р... - А что, уже читают такой курс? - спросила она и слегка дернула меня за волосы. - ...чтобы понять, что я вовсе не... м-м... как называется по-ассартски такая скотина - с рогами, бородой, жутким запахом и неиссякаемой потенцией? - По-моему, имя ей - Ульдемир. Ах нет, прости - он же с бородой... Скорее всего, это зандак. Который говорит "ме-е". Тоже очень похоже, верно? Гордый и обиженный, я промолчал. - Ну ладно, - сказала она, - нет рогов, нет, нет! Ну, прости. - Прощаю, - сказал я великодушно. - Нет, ты прости по-настоящему! - Я и так по-настоящему. - Ты не прощаешь, только болтаешь языком. А я не верю. - Опять способы? Я же действительно не зандак! - Ты в десять раз лучше. Во сто! - Послушай, Ястра... Хорошо, что мы добрались до этой темы. Я уже давно хотел. Мы ведем себя до жути легкомысленно. Как дети. Никаких мер... Или ты уверена, что со мной это безопасно? - Очень опасно. Ты бываешь невменяем. Кусаешься. И кричишь. - Вранье. Это ты кричишь. - Нет. Я слишком хорошо воспитана. Конечно, ты очень опасен. - Ястра! Стань хоть на пять минут серьезной! - Вот еще! Для этого я слишком высокопоставленная особа. Ну ладно, что ты хочешь сказать? - Что у таких игр бывают последствия. - Ты меня пугаешь! Что-нибудь серьезное? - Ястра! - Что я могу поделать, если твоей серьезности хватает на двоих, для моей просто не остается места... Значит, ты боишься последствий? - Естественно. - Я тебя успокою. Не бойся. Совершенно нечего бояться. Тут я почувствовал себя несколько лучше. Значит, она все же предохраняется. Она легкомысленна только с виду. Но мне хотелось полной гарантии. - Ты уверена? - Не только я. - Что ты сказала? - Что не только я уверена, но и мой врач тоже. Все анализы показывают, что бояться нечего. - Ястра чуть повернула голову, чтобы бросить на меня быстрый взгляд. - Уже нечего. Бояться надо было раньше. Но я очень рада, что ты не оказался трусом. - Ты что?.. Ты хочешь сказать, что... - Да не бойся же! Еще самое малое полгода я не буду тебя гнать. Интересно, а сколько это продолжается там, у вас? - Девять месяцев, - мрачно сказал я, понемногу начиная понимать, в какую мы попали катастрофу. - Странно: совсем как мы... Уль, кто умер? - Что-о? - Ну, у тебя такое выражение лица, что я подумала... - Ты еще можешь шутить? Бывает, это не проходит до старости. - До старости надо еще дожить, - угрюмо огласил я мою мысль. - Но думаю, нам это не грозит. - Я понимаю, что ты меня не переживешь. Но у нас от родов не умирают. Давно уже. Два малых круга. - А от чего у вас умирают? Как делают в таких случаях? Расстреливают? Вешают? Отрубают голову? Подсыпают яду? Или просто присылают шелковый шнурок - для самодеятельности? - Рыба, Великая Рыба! О чем ты вдруг заговорил? - О том, что предпримет Властелин, когда узнает. - Наверное, обрадуется. Хотя должен бы ты. Но ты не радуешься, и это меня глубоко оскорбляет. - Я радуюсь. Но боязнь за твое будущее сильнее. Не понимаю, чему должен радоваться твой муж. - Он мне не муж, а пасынок. Муж - тот, с кем делят пищу, кров и ложе. С кем я делю, попробуй догадаться. Что касается юного Изара... - Какой юный; он старше тебя. - Ну, я вообще еще девочка... Так вот, он должен радоваться тому, что кто-то выполнил за него тяжелую работу. - Опять смеешься? - Нет, я совершенно серьезна. Разве не тяжело - ложиться в постель с женщиной из чувства долга? - Ты уверена, что он тебя не любит? - Он любит эту свою канарейку. И я не удивлюсь, если он ей сделает ребенка, как ты мне. - Ястра! - Не хочешь, чтобы я тебе напоминала? Пусть так; стану говорить, что забеременела от кого-то другого. Угодно тебе? - Нахалка, - буркнул я. - Не забывайтесь, Советник! У него должна быть и еще одна причина для радости. Будущий Властелин обязательно окажется очень удачным ребенком. - Ну, думаю, что и его сын тоже... - Нет. Ты - совершенно чужая кровь. Свежая. А наши родовые связи здесь так запутаны - все на всех женились, все от всех рожали, все всем родня... Нет, и сравнивать нечего. Я невольно вздохнул. - Ты мне напомнила: я твой советник. Угодно Властительнице прибегнуть к совету своего приближенного? - Скажи - предельно приближенного. Угодно - если совет окажется разумным... и человеколюбивым. Таких советов я могу выслушать множество. - Только два. Первый: сделай аборт. Второй: помирись с Изаром хотя бы настолько, чтобы родить сына от него. - Негодяй! - Могу объяснить... - Уже объяснил - лучше некуда! И она закатила мне пощечину. Она очень спортивная девица. И оплеуха была не символической. Но я стерпел. Еще когда Мастер сватал меня сюда, я чувствовал, что здесь придется солоно. Так и вышло. По-моему, она расшатала мне зуб. - Ястра! Поговорим спокойно и разумно. Изар - Властелин... Вот тут-то она и крикнула: - Такие советы может давать только прихвостень Изара! А если это он тебя подослал, то я тебя просто убью! И вихрь унес ее, и хлопнул дверью. По-моему, даже искры посыпались. Мне же осталось только сидеть и переживать, что я и проделал на ваших глазах. Однако вскоре я услышал приближающиеся шаги. Кто-то быстро и легко шел по коридору. Я сообразил, что это принесли то ли уведомление об отставке, то ли повеление убираться - под арест или на все четыре стороны, а скорее всего - и то, и другое. Шаги остановились перед дверью. Она распахнулась. И вошел мужик в форме ее телохранителя. Мрачный типчик с накаченными мускулами и отвратной мордой. С порога он стрельнул глазами и оскалился. Я сказал грубо (терять-то было нечего): - Ну, что у тебя, ты, обезьяна? Давай сюда! Он отдал салют и сказал: - Рад видеть в добром здравии! Как поступим, капитан: вы оденетесь или мне раздеться? Мундир очень стесняет. Я опустил глаза на собственный живот. Действительно, я был крайне не одет. Потом вгляделся в него. - Питек?! - В собственном соку, капитан! - Питек! - Личный телохранитель Ее Всемогущества, Супруги и Жемчужины Власти, к вашим услугам, господин Советник! Тут он понизил голос: - По велению Властелина-бриллианта. С возложением дополнительных обязанностей: скрытно надзирать над указанным Советником и пытаться выяснить, что он за личность и под каким соусом его можно будет съесть. - Господи! - сказал я. - Ну наконец-то! Каким ты стал красивым! И разговорчивым! - Здесь очень говорливый персонал, - ответил он. - У Жемчужины. И кроме нас, караульщиков - одни... это... женщины. Я как раз на посту в коридоре. Жемчужина прокатилась. Я понял, что у вас перерыв в служебных обязанностях. Она застегивалась на ходу. Он всегда был несколько нахален. Первобытное воспитание. - Перерыв, перерыв. Неизвестно только, когда он кончится и как. Так что давай - к делу. - О да, Советник. Разумеется, Советник. Что вы знаете и что - нет? - Абсолютный девственник по части информации. Давай. - Я изложу кратко, чтобы у вас было, что сообщить Мастеру. - Разве у вас нет связи с ним? - Нет. Но уж если вы добрались сюда, то установите ее. Я немного напрягся и вспомнил, что я - капитан. Все еще. И тут же стал приводить себя в нормальный капитанский вид. Хотя мы были не на корабле, но уже дул крепкий ветер и назревал шторм. Все-таки приближенность к власти имеет свои преимущества. Только что, например, мы были свидетелями страданий некоего высокопоставленного, причиной коих была невозможность заняться хоть еще одним каким-то делом. А вот людям, располагающимся на уровнях пониже, часто кажется, что работы могло бы быть и поменьше, и неплохо ей оказаться чуть полегче. Но что делать - внизу не выбирают, за исключением, может быть, уж самого низа, где, правда, выбирать и не из чего. Много, много работы. Хотя бы у Историков. Вот когда они почувствовали, что заниматься главной на сегодня наукой - вовсе не мед. Начинаешь затемно и кончаешь затемно. Кое-как перекусываешь на ходу. Над душой висит ближайший начальник, как спутник связи: улавливает все, не двигаясь с места. "Донк Истиг (теперь называют донками, как благородных, - как-никак, академики и композиторы - звания звучные), донк Истиг, у вас на сегодня осталось еще два обширных эпизода по планете Тулесир, средние циклы, а вы, похоже, решили подремать? Чем же вы дома занимаетесь?". Кровопийца, клянусь плавниками!.. Только и утешения, что через пять минут уже с удовольствием слышишь, как еще выше окликают именно его, начальника: "Донк Эгор, обстоятельства заставляют думать, что в вашем секторе происходит утечка информации, и даже не просто тайной, а тайно-тайной! А ведь ответственность, если не ошибаюсь, на вас? Уже заинтересовались Легионеры Дна!..". Вот так тебе и надо, донк Эгор, начальничек, рыбью кость тебе в горло! Чем вы дома занимаетесь, видишь ли, его любопытство гложет! Да ничем, то-то и оно! Слава Рыбе, что хоть отвозят, потому что своими силами просто не доберешься - здесь они остаются без остатка, эти свои силы; доползешь до постели, и - хлоп, даже раздеться сил нет, даже поужинать, разве что стакан сока жена вольет в тебя по ложечке, а чтобы тебе самому в нее что-нибудь влить - об этом она даже мечтать перестала, уже, по ее словам, и сниться не снится - это в наши-то годы. Вот так вот, донк Эгор! Ну и потом, конечно, эта чертова работа засасывает. Хорошо, жил ты, как все, преподавал историю в лицее поваров мясных блюд, был сыт, не переутомлялся, отчитал шесть, иногда восемь часов, а порой и только четыре в день - и пшел вон - куда глаза глядят. И жалованья хватало, потому что званий-титулов не носил - значит, ни тебе, ни жене, ни детям выкобениваться не было повода. И слава Великой. Но скребло, скребло на душе: история все-таки - интереснейшая вещь, даже и такая, какую преподавали, прямо-таки хмельное дело - история, а эти кандидаты в мастера разделки и панировки твою науку видели даже не на сковороде без масла, а прямо в мусорном ведре. В синем соусе они ее видели, твою историю. Их, оглоедов, совершенно не интересует вся масса тонкостей, вся эта ювелирная сеть, какую История сплела из ничтожного, как обрывок нитки, факта, что Властительница Эригата уступила чарам несравненного донк-донка Меркаса Абовы именно в Саталане и именно в третий день недели, и не где-нибудь, а на краю площадки для игры в мяч, и, потрясенная пережитым, возвращаясь, забыла на указанном месте не что-либо иное, а как раз ту часть туалета, которую снимают лишь при самых крайних обстоятельствах. Вероятно, дул приятный ветерок, а дни стояли жаркие в месяце Лукаре восемьсот семьдесят четыре года назад. Казалось бы, что тут такого? Ну, забыла-так забыла. Но вот тут ты и начинаешь посвящать их, толсторожих оболтусов, во все обстоятельства, явные и скрытые, личные и державные, которые то сбегаются и вяжутся в узелки (ну, помните хотя бы разговор владетельного донка Ропа из Фегарны со Вторым Судьей Власти, Его Справедливостью Такитом Гарским; ведь когда вспоминаешь, что и тот, и другой в разные времена домогались благосклонности Эригаты, когда она еще не была Супругой Власти, и первого она передала своей сестре, донке Матире, а со вторым... однако это длинная история, и боюсь, что сейчас мне ее не закончить, вы уж потерпите до другого раза, благородный донк), - так вот, ты посвящаешь их - а на их мурлах выбито, я не преувеличиваю - именно выбито, как письмена на древних табличках, на два пальца вглубь (кстати, с этими табличками однажды случилось, вы не слыхали? В другой раз обязательно напомните, хорошо - я вам расскажу, это такая прелесть, не пальчики даже - локоть свой оближете!) - итак, выбито на их мурлах полусальной кондиции, что им решительно наплевать, почему, как, где и с кем впала в грех Властительница, а заботит лишь - впадет ли в грех Рушка из Высшего Вышивального училища сегодня или завтра, и с ним - или с кем-либо иным. В грех - я имею в виду, что сумеет он ее... э-м... ну, вы понимаете, не так ли? - или не сумеет. Вот такое отношение к великой науке. И поэтому, когда новый Властелин - да позволит ему Рыба подольше задержаться на суше! - объяснил нам, что такое История (он сам не историк, но разбирается, смею вас заверить, лучше, чем мы, профессионалы; нет-нет, я совершенно серьезно, недаром же он Властелин!), никто из нас не то, что раздумывать не стал: мы просто ему закончить не дали, все закричали "Ура!", было всеобщее ликование. Совсем как восемнадцатого сура в год двух правых рук и одной левой Восьмого большого круга, вы помните? Ну, это ранние средние круги; тогда еще донк Аталан из Серитога выступил... Слышите? Это опять меня. Да готов у меня эпизод, готов, я вовсе не только разговариваю, у меня ведь уже рука набита, действия доведены до автоматизма и глаз отточен, и все нити, нитки и ниточки, что торчат из сопредельных эпизодов, я одним взглядом фиксирую. Монтаж - это все-таки не самое тяжелое. Вот потом, когда пойдет общая отделка - круга, периода, эпохи, эры - тогда действительно нужно ювелирное мастерство, тогда чувствуешь себя без малого наместником Надвысшей Воли... А сейчас - да вот я как раз иду сдавать эпизод, если вам любопытно - пожалуйста... Только не вместе, охрани нас Великий Омар, у нас очень строго, ведь войска отмобилизованы, ждут только наших результатов - надо же знать, что завоевывать! - так что никакой утечки информации, ни-ка-кой! А вы идите как бы сами по себе, как бы случайно зашли и прогуливаетесь - ну, мало ли, что охрана, я знаю, что охрана, но ведь охранник тоже человек, - может отвернуться, может с кем-нибудь заговориться, с девицей там, я знаю? - так вот, идите спокойно, а если все-таки остановят - скажите, что вы - свидетель по эпизоду хотя бы... хотя бы процесса властопреступницы Утаны в году пяти правых рук Пятого большого... Хотя нет, нет: на столько лет вы не выглядите. Хорошо, скажите, что по эпизоду вступления в брак Властителя Изара; это же легидонники здесь ходят, они же идиоты, они еще тупее поваров: те только к истории, а эти - всесторонне! И - вон к тому столу, видите - большой, круглый, и толпятся. Вот там мы и сдаем отработанные эпизоды. Вот, я уже взял мои материалы... Значит, вы - вдоль левой стены, а я - прямиком. Как вас зовут, кстати, благородный донк? Как? Уве-Йорген Риттер фон Экк? Красиво. И глубоко. Веет древностью рода. И-и... Воин, разумеется? Я не ошибся? Много поколений. А кроме того в роду - судьи, жрецы Рыбы - или кто у вас там? То есть как - где? Там, откуда вы приехали, конечно. Донк Риттер, то, что вы ассартианин, можете рассказывать кому угодно, только не серьезному историку. Вы знаете, сколько различных этносов в основе нашего народа? Сто восемьдесят шесть. Сколько определяющих признаков характеризует каждый из них? Девять. Помножьте девять на сто восемьдесят шесть, вот машинка... Да, одна тысяча шестьсот четыре, верно. И знаете, сколько этих признаков я определяю у вас? Сейчас я вас обрадую: ноль. Иными словами, ни одного. А вы мне говорите. Это вы можете сказать вон тому, видите - стоит как бы в задумчивости? Ну вот, он из Легиона Морского Дна, заботник нашего сектора. Вот он вам поверит, потому что тоже почует в вас знатного военного - на это его хватит, - а что касается этнологии - у него кишка тонка, их этому или вообще не учат, или учат где-то, куда он не попал. Да. Ну а когда подойдете к столу - только стойте и смотрите. Вопросов не надо. Там есть, кому спросить, там их много, а отвечать буду я один: это же мой эпизод, я его вынашивал, лелеял, пестовал целых три часа! Да, такие у нас темпы. Могут быть ошибки? Вам известна наука, в которой не ошибались? Мне - нет. Цена ошибки? Цена - не моя стихия. Я создаю историю, я получаю от этого удовольствие, как - как от... э-м... ну, вы понимаете, не так ли? Вдоль левой стены! ...Ваше Постижение, Главный Композитор Периода! Представляется к сдаче эпизод Истинной Истории Великого Ассарта. Хронология: с седьмого по шестнадцатое Второго Никаза года Пяти Правых рук и трех пальцев правой и одной и одного пальца левой руки Четвертого Большого Круга! Содержание эпизода: героическая защита укрепленного замка Иш-Шутар на юге провинции Саш донкалата Самус воинами Восьмого полка Оранжевых Тигров под командой благородного донка и острия. Седа ар-Рагона ти Утас шу Ратана, осажденного Правым крылом Второго Скачущего Войска Младшего Властителя мира Нерашах Икана баш-Адона. Связи: с эпизодами вторжения Второго Скачущего Войска - снизу, с победоносным разгромом того же войска - сверху, с эпизодом междоусобной войны Ратана и Гамота - слева, и Высочайшего внимания, оказанного Властелином младшей дочери донка Седа - Итире, приглашенной для ночных преклонении и смущенных услуг. Все нити выведены и вяжутся. Прошу благосклонно оглядеть схему. В настоящее время эпизод противоестественно включен в историю мира Мигул. Местонахождение документов: Главная Консервация Истории Мигула, город Рангат планеты Мигулана. Местонахождение вещественных доказательств: одежда, вооружение - Музей Мигульской Славы, адрес тот же. Развалины замка Иш-Шутар - на прежнем месте, на юге провинции Саш, теперь - деканат Сашит. Жизнеописания участников: Большой Свод Великих жизней. Места погребения участников установить не удалось. Предлагается назначить к изъятию: все упомянутые документы и вещественные доказательства; жизнеописания и родословное дерево донка Седа и его дочери, впоследствии известной как Итира Изящная, а также трех старших офицеров Восьмого полка Оранжевых Тигров. Родословные древа пересадить на Ассартскую почву, для чего материалы по получению передать в Сектор Родословных. Назначение современных представителей указанных родов на Ассарте предоставить на благоусмотрение Власти. Место для размещения развалин замка Иш-Шутар предложить выбрать Департаменту Топографии. Эпизод представлен Композитором Истории Второго класса Истигом. Прошу направить ваши мысли и снисходительно принять. С трепетной уверенностью ожидаю проницательных вопросов, благородные донки и коллеги. Вопросов не последовало - все устали до кругов перед глазами. Только один из композиторов, зевнув, сказал: - Значит, эту - как ее, Итиру, что ли? - придется тоже вешать на нашего тогдашнего Властелина Сита Эноса. В среднем на десятилетие их приходится тридцать четыре на одну планету, этих смущенно услуживавших. Множим на семнадцать. Да, Властелин Сит будет выглядеть веселым правителем: пятьсот семьдесят восемь девочек за десять лет; по наложению хронологий, ему в те годы было от семидесяти восьми до восьмидесяти восьми лет. Надо подумать, кому заказать его портрет - чтобы люди поверили, что это было ему по плечу. - Не он один. Все наши Алмазы Власти станут выглядеть так же, - пробормотал другой Композитор. - Только при чем тут плечо? - По-моему, работа выполнена профессионально, - сказал Главный Композитор Периода. - Включаем? Отрицающих нет? Чудесно. Ну, последний эпизод - и по домам. Что там у нас? - Представляется к сдаче эпизод Истинной Истории Великого Ассарта. Хронология: пятое сура в год... - А, однодневка? Ну, это мы быстро расщелкаем... Работать подчиненным тяжело. Но бывает интересно. "Интересно, - подумал Уве-Йорген, уходя, - у генералов тут тоже такой же... э-м... вы меня понимаете, не так ли?". И рыцарь загоготал по-солдатски искренне - так, что прохожие стали оглядываться. Хотя знал прекрасно, что им-то смеяться было особенно не над чем. И не над кем. Над самими собой разве что. Он лениво шел по ставшим уже знакомыми улицам Сомонта, постепенно удаляясь от центра. Миновал первый пояс, и теперь перед его глазами проходили невзрачные пейзажи второго. Рыцарь казался рассеянным, но на самом деле постоянно был начеку. Он понимал, что сейчас идет двойная игра, гонки преследования между их Экипажем и группой Заставы: кто первым обнаружит противника? Каждый служил одновременно наживкой и рыбаком. Уве-Йорген миновал кинотеатр, не обращая вроде бы внимания на обычную суету у входа; поравнялся со знакомой пивной и вошел. А входя, боковым зрением увидел, как кто-то свернул за ним. Забравшись с ногами на диван, Леза сидела с полузакрытыми глазами и улыбалась - сама себе, рядом никого не было, никто ее не видел. Улыбалась воспоминаниям; когда человеку дано такое умение - снова и снова переживать то лучшее, что в жизни приключалось, то, даже не имея иных доказательств, можно считать его счастливым, как бы солоно ему ни приходилось потом. Лезе сейчас было очень хорошо, и о прошлом она вспоминала не для того, чтобы отвлечься от настоящего, случись оно неблагоприятным, но наоборот, чтобы сделать его - настоящее - еще более приятным. Вспоминала, как тогда - ночью - все еще перепуганной, чудом избежавшей, насилия, ускользнула она домой, в свою небогатую комнатенку в плотно обитаемой квартире очень недорогого (хотя и в Первом поясе) дома, заперлась на все обороты, залезла под одеяло, и только после этого ее пронял настоящий страх и заколотила дрожь. Задним числом пережитые страхи кажутся еще страшнее потому что есть время испугаться как следует, переживая каждую всплывающую в памяти мелочь и ужасаясь тому, во что она могла бы развиться, к чему привести. Представляла, как, опрокинув навзничь, плющит ее о землю наглый Задира, отвратительный и, наверное, очень тяжелый и скверно пахнущий, и грубо, без бережения, срывает то, что ему мешает, так что она обнажившейся кожей ощущает, как жестка и холодна трава - или асфальт, или мостовая - и как ей становится очень больно и страшно, еще страшнее. То есть она не вспоминала, как это было - слава Рыбе, не было, пощадили ее высшие силы, да и за что было бы так наказывать, - но представляла, как случилось бы, если бы высшие силы не вмешались. Но тогда это впечатление о предстоящем промелькнуло как-то очень быстро - некогда было вникать в детали, - а вот под одеялом время нашлось, и она вникала и боялась. Еще более боялась потому, что с этой стороной жизни была знакома хотя и хорошо, но теоретически, а теоретически боль не представишь, и она то ли кажется совсем ничтожной, то ли напротив, такой невыносимой, какой на самом деле не бывает. Вот почему-то боли Леза, очень целомудренная, тогда больше всего и боялась. Теперь, в уютной, богато убранной комнате, на широком диване, она улыбалась и тому страху, и следующему, едва ее не убившему: она только-только успела угреться под одеялом, как в дверь квартиры заколотили так, словно хотели ее высадить, с такой нетерпеливой злостью. Леза не ожидала, что это к ней, не было у нее таких знакомых, чтобы ломиться в дом среди ночи, да и вообще она знакомств избегала. Почему? Потому что ждала. Знала и верила: если сильно верить и терпеливо ждать, то непременно придет единственный, сказочный и прекрасный, увидит ее, поднимет на руки и унесет. Раньше она различала его как-то не очень ясно, словно сквозь дымку, знала только, что он прекрасен, добр и могуч, иначе это был бы не он. А потом увидела в реальности и сразу поняла, о ком все время потаенно мечтала. Увидела, поняла и приняла. И ничто ее не отвратило: ни то, что на ее глазах помог он уйти из этого мира своему папе, ни то, как расправился с напавшими на него; а когда он набросился на ту отвратительную, злобную и старую женщину и почему-то вместо того, чтобы просто оттолкнуть ее и убежать, стал делать с нею то самое, что нельзя делать на людях, потому что это самая большая человеческая тайна, - у нее, конечно, сердце екнуло, но и то - не потому, что он это делал вообще, а потому что - с другой... Впервые пережилось такое бессильное ощущение, такая истома и колючее сожаление, что это не она там, не ее обнаженные ноги вздрагивают от движений его тела... Нет, с ним она могла бы и при всех, - вот что стало ей ясно, и она не отворачивала бы так свое лицо, но улыбалась всему миру счастливо и победоносно. Но она была здесь, по эту сторону экрана, а он - невообразимо далеко... Раньше она не осмеливалась выходить из дому вечерами: ночной мир вызывал опасения, она была слаба и одинока, а они сильны и их было множество. Кто "они", оставалось не вполне ясно, но это смелости не прибавляло. А вот теперь с наступлением темноты что-то упорно гнало ее на улицу - скорее всего, подсознательное ощущение того, что она его встретит, - и она шла с сердцем, трепетавшим от страха и предчувствий, и с отблесками той самой истомы, снова и снова возникавшими в ее теле... Когда Задира, хотя и незнакомый пригласил ее в кино, разумнее было, конечно, отказаться, но что-то, в тот миг ставшее сильнее, чем она, заставило согласиться - и как-то очень спокойно, и даже первые прикосновения его рук, когда погас свет, встретить спокойно, и крепко двинуть его локтем в ребра, чтобы знал свое место. Всю последнюю неделю возникали в ней такие вот вспышки - на три-пять секунд, потом ей становилось еще страшнее. Он засопел, но лезть не стал, а потом потащил на суд улицы, и Леза поняла, что сейчас умрет от страха. И тут вдруг увидела его. Все происходило так, как и должно было быть. Он встал на ее защиту, и он победил. Только что-то помешало ему понять ее правильно. Когда Задира потребовал, чтобы он, прекрасный Повелитель, Властелин, тут же, перед всеми, сделал с ней это, он решил, что она испугалась. Наверное, она еще не умела говорить глазами. Она тогда хотела, чтобы он понял: согласна, да, тут, сейчас, мне не стыдно - с Тобой, мне не страшно - с Тобой, ну сделай это, я жду с того самого вечера... Не понял. Но он сражался за нее, и она поняла: нет, не сейчас, это случится потом, а сейчас надо бежать и укрыться дома. Он не обидится моему уходу, он все поймет, когда схлынет жар боя, и найдет меня. И она убежала. Однако дома, под одеялом, ей представлялось, что он найдет ее сам. Неслышно отворится дверь, сколько бы она ее ни запирала, и он войдет и остановится на пороге, увидит ее и, улыбаясь, войдет в ее ожидание. Так что стук в дверь, грубый и несвоевременный, в мыслях Лезы никак не соединился с ним. Поэтому в конце концов у входа забрякал засовами кто-то другой из обитателей квартиры. Судя по топоту, вошло сразу несколько. Заговорили громко, властно, каждое слово доносилось до нее через тонкую переборку. "Живет у вас тут такая..." (последовало описание; на самом деле она была совсем не такой, как пришедшие описывали, но соседи, как ни странно, поняли)! - "Живет. Вот тут. А что такое?" - "Не твое дело. Посторонись!". Соседи были добрыми людьми, они жалели ее бедность и одиночество и гордились тем, что жила она честно и нравственно. "Да что она такого сделала? Чего вы от нее хотите?". Судя по звуку, старика просто отшвырнули и тут же рванули ее дверь. Леза еще не решила, открывать или нет, а ноги уже несли ее. Отперла. Вошли трое, обшарили ее глазами, но не допустили никаких грубостей. "Сходится?" - "Похоже, она". Тогда ей кивнули: "Собирайся. Поедешь с нами". - "Куда?" - на всякий случай, а скорее - чисто механически спросила она. "Куда повезем". Потом один, постарше возрастом, видно, пожалел ее, как и соседи. "К большому начальству", - пояснил он без насмешки. "Зачем?" - спросила она так же механически - просто чтобы занять время, пока причесывалась перед зеркальцем; одеваться не надо было: она еще и не успела раздеться, все мерзла. "Может, хотят о тебя ноги вытереть, - сказал другой безразлично. - Это дело не наше". Первый только покачал головой. "Ну, поехали?" Она только кивнула. "С собой ничего не берешь?" Она подумала и сунула в сумочку пушистого зверька с полочки, умевшего смешно качать головой. И вышла без страха. Она думала, что ее повезут в Жилище Власти - как-то само собой ей казалось, что все произойдет там же, где показывали по телевизору - прямо в коридоре, только телевизора, наверное, не будет. Тех, кто снимает. Но ее привезли в другой дом, и Леза поняла, что это - его дом, и ей стало совсем спокойно. Так было лучше: в его доме та женщина, лишняя, наверняка не жила, была чужой, а она, Леза, не будет. Ее ввели, привезшим сказал кто-то из встретивших (Леза смотрела на них, но не видела и потом не узнала бы ни одного, для нее их здесь не было, никого нигде не было, только он - и она сама): "Вы обождите, мало ли что - может, не она еще". Тут Леза улыбнулась: они были страшно глупы, если не увидели сразу, что она это, она. Ее повели, ввели в большое помещение, где ожидал разодетый старик. Он посмотрел на нее внимательными глазами, пожевал губами (она глядела напряженно, ей казалось, что от старика этого многое зависит) и задумчиво произнес: "Да... Ну что ж, ну что ж..." Указал ей на дальнюю дверь, сам заторопился, чтобы отворить. "Прошу", - сказал и вежливо наклонил голову, а Леза, как ни волновалась, не забыла вежливо присесть перед ним. Потом она вошла и дверь за ней затворилась. Он стоял почти в самой середине комнаты, там была какая-то обстановка, но Леза не обратила внимания, это было неважно, заметила только, что ничего такого не было, дивана или кровати, и подумала мельком: "Значит, не здесь". Она осталась близ двери. Он смотрел на нее долго, не меньше минуты; она стояла, вольно опустив руки, и улыбалась ему, смело и широко. Но ей показалось, что это ему не понравилось, и улыбка ее исчезла. Он сказал: "Подойди". Она подошла и остановилась шагах в двух. Он опять смотрел. Потом спросил: "Тебе страшно?" Она покачала головой и честно ответила: "Нет. Совсем нет". Он чуть усмехнулся. "Ты помнишь меня?" - "Да". "Они тебе ничего не сделали?" Тут она ощутила испуг: может быть, он думает, что ее потом... что с ней... что она уже не такая, одним словом, и не захочет, побрезгует... "Нет, нет, что вы"... Он снова усмехнулся. "Ты ведь знаешь, кто я?" - "Конечно. Кто не знает?" - "Они хотели, чтобы я тебя изнасиловал..." - "Я помню". "Зачем я позвал тебя, знаешь?" Она сказала: "Да". "Чтобы изнасиловать?" - "Да". - "И ты согласна?" - "Я и там была бы согласна", - не стала она скрывать. Он поднял брови. "Вот как... А мне казалось... Ну, все равно. Ну, раз ты согласна, это не насилие, да?" Леза подумала, что ему нужно именно - чтобы с силой. "Я могу противиться, - сказала она. - Только я не сильная", - добавила, как бы извиняясь. "Не надо. Ну, раздевайся". Она почти разделась, замялась, хотела спросить, надо ли до конца, но решилась и сама сняла все, и сама удивилась, что не ощутила ни стыда, ни страха, как если бы стояла перед зеркалом, гордясь своим ладным телом; она и вправду видела себя в его глазах. Он подошел, протянул руку и коснулся ее левой груди; Леза невольно вздрогнула и покраснела - оттого, что не смогла сдержаться. Но он не смотрел в тот миг ей в лицо, а на свою руку и ее грудь. "Хорошо, - сказал он, и глянул ей в глаза, - теперь помоги раздеться мне". "Хо-хорошо, - откликнулась она, запнувшись от неожиданности. - Только я не... я плохо умею". "Ну? - удивился он. - Ну, расстегни здесь. А это развяжи..." У нее не очень получалось: она совсем не умела, да и руки дрожали от волнения, так что разделся он все-таки сам. Тоже до ничего. Она посмотрела на то, что у него было и чего ей раньше не приходилось видеть. "Не пугает?" - спросил он с какой-то странной усмешкой. Она не поняла, но на всякий случай сказала: "Нет". "Тем лучше". Она не знала, что делать дальше, и стояла, и он тоже просто стоял и смотрел на нее, потом легко провел ладонью по ее бедру. "Ты очень красива", - сказал он. "И ты", - искренне отозвалась она, и тут же внутри что-то как оборвалось в ней от этого нечаянного "ты"; в мыслях она давно называла его так, но он-то не мог знать об этом. Он заметил ее смущение и засмеялся: "Ничего, в этом все равны, особенно раздетые". Он подошел вплотную, обнял за спину, прижался, и она почувствовала частые сильные удары его сердца, невольно напряглась, но не знала, как ответить на это его действие, нерешительно подняла руки и снова опустила. Его ладони рассматривали ее тело с боков, сзади, это было сладко, и Леза даже прикрыла глаза. Потом почувствовала, как он клонит ее назад, и обхватила его плечи, чтобы не упасть. Он медленно опустил ее на толстый белый ковер, на котором они стояли. Пока он опускал, Леза, не удержалась, спросила: "Будет больно?" - "Что?" - очень удивился он. "Нет, я так..." - "Так ты что - раньше?.." - "Что ты, что ты, нет!" - "Правда? А я подумал... Почему же?" - "Ждала". - "Меня?" - "Тебя. Я тебя люблю". Он промолчал; наверное, не поверил. Лежал рядом, руки ласкали ее. "А свет будет?" - прошептала она. "А что? Тебе мешает?" - "Не знаю, нет, наверное", - решила Леза. Шло время, ей хотелось, чтобы оно никогда не кончалось. Его прикосновения становились все более плотными, она все ждала, когда он подвинет руку туда, - ждала, чтобы не вздрогнуть опять. Он прикоснулся, наконец и она сейчас же стала разводить ноги: знала, что так надо. "Не спеши", - шепнул он, легко прикасаясь губами к ее телу в разных, местах. Она и не хотела спешить, но боялась задержать его, по теории знала, что иным это мешает. Наконец, он оказался над ней, но не налег - держался на локтях. "Не бойся", - на всякий случай поощрила его она. "Ты прелесть, - сказал он. - Вот сейчас... может быть немножко больно. Ты потерпи". "Я тебя люблю", - повторила она, - и все же, когда боль кольнула, невольно дернулась выползти, но его руки держали ее за плечи. Боль была небольшая. Правда, ничего такого, о чем рассказывали, тоже не было. Но она знала, что это приходит не сразу. После боли она спросила "Мне что делать?" - "Просто лежи", - ответил он не сразу, в два приема. Ночью они были в другой комнате, где была широченная кровать. Когда ложились, Леза сказала: "Ковер жалко. А тебе нет?" - "А, отчистят", - отмахнулся он. "Тебе стыдно, что поймут?" - спросил он через минуту. Тут отмахнулась уже она. Наутро он сказал ей: - Я тебя не отпущу. Ты легкая. Ты на меня не давишь. Все люди давят. Ты - нет. Она сначала удивилась: как она могла бы давить на него? Это он... Потом поняла. - Я легкая, да. Мама так говорила, когда я еще была маленькой. - Где она? - Умерла. - И отец? - На войне. - А ты хочешь со мной остаться? - Иначе не пришла бы. Таким было начало. Это и вспоминала Леза сейчас. Не в первый уже раз, но воспоминания не выгорали от времени, не изнашивались. Она не давила. И не пыталась занестись выше, чем была. Чувствовала, что нужна ему, что близка; чего еще? Потом, хотя и не сразу, стала понимать, что он - один. Нелюдим и недоверчив по природе. Она сказала ему: "Если тяжелые мысли - ты делись со мной. Я тебе советов давать не могу, но все равно, когда выговоришься - легче становится". Он невесело усмехнулся: "Как-то не привык..." "А ты попробуй". Изар попробовал. И в самом деле, каждый раз, когда он перед нею выговаривался - сначала стесняясь, скованно, а чем дальше - тем свободнее и откровеннее, - становилось легче. И потом, слыша самого себя со стороны, он сразу заметил не только сильные, но и уязвимые или просто неверные предпосылки или выводы. Леза слушала всегда очень внимательно, откладывала всякое дело (любила читать, вышивать, неплохо рисовала, но Изар был, конечно, на первом месте), мнений своих вслух не высказывала, если он не спрашивал, но у нее лицо было - открытая книга, каждая мысль или ощущение на нем отражались сразу же и недвусмысленно (ему как-то подумалось, что вышла бы из нее хорошая актриса, он даже сказал ей об этом, она покачала головой. "Что ты, я робкая, у меня только с тобой получается - быть смелой".), и Властелин быстро приучился воспринимать смену выражений ее лица, как сигналы светофора, и если видел красный (сведенные брови, опущенные глаза, рот в болезненной гримасе) - незамедлительно затормаживал речь, откидывал, так сказать, капот и начинал разбираться - какая из мыслей не дает искры. Он никогда не говорил ей об этом, и для него оставалось непонятным, знала ли она сама, чувствовала ли, как разговаривает своим пусть не классически красивым, но трогательно-прелестным лицом; скорее всего не знала. В свою комнатку она тогда так и не вернулась; впоследствии однажды зашла - навестить соседей, старики обрадовались, стали расспрашивать - Леза сказала просто, что вышла замуж и счастлива. Жила она в небольшом отдельном домике, немудреное хозяйство вела сама, только дважды в неделю приходила уборщица. Деньги давал Изар. Сначала ей было неудобно сознавать себя и на самом деле быть не более, чем содержанкой, постельной грелкой. Однажды она заговорила об этом, сказала, что хотела бы поступить на службу, все-таки она знала стенографию, компьютер, прилично снимала, и журналистика, живое дело, всегда ее привлекала. По насупленным бровям поняла, что разговор этот ему неприятен, но заставила себя не удариться в панику и договорила до конца, ожидая взрыва: пост Властелина (это она уже поняла) нередко ограничивает в действиях, но дает почти полную свободу в форме выражения своих мыслей. Странно, - Изар сдержался, даже улыбнулся ей едва ли не одобрительно, и ответил так: - Давай разберемся. Былинка (так он звал ее в минуты и часы нежности, то есть - всегда). Тут на самом деле не одна проблема, а две. Первая - содержанка. Если бы ты была мне женой, то не видела бы ничего унизительного в том, что я приношу деньги, а ты их тратишь (Следя за ее лицом, он увидел: зеленый сигнал). Кто же ты мне? Я считаю - жена. Ты, видимо - нет. Поразмыслим. Где мой дом? Не резиденция, а дом. Разве не здесь? - Ты бываешь не каждый день... - Верно. Но не потому, что не хочу. Это специфика работы. Если бы я был, скажем, капитаном парохода или торговым агентом, то бывал бы дома куда реже: такова специфика. Но от этого ты не переставала бы считать меня мужем, верно? Дальше: как ты считаешь, есть у меня другая женщина, кроме тебя? - Нет, - уверенно ответила Леза. - Но... есть жена. - Моя жена - ты. А там - супруга. Формально - партнер по Власти. Тоже специфика. Но вот представь, что твой муж - актер в амплуа любовника. И на сцене - особенно в наши времена - он хватает постороннюю даму за что попало, тискает и целует, и так далее. Ну что поделаешь: такова роль, а его специальность - играть роли. Как и моя, кстати... - Ну, - сказала она уже бодрее, - у той дамы тоже, наверное, муж есть... Изар просвистел такт какой-то песенки. - У этой тоже, не беспокойся. И, кажется, ее вполне устраивает существующее положение. Для нее я также не более, чем партнер по роли. Да и от роли она уклоняется. - Я не знала... - Ну, ты не живешь в Доме Власти - в отличие от того мужа. Он, наоборот, оттуда не вылазит. Или - его не выпускают... - Теперь я буду лучше о ней думать. - Значит, считаем установленным: здесь - мой единственный настоящий дом, и в нем - моя единственная жена, все остальное - видимость, специфика работы, роль на сцене. Согласна? Леза кивнула и улыбнулась. - Второе, - продолжал он. - О работе. Ты считаешь себя достаточно сильной, выносливой, чтобы работать в двух местах сразу? Ее брови взлетели очень высоко. - Что ты... Я не поняла. - У тебя уже есть работа. Ты мой домашний секретарь. Даже референт. Трудно объяснить тебе, насколько мне стало легче заниматься своими делами после того, как мы стали обсуждать их с тобой... - Я не обсуждаю. Как я могу... - Можешь, можешь. И делаешь. Поверь: я не для красного словца, и не в утешение тебе. Чтобы заменить тебя, мне придется брать двух человек. И платить им куда больше, чем я приношу тебе. И при этом ждать, когда же они меня продадут. Ты ведь знаешь: я никому не верю. Кроме тебя. Ну, хочешь - назначу тебя официально, с жалованьем, машина будет дежурить... - Не надо, не надо! - засмеялась Леза. Но что-то еще оставалось, до чего ему докопаться не удалось. А хотелось. Чтобы уж раз и навсегда. - Тебе,