -- Мерзавец! -- прохрипел швед, побледнев от ярости. Куприянов испуганно схватил его за руки. -- Не надо так волноваться, господин Маттисен, -- улыбнувшись сказал Козловский. -- Он и так получит по заслугам. Швед тяжело дышал. Его широкая грудь бурно вздымалась. Он весь дрожал от гнева. -- Мерзавец! -- повторил он еще раз. -- Вы арестованы, мистер Невинс, -- сказал Черепанов. -- Прошу следовать за мной. О'Келли молча повиновался. На его щеке горело багровое пятно. Он встал, долгим, пристальным взглядом посмотрел на Маттисена и вышел. -- Все обошлось проще, чем я думал, -- сказал Козловский. -- Я ожидал, что он будет упорствовать в своем обмане. Тогда пришлось бы Семену Борисовичу помочь мне разоблачить его. -- Я хорошо знаю Чарльза О'Келли, -- в виде пояснения сказал Штерн. -- Значит, вы с самого его приезда знали, что это не он? -- удивленным тоном спросил Куприянов. -- Да, знал,-- нехотя ответил астроном. -- Все кончилось счастливо, -- сказал Лемарж. -- Вы разрешите послать эту корреспонденцию во Францию? -- Конечно! -- ответил Козловский. -- Для этого я и пригласил вас. -- Но вы уверены, что, кроме этого Невинса, нет других? -- озабоченно спросил профессор Линьелль. -- Нет, пока еще не уверен. -- Разрешите вас поблагодарить, -- вставая и протягивая руку, сказал Маттисен. -- Безопасность корабля и его экипажа -- дело чести ученых всего мира. -- Мы тоже так думаем. -- Козловский крепко пожал руку шведского ученого. -- Для охраны гостей будет сделано все, что в наших силах. Иностранцы вышли. В палатке остались Артемьев, Куприянов, Штерн и Ляо Сен. -- Откуда вы узнали, что его зовут Невинс? -- спросил Куприянов. -- Это было не так трудно, -- ответил Козловский, -- раз явилось подозрение, что он не тот, за кого выдает себя. Между прочим, этот Невинс крупный агент одной иностранной разведки. Они не пожалели его. Игра, по их мнению, стоила свеч. Значительно труднее было установить, что настоящий О'Келли не выезжал из Америки. Но, как видите... Куприянов покачал головой. -- Хитро придумано, -- сказал он. -- Вы считаете, что это хитро? -- Козловский удивленно посмотрел на профессора. -- У меня совсем другое впечатление. Мне кажется, что это не только не хитро, но даже наивно. Они должны были понимать, что из состава экспедиции Академии наук кто-нибудь обязательно знает такого крупного ученого, как Чарльз О'Келли. Этот Невинс шел на верный провал. -- Он очень похож на настоящего О'Келли, -- заметил Штерн. -- Похож, верно! -- Козловский всем телом повернулся к старому академику. -- Если, бы у них было время подготовить его как следует к роли астронома, тогда -- другое дело. Можете ли вы утверждать, что не открыли бы обмана после первого же научного разговора с этим человеком? -- Чем можно объяснить присылку к нам этого Невинса под видом О'Келли? -- спросил секретарь обкома у Артемьева, когда они одни остались в палатке. -- Тут можно предположить разное, -- ответил полковник, -- или они допустили недооценку нашей бдительности, что, между прочим, часто случается, или... Он замолчал и пристально посмотрел куда-то поверх головы собеседника, в угол палатки. -- Или... -- тихо повторил он. Его лицо стало каменно неподвижным. Не в первый раз возникала эта тревожная мысль. Она легко могла оказаться правильной. В Москве разделяли его подозрения. Но, если так, -- борьба не окончена. Она только начинается! Артемьев не чувствовал себя одиноким. За ним незримо стояла мощная сила, всегда готовая прийти на помощь. Он был только на передовом посту, на самом трудном участке этой борьбы, борьбы сил мира и созидания с темными силами реакции и мракобесия. Вокруг звездолета и его экипажа завязывалась смертельная схватка. Артемьева не радовала первая победа; наоборот, легкость победы тревожила его. Он чувствовал за ней тонкий и хитрый замысел опытного врага. Борьба продолжалась. "Я ПРОШУ НИКОГО НЕ ДОПУСКАТЬ" Профессор Аверин уже видел, что химическая наука Земли может многое получить от знакомства с химией Каллисто. Искусство синтеза органических соединений у каллистян было высоко развито. Они умели получать многие питательные вещества синтетическим путем из неорганических соединений. Это открывало перед земной наукой заманчивые пути. Но еще большее значение имело то, что великая тайна фотосинтеза1 растений не была для них тайной. (1 Фотосинтез растений -- процесс, происходящий в листьях растений, когда углекислый газ под действием солнечного света превращается в кислород. По выражению К. А. Тимирязева, "тайна зеленого листа -- одна из величайших тайн на Земле".) На звездолете была прекрасно оборудованная химическая лаборатория, и Аверин целыми днями пропадал в ней. С неистощимым терпением он изучал непонятные ему значки химических формул каллистян, сопоставляя их с аналогичными формулами земной химии, и, шаг за шагом, продвигался вперед. Синьг, который, помимо того, что был врачом, являлся одновременно и высококвалифицированным химиком, с видимым удовольствием помогал ему. Сотни опытов были проделаны обоими учеными, начиная с самых простых; благодаря тому, что они сразу же обменивались соответствующими формулами, изучение "химического языка" шло гораздо успешнее, чем разговорного. Только в редких случаях они бывали вынуждены обращаться за помощью к Широкову. Своеобразный "коллоквиум1" в большинстве случаев давал хорошие результаты, и оба химика с каждым днем все лучше понимали друг друга. Но все же между ними не было и не могло быть полного взаимопонимания, так как наука Каллисто настолько обогнала науку Земли, что для практического использования тех знаний, которые привезли с собой каллистяне, требовалось пройти длинный путь постепенного освоения этих знаний, путь, уже пройденный учеными Каллисто. (1 Коллоквиум (лат.) -- беседа, имеющая целью выяснить познания учащегося.) Это касалось не только химии, но и всех остальных наук. Звездоплаватели привезли с собой огромное количество научных материалов, уверенные в том, что встретят возле Солнца населенную планету. Изучение этих материалов должно было потребовать нескольких лет работы. Перед экспедицией Академии наук СССР и многочисленными иностранными учеными, приехавшими в лагерь, стояла одна задача -- ориентироваться, с помощью каллистян, в их научных материалах и этим создать базу для успешной работы в будущем, когда корабль Каллисто покинет Землю. В "иностранном лагере" собралось много ученых почти всех стран мира. Работать им всем непосредственно на корабле было невозможно. На ученом совете было принято решение, что изучение каллистянских материалов на месте будет проводиться советскими учеными, Матти-сеном и Линьеллем, которые должны были ежедневно докладывать обо всем, что узнают, ученому совету, количество членов которого достигало семидесяти человек. Ляо Сен, свободно владевший многими языками, взял на себя задачу знакомить желающих с каллистянским языком, по мере того, как сам овладевал им. Желающих набралось более тридцати человек, и китайскому лингвисту предстояла нелегкая задача. В обоих лагерях с раннего утра до поздней ночи кипела работа. Штерна и Синяева в особенности заинтересовала оптика звездолета. Системы телескопов были совсем иными, чем на Земле. Насколько можно было понять из объяснений Вьеньяня, оптика каллистян основывалась на амплитудном усилении световых волн, что было совершенно новым принципом, не известным земным оптикам. Внешний вид телескопов также совершенно не был похож на земные инструменты. Не было привычной трубы. Объективы соединялись проводами с каким-то очень сложным прибором, откуда, опять-таки по проводам, изображение передавалось в глазок окуляра. Увеличение этих "телескопов" было во много раз более сильным, чем у самых мощных земных. Занимаясь вопросами оптики, Синяев совершенно случайно наткнулся на чрезвычайно важный и интересный факт; трехцветная теория зрения1 была найдена учеными Каллисто приблизительно двести лет назад (по земному счету), то есть тогда же, когда на Земле эта теория была высказана Ломоносовым. (1 Трехцветная теория зрения впервые была высказана Ломоносовым в 1756 году. Заключается в том, что в сетчатой оболочке глаза имеются три вида воспринимающих аппаратов -- рецепторов, каждый из которых чувствителен к одному из трех основных цветов спектра -- красному, зеленому или синему.) Это показывало, что в некоторых отношениях наука обеих планет, находящихся так далеко друг от друга, шла одним путем и, по крайней мере в прошлом, одновременно делала свои открытия. Сообщение Синяева вызвало оживленную дискуссию по вопросу о том, -- почему же сейчас наука Каллисто так далеко ушла вперед? Что послужило столь мощным толчком к ее развитию? -- Мне кажется несомненным, -- заявил на одном из собраний ученых академик Штерн, -- что на Каллисто не только наука, но и общественное устройство было в прошлом таким же, как на Земле, или очень похожим. Наличие классов и подчинение науки классовым интересам, так же как у нас, тормозило ее развитие. Каллистяне, очевидно, изменили у себя общественный строй, создали условия для свободного творчества, свободного занятия наукой широчайших масс населения планеты. И мы видим результаты освобождения мысли от классовых оков. -- Вы хотите сказать, что на Каллисто полный коммунизм? -- ироническим тоном спросил его один из иностранных ученых. -- Вашими устами глаголет истина, -- ответил Штерн. Инженеры встретили на звездолете еще большие трудности, чем другие ученые. Космический корабль был сплошной технической загадкой. Главнейшей из них, несомненно, являлись двигатели и то "горючее", которое давало им силу. Смирнов и Манаенко пришли к выводу, что принцип работы был реактивным, но первоначальное предположение, что двигатели атомные, по мере знакомства вызывало все большее сомнение. -- Если они атомные, -- говорил профессор Смирнов, -- то атомная техника на Каллксто ушла так далеко вперед, что стала совершенно не похожа на ту, которую мы знаем и можем себе представить. Манаенко и другие инженеры соглашались с этим выводом. В нижней части корабля (той, на которую он приземлился) находилось его "сердце" -- место, где был расположен какой-то очень сложный агрегат, отдаленно напоминающий атомный реактор. Отсюда по специальным трубам (только с натяжкой их можно было назвать "трубами") неведомая "энергия" поступала в каждый из двигателей, воспламенялась и производила взрывы чудовищной силы. Следуя друг за другом со скоростью пятидесяти пяти взрывов в секунду, они создавали страшное давление, толкавшее корабль в сторону, противоположную открытому отверстию дюз. Пуская в ход различные двигатели, равномерно расположенные по всей поверхности звездолета, можно было двигаться по всем направлениям. Как уже было известно, корабль летел с ускорением, то есть с работающими двигателями, почти год при старте и столько же во время торможения. Стенки дюз должны были все это время выдерживать колоссальное давление и огромную температуру. Они были сделаны из того же металла, что и корпус корабля. Это был сплав, по прочности превосходивший все известные на Земле сорта брони. Смирнов и Манаенко легко убедились, что их легкомысленное намерение "отколоть кусочек" было заранее обречено на провал. Не только зубило, которым они намеревались воспользоваться, но и другой любой режущий или колющий инструмент был бессилен против этого металла, обладавшего к тому же абсолютной изотропностью1. (1 Изотропность -- одинаковость свойств тела по любому направлению внутри его). Кроме твердости, в сравнении с которой даже "победит1" показался бы мягким, он отличался еще и исключительной жароупорностью. Температура плавления этого металла при нормальном давлении равнялась одиннадцати тысячам градусов, то есть более чем в три раза превосходила температуру плавления самого жароупорного материала на Земле -- вольфрама. (1 "Победит" -- сплав, не уступающий по твердости алмазу, в состав которого входит вольфрам. Изобретен на московским заводом имени В. Куйбышева.) По мнению Аверина, вольфрам безусловно входил составной частью в этот сплав. Диегонь объяснил, что твердость и упругость металла (на языке Каллисто он назывался "кьясьиньдь") такова, что только самые быстрые из метеоритов, скорость которых превышает сто километров в секунду, способны пробить стенки звездолета, а как было известно каллистянской астрономии, даже вблизи Сириуса метеориты исключительно редко достигают таких скоростей. Каллистяне очень охотно показывали и объясняли все, что интересовало земных ученых. Они совершенно не пытались скрыть какие-нибудь "секреты" и, как могли, помогали понять устройство двигателей и принципы их работы. Даже в помещение "атомного котла" (его называли так потому, что не нашли другого подходящего названия), являвшегося самой ответственной частью звездолета, они свободно допускали всех желающих. Было ли это следствием их уверенности, что агрегат нельзя испортить, или такая возможность даже не приходила им в голову, но они нисколько не боялись и с полным доверием относились к людям. Они не могли не понимать, что выйди из строя "сердце" их корабля -- и они теряют возможность вернуться на родину. И, несмотря на это, не только не препятствовали Смирнову и Манаенко в их желании изучить работу этого "сердца", но даже часто на целые часы оставляли их одних в этом помещении. Эта детская доверчивость, с земной точки зрения граничащая с беспечностью, очень беспокоила полковника Артемьева, и он часто обращался к Козловскому с просьбой ограничить число лиц, посещающих корабль. Секретарь обкома разделял его беспокойство. До сих пор не удалось обнаружить никаких следов пребывания в лагере диверсантов, в существовании которых ни Артемьев, ни Козловский не сомневались. Агентурные сведения, сообщенные им из Москвы, не оставляли сомнения в том, что враг в лагере. Но кто был этим врагом? Этого не удалось выяснить. -- Вы уже достаточно хорошо познакомились с этим самым "котлом", -- сказал Смирнову Козловский, пытливо всматриваясь в лицо профессора. -- Скажите, Александр Александрович, можно вывести его из строя? -- Можно, -- был ответ. Козловский нервным движением потер руки. -- Так зачем же, скажите на милость, они разрешают вам возиться у этого "котла"? -- Они нам верят. Конечно, рассуждая со стороны, они слишком доверчивы, порой кажутся даже наивными. Семен Борисович как-то сказал, что, по его мнению, эти люди привыкли к поведению и морали коммунистического общества. Если это так, то для них должны быть совершенно непонятны такие вещи, как диверсия. -- Зато эти, как вы выражаетесь, "вещи" должны быть хорошо понятны вам. Я очень прошу вас, Александр Александрович, никого не допускать к "котлу".