является для профессора его решение, знал, каким чисто отцовским чувством любил его учитель. Но и ради него Широков не мог отказаться от полета на Каллисто. Он ушел в отведенную ему комнату. До разговора с Куприяновым он не хотел ни с кем больше говорить и никого не хотел видеть. Профессор приехал, как и обещал, в два часа. Должно быть, Штерн или Козловский сразу рассказали ему об утреннем разговоре, потому что не успел Широков, совладев со своим волнением, подойти к двери, как она открылась, и профессор сам вошел к нему. Широков ожидал увидеть расстроенное лицо, услышать упреки в скрытности, но ошибся. Лицо Куприянова было таким же, как всегда. Разговор получился гораздо проще, чем ожидал Широков. Только потом, вспоминая подробности этого разговора и выражение лица Куприянова, Широков понял, что внешнее спокойствие было маской, за которой профессор хотел скрыть свое истинное состояние. Он не сказал ни одного слова упрека, подробно расспросил о планах Широкова и одобрил их. Поговорил даже о том, кого можно поставить на его место в институте. -- Сегодня вечером, -- сказал он под конец, -- я соберу совещание с участием каллистян. Там мы уточним все подробности. Он встал, минуту словно колебался, потом резко повернулся и направился к двери. Уже взявшись за ручку, долгим взглядом посмотрел в глаза Широкову, который медленно шел за ним, и сказал: -- Только мы с вами, Петя, никогда больше не увидимся. И вышел. До самого совещания, которое было назначено в кабинете Штерна на шесть часов вечера, Широков не выходил из своей комнаты. Он преодолел в себе последние сомнения. С этого времени, и до самого старта звездолета он шел вперед к поставленной цели, не оглядываясь. За эти часы он решился окончательно, и ничто больше не могло поколебать его решения. Когда он увидел, что приехал президент Академии, он направился к Штерну. В коридоре он встретился с Синяевым. Молодой астроном уже знал, что у него будет спутник. Широкову показалось, что его лицо, с чисто русскими чертами, немного вздернутым носом и шапкой густых каштановых волос, стало другим. Оно как будто постарело, осунулось, и только глаза оставались, как прежде, оживленными. Чувствовалось, что нелегко далось этому человеку его решение. Широков и Синяев никогда не были дружны и даже мало знали друг друга. Они только месяц назад впервые познакомились, но, встретившись теперь у двери кабинета Штерна, дружески обнялись. На долгие годы они станут больше, чем друзьями. -- До конца! -- сказал Синяев. -- До конца! -- ответил Широков, Они вместе вошли в кабинет. Перешагнув порог, точно по уговору, одновременно оглянулись назад... Позади оставалась прежняя жизнь. Впереди ждала другая -- неизвестная и немного пугающая, но они смело шли ей навстречу. Оба знали -- пути назад уже нет. Но они и не хотели возвращаться назад! Глава четвертая КОЛЛЕКТИВНЫМИ УСИЛИЯМИ Отказ каллистян от помощи западных фирм, их решение вручить свою дальнейшую судьбу Советскому Союзу было воспринято общественным мнением всех стран мира как закономерное и естественное явление. Только немногие газеты и журналы попытались использовать этот отказ для возобновления клеветнической кампании, вновь обвиняя СССР в желании монополизировать космический корабль и даже выражая "опасение", что каллистяне действовали "под нажимом русских" и их решение не было добровольным. В эти дни заголовки газет пестрели противоречащими друг другу высказываниями. "КАЛЛИСТЯНЕ -- ПЛЕННИКИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА!" -- писали враждебно настроенные журналисты. "КАЛЛИСТЯНЕ -- ДРУЗЬЯ СОВЕТСКОГО НАРОДА!" -- отвечали другие, и таких было большинство. "ОТКАЗ КАЛЛИСТЯН ОТ ПОМОЩИ ЗАПАДНЫХ ФИРМ -- ПРОИСКИ СССР!" "ОТКАЗ КАЛЛИСТЯН ОТ ПОМОЩИ ЗАПАДА ВПОЛНЕ ЗАКОНОМЕРЕН! СОВЕТСКИЕ ЛЮДИ СПАСЛИ КАЛЛИСТЯН, И ОНИ ЖЕ СПАСУТ ИХ КОРАБЛЬ". Одна влиятельная английская газета высказала, правда в осторожной форме, сомнение в том, что Широков правильно перевел Диегоню письма западных фирм. На это надо было ответить, и это сделал профессор Маттисен. Подобно Козловскому, он, из научной любознательности, старательно изучал язык Каллисто и мог уже довольно хорошо читать на нем. Говорить он не стремился, так как не мог справиться с трудностями произношения. Прочесть научные книги каллистян -- это было все, что он хотел. По своим убеждениям шведский биолог не был коммунистом, но он очень уважал науку Советского Союза и не принадлежал к числу его врагов. Возмущенный нелепым вымыслом, он поднял голос в защиту правды. По его просьбе, Широков сделал точный перевод наиболее серьезных писем, в том числе письма американского миллиардера. Сличив перевод с подлинником, профессор Маттисен прочел эти письма Диегоню в присутствии многочисленных корреспондентов иностранных газет, проживающих в Москве. -- Я уже сказал свое мнение об этих письмах, -- ответил командир звездолета. -- Свою судьбу мы вручили стране, близкой нам по духу, и не изменим этого решения. Кроме того, как бы ни были мощны частные предприятия, они не могут сделать то, что не под силу целой стране. Маттисен перевел эти слова. Присутствовавший при чтении Бьяининь повторил их на ломаном русском языке, который понимали все корреспонденты. Подробный отчет об этом "опыте" полетел во все концы света. Никаких сомнений в том, что содержание писем известно каллистянам и что их решение является добровольным, больше не оставалось Внимание читателей всех стран переключилось на другой вопрос: удастся ли технике СССР помочь каллистянам, будет ли решена эта необычайно трудная задача? Десятки крупнейших иностранных инженеров обратились к советскому правительству с просьбой разрешить им принять участие в работе. Их предложение было с благодарностью принято. Советские люди последовательно проводили раз принятую линию: космический корабль -- гость не СССР, а всей Земли. На Земле он попал в беду. Дело всего человечества выручить каллистян из этой беды. Лучшие инженерные силы планеты собрались на Уральском металлургическом комбинате, которому была предоставлена честь оказать помощь каллистянам. Ежедневно мир узнавал новости "с поля сражения". "Бой" был тяжелым. Путь к победе преграждали десятки препятствий. Армия ученых, инженеров и рабочих штурмовала их одно за другим. Техническая и конструкторская мысль упорно работала над изысканием нового оружия в этом бою. "Враг" долго не сдавался. "Армия" терпела поражения. Но, отступив перед непреодолимой стеной, снова бросалась на нее с другой стороны. Перед дружным натиском этой интернациональной армии одно за другим падали "укрепления" врага. Этим врагом был металл Каллисто. Его еще не было, но он уже получил название -- "кессинд", от каллистянского слова -- "кьясьиньд". Никто не сомневался, что рано или поздно "кессинд" будет в руках людей. Бой начался с далеких подступов к цели. Первое сражение было дано... за кирпич! "Кессинд" обладал огромной тугоплавкостью. Чтобы получить его в жидком виде, требовалось создать температуру свыше одиннадцати тысяч градусов. Подобных доменных печей не существовало. Больше того. Не существовало кирпича, способного выдержать такой жар. Конструкция самой печи, основанная на совершенно новом принципе, подсказанном каллистянами, была сравнительно быстро разработана. Но из чего строить эту печь? Этот вопрос долгое время казался неразрешимым. Тут уже каллистяне ничем не могли помочь. У них на родине существовал природный материал для постройки высокотемпературных доменных печей, напоминающий внешним видом земной кварц. Но на Земле такого "кварца" не было, а чем его можно заменить, -- не знали. Десятки лабораторий бились над этой задачей. Сотни опытов кончались неудачей. Вставала реальная угроза поражения в самом начале. Весь мир затаил дыхание. Ни одна фирма не осмеливалась больше предлагать свои услуги. Даже газеты, злорадно предсказывавшие неудачу Советского Союза, замолчали. Напряжение борьбы через печать и радио разлилось по всей Земле... Решение пришло неожиданно и совсем не с той стороны, откуда его ждали. 10 октября утром академик Неверов, как всегда, просматривал почту. Президент привык получать письма со всех концов мира. В последнее время поток писем был необычайно велик. Всем хотелось принять хоть какое-нибудь участие в работе. С привычной быстротой президент читал одно письмо за другим, раскладывая их по разным папкам, в зависимости от содержания. Одним из последних ему попалось письмо из Грузии. Оно было написано простым рабочим -- стеклодувом небольшой фабрики стеклянных изделий. По мере чтения брови академика сдвигались вес ближе. Потом он отложил письмо и задумался. -- Да, -- сказал он, наконец, самому себе. -- Это стоит попробовать. Он позвонил. -- Свяжите меня по телефону с президентом Грузинской Академии наук, -- сказал он вошедшему секретарю. Через три дня на Урале в кабинет директора комбината вошел пожилой рабочий. Это был стеклодув Серго Эбралидзе, откомандированный Министерством Грузинской ССР в распоряжение правительственной комиссии по оказанию помощи звездолету Каллисто. Кроме самого директора, в кабинете находились Мьеньонь, Ньяньиньгь, с неотлучно находящимся при них Лежневым, Смирнов, Манаенко и другие инженеры. Письмо, полученное президентом Академии, лежало на столе. Эбралидзе прежде всего подошел к каллистянам, протягивая руку. -- Мечтал вас увидеть, -- сказал он. -- Сбылась мечта. Здравствуйте, товарищи! Лежнев перевел его слова. Каллистянские инженеры, улыбаясь, крепко пожали загорелую руку. За это время они привыкли к земному способу здороваться. -- Приступим к делу, -- сказал директор. Прошел месяц, и в одном из корпусов комбината уже стояла небольшая, необычайного вида "доменная печь". Сквозь ее прозрачные стенки были видны приготовленные к расплавлению части будущего сплава -- "кессинда". Печь была... стеклянной! В этом и состояла идея, предложенная академику Неверову грузинским рабочим. В своем письме он писал: "Кирпич для постройки доменных печей применялся всегда. Но почему нельзя отказаться от этого привычного способа? Металла нужно немного. Его можно получить не в доменной печи, а в стеклянных колбах. Жароупорное стекло давно известно. Им пользуются в лабораториях". Возражение, что стекла, способного выдержать нужную для "кессинда" температуру, не существует, в письме было предусмотрено. "Я потомственный стеклодув, -- писал Эбралидзе. -- Мои дед и отец всю жизнь выдували стекло. Я тоже занимаюсь этим с юных лет. Уже много лет я работаю над рецептом сверхжароупорного стекла. Имею успехи. Хотел в скором времени подарить это стекло Советскому Союзу. Теперь случилось так, что надо торопиться. Стекло нужно каллистянам. Я берусь сварить стекло, которое выдержит температуру в пятнадцать тысяч градусов. Изготовить из него колбы легко". Эбралидзе сдержал слово. Его стекло выдержало все испытания. В специальной лаборатории стеклянную пластинку, изготовленную им, подвергали такому нагреву, которого не могло выдержать никакое другое стекло. Пластинка оставалась целой. Она даже не темнела. Первый бой можно было считать выигранным. От получения металла в колбах отказались. Сконструировать печь было нетрудно. Это была та же конструкция, которую предназначили для постройки печи из будущего кирпича. Ее пришлось только немного переделать применительно к новому материалу. В стеклянные стенки для крепости вплавили вольфрамовый каркас. По расчетам, стекло должно было предохранить вольфрам от расплавления. Вторая задача заключалась в получении равномерного нагрева печи до температуры в одиннадцать с половиной тысяч градусов. Она была решена с помощью сверхвысокого напряжения, для получения которого пришлось изготовить специальный трансформатор. Печь установили на гранитном постаменте. Выпуск "кессинда" должен был произойти автоматически, так как находиться в этот момент возле печи было опасно. Для этого сконструировали и изготовили специальную аппаратуру. К середине ноября все было готово к варке металла. Но дальше начались другие трудности. "Кессинд" был нужен не сам по себе. Из него предстояло сделать сварочный аппарат по чертежам, изготовленным за восемьдесят триллионов километров от Земли. Для обработки металла нужны были станки. Таких станков не было. Никакой резец, даже сделанный из "победита", не смог бы справиться с твердостью "кессинда". Профессор Смирнов нашел выход. По его предложению было решено собрать аппарат из кессиндовых частей, соединяя их болтами, также изготовленными из "кессинда". Части и болты отлить в формах, сделанных из стекла Эбралидзе. Металл выпустить из печи прямо в формы, которые, после того как остынут, могут быть просто разбиты. Несмотря на кажущуюся простоту этого способа, его осуществление потребовало огромных усилий. Не все части можно было соединить болтами. Во многих местах были нужны нарезки. Получить их одной только отливкой, без последующей обработки на станке, казалось невозможным. Нарезка была и на самих болтах, и на гайках к ним. Но искусство советских механиков, токарей и граверов справилось и с этой задачей. Стеклянные формы для всех частей будущего сварочного аппарата были успешно изготовлены. Чтобы расплавленный "кессинд" хорошо заполнил формы, он должен был поступать в них под значительным давлением. Это потребовало устройства сложных механизмов для подачи в печь в нужный момент сжатого воздуха. Когда и это было сделано, еще одно препятствие осталось позади. Но это было опять-таки не все! Аппарат работал по принципу земных автогенных аппаратов. Пламя давал газ "ньеоль". Его состав был до сих пор неизвестен на Земле. Этот газ надо было создать -- синтезировать. Но так же, как элементы, из которых состоял "кессинд", элементы "ньеоля" имелись на Земле и были хорошо известны химикам. Было ли это счастливой случайностью? Нет, это было закономерно. Вся вселенная состоит из ограниченного числа элементов, сведенных великим Менделеевым в его знаменитую таблицу. Все эти элементы в разное время, но были уже найдены на Земле. Других, не имеющих места в таблице Менделеева, в природе не существует. В эти дни у многих возникал вопрос, -- почему же "кессинд" и "ньеоль" не были известны людям до прилета каллистян? На это можно было ответить, что хотя элементов не так много, их сочетаний неисчислимое количество. Возможно, и даже вероятно, что "кессинд" и "ньеоль" были бы, в конце концов, найдены земными учеными и без помощи каллистян. (В этом случае они получили бы только другое название.) Прилет звездоплавателей ускорил появление в технике новых, очень полезных веществ, область применения которых была чрезвычайно обширна. "На Каллисто нет и не может быть создано ничего такого, к чему бы рано или поздно не пришла бы и наша земная научно-техническая мысль, -- писал в эти дни академик Неверов в одной из своих статей. -- Наука и техника обеих планет идет одним и тем же путем, но калли-стяне обогнали нас. Это произошло потому, что на их планете ничто не задерживает мощного расцвета научной мысли. Много фактов, которые мы узнали за это время, говорят о том, что всего триста лет назад наука Каллисто находилась на одном уровне с наукой Земли. Но, когда каллистяне покончили со всеми тормозами науки, создаваемыми капиталистическим обществом -- угнетением, бесправием, отсутствием образования у широких масс населения, -- они пошли вперед столь быстрыми темпами, что далеко обогнали Землю во всех областях знания. Это естественно, и так это и должно быть. До тех пор, пока человечество не станет одной дружной, трудящейся семьей, наука Земли не сможет догнать науку Каллисто. Одиночке, а капитализм всегда создает одиночек, не по силам то, что легко для коллектива. Один в поле не воин. Наука Советского Союза и братских нам стран идет тем же путем, что и наука Каллисто. Но каллистянам не угрожают войны -- это создает им огромное преимущество перед нами". Но наука и техника Земли были все же достаточно мощны, чтобы, получив в свои руки формулу "ньеоля", создать этот газ, как они нашли способ создать "кессинд". Пока строилась "доменная печь", Мьеньонь, Ньяньиньгь, Лежнев и профессор Аверин выехали на химический завод, которому было поручено синтезировать новый газ, названный "неолом". Ньяньиньгь дал формулу "неола", а профессор Аверин "перевел" ее на земной химический язык. Получение "неола" оказалось сравнительно легким делом. После нескольких предварительных опытов он был получен, изготовлен в требуемом количестве и заключен в стальные резервуары. Их пришлось сделать особой прочности, так как "неол" сразу в момент окончания синтеза расширялся с огромной силой. Возникшее затруднение разрешили просто. Синтез газа доводили не до конца, после чего накачивали почти готовый "неол" в резервуар, внутри которого происходила последняя реакция. "Неол" горел не сам по себе. В обычном состоянии он не воспламенялся. Но, соединяясь с чистым озоном, давал ослепительное пламя огромной температуры. Изготовить несколько баллонов чистого озона не составило никакого труда. Через две недели каллистянские инженеры и их спутники вернулись на комбинат. Первая варка "кессинда" была назначена на первое декабря. На это торжество должны были приехать многочисленные гости. Каллистяне, разумеется, все хотели присутствовать. Пока шла борьба за "кессинд", они никуда не выезжали из Москвы. Интерес к жизни Земли заглушала тревога. СНОВА НА КОРАБЛЕ Пятнадцатого января, ровно через пять месяцев после выхода каллистян из шара, на месте бывшего лагеря снова собрались все его прежние обитатели. Не было только Черепанова и его полка. Охрану звездолета несли теперь другие воинские части, расположенные в Золотухино. Глубокий снег покрывал те места, где раньше стояли палатки. Окруженный высокой оградой, сам белый как снег, космический корабль казался еще более фантастическим и неправдоподобным, чем летом. Снежная шапка покрывала его вершину. Рота солдат быстро очистила площадку для вертолета и убрала снег с "крыши" корабля. Участники экспедиции и каллистяне поселились на аэродроме. Предстояло открыть дверь в помещение атомного "котла" и выяснить, в какой степени он был поврежден диверсией. Это был вопрос дальнейшей судьбы звездоплавателей, и неудивительно, что все, кто принимал участие в событиях, связанных с пребыванием корабля на Земле, хотели присутствовать при этом. Среди них был человек, впервые попавший на это историческое место, хотя его имя было тесно связано с несчастьем, постигшим каллистянский звездолет. Это был корреспондент Ю Син-чжоу. Придя в сознание после двадцатисемидневного беспамятства, журналист стал быстро поправляться и через два месяца уже был в Москве, где его радостно встретили не только члены экспедиции, но и каллистяне, знавшие все, что с ним произошло, и ожидавшие его приезда. С опозданием на три месяца корреспондент агенства Синьхуа приступил к своим обязанностям. Доктор Казимбеков не отпустил своего пациента одного и приехал в Москву с ним вместе. Так неожиданно осуществилась его мечта, и доктор не только увидел каллистян, но и его имя вошло в историю прилета космического корабля. Выяснилась любопытная подробность, показывавшая, как обдуманно действовал фальшивый Ю Син-чжоу. Агенство Синьхуа аккуратно получало из лагеря радиограммы своего корреспондента и не могло поэтому даже заподозрить что-нибудь неладное. Серго Эбралидзе тоже был здесь. Нельзя было отказать ему в желании посетить корабль. Если бы не его стекло, то, возможно, пришлось бы прибегнуть к помощи токов высокой частоты, а это привело бы к нежелательному размягчению металла. Каллистяне были очень благодарны грузинскому стеклодуву. Скромный и даже застенчивый, Эбралидзе никогда не думал, что его изобретение произведет такой шум и сделает его имя известным всему миру. "Стекло Эбралидзе" должно было стать известным и на Каллисто, поскольку подобного ему там еще не существовало. Золотая Звезда Героя Социалистического Труда, украсившая его скромный костюм, была для него неожиданно высокой наградой. В назначенный день вертолет доставил всех на вершину шара. Многие в первый раз спустились внутрь космического корабля. Его помещения, своеобразные круглые коридоры и в особенности центральный пост с чудесными экранами вызвали живейший восторг, и корреспонденты без устали щелкали своими аппаратами. В торжественной обстановке, в присутствии всех каллистян, земных ученых и журналистов, Мьеньонь, одетый в асбестовый костюм, с маской на лице направил на стену узкое ослепительно голубое пламя сварочного аппарата. Это было великое торжество техники Советского Союза -- Помните, как мы с вами стояли тогда у этой двери? -- спросил Козловский Смирнова. -- Трудно забыть ту ночь, -- ответил профессор. Низкий гул аппарата смешивался с шипением пламени. Тонкая щель медленно ползла по металлу. Мьеньонь вырезывал небольшое круглое отверстие, достаточное, чтобы протянуть в него руку и включить кнопку механизма двери. Голубые искры непрерывным каскадом вылетали из-под острия. Иссиня-черными фантастическими силуэтами метались по стенам и потолку тени людей. Даже сквозь надетые на всех темно-синие очки невозможно было долго смотреть на нестерпимо яркий огонь. Через пять минут Мьеньоня сменил Ньяньиньгь. Больно глазам смотреть на пламя вольтовой дуги. Его температура доходит до четырех тысяч градусов1. Даже днем голубоватый свет сварочных аппаратов освещает значительное пространство. Ночью мерцающие вспышки электросварки видны за несколько километров. А здесь, в небольшом помещении, среди отражающих свет металлических стен, горело пламя, раскаленное до одиннадцати тысяч градусов. ( 1 Заставляя вольтову дугу гореть в закрытом сосуде под высоким давлением (до 22атм), можно повысить температуру примерно до 6 000 градусов.) Но никто не хотел уходить, и только по настойчивому требованию Синьга, которого поддержал Куприянов, все, кроме двух каллистянских инженеров, перешли в помещение центрального поста, где и ожидали конца работы. -- Почему винтовая лестница, ведущая к "котлу", сделана постоянной? -- спросил Смирнова один из корреспондентов. -- Ведь при полете, когда на корабле отсутствует вес, пользоваться ею очень неудобно. -- Потому что ею пользуются только во время работы двигателей, -- ответил профессор. -- В это время на корабле обычные условия тяжести. Когда корабль летит по инерции, эта лестница не нужна. Двигатели не работают -- и внизу нечего делать. На центральном посту царило сдержанное волнение. Разговоры возникали и обрывались на середине. Мысли всех были внизу, где гудел аппарат и острое пламя резало стену. Ни единого звука не доносилось оттуда. Работа продолжалась тридцать две минуты, но для тех, кто был наверху, она тянулась бесконечно. Широков говорил потом, что он был убежден, что прошло не меньше трех часов. Через два часа, ровно в полдень наступил самый ответственный, самый волнующий момент всей операции. Перед дверью снова собрались все находившиеся на звездолете. Было уже известно, что расчет Мьеньоня был правилен. Отверстие было вырезано там, где и требовалось. Разомкнутая диверсантом цепь механизма двери была опять замкнута. Диегонь нажал кнопку. Как всегда, беззвучно открылась так долго запертая дверь, скрывавшая за собой судьбу космическое корабля. Три месяца огромных усилий, напряженной мысли и настойчивого труда было вложено в эту победу. Победу ли? Или только первый успех в ряду долгих устий, которые придется приложить, если "котел" -- сердце корабля -- поврежден серьезно? Дверь открыта. Может быть, именно на то, что технике Советского Союза будет не по ситам одолеть крепость металла Каллисто, рассчитывал диверсант, закрывая обе двери в помещение "котла"? -- Если так, то это был его второй просчет, -- сказал Штерн -- И даже третий, -- ответил профессор Смирнов. -- В отравлении каллистян он тоже просчитался. Дверь открыта, но никто не двинулся с места. Только Диегонь, Мьеньонь и Смирнов вошли внутрь. Остальные остались ждать в коридоре. Медленно шли минуты. Никто не проронил ни слова. Каллистяне стояли тесной кучкой, и на их черных лицах нельзя было прочесть мыслей. Трудно придумать более страшный вопрос, чем тот, который решался для них сейчас. Возвращение на любимую родину или вечное пребывание на чужой для них Земле. Синяев обнял за плечи Вьеньяня и с трудом удержи вал нервную дрожь. Томительную тишину прервал голос Широкова. -- Все равно! -- сказал он по-каллистянски. -- Если механизм испорчен, мы построим новый. Звездолет будет на Каллисто! Стоявший рядом Синьг медленно провел рукой по его лбу, не спуская глаз с двери. Когда, наконец, в ней появился Диегонь, все взгляды устремились на него. Будь он человеком Земли, выражение его лица сразу бы дало понятный всем ответ. -- Передайте товарищу Козловскому нашу бесконечную благодарность, -- сказал он. -- Я только выполнил свой долг, -- ответил секретарь обкома, раньше чем Широков успел перевести слова командира звездолета. И хотя обе фразы были произнесены по-каллистянски, шумный вздох облегчения вырвался у всех. Агрегат атомного "котла" оказался неповрежденным. Диверсант успел только снять часть верхнего кожуха машины. Не только каллистяне, но и профессор Смирнов сразу увидел, что хотел сделать "Ю Син-чжоу", куда он пытался добраться. Враг рассчитал верно. Если бы тогда, в ночь диверсии, Козловский помедлил еще минут двадцать, агрегат -- сердце корабля -- был бы непоправимо испорчен. -- Теперь совершенно очевидно, что негодяй был инженером, -- сказал Смирнов, выйдя за Диегонем в коридор. -- Еще немного -- и конец! -- И что бы было в этом случае? -- спросил Куприянов. -- Тогда пришлось бы строить весь агрегат заново, -- ответил профессор. Куприянов не решился спросить, осуществимо ли это. Обожженный до неузнаваемости труп диверсанта лежал у самой машины. Кто был этот человек? Что побудило его пожертвовать своей жизнью? Все усилия выяснить его настоящее имя остались безрезультатными. Простой деревянный гроб был заранее приготовлен. -- Заройте его подальше от корабля, -- сказал Козловский -- Может быть, на кладбище?.. -- нерешительно сказал Куприянов. -- Может быть, поставить еще и памятник? -- жестким тоном ответил секретарь обкома. --Собаке -- собачья смерть! Придется произвести дезинфекцию помещения, -- по-каллистянски сказал он, обращаясь к Синьгу. За пять месяцев Козловский сделал большие успехи в языке Каллисто. Спокойно и радостно прошел день на корабле. Гнетущая тревога и волнение, четыре месяца не дававшие покоя каллистянам и людям, наконец, покинули их. Сразу были поставлены на место снятые части машины. Последствия диверсии были полностью ликвидированы. Корабль был готов в любую минуту отправиться в обратный путь к далекому Рельосу. Это каллистянское название начало уже проникать и в земную астрономию. Все чаще и чаще в статьях, книгах и выступлениях астрономов, очень популярных теперь, древнее название "Сириус" заменялось словом -- "Рельос". Блестящая звезда имела большее право на это название, данное ей теми, кто, как люди от Солнца, получили от нее жизнь. -- Ваше Солнце называется у нас "Мьеньи", -- сказал Вьеньянь Штерну. -- Когда мы вернемся на Каллисто, наши астрономы будут называть вашу звезду ее настоящим именем. И, почти закрыв узкую щель своих необычайно длинных глаз, задумчиво повторил: -- Сьольньцье! ПО ЗЕМЛЕ Судьба корабля перестала волновать каллистян. На следующий день все, кроме трех человек, улетели обратно в Москву. Мьеньонь решил остаться, чтобы опробовать работу всех двигателей, а некоторые из них перебрать и удалить образовавшийся нагар. Он предложил профессору Смирнову составить ему компанию, и тот, конечно, с радостью согласился на это. Двигатели звездолета чрезвычайно интересовали его, а то, что Мьеньонь собирался пускать их в ход, только усиливало этот интерес. Упустить такой счастливый случай Александр Александрович никак не мог -- Но как вы будете разговаривать друг с другом? -- спросил его Широков. -- Анатолий Владимирович согласился остаться с нами, -- ответил Смирнов Лежнев действительно вызвался остаться на корабле. Причину нетрудно было понять. Он знал, что каллистяне отправятся в путешествия и что их должны будут сопровождать переводчики. Перспектива длительных переездов и связанной с ними беспокойной жизни не привлекала толстяка, привыкшего к кабинетной работе. Он с радостью ухватился за предоставившуюся ему возможность находиться на одном месте. На звездолете был привычный ему комфорт и полная возможность в свободное время продолжать работу по изучению источников тибетского языка, которой он занимался до прилета каллистян. Он был очень доволен таким поворотом событий. -- Соединять приятное с полезным, -- что может быть лучше? -- говорил он -- Жену не забудьте выписать, -- пошутил Степаненко. Профессор Смирнов предложил, чтобы за все время их пребывания на корабле он и Лежнев питались только каллистянскими продуктами. -- Это будет проверкой, насколько их пища пригодна для земного человека, -- сказал он. -- Петр Аркадьевич и Георгий Николаевич будут спокойнее после этой репетиции. Лежнев согласился с его предложением. --Если мы заболеем, -- сказал он, -- это не страшно. Хуже будет, если заболеют в пути Широков и Синяев. Предложение Смирнова было принято. По мнению крупнейших специалистов по вопросам питания, продукты каллистян не могли причинить вреда людям. К ним нужно было только привыкнуть. По все же предварительная проверка, предложенная Смирновым, была не лишней. Имелась, конечно, полная возможность снабдить улетающих на Каллисто земных ученых запасом пищи на все двадцать пять лет, но они сами решительно отказались от этого. -- На Каллисто, -- говорит Широков, -- это свяжет нас. Мы пробудем там три года. За это время мы должны осмотреть всю планету. Таскать с собой запасы пищи более чем неудобно. Лучше всего, если мы будем жить одной жизнью с населением. -- Посмотрите на каллистян, -- добавлял Синяев. -- Они не путешествуют по всей Земле, а сколько хлопот доставляет им вопрос питания! Синьг поддерживал желание молодых ученых. -- Если бы мы, -- говорил он, -- намеривались провести на Земле большой срок, то обязательно перешли бы на ваши продукты. Перед отъездом Козловский поговорил с Мьеньонем. -- Не допускайте на корабль ни одного человека, -- сказал он, -- если с ним не будет профессора Куприянова или меня. Если кто-нибудь явится, передайте его дежурному офицеру. Не забывайте случая с "Ю Син-чжоу". -- О нет! -- ответил Мьеньонь -- Не забудем. Было решено, что звездоплаватели пробудут на Земле до мая. За это время они могли ознакомиться с жизнью Советского Союза и других стран. Москва им была уже хорошо знакома. Два с половиной месяца они прожили в ней и осмотрели все, что могло вызвать их интерес. Театры, музеи, картинные галереи, научные институты и учебные заведения -- все было ими осмотрено. Но, пожалуй, больше всего гостей заинтересовал московский зоологический парк. Они посещали его несколько дней подряд с огромным и вполне понятным интересом, рассматривая никогда не виданных животных. Перед первым посещением Куприянов предложил сообщить дирекции парка о визите каллистян, чтобы в это время туда не допускали других посетителей. -- В парке всегда много детей, -- сказал он. -- Они не оставят вас в покое. Широков перевел. -- Наши дети очень любопытны, -- добавил он. -- Дети всегда любопытны, -- ответил Синьг. -- Это их естественное свойство. Не лишайте удовольствия ваших детей. Пусть все будет, как всегда. Мы будем смотреть на животных, а дети -- на нас. Каллистяне по-прежнему ходили в своих серых комбинезонах, но надевали под них земное шерстяное белье. На ногах у них были белые "бурки", на головах -- теплые меховые шапки. В этом комбинированном, каллистянско-земном костюме они были похожи на летчиков. Отправляясь в зоопарк, они надели под свои красные воротники пионерские галстуки, подаренные им во время посещения Московского Дворца пионеров. Весть о приезде каллистян молниеносно распространилась по всему парку. Со всех сторон к ним устремились сотни ребят. В несколько минут гости оказались в плотной толпе и были вынуждены остановиться. Синьг обратился к детям с маленькой речью. -- Мы приехали сюда, -- закончил он, -- чтобы познакомиться с животными Земли. У нас, на Каллисто, таких нет. Покажите нам ваших зверей. Едва Широков успел перевести эти слова, как все каллистяне оказались оторванными друг от друга и разведенными в разные стороны. Каждого окружало не менее сорока детей и большое количество взрослых, оказавшихся в данном случае не менее любопытными. Куприянов, Широков, Лебедев и Ляо Сен, приехавшие с гостями, остались одни. -- Что же теперь делать? -- сказал Широков. -- Мы с товарищем Ляо Сеном не можем разорваться. -- Обойдутся и без вас, -- смеясь ответил Лебедев. День был ясный и солнечный. Большинство животных находилось в летних вольерах. Всюду виднелись кучки ребят, и среди них -- высокие фигуры каллистян. Насколько можно было судить на расстоянии, между ними было полное взаимопонимание. Маленькие москвичи, по-видимому, прекрасно обходились без переводчиков и с жаром, перебивая друг друга, рассказывали гостям, что представляет собой то или иное животное. Каллистяне внимательно слушали своих гидов и, казалось, понимали. Их черные лица выражали полное удовлетворение. За месяцы пребывания на Земле каллистяне научились кое-как понимать русский язык, но, за исключением Бьяининя, не могли говорить на нем. Широков подошел к Вьеньяню, которого в это время не столько словами, сколько жестами, уговаривали прокатиться на тележке, запряженной осликом, и спросил, не нужны ли его услуги. -- О нет!-- улыбаясь ответил астроном.-- Мы хорошо понимаем друг друга. К восторгу ребят, он несколько раз прокатился, держа на руках по пяти, шести детей. Те, кому не пришлось кататься с ним, остро завидовали счастливцам. Примеру Вьеньяня последовали другие каллистяне. К месту, где происходило катанье, невозможно было протолкаться. Казалось, что здесь собрались все посетители зоопарка. Куприянов осведомился у кассирши, уплачено ли за катанье. -- Что вы! -- удивилась та. -- Это же каллистяне! Они наши гости. Профессор засмеялся и уплатил, сколько требовалось. Это был далеко не первый случай, когда звездоплаватели вели себя, с земной точки зрения, крайне "бесцеремонно". Несколько дней назад, во время осмотра ГУМа, один из них взял с прилавка понравившуюся ему вещь, спокойно положил ее в карман и направился дальше. Хотя денежная система на Земле была им уже знакома, они часто забывали о ней и вели себя "по-каллистянски", то есть не думая о том, что за все надо платить. Было интересно наблюдать, как продавец отнесся к этому "похищению" вполне спокойно и даже не подумал протестовать. В зоопарке пробыли до позднего вечера. То же самое повторилось и в следующие дни. Как уже говорилось, каллистяне не выезжали из Москвы до тех пор, пока не успокоились за судьбу своего корабля. Теперь они решили познакомиться с другими городами и попутешествовать по Земле. Так как время было весьма ограничено, гости разбились на две партии. Одну должны были сопровождать Козловский, Лебедев и Широков, другую -- Куприянов, Степаненко и Ляо Сен. Охрана звездоплавателей осуществлялась непрерывно, но они сами не замечали этого. Всюду за ними незримо следовали внимательные глаза. Синяев, Штерн, Манаенко и профессор Аверин остались в Москве. Молодой астроном хотел провести время до старта со своей семьей, а его старшим товарищам было трудно сопровождать гостей в длительной поездке. Двадцатого января с Ленинградского и Курского вокзалов каллистяне покинули столицу. Тысячи москвичей провожали их. На паровозах были лучшие машинисты, завоевавшие в соревновании право везти гостей. Поезда отошли под звуки каллистянского гимна, впервые раздавшегося на Земле в день пятнадцатого августа. За время пребывания в лагере он был записан на пленку. Штерн провожал группу, направляющуюся в Ленинград. -- Возвращайтесь скорее! -- сказал он на прощанье. В последнюю минуту он обнял Диегоня и сказал по-каллистянски: -- Передайте привет Каллисто от меня лично. -- Мы же еще увидимся, -- удивился каллистянин. Неизвестно, понял ли старый астроном эти слова, или нет, но он ничего не ответил, а только молча провел пальцами по лбу Диегоня. Профессор Маттисен и профессор Линьелль простились с каллистянами за несколько дней до их отъезда. Оба уехали на родину, где их ждали неотложные дела. Прощание было очень сердечным. -- Мы обязательно вернемся проводить вас, -- говорили они. Кроме участников бывшей экспедиции, обе группы каллистян сопровождали кинооператоры и корреспонденты газет. По плану каллистяне должны были вернуться в Москву 29 апреля, чтобы принять участие в праздновании Первого мая. Десятого они намечали старт в обратный путь. Но неожиданное событие нарушило этот план, и обе группы возвратились значительно раньше. "СЕГОДНЯ, В ШЕСТЬ ЧАСОВ УТРА..." Десятки городов, промышленных предприятий и крупных колхозов видели у себя гостей Земли. Они побывали во всех концах Европейской части СССР, внимательно всматриваясь в жизнь, труд и повседневный быт советских людей. Заводы, фабрики, дворцы культуры, театры, кино и детские учреждения -- все вызывало в них неподдельный интерес. С помощью Широкова и Ляо Сена они часто вступали в длительные разговоры с рабочими на заводах, служащими в учреждениях, артистами в театрах и просто с первыми попавшимися прохожими на улицах. Их вопросы касались всех сторон жизни: работы, семейных отношений, планов на будущее. Всюду, куда бы они ни приезжали, им устраивали торжественную встречу. Вагоны, которые перецеплялись от одного поезда к другому, были полны подарков, поднесенных каллистянам. Хотя в каждом вагоне ехало не более двадцати человек, в них скоро стало трудно повернуться. -- Все это мы увезем с собой на Каллисто, -- говорили каллистяне. -- Не только это, -- смеялись их спутники. -- Мы нагрузим ваш звездолет до отказа. Каллистяне откровенно высказывали свое впечатление от всего виденного. Многое им не нравилось. -- Ваши большие города слишком пыльны, и в них мало зелени. Зачем вы строите заводы в черте города? Не лучше ли удалить их на значительное расстояние? -- говорили они. -- Мы понимаем, что это вызвано тем, что рабочие должны жить рядом с заводом, на котором они работают, но вам надо больше автоматизировать производство и дать людям возможность быстро и удобно перемещаться на большие расстояния. -- Детские учреждения у вас хорошо поставлены, -- говорили они в другой раз, -- но их надо строить за городом и лучше всего на морском берегу. Их высказывания были справедливы, но непонимание ими условий жизни на Земле, вызванных недостаточным еще развитием техники, сказывалось на каждом шагу. Нельзя сказать, что каллистяне были не способны понять этих условий. У них самих не т