нчательно и бесповоротно. - Возможно, - согласился я, проглядывая карточку предлагаемых яств, - но давай не будем выходить за пределы нашего времени. При желании можно Западный период отсчитывать с крещения Руси. И по-моему, не важно, когда началась эра, но большое значение имеет, когда и почему она закончилась и какими были этапы, приведшие к ее завершению. - Ну, тут все ясно, - сказал Липсис, в свою очередь выбирая, что заказать, и одновременно быстрым профессиональным взглядом окидывая помещение. - Суть двадцатых годов: отворот России от Европы. Это ты и сам прекрасно помнишь. Россия всей душой стремилась сочетаться с ней, начиная еще с тех же девяностых; процесс был длительным и отнюдь не прямым, бывали времена, когда казалось, что до вожделенного объединения оставались уже считанные дни. Однако, как сказал поэт - "дни проходят, и годы проходят, и тысячи, тысячи лет". Я уже уехать успел, а до вожделенного соединения дело так и не дошло. Скорее всего весь фокус тут был даже не в каких-то конкретных политических или экономических соображениях или и тех и других, вместе взятых... Пошли, удобный столик освободился. Да убери ты деньги, я пригласил - я и заплачу... Да, не в политике и экономике, а в менталитете, в чисто подсознательном, подкорковом, интуитивном неприятии Европой России, Россией же - Европы. Мне это из эмиграции было ясно видно, куда яснее, чем изнутри. Фигурально выражаясь, кошачий мир никак не в состоянии был искренне и бесповоротно включить в свои пределы весьма многочисленную стаю не совершенно одомашненных собак; а наши волкодавы, в свою очередь, никак не могли до конца подавить в себе генетическую реакцию на кошачий облик и запах. Так что улыбки стай при встречах и переговорах слишком часто напоминали оскал. Собакам предлагали, по сути дела ради объединения перестать быть псами. Но даже согласись они, это не помогло бы; можно было, конечно, научиться гулять ночами по крышам, пусть и не испытывая от этого ни малейшего удовольствия, но вот залезать на деревья псы не то что не хотели - они просто не могли. Просто-напросто не так они устроены. Так что, по сути, неприятие было обоюдным. Изя разлил по бокалам заказанный им венгерский мускат и неожиданно грустно сказал: Ну, за память об Оле - земля ей пухом... Мы выпили до дна, кивнув друг другу. Липсис продолжил свои рассуждения: - Ладно, то, что я говорил, - так сказать, принципиальные положения. Практически же Северо-Атлантический блок медленно, но уверенно, как ползут материки, подползал к российским пределам, и это неизбежно заставляло шерсть на собачьих загривках угрожающе щетиниться. Экономического альянса не происходило, поскольку Россия все менее хотела продавать сырье, а Запад не желал покупать российскую продукцию и вовсе не собирался вкладывать деньги в осовременивание российской промышленности, опасаясь конкуренции. Политически Россия не смогла предотвратить в конце десятых годов украинско-польскую войну - так же как в девяностых не смогла сколько-нибудь успешно повлиять на балканские со бытия. Разве не так? - Ну, тут не надо особенно винить русскую дипломатию, - сказал я. - Украине необходимо бы воевать, потому что это оставалось единственным спс собом предотвратить распад страны на Восточную и Западную Украину и Новороссию. - Хохлы все время балансировали на пороге НАТО по принципу "и хочется, и колется", чтобы все расходы взяли на себя будущие союзники. Америка же не соглашалась. Мне в Хайфе один старик рассказывал как-то о тех переговорах, когда им в субсидиях было напрочь отказано. Не по политическим соображениям. Просто в тот момент в Штатах шла очередная волна изоляционизма, и они стали критически рассматривать свои отношения с НАТО; а Германии и Франции Украина была не очень-то по вкусу. Согласись, просто какие-то мастера парадоксов эти киевские орлы. Надо же додуматься: путем локальной войны убедить Запад, что дешевле иметь Украину в составе НАТО, чем вне ее. Решающим же толчком оказались, по-видимому, исходившие от низов требования референдума о воссоединении с Россией. Умные люди там ведь предвидели уже или угадывали, куда Россия пойдет, а их это пугало. Война - последний путь ко внутреннему миру. Воевать же можно было лишь с Польшей, так и не вступившей в НАТО из-за своих коммунистических заскоков. Не с Россией же, на самом деле, было ввязываться в серьезную драку. Она-то успела к тому времени поставить наконец армию на ноги. И как ни заманчиво казалось начертать на прапорах традиционные антимоскальские лозунги, у украинской военной партии хватило розуму воздержаться от этого. Задирать Белоруссию было то же самое, что лезть на Россию. Тягаться с Румынской конфедерацией было заманчиво, но политически неприемлемо. У румын тогда с Объединенной Европой началось явное сближение. Можно было затеять свару с Болгарией, но не из-за чего. Оставалась Польша. Тут все вроде бы находилось на месте: и исторические предпосылки в национальном сознании, застрявшие со времен Богдана Хмельницкого, и серьезный уровень противника - а первая в истории незалежной Украины война обязательно должна была быть значительной, чтобы не получилось, что от государства ожидали великих дел, а оно чижика съело; и, наконец, нигде вслух не высказанное, но, несомненно, существовавшее согласие противной стороны на такую войну, поскольку идея "державы от моря до моря" а Речи Посполитой не умерла. И если кто-то готов был предоставить возможность для реализации этой идеи, то согласие общества гарантировалось. Некоторою время казалось, что возможен мирный путь удовле творения желаний обеих сторон. Но требования оказапись взаимно неприемлемыми, и оставалось только хвататься за сабли. Как эта война завершилась, известно: формально - по нулям, но Польша практически ничего не проиграла в отличие от Украины. Я кивнул. Изя излагал прописные истины по поводу этой последней в Европе войны. - Война эта началась не вдруг, - говорил Изя, очищая мандарин, - и Европа ожидала от России усилий по ее предотвращению; тем не менее Россия помочь делу не смогла. Многие, правда, у нас считали, что не больно-то и старалась, поскольку в результате этого конфликта решился наконец вечно больной крымский вопрос: надо же было там как-то обеспечить безопасность и защитить всякого рода интерес русскоязычного населения... На какое-то время я перестал его слышать. Полузакрыв глаза, потягивал вино, думая о том же, о чем говорил он, но - иначе. Да, Россия таким путем утратила еще частицу своего авторитета в Европе (к тому времени и так не Бог весть какого) и, естественно, на это обиделась. В ту пору в постсоветской истории завершился уже период, о котором я иногда вспоминаю как о поре паханства и который с таким же успехом можно назвать порой суматошного беспамятства. Беспамятства - потому что развитие событий того времени очень во многом повторяло дела самого начала двадцатого века - после так называемой Февральской револю ции. Никто не понимал, что внутриполитические игры хороши тогда, когда экономика страны, ее обширное хозяйство находятся в нормальном состоянии и не служат мячом, по которому все команды лупят ногами лишь в своих интересах. Люди по наивности своей полагали, что идут по тому же пути, по которому прежде прошло американское общество, где тоже были свои богачи, свои нищие и свои контрасты. Однако рассуждавшие так упускали из виду одно обстоятельство. А именно: в Штатах богатства создавались, по сути дела, на пустом месте, и чтобы лучше жить, нужно было производить ценности, то есть заниматься именно производством. В Штатах никто не пришел на готовое, и общество это - при всех его недостатках - изначально было обществом созидателей. В России же к тому времени, о котором я сейчас раздумывал, немалые ценности были уже созданы общественным трудом, и в последнее десятилетие двадцатого века речь шла не о создании, но лишь о распределении уже созданного. Безусловно, такая задача выдвинула на первый план совершенно других людей, чем созидатели, а именно - воров и спекулянтов, понимая эти слова достаточно широко. И богатства возникали не на производстве, а на перепродаже, на выкачивании средств из бюджета и кармана обывателя, на биржевой игре. Все это не увеличивало национального богатства, зато помогало созданию богатств индивидуальных - но не коренящихся в почве страны, а катающихся по поверхности и в конце концов выкатывающихся за пределы России. Государство же заботилось в первую очередь об укреплении самого себя - то есть государственного аппарата и в какой-то степени тех сил, на которые аппарат этот не может не опираться. Но никак не рядового гражданина - вопреки множеству лозунгов, провозглашавших прямо противоположное. Это привело, естественно, к невозможности всерьез и надолго справиться с инфляцией; к массовой безработице; к отчаянию, вызванному ощущением безвыходности. В общем, картина свидетельствовал только о том, что безудержная демократия (вернее, те, что под нею понималось) в пору экономического кризиса и отсутствия разумного и опробованного временем законодательства способна привести лишь к диктатуре. Но не к той достаточно цивилизованной дик татуре, которая наступила при Первом Генералитете, а к анонимной диктатуре чиновничества, где никто не несет личной ответственности ни за что. Именно такая и существовала в России до самого конца века. - Эй, - окликнул меня Изя. - Ты что, не выспался? Не столько мы выпили, чтобы отключаться за столиком. Я взглянул на часы. Ого! Пока я дремотно размышлял, зал буфета успел уже заполниться. - Перерыв объявили, - сказал Изя. - Ты что, не слышал? Этак ты все сенсации проспишь, журналис Слушай: может, давай заодно и пообедаем - всерьез, как полагается? - Нет, - сказал я. - Приятного тебе аппетит; а у меня дела. - Тогда я поеду, - сказал он. - Здесь мне делать нечего. Ты вернешься в зал? - Надо полагать, - сказал я. - Тогда забери то, что я там оставил на стуле. - Что, выслать тебе заказной бандеролью? Изя не улыбнулся: - Это тебе и предназначалось. Посмотришь на досуге. Тот парень, что мечтал тебя подстрелить у посольства, - он меченый теперь. Поймать его не смогли - скользкий подонок, - но маковое зернышко него всадили, так что теперь оно циркулирует по его большим и малым кругам кровообращения... А я тебе оставляю индикатор. Если твой приятель окажетеся вблизи... Усек? Всех благ! - Пока! - сказал я, пытаясь вспомнить, что же за мысль проскользнула у меня в голове в тот миг, когда Изя своими словами прервал ее. Мне ни есть, ни пить не хотелось еще - распорядок работы совещания не совпадал с моим личным режимом, - и я решил прогуляться, выйти из театра и выкурить сигарету на свежем воздухе. Курю я редко, благодаря чему это занятие временами приносит совершенно неожиданные результаты. Вот и сейчас: если бы я не захотел курить, то не вышел бы из помещения в весеннюю промозглость; а не выйди я - и не увидал бы Натальи, которая, успев уже продрогнуть, переминалась с ноги на ногу около подъезда. Я увидел ее прежде, чем она меня; первым движением было - стремглав броситься к ней. Однако на полпути я взял себя в руки, и когда она обратила наконец взгляд в мою сторону, я уже шел неторопливо, достойно, нацепив на физиономию строгое выражение. Впрочем, мне сразу показалось, что в мою строгость она ничуть не поверила. У женщин вообще интуиция развита куда сильнее, чем у нас. Мы - пол мыслящий, они - чувствующий. Иначе и те, и другие неполноценны. Во всяком случае, я всю жизнь так думал. - Опаздываете, - сказал я, стараясь, чтобы в голосе прозвучала укоризна. Хотя это, по-моему, получилось неубедительно. - У вас такой принцип? Или досадная случайность? Наталья же вместо того, чтобы покраснеть, ощетинилась. - Святое право женщины - опоздать на пятнадцать минут, - ответила она. А я не успела на каких-нибудь десять минут. Но вас уже не было. А они (она указала в сторону охранников) меня не пропустили. Вы ведь не предупредили тут никого... Прелестно. Значит, я еще и виноват. О женщины! Кто это сказал? Кажется, Вильям Шекспир. Впрочем Наталья была права: мне следовало предупредить охрану. Беда в том, что я просто не верил, что она придет. А она взяла и пришла. Я обнял ее за плечи. - Бедный мой человек, простите ради Бога. Ну-ка пойдемте побыстрее. Вам сейчас просто необходимо выпить чего-нибудь горячительного. Или хотя бы просто горячего. Она шмыгнула носом, поняв, что я признал свою вину и на этом ей можно удовлетвориться. - Мой секретарь, - сказал я маячившему в дверях амбалу, и он равнодушно кивнул. Но при этом, однако, не преминул огладить профессиональным жестом ее желтую синтетическую ветровку в поисках недозволенных предметов. Меня это почему-то рассердило, хотя я прекрасно понимал, что охранник выполняет свои обязанности. Оказавшись в гардеробе, я сдал ее ветровку, и мы вошли в буфет. Первая атака проголодавшихся уже схлынула, так что мне без труда удалось усадить Наталью за столик и взять ей горячий кофе с пирожными - от более существенного она отказалась. Пока молодая женщина отогревалась и приходила в себя, я внимательно оглядывался, почувствовав себя на работе. Сейчас самое время было войти в контакт с кем-нибудь из перечисленных в моем списке людей и если не сразу взять интервью хоть у одного из них, то, во всяком случае, договориться о встрече в более пригодной для этого обстановке. Никого, однако, заметно не было; надо полагать, для президиума, по нашей старой традиции, оргкомитет организовал отдельный буфет. Можно было бы, конечно, попробовать прорваться туда, но не хотелось оставлять Наталью одну, и я продолжал рассматривать публику, пока взгляд мой не наткнулся на уже знакомый по фотографии облик. Я без труда опознал пышную шевелюру, хотя и, если приглядеться, начинавшую редеть, крупный породистый нос, не очень сочетавшийся с тонкими губами и острым подбородком. Бретонский, историк и в какой-то степени мастер политического прогноза. Что же, заказ мною уже получен, обстановка и без него заставляла торопиться, значит - надо брать его на абордаж... Политический мыслитель оживленно разговаривал с тремя женщинами среднего возраста, но мне показалось, что делал он это скорее по обязанности, для поддержания имиджа дамского угодника, а не ради удовольствия. Профессор, подумал я, наверняка привык размышлять и беседовать в уютной обстановке кабинета или, еще лучше, гостиной с избранным обществом; так что здесь расшевелить его будет непросто. Однако... Тут же у меня созрел простенький план, и я наклонился к Наталье: - Ну как - отогрелись немножко? Она кивнула. - Конечно. Большое спасибо... - Как...- я на миг запнулся, - с мамой? Помощь нужна? Она покачала головой: - Нет. Там делают все, что нужно. - Когда похороны? - Завтра. В одиннадцать. На Востряковском. Вы придете? Я еще не знал, смогу ли, и ответил неопределенно: - Постараюсь. И сразу же перешел к делу: - Итак, вы работаете у меня, как и договаривались. - Мне казалось, что мы еще... - Подробности письмом. А сейчас посмотрите туда. Видите - три упитанные пчелки и между ними - майский роз, несколько уже привядший... - Это длинный, с бабочкой? - Попадание. - По-моему, он старается от них отделаться - не обидно, но настойчиво. - У вас снайперское зрение. Так вот, две секунды вам, чтобы почувствовать себя на работе. - Тут, сейчас? - Пора отрабатывать пирожные. Ваша задача: сделать так, чтобы он заговорил с вами и на несколько минут отложил мысль о возвращении в закрытый для простонародья буфет. Я не спрашиваю, сможете ли вы. Сможете. Наталья лишь дернула плечиком. - Такую работу я выполняю только сдельно. - Принято. - Проторгуетесь, - предупредила она, уже вставая. Мне нужно было, чтобы она его задержала и чтобы за выигранные несколько секунд я успел настроить пишущую аппаратуру, которая была при мне, еще не готовая к действию. Я вытащил из кармана бумажник, как бы подсчитывая мои ресурсы; на самом же деле я вставил новую кассету и переключил режим на ближний прием. Одновременно я наблюдал за действиями Наташи. Она пересекала буфетный зал, помахивая сумочкой на длинном ремешке, двигалась по дуге и в результате, как бы совершенно случайно, оказалась рядом с четырьмя собеседниками. Точное движение - сумочка слегка задела ногу Бретонского - виноватая улыбка и ее шевелящиеся губы - ряд волшебных изменений лица мыслителя - боевая стойке трех дам - несколько слов Наташи, обращенных к ним, - и дамы мгновенно дематериализовались. Я мысленно поаплодировал, уже готовый к дальнейшим действиям. Без того сутуловатая фигура Бретонского изобразила и вовсе вопросительный знак - так изогнулся он, склоняясь к девице, губы его разъехались, и лицо на миг сделалось совершенно похожим на одного из славных комиков кино прошлого столетия Джорджа Формби, известного под характеристикой "Лошадиная морда с зубами в виде надгробных камней". Был еще один похожий на него актер - француз Фернандель. Но зубы у Бретонского были, пожалуй, повыразительнее, чем у тех обоих. Я испугался, как бы он не загрыз бедную девочку тут же на месте, встал и двинулся к ним - еще и потому, кстати, что пришла пора вступать в игру мне. Слух у меня, конечно, похуже, чем у моей аппаратуры. И к мгновению, когда я оказался достаточно близко, чтобы разбирать слова, мыслитель успел уже наговорить на магнитофон, надо полагать, черт знает сколько и чего. Хотя для дела эта беседа с дамой вряд ли пригодится... Сейчас настал миг моего комического выхода. Я синтезировал на физиономии классическое выражение оскорбленного достоинства и подступил к ним. Как назло, именно в эти мгновения меня стал разбирать смех - не ко времени вспомнилась строчка из старой полублатной песенки про пивную на Дерибасовской: "Он подошел к нему походкой пеликана..." Именно так выглядел я, надвигаясь на них. Бретонский кожей ощутил что-то неладное, стрельнул глазами в меня, и его сразу же шатнуло уйти. Но тут Наталья как бы случайно придержала его за рукав, и он не сдвинулся с места. Честное слово, если бы мы неделю репетировали, нам не удалось бы сыграть лучше. Я остановился, выразительно откинув голову. - Э-э... - начал было Бретонский. - Наталья! - В моем тоне слышались и упрек, и агрессия. - Сколько раз я просил тебя не заводить случайных и сомнительных знакомств! - Но, пардон... - попробовал возмутиться Бретонский. - Но, Виталий... - начала оправдываться моя спутница. - Я случайно задела господина сумочкой и тут же извинилась. А он сказал... - Догадываюсь, что сказал этот господин, если ты так покраснела! - Я перенес на него уничтожающий взгляд. - А вы, милостивый государь! (Я добавил немного немецкого акцента.) Пользуясь беззащитностью молодой хрупкой женщины, вы... Я чуть повысил громкость, и люди по соседстьу начали уже с живым интересом оглядываться. - В столь торжественный, я бы сказал - эпохальный день в истории вашей страны... вы, mein Ней, позволяете себе... Тут я сделал паузу, чтобы дать ему возможность воспользоваться его голосовыми данными. - Простите, милостивый государь, но я не позвс лил себе по отношению к вашей дочери ничего такого что могло бы вызвать... - Verdammt! Эта дама приходится мне вовсе не дочерью! Он совсем смешался. Бывает смешно и жалко наблюдать, как теряются интеллигенты в довольно простых ситуациях. - Тысяча извинений, но я и в самом деле... Впрочем, понять его испуг можно было без труда. Примитивный скандал, в котором как-то замешана женщина, во время действительно исторического события для одного из главных участников действа может оказаться роковым. - Нет, я этого так не оставлю!.. Как вы посмели?.. - продолжал я наседать. - Ради Бога - только не так громко... Не про изошло же ничего такого... Пожалуйста, отойдемте в сторонку, я вам все объясню... На моем лице была выбита прямо-таки вавилонской клинописью крайняя неохота прислушиваться к его оправданиям, и я изобразил сильную внутреннюю дорьбу, что должна была сейчас кипеть во мне. Наталья с выражением совершенной невинности на прелестном лице переводила взгляд с одного психа на другого и разве что не разводила руками от изумления и тут я позволил себе поддаться на уговоры: - Ну хорошо... хотя не знаю, что вы можете мне сказать. - Вот там, в глубине, пустой столик... Бедняга - он готов был потратиться на угощение. Я, как бы все еще колеблясь, медленно кивнул, в душе страстно желая лишь одного: чтобы перерыв не кончался как можно дольше. Мы подошли и уселись. Вообще тут за столиками не обслуживали, но его, видимо, знали; подошел официант. Бретонский заказал: - Бутылку шампанского... и? - Он взглянул вопросительно. Мне стало и впрямь жалко его, хотя жалость вообще-то не относится к моим профессиональным качествам: в нашей работе она бывает вредной. Я имею в виду журналистику. - Ну, пару персиков, может быть... В его глазах блеснуло облегчение: наверное, он ожидал, что я закажу черную икру - но я ее не люблю, а если и ем, то уж не под шампанское. Наталья заявила голоском балованной девицы: - Мороженое с шоколадом и клубничным вареньем... Бретонский кивнул, и официант отправился исполнять. Возникшую паузу Бретонский хотел было использовать для объяснений и извинений, но я гневно зыркнул на него, и он захлопнул пасть. Я печенками чувствовал, как истекают последние минуты перерыва, но тут принесли заказ, официант откупорил и разлил по бокалам. Пена вздыбилась, иллюзорная и преходящая, как и все прекрасное в сей юдоли слез. - Итак, за знакомство, - провозгласил он, подняв бокал. - Моя фамилия Бретонский. Доктор исторических наук, к вашим услугам. Присутствую здесь как представитель партии азороссов и, вероятно, содокладчик по основному вопросу повестки дня. На женщину это имя не произвело никакого в чатления, но она послушно протянула свой бокал чистый, нежный звон райских колокольчиков треннул над столиком. Два бокала застыли, ожидая моего движения. Я был уже готов. Мне предстояло сейчас без запинок, никак не сфальшивив, сыграть достаточно сложную гамму мыслей и чувств. Я так и сделал. Недоверие, словно бы сомнение в исправности своих органов слуха - удивление крещендо - полное изумление - почтение, стремящееся к бесконечности, - смущение - глубокое смущение - сожаление - раскаяние... Я даже позволил себе покраснеть. - Простите... вы сказали?.. Ого, это уже совсем другой голос: - Бре-тон-ский! Во мне какой-то пакостник грубо, по-извозчицки смеялся: гы! гы! гы! Но колебания воздуха донесло адресата совершенно другое: - Доктор юридических и исторических на профессор Бретонский? Тот самый? Знаменитый? Неужели... Иногда не знаешь, на что клюнет рыба. Наживка же для человека всегда срабатывает без осечки. - Н-нууу... - Он тянул эти два звука бесконечно долго, словно фокусник, извлекающий из кармана цветную ленту. У него были объемистые легкие, и возл в них хватило не менее чем на полминуты. - Я не уверен, что такое определение мною целиком заслужено... Да был он уверен, был! Не найти другого человека во вселенной, столь же убежденного в собственн знаменитости. ...но действительно пользуюсь некоторой известностью - во всяком случае, среди людей, занятых проблемами как прошлого, так и будущего; это так, да смею ли поинтересоваться, с кем имею честь? Давай-давай, удовлетворяй свое любопытство. Хотя оно и является грехом. Однако же сказано в суре "Весть": "О чем они расспрашивают друг друга?" И ниже, в айяте четвертом: "Но нет, они узнают". Я потупился, как бы стыдясь того, что мое ничтожное имя прозвучит сейчас по соседству с его - звонким, увенчанным славою. - Уверен, что вы никогда обо мне не слышали... Я Вебер, точнее - фон Вебер (специально для того, чтобы он внутренне усмехнулся моему скудному честолюбию), московский корреспондент германского журнала... Он снизошел до сочувственной улыбки: - Фон Вебер? Каюсь, не читал. Но непременно... если дадите мне такую возможность... Врет, конечно. Единственное, что он прочитал бы в моем журнале, - это хвалебная статья о нем. Сейчас он уже зацепился за мыслишку, что такая статья может и на самом деле появиться - если он окажется ко мне достаточно благосклонным. - О, разумеется, с удовольствием доставлю вам... Ах да, простите. Это Fraulein Natascha, моя секретарша... Наталья, служи она на флоте, могла бы получать награды и краткосрочные отпуска за успехи в скорострельности и точности в глазной стрельбе. Взгляд - накрытие, огонь на уничтожение. У Бретонского были уже полные трюмы воды, но он воображал, что уверенно держится на плаву. - Весьма рад, мадемуазель... Ах, мы французы к тому же? Мать твою... - Мсье Бретонский, я надеюсь, что возникшее между нами недоразумение... - Ну что вы, мсье... ээ? - Фон Вебер... - Да-да, вот именно... Разумеется, разумеется... Даже не будем вспоминать об этом... - Но я считаю своим долгом принести вам мои глубочайшие извинения... Понимаете, в этой стране... Нет-нет, я никак не хочу задеть ваши патриотические чувства... - Понимаю, но тут вы, к моему сожалению, правы: в нашей великой стране нравы оставляют еще желать лучшего, много лучшего... Однако смею вас заверить: мы делаем все, чтобы... И будем делать еще больше... - Доктор Бретонский, вы представить себе не можете, как я благодарен судьбе за то, что она, пусть и таким нелепым способом... Дело в том, что мой шеф-редактор поручил мне, чего бы это ни стоило, добиться приема у вас и взять интервью для нашего журнала. Немецкий читатель очень интересуется... - Гм. В самом деле? Это называется - пощекотать брюшко. - Профессор, я прошу вас! И Наташа думает так же, не правда ли? Залп. Цель поражена. Еще залп. И снова. Да еще улыбка... Если бы перевести ее на язык движений, то она означала бы: вот я расстегиваю пуговичку, другую, вот оглядываюсь - где тут ближайший диван, чтобы, пятясь, выйти точно к нему... Он проглотил слюну - раз и другой. - Ну отчего же - я с удовольствием... Но сейчас у нас просто не остается времени. Да и, - он высокомерно огляделся, - не здесь же... - О да, вы совершенно правы... Я подвел его к решению, как поросенка к корытцу. - Знаете что? Во время следующего перерыва подойдите к двери за сценой - вы и мадемуазель Наташа, разумеется... Я буду ждать вас там. Мы поднимемся в закрытый буфет - знаете, тот, что для VIP, и там найдем удобное местечко... - О, мсье Бретонский - как это щедро с вашей стороны!.. Мы точно уложились во время. Грянул звонок, перерыв закончился. Бретонский величественно всплыл над стулом - взошел, как восходит над притихшим миром светило. - В таком случае я не прощаюсь... Вельможный кивок - и он отплыл. Он бесконечно любил самого себя в этот миг, он просто трахал себя, и в обеих ипостасях получал сексуальное удовольствие. Я покосился на Наталью. Она смотрела на меня со странным выражением в глазах. - Что, Наташа? Что-нибудь не так? - Не ожидала увидеть вас таким... - Договаривайте. Таким - в виде коврика для вытирания ног? - Ну... Близко к истине. - Вы владеете дзюдо? - Нет. Карате-до шинкан. - Так вот, в дзюдо вы поддаетесь, чтобы силу противника использовать против него самого, направив должным образом. Со своей стороны могу только выразить свое восхищение вами: ни одной накладки. Кстати, как вы отвадили тех толстух? - Каких? А-а... Я только дала ему возможность сделать это. Как только он окинул меня пьянеющим взором, ему расхотелось болтать с ними. Я сказала, что на их местах уже расселся кто-то из опоздавших, а он убедил их, что места нужно обязательно отвоевать, потому что самое интересное на собрании еще впереди - а разговор они закончат в следующем перерыве. - Боюсь, что они его тут не найдут. - Их проблемы. - Согласен. Еще раз примите мое восхищение. Искреннее. От души. - Моим актерским искусством? Я не стал кривить душой: - Не только. И даже - не в первую очередь. - А... Но она не продолжила. И я тоже не сказал больше ничего. Несколько секунд мы простояли, глядя друг на друга. Паузу она прервала первой: - Вы подумали, куда посадить меня? Или догадались занять место? Я был уверен, что два места рядом найду. Любым способом. - Идемте, - сказал я решительно. И взял ее под руку. Показалось, что я подключился к цепи высокого напряжения: даже дрожь прошла по моему телу. "Эй, парень, - сказал я себе. - Не теряй головы, старичок. Держись за воду, не то потонешь". И мы двинулись в зал. Места для нее, конечно, не было. Мало того - и для меня тоже. Опоздавшие неукоснительно выполнили закон природы, которая, как известно, не терпит пустоты. Я решительно подступил, исполненный уверенности в себе: - Господа, это очень нехорошо. На этих двух местах лежали платочек дамы и мой сверточек. Кресла забронированы за редакцией германского журнала... Я не жалел акцента, произнося эту тираду. Названное имущество мне вернули сразу же, но я не отступал: - Так поступать очень нехорошо, вы должны стыдиться. Желают ли господа, чтобы я позвал распорядителя? Он подтвердит вам... К счастью, в России иностранец - всякий - все еще в немалой степени особо важная персона. - Да пожалуйста... Мы уселись. - Молодец, - негромко сказала Наталья, улыбнувшись. - Браво. Черт знает что - я почувствовал, что краснею, на этот раз непроизвольно. Просто от удовольствия и смущения. И, кстати, сура семьдесят седьмая: "А обидчикам приготовил Он наказание мучительное". Вот пусть теперь и поищут места для себя. На трибуне Изгонов уже боролся с нервной одышкой. Я глазами отыскал в президиуме Бретонского. Выглядел он - после моей накачки - весьма и весьма импозантно. Мне захотелось подмигнуть ему и крикнуть: "Ну что, взял талонами?" Но я сдержался. Но что-то надо было сделать. Просто необходимо. Требовался поступок. И я совершил его: взял Наташу за руку. Ее пальцы слабо дернулись, словно обозначив желание высвободиться - но этим она и ограничилась. И мне стало очень хорошо. Невыразимо хорошо. Хотя Изгонов уже затянул свое "э-м-м-э...". Я же предался совсем иному удовольствию: почти совсем закрыв глаза, я изолировался от мира и получал какие-то впечатления только через пальцы Наташи; я так и не выпустил ее руки, и это было куда важнее, чем всякие политические прыжки и гримасы. И тем не менее придется к ним возвратиться, потому что если вы читаете этот текст, то вовсе не из интереса к моим личным переживаниям. Конечно, если бы вы могли увидеть Наталью, да к тому же моими глазами, то отнеслись бы к моим эмоциям совершенно по-другому. Но вы ее не видели. Вот все об этом. Не стоит, пожалуй, воспроизводить то, что говорил Изгонов дальше. Темой его после перерыва стал деценниум второй. 2006 - 2015. По-моему, лучше рассказать, как все происходило на самом деле, без партийных пристрастий. Десятилетие в мире было, прямо сказать, не самым спокойным. В пресловутой Европе, отношения с которой нас так долго волновали, начались вдруг крупные неприятности. И вовсе не политического свойства: ко всякого рода выбросам националистических лозунгов и демонстраций все успели привыкнуть. Но этот раз повод для волнения оказался и на самом деле серьезным: эпидемия. В чем-то она напоминала ту желудочную хворь, что еще в конце двадцатого века напала на Японию и оттуда пошла гулять и по материку. Однако на сей раз источником ее оказалось не что иное, как вино, хорошее европейское виноградное вино, и не одной какой-нибудь лозы, а вообще со всей Европы, от Португалии до Молдавии. Интересно, что не только американских (северных и южных), но даже закавказских вин напасть эта не коснулась, а вот с европейскими было плохо. Причина, кажется, и по сей день осталась не установленной, хотя версий, как обычно, было предостаточно: от кары Божией до масштабной диверсии со стороны американских виноделов. Возбудитель болезни так и не обнаружился, вернее, роль эту приписывали многим, но окончательно установить виновного не удалось. Началось все с вин урожая 2008 года. Те, что были старше, оставались безвредными и резво побежали вверх в цене, а вот и 2009, и 2010 год давали чистую отраву; случаев с летальным исходом было более пятидесяти процентов. Больше никакими путями болезнь не передавалась. Но кто же в Европе не пил вина? А еще больше, чем население пострадала, разумеется, экономика. Так что старушке Европе в те времена было не до России. В Штатах эпидемия не распространилась. Ее заменила другая беда - терроризм. Люди стали бояться летать, авиакомпании несли убытки. Терроризм был различного происхождения: дальневосточный, латиноамериканский, отечественный, но самым страшным считался исламский. Предполагалось, что последний целью своей имел расширение политического и экономического влияния афроамериканцев, в чьей среде Пророк находил все больше сторонников. Так это или нет - доказать чаще всего было невозможно. Полиция, ФБР, Национальная гвардия не могли переломить ситуацию. Политикам же к тому времени становилось все яснее, что ведущей политической силой двадцать первого века будет ислам. Немедленно были приняты попытки оседлать ветер - и кнутом, и пряником. Но теперь даже с прежними близкими союзниками типа Египта и Пакистана у американцев почти ничего не получалось. Слишком долго Соединенные Штаты воспринимались как одно из имен Иблиса - не политиками, но - главное - народами исламских стран. Они ни на какие компромиссы не шли, чем дальше, тем больше ощущая свою силу. Америка почувствовала угрозу оказаться в изоляции в своем Западном полушарии. В свою очередь, и политики мусульманских стран понимали, что преимущество, которым они в данное время владели, нуждается в укреплении, без которого продержится крайне недолго. Им тоже требовались мощные союзники. Этой проблеме была посвящена специальная, очень закрытая конференция, созванная Лигой исламских государств. Что же касается России, то на выборах 2008 года победили наконец коммунисты. Как ни странно, результат оказался не столь страшным, как опасались раньше. Хуже, в общем, не стало по той простой причине, что хуже было некуда. Денег в стране по-прежнему не имелось - они уходили в реальную экономику; налоги можно было еще как-то выбить из мелких торговцев и подрабатывающих пенсионеров, но из крупных и очень крупных фирм - невозможно даже при помощи танков. Горячие головы в новом правительстве предложили национализацию, однако те, кто поумнее, вспомнили, что даже решительный Гитлер в свое время предпочел промышленность не трогать - и правильно, как оказалось, сделал. Это помогло сохранить последние крохи бюджета, ушедшего разумеется, на нужды Объединенной компартии. Да, строго говоря, новым правителям и некогда было наниматься экономикой, не царское то было дело; не хватало времени даже на детальное уяснение того, кто есть кто, кто был кем и кто кем будет, а также - какой частью бессмертной теории нужно пожертвовать и что нового следует в нее привнести на данном этапе, а что - ни в коем случае не следует. Так что дым стоял коромыслом. Если бы на этом история прекратила течение свое, то Изгонову не пришлось бы выступать сегодня с докладом: он со своей командой просто пребывал бы у власти. Однако, пока коммунисты пытались методом тыка и ляпа возродить свою былую империю, в политических глубинах тихо, под сурдинку, происходила консолидация двух действительно серьезных движений, из которых в недалекой перспективе предстояло возникнуть двум крупным блокам - демократов и азороссов. От имени последних сегодня должен выступить Бретонский. Это партийное объединение, как нередко бывает, возникло из многих более мелких партий. Кроме либеральных демократов с их традиционно восточной ориентацией, сюда вошли исламские партии, преодолевшие первый период политической незрелости и разногласий и убедившиеся в том, что можно безбоязненно вступать в серьезную политику. Движение заметно окрепло после того, как в него влились евразийцы, оплодотворившие его теорией, из которой правда, к нашим дням мало что сохранилось. А от здания теории оставался лишь один шаг до превращения движения в практически единую партию, пополнившуюся многими разочарованными Западом демократами. Любопытно, что именно в это десятилетие при правлении коммунистов, но иногда без их участия были предприняты первые конкретные шаги по сближению России с Востоком. Как ни странно, такое, казалось бы, стоящее вне политики учреждение, как академический Институт востоковедения, выступило с предложением созвать панисламскую конференцию под лозунгом "Примирение", и она действительно состоялась в Москве. Основной темой конференции было примирение суннитов и шиитов - двух основных течений мусульманства. Но это формально. А фактически там решались куда более важные практические вопросы. Причем важные в первую очередь для России. Когда я в одной газете того времени прочел список российской делегации, я лишь присвистнул: большую половину ее составляли вовсе не специалисты в делах исламского вероучения, а политики из оппозиции, финансисты и военные. И результаты последовали быстро. Вскоре после этой конференции произошло по меньшей мере два события, заслуживающих пристального внимания. Во всем исламском мире, а особенно на вечно бурлящем Северном Кавказе, наступило неожиданное благодатное спокойствие, чего уже и перестали ожидать (правда, таджикские государства - светская республика и исламский эмират - все еще время от времени обменивались свинцовыми любезностями), и второе - не правительство России, но некоторые банки и крупные компании получили довольно ощутимые кредиты под льготный процент, но на определенных политических условиях. После этого партия азороссов быстро пошла в рост. Кстати, немалая часть из полученных денег пошла в деревню. И, что уж совсем странно, их не разворовали. Очевидно, своевременно предупредили кого нужно, что это - табу, не то и головы недолго лишиться. В самом прямом смысле слова. Таким вот был второй деценний - в самых основных чертах. Наконец Изгонов иссяк. Зал поднялся и, на ходу сбиваясь в группки и переговариваясь, присутствующие потекли в направлении буфетов, в которых недостатка не ощущалось, даже если не считать того, которым мы уже пользовались. Как сказано в суре "Совет", в айяте тридцать четвертом: "Все, что вам доставлено, - удел жизни ближней". - ...Послушай, я уже просто не чувствую пальцев, - жалобно прошептала Наташа. Я наклонился и поцеловал эти бедные пальцы. То ли Бретонский был и впрямь сильно напуган, то ли, наоборот, собирался торжествовать окончательную победу - хотя не исключена возможность, что он просто-напросто старался держать данное обещание, - так или иначе, он действительно ждал нас около лифта для избранных и без всяких осложнений провел наверх, в харчевню для небожителей. Усадил за столик. Заказал прохладительное. Пока он объяснялся с официантом, я с любопытством оглядывался, Весь мой список был здесь, и еще какое-то количество люде