и непрошеного свидетеля. Но ведь свидетелем мог оказаться и вооруженный милиционер, направляющийся на смену поста у посольства. Однако, видимо, смена производилась в другие часы - никого не было, ничьи шаги не нарушали тишины. В том числе и шаги того, кто стрелял из пистолета с глушителем и чья пуля, пролетев надо мною, явственно пропела свое "С приветом от...". Так, во всяком случае, мне показалось в первые мгновения. Но почти сразу я убедился в своей ошибке: на самом деле на той стороне переулка кто-то легко-легко, на мягких подошвах, убегал и, если только это мне не послышалось, другие шаги, столь же невесомые, преследовали его. Значит, шейх не подвел? Или стрелков, решившихся приветствовать меня, было двое? Какие только мысли не придут в голову под обстрелом... Однако от кого именно исходил предназначенный мне привет, мгновенно сообразить было трудно. Ясно было лишь, что послание было не московским, стрелок не чувствовал себя дома: московские, вообще российские профессионалы действовали бы куда нахрапистее и наглее, подошли бы вплотную и в упор всадили несколько пуль в грудь и голову. Так они действовали и полсотни лет назад, когда бизнес заказного убийства расцвел на Руси; с тех пор не произошло ничего такого, что заставило бы их сменить методику. Нет, киллер был здесь, вероятно, еще более чужим, чем я. Но целился именно в меня, знал, где я нахожусь нынче вечером, и терпеливо ждал. Именно меня - потому что я был едва ли не единственным, кто прибыл сюда без машины и в одиночку, не в компании. Ну что же: да здравствуют хреновые московские тротуары, и сейчас, в середине века, все еще разрушающиеся быстрее, чем их успевают ремонтировать, и тем дающие постоянный кусок хлеба немалому количеству людей, кидающих асфальт на мокрый грунт. Я лежал, и мне было, откровенно говоря, не очень уютно. Меня заботила сохранность сразу двух вещей: собственного организма, разумеется, и той информации, которая сию минуту находилась еще не в самом надежном и портативном хранилище - не в моей памяти, - но на диске. Осторожно шевельнувшись, я нащупал его; к счастью, при падении с диском - насколько можно было предположить - ничего плохого не произошло. Нет, конечно, стрелял не местный деятель. Местный, может быть, даже воспользовался бы автоматом, не стал бы выпендриваться и стрелять одиночным, излишне полагаясь на свое искусство. Ну а если это приезжий наемник, то он уже не будет проверять результат: ему необходимо скрыться никак не меньше, чем мне, даже куда больше: за мною хоть не гонятся. К тому же - пришло мне в оставшуюся непродырявленной голову - у него ведь есть все основания полагать, что работа им сделана успешно: я упал практически одновременно с выстрелом, разница была наверняка в сотые доли секунды, а такую разницу человек своими органами чувств определить не может. И для него картина могла выглядеть так: он выстрелил, я с ходу упал без единого слова или хотя бы стона. Значит, я был поражен насмерть. Сделав такое заключение, автор выстрела должен был незамедлительно покинуть место события, к тому же успев услышать, как к нему приближается тот, кто затем кинулся ему вдогонку. Построив такое рассуждение, я решил, что загораю уже вполне достаточно и пора домой - баиньки. Я прополз еще метров двадцать в направлении Кольца, облегчая дворнику его утреннюю работу; потом, миновав дом и оказавшись рядом с газончиком, перекатился на него, еще немного выждал и осторожно поднялся. Отряхнулся, отлично понимая, что это лишь жалкая полумера: мой таксидо требовал сейчас химической чистки, никак не менее. Впрочем, в ближай шие два дня он мне не понадобится в любом случае. Правда, сейчас на Кольце, при ярком свете ртутны ламп, я буду выглядеть не самым презентабельным образом и невольно привлеку к себе внимание - особенно теперь, когда в Москве, в связи с визитом шейха, все специальные службы суетились, как наскипидаренные. И не зря суетились, подумал я. У кого-то имеются очень серьезные творческие замыслы на ближайшее время, и дело тут, конечно, не в шейхе, да и сам визит этот - лишь пробный камень перед другим прибытием сюда, прибытием лица гораздо более значительного, лица, которое намерено войти в анналы истории - и скорее всего войдет. Так или иначе, меня могут задержать - просто для выяснения. Отпустят, конечно, быстро, но сейчас мне меньше всего нужно общение с милицией, не говоря уже о потере времени. Кроме того, необходимо сохранить полученный мною диск, не допуская, чтобы кто-либо заподозрил о его существовании, будь то даже лучший друг. Вдруг я решил, что на Кольце сейчас мог оказаться мой неизвестный доброжелатель с глушителем. Он мог просто так, для уверенности, какое-то время контролировать выход из переулка, чтобы уж окончательно успокоиться на мой и на свой счет. Нет, на Кольцо сейчас выходить никак не следовало. Эта мысль не смущала. Район издавна был мне хорошо известен не только со стороны фасадов, но и дворов, черных ходов, мусорников и перелазов. Конечно, многое, как я уже убедился, изменилось в Москве за время моего отсутствия; однако же градостроительные перемены происходят прежде всего и главным образом со стороны улиц и фасадов; дворовые микроструктуры изменяются значительно медленнее. Так что с газончика я даже не стал возвращаться на тротуар; напротив, пересек наискось насаждение, прошел вдоль задней стороны дома, мимо плотного ряда замерших на ночь машин. Несколько мгновений колебался, решая - не воспользоваться ли какой-нибудь из них. Технология угона даже хорошо защищенной машины была мне известна давно и досконально. Я иногда, расслабившись, позволяю себе даже удивиться - чего я только не умею, включая то, о чем порядочному человеку и гражданину даже и догадываться не следовало бы. Угон машины был не самым крутым из этих навыков, нет, далеко не самым... Но почему-то я не стал трогать чужие автомобили, просто потому, может быть, что это была Москва, и мне не хотелось здесь... А впрочем, не знаю - почему. Не захотелось - и все. Пошел задами пешком, в неприметном месте вышел на всегда малолюдную Плющи-ху, а далее по тихому Ростовскому переулку выбрался к Бородинскому мосту, по которому лихо катил на такси не далее как сегодня утром. Там я предельно напрягся: мосты принадлежат к сооружениям, наиболее удобным для того, чтобы отделываться от нежелательных людей. Но все прошло благополучно, и, пересекши реку, я наконец почувствовал себя почти дома. В "Рэдисон" на всякий случай я проник через один из служебных входов. Он был, естественно, заперт - но о такого рода мелочах добропорядочному корреспонденту русскоязычного журнала, издающегося в Германии, даже и задумываться не следует. В конечном итоге всякий ларчик открывается просто - при наличии соответствующих приспособлений, необходимых современному работнику средств массовой информации никак не менее, чем нот-кейс в руке и пистолет в кобуре под мышкой, под ремнем на спине или просто и бесхитростно - в кармане. Ключ от номера был у меня с собой, не люблю оставлять их у портье. Все было в порядке, меня никто не ждал. Я внимательно осмотрел номер. Не то чтобы никто не любопытствовал, однако все было в пределах правил игры - любознательность, но чисто служебная, без злого умысла. Я вынул из внутреннего кармана компакт-диск; под яркой оберткой коробка была запаяна в пластиковый мешочек - для защиты от влажности и нескромности. Поэтому я взял ее с собой в ванную, чтобы она постоянно находилась у меня на глазах - пока не перестанет быть нужной и не подвергнется уничтожению (просто стереть запись - слишком мало). С удовольствием вымылся, костюм оставил на диване, чтобы не забыть завтра сдать в чистку. Поколебался - не заказать ли легкий ужин; но есть не хотелось. Выпивка была в номере, однако я давно уже пью только при крайней необходимости - по большим праздникам, дням рождения или при знакомстве с женщиной. Но до дней рождения было далеко, а женщина, отношения с которой я собирался восстановить, как оказалось, сегодня не захотела меня видеть. Так что дружбу нашу (или как это назвать) можно будет восстановить лишь через некоторое время. Я искренне надеялся, что оно окажется достаточно кратким и кончится уже завтра. Хотя кто-то, видимо, придерживался другого мнения - судя по нынешнему происшествию, - о чем меня своевременно предупредил шейх; но я не внял, а обещанная им помощь, судя по всему, не сработала. Итак, открылась охота не только на Претендента-2, но и на меня. Интересно: чьих рук дело? Не знаю; но мне почему-то казалось, что данные об организаторе моей неприятности, в числе прочих, находятся на том самом диске, с которым мне вскоре и предстояло ознакомиться. Впрочем, это всего лишь удобный оборот речи: "почему-то казалось". На самом деле вовсе не казалось; я был в этом более чем убежден. И у меня были на то свои причины. По совести говоря, мне следовало сразу же, не дожидаясь никаких дальнейших событий, разобраться с полученной информацией. Но, как ни стыдно признаваться в этом, я чувствовал себя не лучшим образом; нервишки поизносились, и пустяковый, по сути, эпизод в Неопалимовском требовал какого-то времени, чтобы я смог привести себя в порядок. Времени - и какого-то легкого, отвлекающего занятия. Разве что для отвлечения я и позвонил - без всяких предосторожностей - в одно местечко, в государственную Службу безопасности, а вовсе не ребятам из "Реанимации". В службе довольно высокое положение занимал мой старый - тоже еще по флотским временам - знакомый, а может быть, даже приятель; вот другом я его никак не назвал бы. Позвонил я ему по той причине, что, не сделай я этого, он или кто-то другой, в чьем поле зрения я сейчас наверняка находился, чего доброго, удивился бы даже больше, чем ему положено. Известно ведь, что если человека, к примеру, ограбили, а он промолчал, не заявил в милицию, которой о краже все же стало известно, - это сразу настораживает: потерпевший молчит потому скорее всего, что боится привлечь к себе внимание. Почему внимание правоохранительного органа его так страшит? Разберитесь, ребята... Мне излишнее внимание с любой стороны сейчас было скорее вредно, чем наоборот. И следовало исполнить свой гражданский долг. Дозвонившись, я наткнулся на секретаря. Преграду эту одолеть удалось далеко не сразу, и я начал было злиться, когда в трубке прорезался наконец знакомый мягкий баритон. Такие голоса хорошо иметь врачам, особенно психотерапевтам: успокаивают и вызывают на полную откровенность. Батистову такие вещи хо рошо удавались еще в его лейтенантском бытии. Да, надо полагать, и позже, иначе вряд ли он сейчас был бы полковником. - Батистов слушает, - проговорил он, и голос при этом звучал донельзя доверительно. - Вас беспокоит Бебер, специальный корреспондент... Если у меня и шевелились сомнения по поводу того - успели они засечь меня или нет, они тут же развеялись, как выбитый из трубки пепел на ветру. - Привет, Виталий, - сказал Батистов ласково. - Сто лет тебя не встречал. Рад, что ты наконец объявился. Забываешь друзей, тевтон ты этакий. А я думал, что и не увидим тебя больше в России. Как она там жизнь в немцах - ласкает? Или невмоготу стало и потянуло к родным осиновым кольям? - Живу нормально. Корреспондирую вот в журнальчике, разъезжаю по свету. Доходы невелики, но на табак хватает. - Почитываем тебя, не без того. Ничего, более или менее прилично. Только уж прости - не понимаю, с чего это тебя тогда унесло с родины? Ты же, помнится, уже в майорах ходил? Через капитана тогда перескочил, помню. Наверняка был бы сейчас генералом - не в нашей службе, так в смежной какой-нибудь... Чего ж ты так, а? Он прямо-таки всей душой сочувствовал мне, жалел о моей несостоявшейся карьере. Добрый, хороший мужик, не правда ли? Так и тянет закапать скупыми мужскими его жилетку... - Да уж так получилось, полковник... - Брось! Брось, не то обижусь. А это, знаешь ли, чревато. - Он посмеялся в трубку, давая понять, что всего лишь шутит. - Скажи уж откровенно: жалеешь? - Да уж не знаю. Чинов больших не выслужил, это правда, зато мир повидал. Он секунду подумал. - Жаль, сейчас не получится поговорить, у меня тут небольшая запарка. Знаешь что? Давай приходи... сейчас прикину... да, завтра у меня будет посвобод-нее... завтра в шестнадцать, устроит? Посидим, тряхнем стариной. Ты на грудь еще принимаешь? - Бывает - если не стенолаз какой-нибудь... - Ну, с этим проблем не будет. Так я записываю? Пропуск будет заказан... - Постой, Сева, постой. К тебе идти не очень-то охота. Какой разговор под казенными орлами? Давай уж где-нибудь на нейтральной, как говорится, почве. В каком-нибудь "Голубом Дунае". - Сразу видно, как ты отстал. Давно уже так не называют... - И потом, завтра, да и послезавтра тоже, у меня никак. Я ведь только что приехал, мне еще корпункт открыть, секретаря подыскать, аккредитацию оформить, и все такое прочее. К тому же заказ уже успел получить на цикл статей, надо срочно отписываться. - Растерял, растерял ты, Виталик, дружеские чувства! - Ничуть не бывало. Скорее уж ты. Я ведь не просто так звоню. - Ну, меня-то ты зря упрекаешь. Я о тебе ни на День не забывал все эти годы. Говоришь, не просто так? А в чем, собственно, проблема? Голос его на последних словах чуть изменился; сладости в нем поубавилось. Ах ты. Сева, Сахар Медович... - Проблема в том, - сказал я тоже без лирических обертонов, - что в иностранных корреспондентов в столице России в первый же вечер их пребывания стреляют. И не просто, чтобы напугать. Что же вы так бездарно заботитесь о людях, целиком полагающихся на вас? - Так. Это в тебя стреляли? Где? При каких обстоятельствах? Я изложил ему суть дела - столько, сколько ему можно было знать. Журналист был приглашен на дипломатический прием, потусовался там, пошел домой, и тут в него... Он слушал, лишь изредка вставляя свое обычное: "Так. Так". Когда я закончил, сказал: - В милицию не обращался? - Только к тебе. - Правильно. Запущу машину, разберемся. Но вообще-то... Не слишком ли ты неразборчив, а? - Не понял. - К чему тебе шляться по исламским посольствам? - Запрещено, что ли? - Да нет, понятно, у нас пресса свободна. Я тебе просто так, по-дружески. В порядке предупреждения. У них с этим их царем все равно ни черта не получится. Эта каша не для России. А как только он провалится - пойдет, чего доброго, такой откат, что... Нам и вообще-то царь не нужен, хватает президента. Недаром же он сказал в последнем обращении к нации: "Я сделаю все, чтобы не допустить в стране никаких потрясений и фундаментальных перемен". И это не только сотрясение воздуха, поверь. И нынешний кандидат прямо на его плечах въедет в Кремль. А уж мусульманского царя мы и подавно не хотим и не захотим никогда. Я не стал спрашивать, кто - "мы". Вместо этого сказал: - Кстати, ты не знаешь, как и где его найти? Мне заказано интервью с ним, это такой гвоздь будет, понимаешь... - Ты о ком, об этом претенденте? Или о кандидате в президенты? - Об Александре. К кандидату у меня вопросов вроде нет. Алексей-то где сейчас? В Париже? Европейский претендент. - Да вроде бы. Тут запутаешься совсем, - вдруг пожаловался он. - Кто претендент, кто кандидат, кто вообще черт знает кто... Я оставил его растерянность без внимания. - Зато Александр, говорят, в Москве. Вы же его наверняка охраняете; помоги установить контакт. Век не забуду. По старой дружбе, поспособствуй. Батистов помолчал немного. - Рад бы помочь тебе, - ответил он наконец, - но не могу. Не имею права. Это, Витек, информация не какая-нибудь "для служебного пользования", эта - с двумя нулями. Здесь полная дробь. Попроси о чем-нибудь другом. - Жаль, жаль... - протянул я разочарованно. - А я рассчитывал. (Он сердито засопел в трубку.) Ну ладно, тогда хоть обеспечь мне нормальную безопасность. Я остановился в "Рэдисоне"... - Да слыхал я. Знаешь, просьбы у тебя нынче какие-то... боцманские. Не могу я за каждым газетчиком пускать топтуна, не в двадцатом веке живем. Не в силах, уж не обессудь. - Вот так раз (крушение моих надежд, судя по унылому голосу, оказалось полным)... Что же мне делать? - Сказал уже: держись подальше от... всех этих - и проблем со здоровьем не будет. Усек? - Да, заставил ты меня задуматься. И на том спасибо. Ладно, Сева; позвоню тебе, как только разберусь со своим распорядком... Будь здрав. И если повезет узнать, кто там на меня охотился - уж не скрывай. Это как-никак и меня самого интересует... Этакая маленькая шпилечка под занавес. Я положил трубку. Значит, так. О месте, где пребывает сейчас претендент Александр, Службе ничего не известно. Очень хорошо. Ей этого знать и не следует вовсе. Что же касается прочего - то пока еще они меня не пасут. Мелочь, но приятно. Иначе он пообещал бы. Я ведь сам давал ему возможность легализовать наблюдение. Следовательно - я для них пока серьезным объектом не являюсь. Иншалла! Я сладко потянулся и наконец-то почувствовал, что пришел в себя. Теперь можно было и взяться за дело. Я уселся в кресло перед компьютерным столиком. Не доверяя столь важную информацию гостиничному компьютеру, включил свой, переносной, заправил диск и принялся за работу, предварительно убедившись, что все жалюзи закрыты и ничье любопытство не вызовет во мне вполне понятного ощущения досады. На компакт-диске, врученном мне на приеме, было названо четырнадцать человек. Правда, двое из них не относились к руководителям, но именовались всего лишь наблюдателями. Первым из них был тот самый шейх в честь которого устраивалось нынешнее шумство и с которым я успел столь приятно и полезно побеседовать наедине. Второй тоже оказался знакомым: любопытный американец, заказавший серию статей. Этих я решил отложить на потом - если останется свободное время - и принялся за основных персонажей. В том порядке, в каком они располагались в записи. Зеленчук Амвросий Павлович. Тридцать лет. Национал-социалист, участник нескольких вооруженных акций. В период нахождения нацистов у власти - то есть совсем недавно - помощник министра просвещения. Формально порвал с партией два месяца назад, не в одиночку, а вместе с целой группой молодых людей - группой, которую он, надо полагать, и возглавляет. Вероятно, приведет ее в полном составе и в новую партию. Зачем нацисту уходить в азороссы? На что ему исламский государь всея Руси? Тут можно в первом приближении построить такую схемку: привлекла перспектива создания сверхмогучего Российского государства - на радость нам, на страх врагам. Государства, весьма активного во внешней политике, точнее - в продолжении ее иными средствами. Цвет знамени роли не играет. Это - первый мотив. Второй, разумеется, всеобщий: деньги. Официально никто ничего не заявлял, однако известно, что финансовых затруднений у партии и нового государя не будет. И третий: партия, уже по определению, вследствие явного тяготения к магометанству, должна вроде бы проводить жесткую политику при решении всех и всяческих еврейских вопросов, сколько бы их ни возникало в любой точке земного шара. Нацист вполне может думать именно таким образом. По их представлениям, политика вообще - геометрия прямых линий на плоскости, в то время как на самом деле она складывается исключительно из кривых высшего порядка, и никак не на плоскости, а в пространстве трех, четырех и более линейных измерений. Однако для Зеленчука это - закрытая книга, его мышление никак не замысловатее траектории полета пули. Ну-ка, как он выглядит? М-да... Что же, вполне соответствует. На челе его высоком не отражается ровно ничего. Глаза пустоватые, и от этого, может быть, взгляд кажется весьма решительным. "И если он скажет: убей - убей"... Откуда он такой, кстати" В прошлом - прапорщик. Морская пехота. Что ж серьезный человек. И фигура явно подставная; за ним - кто-то покрупнее и поумнее. Ну а с позиций моего интереса - он перспективен? Уж больно все откровенно. Поэтому он скорее всего в моем варианте не замешан. Но на всякий случай сделаем крохотную зарубочку. Может быть, все-таки понадобится вернуться к этой кандидатуре. Хотя и вряд ли. А сейчас перейдем к следующему номеру. Бретонский Адриан Стефанович. Именно Стефа-нович, сын Стефана, а не какого-то там Степы. Адриан. Мне казалось, что имя это выпало из обихода лет этак полтораста тому назад; однако же вот вам. Правовед, а помимо того, как ни странно, - доктор исторических наук. Известен главным образом своими трудами именно по истории. А вот место работы по новой профессии: юрисконсульт фирмы. Фирмочка какая-то занюханная, не из тех, что рекламируют себя по телевидению. Сорок семь лет. Семья? Есть семья. Член Соловьевского общества. Какие мотивы участия в деятельности этой партии могут быть у Бретонского? Ну, они очевидны. Неумирающая идея высокой миссии России на Востоке - любой ценой, хотя бы и такой. Тилингет, одним словом; так выговаривал в свое время один мальчик. Представитель вымирающей, да, по сути дела, уже вымершей категории российских интеллигентов. Меня он интересует? Вряд ли. Хотя опять-таки... настолько типичен, что невольно начинаешь искать выглядывающего из-за кулис режиссера. Тут тоже сделаем засечку - но уже другого рода. В исполнители он никак не годится. А вот представителем некой организации вполне может оказаться. Тут их должно быть по меньшей мере двое, если только не трое, но пока не обозначен ни один. Значит - возможный кандидат. Дальше. Сергей Петрович Пахомов. Экономист, притом весьма известный. Автор многих трудов и теорий. Россия вообще богата выдающимися экономистами. Это очень хорошо, плохо лишь то, что время от времени то один, то другой из них прорывается к власти. Зачем ему эта партия? Тоже никаких секретов: уж он-то понимает, что России для полного и небывалого расцвета нужны три вещи - деньги, деньги и деньги. Надежные. Дорогие. Обеспеченные. Где лежат деньги, он прекрасно знает; помнится, одна из его работ как раз и посвящена была нефтяным капиталам Ближнего Востока и Латинской Америки. Ну, до Америки слишком далеко, а Восток - он на то и Ближний, чтобы находиться по соседству. Вот почему господин Пахомов среди руководителей партии. Ну и еще, разумеется, потому, что ему, как и Бретонскому, вовсе не безразлично, что, когда (и если) будет писаться история этой партии, его имя появится там уже на первой странице. Меня Пахомов, откровенно говоря, совершенно не интересует; с моей точки зрения, это ноль без палочки. Хотя я сужу о нем, разумеется, не как об экономисте. Тем не менее контактировать придется и с ним. Как, впрочем, и с каждым из этого списка. Позиция четвертая. Филин Сергей Игнатьевич. Уже два Сергея. Генерал-майор. До перевода в Москву командовал корпусом на Южном Урале. Иными словами, в окружении исламских земель: тут - Башкирия, там - Казахстан. Понятно. В работе партии участвует, естественно, не просто как фигура, но как представитель военных слоев. Почему? Это ясно даже ученику начальной школы. Военным хочется, чтобы была могучая и первоклассно оснащенная армия. Для защиты страны. А при определенном стечении обстоятельств - и царя, и веры. Если партия реализует свое предназначение, то отношение к военным еще более изменится к лучшему. Хотя уже и на сегодня сделано, скажем прямо, немало. На солдата на улице снова глядят с уважением. Как я слышал от деда, так в России любили военных сотню лет тому назад и еще раньше. И в армию просто хлынут добровольцы. Такая начнется идеология. Присутствие генерала среди учредителей партии - прекрасный знак для нее. Не забудем, что в России сейчас у власти вот уже восьмой год находится генералитет. Не формально, разумеется, но фактически. Значит - обладатели власти не против новой партии. Вот и чудесно. Только мне Филин ни к чему. Ну что же, и ему спокойнее будет, и мне. Полный о'кей. Пятый. Веревко Андрей Андреевич. Председатель правления "Селфхелп-банка". Названьице... Впрочем, они его быстренько сменят, если понадобится. Англицизмы сейчас не в моде. Назовут его, скажем, "Арзак-банк" - а слово это в арабском означает "хлеб насущный", коим наделяет Дающий Пропитание; так, во всяком случае, сказано в Книге. Банк этот, правда, хлебом как раз не занимается; его интересы пахнут нефтью. Газом, кстати, тоже. А уж раз тут прозвучало слово "нефть", то больше и не надо объяснять, почему Андрей Андреевич оказался в числе руководителей. Как выглядит наш банкир? Молодой, упитанный, взгляд несколько высокомерный... Очки - из дорогих, конечно же. Очки - значит, мне с ним делать нечего. Интересующие меня люди должны обладать хорошим зрением. И хорошо отлаженной нервной системой. Банкиры же, как правило, этим похвалиться не могут. Еще у себя в кабинете или на заседании правления - туда-сюда, но в нетривиальной обстановке... Ладно, с ним мы побеседуем на приятные нефтегазовые темы. Не более того. А сейчас он меня больше не интересует, а семья его - еще меньше. За нумером шестым числится у нас Сухов Петр Альбертович. Директор завода, а точнее сказать - за-родища, в свое время производившего танки, потом, в смутные времена, производившего танки, сейчас производящего танки и в будущем намеренного производить именно танки, а никак не инвалидные коляски. Пятьдесят два года. Оборонщик с младых ногтей. Хорошо известен на мировом рынке вооружений. До сей поры в политике не участвовал. Почему пришел в партию? Да потому, что заинтересован в развитии отрасли; если партия сделает по-своему - такие откроются рынки, такие перспективы! Вот уже и половина моего списка просмотрена. Ни одной женщины. И не будет, кстати. Планы и намерения партии особой поддержкой у женщин вряд ли пользуются. По весьма понятным причинам. Это, конечно, создает некоторые трудности. Но вся кампания еще впереди. Поработать, понятно, придется. Что же дальше? Дальше - Делийский Кирилл Максимович, философ, членкор РАН. Представляет науку, на которую в последние десятилетия ни у одного правительства - так уж повелось - денег не хватало. Как не хватало и почти на все остальное. Однако о науке разговор особый. Если, скажем, за бугор утекают танцовщики (как было модно в свое время), то это бьет, конечно, по престижу державы, ну и еще по интересам немногих балетоманов. Немногих - потому что их и на самом деле немного, таких, кто действительно любит балет и разбирается в нем, а не просто восклицает: "Ах, балет, ах, Большой!" - чтобы заронить в окружающих мысль, что и он не лаптем щи хлебает, но всю культуру превзошел. Что же касается науки, то тут страдает не одно лишь чувство здорового патриотизма. Утекают-то не просто люди, но идеи, а следовательно - разработки, а следовательно - патенты, то есть в конечном итоге - те витамины, без которых хиреет экономика и начинают подкашиваться ноги у обороноспособности. Чтобы вернуть исчезнувших головоногих на круги своя, им надо обеспечить не только заработок (хотя и это весьма немаловажно), не только тот уровень жизни, каким они пользуются на новом месте жительства, но и условия для работы не только не худшие, чем там, - не много найдется охотников менять шило на швайку, - но просто значительно лучшие. Строить институты, лаборатории, ускорители, телескопы - много чего. А это - большие деньги. Вот ученые мужи и стали поглядывать в сторону новой партии, которая сейчас представляется им единицей со множеством нулей справа. Интересно, что так оно, в общем, и есть на самом деле, а точнее - еще не есть, но обязательно будет в случае, если партия свое дело сделает. Правда, другие тоже обещают деньги, все обещают деньги всем, но никто, кроме этой возникающей партии, не может ткнуть пальцем и сказать: вот они, денежки, видите? Вот тут они лежат, ими можно полюбоваться, даже осторожно потрогать пальчиком, можно попросить, чтобы их на ваших глазах пересчитали и пропустили через машинку, чтобы убедиться, что купюры не из ксерокса. И мало того - эти живые деньги можно получить в распоряжение своих отечественных банков, их можно просить у правительства, и оно даст, потому что денег столько, что даже родное государство всего не разворует, что-то останется и на дело. А для того, чтобы подобная райская жизнь наступила в действительности, надо сделать сущие пустяки: добиться выполнения одного условия. Потому что деньги приплывут не сами собой, их привезет один человек. Нужно только, чтобы человека этого не отвергли. Вот и пусть приходит. В России кто только не находился у власти, всех она, родимая, пережила - даст Бог, и при этом конец света не наступит, наоборот - настоящая жизнь начнется, и уже мы будем высматривать во всех уголках планеты, а не засветился ли там какой-то новый талант, и если засветился - навестить его с готовым контрактиком: приезжайте, работайте, вот это ваш институт, а это - дом, а это - все остальное, чего вам захочется, и еще сорок бочек арестантов... Вот так мечтает, наверное, профессор, доктор и член-корреспондент отечественной академии (и еще нескольких зарубежных) Кирилл Максимович Долин-ский, закончив свой рабочий день и направляясь к станции метро, потому что машина захромала, а со средствами на ремонт в данное время туговато. Ну что же, правильно мечтает. Есть мнение - одобрить. Пусть положит на чашу весов многотонное мнение научного мира. Что же касается моих специфических интересов, то с их точки зрения профессор Делийский - пустое место. Просто не существует его. И это весьма приятно. Не существует его хотя бы потому, что совсем недавно перенес он серьезную автокатастрофу, при которой жена его погибла, а сам он и его взрослый сын весьма серьезно пострадали. Из клиники он выписан всего лишь месяц тому назад. Из чего и следует, что к строевой службе негоден. Аминь. Восьмым номером проходит у нас в инвентарной ведомости протоиерей Николай Афанасьевич Троицкий. За колючий характер и многие несогласия с патриархией лишен прихода, но не сана, так что (во всяком случае, судя по изображению, в эту секунду возникшему на моем маленьком дисплее) носит по-прежнему рясу, на груди - массивный наперсный крест. Красивая борода и пронзительный взгляд. Это, пожалуй, самый интересный из отцов-партократов, потому что единственный, у кого с возникающей партией имеются, обязательно должны быть разногласия принципиальные, а не какие-нибудь тактические или терминологические. И все-таки - вот он, здесь, в списке. Ну что же, на него придется обратить внимание. Запустить зонд поглубже. Конечно, и до разговора с ним можно построить определенную схему рассуждений и выводов, приведших его на Программный съезд. Но лучше не тратить зря времени, а обождать до личной встречи. Думаю, он и сам рад будет возможности громко и ясно сформулировать свои мысл и намерения, потому что в отличие от большинства прочих он не представляет ни своей профессии, ни даже какого-то круга единомышленников. В то же время что-то у него за душой имеется. Чтобы попасть в число руководителей, нужен или крепкий тыл, или тугой кошелек, или... или еще что-то. Ну что же, может быть, это "что-то" у него как раз и есть? Интересно. Кстати, проинтраскопировать его и по линии отношений со службой. У православного духовенства это давняя болезнь - может быть, и сей не без греха. Так-с. Ну а дальше? Эге-ге! Просто глазам своим не верю: Седов Игорь Борисович, он же Ицхак-Липсис. Воистину - ряд волшебных изменений... Постой, а каким, к черту, образом он попал в этот список, среди учредителей партии не может быть иностранцев... Впрочем, недоумевал я не более секунды; стоило хоть немного задуматься - и все стало ясным. Когда Изя рвал когти отсюда, то направился он самым естественным путем - на Ближний Восток. И позже восстановил российское гражданство в полном соответствии с продолжавшим действовать (как действует он и поныне) законом, который нацисты просто не успели, видимо, отменить в целом, замотавшись с лишением подданства каждого еврея в отдельности. Снова оказавшись в Москве, милый Изя обретает все права российского гражданина и, следовательно, может участвовать в любой политической акции. В учреждении партии в том числе. Логики в этом столь же мало, как и в предыдущем случае, с отцом протоиереем. Однако - это политика уже на том уровне, на котором формальная логика не применяется, когда приходится прибегать к диалектике. Нет, не зря возникли у меня мысли... Каков фрукт, однако: ни словечком не намекнул... О'кей. Теперь кто у нас? Лепилин. Просто и без затей: Иван Петрович. Кем же изволит быть Иван Петрович? О! Не жук накакал. Глава совета директоров промышленно-финансовой группы "Финэра". Наслышаны. Группа, надо сказать, не только в России известная; считаются с нею во всех полушариях. Вот оно как. Чего же им-то нужно? Их как раз цели партии никак не должны устраивать, потому что уже сейчас можно сказать: деньги, которые придут в Россию, пройдут мимо них. Тому есть миллион и одна причина. Неужели они рассчитывают переломить судьбу, привязать партию к себе? Интересно... Это если он представляет группу. Но на этот счет нет никаких доказательств; одни вопросительные знаки. А может быть - он играет за свои полвиста? Есть повод для размышлений. Кто тут у нас остался? Ну, два представителя анклавов - татарского и башкирского. Этих я даже просматривать не стану, поскольку и младенцу будет понятно: с ними все в порядке. Служба за них наверняка поручилась бы. Это очень приятно знать, потому хотя бы, что если бы в этой шараге не было никого от Службы, то это было бы противоестественно и следовало ожидать какого-то подвоха; но они были. Разумеется, нигде не сказано, что они - единственные. Напротив, я был совершенно уверен, что еще человека два-три из перечисленных будут исправно информировать учреждение о ходе событий, но это уже детали. Вот так складываются дела. Все главные участники завтрашнего торжества, как видите, известны. Более или менее ясны и причины, побудившие каждого из них ввязаться в сложную, но многообещающую игру. Не установлено пока только одно. А именно: не установлено, кто из этих людей будет организовывать, а может быть, и собственноручно совершать убийство человека, которому ходом событий предназначено стать российским государем. Не Алексея, противника азороссов, а как раз того, обеспечить избрание которого на престол и должна эта партия. Убийство, предотвратить которое должен - так повернулось дело - вовсе для других целей срочно вызванный в Москву специалист по редактированию политических... короче говоря, ваш покорный слуга. Да, кто-то решил играть по-крупному. Хорошо; но ведь это лишь один из возможных вариантов. Но проверка этой версии - самая трудоемкая. Поэтому и начать придется с нее. Впрочем - сказано в суре семнадцатой, айяте шестьдесят седьмом: "Нет, поистине, у тебя власти над Моими рабами, - и довольно в твоем Господе блюстителя". Но этим повестка дня еще не исчерпалась. Еще один звонок. - "Реанимация". - Доктор Фауст. Как самочувствие пациента? - Чувствует себя хорошо. - Имеется предупреждение: приближается магнитная буря. Прошу принять необходимые меры. - Когда ожидается? - Готовность ноль. - Принято. Как ваши дела, доктор? - Просьба остается в силе. Жду с утра. Доставьте аспирин. На этом заканчиваю. - Доброго вам здоровья. Доброго мне здоровья. Иншалла. Глава третья Старый друг моего деда Вернер Францль в свое время говорил, что возвращаться туда, где тебя не ждут, свойственно либо людям крайне самонадеянным, либо весьма тупым; ему же принадлежит и другая мысль, не менее глубокая: предаваться воспоминаниям могут лишь те, кто более не способен ни на какое продуктивное действие. Услышав это в пору моего детства, я сразу же согласился. В то время я был более чем уверен, что меня ждут везде и всегда, что же касается воспоминаний, то у меня их еще просто не было. Сейчас, близясь к возрасту, в каком люди переходят на пенсионный образ жизни, я не разуверился в справедливости названных истин. И тем не менее, не будучи ни самонадеянным, ни неспособным на действия, я учинил вдруг и то, и другое - возвратился туда, где многие мне вряд ли обрадуются, поскольку они меня не ждали и не звали. И привели меня сюда в некотором роде воспоминания. Сказано ведь в суре "Свет", айяте двадцать восьмом: "Не входите в дома, кроме ваших домов, пока не спросите позволения". Но я все еще считал, что мой дом здесь, хотя и с оговорками. А что касается мнения других, то я позволил себе роскошь об этом не думать - до поры до времени. И напрасно: чуть не получил пулю. Причем не было никакой гарантии, что в следующий раз мне не придется познакомиться с нею поближе. Утром я проснулся в хорошем настроении, хотя и чувствовал себя несколько растерянным. Не часто за все последние годы выдавались такие дни, когда мне предстояло после долгой разлуки встретиться с женщиной, к которой я был, как уже говорилось, весьма неравнодушен - чему имелось вещественное доказательство, если только человека можно назвать вещью. Думать о предстоящей встрече было приятно, мысли эти как бы если и не возвращали в молодость, то приближали к ней. Хотя, попытавшись поглубже забраться в самого себя, я вдруг обнаружил, что никакого внутреннего трепета при мысли о свидании, вообще об Ольге я почему-то не испытываю. А ведь должен, казалось бы. Хотя, может быть, чувство - дело наживное, в особенности если оно когда-то имелось, и речь идет только о его восстановлении. Все эти мысли вместо того, чтобы привести меня в рабочее состояние, заставили излишне взволновать ся. И я не успел еще как следует сообразить, чтс делаю, как рука моя, как бы действуя совершение самостоятельно, протянулась, сняла трубку телефоне и стала тыкать пальцем в кнопки. И ведь знала, какие именно нужны, скотина пятипалая! Рука набрала, ее тественно, номер Ольги. Мне не ответили. И во второй раз. В третий тоже. Эти женщины... И одна, и другая. Когда ош нужны, их, конечно, не бывает на месте. Оставалось лишь одно: вести себя так, словно ни чего такого, что может выбить меня из спокойного рабочего состояния, не произошло, не происходит и вообще никогда не произойдет. Иншалла. Я позвонил вниз, заказал завтрак, лениво побрился, учинил себе контрастный душ, медленно оделся по-домашнему, получая немалое наслаждение от этой нарочитой неторопливости, но не забывая и время от времени поглядывать на часы - это рефлекс. Потом в дверь деликатно постучали. Скорее всего то был официант, однако я на всякий случай, прежде чем пригласить войти, приготовился к возможным неожиданностям. Оружия у меня не было, но я все равно не чувствовал себя беспомощным: не зря же я прожил все свои годы, в конце концов. Заняв удобную позицию, я откликнулся на повторный стук. Однако это был и на самом деле официант. Зайдя и не увидев никого, он слегка растерялся. Однако последующие его действия успокоили меня. Он не стал вытаскивать пистолет и на сервировочной тележке под салфеткой не угадывалось оружия. Тогда я показался ему. Он сдернул салфетку, глазами спросил - налить ли кофе, я кивнул. Судя по запаху, кофе был не из худших сортов и не растворимый, разумеется. Я подписал ему счет с полагающимися чаевыми; он тем не менее не заторопился к выход