писывать? - Буду, - сказал Тригорьев и полез в карман за записной книжкой. Такая вот была интересная беседа. 13 Что, неужели еще разговоры не кончились? Вот - нет еще. Да и что удивительного? Эпоха разговоров на дворе. Минули времена, когда разговаривали разве что на кухне, да и то далеко не на каждой. Нынче словно бы вся страна превратилась в огромную кухню, потому что говорят везде: на съездах, в Верховных Советах, на заседаниях, совещаниях, митингах, на работе и дома, в очередях, где покупают, и в тех, где сдают, где получают, где меняют, где... Много говорят, громко, со вкусом. И ведь хорошо говорят! И одни - хорошо, и другие, те, что против - тоже ладненько. Их бы словами - да кого-нибудь в ухо. Стоит ли после этого удивляться тому, что и в нашей повести - говорят, говорят, говорят, так что ни ушей не хватает - слышать, ни рук - записывать. И вот еще один разговор. Может, хоть этот будет последним - на время, по крайней мере. Этот разговор вот так случился. Амелехин Андрей Спартакович, умерший тогда-то и воскрешенный тогда-то (а что, ведь чего доброго появится когда-нибудь в анкете и такой вопрос - если сохранятся до того времени анкеты), вышел из дома, как мы помним, чтобы разыскать профессора и с ним поговорить, предупредить его о милицейском внимании - наверное, в благодарность за оказанную ему, Амелехину, услугу. Тут надо пояснить, что профессором Доля Трепетный называл не кого иного, как Землянина - просто потому, что более уважительного обозначения не знал. Помимо чисто этических, были у Амелехина на этот счет еще и другие соображения, как мы чуть позже если не увидим, то уж услышим обязательно. Вот почему Амелехин тоже явился в кооператив. Пришел он туда несколько позже участкового инспектора, потому что предварительно еще кое-куда зашел, где его помнили, и по старым своим каналам - не по Беломорско-Балтийскому, нет - достал кое-что, дабы не являться к профессору с пустыми руками, что с его точки зрения было бы совершенно неприличным. А.М.Бык к тому времени успел уже проститься с капитаном Тригорьевым, и когда Амелехин появился в дверях, консультант по встречам как раз здоровался с другим посетителем, появившимся за несколько секунд перед Андреем Спартаковичем. - А, Лев Израилевич, здравствуйте, шолом. Снова к нам? Но я ведь говорил вам: только людей в сборе. Отдельные части тела не Производим. Я вас понимаю. Лев Израилевич, и сочувствую, но что поделаешь - до запчастей наука еще не дошла, ни для автомобилей, ни даже для людей... - Нет, я к вам совсем по другому делу. Знаете, у меня идея. Можно сделать прекрасный гешефт, или, как теперь выражаются, бизнес. Колоссальный, уверяю вас. И работы немного. - И что же вы надумали? - с непроницаемым лицом спросил А.М.Бык. - Вот слушайте. Давайте сделаем Гитлера. А? А? Чувствуете? - Бог с вами. Бог с вами, Лев Израилевич... - Нет, вы послушайте. Мы воскрешаем Гитлера - это раз. И два - за валюту, за хорошие доллары продаем его - вы уже поняли, куда? - Не в Германию, надеюсь - сейчас, после объединения... - Ох, ну что вы, как у вас язык повернулся... В Израиль, конечно! Для всенародного суда! Вы помните процесс Эйхмана? Помните, помните, я знаю. Так вот - это мелочь по сравнению с процессом Гитлера, вы понимаете? И я вас уверяю - такой процесс окажет хорошее влияние и на тех, кто сегодня снова - даже и у нас здесь, вы понимаете... Тут ведь двумя годами лагеря не отделаться... И на журнал "Юный штурмовик" тоже... Поверьте мне, это прекрасная мысль! - Мысль изумительная, - согласился А.М.Бык. - Но надо ее, конечно, всесторонне проработать. Знаете что? Вот я освобожусь сегодня, зайду вечерком к вам, если вы не против; у меня, знаете, есть такая бутылочка - прихвачу с собой... Посидим, посмотрим телевизор, потолкуем и о вашей идее без помех, а то тут, сами видите... Вы ко мне, гражданин? Эти слова были обращены уже к Амелехину, вот уже несколько минут стоявшему близ стола и прислушивавшемуся к разговору. - Привет, начальник, - выразил он почтение А.М.Быку. - Профессор действует? А.М.Бык, прощаясь со Львом Израилевичем, лишь механически кивнул в сторону внутренней двери, к которой Амелехин незамедлительно и направился. Он беспрепятственно отворил дверь - ту самую, из которой только вчера вышел, - и оказался в помещении, громко называвшемся лабораторией, в котором священнодействовал или попросту работал сам Землянин. Мы с вами здесь уже бывали одновременно с капитаном Тригорьевым, так что вновь описывать обстановку не станем. Скажем лишь, что тут куда громче, чем ночью, что-то дышало, что-то пожужживало вокруг, помигивало, пощелкивало и позвякивало, а пахло на этот раз не кислотой, а лавандой - потому что Вадим Робертович после бритья пользовался именно "Лавандой", а не "Консулом" или чем-нибудь еще. Сам источник этого запаха сидел за угловым столиком, спиной почти упираясь в теплый цилиндр (Вадим Робертович с детства любил тепло) и, подперев скулы пальцами, о чем-то думал - так сосредоточенно, что на возникновение перед ним Амелехина отозвался не сразу. Амелехин же никаких особых приветствий или приглашений и не ожидал. Он, не теряя ни мгновения, ногой пододвинул стоявшую неподалеку кухонную табуретку, сел на нее, извлек из бывшей при нем черной пластиковой сумки увесистый сверток, развернул, обнажив старинные часы с нимфой, и поставил их на стол. Часы удивленно пробили десять раз, и лишь на эти мелодичные старинные звуки Землянин поднял, наконец, глаза. - Что вы хотели? - спросил он, все еще отвлекаясь мыслями. - Принесли данные? Давайте. И он протянул руку. - Вот, профессор, принес, - сказал Амелехин и осторожно подвинул часы по столику. - В благодарность. Порядок знаю. - Простите? - сказал Землянин. - Это почему? - Затуркался совсем, профессор? - вздохнул Амелехин. - Не срисовал, что ли? Вчера только меня отсюда на волю выпускал. Из этого вот изолятора, - и он указал пальцем на ванну. - Что, уже новый варится? - полюбопытствовал он. - И долго это? Сколько, например, я у вас в ней пролежал? Вот когда Землянин наконец узнал своего пациента. - А, это вы, - сказал он. - А я смотрю - как будто знакомое лицо, а кто - сразу не вспомнил. Здравствуйте, Андрей... Андрей... - Можно без отчества, - сказал Амелехин, помнивший, как в детстве дразнили его Андреем Динамовичем. Это, между прочим, свидетельствует о высоком качестве землянинской работы - то, что даже детские воспоминания сохранились у реставрированного. - Ну что вы, - сказал Землянин, - неудобно как-то. Хорошо, что вы зашли. Как себя чувствуете? Какие ощущения? Не возникает ли каких-нибудь неудобств - телесных, психических? - Да нет вроде, - ответил Амелехин, подумав. - Вот только наколка исчезла. Как и не было. Попадешь опять на нары - за фраера примут. Ну ничего, это дело поправимое. - Вы думаете? - сказал Землянин. - Да, разумеется, это уже чисто внешний, так сказать, не органический признак... Но можно и не восстанавливать, не так ли? Однако что это вы принесли? Прелестные часы... Только зачем? - В благодарность, я же сказал. Не то себя уважать перестал бы. - Ну, я просто не знаю, - стал стесняться Землянин. - Неудобно. Да и потом, я бы сказал, даже противозаконно... - Стоп! - сказал Амелехин и поднял руку. - Насчет закона - все в ажуре, глядь буду. Ах, извините, вырвалось. Ну... - он чуть подумал, - зуб даю, что никаких неприятностей. Их в розыске нет и не было. Часики чистые. - Но я не могу взять... - сказал Землянин несколько растерянно. - Обижаете, - не согласился Амелехин. - Я простой человек. Не надо простым человеком брезговать. Мало ли. - Ну что вы, что вы! - морально засуетился Землянин, которому с детства казалось самым постыдным - если тебя обвинят в пренебрежении простым человеком. Интеллигенция вообще позволяет всем и каждому пренебрегать ею, но сама - ни-ни! Не так она воспитана. - Я нимало не хотел обидеть... Я вас очень уважаю, и я понимаю... Но знаете, как-то неудобно просто... В ответ на это Андрей Спартакович разъяснил, что если что и неудобно, то это снимать штаны через голову, а также пользоваться бутылкой в одной естественной ситуации. - И учтите, - сказал он затем. - Мало ли у кого бывают какие трудности. В случае чего - только кивните. Телефончик мне свой дайте - буду позванивать. Хозяйство ваше растущее, я вижу, так что всякие жизненные вопросы могут возникнуть. Слово "трудности" задело в Землянине слабую струну. - Да, трудностей хватает, и у вас тоже, - согласился он, невесело усмехнувшись. - Вот хотя бы с документами. Моя мама - она еще раньше вас вернулась, самой первой - очень страдает без документов. Да что я вам объясняю... Амелехин в ответ пожал плечами. - Тоже мне, - сказал он, - вот уж трудность нашли. У меня, к примеру, завтра все корки будут. Мамаше вашей нужно? Сделаем в два счета, какие угодно. По первому классу. - То есть, вы хотите сказать, - насторожился Землянин, - что эти документы будут, если можно так выразиться... поддельными? - Да что вы! - обиделся Амелехин. - Что мы, настоящие достать не сможем? - Но, так сказать, в обход закона? - доискивался Вадим Робертович. - Профессор! - сказал Амелехин проникновенно. - Закон обойти невозможно, потому что если ты прямо идешь, тебе ни одного закона на пути не попадется, гля... зуб даю! Вот если все законы соблюдать, то и надо петлять из стороны в сторону, потому что они все растут в разные стороны, и чтобы один соблюсти, надо два других нарушить. Тебе, профессор, что требуется: закон или ксивы? Я же за них ни с тебя, ни с мамаши твоей ничего не возьму! - Нет, нет, - сказал Землянин, собрав всю решительность. - На это моя мама никогда не пойдет. Совершенно исключается. Вот если бы существовал законный способ... Но, понимаете, везде отказы, отказы... - Отказы - это для лопухов, - сказал Амелехин. - Но и по закону, конечно, тоже можно. Запросто. Только неудобно. Сказать? - Если вам не трудно, - проговорил Землянин с надеждой. - Чего тут трудного. Она ведь сейчас по закону - чистый бомж. Бродяга. Бумаг нет, прописки нет, ничего нет. Ну, так чего же еще? - То есть как? - Ей теперь надо только пойти и сдаться. - И все-таки не понимаю. - В милицию сдаться, что ж мудреного? - Ну, Андрей, что вы... - Да погоди. Смотри: вот сдалась она милиции. Теперь: для милиции она кто? Отвечаю: злостный нарушитель паспортного режима. Законным образом передают ее в суд, и она получает свой срок. - Да вы что - неужели хотите ее в тюрьму?.. - А в тюрьме - не люди сидят? Срок она получит легкий, отбудет шутя. Ну, год, скажем. Статья пустяковая. Люди вон по десятке ломают... Зато выйдет она на волю с казенной справкой. По закону, как вам охота. А по справке оформят ей и чистые корки, и все прочее, что полагается. И прописка, и разное такое все идет само по себе, она ведь не урка. Теперь усек? - Господи! - только и сказал Вадим Робертович. - Странная у вас какая-то логика, но все же - логика, нельзя отрицать. Однако же, год тюрьмы для немолодого человека... страшно! - Да почему же в тюрьме? - спросил Андрей Спартакович. - В колонии, на свежем воздухе. На лесоповал ее не пошлют, и на химию тоже. - Но вокруг - преступники... - Да какие там преступники, - сказал Амелехин и поглядел, куда бы сплюнуть. - Сявки, салага. Настоящие разве там? - А где же? - Газеты читаешь? Ящик смотришь? Чего же спрашивать? А за нее не бойся: ее там обижать не будут. Это уж я устрою. - По закону обойти закон! - сказал Землянин, покачивая головой и изумляясь. - Немыслимо! - У нас немыслимого нет, - уверил Амелехин. - Страна такая. Великая. Ну, ладно. Я зайду еще, подскажу, чего ей с собой надо взять, а остальное потом подошлешь, передачки поносишь... Он кивнул и вывинтился из лаборатории. Землянин несколько оторопело смотрел ему вслед, забыв даже о часах, исправно тикавших на столе. Посочувствуем ему. Когда дают - надо уметь взять, но и не взять - тоже надо уметь, и тут, и там нужна если не практика, то хотя бы некий заблаговременный настрой. А если неожиданно дают неподготовленному человеку, то он от растерянности не то что часы - он мину с часовым механизмом возьмет, пятисекундного действия... Наконец Землянин отвернулся от двери. Совсем выбил его Амелехин из рабочего настроения. Он смотрел на презентованные ему часы, пока не сообразил, что смотрит он именно на часы, чьи стрелки показывают самое начало обеденного перерыва. Тогда он встал и вышел в приемную. А.М.Бык все еще трудился, а в уголке сидела какая-то девушка. Землянин никогда раньше ее не встречал, но если бы тут все еще находился Тригорьев, он девушку сразу опознал бы: это ведь она заговорила с ним вчера вечером в двух шагах отсюда. Землянин посмотрел на нее, а она посмотрела на него. И ощутила, видимо, к этому человеку вдруг большое доверие. Встала и решительно подошла к нему. - Скажите, - проговорила она. - Это вы все это делаете? Странно, но он понял ее сразу. - Да, - сказал он. - Это все я делаю. - Мне надо поговорить с вами. Можно? - Я обедать иду, - сказал Землянин нерешительно. - Может быть, пойдемте вместе? И поговорим заодно. - Да, - сказала девушка. И они вышли вдвоем. 14 На этом бы нам и закончить первую - предварительную, так сказать, часть нашего повествования. Потому что после нее, весьма вероятно, последует некоторый перерыв во времени. Но именно это не позволяет нам обойти вниманием еще несколько встреч, не зная о которых, мы вряд ли сможем быстро и правильно разобраться в дальнейшем. Постараемся, впрочем, рассказать о них так кратко, как только возможно. Дело в том, что жизнь-то продолжается. И пока мы описывали предыдущую встречу и пытались воспроизвести столь богатый содержанием разговор ее участников, Борис Петрович - тот самый, кого мы встретили не так давно в обществе матушки Землянина, - успел уже обратиться (предварительно, разумеется, созвонившись) в Большой дом на Лужайке и договориться о встрече. Его приняли там очень любезно, даже больше - по-дружески, и не выказали никакого удивления по поводу его вторичного возникновения в сей юдоли слез - потому, может быть, что внезапные смерти мало кого удивляют, а следовательно, и внезапные воскрешения не должны удивлять. По логике так выходит. Во всяком случае, Борису Петровичу никакого вопроса по этому поводу задано не было; однако ему вопросов не нужно было, он ведь и пришел для того, чтобы все доложить, проинформировать, как положено, и предупредить, что вот возникло такое явление - восстановление в жизни самых разных людей, в том числе, возможно, и недостаточно проверенных - и что на него, на явление это, безусловно, следует обратить пристальное внимание. С ним на эту тему побеседовали, по-дружески расспросили, заверили, что внимание, безусловно, обратят, что ему, Борису то есть Петровичу, очень благодарны, и что приятно, когда ветераны не теряют связи с родным учреждением и даже вот в таких, прямо сказать, нештатных обстоятельствах не забывают зайти. Что же касается бытовых проблем, то его на этот счет успокоили, сказали, что может жить спокойно, все надлежащее ему незамедлительно оформят и неотложными нуждами его займутся, так что и пенсия будет восстановлена, и документы все выправят, и насчет жилья, хотя и трудно, но похлопочут, чтобы не стеснять ему родных детей. То есть, отнеслись к нему действительно по-дружески и серьезно, не тратя времени на восклицания вроде "Не может быть!" и "Что вы говорите" - потому, видимо, что знали: все может быть, потому что всякое бывало, всякое бывает и, следовательно, всякое может случиться. Хотя, если вдуматься, тут все-таки возникнут, пожалуй, некоторые сомнения. Не слишком ли все-таки спокойно его на Лужайке встретили? Уж не было ли там заранее известно, что Борис Петрович пожалует? А значит - не было ли там и без его информации ведомо, что людей уже воскрешать начали? Конечно, такое предположение кажется нам маловероятным и особого доверия не заслуживающим: и в самом деле, откуда бы им знать это? Совершенно, вроде бы, неоткуда! И тем не менее, мы об этом поразмыслим, как только выдастся свободная минутка. А сейчас обратимся ко встрече совсем другого рода, которая состоялась в тот же день, но позже, уже после конца рабочего времени в большинстве учреждений. Консультант А.М.Бык шел по Колхозной площади - просто затрудняемся сказать, как он туда попал и зачем, - и вдруг - было это как раз напротив редакции "Медицинской газеты", к которой А.М.Бык, честное слово, никакого отношения не имеет, - к тротуару вильнула и остановилась черная "Волга" с государственным номером, правая дверца распахнулась, и из нее на тротуар вышел человек, которого мы с вами уже где-то встречали, и не далее, как нынче утром. Человек этот бросился наперерез А.М.Быку и схватил его за руку. - Аркашка! - сказал он с упреком в голосе. - Тебя искать - мозоли на сердце наживешь! Где это ты так законспирировался? Что сказать об этой встрече? Нет, напрасно все-таки порой упрекают у нас руководящих работников из партийного и всяких других аппаратов в том, что зазнаются они, теряют живую связь с массами и не знают жизни. Если бы так - ни за что не скомандовал бы Федор Петрович своему водиле остановиться, завидев на тротуаре А.М.Быка, друга своего еще с самых ранних детских лет. Проехал бы Федор Петрович мимо, и лишь вскользь подумал, может быть, что в детстве человек судьбы своей не знает и потому друзей не выбирает, а в зрелом возрасте просто обязан выбирать и вовсе не обязан возобновлять хотя и старые, но сомнительные знакомства. Но ведь все же остановил Федор Петрович машину и лично сам выскочил, нагнал, окликнул... - Привет, Федя, - сказал А.М.Бык в ответ, сделал шаг назад и критически оглядел волговского пассажира, и его хороший серый костюм оглядел, и галстук, и туфли, и шляпу - все как бы излучавшее информацию о зарубежном, более того - об очень западном происхождении. - Альпинистом сделался? Покоряешь вершины власти? И как оно там, на вершинах? - Неплохо, неплохо. Но разве чем-нибудь заменишь незабвенное детство? Я как-то даже искал тебя, но помощник доложил, что у тебя телефона нет - или есть, да ты его засекретил. - Ах, вот как, - сказал А.М.Бык. - И зачем же ты меня разыскивал? Сентиментальность одолела? На тебя непохоже. - Ну, как сказать, - слегка усмехнулся Федор Петрович. - Допустим, понадобился мне совет умного человека. Ты ведь умный? - С детства, - сказал А.М. - А что тебя волнует? Партийными проблемами я не занимаюсь. - А, кстати, чем ты действительно занимаешься? - Я, Федя, - сказал А.М.Бык, - сейчас сижу на таком деле, что из золота мы будем вскоре разве что унитазы делать, как советовал один ваш классик. Вместо ответа Федор Петрович окинул Быка весьма критическим взглядом. - Не шибко-то похоже, - сделал он вывод. - Федя! - сказал А.М. невозмутимо. - Учти: я сейчас выгляжу как американская финансовая акула, а ты - как чиновник из ее банка. Что же касается совета, то посидеть вместе вечерок я могу, но только не сегодня: обещал уже одному старику. И, кстати, не хочу опаздывать. - Подвезу, - быстро сказал Федор Петрович. - А ты мне расскажешь про свое дело. Не бойся, дороги не перебегу. - Знаю, что не перебежишь, - согласился Бык. - И захотел бы, да не сможешь: дело - уникальное! Федор Петрович подвел А.М.Быка к машине и сам распахнул заднюю дверцу. - Тебе куда? - По кольцу. - Медленно, - сказал Федор Петрович шоферу. - Ну, рассказывай. Отчего же и не рассказать было, не ущипнуть немножко самолюбивого старого приятеля? Бык и рассказал. Федор Петрович слушал все внимательнее. И одновременно думал свою думу. Ибо Федор Петрович с легкой внутренней дрожью понимал, что приходит к концу обширный и значительный этап его биографии, с кабинетами и лимузинами, уровнем снабжения и здравоохранения, влиянием, поездками и многими другими приятными и полезными вещами. Нет, не сегодня еще, конечно, и не завтра, но, основательно задумавшись по совету друга Коли, он пришел к выводу, что, плохо или хорошо, все кончится, когда ему еще далеко будет до пенсии - да и какой еще эта пенсия будет, кто сейчас мог сказать? Да, творилось, если вдуматься, страшное. Исчезал мир. То, что казалось на веки вечные вырубленным в скалах, на самом деле оказалось основанным на льду, и стоило климату немного потеплеть, как все двинулось, поползло, стало обращаться в жидкость, просто-напросто в воду, в которой надо было или плыть, или тонуть - третьего не давалось. Нет, то не оттепель уже была, какую в свое время благополучно пережили, тут потопом пахло. И самое время было, не полагаясь более на "авось пронесет", строить ковчег, причем без всякой надежды на скорое возвращение голубя с образчиком растительности в клюве. Если бы еще была какая-то гражданская специальность, хотя бы формально позволявшая вовремя уйти в какое-нибудь промышленное, торговое или иное перспективное дело. Однако со младых лет он ходил в руководителях - комсомольских, спортивных, профсоюзных и наконец партийных, и все, что он знал, были правила этой игры, законы аппаратной борьбы и выживания. Нынешнее свое занятие он в нечастые минуты внутренней откровенности характеризовал как сухую перегонку дерьма в идеологию. И отлично понимал, что из этого сырья ничего другого не сделаешь, кроме органического удобрения, - но сама мысль о чем-то, связанном с сельским хозяйством, его пугала страшно: оно означало для всякого разумного работника пожизненную ссылку и крушение надежд. Что же касается конечного продукта, им производившегося, то в нынешние времена его никто не хотел брать, даже и с доплатой. Нет, воистину Божий промысел был в том, что он заметил на улице Аркашку Быка, а заметив - велел остановиться, сам даже не зная, чего ради. Теперь-то он знал; сидя в машине, он слушал этого самого Быка, и от перспектив голова начинала кружиться куда быстрее, чем "волгины" колеса. И в самом деле: тут сразу же возникала совершенно ясная программа действий. То, что сейчас делает Бык - это даже аморально: плодить нищих и бесполезных людей. Вроде этой самой... как ее? Ну, той, что у него не далее как сегодня была. Нет, дело так и просилось на мировой рынок. Надо было сразу же создавать совместное производство - то есть, организовать смешанное предприятие, лучше всего советско-американское. Или с японцами. А может быть, и с южнокорейцами, с которыми сейчас уже пошла робкая любовь. Секретом производства ни в коем случае не делиться, но затребовать оборудование и принимать заказы за валюту. Для строительства предприятия нужно теперь же подыскать местечко в его районе - или, может быть, не для предприятия, но для штаб-квартиры; насчет же самого предприятия - подумать, кого можно позвать в дело из обкома или облисполкома, и найти местечко в области, Где в скором времени возникнет целый центр - с гостиницами, торговлей, может быть, даже "фри шоп", и всем таким прочим. На внутреннем рынке выполнять строго ограниченное количество тщательно просеянных заказов, и цены установить разумные, чтобы не вызвать недовольства у населения; зато уж с иностранцев - брать, не кладя на руку охулки. Конечно, одним такого дела не сдвинуть; придется обращаться к другим людям, пока еще нынешнее правительство держится; обратиться - равносильно "заинтересовать". Чем? Задай кто-нибудь этот вопрос, Федор Петрович лишь улыбнулся бы: тут уже сама причастность к делу давала такую заинтересованность для любого смертного, с которой вряд ли что-нибудь другое могло сравниться. - Аркаша! - сказал он. - Если я правильно ваш технологический процесс понял, вам ведь не обязательно, чтобы покойник был? Данные ведь можно и у живого, получить, и сохранить, сколько потребуется? Бык ответил не сразу: ему потребовалась секунда, чтобы оценить весь масштаб неожиданного поворота мыслей его собеседника. - Ничего, у тебя варит, - сказал он даже с некоторым уважением. - С живых - даже лучше. Проще и качественней. Вот! Вот на что сразу вышел Федор Петрович, вот за что наперебой полезут помогать ему самые крупные капиталисты - в нашем смысле слова: у нас даже и сегодня еще единственный реальный капитал, который никакая денежная реформа не поколеблет, есть связи (причем по непонятному упущению Минфина капитал этот даже не облагается никакими налогами - это в наши-то дни!). Вот какие соображения вихрились в голове хозяина черной "волги" с казенным номером. - Ну, Аркаша, думаю, мы с тобой договоримся, - такими словами возобновил он разговор. - Идея у вас, действительно, богатейшая, но бензина явно маловато. Ничего, дело поправимое. Значит, так. Вы пока работайте потихоньку, а я вам в ближайшее время подброшу спецзаказик - чтобы убедить кое-кого. А пока вы будете его выполнять - по высшему классу, без дураков - я, надо думать, подготовлю условия для совместного предприятия. Расклад такой: я - генеральный директор, ты - коммерческий, этот твой профессор, или кто он там - научный руководитель, остальную команду я подберу, сам понимаешь: подбор и расстановка кадров - залог будущих успехов... - А тебя, Федя, - проговорил А.М.Бык, - пока еще в дело не приняли. Так что сбавь обороты. Пока скажу только: подумаю над твоим вариантом. Ну, вот здесь меня можно выпустить. Пойду, выпью с ветераном водочки, поговорю о политике... Старик внутренние дела хорошо комментирует. Федор Петрович покровительственно усмехнулся. - Ну-ну, убивай время. Даже завидую... Он бы и сам рад убить вечерок на легкую болтовню обо всем и ни о чем, - так следовало понимать эту усмешку, - но дела не позволяют, важнейшие государственные дела. Однако вслух он ничего такого не сказал. Раньше, когда власть обходилась без трансляций, каждому легко было поверить, что там, где решались какие-то важные вопросы, и Федор Петрович непременно присутствовал. Думать иначе как-то даже неудобно было. А теперь не так уж трудно стало увидеть, кто там решает, а кто - нет... - И привыкай, привыкай, Аркаша, масштабно мыслить, широко. Избавляйся от своих местечковых размахов! Этими словами он укрепил свое пошатнувшееся было моральное состояние, попрощался с А.М.Быком и вновь вернулся на переднее сиденье "волги". Вот, значит, вам и второй существенный разговор. А дальше? Дальше расскажем, пожалуй, и о том, как участковый инспектор, капитан Тригорьев, после известного нам собеседования с А.М.Быком (ну прямо нарасхват наш А.М., бывают же такие всем необходимые люди!) поехал в свою конторку под вывеской ОПОП, и там, без труда, разобравшись с текущими делами, предался нелегким размышлениям. Потом что Павел Никодимович испытывал крайне противоречивые чувства, что вообще-то бывало с ним очень и очень не часто. С одной стороны, после всех сегодняшних разговоров Тригорьев полностью уверился в том, что практика обследованного им, расположенного на территории вверенного ему участка кооператива вела к систематическому возникновению в этой жизни вообще, и на его участке - в частности, людей, не только не имеющих документов, что полагались каждому гражданину, но лишенных даже и самого гражданского состояния, и мало того: обделенных даже надеждой приобрести и то, и другое в обозримом будущем - во всяком случае, законным путем. Уже само существование таких людей, а следовательно, и всякое попущение их появлению в жизни, являлось, таким образом, нарушением закона и должно было незамедлительно и эффективно пресекаться. Однако с другой стороны капитан, Тригорьев был человеком, и ничто человеческое не было ему чуждо, в том числе и самая обычная доброта и милосердие. И вот эти чувства заставляли его радоваться тому, что мертвые воскресали: любой нормальный человек, сознательно или нет, ко всякому противостоянию смерти всегда относится с одобрением. А фантазия, которой он тоже не был совершенно лишен, вдруг, в минуты самых напряженных внутренних борений, заставляла его увидеть улыбающегося Витю Синичкина выходящим из кооперативного подвала живым, здоровым и готовым возобновить несение прервавшейся не по его вине службы. То есть, воспитанный службой, дисциплинированный рассудок требовал, чтобы деятельность кооператива была, самое малое, приостановлена до той поры, когда на соответствующих уровнях будет улажен вопрос о правовом статусе воскрешенных. Чувства же требовали, чтобы доброе дело (явление, в наши дни дефицитное, как и многое другое, впрочем) было не только не запрещено, но, напротив, поддержано всяческими силами и средствами, какие только имелись в его, капитана, распоряжении. Две силы схватились - и ни одной не удавалось одержать верх. Капитан Тригорьев долго сидел, невидяще глядя на шероховатую поверхность своего письменного стола, пока не понял, что никакого гражданского мира в его душе не наступит: его доселе единое "я" разделилось пополам, и каждая половина, словно союзная республика, стремилась провозгласить независимость и реализовать ее. Так что капитану Тригорьеву приходилось сейчас немногим легче, чем президенту СССР - если, конечно, внести поправку на масштабы проблем. Придя к такому неутешительному выводу, капитан вздохнул и достал из стола чистый лист бумаги. И на этом листе написал обстоятельный рапорт по начальству обо всем, что знал, и видел, и слышал - не прибавляя ничего, но и не убавляя. А закончив, поставив число и расписавшись, Тригорьев еще раз вздохнул, аккуратно сложил рапорт вдоль и поперек и, вместо того, чтобы направить его туда, куда он и был адресован, спрятал важный документ в бумажник, бумажник же - в собственный карман. Таким оказался компромисс, к которому пришли обе его половины. И вот пока все о нем. Наконец последнее, о чем нельзя не упомянуть прежде, чем завершится нынешний, столь богатый событиями день. Когда Землянин после работы вернулся домой, мама сказала: - Вадим, у меня к тебе серьезный разговор. И просьба. Которую, я надеюсь, ты выполнишь, не увиливая, как бывало. Землянин несколько испугался. Потому что именно таким тоном и примерно с такими же словами мама обращалась к нему, когда знакомилась с очередной женщиной, которая, по ее мнению, могла бы составить счастье ее сына - потому что долг каждого человека перед природой, обществом и государством заключается, конечно же, в том, чтобы оставить потомство, и вообще - крепкая семья есть, как известно, ячейка государства, его, так сказать, первичная организация. Но разговаривать на матримониальные темы с обсуждением подобранных мамой кандидатур Вадим Робертович сегодня был расположен еще менее, чем когда-либо; уверяем вас в том, что на сей раз дело не столько в его упрямстве было, сколько в том, что у него возникли на то определенные причины, в которых ему самому хотелось еще разобраться. Он с облегчением воспринял последующие слова мамы, повернувшие его мысли совсем в ином направлении. - Ты должен, - сказала мама торжественно, - работать как можно больше. И сделать так, чтобы в наикратчайшие сроки число таких, как я, бесправных людей, выросло во много раз. Ты понял? Потому что только в таком случае мы сможем успешно бороться за наши права. Сделай все! Расширяй производство, прояви деловую активность и коммерческую инициативу, завяжи связи по горизонтали и вертикали, кооперируйся с другими предприятиями - одним словом, сделай все, что сегодня рекомендуют наши выдающиеся экономисты и политики, - но добейся того, о чем я говорю! В конце концов, ты возвращаешь нас на этот свет, а значит - ты и в ответе за нашу судьбу. Ты понял меня, сын? - Понял, мама, - ответил Землянин, чувствуя, что хочет он того или нет, но мама его права. "Господи, - подумал он, - почему я не могу просто работать, заниматься своим делом, право же, хорошим делом; почему я должен, кроме этого, еще и что-то доказывать, пробивать, оправдывать; почему..." Он, может быть, и еще дальше зайдет в своих рассуждениях на эту тему. Но мы с вами тут его покинем. Потому что нечто подобное каждый из нас не раз себе говорил и повторял, и ничего нового для нас в таких мыслях нет и быть не может. Впрочем, откровенно говоря, мы не вполне уверены в том, что именно об этом будут его размышления. Да-да, это именно намек на то, что теперь у него возник и другой повод для серьезных раздумий и даже некоторых планов. Дело в том, что на завтрашний день... 15 Если говорить честно, завтрашний день мы хотели сделать своего рода выходным: избавить Землянина от нашего общества и позволить ему самому, без подсказки, разобраться в своих личных, только что возникших делах. При этом мы, однако, упустили из виду, что Вадим Робертович в делах такого рода - сущий младенец и без дружеской помощи людей опытных, чего доброго, все испортит, желая, разумеется, сделать все, как лучше. И решили, что разумно будет все же находиться где-то вблизи от него, чтобы, с одной стороны, без нужды не вмешиваться, но с другой (а она всегда бывает, эта спасительная другая сторона!) все видеть и слышать, чтобы уж в самом крайнем случае все-таки вмешаться и спасти дело от полного провала. Завтрашний день выдался воистину необычным. Начать с того, что Вадим Робертович не пошел в кооператив. Это было что-то небывалое. С минуты открытия кооператива Землянин ни одного дня не пропускал. Включая субботы и воскресенья. Потому что оживление людей - процесс непрерывный, подобный, скажем, выплавке стали. А кроме того, останься Землянин дома, он просто не знал бы, чем себя занять. И, вернее всего, сидя перед телевизором или держа в руках журнал, все равно думал бы о том же самом: о своей работе. Но ведь ясно, что о работе удобнее всего думать именно на работе, где все под руками. Из этого наблюдения, кстати, вытекает, что Землянин был представителем очень редкой категории людей, а именно - людей счастливых. Потому что он, во-первых, мог заниматься - и занимался действительно - именно тем, чем хотел, своим делом, а не чьим-то другим. И во-вторых - потому, что (до сих пор, по крайней мере) ничего, кроме этого, он и не хотел. И вот вдруг - Вадим Робертович с утра звонит верному А.М.Быку и заявляет, что сегодня на работе не появится. И в достаточной мере сбивчиво оправдывается тем, что сегодня никого запускать не надо, а процесс выполнения очередного заказа находится в самой спокойной стадии, так что если А.М.Бык время от времени будет заходить в лабораторию и поглядывать на приборы... - Хотя, - торопливо завершил Землянин, - может быть, к вечеру я загляну все-таки. Но не сейчас. У меня... срочные дела. - Вы не простудились, Вадим Робертович? - деликатно поинтересовался А.М.Бык в ответ. - Ни в коей мере, - уверенно ответил А.М.Быку его шеф. - Чувствую себя прекрасно. Как никогда ранее. И он решительно положил трубку и выбежал на улицу. Вы уже поняли. Да-да, вот именно. У него было назначено свидание. И, разумеется, именно с той девушкой, которую он вчера пригласил пообедать вместе. Вот так бывает в жизни: существует человек спокойно, не ожидая никаких осложнений, кроме неизбежных, запланированных и привычных. Но вдруг появляется такая маленькая, хрупкая, большеглазая девушка с тихим голосом - и погиб глава чудотворного кооператива. Или, по крайней мере, полагает, что погиб. Потому что если до сих пор ему казалось, что смысл его пребывания на Земле заключается в воскрешении людей, то теперь внезапно оказывается: главное - не воскресить, но рассказать об этом девушке, рассказать подробно, чтобы получить в ответ ее взгляд, исполненный уважения и даже, кажется, восхищения. Землянину не пришло в голову, что неплохо было бы, например, пригласить девушку в ресторан или еще куда-нибудь в этом роде. Он как-то сразу почувствовал, что суетность ей чужда, что она - человек во многом не от мира сего, и все модные и престижные развлечения для нее означают столь же мало, как и для него самого. А не почувствуй он этого, она и не задела бы его душу. И вот они бродили, бродили, бродили по улицам и переулкам великого и грязного города, и Землянин говорил, говорил, говорил не уставая. И все об одном: о своей работе. А девушка терпеливо слушала. Кажется, даже с интересом. И задавала вопросы. Правда, началось не с этого. Началось с того, что, когда они встретились в назначенный час (вы не поверите, но девушка не опоздала ни на минуту), Землянин застенчиво извинился: - Вы простите, как-то уж так получилось... Я вчера не успел спросить, как вас зовут. Глядя себе под ноги, она смущенно ответила: - Сеня. - Сеня? - удивился он. - Вот оригинально. А почему Сеня? - Потому что Арсена, - пояснила она. Есть такой рассказ: Арсена Гийо. Мама его очень любила. И назвала так... - Это прекрасно! - воскликнул Землянин, но тут же увидел, что девушка, вспомнив о своей маме, погрустнела вдруг и даже отвернулась - может быть, для того, чтобы он не заметил ее слез. - Да вы не волнуйтесь, Сеня! - горячо заговорил он. - Все с вашей мамой будет в совершенном порядке, она снова появится, и вы будете жить с ней. Уверяю вас, все будет просто чудесно! Тут Сеня подняла на него глаза. - Правда? - тихо проговорила она. - Знаете, я, конечно, уже слышала об этом, но как-то до сих пор по-настоящему не верю. Вы и в самом деле умеете воскрешать людей? - Ну, - сказал Землянин, - мы, собственно, это так не называем, у нас другая терминология... но можно, конечно, и так сказать. Не верите? Ну, вот моя мама, например. Ее ведь тоже... не было некоторое время. А теперь она прекрасно живет! Да вот вы заходите к нам - познакомитесь с нею, поговорите и убедитесь... - Спасибо... - почти прошептала она. - Но это и в самом деле... чудесно! Вы действительно чудотворец! - Ну, что вы, Сеня! Никаких чудес, только расчет и знания. - Наверное, это очень страшно, - сказала она. - Мне даже холодно становится, когда представлю: ночь почему-то, кладбище, разрывают могилу... Землянин искренне рассмеялся. - Ну, что вы. Сеня, при чем тут кладбище? Прах усопших мы не тревожим. Он нам не нужен. У меня совсем другой принцип. - Но ведь нужна же, наверное, какая-то основа? - Основа? Но вот если, допустим, решат восстановить храм Христа Спасителя, что же прикажете, - основой считать бассейн "Москва"? Или разыскивать именно те самые кирпичи, из которых храм был сложен? Кирпичи-то будут другими, надо полагать? - Ну да, конечно, - сказала Сеня и слабо улыбнулась. - Вы меня простите, я такая глупая... - Ну, что вы, - не согласился он. - Вы... вы... Одним словом... Да, чтобы восстановить храм, придется исходить из фотографий, чертежей, планов, воспоминаний... Но ведь вы не можете взять, скажем, фотографию, пусть даже рентгеновский снимок, поманипулировать с ним - и оживить. Это, быть может, одному Пигмалиону удавалось... А использовать их все же необходимо. Вот вы находитесь здесь. А еще лучше - дома, где посторонних совсем нет или их бывает очень мало... - У меня никого не бывает, - зачем-то вставила Сеня. - Это очень хорошо... Да, и вот когда вы там находитесь, незримая для глаза запись вашего присутствия происходит на всем окружающем: стенах, полу, потолке, мебели - не говорю уже о вашей одежде. Как на фотопластинке или, скорее, как на видеопленке. Но не только ваша внешность запечатлевается: ведь каждая клетка тела излучает, и сумма этих излучений так же неповторима, как узор на коже ваших пальцев. Отпечатки пальцев существовали всегда, но не сразу люди нашли способ их использовать. То же самое и в нашем случае. Невидимые отпечатки людей на всем окружающем существовали всегда, сколько существует человечество, но вот только недавно мне удал