к и держась в десяти шагах, громко, подчеркнуто кашлянул. - А сюда не показывайся, - продолжал Хомура. - Здесь и без тебя комплект. - А ты его не видел случайно? - Думаешь, я тут всех знаю? - Ну, он заметный - треплется про науку; про взрывы... - А-а... Дружок, что ли? - Ну да, дружок. Сам позвал, чтобы я приехал, и вот... А ведь я ему свеженький материал привез, как раз к случаю. - Видел я его с час тому, - сказал Хомура. - Тут целая шарага была. А сейчас - не знаю. Пошарь по кустам. Он тут уже тепленький был. - Да? Ну ладно. А вы оба, - он все изворачивался, пытаясь ненавязчиво заглянуть в лицо Фораме, но Хомура возвышался неколебимо, а Горга приблизился на несколько шагов и снова внушительно кашлянул, - вы оба, если заметите, скажите - дружок его ищет. По имени мар Цоцонго, это я и есть. Или лучше крикните меня погромче, я далеко не уйду... Или еще лучше - позовите Мин Алику, это подружка его, тоже приехала, любовь у них с давних времен... Великим напряжением сил Фораме удалось удержаться на месте. Хорошо, что чужой не видел выражения его лица. - Непременно передадим, - сказал Хомура без любезности. - А твой дружок что - онемел, что ли? Слова не скажет. - А он таких, вроде тебя, не любит, - ответил Хомура хладнокровно. - Два слова - и сразу в рыло. Так что ты его лучше не трогай... Поверил ли самозваный Цоцонго или нет, но мундир Хомуры он разглядел хорошо; хотя и без знаков различия, мундир внушал уважение, и пьяным Хомура явно не был, так что лучше было не обострять: мало ли какие свои дела могут решать стратеги в этом месте. Пришлый удалился, не забывая, впрочем, покачиваться, Горгу он обошел, сделав небольшой крюк, - и видно было, как из кустов, что возвышались подальше, вслед ему скользнуло несколько теней. - Вот, - сказал Хомура, когда они отошли. - Это вам о чем-нибудь говорит? - Я узнал голос. Слышал его сегодня утром. Потом объясню. Мин Алика... Неужели они ее задержали? Она же ни при чем! - Нам надо поспешить, мар Форама. Сможем ли мы провести вас в центральный пост Полководца или нет, но здесь вам делать больше нечего. Идите за мной, старайтесь не выходить на свет. Штык-капрал, прикрывайте нас с тыла. - У вас есть транспорт? - Военный катер всегда в распоряжении операторов. - Там, у себя, вы оставляете его наверху? - Да, это дежурный катер, он всегда остается на поверхности. Вниз пропускают только катера старших начальников, если самых старших - то даже без проверки: эти катера сами подают все нужные сигналы. Но у нас такого нет. - Горга подошел вплотную. - Таким катером можно воспользоваться, - сказал он уже почти совсем трезвым голосом. - Машина Верховного годится? Форама и Хомура уставились на него, не понимая. - Свяжитесь с ней из своего катера, - посоветовал Горга. - С водителем. Мастер-капрал Сала. Мой двоюродный брат. Скажите: Горга очень просит, Горга отплатит. - Господи! - пробормотал Форама. - Вот уж нежданно-негаданно... - А-ой, - сказал Хомура. - Рискнем. Спасибо, Горга. - Да ну, - сказал Горга, - не за что. Так приятно посидели с человеком, поболтали - отчего же не помочь? - Спасибо, Горга, - сказал и Форама. - Надеюсь, еще увидимся. - Здесь - не знаю, капитан, - сказал Горга, чуть улыбнувшись. - Я свое заканчиваю, ты - еще нет. Но - увидимся. - Питек... - тихо проговорил Форама всплывшее из недр памяти имя. - Счастливо оставаться, мары! - Горга четко повернулся и зашагал прочь. Форама смотрел ему вслед. - Поехали, - сказал Хомура, не очень, кажется, удивившийся последним словам обоих. - Снизимся перед первой охранной линией и пересядем в тот катер. Хорошо бы и остальные решения найти так же просто... Услышав сигнал готовности - резкий, неприятный звук, что-то среднее между пронзительным звонком и свистом, - Мин Алика поспешно легла в койку, не раздеваясь, и почти одновременно тонкая сеть страховочных амортизаторов развернулась в полуметре над нею и повисла, как полог из редких кружев. Было это, в общем, лишней перестраховкой, лишней в девяноста девяти случаях из ста, но бывает ведь и сотый. Что-то где-то вовне приглушенно проскрежетало, койка деликатно подтолкнула женщину снизу - вот и весь старт, вернее, первый его этап, на антигравах, бесшумный, почти безопасный; второй должен был начаться в заатмосферном уже пространстве. Сразу же наступила, невесомость, и Мин Алике стало как-то не по себе; чтобы отвлечься от неприятных ощущений, она постаралась расслабиться и стала думать о вещах, вроде бы отвлеченных и приятных, думать как бы спокойно, со стороны, именно так, как чаще всего думается в дороге, где человек является всего лишь пассажиром, где от него ничто не зависит, все дела, даже срочные, волей-неволей отложены до прибытия в точку назначения, и можно не спешить (за тебя спешит то средство передвижения, на котором ты едешь, плывешь или летишь) и спокойно предаваться раздумьям - не избирательно, но в том порядке, в каком сами они на тебя наплывают. Вот и Мин Алика сперва внушила себе, что все дела на оставшейся позади планете для нее временно перестали существовать (кроме Форамы Ро, конечно; но он не был делом, он был частью ее самой - частью, как бы оставленной Старой планете в залог собственного возвращения), а дела на родной планете еще не наступили. Однако планета приближалась, и теперь можно было откровенно признаться себе в том, что все годы Мин Алика свою планету помнила и по ней скучала, только не позволяла себе останавливаться на подобных мыслях даже мимолетно, чтобы не заболеть черной тоской; не хватало ей родной планеты, и не только потому, что она там родилась (факт биографии, порой не значащий абсолютно ничего), но и потому, что, какими бы недостатками социального, экономического или иного типа ни обладала Вторая, но она просто была лучше, даже для непредвзятого арбитра, не уроженца ее. Она была, во-первых, меньше, и, значит, уютнее, и понятие ее единства и нераздельности возникало и укоренялось легче и естественнее, чем там, откуда Мин Алика сейчас летела. Вторая была меньше, но плотнее, кстати сказать, так что ощутимой разницы в напряжении силы гравитации на поверхности обеих планет не было. Родная планета не была единым, глобальным городом, как здесь, - нету теперь, вернее, уже "там"; тотальная урбанизация не то чтобы не успела еще наступить на планете Мин Алики, ее там старались не допустить сознательно, и планета оставалась зеленой, а не серой, воду ее рек и озер можно было пить, не боясь отравиться, и было там немало мест, где еще можно было уединиться и даже не слышать никакого иного шума, кроме посвиста ветра, шелеста листвы, плеска волны, голосов насекомых и птиц. Но, конечно, не даром; то, что принято называть уровнем жизни, иными словами - степень проникновения искусственной природы в жизнь каждого человека (в итоге в технологических цивилизациях все сводится именно к этому), - уровень жизни был на Второй планете ниже, чем на Старой, на которой Алика загостилась так долго. Сколько же лет уже она там пробыла? Семь? Восемь? Ну-ка, ну-ка... Родная моя! Смеешься - одиннадцатый год пошел! Так сколько же тебе лет в таком случае - по-настоящему, не по легенде? Ведь когда ты ушла в разведку, тебе было уже девятнадцать?.. Впрочем, кого интересует возраст? Форама все равно старше. Форама, да... Мин Алика закрыла глаза и на миг перестала быть похожей на Мин Алику, какой была только что, - хорошо, что сейчас никто ее не видел. Но тут же собралась с силами и снова стала прежней, привычной всем, и самой себе прежде всего. Одиннадцать лет, значит... Небольшой как будто бы срок, однако за это время может измениться многое. Конечно, информации о родной планете у Мин Алики в общем хватало: даже из массовой информации Старой планеты можно было, вводя известные поправочные коэффициенты, узнать достаточно много, а ведь Алика пользовалась, разумеется, не только массовой информацией. Но хотя известия говорили о многом - о сменах за Круглым Столом, об уровне производства, о военных делах, о событиях общественной жизни, - в них не было ничего о том, как плещет вода и шелестят листья и бабочки летают над солнечным веселым лугом. А сейчас, приближаясь, Мин Алика вдруг почувствовала, что больше всего ей не хватало именно этого, и ощутила острое желание не возвращаться на Старую, но как-то перетащить сюда Фораму и жить на своей планете, если-даже понадобится уйти из разведки (если отпустят - подумала она параллельно) и существовать лишь теми самыми рекламными картинками, в фабрикации которых она за прошедшие годы изрядно поднаторела. Существует же и на Второй реклама!.. Но тут же что-то словно толкнулось в ней изнутри, как если бы она была в тягости (но этого не было, это уж точно) - толкнулось так, что она даже попыталась приподняться под пологом, и расслабленность прошла вмиг: как же можно было забыть о главном - что миру, вместе с нею и Форамой, осталось, может быть, существовать считанные дни или даже часы и о том даже, что она летит не ради того лишь, чтобы отчитаться перед своими хозяевами, но, в первую очередь, - чтобы подыграть Фораме отсюда и добиться результата, нужного им обоим, нужного Мастеру и Фермеру, и обеим планетам - и всей необъятной Ферме, и всему великому множеству подобных ферм, где растят Тепло и Счастье. Вот о чем подумала она; но в следующий миг снова прозвучал сигнал готовности, ее встряхнуло и прижало к койке, полог опустился ниже, почти касаясь лица. Это заработали маршевые двигатели: начался второй этап разгона одного из многочисленных кораблей государственной межпланетной контрабанды, для которых разведчики обеих сторон были всего лишь побочным и вовсе не таким уж выгодным грузом. Совсем стемнело, давно уже стемнело, глухая ночь была. На Шанельном рынке этого даже не заметили: дело было привычное, на основное занятие обитателей оно никак не влияло, торговали здесь круглосуточно, одни уходили с выручкой, большой или малой, другие их сменяли, предложение, в общем, соответствовало спросу с некоторым даже превышением. Компания, к которой принадлежал ранее Форама, несколько поредела; актер успел подремать немного, проснулся и снова присоединился; Горга еще посидел какое-то время, а потом исчез как-то незаметно, слинял, как говорится; неизвестный друг, лже-Цоцонго, разыскивавший Фораму, сидел, выпивая ровно столько, сколько ему можно было, чтобы оставаться постоянно в форме, и поглядывал по сторонам, и прислушивался, но без большого успеха. Глухой экс-чемпион пил, не пропуская ни одной, но организм его был, надо полагать, настолько закален и вынослив, что человек этот, могло показаться, и неделю мог бы провести так, без сна и отдыха, а может быть, и больше, и оставаться по-прежнему все в той же форме, - хоть сейчас взять биту и выйти в круг. Когда наступила ночь - потянуло ветерком, пыль осела, жить стало приятнее, а общее число участников рыночного действа осталось, в целом, тем же самым: кто-то убыл, конечно, но подоспели другие, и в их числе - гурманы, которые только в разгар ночи сюда и приезжали: считалось, что в этом есть свой шик. Жизнь всего Города - ну, не всего, конечно, где-то в Городе был еще вечер, а где-то уже занималась заря, - жизнь этого участка Города с наступлением полуночи тоже затихла, поредели кабинки на магистралях, стали постепенно гаснуть освещенные окна. Однако существовали в нем и такие места, где позднего часа даже не заметили: очень заняты были и не обратили внимания на то, что давно уже естественный свет сменился электрическим (кое-где, правда, естественного света и вообще не бывало, слишком глубоко были упрятаны эти места в мощной коре Планеты). Одним из таких мест было уже известное здание, в котором все еще, с небольшими перерывами для подкрепления сил, происходило заседание Высшего Круга, фактически ставшее сейчас постоянно действующим органом, как оно и предполагалось в случае экстремальных ситуаций. Настроение в Высшем Круге было, откровенно говоря, не самым лучшим. Кое-что шло не так, как предполагалось. Не так, как полагалось бы. Как должно было. Не так. Скорее - наоборот. И даже не это заставляло членов Круга нервничать, а то, что было очень трудно объяснить все логически. Начиная с того, что, по всем канонам, решение о переходе к активной обороне должно было бы даться людям труднее всего: как-никак, различные этические, моральные, культовые даже соображения и предрассудки, заповеди какие-то, упорно коренящиеся в подвалах сознания каждого человека, должны были помешать, заставить сомневаться, колебаться, спорить - с самим собой и с другими, - и, наконец, принять неизбежное решение с видом сокрушенным, главою потупленной, свидетельствующими о том, что мы, собственно, были против, нам все это никоим образом не нравится, однако обстоятельства оказались в данном случае сильнее, логика событий - мощнее, мы просто-напросто вынуждены в общих интересах - и потому не судите строго... Вот как должно было бы все происходить по правилам игры и по законам хорошего тона. На самом же деле получилось, что решение было принято (чему свидетелями мы были) сразу, без вздохов, без трагического заламывания рук и даже без предисловия относительно того, что мы, мол, долго думали, прежде чем решили, а просто: Первый Гласный отлучился к своему школьному наставнику на кристаллической схеме, задал вопрос типа: что больше - дважды два или дважды четыре? - получил недвусмысленный ответ, возвратился к заседавшим и объявил решение. Электронный мудрец, с которым Гласный советовался, не анализировал - и не его это было дело, - откуда взялось "дважды два" и откуда "дважды четыре", да и сам Гласный оценивал элементы ситуации таким именно образом не потому, что сделал такой подсчет, а непроизвольно - вернее всего потому, что ему так хотелось, так и он привык думать, и все вокруг него думали точно так же, и предшественники его мыслили так, и потомки, надо полагать, тоже будут считать, что если у тех - дважды два, то у них уж никак не меньше, чем дважды четыре. Итак, он вышел и провозгласил; и никто не усомнился в справедливости решения не потому даже, что был сызмальства приучен к дисциплине в их многоступенчатом мире, в котором бег по лестнице был основным содержанием жизни (как у тех бедняков, что зарабатывают на жизнь, быстро взбегая перед любопытствующими путешественниками по крутым склонам древних пирамид), а потому, что и сами они думали точно так же, и каждый знал в глубине души, что если бы именно он оказался в тот миг на месте Первого Гласного, то решил бы точно так же. Ибо это решение было и масштабным, и престижным, и историческим - а противоположное не было бы ни первым, ни вторым, ни третьим, и за первое решение спрашивать никто не станет, потому что будет не до того, дел и так окажется невпроворот, а за противоположное решение тотчас же спросили бы все, начиная со Вторых и Третьих Гласных, давно считающих, что и им пора ступить на самую вершину горы и нацарапать там свои имена. Так что у людей все было в порядке. Казалось бы, как только главный рубеж останется позади, больше никаких помех ожидать не придется: оставшееся было, как говорится, делом техники. Однако техника-то вдруг и стала приносить неприятности, тем самым лишний раз доказывая, что машинный интеллект никогда не сравняется с человеческим, ибо формальной-то логикой он, может быть, и владеет, но множество тонкостей, причем самых важный тонкостей, ему остается недоступным. Сперва об этом как-то не подумали, но когда Верховный Стратег с несколько озабоченным видом доложил, что его хваленый электронный Полководец что-то заартачился и пока еще даже не приступил к разработке конкретной диспозиции по данному ему приказу, всем, кто слышал, как-то сразу пришла в голову одна и та же мысль: что машине до человека еще как далеко! - Куда же вы, так сказать, смотрели? - не очень дружелюбно поинтересовался Первый. - И в чем, собственно, дело? Если в нем неисправность - устраните ее побыстрее, и дело с концом. - Там все исправно, - отозвался Верховный. - Однако сам, так сказать, образ мыслей машины... - Машина мыслить не может! - пресек Первый попытку Верховного Стратега оправдаться. - Если же там кто-то мыслит, то это наверняка люди, которые ее обслуживают. И если они стали мыслить чрезмерно или не в том направлении, то надо их срочно заменить, а мы потом спросим с кого следует за то, что именно такие люди оказались именно там, где бы им быть никак не следовало. - Не в этом дело, го-мар Первый! - упорно продолжал сопротивляться Верховный Стратег. - Просто с самого начала машина задумана так; что для выработки плана действий ей нужно определенное количество различной информации. - Не понимаю, - сказал Первый. - Что, у нас уже и в информации недостаток, что ли? А коли так, посадите два десятка, или две тысячи, или сколько там потребуется - журналистов, и пусть дают столько информации, сколько будет нужно. - Такую мы уже дали. Но нужна именно различная информация, го-мар, из разных источников, - пояснил Стратег. - Вообще, это черт знает что, - откровенно высказал свое мнение Первый. - Мы ведь уже дали то, что считали нужным дать. Зачем же ей нужно еще что-то? Разве не заключается самая главная информация в том - что нужно нам, чего мы хотим и требуем? По-моему, именно так было всегда. - Надо будет уточнить, кто конструировал машину, - негромко промолвил Великий Вещий, - и кто санкционировал. И поинтересоваться мотивами... Если Первого Гласного Верховный Стратег, по положению, должен был бояться и действительно боялся, то с Великим Вещим он чувствовал себя на равных и потому не преминул огрызнуться: - Конструировал ее соответствующий институт, строго придерживающийся данных ему заданий. Задания же были обсуждены и утверждены именно на заседании Высшего Круга, уважаемый го-мар. - Когда? - Проект утверждался двадцать лет назад. Эти слова вызвали у находившихся в помещении определенную положительную реакцию: двадцать лет назад никто из них в Высший Круг еще не входил, а кто входил - тех теперь уже не было, а если кто и был, то хорошо помнил, что тогда от них зависело не больше, чем сейчас, даже меньше, потому что и Первый Гласный тогда был другой, не этот. - Хорошо, - сказал нынешний Первый, махнув рукой. - Сейчас не время искать виновных, надо усиленно работать, прилагая все силы и черпая энергию в сознании важности задачи. Какая же там в конце концов нужна информация и почему ваша машина никак не может ее переварить? Верховный Стратег объяснил почему, и Первый спросил: - Какие будут идеи? - Я полагаю, - сказал Великий Вещий, - что для того, чтобы устранить опасную информацию, следует нейтрализовать ее источник. Это наверняка началось с вашего коллеги, го-мар, - обернулся он к Великому Питону. - Ни от кого другого такая... такая чушь проистекать не могла. - Насколько нам известно, он погиб, - возразил Питон. - Да вот выходит, что не погиб. - Что означает, - подхватил Питон, который все же не только науке был обучен, но и кое-каким приемам кулуарной борьбы тоже, - что он ушел от ваших людей и именно таким образом получил возможность генерировать излишнюю информацию, не так ли? Вот теперь и пресеките его, как источник информации. - Не преминем, - заверил Великий Вещий. - Собственно, соответствующие мероприятия уже проводятся. - Примем это к сведению, - сказал Первый. - Но этак можно прождать и целые часы, если не больше. А время - деньги, а деньги надо беречь. Хорошо. Объявляется перерыв. Он, как обычно, удалился в свои помещения, на ходу формулируя вопрос. Вернулся он через несколько минут. - Продолжаем, - сказал он. - Итак, го-мар, вы говорили, что вредная информация имеет своим источником определенное место в городе? - Так точно. - Тогда следует, не дожидаясь, пока ваши вещие пресекут одного человека, являющегося первоисточником информации, нейтрализовать все место - в особенности учитывая, что, по вашим же словам, вредная информация успела там распространиться и продолжает просачиваться. - Продолжает, вот именно. - Вот и сделайте это общими усилиями, - сказал Первый, переводя взгляд с Верховного Стратега на Великого Вещего и обратно. - И как можно скорее. Не церемоньтесь. По сути дела, мы уже в состоянии войны. Только сделайте так, чтобы в органы информации попало как можно меньше. Или совсем не попало бы, что самое лучшее. - Репортеры - народ пронырливый, - недовольно проговорил Верховный Стратег, на что Первый Гласный лишь повторил: - А вы не церемоньтесь... Время только экономьте, остальное неважно. Так решилась за несколько минут судьба Шанельного рынка, и не оказалось тут никого, кто предупредил бы об опасности его обитателей. 8 - Право, мне стыдно, - сказал Форама, - но я просто не знаю, с чего начать. И побаиваюсь. - Вначале всегда так, - утешил Хомура. - Мы все через это прошли. Похоже на легкую лихорадку, правда? Ничего, посидите еще минутку-другую, соберитесь с мыслями. Да и мы все время будем рядом. Они втроем сидели в центральном посту Полководца - Форама, Хомура Ди и флаг-корнет Лекона, нынешний дежурный. Наверное, из всех присутствующих ему было более всего не по себе: как-никак, в святая святых, в центральном посту, куда далеко не всякий большой звездоносец имел право войти, но лишь немногие избранные, - в помещении этом находился человек совершенно посторонний, да и штатский к тому же, и мало того - еще и пребывающий на данный момент в розыске. И разрешил ему находиться здесь, и не просто находиться, а общаться с Полководцем именно Лекона: штаб-корнет Хомура в счет не шел, потому что его формальная ответственность за Полководца кончилась часа полтора назад, вместе со сдачей дежурства. Если бы кто-нибудь даже из самого маленького начальства обнаружил такое вопиющее нарушение всех правил и законов, о полном разжаловании и пожизненном пребывании в Легионе Смертников можно было бы мечтать, как о почти невероятном подарке судьбы. И, однако, Лекона позволил этому человеку присутствовать. И не потому, что он поддался на уговоры Хомуры, и не потому, что был плохим служакой и с легкостью пренебрегал бы требованиями службы; такого тоже не было. Но служебный долг, как и всякий долг вообще, не есть что-то незыблемое, раз и навсегда утвержденное. Долг есть прежде всего результат действий, а не их образ. Для всех операторов, программистов и техников, обслуживавших Полководца, долг этот, по их глубочайшему убеждению (хотя нигде письменно и даже, кажется, устно не сформулированному) заключался прежде всего в первом и самом главном в их мире: в содержании в полной исправности и готовности колоссальной компьютерной системы, точного обозначения которой еще не найдено (не "электронный мозг" и не "искусственный разум", конечно, но и ни в коем случае не "вычислительная машина" просто), - системы, называемой ими малышом и вызывавшей в их корнетских душах соответствующие эмоции. Поэтому главное, что считал своим долгом сделать Лекона (как и Хомура тоже), заключалось в устранении той причины, которая мешала малышу нормально жить. Корнеты прежде всего помогали Полководцу, ну а вместе с ним и всему остальному: ведь если бы с ним что-то произошло, ни одна задача и подавно не была бы решена. В таких случаях предпочитают выбежать на улицу и пригласить первого попавшегося врача, не дожидаясь, пока прибудет специалист; Фораму можно было считать таким врачом. Что касается специалиста, то дежурный психолог Полководца (такой был) своевременно получил все данные о состоянии малыша, оценил всю сложность ситуации, отправил соответствующий доклад наверх (после чего и произошел известный нам разговор в Высшем Круге), а сам стал честно искать способ справиться с неурядицей. Он беседовал с Полководцем почти полчаса, пытаясь убедить его в том, что недоразумение вышло лишь кажущееся, что вся смутившая малыша информация, конечно же, бред собачий, что источником ее является место, которое смело можно назвать больницей для помешанных (слово "пьяный", так много и исчерпывающе объясняющее все человеку, для малыша просто ничего не значило, поскольку к стратегии отношения не имело и поэтому не было включено в лексикон Полководца), и если информация случайно и выглядит логичной и убедительной, то именно случайно, просто вероятностная ошибка. Однако Полководец с доводом не согласился, хотя, будь он человеком, психолог, конечно же, его быстро убедил бы: человеку и самому хотелось бы быть убежденным, а Полководцу нужна была истина, а что подумает начальство, его вовсе не интересовало. Беда была, во-первых, в том, что само понятие сумасшедшего дома, для человека исполненное глубокого смысла, для малыша было звуком пустым: с его точки зрения все люди, с их куцей памятью, беспомощной логикой, убогими знаниями, были в той или иной степени слабоумными; логика же Полководца позволила ему заметить, что в больнице для помешанных вовсе не все являются помешанными, - врачи и прочий персонал хотя бы, - и, следовательно, наименование источника еще ничего не говорит о качестве информации. Во-вторых, все, что касалось теории вероятности, было известно Полководцу куда лучше, чем психологу, так что малыш, почти мгновенно подсчитал подлинную вероятность случайности тех многих совпадений с истиной, какие он в информации отметил; вероятность оказалась настолько ничтожной, что ею смело можно было пренебречь. Потерпев поражение, психолог отключился от Полководца и стал искать новые способы успокоения пациента, дежурный же Лекона решил, что надеяться на специалиста - дело гиблое, тут и подоспел Хомура с физиком. Форама с первого взгляда Леконе не понравился, да и попахивало от него, но флаг-корнет справился с этой антипатией - тем более, что поведение Форамы, включая и его волнение перед пультом в центральном посту, говорило скорее в его пользу, чем против. Оба офицера хорошо понимали, что нужно им от Форамы. Они, конечно, не верили, что он найдет какой-то способ согласовать для Полководца обе противоречивые информации, одна из которых вообще не могла подвергаться сомнению. Но они знали, что в их руках есть простой и надежный способ устранить противоречия: подтвердить ошибочность информации с Шанельного рынка. Однако оба дежурных пока еще на это не пошли по причине, которая им обоим была совершенно ясна, настолько ясна, что даже психолог не решился настаивать на таком повороте. Дело заключалось в том, что сказать это малышу - означало просто соврать. Конечно, этическая неприглядность лжи имеет какое-то значение для каждого, в том числе и для корнета: однако если бы речь шла лишь об их переживаниях, и один, и другой перенесли бы такое действие без особого труда: врать на планете привыкли уже давно. Однако дело-то было не в этике, а в том, что любое отступление от истины Полководец неизбежно (как показывала практика) разоблачал; пусть не мгновенно, пусть иногда далеко не сразу, но улавливал, потому что человеку, изобретающему и сообщающему ложь, и представить невозможно, какому количеству прямых и косвенных проверок подвергалась она в миллиардах кристаллов малыша; Полководец специально и был создан с расчетом на распознавание лжи - это была защита от дезинформации, так часто губившей в прошлом даже блистательные военные замыслы. Так что ложь малыш бы распознал; если бы это случилось в ближайшее время, он просто прекратил бы снова работу над задачей - и, может быть, в самый критический момент, когда Большой Праздник уже начался бы; но пусть бы даже это произошло позже, когда уже ничто не могло бы повлиять на ход войны, все равно Полководец сразу и категорически отказался бы от услуг Хомуры и Леконы, навсегда отнеся обоих к источникам ложной и злонамеренной информации; а этого никто из них не хотел. Вот по какой причине решили они прибегнуть к помощи Форамы, а вовсе не потому (как можно было бы подумать), что сама идея войны, нападения на Вторую планету, пусть и под маркой активной самообороны, вызвала у них какое-то противодействие. Никакого противодействия не возникло, они были профессиональными военными и войну принимали как вещь естественную, а то, о чем предупреждал Форама, явилось для них всего лишь определенным осложняющим обстоятельством - однако без них ни одна война не обходилась, как знали они из истории. Однако, именно будучи профессиональными военными, они далеки были от желания воевать на авось, но стремились делать все по правилам и основательно. Они искренне хотели, чтобы Полководец вернулся к решению задачи, но только находясь в нормальном состоянии, какое гарантировало бы его хорошую работу, ведущую к конечному успеху, ради которого и стоило затевать подобные Игры. Вот почему Форама оказался здесь и сейчас сидел перед пультом, между обоими корнетами, собираясь с мыслями. - Ну давайте попробуем начать, - промолвил он наконец и посмотрел на Хомуру. - Хорошо, - кивнул штаб-корнет. - Но прежде чем мы начнем, хочу объяснить вам саму процедуру разговора. Вы будете говорить с нами; мы, в свою очередь, станем передавать ваши вопросы малышу, облекая их, если понадобится, в привычную и удобную для него форму. Вы не можете общаться с ним непосредственно, потому что ваш голос и манера разговора ему незнакомы и чтобы он стал отвечать, потребовалось бы аккредитировать вас, а это долго, затруднительно да и не нужно. И второе: запомните, пожалуйста, что никакие разговоры о жестокости, неэтичности войны, и так далее тут неуместны. Напоминаю: малыш - военная машина. И если вы попытаетесь обсуждать с ним подобные проблемы, мы все равно ничего подобного не допустим, будут только лишние осложнения между нами. Вы поняли? - Ну, раз иначе нельзя, - сказал Форама, пожимая плечами. - Именно так. - Согласен. Обещаю таких разговоров не вести. - И вот еще что. У нас немного времени. Вы понимаете, все начальство крайне обеспокоено, все взволнованы, а поскольку без нас они ничего не могут поделать, то, естественно, жмут на нас. Сейчас от них кое-как отговаривается наш психолог; но скоро его просто перестанут слушать. Форама усмехнулся. - Выходит, судьбы цивилизации решают два корнета и один полупьяный физик. И все. Зачем же нужно было столько го-маров? Не знаешь, случайно? - Содержательно, - сказал штаб-корнет Хомура, - но не ко времени. Не нужно отвлекаться. Это тоже не тема для малыша. - Ясно, ясно, корнет. - Ну, двинулись... Только смотрите, мар: если вы попробуете осуществить какую-то психологическую диверсию... - Хомура помолчал. - Мы даже не станем передавать вас вещим, но вам от этого легче не придется. Ну, не передумали? - Не вижу иного пути. - Ай-о. В путь. Давай, Лекона. Флаг-корнет протянул руку и нажал клавишу диалога. - Еще раз привет, малыш, - сказал он бодро. - Это ты, Лекона? Есть информация? - Хочу поговорить с тобой. Может быть, что-нибудь и найдем. - Будем говорить. - Иногда буду спрашивать я, иногда ты, как обычно. Ладно? - Согласен. По очереди? - Не обязательно. Я начну. - Начинай. Лекона глянул на Фораму. Тот покачал головой, на лице его было страдальческое выражение, рука поднялась и резко опустилась. Лекона еще не понял, но Хомура уже выключил звук. - В чем дело, физик? - Этот голос... Я просто не смогу говорить всерьез. Он разговаривает голосом ребенка... - А-а... Простите, мы не учли. Нам вот нравится так. Ничего, голос мы сейчас изменим. Секунду. - Хомура осторожно повернул один из лимбов на пульте. - Вот. Теперь все будет в порядке. Все это было так не похоже на воспоминания, что Мин Алике захотелось спросить: - Мы что - вернулись обратно? Она не спросила, но, наверное, достаточно ясно выразила сомнение своим лицом, первыми неуверенными движениями после выхода из корабля; здесь не было, правда, развалин, наоборот, никакого жилья не виднелось поблизости, не очень широкую поляну окаймляли деревья. Но уж очень не похожи были эти деревья на те, что виделись ей в моменты углубления в память, и слишком уж напоминали они то, что так часто приходилось видеть там, на Старой: понурые ветви, серая, запыленная листва, и не радость источали эти деревья, а уныние: было так, словно ты ехал в гости к молодому, полному сил человеку, но где-то что-то сдвинулось во времени - и ты вдруг нашел его одряхлевшим стариком. Невеселой получилась встреча... Мин Алика отошла на несколько шагов от мягко приземлившегося корабля и хотела было опуститься на траву (так часто в мыслях садилась она на густую, сочную, яркую траву, забрызганную красными, желтыми, синими пятнышками, цветов!), но вовремя увидела, что и трава была не та - поляна сильно облысела, показалось Мин Алике, в то время как она, всматриваясь, понемногу узнавала: да, она не впервые оказалась здесь, именно отсюда ведь ее отправляли на Старую планету десять с лишним лет назад, и именно эта поляна всегда вспоминалась ей, как последний привет родной земли; но, господи, как все изменилось, и трава росла, казалось, из последних сил, готовая в любой момент Сдаться и увянуть, пожухнуть, пожелтеть, рассыпаться прахом... Мин Алика глубоко вдохнула воздух. Странным был запах; не тот, городской, запах нагретого бетона и металла, от которого никуда не уйти было там; но и не запах вольной, ничем не стиснутой жизни, какой помнился ей, с каким нераздельно были связаны ее детство, юность, все, что успела она прожить и пережить здесь. Запах был таким, как будто не так давно что-то сильно горело поблизости, успело уже погаснуть и даже сам запах гари уже выветрился - и все же что-то от него осталось, и это оставшееся угнетало и перебивало все остальное и не давало ничему пахнуть в полную силу. Какой-то тяжелый, неживой запах это был, не такого ожидала женщина от родной планеты, и, действительно, впору было воскликнуть: "Да куда вы, в конце концов, меня привезли?" Кто-то вежливо коснулся ее плеча, она обернулась. Капитан Урих, кряжистый коротыш. Он заставил Мин Алику пережить в начале рейса несколько неприятных секунд, когда, после того как корабль установился на курсе, неожиданно вошел к ней в каюту, едва дав себе труд постучать, так что она даже отозваться не успела. Мин Алика еще лежала; капитан присел на край койки и положил руку ей на плечо, и ей показалось... Она напряглась, готовая к любой защите, это она умела. Но капитан вдруг улыбнулся, и тут она увидела, что человек он уже очень немолодой, вылетывал, наверное, последние рейсы, перед тем как фирма отправит его на пенсию, в волосах его было много седины, а в глазах - усталости, но морщинки вокруг глаз говорили скорей о доброте. Он медленно снял руку с ее плеча, она так же медленно расслабилась. Глядя на нее, капитан несколько раз мелко кивнул головой, - она подняла брови, не понимая, - и сказал: "Напрасно вы именно сейчас. Напрасно". - "О чем вы?" "Вы давно не бывали дома?" - спросил он. - "Десять лет". - "Тогда и совсем напрасно". - "Не понимаю. Почему вы так считаете?" Капитан подумал немного. "За десять лет многое изменилось", - сказал он наконец. "Да, - согласилась Мин Алика. - Я, например, стала на десять лет старше". Капитан усмехнулся: "Это частности. Я имею в виду - все изменилось на нашей маленькой планете. Там, на Старой, вы, наверное, читали газеты. Ну, хотя бы время от времени". "Разве что время от времени", - улыбнулась Алика. - "Тогда знаете, что писали и передавали на Старой по поводу лихорадки вооружений у нас". Мин Алика кивнула: "Конечно. Но кто же принимает всерьез то, что пишут в газетах?" Капитан покачал головой. "Вообще-то, может, это и правильно. Но в данном случае... Мы ведь действительно сейчас не уступаем Старой в смысле обороны. У нас есть все то, что и у них. И наши армады столь же многочисленны, и наши войска тоже". "Да, так они писали", - согласилась Мин Алика. - "И это верно. Но вы можете представить, во что это нам стало, нам, планете, уступающей намного не только по территории, но и по населению. У нас многое изменилось, говорю вам, девочка. Мои дочери - одна примерно ваших лет, другая помоложе. Одна сейчас в силах обороны, во вспомогательном корпусе, другая - тоже в обороне, электронный дивизион". - "Значит, девочки захотели защищать свою планету, что тут такого, что вас огорчает? Я понимаю, вы хотели для них не этого..." - "Чего я хотел - дело десятое. Важно, что и они хотели совсем другого. Но кто их спросил? Мобилизовали. Знаете ли, девочка, сейчас женщин мобилизуют, как раньше - мужчин. В силы обороны, в оборонную промышленность... Она у нас теперь, пожалуй, не уступает Старой. Она - да, не уступает... У нас вы больше уже не найдете просто мать семейства, хозяйку дома. А ведь при вас, наверное, так еще было". Мин Алика кивнула. "А мужчин что, больше не мобилизуют? Почему?" - поинтересовалась она. - "Потому что всех, кого можно было, уже мобилизовали. Уже служат в Силах. Даже и люди моего возраста. Все мы чувствуем: идет к большой драке. Не только потому, что я вот раньше возил со Второй редкие фрукты, а со Старой - женские тряпки, а сейчас в оба конца вожу приборы и оружие: не только поэтому. А еще и потому, что долго нам так не выдержать. Не знаю, как там Старая, им все-таки проще, у них народу много, но мы долго не протянем при такой жизни. Знаете, девочка, смешно сказать: за последние годы женщины почти и не рожают. Когда бывает свободная минутка, выйдешь на улицу, зайдешь в парк; раньше там не повернуться было от колясок с младенцами, а те, что постарше, так и кишели под ногами, ходить надо было осторожно, но на душе сразу делалось весело: жизнь, жизнь! А сейчас - редко когда увидишь старуху с колясочкой, и прохожие на нее глядят, как на диво, а нянька или бабка на прохожих таращится, как на налетчиков: у нее как-никак сокровище в коляске...". "Отчего же так?" - не сразу поняла Мин Алика. "Потому что не разрешают. Служить надо, работать надо, усиливать оборону. А рожать да выкармливать - дело долгое и хлопотное. Обещано, что после победы все запреты будут сняты, все женщины демобилизованы, да и многие мужчины тоже, тогда рожайте, сколько захочется. А пока - воздерживаются, это считается патриотичный. Но сколько так можно жить? Все ведь понимаю, и Круглый Стол тоже, что лет через пятнадцать-двадцать это еще как скажется - то, что сейчас нет младенцев. Моя младшая, та, что электронщица, работает, вернее - служит в самом важном месте, при Суперстрате, при нашей самой главной военной машине, подробностей не знаю... У них там всякие поблажки и привилегии, не сравнить с другими, но насчет замужества, ребенка - и думать запрещено. - Он вздохнул. - Вот почему я вас и пожалел. Не знаю, как вы там жили на Старой, понимаю, что сюда-неспроста летите. Но там вы, наверное, могли хоть ребенка завести при желании, да и занимались навряд ли обороной. Да нет, я понимаю, кто вы, - капитан усмехнулся, - на ведь была у вас, надо полагать, и другая жизнь - простая, всем видная?" Мин Алика кивнула. - "И чем вы там занимались?" "Картинки рисовала", - усмехнулась женщина. "Картинки... - протянул капитан Урих. - У нас не порисуете. Найдут для вас занятие и посерьезнее... Да и что рисовать сейчас? Помните наши рощи, леса, парки?.. Помните, конечно. Других таких нет, наверное, во всей Вселенной. Не было, вернее. Потому что сейчас они гибнут". "Отчего?" - не очень поверила Мин Алика. "Промышленность. Оборонная. Не представляете, сколько за эти десять лет мы построили. И, конечно, на какую-то особую защиту среды не оставалось ни времени, ни денег. На все один ответ: после победы. Да будет ли только эта победа?.. - капитан Урих еще раз покачал головой. - Знаете, что? А может, вам