Ничего подобного, - усмехнулся он. - Ты совершенно не готов. Не забудь: ты не будешь прикрыт кем-то, имеющим в мире Ассарта свое имя и свое место. Не будет никакого Форамы Ро, честного физика. Ты будешь в собственной плоти - это куда опаснее. И я выпущу тебя не раньше, чем смогу убедиться в твоей готовности. Я постараюсь передать тебе кое-что из умения, собранного у разных звезд... Он вытянул ко мне руку. - Отойди на три... нет, на пять шагов. Несколько удивившись, я отступил. Не опуская руки. Мастер сделал какое-то неуловимое движение тремя пальцами. И одновременно непонятная сила подбросила меня в воздух, перевернула и швырнула оземь - и только на расстоянии нескольких сантиметров я был плавно остановлен и бережно опущен на пол. - Ну, боцман... - только и сказал я, поднимаясь. Мастер улыбнулся. - Не думай, это не уровень моей силы; но - твоей... Ты идешь на риск и должен быть готов постоять за себя. Всеми способами. И борьбой в отрыве - вот как я сейчас. И в схватке. Ножом. Мечом. Шпагой. Фламмером. Штурмовой пушкой. Мало ли чем... А кроме того, как у тебя с ассартским языком? Не отвечай, я и сам знаю. - Боюсь, - сказал я, - что пока я все это постигну, мир успеет состариться, а мой экипаж... - По твоему счету времени это займет неделю. Но как бы им ни было сейчас плохо - такой, как теперь, ты им не помощник. Я кивнул, понимая, что он прав. И все же не удержался, чтобы не заметить: - А тебе не кажется. Мастер, что для таких упражнений я уже староват? Говорить это было несладко, но дело оборачивалось слишком серьезно. - Что за чушь, Ульдемир! Я дам тебе рабочий возраст... Какой ты хотел бы? Я почувствовал, как физиономия моя растягивается в улыбке. - Ну, лет сорок. Не много прошу? - Наоборот, очень скромно. Хорошо. Возвращаю тебе твои сорок лет! Он приспустил веки и на несколько мгновений словно погрузился в размышления. Я же вдруг ощутил, как давно забытые бодрость и уверенность загорелись во мне, заиграли в крови, заставили чуть ли не пританцовывать на месте от нетерпения - двигаться, делать, решать, пробиваться, расшвыривая неприятеля... - Зеркало не нужно? - С чуть заметной улыбкой он наблюдал за мной прищуренными глазами. - Ладно, нагляжусь потом... - Пойдем. Я отведу тебя в твою комнату. Кстати - ту самую, где ты некогда очнулся от небытия. Мы спустились на первый этаж. Может быть, это действительно была та самая комната; не знаю, от нее у меня ничего не осталось в памяти. - Мастер, - сказал я, когда он уже собрался уходить. - А что будет с моей дочерью? - Она уже знает, что ты ненадолго задерживаешься в своей - как это у вас называется - командировке. - Ненадолго?.. - Я надеюсь, капитан, что это так и будет. Сейчас - отдыхай. Приду к тебе, когда будет нужно. Я послушно разделся, лег на свежее белье, закрыл глаза. И тотчас мне почудилось, что я не один здесь: что кто-то смотрит на меня, смотрит с добротой и даже, может быть, с нежностью. - Эла? - негромко спросил я. Но ответа не получил. Последовавшая затем неделя мало что оставила в памяти - если не считать ассартского языка и кое-как скроенной для меня легенды. Зато очень многое осело в мускулах, в нервах, в рефлексах, в подсознании. И, например, то самое движение пальцами, что тогда показалось мне неуловимым, сейчас я сам выполнял, даже не думая. Боюсь, что работавшие со мною люди Мастера (не знаю, были ли они его постоянной командой, или приглашены откуда-то на время) заработали немало синяков. Впрочем, и сам я не меньше. Потом Мастер пожелал убедиться в моих успехах. Пожалуй, он решил не жалеть меня, я разозлился - и не стал жалеть его. В конце концов он одолел меня - но не по правилам. Я так и сказал ему: - Мастер, это была атака на подсознание; она из другой игры, твоего уровня, но не нашего. - А что же мне было - сдаваться? - проворчал он. - Ладно. Можешь считать, что экзамен ты сдал. Теперь можно и отправляться. Кстати, медлить более нельзя. Они по-прежнему молчат. Но если они живы, то тебя встретят. Сегодня. А завтра встречать не станут, потому что Уве-Йорген увез с собой именно такую инструкцию. - Я готов. - Прекрасно. Только вот возникло маленькое осложнение. По неизвестной причине канал резонансной связи с Ассартом нарушен. Неожиданно на пути возникло мертвое пространство. - Опять что-то новое для меня. - Да и для нас тоже. Пока мы поняли только то, что через область мертвого пространства ничто не проходит. Ни тела, ни колебания... Так что добираться придется зигзагом. С пересадкой в точке Таргит. - Это планета? - Это всего лишь пересадка. Из любого места в любое. Так что заодно обогатишь свои знания и впечатления. Иначе когда бы ты еще оказался в Таргите? - Я и не возражаю. - Сейчас мне, молодому, сорокалетнему, все на свете казалось пустяками. - Что же, пойдем, позавтракаем - и в путь. Мы позавтракали: печень минейского корха в собственном соку, с маринованными стиками, со спелыми ведейскими шертами в сливках на десерт (это не ягоды, а моллюски, вроде устриц, но сладкие) и черный кофе. Потом я стартовал - неожиданно, как и всегда. Принято считать, что наш мир в основном симметричен. Правому противостоит левое, горячему - холодное, плюсу - минус. Так что даже не обладая никакими убедительными доказательствами, можно чисто умозрительно предположить, что в непостижимых для нас хитросплетениях измерений времени и пространства Ферме, ее принципам и делам, противостоит некая - ну, скажем, Антиферма, где руководствуются иными представлениями и движутся (или пытаются двигаться) к другим целям. Те, кто не отвергает этой простой мысли, вряд ли будут удивлены, услышав, что подобная Антиферма действительно существует. Правда, называют ее иначе, но не в названии дело. Как и Ферма, она представляет собою относительно небольшой объем пространства, оборудованный в соответствии с потребностями и задачами тех, кто на ней работает. Там есть свои мастера и эмиссары, временами там появляются и люди; там тоже проявляются иногда силы, которые мы обычно называем сверхъестественными - вследствие наших весьма скудных представлений о естестве. Люди задерживаются там ненадолго - ровно на столько, чтобы получить задание и возвратиться на свою планету, в свой мир. Явившись туда непрошеными соглядатаями, мы с вами как раз поспеваем к разговору, в котором участвуют двое. Один из них - средних лет и среднего роста, и вряд ли мы выделили бы его из множества людей, если бы не ощущение бесконечной уверенности в себе, которое сквозит и в каждом движении его, и во всяком слове и взгляде. Собеседник его, напротив, обладает запоминающейся внешностью - он высок, массивен, с крупными, грубоватыми чертами лица, но в его взгляде, пожалуй, жестокость преобладает над уверенностью и хитрость над мудростью. К первому он обращается крайне почтительно. Они сидят на веранде дома, расположенного как бы в самом центре песчаной пустыни - ничего, кроме черного песка, простирающегося до самого горизонта, не видно окрест, ни травинки, ни ручейка; тем не менее, на столике, что стоит между собеседниками, виднеется объемистый глиняный кувшин с холодной водой, а вокруг него - тарелочки с фруктами и плоскими лепешками. Видимо, быту здесь уделяют не очень-то много внимания. Это и не удивительно, впрочем, тут занимаются куда более серьезными вещами. Однако тем, что имеется, хозяин дома (тот, что велик не ростом, но некоей внутренней силой, ощущаемой, как уже сказано, во всем) гостеприимно потчует гостя: - Берите, Магистр, не стесняйтесь. Домой вы вернетесь хорошо, если к ужину. - Благодарю вас, Охранитель. Я совершенно сыт. - Рад слышать... Итак, мы, кажется, пришли к соглашению? - Могу только повторить: я готов поступать в соответствии с вашими планами, для блага Заставы. - Не Заставы, дорогой Магистр. У Заставы нет своих благ. Как мы уже говорили, речь идет о судьбах Вселенной. - Это я и имел в виду. Охранитель. - Давайте все же уточним. Вы действуете по моим указаниям; после реализации планов вы получаете то, что принадлежит вам по праву рождения, но чего вы лишены в силу множества обстоятельств. - Совершенно верно. - Однако и после этого наше соглашение сохраняется. Если же вы попытаетесь... - Рискну показаться невежливым, перебивая вас: я никогда не попытаюсь. - Я лишь хотел сказать, Магистр, что, если в результате наших действий вашему достоянию будет нанесен ущерб, я компенсирую его в любой приемлемой для вас форме. - Я никогда не сомневался в вашей справедливости. - Что же, очень хорошо. По сути, сейчас нам обоим нужно одно и то же. - Ассарт. - Именно. - Сейчас самый удобный час для того, чтобы предпринять решительные действия, не так ли? - Пришло время перемен. Властелин уходит... - Ваш, если я не ошибаюсь... - Совершенно верно, Охранитель. У нас на Ассарте - весьма своеобразный ритуал передачи власти... - Я знаю. Вы уже подробно говорили об этом. - Не буду повторяться. Однако подчеркну: в течение нескольких дней власть как бы повисает в воздухе. Практически, конечно, она не прерывается, но формально... - Да-да, это все ясно. И если официальный претендент по какой-либо причине не в состоянии принять власть, то этой возможностью может воспользоваться другой. - Отнюдь не всякий! - Но вы можете. - Я - да. По праву. - Следовательно, все дело в том, чтобы официальный претендент отступился. У вас, Магистр, уже есть, разумеется, какие-то соображения по этому поводу? - Я полагаю. Охранитель, что чем проще, тем надежнее. - В принципе вы правы. Но простоты добиться иногда бывает очень нелегко. - Не в данном случае. Собственно говоря, все уже готово. - А вы позаботились. Магистр, о том, чтобы все выглядело совершенно естественно? Иначе с вашим воцарением будет крайне сложно, ритуалистика требует предельной четкости. - Все будет как нельзя более естественно. И, главное, произойдет у всех на глазах. - Какую же оценку событие получит в глазах всех зрителей? - Несчастный случай, по сути дела. Эксцесс исполнителя, чья нервная система не выдержала. - Да, это, пожалуй, убедительно. Что же, пусть будет так. Пожалуй, я не стану вас более спрашивать. Вы опытный человек. - Куда более опытный, Охранитель, чем тот, другой. Заверяю вас: Ассарт только выиграет от замены. Хозяин дома откинулся на спинку стула, отпил воды из стакана, прищурился. - Откровенно говоря, Магистр, блага Ассарта - ничто по сравнению с теми благами, которые выиграет Вселенная в результате нашего с вами успеха. Снова наступила пауза. - Охранитель... - Вы хотите о чем-то спросить. Магистр, и не решаетесь? Непохоже на вас. Знаю вас как человека храброго и решительного. - В таком случае, я действительно спрошу. Охранитель, какова же роль Ассарта во всем этом? И не придется ли ему слишком дорого заплатить за те блага, которые получит Мироздание? - На этот простой вопрос ответить достаточно сложно. Все, в конечном итоге, зависит от иерархии ценностей... Пожалуй, скажу вам так: Ассарт выиграет значительно больше, чем потеряет, даже в самом неблагоприятном варианте. Впрочем, у нас еще будет возможность поговорить об этом. Но не сейчас. У нас очень мало времени. К сожалению, во всех наших расчетах есть одна величина, которой управлять мы не в силах: время. И оно играет едва ли не самую главную роль. Я хочу, чтобы вы запомнили это, Магистр, раз и навсегда: все должно происходить с точностью до секунды. - Вы уже говорили об этом. Охранитель. Думаю, однако, что секунды тут названы в переносном смысле? - В самом буквальном. Ну как сказать, чтобы вы уяснили?.. Это расписание поездов - вот с чем можно сравнить наше положение в доступных вам понятиях. Вы можете явиться на вокзал за час раньше, даже за сутки раньше - это вызовет некоторые неудобства, но не более. Однако стоит вам прибежать на секунду после того, как поезд покинул вокзал - и ваше дело проиграно. - Почему же? - Это сложная физика, Магистр. Вы ведь не физик? Вот и не будем углубляться в дремучие проблемы. Просто запомните: сколь угодно раньше - но ни секундой позже. Охранитель снова выпил воды. - Со своей стороны, я делаю все необходимое. А ведь мои противники серьезнее, чем ваш претендент. Это - Ферма! И мне известно, что некоторое количество их эмиссаров уже находится на Ассарте. Это наша вина: мы спохватились слишком поздно. Зато теперь я взял под контроль все каналы, по которым Ферма могла бы реализовать транспортировку и связь. - А если они обнаружат это? - Естественно, они обнаружат; как могло бы случиться иначе? Но пусть обнаруживают сто, тысячу раз - они ничего не смогут поделать. Потому что на сей раз на моей стороне выступают такие силы, какими Ферма не обладает. И перехватить эти силы им никак не удастся - ибо силы эти заинтересованы именно в моем успехе, никак не в их. Время, Магистр, точность, расчет - и успех. Спешите! Желаю вам самых больших удач! На улице было темно, прохладно. Пустынно. Безмолвно. "В центре мира - тишина и пустота", - подумал Изар и невольно усмехнулся. Ученые ломают головы над тем, что находится в центре Ассарта, нашей планеты: кристаллическое ядро, расплавленное - или, может быть, вообще ничего? А вот в центре другого мира, хотя и совпадающего с первым, - в центре Державы, в Сомонте, столице, городе Власти - тишина и пустота. Не всегда, конечно; лишь начиная с раннего вечера, когда заканчивается присутствие и многочисленные подъезды извергают целые толпы советников, исполнителей, наблюдателей всех и всяческих рангов - маленькие детали механизма Власти. Тогда здесь, в центре Сомонта, улицы вскипают людьми и машинами, как если бы приливная волна ворвалась в узкий залив; и тут же не менее стремительным отливом все уносилось прочь, подальше отсюда - в жилые кварталы, в загородные дома, в гавань, где лениво переваливаются с бока на бок яхты - и мало ли куда еще. До утра центр вымирал, и казалось, что в нем и на самом деле не осталось ни единой живой души, ни малейшего признака жизни. На самом же деле жизнь продолжалась, менялись лишь ее проявления. Пожалуй, самые важные события происходили тут именно в неприсутственное время. Как и то, которому сейчас только еще предстояло совершиться. Изар шел медленно, наслаждаясь тишиной и безлюдьем. С раннего детства он не любил подолгу бывать на людях, и если бы можно было, все свое время проводил бы в одиночестве. Увы, Наследнику Власти, ее Рубину, такое простое счастье было недоступно. Тем больше он стремился использовать каждый миг одиночества с наибольшей полнотой. Как, например, и сейчас. Пожалуй, никто из окружающих его не понимал причин столь странной для высокопоставленного ассартианина тяги к уединению, порою приводившей даже к попыткам избавиться от охраны, явной и скрытой, что было вопиющим нарушением Порядка - не говоря уже о том, что противоречило здравому смыслу: кому неизвестно, что облик Власти всегда притягивает пули и кинжалы? Долгое время это объясняли чудачествами подростка, капризами юноши; сейчас Изар уже не был ни тем, ни другим, его возраст насчитывал полную правую руку и еще один ее палец, и три пальца с левой, или же, если считать иначе, пятую часть Малого круга времени, называемого также кругом жизни. Он был совершенно взрослым человеком, в начале самой плодотворной поры, но, как ни удивительно, желание быть одному не проходило, напротив, становилось все более последовательным и четким. Среди приближенных к Жилищу Власти людей возникло даже некоторое опасение: не помешает ли эта особенность характера исполнению долга, когда в один прекрасный день Наследник станет Властелином, Рубин Власти - ее Бриллиантом. Однако, когда сомнениями поделились с Умом Совета, старый сановник, позволив себе лишь чуть усмехнуться, уверенно ответил: "Бояться нечего. Власть сильнее человека. Власть сильнее Властелина. Он будет делать все, чего она потребует". О старике, по сути, втором человеке во Власти, было известно, что он не умеет ошибаться, ему поверили и решили, что поведение Наследника вызвано лишь его презрением к людям вообще, что для Властелина вовсе не являлось недостатком, но было едва ли не необходимым. Каждый, разумеется, считал, что лично к нему такое презрение никак не относится - но почему-то все понемногу перестали навязывать Изару свое общество, - исключая, может быть, игру в мяч, где без партнеров уж никак было не обойтись. Наследника это вполне устраивало; настоящую же причину знал лишь он сам (и, не исключено, догадывался Ум Совета) - но на эту тему не собирался откровенничать ни с кем. Даже с собственным отцом. Что же касается охраны, то. Изару давно уже казалось, что подлинной нужды в ней не было: кто и когда слышал пусть даже не о попытке, но хотя бы о замысле покушения на Властелина или на него, Наследника? Кому и зачем вообще могла прийти в голову такая мысль, у какого безумца могло возникнуть подобное намерение? Система Власти была сводом, возносящимся над всей Державой, защищающим мир от возможных (фигурально выражаясь) молний и камнепадов. Ключевым же камнем этого свода был Властелин. Держава была (думал Наследник; но не он один, а еще сотни миллионов населявших ее людей) самым процветающим миром обитаемой Вселенной, в которой насчитывалось, ни много ни мало, еще семнадцать таких же; ну, не совсем таких, разумеется, но похожих. Так что если бы не требования вечного и неизменного Порядка, охраной можно было бы и пренебречь. ...И тем не менее сейчас Изар поймал себя на том, что старается ступать бесшумно и слишком часто поворачивает голову направо и налево. Улица была почти совершенно темна, фонари горели только на перекрестках и возле инопланетных посольств и миссий, но даже этот тусклый свет терялся в листве деревьев, окаймлявших улицу - как и бледное сияние Уты, и совсем уже бедное свечение маленького Латона. Обычно темнота не пугала Изара; но на этот раз Наследнику мерещились какие-то шевеления у запертых (а может быть, и не запертых) подъездов, в колоннадах, под арками ворот; какие-то лишние звуки чудились напряженному слуху: мягкие, крадущиеся шаги, сдавленные голоса, металлический щелчок... Или не только чудились? Упругим прыжком Изар отскочил в сторону, прижался, как приклеился к гранитной стене Департамента Унификации. Нет, не от страха ему казалось... Успевшие притерпеться к темноте глаза его сейчас выделили несомненные уплотнения мрака: две человеческие фигуры, плавно крадущиеся по противоположному тротуару. Двигались они в том же направлении, что и сам Изар. Злодеи? Наяву, не в сказке? Наследник плотно сжал губы, нехорошо усмехаясь. Что же, сегодня такое приключение даже кстати было бы: разогнать застоявшуюся кровь, разозлиться до предела - тем легче окажется предстоящее. Он сунул руку за пояс, достал изрядно мешавший все время пистолет, диктат-девятку, комбинацию пулевого и лучевого боя с электронной корректировкой, срабатывавшей, если огонь велся по заказанной цели. Массивная рукоятка сама влегла в ладонь. Ну, прошу покорно, милостивые государи, ожидаю в нетерпении... Те, однако, не спешили. Остановились - потеряв, надо думать, Изара из виду. Затоптались. Наследник вытянул шею, полузакрыл глаза, прислушиваясь: злоумышленники, показалось ему, стали перешептываться, - да, сомнений не осталось: зашептались, и даже отдельные слова как бы перепорхнули через улицу: "Свет?.. - С ума ты... - Где?.. - Все равно, он не минует... - Упустили. Согер нас убьет... - К площади, не то и там...". Фигуры сдвинулись, пошли. Изар глядел им в спину. Теперь он был уверен: один тащил на плече что-то, пулемет - не пулемет, нет, скорее, лазерную штурмовую пушку... Подожди, что он сказал? Согер... Согер? Да конечно же, Согер. О, Господи... Изар едва не расхохотался. Согер был Верховным директором ДТК - Державной Телекомпании. Вот чьи люди это были, и, конечно, вовсе не штурмовую пушку нес один из них, но камеру с длинным стволом ночного объектива. Ну-и охотнички! Потеряли дичь на ровном месте... Но и сам Наследник Власти хорош: успел фундаментально забыть, что этим вечером одиночество его неизбежно окажется мнимым; телевидение не упустит своего звездного часа, да и не имеет права упустить, весь мир ждет. Просто раньше показ начинался с площади - так, во всяком случае, ему рассказывали, сам он не видел, и не мог видеть, и никогда не увидит. Потому что во время предыдущей подобной передачи его, понятно, еще не было на свете, сегодня он - действующее лицо, а при следующей передаче снова окажется действующим лицом - но уже в иной роли... Ну что же, свою роль, во всяком случае, надо играть честно. А значит - никак не скрываться, напротив: позировать, подставляться объективам везде, где только можно станет. Потому что для того все и делалось всерьез, без малейшего обмана: чтобы мир видел, мир знал, что неуклонно соблюдается Порядок, ничто не меняется, бытие катится по раз и навсегда уложенным рельсам! Изар нарочито громко закашлялся, оторвался от стены и, четко стуча высокими каблуками, вышел на проезжую часть улицы. Двинулся бодрым шагом. Тени с телекамерой застыли шагах в двадцати, потом на цыпочках заскакали назад. Не поворачивая лица, Изар скосил глаза: ну, все в порядке, снимают. Нахмурился, стянул лоб морщинами, прикусил губу - на случай, если они там захотят дать крупный план. И стал ступать напряженнее, как бы скованно: все-таки на страшное преступление идет человек... По-ночному мигали светофоры на перекрестках, слабо светились лампочки над подъездами редких здесь жилых домов; в этой части Сомонта обитали министры, немногие директора державных департаментов, многолучевые генералы. Ни одно окно не было освещено, однако Наследник знал: изнутри прильнули к стеклам белесые ночные лица, встречают и провожают взглядами, ощущают свою причастность к событию исторического масштаба. До следующего - может быть, лет сорок, а то и все пятьдесят: на здоровье он, Изар, не жалуется... Площадь распахнулась неожиданно, главная площадь мира, предполье Жилища Власти. Изар скользнул взглядом по куполам, колоннам, шпилям, царапавшим небо, но за столетия так и не оставившим на нем заметных следов. Великая Рыба, прародительница, на самой высокой и острой игле величественно плыла под облаками, не шевеля ни плавником. Изар вытянул руки на уровне груди, сложил ладони чашей, зашевелил губами - вознес просьбу. Прошел, даже не покосившись на длинный, массивный вагон телевидения (слышно было, как за стенками его глухо урчала силовая установка), перешагнул, тоже как бы не видя, не отрывая глаз от Рыбы, через жгут кабелей, тянувшихся к Жилищу Власти. В центре Площади, на высоких, плавно изгибавшихся мачтах, сияли лампы; Изар принял правее, огибая площадь по периметру, избегая освещенных мест: по логике преступления, именно так он должен был поступать. Медленная группка людей двигалась навстречу, шагали вперевалку. Патруль, горные тарменары в черных кожаных плащах, мохнатых колпаках, увешанные кинжалами, с волнисто-изогнутой саблей на боку, поперек груди у каждого висел лазерный фламмер. Декан, старший патруля, возглавлял группу, шаги его были мягкими, скользящими - поступь охотника или зверя. Прошли в десятке метров от прижавшегося к стене Наследника (ему на мгновение и в самом деле сделалось страшно, с тарменарами случалось, что они забывали правила игры; они всегда жили всерьез) - никто из них даже бровью не повел, упорно смотрели только вперед. Пронесло. Изар обождал, пока патруль не отдалится шагов на двадцать; он почти физически ощущал, как телеобъектив притиснул его к стене, как впивается в черты лица схватывая и самомалейшее изменение. Ну что же, это хорошо, если поймали выражение искреннего испуга. Наследник знал, что в будущем не раз и не десять все эти кадры будут просматриваться, анализироваться, оцениваться всеми причастными к ремеслу предосуждения: от достойнейших членов Академии Поведения до базарных прорицательниц. По ним будут пытаться предсказать, какой будет пора его власти, каким окажется он сам, войдя в ранг Властелина, какие доселе скрытые черты проявятся, и надо ли ожидать от него великих дел или благодарить Рыбу за то, что никаких перемен не происходит... "Собачьи ублюдки, - подумал он, двинувшись дальше и сохраняя на лице выражение напряженного внимания, - ведь и закон принят был раз и навсегда, и строго-настрого заказано - под страхом полного отлучения телевидения от показа - записывать происходящее, разрешена только прямая передача - и все равно записывают, и размножают, и дня через три после события полную запись любой сможет не так уж дорого купить на Большом Торге. Запись всего того, что уже сейчас происходит, и того, что сбудется через каких-нибудь полчаса. Ну, погодите, - подумал он, чувствуя, как в нем просыпается злость, - на этот раз вы у меня не весьма расторгуетесь, на этот раз как бы не пришлось одному-другому горько поплакать, мне-то наплевать, я, если понадобится, могу вам позировать, в чем мать родила, но Ястру тиражировать, на ней зарабатывать вы у меня закаетесь, клянусь жабрами!" Он обошел правое крыло Жилища Власти и решительно свернул к Главному крыльцу. У него было право входить сюда в любой час дня и ночи. Изар мог выбрать и другой, не столь откровенный вариант: в левом крыле специально было приотворено одно из окон первого этажа, шестнадцатое от угла, окно малой фельдъегерской, ныне пустовавшей по сокращению внешней переписки; дверь фельдъегерской выходила в малый служебный коридор, дальше шел большой, а он уже выходил к лестнице, что вела в покои Властелина. На случай, если бы он избрал этот путь, в большом служебном коридоре засел один из операторов телевидения с камерой. Но Наследник решил идти прямо; хотелось, чтобы поскорее все закончилось. Четверо Ратанских гвардейцев перед входом единым движением скрестили копья с широкими режущими наконечниками, преграждая путь. За два шага до них Изар остановился. "Слава гвардии!" - проговорил он громко и спокойно. "Слава наследнику!" - гвардейцы не задержались с ответом ни на секунду. Копья беззвучно разошлись, фламмеры на широкой серебряной груди каждого не шелохнулись. Двери медленно, торжественно (иначе они не умели) растворились. Изар вступил в Жилище Власти, о котором всю жизнь думал, как о доме, где живет его отец. Из-за позднего часа челяди внизу не должно было быть; ее и не видно было, но Изару почудилось, что дыхание многих людей доносилось до него. Под высоченным потолком, на плечах беломраморного изваяния Ленка Фаринского, основателя Державы, Объединителя, угнездился оператор с ручной камерой. Просто-таки ничего святого не было для них. Горчичное семя, репортеры. Наследник был уверен, что по другую сторону вестибюля, на статуе Азры Менотата, Законодателя, приютился и другой такой же ловец новостей. Сегодня придется все стерпеть, сегодня их день. Оставляя лифты слева, Изар направился к главной лестнице; он так решил заранее, потому что ни в одном лифте, даже в Жилище Власти, нельзя быть до конца уверенным: возьмет и застрянет в самый неподходящий момент, превращая высокую трагедию в непристойный фарс. В последние годы вещи служили людям все хуже и хуже, черт знает - почему, в этом еще предстояло разобраться. На лестнице он камер не заметил, но остался в уверенности, что они там были - где-нибудь в листве окаймляющих лестницу деревьев. Второй этаж. Смотритель Большого зала сделал шаг от двери, низко поклонился. Не утерпел, значит, старый дурак; ему ведь сейчас тут делать совершенно нечего, но - захотелось своими глазами увидеть, как поднимается Наследник к совершению главного своего поступка. Третий этаж. Здесь еще сохранились ароматы давно уже закончившегося ужина. И - четвертый. Сам того не замечая, Изар на четвертый этаж поднимался уже почти бегом, перемахивая через две ступеньки. Сейчас он остановился, чтобы смирить дыхание. Здесь начинались собственно апартаменты Властелина. Наследнику вдруг стало страшно. Потому что если только забыть о Порядке - то на что же он, Рубин, шел, как называется у людей то, что он должен был - и собирался сделать? И не знай он, что Порядок - превыше всего... Он шагал по Спальному коридору, в конце которого, конечно же, тоже утвердилась камера, расстреливая его в упор. Миновал Большую спальню, дверь в Малое святилище, где молился только сам Властелин с женой, и Изар тоже - когда был еще мальчиком и мать его еще была женой Властелина. Еще жива была. Следующая дверь - малая гардеробная. Мимо, мимо. И вот наконец... Он остановился и снова вознес слова. Но не Рыбе уже; другому, тайному божеству Глубины. Перед дверью Малой спальни, в тесной прихожей, как заводные, вскочили с мест четыре офицера Легиона Морского дна. Это войско вершителей темных дел Наследник ненавидел, хотя и знал, что без него Держава обойтись не может. Люди туда набирались из подонков, другие бы и не пошли. О Легионе ходили темные слухи; Наследник по рангу своему знал о нем почти все, все вряд ли было ведомо и самому Властелину. Обычно здесь стояла дворцовая стража, набиравшаяся из близких к Власти людей; на этот раз Изар сам попросил, чтобы их подменили легионерами: преддверие спальни было единственным местом, - не считая самой спальни, конечно, - где не разыгрывалась игра, но все было всерьез. Здесь не могло, и не должно было обойтись без крови; такие дела не делаются без крови, это знает каждый, и ничему другому не поверит. Почему-то кровь людская всегда служила свидетельством подлинности. Так пусть уж это будет кровь легионеров - ее на каждом из них наверняка было во много раз больше, и если кто и не верил в это, то достаточно было ему заглянуть в их равнодушные, без выражения, мертвые глаза, которые только от вида крови и оживали. - Слава Легиону! - все же проговорил Изар едва ли не сквозь зубы. - Слава Наследнику. - Ответ прозвучал как-то небрежно, между прочим. В этой небрежности чудился вызов. - Бриллиант Власти один? Изар намеренно назвал Властелина так, как по протоколу полагалось; будь на месте этих четырех свои, дворцовые, он спросил бы более интимно. - Властелин отдыхает. А может, спит - мы не заглядывали. Это уж и просто грубостью было: назвать разговорным титулом, а не по ритуалу. "Свиньи, - подумал Изар, - что они - не понимают, что сейчас совершается? Или наоборот - слишком хорошо понимают, и мне решили с самого начала указать мое место? Хорошо: это им зачтется. И очень, очень скоро... Им воздается; а мне - простится. В эту ночь мне будет прощено все - будь их даже дюжина..." Но вслух он отвечать ничего не стал, только сверкнул взором. На легионеров это, похоже, никак не подействовало. Слабина чувствовалась здесь, явная слабина... Сделал шаг к внутренней двери. Тот, что был ближе к нему, проговорил, по-плебейски растягивая слова: - Прошу оставить оружие. Такое правило существовало; другое дело, что у Наследника оружия никогда не требовали - с таким же смыслом можно было пытаться разоружить его перед входом в его собственную спальню. Изар вскинул голову. Все взгляды как бы сошлись в одной точке. И Наследник вдруг понял: нет, они неспроста так. Они тоже натянуты, как струны. Кто-то все сделал для того, чтобы он, Изар, войдя, уже не вышел из Жилища Власти живым. И повод прекрасный: они люди маленькие, в традициях не искушены, а тут страшное дело произошло, и нам, мол, ничего другого не оставалось, как... Ага, значит, игра на игру, удар на удар. И совесть чиста. - С кем говоришь, пес безродный! - Он откинул голову, обождал секунду: не заведется ли? Тот сдержался, только скрипнул зубами. Теперь можно было пройти. Ах, как страшно ему вдруг стало на миг. Все ломалось. Все... Он протянул руку. Мягко щелкнул замок двери. Изар вошел, и дверь с едва слышным шорохом закрылась за ним. Малая спальня Властелина уже почти год, как была преобразована в больничную палату, потому что уже почти год Властелин не вставал с постели. Никто не питал надежды, что он когда-нибудь встанет. Властелин был стар и болен, и доживал свою жизнь среди ампул, шприцев и капельниц, дыша воздухом, пропитанным запахом лекарств, не выводившимся, невзирая на самую совершенную вентиляцию. Такая жизнь была не по нему, и несколько дней назад он бросил цепляться за нее, прекратил последние попытки. Тогда же он пригласил Наследника, и они говорили долго и обстоятельно; о многом надо было сказать, да к тому же Властелин и говорил теперь с трудом, медленно. А ведь много лет считался - и был лучшим оратором мира. И тогда же, в самом конце разговора, они установили день. Наследник знал, конечно, что когда-нибудь это произойдет. Но знал как-то отвлеченно. Думал об этом, как и о собственной смерти: придет ее срок, конечно, но ведь не сегодня и не завтра же, Великая Рыба добра... И так же об этом дне: не сегодня, не завтра. И когда вдруг оказалось, что событие подошло вплотную, Изар не сразу смирился с этим. - Не надо! - сказал он тогда отцу почти в ужасе. - Не сейчас! Я не готов... - Неправда, - сказал ему отец. - Ты всю жизнь к этому готов. Ты знал, что это неизбежно. И все знали и знают. Ты никогда не был трусом. Ты знаешь, что в этом действии, определенном Порядком, есть глубочайший смысл; об этом написаны сотни книг. Нарушь Порядок - и мир поколеблется. Я понимаю тебя. В свое время и мне было не по себе. Но иного выхода у меня не было - да и у тебя нет и не может быть. Полная власть достается не даром. За нее нужно платить. И не единовременно; платить придется каждый день и каждый час, пусть и по-разному. И вот это, сейчас предстоящее, - твой первый взнос... Отец говорил тяжело, задыхаясь, иногда умолкая надолго; и на самом деле был он уже не жилец, это любой понял бы, едва взглянув на него. Но что-то протестовало в Изаре против предстоящего, против отведенной ему роли. Как бы ни было все это освящено традицией - от этого не становилось оно ни менее жестоким, ни более человечным. - Папа, папа, а если... если я просто не могу? Отец медленно открыл глаза. Не сразу собрался с силами, чтобы ответить: - Слушай меня внимательно... Никому и никогда не говори таких слов. Они означают лишь одно: что ты непригоден для того, чтобы перенять власть. Ты - не властелин. И если только люди поймут это, они отстранят тебя. Или устранят. Законно или незаконно, все равно. Даже сам себе никогда больше не говори этого. - Но почему, почему? Неужели по одному этому поступку можно судить о том, способен ли человек управлять Державой, или нет? - Может быть, в каком-то другом мире и нельзя. Но в нашей Державе... в нашей Державе власть - прежде всего твердость, даже жестокость. Мы издавна приучены понимать только такой язык. Да, быть жестоким, порой очень жестоким - неприятно. Никому не приятно. И если ты берешься за власть, то первым твоим врагом, с которым придется схватиться не на жизнь, а на смерть, будешь ты сам. То доброе и ласковое, что есть в тебе. Это ты можешь оставить для твоих близких - но и только. Для остальных ты - сама твердость, сама жестокость, непреклонность. И по тому, что тебе предстоит сейчас сделать, люди составят свое первое впечатление о тебе. А первое впечатление бывает самым сильным и остается надолго... - А если это свыше моих сил? - Глупости. Минутная слабость. Но для нее нет никаких причин. Ты видишь меня? Разве не ясно, что меня уже и нет здесь... что я - уже там, перевоплощенный в одну из блистательных рыб в окружении Великой... Днем позже это все равно произойдет само собой, но тогда ты потеряешь все... - Так скоро. Но почему? Разве ты не мог бы жить еще? - Пока врач не назвал мне дня, я не посылал за тобою. Все. Больше не желаю слышать ни слова об этом. Да, вот еще что... Найди своего... Обязательно. И не спускай с него глаз. Он... Отец не договорил - видно, силы иссякли и он не то уснул, не то потерял сознание; так и осталось неясным, что хотел он сказать, от чего - или от кого предостеречь. Больше он не пришел в себя. ...И сейчас он лежал спокойно, укрытый до подбородка. Горел маленький светильник на прикроватном столике. Изар протянул руку, не глядя - нашарил выключатель, включил верхний, сильный свет (об этом просили - как было ему передано - телевизионщики). И, твердо ступая, пересек комнату, приблизился к кровати. Властелин не шевельнулся. Когда Изар остановился рядом, отец открыл глаза, но в них не было мысли - бездумная пустота. Наркотик?.. Изар резко, почти грубо, откинул одеяло. Худая, морщинистая шея... Старик медленно, как во сне, стал поднимать руки - инстинктивно? Но Наследник уже наложил пальцы на горло отца. Он умел душить, он был научен с детства. Как и его отец. Как и сын будет научен, когда явится на свет: душить безболезненно, пережимая сперва артерии, выключая сознание... Изар душил. Тело отца напряглось, рот раскрылся, вывалился язык. "Он не чувствует этого, - повторял про себя Изар, - не чувствует..." Тело опало, но Изар все еще не отпускал руку: пальцы свело, и мгновенно промелькнула идиотская мысль, что вот так он и останется навеки соединенным со своим отцом - с руками на его горле... Мертвая тишина стояла, только журчала едва слышно установленная на спинке кровати - откровенно, по-деловому - камера. Наконец он отнял руки. Пошевелил пальцами, потом растер их: сейчас ему понадобится не только сила их, но и гибкость, точность - едва уловимыми движениями пальцев изменяется направление разящего клинка... На миг закрыл глаза, прощаясь с переставшим быть. Повернулся. Решительно подошел к двери. Распахнул. Вышел в прихожую, уже держа кинжалы в руках, готовый с хода атаковать. Он не ошибся: четверо стояли, приготовившись к убийству. Не по-благородному, как полагалось бы офицерам - со шпагами наголо (как-то не обращались мысли к огнестрельному оружию в этой обители традиций, где, кажется, за всю историю так и не раздалось ни единого выстрела - а клинки, случалось, звенели весенними ручьями, и подлинные ручьи текли по самоцветным полам - только не вода то была...). Вместо шпаг даже не кинжалы были у них в руках, а воровские ножи, воистину более всего другого им годившиеся. Четыре ножа взвились, кратко блеснув белым - и голубоватые молнии вылетели, казалось, из двух кинжалов; но то были лишь отблески на благородной стали... "Ну, посмотрим, как вас натаскали, - про себя говорил он, - какие секреты открыли, какие приемы преподали..." - продолжал, отбивая еще одну атаку. Конечно, драться тут было неудобно, тесно - однако это мешало легионерам больше, чем ему. Все же один или два удара он пропустил; не наряди его Эфат в десантный жилет под камзолом - добром бы не обошлось... Но и эти четверо снарядились, как на генеральное сражение, так что бить их приходилось в горло. Что же, он и это умел, он мог бы лихо командовать десантным взводом - вот хватит ли его умения на Державу?.. - Бой шел, его загоняли в угол. Что же, тем хуже для них! В последний момент Изар нырком ушел от удара, показал ложный удар ниже живота, тот невольно пригнулся, пальцы Изара чуть повернули граненую рукоятку кинжала - клинок, словно в воду, вошел в открывшееся на долю секунды горло. Это не первый был, сейчас их оставалось двое, и те их сотоварищи, что теперь смирно-смирно лежали на полу, и вовсе ограничили возможность наступательного маневра, нахрап кончился, теперь решала техника - а-а! - выпад - снизу в челюсть, кинжал застрял - но ведь и враг остался только один. Кинжал Наследника мельничным крылом завертелся в воздухе, быстрее, еще быстрее - уже не различить стало, где клинок - последний остервенело кинулся вперед наугад, вобрав голову в плечи - но ведь шлема с забралом на нем не было, не полагал