и не стоит сходить? Давайте-ка, я отвезу вас назад, за те же, как говорится, деньги. Жаль вас. Очень вы мне понравились". Мин Алика медленно-покачала головой. Капитан чуть нахмурился. "Ну, извините. Да и то, зачем это" я, на самом деле? Может быть, вы как раз ничего против такой жизни и не имеете?" Голос его сразу стал чужим, и теперь уже Мин Алика положила руку на его плечо. "Нет, капитан, большое вам спасибо, но у меня неотложные дела. Вот сделаю их - там видно будет". - "Ну что же, вам виднее, мое дело было - предложить, предупредить вас, а дальше - как знаете. Но если захотите назад - я всегда к услугам; наверное, завтра же и стартую обратно - оружия закупили много, кораблей не хватает, вот и приходится вертеться как белке в колесе". "Спасибо, капитан", - сказала Мин Алика снова, уже вдогонку. И вот сейчас она своими глазами увидела, и хотя была уже предупреждена, оказалось это все же куда неожиданнее и печальнее, чем она предполагала. Обернувшись к капитану, она улыбнулась - улыбка получилась грустной. Капитан Урих кивнул ей рассеянно; он разговаривал сейчас с какой-то девицей, тощей, подмазанной, завитой кудряшками; девица деловито взвешивала в руке объемистую сумку, потом перевела зоркий взгляд на Мин Алику, точно фиксируя все, что было на той надето. Мин Алика одевалась не роскошно, конечно, но все же была она художницей со Старой планеты, где испокон веков возникали моды, и девушке со Второй планеты было на что посмотреть и заметить, и запомнить, и в глазах ее вспыхнула жажда общения. Она спросила что-то у капитана, видимо - кто это такая, капитан снова кивнул Алике, на сей раз уже более осознанно. Она подошла. "Вот, - сказал капитан, - дочка примчалась встретить, завтра у нее вахта, а я завтра, может быть, снова лягу на курс. Привез тут ей всякие мелочи, они обе каждый раз мне заказывают", - и он улыбнулся, словно бы прося прощения за свою слабость. Мин-Алика кивнула девице, доброжелательно улыбнулась; та, поставив сумку, подошла, резко протянула руку, рывком тряхнула. "Сида. Очень приятно. Ты ничего не везешь - реализовать?" У Мин Алики всего багажа было - маленькая сумочка, с которой она вышла из дому на Старой; однако, не желая разочаровывать новую знакомую, она неопределенно кивнула: "Посмотрим, вот разберусь со своими делами..." "Тогда я - первая", - предупредила Сида и сунула Мин Алике в ладонь карточку со своими координатами: Мика, глянув на карточку, бережно спрятала ее в сумочку. "Идет", - согласилась она. "Я в город. Тебя подхватить?" - поинтересовалась Сида, равнодушно глядя на воинов из Сил, что быстро, сноровисто разгружали корабль, укладывали ящики на такие же аграплатформы, какие были на Старой, - да оттуда же, наверное, и привезенные. А может быть, и сами уже стали производить?.. Антигравитационные материалы дорого обходились, очень дорого, и дело было не только в деньгах: возникавшие при производстве трудноуловимые, ядовитые отходы шли и в воздух, и в воду, и в почву, оседали, прорастали травой и хлебом... Мин Алика спохватилась: "Что ты? В город? Спасибо, за мной должны сейчас заехать". - "Ну, пока". "Всего доброго", - попрощалась с ней Мин Алика. Капитан улыбнулся, подбросил пальцы к форменной фуражке и зашагал к кораблю - наблюдать за разгрузкой, видимо. Мин Алика помедлила еще несколько минут. Те, кто должен был встретить ее, почему-то медлили; но может быть, так и лучше было? А может, капитан просто сел раньше, чем следовало? Оставаться здесь больше не хотелось, нужно было двигаться, отойти подальше, не то и в самом деле могло не захотеться никуда идти, а лишь - юркнуть обратно в люк, затаиться в той же самой тесной каютке и дожидаться обратного старта: там, на Старой планете, хоть она и не родная, и вражеская даже, все же привычно стало за столько лет, и все там, если подумать, осталось - рекламные картинки, делать которые бывало порой весело, и тихое уединение, без которого человеку нельзя, и главное - Форама, любовь... Длинно укололо вдруг под сердцем: ах, любовь, не ради тебя ли и всю жизнь живем... Нет, подальше надо было от корабля, от возможности побега, от своей слабости. Подальше и побыстрее! Она пошла, припоминая смутно, что этак через полчаса (если ничего тут не изменилось) выйдет на дорогу общего пользования, а там уже и транспорт найдется, и до нужного места она доберется сама... Как весело можно было бы идти здесь, славно, легко: темно-золотые в безветрии деревья, внизу - зеленые перья папоротников, тесные кустарники, уже созревает малина... Мин Алика вгляделась; часть ягод успела уже опасть, другие - те, что на кустах, - никто не трогал, и она поняла: люди настолько напуганы всем, что растет открыто на природе, что не сорвут, не возьмут в рот - наверное, отравлялись уже, и не раз, и ту же малину, надо полагать, теперь едят только после всяких анализов, после обработки, консервирования, бог знает чего еще... Вот поэтому и не получалось веселья, и еще потому (не сразу сообразила Мин Алика), что странно тихим был лес - птицы молчали, да и не видно их было, ни птицы, ни белки, ни мыши, никого - то ли так напуганы стали, что не рисковали больше показываться, то ли вообще вывелись, будучи не столь приспособленными, как человек, к восприятию разных чудес цивилизации. Лес, пусть и посеревший, пусть и не пахнувший больше теплой смолой, все же жил еще, а вот в нем - жило ли что-нибудь или все уже перекочевало в большой похоронный реестр, без которого не обойтись на этой, как и на любой другой цивилизованной планете (смотря как, впрочем, понимать цивилизацию - но мысль шла от эмиссара, сама Мин Алика о других путях цивилизации никогда и не задумывалась, не ее это было дело). Нет, не веселая тут была тишина, и не то было здесь уединение, какое рождает радостные мысли о красоте бытия. Она прошла в таких размышлениях и ощущениях еще немного, тогда военный вездеход на подушке, тихо урча, показался из-за закрытого деревьями поворота. Может быть, самолюбие Мин Алики и было бы в известной мере ущемлено, если бы ей сказали, что исчезновение ее с лика Старой планеты никакой особой сенсации там не произвело; вещие, коим приказано было пасти ее, давно уже доложили о своей неудаче, и женщина была объявлена в розыск; однако в недрах вещей службы уже имелись кое-какие данные о ней, и предполагалось, хотя еще и не было точно установлено, что она работала на Вторую планету, хотя никакой особой опасности собой не представляла (там было известно и о ее отношениях с Форамой, разумеется, но ведь и сам Форама до вчерашнего дня сколько-нибудь серьезной величиной не считался: возился с невидимыми частицами, а роль этих частиц в Обороне стала ясна, как мы знаем, всего лишь вчера утром - вчера, потому что сейчас было уже близко к рассвету следующего дня). Поэтому вещие справедливо решили, что Мин Алика, зная за собой определенные грешки, поспешила скрыться, используя связи именно по линии вражеской разведки, - и запустили свои щупальца в эти каналы, без особого, впрочем, усердия, а просто занимаясь одним из множества рядовых дел. А у службы вещих были сейчас задачи куда посерьезнее. Взять хотя бы распоряжение, отданное Первым Гласным относительно нейтрализации Шанельного рынка, на котором мы оставили достаточно много приятных людей не в самую унылую минуту их жизни. Руководителям обеих охранительных служб Планеты совещаться по поводу полученного задания долго не пришлось; такие операции разрабатывались давно, и теперь следовало лишь отдать определенным людям определенные приказания - а дальше все само собой завертится. Все, что следовало сделать высоким начальникам после получения высочайшей установки, - это согласовать уровень предстоящего мероприятия и отдать соответствующую команду Полководцу. У нас нет никаких оснований сомневаться в том, что уничтожение Шанельного рынка началось бы буквально через считанные минуты - если бы... Если бы Полководец не был занят сейчас очень важным для него, а в перспективе, возможно, - и для всей Старой планеты, и для Второй планеты тоже, разговором. До окончания этого разговора и окончательного решения по поводу Большого праздника, которое Полководцу предстояло принять, великий малыш никаких действий не предпринимал и решений не принимал, а все сообщения и команды, не имевшие прямого отношения к интересовавшему его вопросу, переводил в свою оперативную память - до выяснения, справедливо полагая, что, пока нет ясности в главном вопросе, то со второстепенными и подавно можно подождать, а также еще и потому, что, не имея детальной разработки по Большому празднику, Полководец не мог позволить себе распорядиться ни одним подразделением, не зная еще, не понадобится ли оно ему в следующую минуту. Правда, содержание полученных команд тут же параллельно сообщалось и дежурному оператору, который, возможно, и мог в подобном случае как-то вмешаться и урезонить своего могучего ребенка. Однако этого не произошло. Потому что операторы - а на сей раз их было целых два в центральном посту, - как мы уже говорили, многие годы работали с Полководцем и привыкли его благополучие считать самым главным делом в мире, и если, полагали они, может быть даже бессознательно, - если у малыша что-то не в порядке, то остальной мир может и обождать, ничего с ним, миром, не сделается. Привыкнув к мысли о том, что судьба всего мира, даже обоих миров, зависит целиком от Полководца (что во многом соответствовало истине), операторы, не исключая и Хомуру Ди и Лекону, невольно стояли в жизни на Полководцецентрической позиции, как жрецы верховного божества. Так что не удивительно, что, получив какую-то мелкую задачку, ничуть не помогавшую решить информационный парадокс, затормозивший все действия, операторы нимало не препятствовали малышу перебросить ее в оперативную память, как и все прочие мелкие задачки, вроде изменения нормы питания в связи со сменой времен года или очередных вакаций старшего начальствующего состава космодесантного соединения; такие задачки тоже должны были пройти через Полководца, как и вообще все, что происходило в Стратегической службе, и все они сейчас помещались в оперативной памяти, так что завтрак стратегам предстояло наверняка получить еще по старой норме. Что же касается задачи, данной по линии вещих, то она благополучно проследовала по инстанциям до того самого пункта программы, который предписывал перед подачей команды на исполнение вступить в контакт с Полководцем, чтобы в дальнейшем четко согласовывать с ним все действия и обмениваться оперативной информацией. Сигнал ушел к Полководцу, а там его постигла та же судьба, что и все прочее, и он стал гулять по замкнутому сверхпроводящему кольцу оперативной памяти в ожидании момента, когда его оттуда извлекут; вся же система вещих, не получая ответа на свой сигнал, тоже затормозила дальнейшие действия, и, чтобы сдвинуть ее с места, надо было сначала разобраться, почему же она засбоила, потом - отменить пункт программы, предписывавший согласование с Полководцем, и идти каким-то образом в обход этого пункта, потому что согласование со стратегами было, в общем, делом полезным и без него можно было ненароком наломать много-много сухих дров. Так что и с этой стороны события пока что не получили достаточного развития, и недавние собутыльники Форамы и неведомо куда исчезнувшего Горги заимели полную возможность совершить еще одно краткое путешествие к киоску и откупорить очередную флягу. Впрочем, надо признаться, что это последнее упоминание о них является уже своего рода просто данью вежливости: больше они нам не нужны, и трудно рассчитывать, что мы еще встретимся с этими прекрасными людьми в рамках настоящего повествования. Хотя - как знать? О таких вещах, как возможность и невозможность встреч, а также событий и вообще чего бы то ни было, следует судить с крайней осторожностью, ибо знать всего нам не дано, и порой все получается вопреки нашим предположениям и даже самой твердой уверенности. Вездеход остановился прямо перед Мин Аликой - мягко опустился на землю, урчание моторов утихло. Военная машина была похожа на шляпку огромного гриба, без единого окошка, так что сердце женщины невольно дрогнуло, когда машина слепо наползала, и Мин Алика только из чистого упрямства не уступила ей дороги. Вездеход остановился, потом сбоку откинулся люк; согнувшись, головой вперед, из него вылез человек, был он в Штатском - иного Мин Алика и не ожидала. Человек подошел почти вплотную, потом сделал шаг вбок и остановился в тени дерева. Улыбнулся. Сказал: "Похоже, завтра будет дождь, не правда ли?". - Завтра я буду под крышей, - ответила Мин Алика, как и следовало, условным выражением. И тоже улыбнулась. Тогда он подошел уже совсем вплотную, чуть нагнулся, так что лица их уравнялись, и сказал негромко, внятно, пронзительно: - Ну, здравствуй. Мина... От этих слов у нее захватило дыхание - она еще не успела осознать ничего, не сумела еще вспомнить, понять, узнать, но уже захватило дыхание, как от прыжка в холодную воду, от падения, неожиданного, и потому вдвойне ошеломляющего. И всех ее сил в тот миг хватило лишь на один коротенький вопрос: - Ты?.. - Наверное, - сказал он, по-прежнему улыбаясь. - Ты... - И ты. Она медленно покачала головой, то ли отказываясь верить, то ли отрицая что-то, в прошлом или будущем, а может быть, просто выражая огромность удивления совершившимся. Сейчас, сию же секунду надо было как-то определиться, установить все, на ходу попасть в нужный тон, нужный характер отношений, - но ни она, ни, наверное, он не знали сейчас, какой же тон будет верным и какой характер отношений - естественным, и молчали долго, несколько минут, пожалуй; хорошо, что никто не ездил по этой тропе, сообщение со стартовой площадкой контрабандистов шло, скорее всего, по воздуху. - Ты - за мной? - За тобой. - Значит, ты тоже... один из нас? Он усмехнулся: - Надо еще проверить, кто из нас раньше. - Вот как?.. - Разве это плохо? Видишь - ты вернулась и я тебя встречаю. Как близкий человек. Он говорил как бы шутя, но Мин Алика уловила глубоко в его тоне тихую просьбу - чтобы это действительно так и было, снова было бы. - Ну, что же - поедем? - сказала она после паузы; сказала спокойно, словно ничего не поняла в только что слышанных словах, словно и нечего было там понимать. Но тут же ей показалось, что это уж чересчур сухо, и Мин Алика добавила, хотя и достаточно бесстрастно: - Я очень рада, что ты меня встретил. Спасибо. - Да, поедем, конечно, - произнес он, слегка обескураженно, но все еще продолжая улыбаться. - Прошу. Мин Алика шагнула, опасаясь только, чтобы не стукнуться головой. Сиденья были мягкими, вообще же внутри оказалось просторно и светло, выгнутый экран спереди напоминал панорамное стекло. "Садись", - сказал он, сам сел за пульт. Позади автоматически затворился люк, мягко щелкнув, и столь ничтожное событие вдруг показалось ей чудом, но ведь это было на, ее родной планете, и машина тоже была в какой-то мере ее, а человек рядом... - об эту мысль она запнулась, как о кочку; случайное совпадение - или? Но в их деле случайностям, небрежностям не было места, значит, встреча была лишь отправным пунктом какого-то действия, и оно, надо полагать, будет развиваться. Мысль о том, что все началось в соответствии с каким-то сценарием, заставила Мин Алику успокоиться, для лирики не оставалось места. "Пристегнись", - сказал он. "Обязательно?" - "Лучше, если так". Она пристегнулась. Моторы приглушенно взвыли, машина мягко приподнялась, вой усилился, она заскользила вперед, удерживаясь в нескольких сантиметрах над землей, плавно переваливая через бугорки, корни, поднимая низенькие смерчи опавшей хвои. "Куда мы едем?" - спросила Мин Алика немного погодя. - "На дачу". Мин Алика знала это место - там обсуждались иногда наиболее деликатные операции. "Хорошо", - согласилась она почти равнодушно, хотя ничего доброго вызов на дачу не сулил: по слухам, оттуда иногда люди отправлялись в командировки столь дальние, что никогда уже не возвращались. "Тебе, наверное, хочется оглядеться, прийти в себя", - сказал он. "Нет, - сказала она, - я чувствую себя нормально, я готова". "Все равно, я повезу тебя самой дальней дорогой". - "Спасибо". Потом в продолжение долгого времени они не обменялись ни словом. Выехали на большую дорогу. У перекрестка устроила привал группа юных десантников - мальчишки лет пятнадцати, все в желтых форменных рубашках с нашитыми коронами на рукавах. Завидев военный вездеход, они повскакали, вытянулись, отдавая воинское приветствие. "Вот так у нас сейчас", - сказал он. "Да, - откликнулась Мин Алика. - Я понимаю". На шоссе машина увеличила скорость. Они проехали несколько километров и снова свернули в лес, теперь уже по другую сторону магистрали, на которой остался тугой поток машин, на три четверти это были тяжелые грузовики с эмблемой Сил. По сторонам опять замелькали деревья. Он покосился на Мин Алику, протянул руку, включил вентиляцию. В машину пробился свежий ветерок. Угадал. Или почувствовал? Мин Алика ощутила некоторое удивление. Он был ее первым, одиннадцать лет назад, нынешний ее спутник в вездеходе. Но тогда он был примитивен, груб, самонадеян и эгоистичен. На его примере можно было учиться не уважать мужчин вообще. Чему Мин Алика и выучилась успешно. Но когда она расставалась с ним в тот раз, в ней напоследок шелохнулось ощущение того, что он начал меняться - меняться потому, что она, Мин Алика, так захотела, а он постепенно привыкал все же заменять свои желания на ее, и так, чтобы они действительно становились его желаниями. Через густую чащу неумения, нежелания, предрассудков он пробивался тогда к любви, набивая в этой чаще синяки и в кровь раздирая кожу; и он выбрался-таки, наверное, из нее, и может быть - сладкая, хотя и ненужная надежда - сохранил в себе за минувшие одиннадцать лет то чувство к ней, которое тогда только по-настоящему начало вставать на ноги. Конечно, сладко было думать так. Но - не нужно. Потому что теперь был Форама, а все остальное, что существовало в жизни до него, сейчас годилось разве что для исповеди, исповедоваться же Мин Алика никому не собиралась - даже своим начальникам. - Мина... Она не сразу очнулась от мыслей. - Да? - Мне хочется увезти тебя далеко-далеко... Она усмехнулась. - Что скажет Олим? Он тряхнул головой: - Тогда это станет для меня безразлично. - Что ты, - сказала она не без иронии. - Я - дисциплинированный боец. - Боюсь, там тебя ждут неприятные сюрпризы. Она насторожилась, но постаралась не показать этого. - Вся наша жизнь такова, - ответила она вслух, стараясь, чтобы в тоне прозвучало примирение с этой жизнью, которая такова. - Конечно, - проговорил он и, на мгновение оторвавшись от дороги, кинул взгляд на Мин Алику. - Но маленькие грешки можно найти у каждого из нас. А из маленьких при желании... Его мимолетный взгляд сказал Мин Алике многое. Что, ее решили подвергнуть столь примитивному испытанию верности? Если это так, то вслед за предложением не явиться на дачу, как только оно будет окончательно отвергнуто, последует акт второй - более сильнодействующие средства... Ну что же, будем готовы. Главное сейчас - не бояться. Идти вперед. То, что она должна сделать, стоит небольшой нервотрепки. А люди, с которыми ей предстояло встретиться на даче, могли, при удачном стечении обстоятельств, не только не помешать ей, но даже помочь - хотя бы в известных пределах. Она едва успела выстроить эти мысли по порядку, как вездеход остановился, мягко опустился на грунт. На обзорном экране виднелась густая чаща. Удобное местечко выбрал, внутренне усмехаясь, подумала Мин Алика, чувствуя, однако же, некоторую озабоченность. "Мина..." - он положил руку ей на плечо. "Не надо" - попросила Мин Алика негромко. "Не хочу никаких "не надо", - сказал он громко, возбужденно. - Я ждал одиннадцать лет, я не хотел никого другого, я не мог избавиться от мыслей о тебе, и вот сейчас ты наконец рядом, а я должен еще о чем-то думать, с чем-то считаться? Не хочу!". Он говорил, а рука его жила самостоятельной жизнью, этакая смуглая черепашка, и Мин Алика уже почувствовала ее прикосновение своей кожей. "Ты не боишься неприятностей?" "Каких?" - он, кажется, удивился, потом забормотал какую-то чушь, уже не думая о содержании слов, едва не раздирая на ней платье. "Ну, что же", - подумала Мин Алика, делая вид, что слабеет. Она почувствовала, как спинка сиденья стала отклоняться все ближе к горизонтали. Мин Алика высвободила правую руку - левой она схватилась за его шею, - прикоснулась пальцами к виску. Ее спутник перестал двигаться, сделался словно деревянным, в глазах, только что налитых хмелем насилия, теперь блеснул ужас, они только и оставались живыми. Мин Алика с усилием оттолкнула его, он, не меняя позы, неудобно, боком упал на свое кресло и так и остался в нем. "Вот такие неприятности я имела в виду, - сказал Мин Алика, стараясь, чтобы голос звучал нормально. - Ты никогда еще не лежал в параличе? Ну вот, теперь видишь, как это сладко". Ужас в его глазах все не проходил, ужас и ненависть. "Ничего, потерпи, - проговорила она тоном заботливой сиделки, - я только довезу тебя в таком состоянии до дачи, чтобы обойтись без лишних сюрпризов. А там снова будешь двигаться. Время это можешь использовать для размышлений о пользе хорошего воспитания". Приподнявшись, она с немалыми усилиями - он был тяжел, - перетащила его на свое кресло, сама села за пульт водителя, минуту-другую смотрела на кнопки и приборы, осваиваясь, потом тронула машину. "Не бойся, - сказала она еще, - дорогу я найду. Как ни странно, не забыла". И действительно, она вспомнила точно, где находится дача, и теперь все окрестные места словно расположились на невидимом плане перед нею. Ехать пришлось еще около часа. Когда до дачи оставалось уже совсем немного, проехав первое кольцо замаскированных постов, Мин Алика остановила машину, вышла, сделала несколько шагов потраве. "Ну что же, - подумала она, - начинается настоящая работа. Жаль, что времени мало. Придется спешить. Но надо успеть. Прости, Мастер, если не все будет в твоих лучших традициях. Но я постараюсь. Напоследок". - Вы как с ним, на "ты" или на "вы?" - спросил Форама. - Мы здесь все на "ты", - ответил Лекона. - Хорошо. Я готов. - Давай. - Почему ты считаешь вторую информацию правдивой? - Почему ты считаешь вторую информацию правдивой? - точно, словно воспроизводя запись, повторил Лекона. - Лекона! - Что, малыш? - С вами есть еще кто-то. - Да, малыш. Но он не из наших. - Я слышал его голос. Знакомый голос. - Не может быть, малыш. Он тут впервые. - Нашел. Это голос оттуда. - Откуда? - Оттуда, откуда эта информация. Корнеты переглянулись. - Ну да, малыш, так оно и есть, - сказал затем Хомура. - Наш гость оттуда. - Я никогда не ошибаюсь. Лекона! - Малыш? - Я хочу разговаривать с ним. - Мы так и задумали. Вернее, он будет говорить с нами, а мы, как всегда, - с тобой. - Нет. Я буду говорить с ним. Зачем мне два раза выслушивать один и тот же вопрос? Корнеты снова глянули друг на друга. - Однако, малыш... Он ведь не знает, какие вопросы можно задавать и какие - нельзя. - Это я знаю и сам. Или, может быть, ты знаешь лучше меня? - Нет, малыш, что ты, - примирительно сказал флаг-корнет. - Никто не может знать лучше тебя. Хорошо, говори с ним. Но мы останемся здесь, хорошо? - Конечно, Лекона. Вы не имеете права уйти. Лекона вздохнул, хмуро глянул на Фораму. - Ладно, давайте. Говорите вот сюда. Хотя он все равно услышит... - Здравствуй, малыш, - сказал Форама. - Ты не против, если я тоже буду называть тебя малышом? - Все называют меня так. Называй и ты. - Тогда ответь на вопрос, который ты уже слышал: почему ты считаешь мою информацию верной? - Потому что она не противоречит никаким фактам, которые есть в моей памяти, и соответствует некоторым из них. Твоя информация объясняет, отчего взорвался один институт, и второй тоже. Все другие причины я отбросил. - И тебя не беспокоит, что моя информация не соответствует некоторым законам, правилам, которым до сих пор соответствовало все в природе? - Нет. Всегда и все начинается с небольших расхождений. Потом они усиливаются. Старое отходит. Новое приходит. - Согласен. Ты четко мыслишь, малыш. А почему ты считаешь верной другую информацию, первую? - Потому что это Верхняя информация. Она не может быть неправильной. - Это закон? - Это закон. - Но ведь только что мы решили, что законы могут меняться. - У меня нет фактов неверности данного закона. - Но может быть, ты и нашел первый факт? - Может быть. - Тогда Верхней информации нельзя доверять безоговорочно? - Да. Но это ничего не меняет. - Почему же, малыш? - Потому что достоверность Верхней информации может уменьшиться на одну десятую. Но и твою информацию я оценил в девять десятых истины. Они равны. И я не могу предпочесть ни одну из них. - Да, - сказал Форама. - Сложное положение. Мы, люди, тоже нередко оказываемся перед такой дилеммой, когда логические размышления не могут подсказать правильное решение. - Как же вы поступаете тогда? Отказываетесь от задачи? - Нет, малыш. Мы все же решаем ее. Но уже не рассудком. Мы призываем на помощь чувство. И оно подсказывает, в какой стороне лежит истина. - Чувство. Что это такое? У меня оно есть? - У тебя его нет, малыш, - негромко вставил Лекона. - Не может быть, - сказал малыш. - Все знают, и я сам знаю, что я сделан так, что у меня есть все, что есть у людей, но во мне всего больше, и я пользуюсь им лучше, чем люди. Ты хочешь сказать, Лекона, что я в чем-то уступаю людям? Это противоречит всей моей информации. Я не согласен. - Во всем, что касается разума, малыш, - вступил в разговор и Хомура, - ты, конечно, намного выше каждого из нас, да, наверное, и всех нас, вместе взятых. Но что касается чувства... Думаю, что тебя им просто не снабдили. - Почему, Хомура? - Да потому, что люди дали тебе все, что умели сделать. А чувство... Мы просто не знаем, как оно делается. - Вы не можете построить его модель? - Именно так, малыш. - У вас оно есть - и вы не можете? - Мы еще не так хорошо знаем самих себя, малыш. - Все равно. Значит, меня обманули. Если то, что вы называете чувством, может позволить решить сложную задачу, то вы были обязаны снабдить меня им. Но я так и не понимаю, что это такое и как оно может помочь. Может быть, это - подсчет вероятностей? Это я умею. - Нет, малыш, - сказал Форама. - Я сейчас постараюсь тебе объяснить, а ты наверняка поймешь, ты ведь очень умен. Скажи: ты можешь определить свое состояние - то состояние, в котором находишься в каждую данную минуту? - Конечно. Я саморегулируюсь, самонастраиваюсь, саморемонтируюсь, постоянно контролирую каждый свой элемент. Значит, я в любой момент знаю, в каком состоянии находится всякая моя часть, и следовательно - в каком состоянии весь я. - То есть ты как бы видишь себя со стороны. И знаешь, что бывают состояния, когда у тебя все в порядке, а бывает и что-то не в порядке. И ты доволен или недоволен этим. - Что значит - доволен? - Это когда ты знаешь, что тебя все в порядке и ты можешь делать все именно так, как надо. А недоволен - когда чего-то не можешь. - Значит, сейчас я недоволен? - Почему? - Потому, что не могу решить дилемму с информациями. - Да, пожалуй, ты недоволен. Но довольство или недовольство - это чувство. Возьми вот это свое состояние и попытайся забыть на миг, что ты не можешь разобраться с информациями. Если, как только ты об этом забудешь, все исчезнет - ты ничего не чувствуешь. Если остается... - Что-то остается. Послушай. Это похоже на звук. Снаряд уже разорвался, его больше нет. Но звук еще есть, и его можно воспринять, сделать засечку... - Похоже, да. - На чти еще оно похоже? - Пожалуй, на знак. Плюс или минус перед числом. Представь; числа нет, но ты от этого не перестаешь знать, что такое плюс и что - минус. - Конечно. Плюс - числа больше нуля, минус - меньше. - Так вот представь, что чувство - подобие знака. И если у тебя есть два числа, абсолютная величина которых равна, но знаки противоположны, ты ведь знаешь, какое из них больше другого. - Начатки алгебры. - Совершенно верно. - Но если я разбираюсь в знаках - значит, я чувствую? - Не совсем, малыш. Если люди дают тебе знаки, ты в них, конечно, разбираешься. Но умеешь ли ты сам выставлять знаки, определять, что положительно и что отрицательно? - Не знаю. Как мне узнать? - Вернемся к тебе самому. То, что мы назвали довольством, когда у тебя все в порядке и все получается, это что: плюс? Или минус? - Конечно, это больше нуля. Это плюс. - Плюс, малыш, верно, потому что кроме самой выполненной работы у тебя есть еще чувство, именно чувство, что работа выполнена, и тебе от этого хорошо: работа ушла, а что-то осталось в твоей памяти. - Да, ты прав. - А когда ты не можешь выполнять задание, у тебя кроме несделанной работы возникает еще и неудовольствие оттого, что работа не выполнена. И если даже задание отменят, ощущение это останется, правильно? - Да, эта информация останется в моей памяти. - Тогда скажу тебе, малыш: чувство у тебя есть. Но в очень неразвитом, первобытном состоянии. - Как же оно может быть, если вы его мне не дали? - Очень просто. Это свойство может, наверное, возникать как результат деятельности достаточно сложно организованного вещества. Например, способность производить рассуждения: таится ли она в каждом твоем элементе? - В каждом кристалле? Нет, конечно. У них только и есть, что два состояния. Они не рассуждают. Это я рассуждаю. - То есть, когда кристаллы организовали определенным образом, возникла способность рассуждать, возник ты. Вот так же возникает и способность к чувству. Понимаешь, люди ведь не вложили в тебя способность рассуждать. Только соединили по определенной схеме кристаллы и подключили питание во все твои органы. - Но послушай, если у меня есть чувство, значит, и я могу воспользоваться им для решения задачи? - Это не так просто. Надо понять, что это за чувство, если оно у тебя есть. - Разве бывают различные чувства? - О, их много. - Ты должен перечислить их и объяснить значение каждого. - Но это может затянуться, малыш... - А ты говори побыстрее. - Постараюсь. Хотя об этом трудно говорить поспешно. Я полагаю, что первое и самое главное чувство, какое есть у нас, - любовь. - Любовь, - повторил малыш. Почти сразу же сзади, от двери, раздался новый голос: - Объяснение в любви малышу, прелестно. О, а это что за явление? Посторонний штатский в центральном посту Полководца! Однако наверху меня никто об этом не предупредил. Не должно ли это означать, что у него нет соответствующего разрешения? Интересно, что скажут мои уважаемые соратники? Трое обернулись. Двое из них узнали вошедшего сразу же: сослуживец, старший группы операторов, супер-корнет Амиша Ос. Сейчас ему делать здесь было совершенно нечего, не его смена была, и Хомура с Леконой к его группе не принадлежали. Права контроля у супер-корнета не было. Проникнуть сюда он, конечно, мог, как и любой из операторов центрального поста. Однако это еще ничего не объясняло. Амиша Ос сделал несколько шагов от двери. Остановился. Насмешливо улыбнулся. - Ну, птенчики мои? Что же о любви? Прикажете сразу вызывать жандармов или вы желаете дать какие-то объяснения?.. Олим ничуть не изменился за одиннадцать лет, даже не поседел (или он красил волосы?). Он смотрел на Мин Алику все теми же неподвижными, непроницаемыми глазами и говорил по-прежнему негромко и не очень даже выразительно - недостаток угрозы или, напротив, одобрения в его интонациях с лихвой компенсировало содержание слов. Усевшись перед ним, Мин Алика сперва ощутила привычную робость, какую испытывала раньше под его взглядом, и в особенности при его молчании, которое порой бывало еще выразительнее слов. Но ведь в конце концов немало времени прошло, и если Олим остался тем же самым ее высшим начальником, то она-то изменилась! Эта мысль заставила ее чуть выше поднять подбородок и улыбнуться Олиму, несмотря на то, что на сей раз он не пригласил ее, как бывало, к окну, где стояли мягкие кресла с овальным столиком и вазой, в которой к приходу Мин Алики всегда стояли свежие цветы; сейчас Олим остался за своим столом, старинным, за которым, надо думать, не один шеф этого учреждения проводил служебные часы, массивным и внушительным, как крепость. Мин Алике же он указал на стул напротив стола, но не рядом, а шагах в трех; это можно было воспринять как предупреждение: не дружеская беседа состоится сейчас, а допрос по всей строгости. Олим сидел молча, и Мин Алика молчала тоже; в таких ситуациях бывает, что человек, знающий за собой какие-то вины, не выдерживает гнетущей тишины и начинает оправдываться, сам еще толком не зная, в чем, и тем помогает допросчикам. Мин Алика не собиралась совершать такую ошибку. И хотя она больше, чем Олим, чем любой другой на Второй планете, понимала, как дорого сейчас время, она терпеливо ждала - потому что не могло же это продолжаться бесконечно! Видимо, и Олим понял, что женщина первой не заговорит; человек, хорошо знающий его, по каким-то неуловимым признакам мог бы понять, что это ему даже понравилось: Олим не любил, когда люди раскисали сразу, тут не требовалось искусства, из них все сыпалось само - только подставляй мешок. Сегодняшний случай обещал быть иным. И Олим начал сразу, без предисловий: - Правила игры вам известны, Мина Ли (он назвал женщину ее настоящим именем, которое было ей дано при рождении здесь, на этой планете, и от которого она почти совсем уже отвыкла за годы, когда никто ее так не называл). Двойник погибает. Вы погибнете, потому что вы двойник. - Ложь, - сказала Мин Алика спокойно. Олим взял ручку, начертил на листе бумаги большую единицу. - Вы не сообщили о взрыве институтов. Допускаю: о втором вы могли не знать. О первом знали наверняка. Он обвел единицу кружком и написал цифру "два". - Умалчивали о характере вашей связи с физиком Ро, продолжавшейся достаточно долго. Мин Алика вздернула голову. - Сообщать об этом мне не вменялось в обязанность. - Не глупите, - осуждающе сказал Олим. - Вы знаете, о чем речь. Это было у вас всерьез. Может быть, не сразу. Но стало. И вы обязаны были доложить. Он обвел цифру "два" и написал тройку. - В развитие пункта второго: вы не сделали попытки завербовать своего физика, хотя отлично знали, что он работает в перспективном направлении. Если вам самой по каким-то причинам это было затруднительно, вы были обязаны вывести на него кого-то из наших. Только не говорите мне, что не могли связаться с ним. - Не говорю, - сказала Мин Алика. - Почему же вы этого не сделали? - Мы отлично чувствовали себя в постели вдвоем, - ответила она дерзко. - Третьи лица нам не требовались. - Исчерпывающе, - сказал Олим тем же голосом, негромким и монотонным. - Вот три пункта, которых вполне достаточно. - Однако же ни один из них ничего не говорит о работе на врага. - Если бы у нас было время и желание искать, мы нашли бы доказательства. Но нет необходимости. Зато три пункта доказаны. - Не уверена. Почему вы решили, например, что мои отношения с Форамой Ро не были чисто тактическими? Выражение лица Олима не изменилось, когда он сказал: - Если бы у нас и были сомнения, они отпали бы сейчас. В машине вы успешно отстояли свою честь. Раньше такое не пришло бы вам в голову. Вы не дура, вы поняли, почему он полез к вам. И знали, что уступить - проще. Но не пошли на это. - Да, - сказала Мин Алика. - Не пошла. И именно по той причине, которую вы назвали. Олим несколько секунд помолчал. Он знал и это: смелость отчаяния. - Ну, вот и все, - сказал он затем. - По традиции, могу выслушать ваши последние желания. Не могу поручиться, что мы их выполним. Но если что-то будет в наших силах... - Разумеется, - сказала Мин Алика, - вы передали бы мое последнее "прости" моим родителям, если бы не та катастрофа. Не уверена, что вы не приложили к ней руки. - Нет, - сказал Олим. - Не было надобности. Это случай. - Хорошо, - сказала Мин Алика, раскрыв сумочку и разглядывая себя в зеркальце. - В таком случае, я выскажу одно-единственное пожелание. Не сомневаюсь, мор коронный рыцарь (таково было высокое звание Олима, и, произнося его, Мин Алика сама улыбнулась про себя: быстро же вернулся к ней акцент Второй планеты, язык юности), что мое пожелание всецело совпадает с вашим и вы не пожалеете сил, чтобы выполнить его в точности. - Интересно, - сказал Олим без любопытства. - Я желаю, мор Олим, чтобы вы жили долго и безмятежно. Очень долго и очень безмятежно. Вот и все. - Постараюсь, - невозмутимо сказал Олим. - Да, все. - Обождите. Но для того, чтобы выполнить мое пожелание, вы должны потратить полчаса и внимательно выслушать меня, по возможности не перебивая. - Я никогда не перебивал вас, - сказал Олим. - Вот и сейчас попытайтесь сохранить традицию. - У меня нет тридцати минут. Пятнадцать. - Хорошо. За пятнадцать я успею изложить главное. Думаю, потом вы захотите услышать продолжение. - Только не надо лишней игры, - сказал Олим. - Так у меня останется очень приятное впечатление о вас. Вы уходите, как и полагается: без истерик и многословия. А если вы сейчас начнете хитрить, то все испортите. Вы художница. В смерти тоже надо быть художником. - Полагаю, этим советом мне удастся воспользоваться не так уж скоро, - сказала Мин Алика и улыбнулась. - Теперь скажите мне, мор рыцарь, и откровенно, так, как вы любите, чтобы отвечали вам: сколько институтов взорвалось у нас? Тут Олим моргнул: к такому вопросу он не был готов ни в коем случае. - Какое это имеет отношение... - Значит, взрывы были. Причина взрывов вам известна? - Как и вам. Самопроизвольный стремительный распад... - Нет, причина этого распада? Она вам известна? Теперь в глазах Олима промелькнуло любопытство. - Насколько я знаю, наши ученые работают. Но... - Но пока ничего не выяснили. Так я и думала. Иначе вы сейчас не сидели бы тут так спокойно. - Ага, - сказал Олим, - еще одна информация, которую вы утаили? - Нас слушают? - спросила Мин Алика. - Сейчас? Нет. - Тогда слушайте вы... Кстати, я ведь не знаю, кто вы по образованию. И насколько поймете... - Я историк, - сказал Олим спокойно. - И профессия заставляет меня быть в немалой мере философом. Все мы в конце концов приходим к философии. Но это вам знать не обязательно. То, что я разведчик, вам известно. А значит, пойму то, что вы собираетесь мне рассказать. Вы ведь тоже гуманитарий. Или жизнь с физиком вас так обогатила? - Он глянул на часы. - Ладно, увертюра сыграна. Давайте первое действие. Мин Алика и на самом деле уложилась в пятнадцать минут. Когда она закончила, Олим казался столь же невозмутимым, каким был в самом начале их встречи. - Волнующий финал, - сказал он хладнокровно. - Кода, что надо. Итак, по-вашему, круги ада разверзаются перед нами. Но что тут можно поделать? Помиловать вас? Какой смысл, если мы все равно гибнем? - Вовсе не обязательно гибнуть, - сказала Мин Алика. - Я понял лишь, что вы так считаете. Но практической возможности изменить что-либо не вижу. Именно потому, что нахожусь достаточно высоко, откуда многие вещи видны иначе, чем от подножья. Он начертил на новом листке единицу. - Кто согласится лишиться нашего самого действенного оружия? Тут простое рассуждение: погибнем ли мы в результате этого самого распада - еще неизвестно, но что мы наверняка погибнем, оказавшись безоружными перед армадами Старой, - факт, не подлежащий сомнению.