- Понял. Значит, не дерево. Что же? - Что-то, внешне похожее на дерево. На пень. На... что угодно. - Поищем, - согласился он. Мы поискали. Ничего не было. - Возьмем шире? - спросил я, заранее сомневаясь. - Бесполезно, - фыркнул он. - Как видно, у них своя логика, штатская? - Что же делать? - Наверное, все-таки копать, - сказал Уве-Йорген. - Лопат не взяли, - пожалел Никодим. - Возьмем и придем еще раз. - Ничего другого не придумать. Интересно, что там упрятано. - Интересно. Пошли. И мы зашагали к лагерю. После обеда парни ушли сменять посты. Остальные улеглись поспать. Жизнь была, как на курорте, и не хотелось думать о том, что звезда, по всей вероятности, разводит пары, а предохранительный клапан ее испорчен. - Анна, - сказал я. - Пойдем, поговорим. Она сразу согласилась: - Пойдем. Мы шли по лесу, и я не знал, с чего начать. Она тоже молчала. - Слушай, - сказал я наконец шутливо-сердитым голосом. - Что ты за моду взяла - бродить с ребятами по лесу? Она покосилась на меня: - Это не опасно. - Почему? - Несерьезно. - А со мной - серьезно? Она помолчала, потом сказала - тоже как бы в шутку: - Смотри - проспишь. Прозеваешь. - Тебя? - Меня. - Анна... - Не надо, - сказала она. - Что - значит, конец? - Нет, - сразу же ответила она. - Мне с тобой интересно. - Ну, тогда... - Нет. Так - не надо. У меня опустились руки. Потом я сказал ей: - Знаешь, в дядюшки я не гожусь. - Дурак, - сказала она. - Я? - Ты. - А! - сказал я. Мы еще помолчали. - Может, ты объяснишь, в чем дело? - Ни в чем, - сказала она. - Просто так. - Да почему... - начал было я, но тут же сообразил, что спрашивать об этом и в самом деле не очень-то умно. - Ладно, - сказал я хмуро. - Погуляем еще? - Да. Мы пошли дальше. - Ты просто не представляешь, какое было множество дел... - Я ведь тебя не спрашиваю. - Неужели ты думаешь, что я... - Я думаю, что я тебе не нужна, - сказала она холодно. - Ну как ты можешь... - Ты что - не мог поговорить оттуда? - Не мог. Не мог я выйти на связь! Катера не было! - Нет, мог, - сказала она упрямо. Продолжать я не стал, потому что продолжать было нечего. Мы прошли еще немного. - Пойдем назад? - предложил я. Она без слов повернула назад. И тогда мы услышали выстрелы в той стороне, где были посты. Я глянул, и на миг оцепенел: по просеке двигались люди. Они были вооружены неказистыми, увесистыми ружьями. Некоторые держали пики. Раздумывать было некогда. Я схватил Анну за руку. - К лагерю! Быстрее! Мы бежали, что было сил, отступали под натиском превосходящих сил противника. В лагере все были уже на ногах. Уве-Йорген все же успел научить парней чему-то; во всяком случае, залегли они быстро и, я бы сказал, толково. И оружие изготовили. Но стволы всех автоматов были направлены в небо. Наступающие теперь перебегали меж деревьев со всех сторон. Впечатление было такое, что нас окружали. Я достал пистолет, достал патрон и вытянул руку. Люди с ружьями приближались. Они были пока что метрах в шестидесяти, а я знал, что из моей штуки можно вести действенный огонь метров на двадцать пять - тридцать. Иначе это будет трата патронов. Я ждал, пока они подойдут поближе, и не спеша выбирал цель. Подошла Анна. Остановилась. Я схватил ее за руку и дернул: - Не изображай неподвижную цель! Она неспешно прилегла и с любопытством спросила: - Что вы будете теперь делать? "В самом деле, что же? - подумал я. Я лежу тут, на песке чужой планеты, и собираюсь стрелять в людей, населяющих ее. Я считал, что прилетел спасти их, и вот лежу и собираюсь стрелять в них. И убивать. Потому что, когда я был солдатом, меня учили: стрелять надо не мимо, а в цель. Надо убивать врага, потому что иначе он убьет тебя. Но были ли эти люди моими врагами? Я был чужой им, они - чужими мне. Может быть, их вина в том, что они мешают нам спасти их? Но надо ли спасать человека любой ценой - даже ценой его собственной жизни? Пусть погибнет мир - лишь бы торжествовала справедливость? Или все-таки как-нибудь иначе?" Они были метрах в сорока, когда я встал. Встал, сунул пистолет в карман и с полминуты смотрел на них, а они - на меня. Они не остановились, не замедлили шага. Я оглянулся, и на лицах наших парней увидел облегчение. Здешних парней, не экипажа. Люди из экипажа лежали спокойно. Иеромонах отложил автомат и, подперев подбородок ладонями, словно загорал, а остальные продолжали держать оружие наизготовку. Я ждал. Наконец от наступавших отделился человек и, размахивая руками над головой, направился к нам. Он был без оружия. Парламентер, понял я. Правда, без белого флага. Но откуда им знать, что в таких случаях полагается нести белый флаг и изо всех сил трубить в трубы? - Дай-ка, - сказал я Иеромонаху. - Что? - Автомат. Не вставая, он протянул мне свой. Я закинул автомат за спину. - Я с тобой, - сказала Анна. На лице ее было любопытство. - Попробуй только, - пригрозил я и двинулся навстречу парламентеру. Мы встретились недалеко от наших позиций. - Ну, давай, - сказал я ему намеренно грубовато. - Выкладывай, с чем пришел. Однако он, видимо, не нашел в моем обращении ничего обидного. - Вам надо сдаваться, - сказал он. - Вот как? - удивился я. - Да, - сказал парламентер. - Ты умеешь воевать? Тогда смотри: мы вас окружили. Вы проиграли. Значит, вам надо сдаваться. Ведь иного выхода нет? - Это как сказать, - усомнился я. Он описал рукой круг, потом поднял Палец: - Ты же видишь: мы вокруг вас. Это и есть окружение. В таких случаях полагается сдаваться. Я вздохнул. "Бедные человеки, - подумал я. - Что для вас война? Что-то вроде игры в шахматы. Все строго по правилам. Ходы, сделанные не по правилам, не считаются. В безнадежной позиции полагается сдаваться, а не тянуть до тех пор, пока тебе объявят мат. Чемпионат на солидном уровне. Очень хорошо. Вы ни с кем не воевали. Вам не с кем воевать. И не надо. Но почему те, кто послал вас теперь, не рассказывали вам, что драка - это не шахматы, и ведется она по тем правилам, какие изобретаются в ходе игры?" - Ага, - сказал я вслух. - Значит, нам полагается сдаться. Что же тогда с нами будет? Он ухмыльнулся. - Да уж, наверное, придется вам всем повозиться в Горячих песках, - сообщил он почти весело. - Будете строить там башни. Не иначе. Может, тогда ты поймешь, и все остальные тоже, что нельзя забираться туда, куда не разрешено. - Может, тогда и поймем, - согласился я. - Ты заберешь свои фигурки и отправишься восвояси. - А вы? - А мы останемся здесь. Нам тут очень нравится, понимаешь? И мы собираемся здесь побыть - ну, допустим, еще два дня. Потом можешь приходить и поднимать свой флаг: нас тут уже не будет. Ну, договорились? - Вам нельзя здесь оставаться, - сказал он. - Это не разрешено, разве непонятно? - Ну, ладно, - сказал я хмуро, уразумев, что сквозь его логику мне не пробиться. - В последний раз спрашиваю: смоетесь вы отсюда или придется выгонять вас? Тут он понял, что я говорю серьезно. - Ты на самом деле не хочешь сдаваться? - Не вижу повода. - Но тогда... тогда вам будет куда хуже! Тогда вы, может, даже не отделаетесь просто Горячими песками. Тогда... Ну, вам будет очень плохо. - Тем, кто доживет, - сказал я. Пока мы с ним перебрасывались этими необязательными словечками, я думал: "А почему? Почему надо мне удерживать позицию, раз я не знаю, что в ней ценного? Почему не прекратить войну, не начиная? Зачем я лезу со своими правилами в этот симпатичный, но обреченный монастырь? А вот зачем, - ответил я сам себе. - Тут находится что-то такое, что для них очень важно. Не для этих мужиков с самопалами, - им известно только, что тут нельзя находиться, и они спешат убедить нас в том, что игра проиграна, чтобы и самим поскорее убраться с запретной территории. Нет, не для них, а для тех, кто послал их. Мы нечаянно нащупали какую-то болевую точку в их организме. И они, те, кто послал сюда дружину, ощущают боль и хотят от нее избавиться. Но боль бывает полезна. Что, если мы все же со здешними властями не поладим? Ничего не докажем, ни в чем не убедим? В таком случае (если мы действительно хотим, чтобы здешние нелепые люди пережили свою планету) нам придется вывозить их силой. И прежде всего - Уве-Йорген совершенно прав - необходимо добиться согласия правительства. Нет, мы никак не должны убрать свои пальцы оттуда, где, может быть, случайно прижали их артерию... Мы останемся здесь". - Слушай, - недовольно сказал парламентер. - Ты не видишь, что я жду? Сколько я могу стоять так, как ты думаешь? - Ладно, - сказал я. - Теперь обрати внимание на то, что я скажу, запомни, как следует, и ничего не перепутай. Мы отсюда не уйдем. Сейчас, во всяком случае, не уйдем. А ты отправляйся к своему командованию. И скажи, что переговоры мы станем вести только с ними - на самом высоком государственном уровне. Понял? - Нет, - искренне сказал он. - Вам надо сдаваться, почему же ты еще ставишь какие-то условия? Я махнул рукой: втолковать ему что-нибудь было невозможно. - Тогда так, - сказал я. - Ты все-таки запомни то, что я говорю. Я постараюсь, чтобы ты унес отсюда ноги живым и, по возможности, здоровым. А ты передашь мои слова своему начальству. Усек? Тогда мотай отсюда. Не ручаюсь, что он понял все буквально, но тон мой был недвусмысленным. Однако у ответ он только улыбнулся. - Что ты говоришь! - сказал он. - Оглянись: твои уже готовы сдаться! Они-то знают, что вы проиграли! Я внял совету и оглянулся. И в самом деле, наша гвардия уже покинула свои укрытия, оставив автоматы на песке. Молодцы и вправду решили, что надо сдаваться - по тем правилам; какие у них были приняты; парни стояли кучкой, безоружные и унылые. Уве-Йорген глядел на них свирепо, Георгий - презрительно, а привыкший прощать Иеромонах, кажется, был даже рад тому, что молодые люди не впадут во грех человекоубийства. - Монах! - крикнул я. - Подбери оружие! Он кивнул. Я обождал, пока он собрал автоматы. И снова взглянул на стоявшего тут же парламентера. Он улыбнулся. - Ну? - сказал он. - Ты убедился? Давай и ты оружие! И то пусть тоже несут сюда. - Просят не беспокоиться, - ответил я ему языком объявлений. Медленно снял автомат с плеча и двинул ему прикладом под вздох. Он не ждал этого, оглянулся, и упал, и стал корчиться на песке, откусывая большие куски воздуха. А я повернулся и неторопливо пошел к кораблю. Я уже знал: в спину они стрелять не станут. И вообще я не был уверен, станут ли они стрелять. Мои капитулянты стояли, оторопело глядя на меня. - А ну, пошли отсюда, - сказал я сердито. Они глядели, как побитые песики. - Как же... - пробормотал один из них. - Они ведь выиграли... - Повезло вам, мальчики и девочки, - сказал я невесело. - Вы не знаете, что такое война, - и не надо вам знать этого. Бегите, куда глаза глядят, и постарайтесь не попадаться войску. - А вы? - нерешительно спросил один. - А мы играем по другим правилам. Но они не для вас. Ну - шагом марш! Они медленно пошли. - Да не туда! - крикнул я им вдогонку. - Там вы тоже попадете к ним! Шагайте в глубину леса и обходите стороной! Теперь они задвигались побыстрее. Я поглядел в сторону противника. Четыре стрельца тащили нокаутированного мною парламентера в свой тыл. Остальные клацали фузеями, снова изготавливая их к бою. Мы с Монахом залегли так, чтобы ход, ведущий к кораблю, был позади нас: я понимал, что, возможно, придется отступить туда и отсиживаться в этом доте. - Ну, отче, - сказал я. Монах не услышал; он бормотал что-то, и мне показалось, что я расслышал слова вроде "Одоления на супостаты..." Я даже не улыбнулся. Каждый настраивается на игру по-своему. Мне вот достаточно подумать об Анне. Я покосился на нее: она, конечно, не усидела в корабле и теперь лежала рядом. - Что вы будете делать? - спросила она с любопытством. - Хотим доказать, что сдаваться нам еще рано. - Но их ведь больше? - Ничего, - сказал я. - Зато мы в тельняшках. Я и не ожидал, что она поймет это. Но она не поняла и многого другого. - Они ведь с вами не согласятся... - Ну, мы еще посмотрим, - сказал я, изготавливаясь, потому что противник, оправившись от удивления, стал строиться для атаки. Они строились очень красиво и убедительно, и собирались наступать тремя плотными колоннами. "Мечта пулеметчика", - подумал я. Но это будет просто мясорубка. Я вскочил на ноги. - Рассредоточьтесь, идиоты! - крикнул я им. - Цепью! Перебежками! Кто же атакует колонной, когда у нас автома... Но окончания они не услышали, потому что грянул залп и на меня посыпалась хвоя. Тут же последовал второй - точно так же, над головами, - и они, не вняв доброму совету, двинулись вперед, а в их тьму даже засвистела какая-то пронзительная дудка. Я вздохнул; мне было тяжело. - Иди в корабль, ребенок, - сказал я Анне. - Это не для тебя. - Нет, - сказала она. - Я хочу посмотреть. - Если ты увидишь, ты меня больше никогда не... - Что ж ты не стреляешь? - возбужденно подтолкнула она меня. - Они стреляли уже два раза, а вы молчите. Надо и вам стрелять! Я покосился на нее. Глаза ее горели, ей было весело. "Вот так, - подумал я. - Мы, значит, спасаем это бедное, маленькое, неразумное человечество. Своеобразным способом спасаем мы его! С нами приходит страх! - вспомнил я "Маугли". - Вот он, страх, страх добротной земной выделки - вот он, в моих руках. Вот прорезь, вот мушка. Длинными очередями, с рассеиванием по фронту..." Я целился не в макушку деревьев. Я целил в пояс, как и полагается на войне. Но перед тем, как мягко, плавно нажать спуск, я все-таки поднял ствол чуть ли не к самому небу, словно хотел обстрелять проклятую звезду, из-за которой все и заварилось. Нет, нельзя, нельзя стрелять в людей, которые смыслят в военном деле столько же, сколько и малые дети, - а то и куда меньше, если говорить о детях моего времени, - и к тому же совсем не собираются убивать, меня. Мы играли на чужой площадке, и надо было - если мы хотели и впредь считать себя порядочными людьми - играть по их правилам. И я крикнул Монаху и всем остальным: - Только не вздумайте стрелять по людям! Они удивленно оглянулись; Уве-Йорген скривился, но Никодим улыбнулся. - Нет, - сказал он. - Я их только переполошу. Он прицелился в макушки деревьев и дал очередь. Шишки так и посыпались на них. Но шишки не убивают. Как только мы приняли их правила, стало ясно, что это будет игра в одни ворота: их было слишком много, а мы играли все время одним составом, и патронов у нас было не так уж много. К тому же, - я заранее знал, что так и получится, - наступавшие стали постепенно входить в азарт, и пули жужжали все ближе к нам, глухо стукаясь в стволы или плюхаясь в песок. Сдуру они могли и ранить - случайно, конечно, но нас было слишком мало, чтобы терять людей даже случайно. - Оставайся здесь, - сказал я Никодиму. - А ты ползи за мной. Анна послушалась, хотя вряд ли это было ей приятно. Я подполз к Уве-Йоргену. - Пожалуй, Рыцарь, пора заключать перемирие. - Если ты собираешься воевать таким образом, - ответил он, не отводя взгляда от наступающих, то можешь капитулировать сразу. Скажу тебе откровенно: такая война не по мне. - Я говорю не о капитуляции, - сказал я, стараясь не обидеться, - а о перемирии. Нам надо поразмыслить, как следует. - Попробуй, - согласился он. - Дипломатия - твоя стихия. - Знаешь, - сказал я Анне. - Ты все-таки иди в корабль. Позаботься об ужине хотя бы. Не бездельничай. Это подействовало, и она не стала возражать. А я улучил момент, когда стрельба чуть ослабла, встал и пошел им навстречу, так же размахивая руками над головой, как их парламентер. Удалось добиться перемирия на час. Наступавшие с облегчением прекратили палить и тут же занялись ужином. А мы сели в кружок и принялись совещаться. - Это пока разведка боем, - сказал Уве-Йорген. - Но ясно: они не отвяжутся. Они всерьез обеспокоены. И, значит, говорить о мирном, деловом контакте больше нельзя. - Как бы они ни вели себя, - сказал я, - наша задача не меняется. - Сказано есть: прости им, ибо не ведают, что творят, - произнес Иеромонах и поднял палец. - Пусть не меняется цель, - сказал Рыцарь, - но должны измениться средства. Ульдемир, ты еще надеешься, что Шувалов сможет чего-то добиться? - Мы не знаем, что с ним. Судя по событиям, вряд ли у него что-нибудь получится. - Хорошо, - сказал Уве. - У нас есть еще две возможности. И я считаю, что надо использовать обе. - Слушаем тебя. - Твои лесные люди. Придется тебе, капитан, лететь к ним. Взбудоражить. И вести на город. Шувалова не стали слушать, потому что он не сумел показать, что за ним - сила. Иного не могу предложить. Надо прийти к ним и показать силу. - Ну, а вторая? - спросил я. - Я останусь тут. Все-таки разберусь, из-за чего они выпустили столько патронов. Потом еще надо будет слетать за Питеком. - Они намного сильнее. У тебя кончатся магазины, и все. - Ну, - пренебрежительно сказал Уве-Йорген, - не так-то, это просто. Я думаю, со мной останется Георгий. А Монах полетит с тобой. И, пожалуйста, забери девушку. Ей тут нечего делать. Мне не очень нравилось предложение Рыцаря, но, пожалуй, оно было все-таки самым разумным. Конечно, мы могли уйти все. Но тогда так и осталось бы неясным, что же здесь скрывалось, ради чего люди призваны под ружье. - А потом? - спросил я. - Когда ты выяснишь, что здесь кроется, или когда тебя заставят уйти отсюда? Уве-Йорген подумал. - Когда заберем Питека, вернемся на корабль, - сказал он. - Оттуда свяжемся с вами и будем действовать до обстановке. - Ладно, - согласился я. - Пусть будет так. - И еще одно, - сказал Уве-Йорген. - Ну? - Мы вступаем в войну, - молвил Уве-Йорген. - На войне иногда убивают. - Тут, кажется, нет. - Пока нет. Но в цель иногда попадаешь, даже не желая. Так называемые шальные пули. И, я полагаю, надлежит принять какие-то меры на случай, если все мы выйдем из строя. Мы помолчали. - Например? - спросил я затем. - Я имею в виду, что задача ведь останется прежней, независимо от того, будем ли мы в живых, или нет. Землю надо спасти в любом случае. Пока мы еще пытаемся сделать это ценой минимальных жертв. Мы не виноваты, что нам мешают. Но может статься, минимальными жертвами не обойдешься. Я считаю, что тогда надо будет действовать жестко. Атаковать звезду. Погасить. Пожертвовать планетой Даль. Черт побери, будем называть вещи своими именами. Сейчас мы солдаты и имеем право говорить так. Мы рискуем собой ради чужих людей, и это дает нам право... - Не знаю такого права, - ответил я. - Они братья нам, - поддержал меня Монах. Но оба мы поняли, что прав сейчас Рыцарь. Если нас перебьют, Земля останется беззащитной. Она стояла за нашими спинами и ждала решения. И планета Даль - тоже. Мы, пятеро людей, ничем не замечательных, были сейчас трибуналом, вселенским трибуналом, решавшим судьбы миров. Но так лишь казалось: решение было только одно, выбора не было. Я провел голосование по правилам. - Никодим! - Видишь ли, - сказал он, - вы-то не знаете... Я могу согласиться. Ибо верю: все свершится по воле Божьей. Некогда Аврааму было ведено принести сына в жертву - и он был готов зарезать мальчика. Но Господь в последний момент послал ему барана, и сын спасся. Надо только верить... - Ладно, - сказал я. - Твоя точка зрения ясна. Георгий? - Ха! - сказал он. - Я не знаю... Это славная планета, знаешь ли, капитан. И люди мне нравятся, хотя бегают они не очень быстро. Я вспоминаю родину. Я мог бы жить здесь. На Земле - нет, а здесь мог бы. Если бы эти места уцелели. Но мы воины. Здесь есть все - мужчины, женщины, и старики, и дети. И им придется умереть. Потому что там, на Земле, тоже есть мужчины и женщины, старики и дети, и их куда больше. Скажу прямо; я люблю их меньше, чем тех, кого вижу здесь. Но послали меня те, что на Земле. Воин не меняет хозяев и не нарушает клятвы. Больше я ничего не скажу. - Вот и все, - сказал Уве-Йорген. - Что думаю я, всем ясно, а ты, капитан, подчинишься необходимости. - Когда она возникнет? - спросил я. Уве-Йорген ответил не сразу. - Через двое суток, - сказал он, - мы или овладеем положением, или будем перебиты. Если победим мы, весь сегодняшний разговор потеряет смысл. Если победят нас... - Двое суток? - Да, - сказал он. - Конечно, вести партизанскую войну в лесах можно годами. Но нам нужна быстрая победа. - Все, - сказал я и направился к катеру, чтобы связаться с Гибкой Рукой и отдать ему приказ. Двое суток. Двое суток до конца - или до начала чего-то нового. Двое суток. Никодим и Анна шли со мной. Нам предстояло втиснуться втроем в малый катер и долететь до леса. Большой катер оставался тут, с Уве-Йоргеном. На прощание я сказал ему: - Так я надеюсь, что ты будешь действовать как достойный представитель высокой цивилизации. - Не спрашивай меня, капитан, - посоветовал он, - и не беспокойся. Но я не был спокоен. Я знал, что есть вещи, которые Уве-Йорген умеет делать лучше меня, но всей душой надеялся, что ему не придется проявить свое умение. 17 Переговоры по радио между катером N_1 и кораблем экспедиции "Зонд" (Запись): "Катер: Вызываю борт. Здесь капитан. Как слышно? Борт: Слышимость хорошая. Здесь Рука. Как слышите вы? Катер: Нормально. Что на борту? Борт: У нас все в порядке. Доктор наблюдает. Установка в порядке. Моторы изготовлены. Катер: Можете ли стартовать в любой момент? Борт: Можем. Катер: Контрольная сверка времени. У меня семнадцать ноль пять. Борт: Семнадцать ноль пять точно. Катер: Прошу отметить это время. Борт: Отмечено. Катер: Если на протяжении сорока восьми часов, повторяю: сорока восьми часов... Борт: Сорок восемь часов, понял вас. Катер: Если за это время вы не получите никаких других указаний, приказываю начать операцию воздействия. Поняли? По истечении сорока восьми часов начать операцию воздействия, если от меня или еще кого-либо из членов экспедиции и экипажа не будет получено других распоряжений. Борт: От любого члена? Катер: Если первый пилот сообщит о гибели капитана. Если любой другой член экипажа сообщит о гибели капитана и первого пилота. Борт: Понял вас. По истечении сорока семи часов пятидесяти семи минут. Катер: Правильно. Это в том случае, если наблюдения не покажут, что опасность может возникнуть раньше. Борт: Если будет опасность, я сделаю все сразу же. Катер: Да. Тогда не жди ни минуты. Но я надеюсь, что все обойдется. Борт: Я тоже так думаю. Все будет в порядке, капитан. Катер: Привет Аверову и наилучшие пожелания. Борт: Привет всем нашим. Катер: Принято. У меня все. Конец. Борт: Конец". Шувалов полагал - и, по-видимому, справедливо, - что люди, находящиеся у руководства, могут обладать многими недостатками, в том числе (как показывала история) порой очень неприятными, но быть глупыми они не могут. И в данном случае, поскольку опасность, грозившая планете, была равной для всего ее населения, независимо от его здоровья, силы, социального положения и прочего, - постольку Шувалов полагал, что руководство не станет пренебрегать ни малейшей возможностью спасения и с радостью пойдет навстречу тем, кто предложит такое спасение. Но в его положении никакая инициатива не была возможна. Он не мог повлиять на ход событий, и оставалось лишь требовать, чтобы ему дали возможность встретиться с кем-либо из Хранителей Уровня. Однако просьбы и требования его оставались тщетными. Ему каждый раз отвечали одно и то же: - После приговора ты сможешь просить о смягчении участи. Тогда твою просьбу рассмотрят Хранители. Пока же им не о чем с тобой разговаривать. - Но простите! - возражал Шувалов. - Мне лучше знать, есть ли у меня поводы для разговора! - Может быть. Но закон не позволяет Хранителям выслушивать преступников, пока суд не вынес приговора. С законом спорить было невозможно. Время уходило стремительно. И когда настала пора представать перед судом, Шувалов решил прибегнуть к последнему, видимо, средству, какое оставалось в его распоряжении. Его судили в большом зале, заполненном народом. Стены и потолок зала были покрыты странной росписью, мрачные, резкие краски которой, начинаясь от пола, постепенно, чем выше, тем больше переходили в мягкие, умиротворяющие. Возможно, эта роспись заменяла символы правосудия, принятые на Земле - повязку и весы богини. Судей было пятеро, и они находились на возвышении, однако не за столом, как казалось бы естественным Шувалову, - стола не было, они просто сидели в глубоких креслах. Кресла стояли полукругом, в центре которого находился круглый табурет, на который усадили Шувалова. Судьи оказались пожилыми, сдержанными в словах и жестах людьми. Зато публика проявляла эмоции открыто, и выражаемые ею чувства были - это стало понятно сразу - неблагоприятными для Шувалова. Публика пришла, видимо, не ради сенсационного зрелища (как предположил было Шувалов, когда его ввели и он увидел набитый зал). Люди были искренне возмущены и встревожены, и тревога за того, кто подвергся нападению, написанная на их лицах, то и дело вытеснялась выражением не то, чтобы ненависти, но какого-то холодного отчуждения, целиком относившегося к подсудимому. Ритуал был несложным. Публике объявили, кого будут судить и за что. Потом еще раз объяснили Шувалову, что судить будут именно его, и подробно объяснили, в чем его обвиняют. Затем стали давать показания возчики, судья и пострадавший астроном. Он говорил, и взгляд его то и дело обращался к Шувалову (хотя астроном должен был обращаться к судьям), и во взгляде этом было недоумение и сожаление. - Итак, подсудимый, признаешь ли ты себя виновным в том, что хотел и пытался совершить убийство? Кажется, настал момент. Шувалов встал. - Высокий суд... - начал он. - Ты говори просто: судьи. - Судьи! Я признаю себя виновным. Легкий гул прошел по залу. - Но это - лишь малая часть преступлений, в которых можно обвинить меня! В зале настала тишина. - Я, систематически нарушая Уровень... Снова гул. - ...нашел способ совершить, воистину страшное и жестокое преступление! И снова - мертвое безмолвие. - Последствия преступления были бы неисчислимы. Они привели бы к тому, что Уровень рухнул бы, а затем и сама жизнь ваша и всех людей сделалась невозможной. Сейчас я в ваших руках, но помните: я не один! И если совершится задуманное мной - вы все погибнете! В зале кто-то слабо вскрикнул. Кто-то заплакал. Шувалов перевел дыхание. - Я еще не знаю, какой способ мы применим. Потому что, судьи, мы знаем два способа, и каждым из них можно добиться такого результата. Шувалов умолк. Он сделал паузу намеренно. - Говори! - чуть хриплым голосом сказал судья, сидевший посередине. - Мы можем сделать так, что огонь охватит все. Ваши дома. Мастерские. Посевы. Леса. Закипят и испарятся реки. Сама кровь закипит в ваших жилах. В жилах каждого: мужчины и женщины, старика и ребенка. Все погибнет, все сгорит, и жизнь прекратится и никогда более не возродится здесь. Вот один способ, судьи. Он снова умолк, и тот же судья снова сказал: - Говори же! - А вот второй способ. Мы вызовем холод. Страшный холод. Потускнеет солнце. Ледяная кора покроет все. От холода погибнут растения и деревья. Наступят голод и страшный мороз. Реки вымерзнут до дна, и все живое в них погибнет. Некоторое время вы сможете еще укрываться от холода в помещениях, но голод погубит вас. Погибнут все. И жизнь кончится. Жизнь каждого из вас и всех вместе. Крайний справа судья сказал: - Но погибнешь и ты, подсудимый! И твои товарищи тоже погибнут. - Да, - сказал Шувалов. - В том-то и дело. Ведь каждый человек должен умереть. Но мы решили: раз мы должны умереть, то пусть умрут все. - Подсудимый... Неужели ты так ненавидишь людей? Шувалов ответил не сразу. "Господи, - думал он, - я слишком люблю людей, даже дураков - потому что они ведь не виноваты в своей глупости, в том, что есть знание, которое оказывается слишком тяжелым для их нетренированных мозгов..." - Да! - сказал он. - Я ненавижу людей! - И все-таки... То, что ты сказал, звучит страшно, но... Как нам поверить во все те ужасы, во все эти бедствия? - Неужели вы не верите в то, что тот, кто мог спокойно и хладнокровно попытаться убить человека, в силах совершить то, о чем я сказал? "Не верьте, - думал он, - пожалуйста, не верьте... Но среди тех, кто сидит в зале, найдется хоть несколько таких, кто поверит - и разговор будет не удержать, и, так или иначе, вам придется обратиться ко мне - потому что больше вам обратиться не к кому..." Судьи переговаривались вполголоса. Гул в зале нарастал. - Подсудимый! - обратился к нему судья, сидевший в середине. - Скажи, нет ли способа предотвратить эти преступления? Чего ты хочешь? Может быть, если мы предоставим тебе свободу, и обещаем безнаказанность, и позволим уехать, куда ты пожелаешь... Шувалов покачал головой. - Судьи! - сказал он. - Я должен сообщить вам, что уже начал раскаиваться в том, что задумал и подготовил такое преступление. Потому что, как мне теперь кажется, люди все-таки не заслуживают такого конца. Но только я один знаю, как можно предотвратить то, что я замыслил. - А это предотвратить можно? - Пока еще можно. Судья встал. - Мы требуем, чтобы ты сказал нам - как! Пусть ты и пытался совершить страшное преступление - предотвратив другое, гораздо более ужасное, ты во многом искупишь свою вину! - Да! Да! - кричали в зале. - Я согласен, судьи. - Говори! Шувалов снова сделал паузу. "Смешно, - думал он, - как же несложно было все придумать! Ни один человек ни за что не поверил бы, начни я снова говорить о вспышке Сверхновой - не поверил бы, хотя мои доказательства с научной точки зрения выглядели бы безукоризненно. А вот поверить в то же самое, как в следствие злого умысла, - вы в состоянии, вы готовы. Милые, простодушные, необразованные люди..." - Я скажу, судья, - произнес он важно. - Но не тебе, и никому из вас. - Почему же? - Потому что дело ведь касается всех людей, не так ли? Оно относится ко всему Уровню, ты согласен? И будет справедливо, если я скажу все тем, кто хранит Уровень! Судьи посовещались вполголоса. - Ты настаиваешь, подсудимый? - Да. Иначе я не согласен. А затем, если Хранители захотят, я расскажу и всему народу. Судьи снова переговорили. Потом сидевший посередине объявил: - Приговор не будет вынесен сегодня. Мы сообщим обо всем, что сказал подсудимый, Хранителям, и они вынесут свое решение. По залу прокатился вздох облегчения. Искреннее всех вздохнул Шувалов. "Вот и сделано дело, - подумал он. - Наконец-то я смогу встретиться с их руководством. Объяснить. Убедить. И начать работу..." Он снова - на этот раз уже с другим чувством - обвел глазами людей, собравшихся в зале. И они тоже, не спеша расходиться, смотрели на него - кто со страхом, кто с интересом, некоторые - равнодушно, иные - со злобой. А один смотрел с улыбкой, с веселой улыбкой. Шувалов удивился: уж очень неуместно было здесь выражение симпатии. Он поднял брови. Улыбающийся встретил его взгляд, улыбнулся еще шире и прищурил глаз - и тогда Шувалов узнал Питека, и на душе у него стало совсем хорошо, и захотелось петь. - ...Впрочем, - сказал старший Хранитель Уровня, - у вас и не было возможности составить о нас правильное представление. Так уж глупо получилось... Но согласитесь сами - ваш визит был для нас по меньшей мере неожиданным. Кто мог подумать, что вы - с Земли? Шувалов охотно кивнул. Наконец-то он разговаривал с человеком - это сразу ощущалось - своего круга. С поправкой, разумеется, на уровень знаний - и все же с человеком, мыслящим, видимо, достаточно широко и масштабно. Хранитель устало потер лоб. - Да, неверное представление... Вам, видимо, многое показалось произвольным, непонятным... неприемлемым. Наверное, так. Мне трудно судить об уровне вашей сегодняшней цивилизации, однако я понимаю, что все эти столетия она не стояла на месте и развивалась, видимо, не совсем в тех направлениях, что до экспедиции наших предков - так мы их называем, хотя это и неточно. - В общем, да, - согласился Шувалов. - Земля несколько изменила цели и методы. - Что касается нас, то у нас не было выбора. Характер нашего развития был предопределен заранее. - Не могли бы вы рассказать подробнее? - Да, пожалуйста, пожалуйста... На Земле, вероятно, еще помнят о нашей экспедиции? - В основном - специалисты и историки. Помним, что было несколько экспедиций... но о результатах нам ничего не известно. - Один из результатов - перед вами... Попытайтесь представить себе, как все происходило, - и вы поймете, что ничем иным это кончиться не могло. Представьте себе, что крайне небольшое количество людей - не более двухсот человек - покидает Землю, чтобы никогда более на нее не вернуться. Чтобы осесть на одной из тех планет, существование которых предполагалось - только предполагалось! - в данной звездной системе. Люди летят, по сути дела, наугад. На карту поставлена жизнь. Потому что если им не повезет и планет - во всяком случае, годных для обитания - не окажется, они, возможно, и сумеют вернуться, но прилетят уже глубокими стариками - и прилетят неизвестно в какую эпоху. Шувалов кивнул. - Вы, конечно, понимаете, что те, кто летел, были энтузиастами, людьми в какой-то степени не от мира сего - хотя, разумеется, людьми упорными, выносливыми и умелыми. Такие сочетания встречаются. Ну и, безусловно, авантюристическая жилка у них тоже должна была быть. Итак, они летели, предпочитая надеяться на то, что нужная планета обнаружится, на нее можно будет сесть и на ней можно будет жить. Как вы теперь видите, надежда оправдалась. Шувалов снова кивнул. - Они летели, чтобы обосноваться и жить. Летели, покинув достаточно высоко развитую цивилизацию. Но тут, еще до старта, вступили в силу те закономерности, с которыми раньше, в период освоения территорий Солнечной Системы, люди не встречались. Люди понимали, что с момента старта им придется рассчитывать только на самих себя. Даже связь с Землей с каждым днем полета становилась все затруднительнее; и уже заранее было ясно, что сообщение между человечеством и его новыми поселениями в космосе будет практически невозможным: слишком много сил требовалось на снаряжение такой экспедиции, и слишком велик был процент риска. О регулярных рейсах хотя бы раз в столетие нельзя было и думать всерьез. - Это стало возможно только сейчас, - сказал Шувалов. - Что же, неплохо. Однако тем, кто летел тогда, рассчитывать на что-либо подобное не приходилось. Итак, предстоящая оторванность от материнской цивилизации заставила задуматься над вопросом: какую же часть ее можно взять с собой и что из взятого можно будет сохранить и укоренить на новом месте? - Я понимаю. - Всякая техническая цивилизация, как вы знаете, является сложным комплексом явлений, тесно связанных между собою. И чтобы захватить с собой, скажем, такое примитивное достижение техники, как электрическую бритву, надо было взять и все необходимое для постройки на новом месте электростанции - начиная с материалов и генераторов и кончая строительной техникой, средствами транспорта, топливом, запасными частями - и так далее. - Да, в наше время серьезно занимаются этой проблемой. - А тогда только начинали. Итак, взять с собой пришлось бы слишком много - а на то, чтобы изготовить отсутствующее на месте, надеяться не приходилось: даже для того, чтобы сделать ту же самую бритву, нужно такое количество различных и достаточно высоко развитых отраслей техники, какое, естественно, не могло быть заброшено с Земли. Я не знаю, каков по размерам ваш корабль... - О, вы сможете детально ознакомиться с ним... - Заранее благодарю... Но, во всяком случае, вряд ли вы представляете, как мало можно было взять с собой в то время. Учитывался каждый грамм массы и каждый кубический сантиметр объема. - М-да... Не хотел бы я быть на их месте. - Я тоже. Итак, им следовало прежде всего решить: что является важнейшим при создании колонии на пустом месте и без притока сил извне. Что является жизненно важным. - Судя по, тому, что колония прижилась, им удалось найти решение? - Да. - И это оказалось... - Это были люди. - Люди? - Вот именно. Было установлено, что для того, чтобы не вымереть, не захиреть, не выродиться, наконец, такая колония должна прежде всего обладать определенным количеством людей - не ниже критического уровня, который тогда оценивался приблизительно в несколько тысяч человек. - Вот как... - Да. Но выполнить такое условие было невозможно хотя бы потому, что корабль мог взять двести человек - и самое необходимое для них. Не более. - Воистину, задача не из самых простых. - И все понимали, что если начинать от первичного количества в двести человек, - предположим, сто пар, - то, по естественным условиям, население колонии смогло бы достичь нужной величины слишком поздно. Вернее, оно не успело бы ее достичь - колония угасла бы значительно раньше. Здесь ведь счет шел на поколения! - Сложно, сложно. - Тем не менее, выход был найден. Та аппаратура, которую экспедиция взяла с собой, то немногое, что она смогла увезти, предназначалось не для производства энергии, не для обработки земли и не для резания металлов, но для производства... людей. Шувалов, поморщился. - Боюсь, что я не смог бы согласиться с таким решением... - Иного выхода не имелось. А уже в то время были достаточно хорошо разработаны методы, при помощи которых любая клетка организма могла развиться в полноценный организм. Любая клетка! - Это-то мне известно... - Необходимые установки, взятые экспедицией с собой, обладали достаточной мощностью для того, чтобы уже в первый год произвести на свет тысячу младенцев, на второй - столько же, а при желании производство их можно было бы и расширить. Первичный материал был взят с Земли: миллионы клеток... Этим достигалось, кстати, еще одно: устранялась опасность вырождения людей, которая в ином случае непременно возникла бы в столь узкой популяции. - Люди от Сосуда! - пробормотал Шувалов. - Вот оно что! В голосе его была неприязнь. Хранитель посмотрел на него. - Я вижу, вы все еще не можете примириться с этим. - Увы, да... Я даже не уверен, что это люди - те, о ком вы говорите. Может быть, их скорей следует называть биологическими роботами? Не будет ли так честнее? - Вы можете называть меня и роботом, - с улыбкой согласился Хранитель Уровня, - если такой термин кажется вам более приемлемым. - Как, и вы?.. - Как и все остальные. Возможно, не все - иногда люди рождаются у нас и обычным порядком, но крайне редко. Мы запрещаем рожать. - Почему? - Мы считаем, что еще не достигли такой численности, при которой опасность вырождения стала бы крайне незначительной. - Какой же численности вы хотели достигнуть? - Порядка десяти миллионов. - А сейчас у вас... - Несколько более миллиона. - Так много? - хмуро удивился Шувалов. - Мы считаем, очень мало. - Ну, тут все зависит, конечно, от точки зрения... Миллион, немалое число... - Может быть, оставим эмоциональные оценки. Итак, вот что привезли с собой люди и вот с чего начали свою деятельность. - Но простите... Ведь для всего, что я тут вижу... Шувалов развел руками, словно обнимая все, что находилось в помещении. Это было длинное помещение без окон, отделанное пластиком, который и через столько лет все еще оставался белым. Скрытые светильники давали рассеянный, мягкий свет. Вдоль стен стояли бесконечные ряды стеллажей, уставленных одинаковыми аппаратами, к которым тянулись толстые жгуты проводов. - Для