то вроде бы соответствовало. - Ничего, - утешил его Борич. - Истина от повторения не тускнеет, это очень давно сказано. - И еще... - проговорил Зурилов как-то нерешительно. - Не стесняйтесь, говорите все, что приходит в голову, - поощрил его я. - Понимаете... Если можно, я хотел бы задержаться здесь подольше. Я не совсем понял его и поднял брови. - Не хочу просыпаться, - объяснил он. - Там, наяву. Пока еще не хочу. Там я чувствую себя очень плохо. Там я тяжело болен, это неприятно, знаете ли. И непривычно. А здесь... И он согнул обе руки, напрягая бицепсы, и выразительно потряс кулаками. - ...здесь я словно вернулся в молодость... Я кивнул. Это ощущение было знакомо каждому из нас. - Ничего, - утешил его Борич. - Мы будем вас придерживать, насколько это окажется в наших силах. Я уже говорил вам, что вы очень пригодитесь в нашем деле. Но кстати: вы рассказали нам еще не все. - По-моему... - Вы забыли сказать - что именно он пел. - А-а... Да, совершенно верно. Арию. "Вспоминая Эвридику...". Глюк, "Орфей в аду", по-моему. - Ну как? - спросил меня Борич. - М-да, - сказал я. - По принципу: на безрыбье и рак - рыба. Хорошо, допустим. Допустим, он действительно здесь. Каким способом мы его обнаружим - или он нас? В этом лабиринте, да еще и в темноте... - А вот для этого, - произнес Борич назидательно, - у нас есть первоклассный - в данных условиях - следопыт. И он театральным жестом указал на Зурилова. Я только усмехнулся. - Да-да, - согласился директор несколько смущенно. - Видите ли, у меня сейчас прекрасная настройка на его подсознание. Это совершенно естественно: ведь тема, которую разрабатывает мой институт, - наша с ним общая, мы целый день работали вместе и думали, и чувствовали совершенно синхронно и синфазно, по сути дела, дублировали друг друга. Конечно, если бы он, проснувшись, занялся другими делами, а я - своими другими, эта настройка пропала бы. Но ни он, ни я - так получилось - не смогли перенастроиться, поскольку очень быстро лишились... ну, вы понимаете. Так что сейчас у нас очень хороший контакт - на интуитивно-подсознательном уровне. - И вы его ощущаете? - Слабо, но все же четко. Уверен - он неподалеку. - А если мы пойдем на поиски и будем приближаться к нему или удаляться - как поведет себя сигнал? - Как любой сигнал: будет усиливаться или ослабевать. - А как насчет направления? - Ну вы же понимаете: подсознание - не рамочная антенна и не локатор. Но поведение сигнала и здесь поможет. - Все ясно? - спросил меня Борич. - В таком случае - шагом марш. Направление - на Груздя. И еще одно. Гляньте-ка на берег, только не очень высовывайтесь. Видите? Мы выглянули, но не сразу поняли, что имел в виду Борич. - Ящик, ящик, - подсказывал он нетерпеливо. - Тот, который мы помогли доставить до места. Это и в самом деле представляло, наверное, интерес. Тени успели вскрыть тару, которая тут же стала таять, как до конца испарился уже привезший нас сюда корабль. Прибывшего в упаковке царя теперь водружали на какое-то подобие паланкина. Вероятно, монарх этот успел наделать всяких дел, уже пребывая в Пространстве Сна; иначе зачем его стали бы переправлять в Аид? - Любопытно, как бытовая деталь, - сказал я. - Или ты увидел в этом что-то другое? - Думаю, что его сейчас понесут куда-то в центр местного значения, - сказал он. - Царям даже в таких условиях воздается почет. - Ну и что? Мы же не из правящей династии. - Подозреваю, - сказал Борич, - что направление движения - наше и их - совпадет, хотя бы на некоторое время. - Почему? - Хотя бы потому, что где центр - там и охрана посолиднее. И наверняка существуют какие-то средства защиты. Если это подтвердится - может быть, мы сойдем за свиту и проскочим без забот. А? Я усомнился: слишком уж мы не походили на тени. Но возражать не стал: Борич достаточно часто оказывался прав. Сказывался его богатый опыт. - Ладно, пошагали, - согласился я. - Не забудем только изобразить приличествующую случаю скорбь. И мы двинулись в путь. Мы сделали все возможное, чтобы нас можно было принять за тени; однако получалось это не очень-то хорошо, в особенности у Зурилова, который никак не мог точно воспроизвести подсказанную нами формулу. Правда, это и на самом деле не очень легко, поскольку произносится она на языке, фонетика которого нам совершенно чужда, а сам язык исчез с лица Земли так давно, что никаких следов его не сохранилось. Впрочем, я вообще не уверен, что это земной язык. Тем не менее, замешавшись в приветственно-траурную процессию, некоторое время - и расстояние - нам удалось пройти без помех. Зурилов постоянно вертел головой, уточняя, наверное, курс на Груздя, но мы, похоже, шли без отклонений. До поры, до времени. Неприятности начались, когда засеянное каменьями поле кончилось и открылась широченная равнина, покрытая низким туманом, над которым были видны лишь наши верхние половины, что же касается теней, то они и вовсе сливались с ним. Какое-то время нам казалось, что мы по-прежнему следуем за процессией - пока Зурилов не пробормотал: - По-моему, мы остались одни - они то ли свернули, то ли еще что-нибудь... Мы остановились и стали вглядываться в серую муть. Было очень трудно различить в ней вообще что-либо, потому что туман не был однородным, местами становился почти прозрачным, местами сгущался, и такое сгущение вполне можно было принять за тень - но в следующий миг сгущение рассасывалось, и становилось ясно, что это не фигура вовсе, а просто так. - Хрен с ними, - проговорил Борич. - Как сигнал? - Очень хорошо, - заверил Зурилов. - Тогда веди прямо по волне. Все равно тут никого не видно. Авось пройдем. Но через секунду-другую оказалось, что "не видно" вовсе не значит, что тут и на самом деле никого нет. Сперва возник голос. В глухой тишине он показался особенно громким и грозным, так что мы невольно вздрогнули. - Остановитесь! Во имя вашей безопасности - остановитесь! Голос шел ниоткуда - и, казалось, со всех сторон сразу. Мы, переглянувшись, лишь ускорили шаг. Опыт подсказывал, что попасть в движущуюся цель всегда труднее, чем в неподвижную. - Стойте! Это последнее предупреждение! И, как бы в подтверждение сказанного, в каком-нибудь десятке метров от нас ударила молния. Мощная и аккуратная, без ветвей и отростков - прямая, как стрела. Это явно говорило об ее искусственном характере. Кажется, владелец голоса был не из болтунов. - Стоп! - скомандовал я, принимая игру на себя. Мы остановились. - Ну, что теперь? - крикнул я в пространство, стараясь, чтобы мой голос звучал как Можно нахальнее. - Ваши усилия напрасны, - послышался ответ. - Дальше вам не пройти. Но мы не хотим уничтожить вас. Поворачивайте назад и идите к воде. Там мы дадим вам возможность вернуться в светлый мир. - Черта с два они дадут, - пробормотал Борич негромко. Я был с ним совершенно согласен. - Мы согласны уйти, - возгласил я в ответ. - Но только вместе с Груздем. Пусть он подойдет к нам - и мы сразу же двинемся к берегу. После секундной паузы со всех сторон донеслось: - Я не знаю, о чем вы говорите. Не знаю никого с таким именем. Мое предложение останется в силе еще две минуты. Потом мы вас истребим. - Мы обдумаем ваше предложение! - крикнул я. И повернулся к Боричу: - Это не тени. Тени безгласны. - Согласен. Но здесь не может быть никакого оружия: Аид прочно заблокирован от него. - Не совсем так. Молнии - как все прочее, что не является только оружием, - здесь действуют. Пример налицо. - Можем ли мы получить что-то подобное? - Попробуй найти формулу. - Что просить? Я думал лишь мгновение: - Генератор инфразвука. Походный. Это не оружие. - Н-не знаю... - сомневаясь, пробормотал он. - И потом - как ввести его в формулу? Там нет таких терминов... - Проси тихий звук страха. Это ты можешь перевести на - на что там нужно переводить? - Словно ты сам не знаешь. Нормальная латынь. - Даю... если только пробью блок. - Они же пробили! - Может быть, вместе? - Верно. Давай. Мы стали спиной друг к другу, прижались, взялись за руки. Зурилову я скомандовал: - Сядь. Спрячься в туман. Ну! Он скрылся. Борич шепотом произнес формулу - чтобы я усвоил. - Готов? - Да, - ответил я. - Обратный счет, начинаем в ноль. Три, два, один... Формула прозвучала. Мы вложили в призыв-все силы, какие еще у нас оставались. Но мы потратили их не зря. В следующее мгновение я ощутил в руке знакомую рукоять. - Есть! А еще через миг прозвучало: - Две минуты истекли! Вы подписали свой приговор! И снова ударила молния - на этот раз ближе. Где-то под ногами испуганно пискнул Зурилов: - Меня, кажется, тряхнуло! - Заткни уши пальцами! - велел я в ответ. И нажал на стартовую кнопку генератора. Если я и рисковал, то только самим собой: излучение могло ввести в состояние ужаса и меня. Правда, сзади генератор был достаточно надежно экранирован. Я медленно повел диффузором, поворачиваясь на левой пятке и описывая прибором окружность. В первые секунды казалось, что ничего не происходит. Но я знал, что эффект проявляется не сразу. Борич тоже присел в туман и заткнул уши, чтобы волновой луч не задел его. Откуда-то - кажется, по-прежнему со всех сторон - донесся негромкий стон. Вернее, стоны - разной высоты и тембра. Мне даже показалось, что один из голосов принадлежал женщине. Но во мне не проснулось никаких угрызений совести: сейчас все, кто окружал нас, были врагами. Да и - после жертвоприношения детей, которое продемонстрировал мне Инка-Дремин, мои понятия о жестокости сильно изменились. Я повернул большим пальцем регулятор излучаемой мощности. Стоны не только повторились в усиленном варианте; они к тому же локализовались. Теперь было ясно, откуда они доносятся. И я направил диффузор туда, крикнув своим: - Вставайте! Держитесь за мной. Идем на прорыв! И мы пошли, почти побежали, катя перед собой вал неслышного, но внушающего страх, а порой и убивающего инфразвука. Впереди слышался уже не стон, но исступленный крик. - Остров! - крикнул Борич. - Осторожнее! - Мне их не жаль, - ответил я на бегу. - Груздь! А если он там, с ними? Ты же не хочешь убить его! Я убавил мощность. Кто бы там ни был, сколько бы их ни таилось в тумане - все они наверняка были уже выведены из строя. Мы чуть не налетели на них: они скрывались в слое тумана. Нас вовремя остановил совсем уже тихий стон изнеможения, раздавшийся едва ли не под нашими ногами. Их было шестеро, все - без сознания. - Разгони туман хоть немного, - попросил я. Борич произнес формулу. Их стало видно. Я занялся осмотром. Прежде остальных - женщина; она и вправду тут оказалась, уж не знаю - зачем. Женщина была молода и красива, и смотреть на нее доставляло удовольствие. Только смотреть: помочь ей сейчас я ничем не мог, да и, наверное, не имел права: она была из числа врагов. Я отвел глаза от ее лица, лишь увидев боковым зрением, как Зурилов, всмотревшись, вдруг кинулся к одному из лежавших. Прижал его голову к груди: - Профессор! Профессор! Повернулся к нам. На лице его был восторг. Глаза влажно блестели. Похоже, он переживал минуту счастья. - Мы нашли его! Нашли! Да вы понимаете?! Это и в самом деле был Груздь. Хотя он не очень походил на свои фотографии - там он был чисто выбритым, в смокинге, кожаной куртке, деловом костюме или лабораторном халате. Но и любой из нас вряд ли был бы узнан сейчас даже близкими знакомыми. - Да, - согласился я. - Вроде бы он. Попытайтесь привести его в чувство. А я займусь прочими. Если они всерьез отключатся, то автоматически ускользнут неизвестно куда. Из остальных четверых трое оказались постоянными обитателями Пространства Сна. И лишь один был, как мы - из Производного Мира. К сожалению, на нем не было никаких признаков, по которым можно было бы установить - из какой он страны, из какого Бюро. Рисунок на левом предплечье был - все то же наше изогнутое дерево, - но без инициалов или номеров. "Ну, все, - сказал я, хотя и не вполне удовлетворенно. - Дело сделано. Суп сварен". И позволил себе немного расслабиться. Это было преждевременно. В следующий миг начал медленно исчезать Зурилов. Так исчезает снивец, когда начинает просыпаться в Производном Мире, когда возвращается в явь. Меня это, впрочем, не обеспокоило: дело свое он сделал. Груздь был с нами, и оставалось лишь решить - как выйти самим и вывести его отсюда. Ближайшее будущее показало, что я ошибался. Потому что Груздь открыл глаза. Он пришел в себя. И его не стало. Он исчез. Но не так, как Зурилов: не как человек, просыпающийся наяву. Будь это так, я и Борич вздохнули бы с великим облегчением. Он исчез сразу - так, как меняют микроконтинуум люди, перемещающиеся в Пространстве Сна. То ли испугался нас, приняв за врагов. То ли правильно понял, кто мы и зачем, и не захотел оставаться с нами. Не захотел возвратиться в Производный Мир. Я словно оцепенел: таких неудач у меня еще не бывало. И не заметил вовремя, что туман начал стремительно рассеиваться и в одной стороне горизонт стал все сильнее наливаться оранжевым светом. Борич увидел и оценил это первым. - Новая плоскость! - крикнул он, дернув меня за рукав. - Идет на нас! Это было очередное взаимопроникновение нашего континуума в другой, или другого в наш - все едино. На нас надвигалась линия, разделяющая и соединяющая разные миры, как всякая граница. Линия - катализатор чудес и катастроф. - Берегись! Он заколебался и начал превращаться во что-то; я даже не успел разобрать - в какое существо. Уже откуда-то издалека до меня донеслось: - Ищи меня в Париже!.. В следующий миг я остался один. Но ненадолго. Подхватило и меня... Завертело, понесло, превращая не знаю во что. Только не в того, кем я был до сих пор. СХВАТКА Очень соленая вода окружала меня, словно я стал вдруг огурцом, предназначенным для закуски под стопку водки. Вода лилась в рот, заставляя ощутить собственную тяжесть, и одновременно выталкивала, не позволяя пойти ко дну. Отфыркиваясь, я всплыл, работая передними и задними ластами скорее инстинктивно, чем намеренно. Поднял голову на длинной-предлинной гибкой шее. Разинув донельзя зубастый рот, откусил здоровенный кусок воздуха. Он оказался вкусным, душистым и теплым. Удовлетворенный, я стал поводить головой над поверхностью воды, чтобы увидеть и схватить рыбу: мне хотелось есть. Я увидел ее уже через несколько секунд. Шея плавным движением вывела голову на нужную позицию - и, резко разогнувшись, метнула ее в воду, словно это был камень. Мои челюсти сомкнулись, удерживая отчаянно бившуюся в зубах рыбу. Я не знал ее названия - плезиозаврам это ни к чему, - зато хорошо помнил, какова она на вкус. Движением шеи я подбросил ее в воздух и поймал - чтобы сразу проглотить. Это удалось. Но, глотая, я заметил неглубоко в воде еще одну тень. Она была намного больше рыбы и плыла быстрее. Инстинкт подсказал мне, что это - враг. Опасный. Смертельный враг, находившийся сейчас в значительно более выгодной позиции. То был ихтиозавр - ящер, как я, но обликом уподобившийся рыбе. Он мог не переводить дыхания дольше, чем я, и поэтому его возможности под водой - то есть там, где находилось мое тело, не защищенное никакой броней, - были намного больше моих. Я мог атаковать его лишь сверху, из воздуха; но при этом мое самое уязвимое место - шея - становилось удобной мишенью для нападения. Тут самое важное для меня было - не промахнуться, нанести удар в самое слабое его место - в тонкую часть тела, туда, где начинался хвост, похожий на рыбий, не такой, как у меня: длинный, хорошо приспособленный к тому, чтобы резко менять направление движения. Я должен был схватить его с первого раза, потому что на второй удар у меня могло не хватить времени. Сейчас шея моя и верхняя часть тела находились над водой; крутизна моих гладких боков была слишком большой, чтобы он мог вцепиться в них. Значит, он будет стремиться схватить меня за один из ластов - или за хвост в средней его части, чтобы нанести серьезную рану, а кроме того - помешать мне маневрировать. Потом ему оставалось бы ждать, пока я не потеряю силы, истекая кровью. Поэтому я обязательно должен был ударить первым - и безошибочно. Я сильно заработал ластами и хвостом, все быстрее направляясь навстречу ему. Я должен был показать уверенность в своих силах - их у меня было достаточно - и полное отсутствие страха. И не только показать, но и в самом деле не испытывать его. В ответ ихтиозавр тоже увеличил скорость. Он летел на меня, лишь слегка изменив направление. Мне стало ясно: он не будет ждать моей атаки, но нападет сам; и, судя по направлению - не на ласты или хвост: сильный удар своим хвостом позволит ему выброситься из воды более чем на половину длины его тела и вцепиться именно в мою шею - в случае удачи это означало бы мою гибель. Но мне уже стало ясно, каким способом можно избежать такого конца. Это знание сидело глубоко во мне, и мне не пришлось искать его, оно возникло само и заставило повиноваться ему. Исполняя эту волю древней памяти, я дождался мгновения, когда страшный враг оказался в том месте, откуда ему нужно было начинать бросок - промедлив, он вынырнул бы уже за мной, и его грозные челюсти схватили бы лишь воздух. Но расчет сидел в его памяти так же прочно, как мой план действий - в моей, и он начал решающее движение вовремя. Но одновременно с ним начал действовать и я. Легким движением хвоста повернулся так, чтобы находиться к нему не боком, а грудью. И одновременно нырнул, не изгибая шеи, но напрягая ее и ударив ею по воде; это было так же, как если бы в воду обрушилось высокое подмытое водой дерево. Возникшее волнение воды качнуло его, нарушая точность броска; я же погрузил голову еще ниже, так что она оказалась под нападавшим, и обратным движением, разгибая шею, вонзил зубы в его тело именно там, где; хотел: близ хвостового плавника. Стремящаяся вверх масса ихтиозавра была очень велика, и он увлек меня за собой; не будь я готов к этому, он сломал бы мне шею. Но я снова заработал ластами и хвостом и помог ему подтащить меня поближе к поверхности. Тем временем я впивался в его тело все глубже и глубже, и вода вокруг нас все более мутнела от его крови. Неимоверным рывком ему удалось вырваться из моих челюстей и отплыть в сторону. Там он, уже не решаясь напасть сам, ожидал, наверное, моей атаки. Но мне теперь спешить было незачем. Его мощное сердце продолжало гнать кровь, и с каждым его ударом все больше ее вытекало в воду. И с каждым ударом сердца он слабел. Наверное, почувствовав это, ихтиозавр бросился на меня. Скорее всего это было продиктовано отчаянием. Но теперь наши скорости уравновесились: он уже не мог в полную силу серьезно работать хвостом. И я успевал при всяком его броске отплыть в сторону, сохраняя между нами безопасное расстояние. Он слабел все более и более. И все же сумел совершить уж не знаю сколько попыток достать меня, прежде чем я увидел достоверные признаки его близкого конца. Я понял это, заметив, с каким усилием и как медленно теперь двигал он плавниками, в то время как хвост его уже почти не действовал. Однако прошло еще не менее часа, прежде чем горевшие неимоверной злобой глаза его потухли, и он начал медленно всплывать на поверхность, чтобы вскоре навсегда погрузиться на морское дно, где им распорядятся рыбы, крабы и все другие, кто питается падалью. Но именно этого я не хотел допустить. Так что надо было как можно скорее принять мой нормальный облик. Произнести нужную формулу и немного обождать. И то же самое проделать с ним. ...Я перевернулся на спину, широко раскинул руки, чтобы, колышась на пологих, медленных волнах, выровнять дыхание и прийти окончательно в себя после сражения с врагом-ящером. Впрочем, я был совершенно уверен, что он - такой же ящер, как я. И в самом деле: мертвое тело, всплывшее неподалеку от меня, на глазах меняло очертания, уменьшаясь и превращаясь в человека. В труп. Было немного шансов опознать его: против меня, как я уже убедился, работали люди не из нашего бюро. Как тот дример в Аиде. Но на этот раз мне повезло, и я узнал его. Это был Хижин - тот самый, что схватился со мною, изображая то ли урку, то ли боевика какой-то банды. Тот, что принес мне первое предупреждение. Нет, членистоногим внизу не дождаться его тела: оно не погрузится, оно медленно растает, чтобы потом возникнуть скорее всего слабой, лишенной энергии тенью там, где я еще недавно был. Мы разошлись, как говорится, контркурсами. Я облегченно вздохнул и расслабился. В небе плыли барашки - так же медленно, как волны, но в другом направлении. Солнце стояло достаточно высоко, но, не зная широты, я не мог определить ни направления на север, ни того, перевалило ли время уже за полдень. Хотя вряд ли это было сейчас самым важным. Медленно взмахивая длинными крыльями, высоко летела птица, держа курс от моей левой ноги к правому плечу, ее угол с направлением, куда катились волны, составлял примерно градусов двадцать пять - двадцать восемь. Возможно, то был альбатрос, но поручиться в этом я бы не смог. Впрочем, очертания более напоминали птеранодона. Вдыхая воздух и медленно, по капле выдыхая, я уже через минуту-другую ощутил, что могу перейти к нормальным действиям. Перевернулся на грудь и, сильно сработав ногами, по пояс поднялся над волной, чтобы выяснить обстановку. Впереди, милях в полутора, был берег. Увидев его, я испытал искреннее удовольствие. Берег был не обрывистым, а низким, его окаймляла гряда невысоких дюн. Больше ничего я разглядеть не успел, да отсюда это вряд ли и было возможно. Волны медленно несли меня к полосе прибоя. Я стал помогать им, плывя медленным брассом, которым можно преодолевать милю за милей. Плыть так показалось мне даже приятным, хотя будь вода холоднее - я скорее всего испытывал бы совсем другие чувства. Внутреннее ощущение времени подсказало, что я пробыл в воде примерно час, когда, погрузившись уже в четвертый раз, нащупал ногами дно. Оно оказалось твердым, песчаным, ребристым. Последние полсотни метров я прошел пешком, на ходу разминаясь и с наслаждением подставляя солнцу кожу, с которой скатывались тяжелые капли. БЕРЕГ На берегу меня никто не ждал. Это было приятно. Хуже нежданного гостя может быть только нежданный хозяин. Порадовавшись окружавшему меня безлюдью, я присел на песок, чтобы обдумать положение. Солнце успело опуститься пониже. Учитывая прошедшее время, можно было предположить, что нахожусь я где-то в средних широтах, может быть, даже на параллели Москвы - хотя климат говорил о другом. Само солнце показалось мне обычным, каким оно было и в моем мире яви; возможно, от привычных времен я удалился и не очень сильно. Удалился - или меня удалили. Медленно поворачиваясь под солнцем, чтобы не обгореть, я пытался понять, что же со мной произошло и куда меня закинуло. Такое бывает: в подобных случаях подсознание, безмятежно резвясь, порою забрасывает тебя в самые неожиданные уголки - но только в своих пределах. То есть тебя заносит в места, каким-то образом связанные именно с твоим подсознанием, и ни с чьим другим. А это значит, что, серьезно анализируя свою память, можно если не определить, то хотя бы угадать - в известных пределах точности, - с чем именно, с какими эпизодами или впечатлениями твоей жизни это место и время связаны. Уже самое поверхностное рассуждение привело к выводу: подобная местность и климат могли отложиться в голове в результате одной давней поездки в Африку, на ее восточное побережье. Там было так же тепло, и таким же ласковым и медленным, помнится, был закат. Только здесь широты никак не свидетельствовали об Африке. Разве что я находился сейчас в Южном полушарии? Но у меня с ним ничего не ассоциировалось. Туда меня могли только затолкать силой. Однако сейчас это представлялось неправдоподобным: даже будь в той точке, откуда я скоропостижно удрал, кто-то, способный воздействовать на меня, - он не успел бы оказать свое влияние. У меня в голове стоят достаточно серьезные блоки, и над ними пришлось бы долго работать даже очень сильному Мастеру. Со мною с трудом справлялся на тренировках даже Жокей Мысли, для которого в таких делах мало что являлось невозможным. Поищем другой вариант. Допустим, я не менял широт; изменилось время. И я пребываю где-то в наших краях - но с немалым забросом в прошлое или будущее. Прошлое? Возможно: некогда на московских широтах простиралось неглубокое, но обширное море. Правда, было это давненько. Будущее? Если да, то не завтрашнее и не послезавтрашнее; но так далеко никому из нас еще не удавалось проникать. Протоптанных и размеченных троп в такие края Система еще не успела проложить, а вернее - не умела их торить. Нам еще далеко до такого уровня. Так что - вряд ли. И последняя (пока что) версия: я по-прежнему выдерживал заданный курс на Груздя. Просто человек этот оказался не совсем там - или совсем не там, где мы с Минаевым собирались его обнаружить. Пожалуй, такое предположение выглядело наиболее логичным. Что же - из этого и будем исходить. Я встал, чувствуя, что солнечная ванна уже переливается через край. Медленно просканировал взглядом море. Оно было пустым. Ни дымка, ни паруса. Но море было живым. Об этом свидетельствовали и ракушки, устилавшие несколько метров береговой полосы, и птицы над водой - крупные, напоминавшие бакланов. Они то и дело пикировали - и возвращались в свой эшелон, глотая на ходу. Немало было на песке и водорослей, сухих и сохнущих, выброшенных морем. Но - никаких следов присутствия человека. Потому что вряд ли можно было счесть делом рук человеческих песчаную, вроде бы, гряду, что ответвлялась от цепи дюн и, пересекая пляж, доходила до самой воды. Видимо, до ее верхнего уровня: сейчас явно был прилив, иначе вдоль берега шла бы широкая полоса влажного песка. Нет, на плод человеческого творчества этот отрог никак не походил. Но и дюны - насколько мне приходилось встречаться с ними в других местах - не делали таких скидок, всегда более или менее точно следуя за изгибами берегов. Хотя одно объяснение, пусть и не очень убедительное, найти все-таки можно было: если в том месте в море впадала пусть и не очень большая речка, она могла, быть может, с течением времени нанести такое возвышение: возле пресной воды наверняка росли деревья - хотя бы той же, неизвестной мне, породы, какими поросла вершина гряды; потом деревья - или скорее даже высокий кустарник наподобие ольхи - занесло песком, вот и получилась такая не очень стандартная высотка. Мысль о пресной воде мгновенно пробудила во мне жажду: я вспомнил, что давно ничего не пил. Пора бы уже. (Я говорил, кажется, что мы, находясь в Пространстве Сна, ни в пище, ни в питье, строго говоря, не нуждаемся; правильнее будет сказать, что ни то, ни другое не является жизненно необходимым. Но из Производного Мира, из своего плотского тела мы уносим ощущение этой необходимости, захватываем в дорогу и голод, и жажду. Их можно побороть. Но порою это требует немалых сил, которых может и совсем не остаться для самой работы. Поэтому мы соблюдаем правило: о еде и воде не думай; но если все-таки ощущение возникло - постарайся его удовлетворить, это самый простой выход.) Поэтому я, собравшись уже было взобраться на вершину гряды, изменил намерение, вошел в воду и вдоль берега, временами окунаясь и снова выходя на самую кромку, направился к заинтересовавшему меня месту. Я переводил взгляд с берега на воду и обратно, пытаясь не упустить ни малейшей приметы людского присутствия. След пусть не колеса, но хотя бы босой ноги, обломок обработанной древесины - весла, лодочного борта, копья... Я почти бессознательно пришел к выводу, что того, что мы называем современной цивилизацией, здесь быть не может: в ее эпоху такой пляж, как этот, был бы усеян, словно тифозный вшами, шезлонгами, зонтами, киосками, качелями, площадками для пляжного волейбола и футбола, контейнерами для мусора, а при их отсутствии - самим мусором; ну и прежде всего, разумеется, - людьми; в воздухе висел бы смех, плач, визг, возгласы игроков и болельщиков, и все это перекрывалось бы оглушительной музыкой через усилители на столбах, которая прерывалась бы лишь для чрезвычайных сообщений или предупреждений слишком смелым пловцам; ну и для рекламы, разумеется. Тут не было рекламы; следовательно, не было людей. Впрочем, это как раз не говорило об отсутствии в этих местах Груздя: если он искал полного одиночества и безопасности, то именно здесь мог найти и то, и другое - если иметь в виду безопасность от людей. Но ничто другое подготовленному человеку не страшно. Хотя мне трудно было судить, насколько к такой обстановке подготовлен наш беглец. Так или иначе, надо было двигаться. И я шагал к отрогу, чем дальше, тем более убыстряя шаг: жажда терзала меня все ожесточенней, а воевать с собою мне было недосуг. Чем дальше я уходил от места, где выбрался на берег, тем яснее мне становились две вещи: первая - что я неверно оценил расстояние до цели: оно было, самое малое, в два раза больше. И второе - что и размеры ее, соответственно, значительно внушительнее, чем мне представлялось. Я стал чувствовать, что изрядно устал. И хотя песок под ногами был плотным, почти не уступая укатанной дороге, я шагал все медленнее. Так что путь в общем занял более полутора часов (идти пришлось по дуге, берег здесь плавно изгибался). Когда я подошел к объекту, мне больше всего хотелось прилечь в какой-нибудь тени и поваляться в свое удовольствие. Но, приглядевшись, я сразу же отказался от такого намерения и даже забыл о жажде, только что заставлявшей меня жадно хватать ртом воздух, не приносивший, впрочем, никакого облегчения. Я увидел вовсе не то, чего ожидал. ПРИМОРСКИЙ ВОКЗАЛ Это никак не была просто гигантская куча песка. Уже при подходе я обратил внимание на странную, ритмическую форму верхней части этого холма, которая становилась все яснее по мере приближения. Возвышения чередовались с провалами, седловинами, и расстояние, разделявшее их, оставалось одним и тем же. Я насчитал четыре таких вершины. Вряд ли это могло быть простой случайностью. Склоны возвышения были крутыми. Я попытался взобраться наверх; но песок осыпался подо мной, я соскальзывал и после нескольких попыток оказался в том же месте, откуда начинал. Тогда мне пришло в голову обойти эту формацию и поглядеть на нее со стороны моря. Тот склон - торцевой - отсюда казался совершенно отвесным, подняться там наверняка было невозможно. Но я подумал, что песок там, постоянно орошаемый брызгами от набегавших волн, должен быть твердым. Я подобрал двустворчатую раковину, чтобы ею вырезать в склоне ступеньки; может быть, такой замысел и увенчается успехом. Я бы с удовольствием прихватил с песка и еще что-нибудь; например, какую-нибудь старую тряпку, чтобы соорудить хотя бы набедренную повязку: я не нудист и нагишом даже в полном одиночестве чувствую себя не лучшим образом. Но тряпок в этом мире, увы, не было - как не было и тех, кто их производит. Вооружившись раковиной, я стал обходить холм, раздумывая о том, что брызги от накатывавших волн почему-то были значительно меньше, чем должны бы, учитывая массу воды и скорость. Сейчас она понемногу увеличивалась: с моря задувал бриз. Это означало, что близок вечер. Об этом же говорило и солнце, неудержимо продвигавшееся по своей траектории, как баскетбольный мяч, в последнюю секунду игры брошенный от противоположного щита через все поле. Когда я наконец вышел к торцу возвышения, причина несоответствия выяснилась, и я швырнул в воду не нужную более раковину. Здесь не было склона. Была арка - заостренная кверху, словно готическая, доходившая почти до самого гребня и открывавшая доступ в глубь холма. Нанесенный волнами песок перекрывал вход не выше, чем на три метра, в то время как сама арка имела в высоту - я прикинул - не менее тридцати. Без особого труда я взобрался наверх и попытался увидеть хоть что-нибудь в открывшемся пространстве. Сразу это не удалось: как, впрочем, и следовало ожидать, там было темно - во всяком случае, при взгляде отсюда, со стороны света. Возможно, если бы солнце стояло напротив, то оно осветило бы хотя бы ближайшую часть темного пространства; но оно уже миновало нужную точку и сейчас находилось - по отношению ко мне - значительно левее. Озаряло оно только правый от меня край арки. Туда я и направился. Песок, даже и влажный - не цементный раствор, если и удержится на вертикальной поверхности, то очень ненадолго. Поэтому я сразу же смог убедиться в том, что арка эта была, без сомнения, рукотворной конструкцией. Из какого материала эта конструкция состояла, я так и не понял. Ни одно название из моего небогатого списка - дерево, металл, бетон, пластик, любым способом обработанная глина - не подходило для обозначения того, что я увидел и потрогал. Правда, сооружение это было покрыто достаточно толстым и плоским слоем соли: видимо, за конструкцией не ухаживали уже очень давно. Годы и годы. Пришлось, проклиная самого себя, снова спускаться, вооружаться раковиной - и, вернувшись, соскребать соль. Когда удалось, наконец, добраться до поверхности, очистив кусочек примерно десять на десять сантиметров, я удивился первозданному блеску открывшегося материала, и мне пришло в голову, что это, может быть, просто стекло, или, вернее, какое-то очень непростое, но все же стекло. Что же, во сне, как говорится, все бывает... А вернее - в Пространстве Сна. Но ничего более существенного здесь, стоя у входа, узнать было нельзя. Надо было входить в темноту. Ну что же: самое время было прибегнуть к формулам, которые не раз уже выручали каждого из нас в Пространстве Сна. Я не замедлил сделать это, и уже в следующую секунду ощутил себя одетым. Кроме рубашки, брюк и легких туфель, я обзавелся сильным фонарем; при мне оказался и мой любимый девятимиллиметровый "магнум", подаренный мне три года тому назад коллегой из Чикагского бюро. Снарядившись таким образом, я стал спускаться по противоположной, более крутой стороне нанесенного бархана. Там было не совсем темно, но с каждым моим шагом сумерки все сгущались. Под ногами хлюпала вода - наверное, часть брызг сюда все-таки долетала. Туфли сразу промокли. Но чем дальше я уходил, тем воды становилось меньше, а потом под ногами оказалась и совершенно сухая поверхность. Возможно, она имела легкий уклон в сторону выхода. Выйдя на сухое место, я включил фонарь и медленно повел им вокруг, по спирали - с каждым оборотом все выше. Сначала мне показалось, что я ничего не понимаю и, вероятно, никогда не пойму. Я ожидал увидеть высокие, полого сходящиеся в свод или купол стены - вероятнее всего тоже из стекла, но может быть, и сооруженные из какого-нибудь другого материала. Не оказалось ничего подобного. Как бы просыпаясь от прикосновения луча моего фонарика, там, где предполагались стены, засветились и задвигались, одно за другим, какие-то... Я просто не знал, как это назвать. Не окна, нет. Не экраны. Не выходы куда-то. Не, не, не... Я словно стоял в центре обширной круглой сцены. А там, где полагалось быть кольцеобразному зрительному залу, по всему периметру сцены располагались - скажем так - выгородки, в каждой из которых были свои декорации и свои персонажи и происходили свои действия, начала которых я не застал и вряд ли смог бы представить себе конец. "Так бывает, - подумалось мне мельком, - в съемочном павильоне киностудии, где по соседству могут репетироваться и сниматься в одно время сцены из современного, исторического и фантастического фильмов". Осмыслить увиденное мне в первые мгновения показалось невозможным. Ко всему прочему эти куски времен и пространств, обрывки действий и, возможно, осколки судеб, помимо собственного, внутреннего движения, обладали еще и другим - относительно той площадки, на которой находился я: медленно вращались, не строго по горизонтали или вертикали, но как бы по диагонали, поднимаясь слева снизу в направлении вправо-вверх; вероятно, в это же время за спиной у меня другие подобные же снижались и уходили за горизонт, каким являлась ограничивающая сцену окружность. Впрочем, может быть, вращались вовсе не они, но та плоскость, на которой стоял я. На собственные ощущения тут, в Пространстве Сна, к тому же не в первом слое, полагаться не следовало: в них слишком много от яви, существующей в узкой рамке того, что мы называем законами природы, и что здесь имеет не большее значение, чем русская грамматика при изучении языка индейцев майя. Движение, которое я наблюдал, сопровождалось не очень громкими, зато строго подчинявшимися ритму звуками - сухими, не столь глухими, как если бы то был барабан, и никак не звонкими, как звучал бы гонг. "Деревянные звуки", - пришло мне в голову. Одновременно я сообразил, что они не доносятся извне, но как бы рождаются во мне самом и ведут отсчет какого-то времени. Жаль, что я не имел представления - какого именно. Времен здесь могли быть миллионы. Потому что я оказался не где-нибудь, но в Узле, откуда равно достижимы любые макроконы Пространства Сна и в который я хотел попасть уже давно. Не меньше двух минут я оставался в неподвижности, позволяя двигаться лишь глазам. Я следовал мудрому совету, давным-давно полученному на шоферских курсах от инструктора по вождению: "Если не знаешь, что делать, - остановись и тогда думай". Я стоял, а в двух десятках шагов передо мною по заснеженной равнине продвигалась воинская колонна. Похоже, это был мотострелковый полк на марше. Полк времен моей юности. Почему-то в тот миг мне вспомнился комдив Борисов, в последний раз встреченный мною здесь, в ПС, совсем недавно... Солдаты, кто в шинели, кто в бушлате, нахлобучив ушанки, сидели лицом по движению, нахохлившись, удерживая между коленями "АК" и "СКС". Дула их были заткнуты тряпочками: шел снег, и надо было предохранять каналы стволов от хлопьев, которые потом станут водой. То один, то другой из сидевших время от времени смахивал матерчатой варежкой снег с лица. Прошла пулеметная, потом - минометная рота, каждый расчет со своим оружием располагался на боковых лавках уральского "козлика", станкач или "миномет-82" - посредине. Затем - полковая батарея-57, орудия на автомобильной тяге, зачехленные, со снятыми, конечно, прицелами. Сохраняя дистанцию, своим ходом пролязгал танковый батальон, расходуя драгоценный моторесурс. На одной из башен я заметил номер машины, он был 203. Я не знаю, откуда они шли, куда и зачем. Похоже, то было время, когда уже закончилась корейская война и не успела начаться ни одна другая. Впрочем, комдив Борисов погиб задолго не только до корейской, но и до Большой войны. Здесь, однако, было Пространство Сна, в котором он с успехом мог бы командовать и римским легионом. Когда я провожал взглядом хозроту и кухни, исправно дымившие, пространство, в котором это движение происходило, оказалось уже так высоко, что я невольно испугался: на таком подъеме колеса могли и заскользить, и всю колонну снесло бы прямо на меня. Потом улыбнулся: для них там плоскость оставалась плоскостью. И снова опустил глаза. Легкий катамаран скользил по спокойной воде, лениво поднимавшейся и опускавшейся, словно грудь крепко спящего человека. Солнце светило справа. Катамаран был полинезийский - трое сидели только в одном челноке, вторую опору составляло, как мне показалось, заостренное спереди бревно. Один был вооружен, похоже, острогой, но может быть, то был просто шест. Двое гребли. Да, верно: то был шест, и третий сейчас налаживал парус. Идиллия была