я между стволами. Я шел и думал: нос все-таки должен был бы возвышаться над вершинами деревьев - или за это время все так глубоко ушло в грунт? О чем думала Анна, не знаю. Она шла серьезная и чуть грустная; мне захотелось, чтобы она улыбнулась, и я пробормотал внезапно пришедшую на ум песенку: Три мудреца в одном тазу Пустились по морю в грозу... Она посмотрела на меня и нерешительно улыбнулась, и тут же едва не упала, споткнувшись о вылезший на божий свет корень. Я "поддержал ее и отпустил не сразу, но она снова взглянула - так, что я понял: никаких шуток не будет, дело серьезное; да я и не хотел шуток. Я стал думать о другом: в тазу на этот раз было не три, а целых десять мудрецов, все как на подбор, мастера на все руки, на все ноги, на все головы. Но какое это имеет значение? Будь попрочнее старый таз, длиннее был бы мой рассказ, - так пелось дальше в той песенке; а что ожидало нас? Вдруг задним числом я разозлился; в общем виде проблема выглядит элементарной: объяснить людям, что дела плохи, что надо драпать отсюда так, чтобы пятки сверкали, - и прикинуть, как им помочь. А на практике - Шувалов исчез, а без него мы можем придумать что-нибудь никуда не годное и совсем испортить дело, - а время идет, и работает оно не на нас, а на звезду, потому что мы играем на ее поле, и пока что она ведет в счете. Может быть, конечно, Шувалова удастся разыскать быстро (и черт его дернул исчезнуть!), но ведь это издали планеты выглядят такими маленькими, что только сядь на нее - и все сразу окажется как на ладони; на деле же и самая маленькая планета ой-ой как велика, а ведь даже на Земле прилететь в свой город вовсе еще не значит - добраться домой. Вот так я размышлял - обо всем вообще и ни о чем в частности; тем временем мы прошли намеченные сто метров, и еще двадцать, взобрались на густо поросший мощными деревьями продолговатый бугорок, спустились с него и пошли дальше - и только тогда мои мысли переключились на настоящее время, я помянул черта и его бабушку, мы остановились и повернули назад. Потому что холмик и был тем, что мы искали - только я не сразу сообразил это. Глупо думать, что даже такая солидная по размерам вещь, как звездолет, способна проторчать сотни лет вертикально, хотя бы она и села в полном порядке, - и если ей вообще, конечно, положено стоять вертикально. Иные здания стоят и дольше, но за ними присматривают, около них всегда кормилась куча народу, а эта машина вряд ли долго оставалась под присмотром: вернее всего, сразу же после посадки ее разгрузили, раздели до последнего, а то, что никак уж не могло пригодиться, бросили. В крайнем случае, корпус какое-то время использовали под жилье, да и то вряд ли: трудно представить, что в нем было очень уж просторно, - скорее, разгуляться в нем можно было примерно так, как в старой дизельной субмарине времен войны (когда я говорю о войне, я имею в виду ту войну, которую я пережил, а не те, которые знаешь по учебникам; у каждого человека есть своя война, если говорить о моих современниках - да будет светла их память). Да и, просидев столько лет в этих стенах, люди наверняка захотели поскорее выбраться на почти совсем забытый уже простор, размять ноги и сердца. Не совсем понятно было, впрочем, почему они финишировали в лесу, а не в степи; но тут же я подумал: а где сказано, что в те дни тут был лес? У леса хватило времени, чтобы подойти сюда потом, из любопытства: что, мол, там торчит такое? Так что никаких логических несообразностей тут вроде бы не было. Мы с Анной обошли, холмик; где-то обязательно должен был обнаружиться путь к тому, что лежало под землей. При первом обходе мы не нашли никакого лаза, во второй раз я стал повнимательнее приглядываться и вскоре нашел место, где трава немного привяла - дерн был уложен не очень аккуратно и не прижился. Клали его, видимо, недавно. Я принялся за дело, снял дерн, руками счистил слой песка - к счастью, тонкий - и обнаружил крышку из толстых, судя по звуку, досок. Она была просто положена, ни замков, ничего; я поднатужился - приятно показать, что ты еще хоть куда, - приподнял крышку, откинул ее, и под ней, целиком в соответствии с моими проницательными умозаключениями, открылся темный ход. - Ты стой здесь, - сказал я Анне, - карауль. Я погляжу, что там такое. Я полез. Сначала крутой, ход становился все более пологим, но идти можно было лишь согнувшись в три погибели. Я прошел метров десять и уперся в глухую стену. Сначала я решил, что тут завал, но потом постучал о стену - костяшками пальцев, кулаком, затем ключом стартера - и уразумел, что наткнулся на металл. Откровенно говоря, я был несколько разочарован. Я надеялся, что ход приведет меня к гостеприимно распахнутому люку, я проникну в него, полажу по кораблю, подышу воздухом тысячелетий... Но люка не было, да и внутри корабль, вернее всего, тоже был плотно набит землей - вряд ли герметичность его сохранилась, когда он рухнул (с великим, надо полагать, грохотом). Здесь был глухой борт; теперь я внимательно ощупал его кончиками пальцев и ощутил знакомый шершавый слой нагара. Больше не оставалось сомнений: да, это была машина, что в свое время спустилась сюда, продавив атмосферу, и на ней-то и прибыли в окрестности веселой звезды Даль предки тех, кто живет на этой планете сейчас - предки Анны в частности, и в числе этих предков был кто-то из прямых потомков Наники (мне стало немного не по себе от этой мысли, обида и что-то вроде ревности зашевелились во мне - значит, она раньше или позже обзавелась семьей, и мое имя не значится в семейных хрониках - ну, а чего иного, собственно, можно было ожидать?). Я вылез из туннеля. Анна стояла там, где я ее оставил. Она вопросительно посмотрела, и я сказал: - Похоже, что мы нашли то самое. - Я посмотрю, - решительно заявила она. - Стоит ли, - усомнился я: мало ли, ход мог взять да обвалиться, а я вовсе не хотел рисковать ею. Она даже не удостоила меня ответом и решительно спрыгнула. Я постоял, оглядываясь. Никого не было, только наверху птицы изредка перепархивали с дерева на дерево. Где же охрана? - подумал я, ведь если есть какое-то место, куда надо закрыть доступ, то проще всего поставить караул - и дело сделано. Или у них тут другая логика? Может быть, я только не мог понять - какая. Наника-Анна показалась в подкопе, я помог ей выбраться. Она тоже выглядела несколько разочарованной - впрочем, я заранее знал, что так оно и будет. - Я не понимаю... - сказала она. - Все в порядке, - утешил я ее. - Именно лежащая тут штука и прилетела оттуда. И я величественно ткнул рукой в небеса. - И на ней действительно прилетели люди? - Люди. - Ты это точно знаешь? - Совершенно. Так же, как и то, что именно от этих людей происходите все вы. (Вот тут я ошибался, но в тот миг мне это было невдомек.) - Только не возьму в толк, - добавил я, - почему от вас стараются скрыть это. - Мы тоже не понимаем... Наверное, есть что-то... не знаю. А почему ты так уверен? - Да видишь ли... мы ведь и сами прилетели тем же путем! - Правда? - Да господи... - Я верю, верю... Тогда, значит, ты - такой человек? - Какой? - Ну, от которого - люди... - Знаешь, - сказал я, - давай сперва уточним терминологию. Я все-таки не очень понимаю всю эту историю. Не можешь ли ты рассказать так, чтобы мне все было понятно - учитывая, что я не так молод и не так умен, чтобы схватывать все на лету. - Ну, понимаешь... - нерешительно начала она. И тут же умолкла. Потому что крикнула птица. Анна встрепенулась. Я с удивлением следил за ней. Она вытянула губы и попыталась тоже изобразить птичий крик. Откровенно говоря, будь я птицей, я не поверил бы ей ни на три копейки - до такой степени это было непохоже на птичий крик. Хотя птицы, конечно, есть всякие, но вряд ли хоть одна из них, желая спеть что-то, шипит, тужится и в результате издает что-то вроде писка недоношенного цыпленка. Тем не менее, она исполнила этот номер, - но ни одна доверчивая птица не отозвалась ей. - Показалось, - печально сказала Анна. - Но еще рано. Я взглянул на часы. Очень быстро летело время на этой планете. С Шуваловым могло уже случиться - ну, много чего могло с ним случиться. Может быть, следовало сразу плюнуть на ее ребят и кружить в поисках ученого? Но я знал, как плохо в таких случаях бывает без проводников и наблюдателей... Я сказал Анне: - Ты очень красиво свистишь. Разрешаю тебе заниматься этим и в катере. Но если твои ребята не подойдут... ну, скажем, через полчаса, то больше ждать мы не сможем. Придется лететь. Я ожидал, что она, повинуясь первому движению женского характера, сразу же спросит: "куда?". Она этого не сделала и сказала: - Потерпи. Они вышли раньше нас, но они идут пешком. Нужно ждать еще столько времени, сколько мы уже в пути. Примерно час, прикинул я про себя и подумал, что и часа будет маловато, если только они не собираются проделать весь путь бегом; потом оказалось, что я недооценил их. Час прошел, за это время я еще раз слазил к кораблю, поискал вход (безуспешно), а потом просто сидел и глядел на Анну. Она бродила от дерева к дереву, и временами срывала какой-нибудь листок, и нюхала его, и пробовала на вкус, а я любовался ею, стараясь, чтобы взгляд не был слишком тяжелым. Стоило немного расслабиться - и сразу начинало казаться, что это Земля, и что на дворе по-прежнему двадцатый век, и что все очень, очень хорошо. Но час истек, и я сказал, поднимаясь: - Анна, а с ними ничего не могло случиться по дороге? Может быть... Я остановился на полуфразе, потому что из-за деревьев показались люди. Анна засмеялась и, мельком глянув на меня, пошла, почти побежала им навстречу. Я остался на месте и, глядя на них, старался составить хотя бы первое представление о людях, на которых мне теперь, вероятно, придется рассчитывать. Они - пятеро мужчин и три девушки (не считая Анны; я как-то уже не причислял больше ее к ним - она была со мной, а не с другими, и дело с концом) - были хорошо сложены, но не это бросалось в глаза прежде всего, а грациозность. Каждое движение их было красиво; у человека нашего времени оно выглядело бы слишком нарочитым, театральным, а у них получалось естественно, и сразу верилось, что иначе они и не умеют, и не должны. Тут, в лесу, они казались очень уместными, словно здесь родились и выросли и были такой же непременной его частью, как и сами деревья. Это мне понравилось. И понравилась их одежда - мы в свое время ходили так на курортах в пору летних отпусков, но у них мне не удалось найти ни одного сочетания цветов, какое можно было бы назвать безвкусным или хотя бы сомнительным. Мой вкус, конечно, не эталон, но для меня самого он достаточно важен. Так что первое впечатление получилось скорее благоприятным, и на душе у меня стало чуть легче. Мы сидели возле катера и закусывали. То ли это был ранний обед, то ли очень поздний завтрак. В ход пошли припасы, взятые с корабля на случай, если мы с Шуваловым проголодаемся. Правда, с корабля нас уходило двое, а сейчас оказалось десять, - но, как ни странно, еды хватило: люди эти оказались умеренными в пище, хотя тощими никто их не назвал бы. Я тоже поел немного - немного из вежливости, и еще потому, что с каждой минутой беспокоился все больше, и все больше сомневался в том, что должен вот так сидеть и разговаривать вместо того, чтобы сразу же начать поиски руководителя экспедиции. Удерживало меня лишь то, что разговоры, которые начались, когда Анна нас познакомила, стоили затраченных на них минут. Само знакомство произошло без особых недоразумений. Они сначала, насколько я мог слышать, выругали ее за то, что она не дождалась их в городе. Она оправдывалась вполголоса и кивком указала на меня. Тут они соизволили наконец взглянуть в мою сторону и, видимо, стали наводить справки по поводу новой личности. Анна ответила - и я прекрасно расслышал: - Это мой человек. Они, кажется, были не очень довольны, но разговоров на эту тему больше не было. Анна подвела их ко мне - я стоял, как император, принимающий послов, - и сказала: - Покажи им. - Пускай слазят и посмотрят, - сказал я. Потому что вовсе не считал себя хранителем фондов этого музея под открытым небом. - Нет. Покажи то, на чем ты привез меня. - Катер? - сказал я, уразумев. Я поколебался мгновение, но сообразил, что ничего дурного они катеру сделать просто не в состоянии: не такая это была машина. - Ну, идемте. Я кивнул Анне, чтобы она шла вперед, пропустил остальных и замкнул колонну, чтобы сохранить известную свободу действий. Они облепили катер, как мухи - бутерброд с вареньем, и сначала очень тихо гудели и восклицали что-то вроде "ох" и "ух". Потом один из них сказал: - Да, это, конечно, не то, что Уровень. Как ты это сделал?.. Тут, в общем, и начался разговор. Говорить с этими ребятами - самому старшему не было и тридцати - оказалось очень забавно. Я почти сразу понял: им можно втолковать что угодно - они поверили бы всему на свете. Похоже, что вранье у них не было в ходу, не знаю только - у ребят ли или у народа вообще. Я назвал их народом, но как еще можно назвать их? - ...Так в чем же дело, ребята? - спросил я, отвинчивая крышку термоса, в котором плескался кофе. - Почему вы бродите тут вместо того, чтобы заниматься общественно полезной деятельностью, и почему ваше начальство, как говорила Анна, не особенно поощряет эти ваши экскурсии? Объясните членораздельно. Они стали объяснять, это было интересно, и никак нельзя было прервать разговор из-за того, что меня неизвестно где ждал Шувалов и ждали люди на корабле. "Потерпят немного, - подумал я, - потому что такой информации мы больше нигде не получим: наверняка, с точки зрения здешнего начальства, такой материал явно для белых выпусков, которые нам вряд ли одолжат почитать. Ладно, обождут". Я слушал и одновременно в мыслях систематизировал информацию, приводил ее в порядок, в каком собирался в дальнейшем изложить ее остальным участникам нашей славной экспедиции. И получилось у меня примерно вот что. Ребята были талантливые, все восемь (девять, считая и Анну). Я сразу понял, что это так, потому что всю жизнь любил именно талантливых людей, независимо от того, в какой области проявлялся их дар; и только талантливых подлецов я не любил, хотя и отдавал им должное. Ребята были очень способные, и им страшно хотелось что-то сделать - талант всегда требует выхода, как пар в котле, и если не дать ему производить работу, он рано или поздно разнесет и котел, и все, что окажется вблизи. Но этого-то выхода ребята не получали. - Да кто не разрешает? - допытывался я. - Родители? Школьные учителя? Начальник полиции? Их старший подумал и пожал плечами. - Закон, - сказал он. - Что, есть такой закон, что ли, чтобы не придумывать ничего нового? - Есть закон о сохранении Уровня. А ты знаешь, что такое Уровень? - Полагаю, что знаю, - сказал я. - Ну, вот. Уровень - это как мы живем. Мы живем сегодня так, как жили вчера. А вчера жили так, как позавчера. И завтра будем жить так, как сегодня, как вчера, как позавчера. Тут я стал кое-что соображать. - Ага: значит, этот ваш Уровень законсервирован? - Как - законсервирован? - Ну, все время один и тот же? Прогресс не допускается? Слово это - прогресс - было им незнакомо. - Я же говорю тебе: есть закон о сохранении Уровня. На все времена. Жить можно только так, как сейчас. Нельзя хуже. Нельзя лучше. - А вы живете плохо, и вам хочется, чтобы было лучше? - Ты не понимаешь. Нам вовсе не плохо. Мы не бываем голодны. В школе нас учили, что когда-то, когда еще не было Уровня, люди голодали - у них не хватало еды, значит. Что такое голод, я помнил. И порадовался за ребят. - Значит, вы сыты. И одеты, я вижу... Надето на них было так немного, что проблема одежды тут, и на самом деле, вряд ли могла существовать. Погода, правда, стояла теплая. - Конечно, одеты... - И учитесь? - Учимся или учились... Но учат нас тоже всегда одному и тому же. Вот я окончил школу больше десяти лет назад, а он, - старший кивнул на самого зеленого паренька, - будет еще два года учиться. Но учили нас одному и тому же, и его отца тоже учили тому же, и моего... - И это вам не нравится? - Может быть, и нравилось бы. Но, понимаешь... - Он задумался, словно бы колеблясь. - Понимаешь, мне трудно объяснить. Но у каждого из нас... и не только у нас, у очень многих... есть такое чувство, как будто мы жили так не всегда, как будто когда-то, давно, было иначе, все было иначе. Нам с детства говорят, что это ложное чувство, и, наверное, так оно и есть, потому что я очень хорошо знаю, что, когда он родился (снова последовал кивок в сторону паренька), все было точно так же, как сейчас, но вот он помнит, понимаешь - помнит, что было иначе. То же и со мной, и с каждым. Этого не было, но мы это помним. И одни из нас приглушают память и живут так, как надо по Уровню, а другие не могут: мы, например. Мы помним, но нам не разрешают вспоминать и говорить. А мы ищем. Ведь если что-то такое действительно было, то не может быть, чтобы не сохранилось ничего, никаких доказательств. Мы ищем и надеемся найти. - И давно вы стали искать? - По-моему, люди искали всегда. Но не находили. - Искали, хотя им запрещалось? - Раньше не запрещалось. Можно было искать везде, кроме тех мест, где быть вредно. Было одно такое место. Теперь прибавилось вот это, где мы сейчас. Здесь тоже нельзя искать. - И что же люди делали, когда поиски кончались ничем? - Я говорил тебе: большинство возвращалось к Уровню. Другие, их всегда было немного, покидали Уровень и уходили в лес. Не в этот лес - в другой, в дальний. Они и сейчас живут там, и их становится, говорят, все больше. Я поразмыслил. Странно. Прогресс полностью перекрыт. Заблокирован. Никакого развития. И в то же время это не невежество. Это делается сознательно, намеренно, с расчетом. Черт его знает - почему. - Как они живут там, в лесу? - Говорят, что хуже нас: у них там не хватает многого. Но все они верят, что это ненадолго. Верят, что быстро достигнут Уровня и пойдут дальше. Господи, подумал я, бедная старая Земля, вечно ты повторяешься в своих детях - даже на другом конце мироздания... Воистину, куда нам уйти от себя?.. Тут я невольно взглянул на Анну, но сразу же отвел глаза. - Что же, - сказал я вслух, - людям, что уходят от общепринятого, порой удается достичь не таких уж плохих результатов. Значит, вы хотите пробраться к ним? - Сначала мы должны найти здесь то, что от нас скрывают. - Что же, - сказал я, - считайте, что вы уже нашли. - То, что лежит там, под землей? - Да. - Что это? Ты знаешь? - Знаю. Я объясню. Но сейчас у нас мало времени. Мне тоже очень хотелось бы побывать там, в лесу. Даже не то, что хотелось бы - это просто необходимо. Это и вправду было необходимо, если вспомнить о том, что мы собирались сделать с их светилом и, значит, со всеми ними. То, что я узнал, говорило об одном: на планете кроме этого общества существовало еще и другое; спасать надо было всех людей, и, следовательно, мы не имели права ничего сделать, пока не договоримся не только с этими, но и с теми, кто живет в лесу. Вот уж действительно - чем дальше в лес, тем больше дров! Я снова покосился на свой хронометр. - Скажи еще вот что: что значит - люди от людей, и эти - люди из бутылки, что ли? - Из Сосуда, - поправила меня Анна. - Я же говорила тебе! - Да, - сказал я, - ты, конечно, говорила. Извини меня. - Люди от людей... - повторил парень. - Понимаешь, те, кто защищает Уровень, говорят так: раз все люди рождаются в одном месте, в Сосуде, то они и могут существовать только в одном - ну, как это сказать, - в одном... - Может быть только одно общество, - помог я. - Наверное, так. В лесу, например, нет Сосуда, и там не должны рождаться люди. Поэтому там их никогда не будет столько, сколько в Уровне. - Прости, - не понял я и опять невольно покосился на Анну (не хотелось при ней вести разговоры на эту тему). - Почему люди в лесу не могут рождаться нормально, как все? - Но ведь все и рождаются в Сосуде! А в лесу нет Сосуда, я же сказал. - А... - тут я запнулся, но в конце концов решился. - Разве детей не рожают женщины? Они переглянулись. - Понимаешь, - сказал уже другой парень, - память говорит нам, что так было. Мы чувствуем, что так должно быть. Не знаю, как объяснить, но мы это чувствует. Но... у нас не так. - Ты хочешь сказать... что у вас нет любви? Он улыбнулся. - Есть... Нет, не думай, мы знаем, как могут рождаться дети. Люди - от людей. Но как только... как только это начинается, ну... - Я понимаю, - поспешно заверил я. - Считается, что это болезнь. Ну, и от нее вылечивают. Может быть, это и правда болезнь: когда в лесу это случалось, там, говорят, даже умирали. Думаешь, это неправда? - Почему же, - хмуро сказал я. - Правда. Могли и умирать. И все же... Ладно, мы еще успеем потолковать об этом. ("Черт бы их взял, - подумал я про себя, - им и рожать не дают по-человечески, это уж совсем ни в какие ворота не лезет. Непонятно, но придется как-то понять. Однако - не сейчас".) Но ты говорил - твой отец... - Конечно. Это тот, кто взял меня и вырастил. Ну, говори теперь ты. Они, кажется, чего-то ждали от меня. - В общем так, - сказал я. - Хорошо, что мы встретились. Мы - я и мои друзья там (я глянул в небо) - мы вам поможем во многом. Если и вы поможете нам. Сейчас нужно вот что. Нас прилетело двое. В городе, где мы встретились с Анной, - я не удержался, и не только посмотрел на нее, но и прикоснулся к ее плечу, - со мной был еще один друг. Он там исчез. Надо его найти. Это очень важно. С ним ничего не должно случиться. Я не знаю ваших порядков, не знаю, что может с ним случиться и чего не может. Но вы должны помочь мне разыскать его. Вам легче: вы знаете, как это сделать, а я не знаю. А мне тем временем придется на несколько часов отлучиться - слетать к нашим. Они тоже посмотрели вверх и, кажется, не очень-то поняли, где там могут находиться мои друзья. Но вслух ни один не выразил сомнений. - Соберемся здесь же... Ну, через шесть часов. Согласны? - Что значит - через шесть часов? - А, ну да... - Я прикинул: период обращения планеты вокруг оси был мне известен, двадцать шесть часов с минутами. - Это когда солнце будет примерно там. - Хорошо. Кто-нибудь, наверное, видел. Мы узнаем. - А ты, Анна, поедешь со мной. - Да, - сказала она легко, словно это было заранее ясно. - Садись, - сказал я. Сел сам, помахал им и включил стартер. Гравиген журчал, было слышно, как свистит за колпаком потревоженный воздух. Небо темнело по мере того, как мы все дальше врезались в него. Я проверил, хорошо ли пристегнуты ремни, сказал: "Ну, потерпи теперь" - и включил основной. Вот тут она, кажется, испугалась по-настоящему. Голубой огонь вспыхнул вокруг нас, за спиной зарождался ураган, фиолетовый след оставался за нами. Нас прижало к спинкам. Впереди загорелись звезды. Нани-Анна то закрывала, то открывала глаза, страх в ней боролся с любопытством. Вибрация прошла по катеру и затухла. Погасли язычки. Небо стало черным. Позади планета играла всеми цветами радуги. В южном полушарии ее я заметил циклон. Мы легли на орбиту. Теперь внизу был океан, кое-где острова виднелись в нем, как сор на паркете. Перегрузка исчезла, автомат перевел гравиген в режим искусственной тяжести. Я посмотрел на Анну. Она улыбнулась, оправляясь от страха. Я отвел глаза, потому что впереди уже знакомо мигали огоньки корабля. 9 Выписка из судового журнала: "День экспедиции 593-й. Корабельное время 12:07. Местонахождение: Орбита спутника планеты Даль-2, расстояние от поверхности - 1000/855 км, эксцентриситет и наклонение прежние. Режим: Инерциальный полет. Гравитация включена. Экипаж: Руководитель экспедиции и капитан корабля находятся на планете. Срок возвращения истек 07 минут назад. Остальные члены экипажа заняты по расписанию. Предполагаемые действия: Совещание с исполняющим обязанности руководителя экспедиции д-ром Аверовым. Запись произвел: И.о. капитана Риттер фон Экк". Уве-Йорген Риттер фон Экк выключил журнал. До встречи с Аверовым оставалось двадцать минут. Это время было нужно Рыцарю, чтобы обдумать все трезво и окончательно. Из центрального поста он ушел в свою каюту. Она была чуть меньше капитанской, но обладала теми же удобствами, только экранов и приборов в ней находилось не так много. Но в них Рыцарь сейчас не нуждался. Он сел в кресло, вытянул длинные ноги и закрыл глаза. Он привык так расслабляться перед действиями, которые могут потребовать всех сил, всей воли, напряжения всех мыслей. Именно такое действие, видимо, предстояло ему в самом близком будущем. "Земля, - думал Уве-Йорген. - Земля. Что тебе Земля, пилот, не та, не твоя, а нынешняя, во многом непонятная, чуждая, где и памяти не сохранилось ни о тебе, ни о тех, кто был некогда твоими друзьями? Но их прах и пепел там, - подумал он. - Там, а никак не здесь. И если человек должен хранить преданность чему-то - а воин должен хранить преданность, если он воин, а не ландскнехт, - то ты, Уве-Йорген, можешь быть предан только Земле, и никому больше. Пусть она - не обиталище, а лишь кладбище тех мыслей и тех целей, за которые ты сражался когда-то. Идеи оказались несостоятельными; сейчас ты понял это до конца. Но - дороги и могилы. И если нет ничего другого, надо хранить верность могилам. Верность до смерти, - привычно подумал он на родном, немецком языке. - Верность и преданность. А что такое - преданность воина? Это готовность пойти на все ради того, чему ты предан. Преданность солдата выражается не в словах, а в действиях. И в готовности нести ответственность за эти действия. Так мыслили в твое время, Уве-Йорген. И ты не можешь думать иначе. Потому что, сохраняя верность и преданность Земле, ты имеешь в виду не только ее сегодня, но и ее вчера, ее историю. То есть и тебя самого, и тех, кто был рядом с тобой и кого больше нет. Пусть мы были неправы, но так уж сложилась история планеты Земля, что там нашлось место и для нас. Земля. И твой корабль. Ты предан ему, как бывает предан солдат своему полку, своим командирам и своим подчиненным, своему знамени и своей машине. Твой корабль - часть Земли, она снарядила его и послала, она положила твои руки на его штурвал. Верность кораблю есть тоже верность Земле, как верность знамени равнозначна верности государству. Ты согласен с этим, У-Йот? Согласен. Значит, ясно: в заочной схватке Земли и планеты Даль-2 должна победить Земля. Даже если ради этого придется пожертвовать планетой Даль-2 со всем, что находится на ней и в ней. Ты можешь поклясться: если бы был другой выход, ты избрал бы его. Солдат не жаждет крови, он не садист и не палач. Он просто не боится крови, когда путь к победе ведет через кровь. Но ты не видишь другого выхода. Не видишь потому, что его просто нет. Итак, тебе ясно, чего ты хочешь. Но предстоит самое трудное: убедить в этом того, чье согласие, хотя бы просто согласие, необходимо, чтобы твое желание стало реальностью. Согласие доктора Аверова. Потому что сейчас глава экспедиции - он. И если он скажет "нет", ты, солдат Уве-Йорген, не поступишь вопреки. А ты солдат до мозга костей и знаешь это. Аверов должен сказать "да". Добиться его согласия будет нелегко. Мир Аверова не знает войн. Он боится крови, она ему претит. Они считают, что человек должен жить, потому что он человек. А вы, У-Йот, считали, что человек должен жить, если он человек. Если. И были уверены, что не всякий человек - действительно человек. Человек - тот, кто силен. Кто погибает - слаб. Пусть бы они жили. Нам не нужна их планета. Но если они мешают жить нам... Аверов этого не поймет. Он будет метаться, искать несуществующие выходы. Медлить. И дотянет до того момента, когда поздно будет что-то предпринять, и погибнут все. У Аверова есть своя сила и своя слабость. Надо использовать и то и другое. Еще осталось несколько минут, чтобы вновь продумать весь ход разговора. Но прежде надо еще раз вдохнуть родной воздух и дать глазам отдохнуть, полюбовавшись родным и привычным. Там, где проходили лучшие годы жизни. Тем, что и теперь видится ночью в тревожных солдатских снах..." Уве-Йорген открыл глаза и поднялся. Подошел к дверце, ведущей в Сад памяти. Так, с легкой руки капитана, весь экипаж называл эти устройства. Рыцарь распахнул дверь. В каюте не было больше никого, и он не спешил затворить ее, как делал, когда опасался, что кто-то заглянет и увидит. Перед ним открылась обширная поляна. Действительно, мельком подумал он, неплохое место для схватки мчащихся навстречу друг другу рыцарей, закованных в панцири, с опущенными забралами и тяжелыми копьями наперевес... Но рыцарей не было, и не было копий. Увидел бы капитан Ульдемир... Капитан, впрочем, догадывается. Трудно все время жить в чужой коже. Что делать... Рыцарей не было. Солнце стояло на закате, дул легкий ветерок, и пахло вянущей травой. Машины стояли под маскировочными сетями, и Фогельзанг, задирая нос, заходил на посадку, и Уве-Йорген остановился у своего "мессершмита" и смотрел, как садится лейтенант Фогельзанг, и поглаживал ладонью зеленый дюраль, теплый на ощупь. "Смотри, Уве-Йорген, - сказал он себе. - Смотри, потому что это тебе еще пригодится, пилот". Аверов расхаживал по салону, и шаги его с каждой минутой становились все стремительнее, словно он должен был куда-то успеть, куда-то добежать вовремя. Впрочем, может быть, он вовсе не-бежал куда-то; может быть, он убегал. Убегал от мыслей, а они все догоняли и догоняли его, и деваться от них было некуда. Мысли спрашивали, и приходилось искать и находить ответ, и с каждым разом делать это становилось все труднее. "Шувалова с капитаном все нет, доктор, - говорили мысли. - Значит, планета встретила их недоброжелательно. Значит, контакт оказался невозможен - или привел не к таким результатам, каких от него ожидали. Да и что в этом странного? Так оно и должно было случиться". "Нет-нет, - отвечал своим мыслям Аверов. - Еще ничего не произошло, ничего не случилось. Каждую минуту они могут вернуться. Пока еще не пришло время принимать решения". "Когда же оно наступит? - спрашивали мысли. - Где та грань, за которой уже нельзя будет молчать? Та минута, когда необходимо будет решиться?" "Решиться на что? - возражал он. - Если никто не вернется с планеты, это еще не будет означать, что планы эвакуации рухнули. Может ведь быть наоборот: контакт оказался столь удачным, что Шувалов и Ульдемир сразу же начали переговоры и сейчас заняты уточнением деталей, чтобы вернуться на корабль с уже готовой диспозицией. Мы должны набраться терпения и ждать, ждать..." "Ну, а если вы так и не дождетесь? Если ты, Аверов, встанешь перед необходимостью выбирать: чем пожертвовать? Если окажется, что без жертв не обойтись?" - Не знаю! - крикнул Аверов вслух. - Не знаю я! "Да, - подтвердили мысли, - ты не знаешь. Ты не привык жертвовать, потому что никто из вас не привык. Вы создали для себя такой мир, в котором понятие жертвы перестало существовать. И не подумали как следует о том, что, покидая свой мир, вы оставляете позади и его благоустроенность, и его законы. Что они, эти законы, вовсе не носят вселенского характера. Что надо быть готовым к принятию решений, какие не принимались на Земле. Жизнь каждого священна. Вот первая фундаментальная идея, которую воспринимает землянин, едва научившись воспринимать мысли. Все люди сродни друг другу. Нет своих и чужих. Есть только свои. Каждый человек, кто и где бы он ни был, - твой человек. Твой ближний. Твой родной. Без которого ты не можешь и который не может без тебя. Земля долго шла к этому - и пришла. Это было естественно, понятно и прекрасно. А тут... Ты не знаешь, сколько разумных существ живет на планете, невыразительно именуемой Даль-2. Ты не знаешь даже, насколько похожи они или непохожи на вас, людей. Но это для тебя не важно. И поняв, что планета населена, ты прежде всего испытал чувство радости: нас стало больше, как хорошо! Если бы опасность Не грозила Земле! И если бы предотвратить опасность можно было каким-нибудь другим способом, не нарушающим интересов этого мира... Но ты не видишь такого способа. Чтобы доказывать теоремы, нужны постулаты - фундаментальные, простейшие истины, настолько простые, что они не нуждаются в обосновании, принимаются как факты: факты не нужно доказывать. Каков постулат в нашем случае? Человечество Земли должно быть спасено. Нет, не так кратко. Он чуть сложнее, этот постулат. Вероятность вспышки очень велика. То, что вначале казалось естественным - консультации с Землей, - практически невозможно. Не хватит времени. Переложить решение на других не удастся. Следовательно, постулат номер один должен выглядеть так: человечество Земли должно быть спасено - нами. Можно ли опровергнуть это положение? Видимо, нет. Еще одна посылка: человечество Даль-2 должно быть спасено. Должно быть спасено - нами? Это тоже аксиома? Или тут требуются доказательства? Признайся, Аверов, два этих положения могут оказаться внутренне противоречивыми. Потому что вторую посылку правильнее будет формулировать так: человечество Даль-2 должно быть спасено нами, если это не помешает спасению человечества Земли. Если. Но тогда... тогда получается, что человечеству Земли оказано предпочтение. Что оно - с нашей точки зрения, во всяком случае, - должно быть спасено безусловно, а человечество Даль - лишь при выполнении определенных условий. Иными словами - человечество Земли лучше, чем те, кто живет на планете Даль. В чем-то лучше. Или - или мы не можем переступить через ощущение того, что наше человечество все же ближе нам, чем любое другое. То есть, что наши мысли о всеобщей близости, равенстве и прочем применимы лишь в пределах Солнечной системы. Что мы мыслим вовсе не так широко, как нам казалось. Что, опять-таки, законы, по которым мы живем, локальны, и здесь применять их нельзя. Если мы попробуем вывернуть условия задачи наизнанку, то получится вот что: предположим, что спасение обоих человечеств невозможно. Должно ли в таком случае погибнуть одно из человечеств или оба? И если одно, то какое?" Аверов застонал. "Нет, такие решения принимать невозможно. Это противно природе человека!" Еще одна мысль подкралась исподтишка. "Аверов, а есть ли для тебя разница: будет ли принято решение вообще или оно будет принято именно тобою? И чувствовал бы ты себя точно так или как-то иначе, если бы установка, с помощью которой предстоит... нет, скажем - с помощью которой можно погасить звезду Даль, была задумана, рассчитана, сконструирована и построена не под твоим руководством, а под водительством кого-то другого? Иными словами, дело в решении - или в степени твоего участия в нем и твоей ответственности за него?" Аверов закрыл лицо руками. "Наверное, была бы разница... Но нет, нет, слишком это было бы недостойно. Нет, дело не во мне. Дело в самом решении, противном идеям Земли. Да, вот в чем дело: приходится отходить от усвоенных с детства идей, а это трагический, это болезненный, это порой даже смертельный процесс. От идеи безусловного сохранения всего приходится приходить к идее жертвы чем-то ради чего-то. Но если вторая идея - тоже фундаментальна, то, может быть, ее и нужно... Нет! Нет! А ведь тогда все сразу изменилось бы. Понятия относительны. История напоминает: какой-нибудь хан, палач для одних, становился для других национальным героем. Твоя установка. Она убьет (какое страшное слово!), убьет кого-то. Но ведь и спасет, спасет гораздо больше людей! И даже если принять проклятое решение придется именно тебе, то вовсе не сказано, что ты станешь палачом. Ты станешь спасителем, спасителем всего Человечества! Есть ли более высокая честь?" - Нет! - опять крикнул он. - Нет! Я не знаю... Он взглянул на часы и заторопился. Пора было идти совещаться с Уве-Йоргеном. Может быть, выход подскажет пилот? И решение не придется принимать самому?.. В комнате были гладко оштукатуренные стены, такой же потолок, пол из хорошо оструганных, плотно пригнанных-досок. В одной стене, под самым потолком - длинная, узкая щель, видимо; для вентиляции. В потолке - квадратное окошко, через которое проникал свет. Матрац на полу: большой мешок, набитый чем-то мягким. Больше ничего. Шувалов сложил матрац втрое, чтобы сесть на него, но потом раздумал садиться и стал расхаживать по комнате. - Ага... - бормотал он. - Мгм... Вот именно... Он привычно сунул руку за блоком - но блока не было, не было и кармана, в котором приборчик лежал. Да, его переодели. Он пощупал ткань. Ничего, терпимо. Белье, к счастью, оставили. Вот сменить его, видимо, придется не так скоро. Плохо. Но с этим можно мириться. По-настоящему плохо то, что затягивает контакт. Тот контакт на высшем уровне, с помощью которого только и можно решить все проблемы. Решить единственно возможным образом. Для Шувалова решение могло быть лишь одним: "Будут спасены все. Никто не погибнет. Как? Так или иначе. Ум человеческий изворотлив. Спасение двух человечеств никак не затрагивает фундаментальных законов естествознания - а раз так, то оно человеку под силу. Нужно только, чтобы сила эта была отдана вся, до конца. Сейчас, когда люди поймут, что спасение обитателей Даль-2 неразрывно соединено со спасением человечества Земли, они сделают все возможное и невозможное. Однако нужна, конечно, информация. Значительно больше, чем имеется ее сейчас. Информация о человечестве Даль-2. Об уровне цивилизации. О возможностях. Потому что могут быть разные решения. Допустим, дело с эвакуацией затянется. Может быть, придется сделать то, о чем случайно заговорил тем утром капитан. Уйти под землю. Рыть шахты, убежища. Там тепло сохранится дольше, чем на поверхности. Доставить с Земли небольшие силовые установки. Обогревать, снабжать воздухом. Наверное, возникнут и другие проекты. Нужно только знать, на что эта цивилизация способна. Сколько их. Какова техника. А главное - настолько ли они развиты, чтобы понять весь ужас того, что грозит им". Теперь Шувалов уселся на матрац, устроился поудобнее. Непривычная обстановка больше не мешала ему думать. Жаль только, что не было блока для записи. Хотя - хорошие мысли не забываются, а остальные и не стоит запечатлять. Итак, какова же может быть эта цивилизация? "Это, кстати, не такое уж похвальное наименование, - подумал Шувалов, усмехаясь. - Происходит оно от слова "город", а с этими городами в прошлом, если верить историкам, было немало возни. Люди сами чуть не отравили себя своими выделениями. Нечто вроде внутренней интоксикации. Можно, конечно, назвать то, что существует здесь, не цивилизацией, а культурой. Так будет лучше". Шувалов, даже размышляя про себя, любил отшлифовывать формулировки, чтобы потом уже не задумываться над ними. "Культура. Потомки некогда прилетевших сюда землян в известной степени регрессировали - до самого примитивного звездоплавания им очень и очень далеко... Регресс этот легко объясним - он был неизбежен. Однако мог выразиться в различных конкретных формах. В конечном итоге цивилизация, ее характер, определяются уровнем производительных сил. Что же было в распоряжении прилетевших сюда людей?" Шувалов задумался, потом решительно кивнул. "Начнем с источников энергии. На корабле можно, конечно, привезти и затем смонтировать здесь ядерную энергетическую установку. Можно доставить некоторое количество топлива. Но, естественно, ограниченное. Рано или поздно оно кончится. Его не хватит даже на века, не гово