й, в него не входивших и потому интересовавших меня куда меньше. Шейх Шахет абд-ар-Рахман, находившийся в Москве вот уже две недели - как полагали, в связи с подготовкой Всемирного совещания нефтяных стран, - тусовался в центре довольно плотной кучки россиян. Меня он, разумеется, не заметил - как и я его. Вообще у каждого политика тут была своя кодла, друг же с другом они не очень общались; видимо, участием в съезде исчерпывались их общие интересы, в остальном же они выглядели скорее конкурентами. В печальном одиночестве пребывал разве что никуда, как оказалось, не уехавший Изя Липсис; завидев меня с дамой, он дернулся было в мою сторону, но вовремя остановился и отвернулся. Мне показалось, что, отворачиваясь, он весьма выразительно подмигнул, из чего я заключил, что происходящее ему нравится. А вот мне оно вдруг нравиться перестало, причем именно из-за присутствия Липсиса. Я не очень удивился, когда он давеча подсел ко мне; а ведь над этим стоило, пожалуй, призадуматься. Он не просто приехал сюда, но еще и ведет себя не как-нибудь, а словно обладает полным правом участвовать в решении российских судеб. Почему? Мало того. Он участвует в работе партии азороссов и, может быть, в ее финансировании, хотя не из своего кармана, разумеется. А из этого следует... Из этого должно следовать, что он раньше меня сможет встретиться с претендентом Искандером - то есть великим князем Александром Александровичем. И если взглянуть на Изю с определенной точки зрения, то не исключено, что он и есть тот, кого я ищу, кого обязан найти. До сих пор мне казалось, что он в число интересующих меня персон никак не входит. Почему? Скорее всего потому, что мы с ним знакомы с младых ногтей, потому, что он относится ко мне хорошо, потому, что - по его словам - продолжает искренне любить Россию - и так далее. Но ведь это все - предположение. А если на самом деле он работает на заокеанскую державу? Кто Липсис в действительности? Хм. Хотя бы эта его встреча с Абу Мансуром. Чего он добивался? Не пытался ли повлиять на кувейтского государственного деятеля, с тем чтобы тот принял решение не в нашу пользу? И насколько безопасно позволить ему находиться вблизи претендента? Да, если мои оппоненты заранее знали, что я буду каким-то образом ввязан во всю эту игру, то с их стороны это был бы хороший ход: подсунуть мне старого дружка, которого я заподозрю в самую последнюю очередь. Интересно, кстати: что в пакетике, который он мне подпихнул? Для того ли предназначен индикатор, чтобы мне почувствовать приближение убийцы, или наоборот - чтобы кто-то мог без всяких проблем следить за мною? Пожалуй, надо будет вскрыть его только при соблюдении определенных мер предосторожности. Но не сейчас и не здесь. Наконец возня с выполнением заказа завершилась, и стало можно поговорить. Бретонский сразу же предупредил: - Только никакой записи, пожалуйста. Если вам потом понадобятся какие-то уточнения, с удовольствием их сделаю, но здесь не нужно демонстрировать записывающее устройство, иначе у вас не будет отбоя от искателей даровой рекламы. - Вы имеете в виду интервью для журнала? Но, быть может, это было бы даже хорошо... - Поверьте мне - ни в малой степени. Никто из присутствующих не скажет вам ничего интересного. Каждый просто будет петь автодифирамбы... Крайне ограниченные люди, уверяю вас. Поэтому будем просто разговаривать... Я легко согласился. На самом деле моя аппаратура была уже включена на полную мощность. - Итак, - он картинно откинул голову (в такой позе хорошо сидеть в седле породистого коня на макушке какого-нибудь пригорка, на фоне гренадеров с примкнутыми багинетами) и воззрился на меня орлиными очами. - Простите, как вам угодно, чтобы я к вам обращался? - Мне необходимо было продолжать разыгрывать роль коврика. - Да просто - профессор. Вполне сойдет. - Профессор... Скажите пожалуйста, какой ход мыслей, какие интересы привели вас к идее участия в работе партии азороссов? - Хороший вопрос, - одобрил он. - Какой ход мыслей? Да самый элементарный, разумеется. Партия создана, по сути дела, во исполнение старого-престарого лозунга... Он, по всем правилам, сделал паузу, выманивая меня из норки, вовлекая в диалог. Я охотно поддался. - Лозунга? Вы имеете в виду... - я изобразил усиленную работу мысли, - евразийство? Примерно такого ответа он и ожидал; ему нужно было ощутить свое неоспоримое превосходство надо мной. - Нет, разумеется. Говоря о лозунге, я подразумеваю широко известную некогда формулировку: "Догнать и перегнать Америку!" Здесь мне было уместно изумиться. Я так и сделал: - Не могли бы вы более подробно... - Охотно, мой любознательный друг, охотно. На нашей планете существует... Но вы и сами, безусловно, знаете, сколько материков существует на нашей многострадальной Земле?.. Он прищурился, доброжелательно улыбаясь. Уловки провинциального политикана - честное слово, я был о нем лучшего мнения. Я покосился на сидевшую справа от меня Наташу: не собирается ли она, Боже упаси, изобразить скуку, которую наверняка на самом деле испытывает? Ничуть не бывало: она так и пожирала его восхищенным взглядом. Талантливая женщина, честное слово! Просто преклоняюсь... - Разумеется, шесть, профессор. - Конечно, вы помните и их названия? - Право, вы меня обижаете... Евразия, Северная Америка, Южная Америка, Африка, Австралия, Антарктида... Он удовлетворенно ухмыльнулся. - Происходи это на экзамене - я попросил бы вас прийти в другой раз. - Не понимаю... - Нет, разумеется, ответ можно было бы вам зачесть - если бы вы сдавали физическую географию. Но ведь наш предмет, если не ошибаюсь, - география политико-экономическая? - Ну... да. - А в этой географии, незадачливый мой студент, материков не шесть, а всего лишь пять. И называются они: Америка, Европа, Россия, Дальний Восток... - Он сделал новую выразительную паузу. - И, наконец, пятый материк: Исламида. - Боюсь, что я не совсем... - Да ну что вы. Исламида, Мир ислама! Представьте себе карту мира. Способны? - Полагаю, что да... Представил. - В таком случае смотрите. Африка: Марокко. Алжир, Тунис, Ливия, Египет, Судан, Уганда, Джибути. Эритрея, Сомали, Чад, Нигер, Нигерия, Камеру, Габон, Буркина-Фасо, Гвинея, Центрально-Африканская Республика, Кот д'Ивуар, Танзания, Гамбия, Сенегал, Мавритания, Руанда, Бурунди, Коморские острова. Все это, кроме Комор, географически - единый монолит. Примерно половина территории Исламида Далее. Весь Аравийский полуостров: Саудовская Аравия, Йемен, Оман, Кувейт, Бахрейн, Катар, Объединенные Эмираты. Другие азиатские страны: Сирия, Ливан. Иордания, Ирак, Иран, Афганистан, Пакистан, Турция. Азербайджан, Северный Кавказ, оба таджикских государства, Киргизия, Туркмения, Узбекистан, Казахстан. И все это образует единый монолит. Это - материк. Далее - острова: Бангладеш... - Это не остров. - Я имею в виду не географическое понятие; остров - значит, находится в отрыве от монолита. Бруней, Малайзия, Индонезия, Босния, Албания. Убеждает? Все эти страны - члены Лиги исламских государств. Еще анклавы: Татарстан, Башкирия, Восточный Туркестан... И плюс к этому - исламские общины во всех странах мира! Тут, в Москве, миллион с лишним мусульман, да и в Питере... Дальнейшие объяснения требуются? - Мне понятно. - Очень рад. Далее. Подобно тому как в позапрошлом, девятнадцатом, веке шло активное экономическое развитие Соединенных Штатов Америки, а позже - Японии, в прошлом веке, к концу его, быстро пошла по пути прогресса Исламида. Хотя развитость входящих в нее стран была неодинаковой, начавшиеся интеграция и взаимопомощь подтягивали отстающих. По странному капризу природы именно в Исламиде оказались сосредоточены основные запасы полезных ископаемых планеты, прежде всего нефть, остающаяся, вопреки предсказаниям скептиков, кровью экономики. Это вам, безусловно, ясно? Он, похоже, принимал меня - а может быть, и вообще всех журналистов - за малограмотных и непроходимо тупых. Но я лишь кивнул, показывая, что потрясен раскрывающимися передо мной безднами эрудиции. - Но Исламиде требовалась значительная технологическая поддержка со стороны обладателей передовых технологий. Начался поиск естественных союзников среди других материков. И - говорю это не без ехидного удовольствия - хваленая Америка в данном случае прозевала. Впрочем, она вряд ли могла поступить иначе. У нее не было иного пути, как поддерживать Израиль: еврейский капитал и еврейские голоса в Штатах - величина, с которой нельзя было не считаться. Однако поддержка еврейского государства автоматически приводила американо-исламские отношения в тупик. Дальний Восток в те времена был занят и своими внутренними проблемами, и конфликтами с Америкой. К тому же найти для него общий язык с исламом достаточно сложно, куда сложней, чем христианам или иудеям: ведь и буддисты, и синтоисты не относятся к ахл-ал-Китаб, людям Книги, как последователи Иисуса Христа и Моисея, чьи религи имеют общие с мусульманами корни. Что касается Eвропы, она к исламу с давних пор, может быть, с Крестовых походов, относится с недоверием. Итак, к чему же я подвожу вас? - К России, - угадал я. - Совершенно верно. Во второй половине минувшего века Россия в принципе придерживалась правильной политики в отношениях с Исламидой, хотя выработала ее и не сразу. Она по ряду причин быстро отказалась от поддержки Израиля и стала вооружать значительную часть исламского мира - причем в кредит, а если называть вещи их именами, то даром. Правда, успешное развитие этих отношений несколько сдерживалось отрицательным отношением коммунистической империи к религии вообще, и к исламу в частности. Но с другой стороны, исповедание мусульманства многими народами СССР оставалось непреложным фактом, и это помогало сближению материка России с Миром ислама. Итак, политика развивалась в нужном направлении, и если бы не распад империи в последнем десятилетии прошлого века, структура этих отношений могла бы окончательно стабилизироваться, и наведение мостов между Россией и Исламидой пошло бы полным ходом. Распад повлиял, конечно, на этот процесс, поскольку одной из традиций практической политики Исламиды является уважение реальной силы; Россия же катастрофически слабела на глазах. Если бы не это печальное обстоятельство, дверь в Исламиду для Соединенных Штатов, пожалуй, закрылась бы наглухо еще полвека тому назад. Вы следите за моими рассуждениями? - Конечно же, профессор. - Согласны с ними? - О, безусловно... - Вот и прелестно. Итак, скоропостижное ослабление России в области экономики - а следовательно, и политики - позволило двери не закрыться до конца, и американцы не преминули этим воспользоваться. Это стало совершенно ясно в середине последнего десятилетия XX века, а именно во времена Балканской смуты. Если вы обладаете хотя бы поверхностными сведениями из области новейшей истории... Я скромно кивнул. ...то должны помнить, что одной из воевавших сторон были боснийские мусульмане - кстати, славяне по происхождению... - Конечно же, я помню, профессор... - Меня радует, что не приходится тратить время на изложение элементарных истин. Так вот, спохватившись, американцы решили вскочить на подножку уже уходившего поезда и совершенно неприкрыто выступили на защиту тамошних мусульман - ну, и их союзников, разумеется. Соверши они что-нибудь подобное на Ближнем Востоке - в Штатах поднялся бы шум; от того же, что происходило на Балканах, еврейские интересы ни в Штатах, ни в Израиле практически не страдали. Балканы оказались тем местом, где Америка могла демонстрировать свою новую политику в отношении ислама в ее чистом виде, без помех. Я решил подбросить ему косточку: - Но ведь это не было первой акцией такого рода, профессор. Война за Кувейт несколькими годами раньше... Бретонский поморщился. - Это совсем другое. Там Штаты воевали за мусульман - но и против мусульман, то была, скажем так, семейная ссора. И политический результат с точки зрения укоренения в Исламиде был - по нулям. Политика, друг мой, не теннис, где ничьих не бывает; это скорее футбол. Для России же ситуация была тоже в достаточной мере щекотливой: чтобы сохранить хоть крохи влияния на Балканах, ей приходилось, по давней традиции, выступать в защиту сербов. Так что в те годы Штаты заметно продвинулис вперед в деле влияния на Исламиду, ощутимо потеснив Россию. Согласны? - Это так очевидно... - Все становится очевидным, друг мой, если удается предварительно понять процесс и должным образом сформулировать. Но история и есть, кроме всего прочего, наука формулировок. Итак, Штаты вырвались вперед. И процесс этот мог бы оказаться необратимым, если бы не одно крайне существенное обстоятельство. Догадываетесь, что я имею в виду? - М-м... - Объясняю. В отношениях с исламом американцы могут дойти лишь до определенного предела; перейти его им не дано. Для этого они - слишком демонстративно-христианская страна, слишком христианский народ. Но мусульман там не так уж мало... - Это ничего не меняет. Страна выросла, возникла на протестантской основе. Выбейте эту подпору - и она рухнет. - Он усмехнулся. - Ну а для нас, для России - пределов нет. Как сказал еще Блок - нам внятно все! - И потому вы полагаете, профессор, что мы можем обогнать их в отношениях с Миром ислама? - Можем? Да мы уже обогнали их! - Разве? - Недоверчивый друг мой! Понимаете ли вы, при каком событии вам посчастливилось присутствовать? Вижу, что нет: вы еще не осознали... Для сравнения. Вам приходилось бывать в Штатах? - Да. Не раз... - Чудесно. Вы способны фантазировать? Меня этот разговор забавлял, но я старался никак не показать этого. - Н-ну... пожалуй, да. Конечно. - В таком случае попытайтесь представить себе, что вы присутствуете на собрании в той великой стране - на собрании по проблеме выдвижения кандидатом в президенты мусульманина. Я мысленно усмехнулся: аргумент был неплох. Вслух же сказал: - Да, должен сознаться - там подобное исключено. - Quod erat demonstrandum. А тут ведь происходит именно такое событие. И выдвигать будут не в президенты: в государи всея Руси! - Однако выдвинуть - это только самая легкая половина дела... Бретонский усмехнулся с видом подавляющего превосходства. - Уважаемый журналист! - сказал он, поблескивая глазами. - Оглянитесь вокруг, посмотрите на этих людей. Вы знаете кого-нибудь из них? Хотя бы понаслышке? Если бы я сказал "нет", профессор не поверил бы. - Конечно, - кивнул я. - Наш журнал внимательно следит за российской политикой. - Очень хорошо. В таком случае вам известно многое плохое и многое хорошее об этих политиках. Но единственное, в чем их невозможно упрекнуть, - в отсутствии прозорливости. А вот еще один аргумент: не кажется ли вам странным, что здесь отсутствуют представители той великой силы, какой является телевидение? Вы это заметили, не так ли? Существует самый простой ответ. Президент ОТК, Объединенных телекомпаний, - убежденный сторонник выборной власти в России. И ожидай он, что идея реставрации потерпит здесь убедительный провал - уверяю вас тут ступить было бы нельзя, не наткнувшись на камеру. Но их нет; следовательно, руководство ОТК уверено, что большинство участвующих партий выскажется за. А этого показывать оно никак не хочет. Я на минуту призадумался. И правда: многие из этих людей, достаточно разных, имели одну общую черту - обладали отличной политической интуицией, и если они отказывались взойти на борт какого-нибудь парохода, вы могли смело держать пари на то, что судно это не дойдет до порта назначения. Ну а когда они оказывались вдруг в одной команде, что бывало крайне редко, акции этой команды следовало закупать оптом, если даже ради этого предстояло залезть в долги. А вот то, что Бретонский сказал относительно убеждений президента ОТК, следует основательно запомнить. Телевидение нам понадобится... И я сделал в памяти соответствующую зарубку, одновременно говоря: - Вы меня совершенно убедили, профессор. И все же... Выдвинуть претендента - одно дело; но ведь вопрос будет решаться на референдуме, иными словами - голосовать будут массы. То есть нужно набрать минимум пятьдесят процентов плюс один голос. Можете ли вы с такой же уверенностью предсказать реакцию всего народа? - Я бы мог, конечно. Но гораздо более убедительно сделает это... Там, в углу, видите? Духовное лицо.. - Тот, в рясе? - Отец Николай Троицкий. Православный священник - и тем не менее принимает участие в деятельности партии, представляющей совсем иные интересы. Пикантно, не правда ли? Вот поговорите с ним. Кем является названное духовное лицо, я прекрасно знал: недаром он находился в моем списке. Но я почел своим долгом выразить сомнение: - Я бы с великим удовольствием, но... захочет ли он? - Я вас представлю ему - думаю, он не станет отказываться. У нас с ним вполне пристойные отношения. Вы, кстати, никогда не интересовались теологией? А историей Церкви? Хотя об этом поговорим как-нибудь при случае - надеюсь, что он представится... (Бретонский погладил взглядом Наталью, она подчеркнуто медленно опустила глаза, и я вдруг ощутил чуть ли не приступ ревности; пришлось прибегнуть к усилию, чтобы чувство это не вырвалось наружу.) Да, поговорите с ним. Хотя сегодня тут это вряд ли удастся. Ну что же, попробуйте договориться с ним на другой день. Будет не менее интересно. - Но может, удастся и сегодня?.. Тут я словно накаркал. Потому что не успел я закончить фразу, как в буфете начался большой скандал. Как я потом сообразил, причиной было то, что наступил час намаза и неожиданное множество присутствующих расстелили свои хумлы и принялись молиться, не обращая внимания на звонки, возвещавшие конец перерыва. Некоторые сочли это нарушением порядка и своего рода политической демонстрацией. В ответ раздались выкрики вроде "Ислам все равно победит - с государем или без него!". После чего возникла и потасовка. - Уверяю вас, - грустно произнес Бретонский, ловко увернувшись от чьего-то локтя, - продолжения не будет, сейчас объявят перерыв до утра. Специально для того, чтобы не дать мне выступить. Это Изгонов гадит. Пока мы с вами философствовали, он, даю голову на отсечение, успел уже договориться с устроителями этого сборища. А, в конце концов... - Он махнул рукой с видом полного пренебрежения. Я громко вздохнул. - Жаль, профессор... Я очень благодарен вам за беседу. Уверен, что получится прекрасный материал. Но у меня еще два вопроса. Нет-нет, совсем крохотных, вы ответите на каждый двумя словами. - Я, собственно, и не отказываюсь. - Большое спасибо. Скажите откровенно: вас радует, что вы, так сказать, утираете нос Америке? Вы не любите ее? Он склонил голову к плечу. - Откровенно говоря - нет, не люблю. - Почему же? - Она раздражает мое эстетическое чувство. Слишком много всего - кроме такта и совести. Штаты ведут себя на планете, как слон в посудной лавке. Чисто вымытый и надушенный, но все же слон, полагающий, что если от его маневров, представляющихся ему грациозными, посуда рушится и бьется вдребезги, то виновата в том сама посуда: нельзя быть такой хрупкой! А место слона не в посудной лавке, а в джунглях. А если джунглей нет? Повырубили? - Тогда в зоопарке. В цирке, наконец. - Я вас понял. Спасибо. И последнее: вам известно, когда ожидается прибытие претендента Искандера? - На этом сборище его не будет. - Я имею в виду - в Россию. Он давно в России. - Неужели? Где же именно? - Понятия не имею. Нет-нет, действительно не знаю. - Но когда он появится - станете ли вы добиваться аудиенции у него? - Лично для себя? Нет. - Почему? - Могу вам ответить - но не для печати. - Обещаю. - Вы свидетельница, - обратился он к Наташе - ваш шеф обещал. Так вот. Я не одобряю самой монархической идеи. Это раз. И не люблю мусульман - по соображениям личного порядка. Это два. - Почему же вы... - Да потому, - сказал он с досадой, - что сегодня у России нет иного выхода. Просто нет! - Но по-моему, в уставе азороссов не сказано, что претендент от нее должен исповедовать ислам. - Безусловно. Формально он, быть может, и не должен. Но кого он представляет - всем хорошо известно. И музыкант не может не исполнить то, что заказано. - Итак - аудиенции не будет? - Общая аудиенция - для всех нас, руководителей движения азороссов - будет, разумеется, дана. Но добиваться личного приема - нет, не стану. - Тысяча благодарностей, профессор. Итак - до завтра? - Иншалла, - ответил он серьезно. Мы устали и были голодны. Но все же я прежде всего решил воспользоваться телефоном: мысли об Изе не давали мне покоя. Я решился даже позвонить из автомата - конечно, предварительно подстраховав его. По специальной связи по-прежнему слышались одни лишь помехи. Набрал номер. Мне ответили: - "Реан". - Фауст. Необходимо вмешательство. Вплоть до временной изоляции. Любым способом. - Ясно. Кто? - Картотека программного съезда. - Номер? - Не знаю. Фамилия: Седов и Липсис, это один человек. Там секунду помедлили. - Принято. - Это - первое. Второе: рассмотрите вопрос о привлечении телевидения. По моей информации, президент настроен весьма отрицательно. Это проблема. Будет доложено. - "Вот так-то, Изя, - подумал я. - Если я и ошибаюсь насчет тебя, то в таком деле лучше пересолю. Не взыщи. Да и сам виноват. Я же только устраиваю тебе свидание - хотя и не совсем то, о котором ты просил..." Ибо сказано в суре "Корова", айяте сто двадцато "Господи! Сделай это страной безопасной и надели обитателей ее плодами". Но еще прежде, в айяте сто восемнадцатом, говорится: "Не объемлет завет Мой неправедных". Значит, быть посему. Глава шестая С утра и до самого последнего момента я сомневался, ехать ли мне на похороны или воздержаться. Здравый смысл был против: возле кладбища или на нем каждый человек может стать легкой добычей снайпера или подрывника, как это уже не раз бывало. В конце концов, дело было не в моей жизни, хотя и она представляла для меня определенную ценность. Я сейчас работал не на себя и даже не только на редакцию "Добрососедства", и зависело от меня в ближайшее время куда большее, чем статьи в моем журнале или даже их серия в тех изданиях, которые сулил мне Стирлинг. Поэтому рассудок категорически запрещал мне сделать хоть один шаг в направлении кладбища - чтобы не стать преждевременно одним из его постоянных обитателей. Однако нормальный человек никогда не повинуется одному лишь разуму - так же, как не действует и исключительно под влиянием эмоций, не считая разве что редких случаев. Иногда побеждает одно, иногда - другое, и тогда логике приходится сдавать позиции. Ведь не она же, в конце концов, приводит преступника на место преступления и нередко - на похороны жертвы. Я не убивал Ольгу, но беспристрастный суд наверняка признал бы меня невольным соучастником. Меня грызло чувство вины - перед Ольгой, перед Натальей, перед самим собой, наконец. Может быть, оно и тянуло меня на похороны? Но не оно одно. Я думал и о Наталье, о том, что сегодня ей будет тяжелее, чем когда-либо раньше в жизни. Насколько я мог судить по нашему кратковременному знакомству, она была одиночкой по характеру; вообще таким жить легче, чем прочим, но только не в пору душевных потрясений, когда тянет на кого-то опереться. Конечно, у нее есть друзья, и, может быть, не только те подозрительные "друзья", которые опекали Ольгу. Но именно на друзей в таких обстоятельствах рассчитывать нельзя: они слишком явственно напоминают о потере, не заживляют раны, но бередят. Нужен кто-то почти посторонний, непривычный, нужен рыцарь на час, который выслушает утрет тебе слезы и скорее всего бесследно исчезнет, так что некому будет напоминать тебе о проявленной слабости... Иными словами - ей там буду нужен я. ...Вот таким образом я играл в прятки с самим собой, в глубине души прекрасно понимая, что вовсе не желание приобщиться к рыцарскому ордену влечет меня на Востряковское кладбище и не деловые соображения, которые тоже нельзя было отмести просто так, но нечто совершенно другое: желание увидеть Наталью, побыть около нее. Не думал, что я еще подвержен таким слабостям. Но всякому свойственно переоценивать свои силы. И поэтому, строя в уме подобные логические и совершенно алогичные конструкции, я успел надлежащим образом одеться, не забыв такую важную деталь туалета, как тонкий, лег кий, но прочный бронежилет, и, убедившись, что я полном порядке, вышел, проверил машину, сел и, сделав контрольный круг по Дорогомиловской, Кутузовскому проспекту и Лукоморскому (бывшему Украинскому) бульвару, взлетел на эстакаду и, взобравшись в конце концов на третий ярус движения, магистраль СВ-ЮЗ, выжимая всего лишь сотню, уже через полчаса, покинув трассу, уходившую дальше к Солнцеву, снизился и в результате нескольких простых маневров оказался близ кладбища, куда и направлялся. Площадка перед кладбищенскими воротами была более чем наполовину заполнена машинами, среди которых попадались и престижные. Я остановился в стороне от других автомобилей, вылез, запер машину, в последний раз окинул себя взглядом при помощи левого зеркальца заднего обзора. В нем отражался мужчина в расцвете сил - без единой морщинки, с прекрасным цветом лица, свидетельствовавшим о молодости и здоровье, с густыми светлыми волосами, собранными на затылке в пышный хвост. Я был высок, широкоплеч - благодаря специальному покрою пиджака и шестисантиметровым каблукам лихих ковбойских сапожек; они причиняли немало неудобств, но я терпел. Разумеется, если как следует приглядеться, меня можно было узнать, но в оптический прицел - испытано не раз - никогда. И я буду сохранять свое инкогнито до тех пор, пока сочту необходимым. Видимо, я поторопился и приехал слишком рано: ни Натальи не было видно, и никого другого из тех, кого я предполагал тут встретить. Я отошел в сторонку, поближе к забору, закурил, что означало, что внутреннее волнение не оставило меня, как я ожидал, но, напротив, даже усилилось немного, хотя - с чего бы, если подумать? Мало ли людей приходилось мне провожать в последний путь? Славно будет, если на мои похороны соберется столько... Машины подъезжали и отъезжали, возникали и исчезали люди. Хотя день был будний, пришедших навестить могилы было немало. Весенняя грязь подсохла лишь недавно, и теперь появилась возможность привести в порядок места последнего упокоения. Я оглядывал публику, стараясь угадать, кто из них имеет отношение к проводам Ольги. Пока что не удалось с уверенностью отметить никого... Хотя нет, вот этот, только что вылезший из "субару", был мне определенно знаком. Или нет? За столько лет люди меняются... Батюшки, да это же Северин, до которого я так и не дозвонился. Бизнесмен по компьютерам. Хотелось бы узнать, чем он занимается в действительности. Я было подумал, что стоит подойти к нему, поздороваться, но тут же отверг эту мысль как совершенно негодную. С первого взгляда он меня не узнает когда я назовусь - обязательно станет интересовать причиной маскарада; но не ради же этого я так славно поработал над своей внешностью! Присмотрим лучше за ним. Останется ли он в одиночестве или к нему подойдет кто-нибудь?.. Подошел он сам. Не ко мне, разумеется, к группе из четырех человек, что стояли наискось от меня в противоположном углу площадки. Их я не знал, а увиев, принял за профсоюзников некрупного масштаба. С не знаю, почему именно за профсоюзных функционеров, а не, скажем, чиновников из Счетной палаты; бы наверное, в их лицах что-то такое. Должно быть ошибся в их оценке, раз уж Северин направился к ним: сено, как известно, к коню не ходит. Они поздоровался за руку; я следил, с кем Северин обменяется рукопожатием в первую очередь. Тот стоял ко мне спиной крупный мужчина, волосы с легкой проседью. Вскоре повернулся, и я смог взглянуть в его лицо. Ого! Очень интересно. Господин полковник Батистов. Тот самый знакомец, старый приятель, которому я звонил после того, как в меня стреляли. Fabelhaft. Вот, значит, из какого профсоюза мужички. Если они пришли проститься с Ольгой, то почему ей такой почет? Только ли в память ее покойного отца? И не есть ли это те самые "друзья", которые во всем должны были помочь и на кого она так рассчитывала? Похоже, так. Очень хорошо. Но с этими знакомыми у меня разговор будет не сейчас, а попозже. Пока же лучше всего - сохранить позицию независимого и ненавязчивого наблюдателя, пользуясь тем, что их присутствие гарантирует определенную безопасность. Правда, не мою. Однако вряд ли кто-нибудь сейчас станет покушаться на меня в их присутствии. Трудно угадать, каким был сейчас мой статус в службе, к коей принадлежал Батистов, но вряд ли я там числился в друзьях-приятелях. Да, они прибыли сюда с той же целью, что и я. Убедиться в этом стало возможно, как только перед воротами кладбища остановилась траурная машина - автобус, но не из бюро ритуальных услуг, а обычный, всего лишь приспособленный для такой цели. Вся компания вместе с Севериным медленно двинулась к автобусу. Оттуда сразу же вылезли четверо незнакомцев и следом - Наталья. Полковник Батистов и Северин взяли ее под руки; из ворот уже катили тележку-катафалк; вытянули из автобуса гроб, установили. Задние дверцы автобуса закрылись; тонированные стекла не позволяли увидеть, остался ли кто-нибудь внутри. Наталья, идя вслед за гробом, несколько раз оглянулась; кого-то искала, но мне не поверилось, что именно меня - хотя и очень хотелось этого. Да, мне это совсем не так представлялось. Полковник со своей компанией испортили всю диспозицию. Ему ведь могло прийти в голову серьезно побеседовать со мной - а здесь, вдали от шума городского, было бы очень легко пригласить меня после похорон проехаться с ними, а приглашать они умеют очень убедительно. Однако я не хотел терять возможность самому распоряжаться своим временем. Так что моя миссия утешителя сорвалась с дороги и теперь валялась где-то под откосом. Маленькая процессия уже вошла в ворота и теперь удалялась по главной аллее. Я стоял и злился на весь мир. Что же, придется уезжать. Тут мне подумалось: а почему на похоронах не присутствует Изя? Такой старый Ольгин знакомый должен бы почтить... Если его нет - значит, "Реанимация" сработала исправно и сейчас экс-каперанг находится уже совершенно в другом месте и ждет, пока не возникну я - чтобы начать с ним новый, очень душевный разговор... Однако не зря говорится: помянешь черта - ан он тут. И не кто иной, как мистер Липсис собственной персоной оказался выходящим из ворот. В трех шагах за ним - каждый со своей стороны - шли два малозаметных парня, всеми силами показывавших, что они и Липсиса не знают, да и друг друга впервые в жизни видят. Они даже смотрели каждый в свою сторону, как повздорившие супруги. Я отступил за ствол: Изя-то мог опознать меня и в новом облике. Значит, "Реан" не сработал, но Игорек, похоже, что-то почувствовал; до сих пор он передвигался по Москве без охраны, насколько я мог судить. А хотя я мог и ошибаться, просто раньше это меня не интересовало. По-прежнему как бы в упор не видя друг друга, все трое сели тем не менее в одну машину, один из ребят - за руль, и укатили. Все это было очень интересно. Они приехали и дожидались там... Не меня ли? А убедившись, что я не появился, поехали по другим делам. Хотя могло быть и совершенно иначе: Изя при ехал, чтобы проститься с покойной, - увидел процессию и сразу же уехал. А что он с охраной - так ведь и я с удовольствием ходил бы с охраной, если бы она при нынешнем моем статусе была положена. Хотя нет, вряд ли, ведь настоящие журналисты очень не любят, когда их свободу действий ограничивают даже из луч-щих побуждений. Ну что же, пора уезжать отсюда и мне. И так я тут задержался, а дела стоят... В следующее же мгновение я решил, что время вовсе не потеряно зря. Еще один человек появился неподалеку. Чужое, незнакомое лицо. Но подсознание заорало: ты его знаешь, ты его видел. И не раз, и не два, наверное. Видел! И ты этого человека опасаешься, хотя не знаешь - почему, и не знаешь - кто он. Он словно бы кого-то искал и, не найдя, пошел неторопливо от ворот налево и свернул за угол. Я смотрел ему в спину, упорно смотрел, но он не обернулся, хотя обычный человек, быть может, почувствовал бы взгляд и безотчетно забеспокоился. А этот сдержался; значит, считал, что ему оглядываться опасно? Только вдруг свернул с асфальта и пошел по узкому проходу между забором и росшими вдоль него деревьями. Если бы кто-нибудь захотел сейчас выстрелить ему в спину, это оказалось бы вовсе не столь простым делом, каким было еще за секунду до того. Я, однако, такого желания не испытывал, да и оружия у меня не было. Имелась только странная, но полная уверенность в том, что теперь на кладбище чисто, опасности нет. Но трудно было понять: потому ли, что уехал Изя с его ребятами, или же угрозу унес с собой так и не опознанный мною противник. Тут только я услышал какой-то назойливый звучок вроде цыплячьего писка и сообразил наконец, что пищал у меня в кармане тот самый индикатор, что презентовал мне вчера все тот же Липсис. Иными словами, из ворот вышел и гордо удалился не кто иной, как человек, проверявший на мне свои снайперские способности. И благополучно улизнувший при полном моем бездействии. И как это меня угораздило забыть об этой штуке? Не потому ли, что я уж слишком настроился против Изи? Раздумывая об этом, я даже не сразу понял, что ноги сами собой уже несут меня, но не к машине, что было бы самым разумным, а к кладбищенским воротам. Ноги, вероятно, повиновались инстинкту, уверявшему, что сейчас там мне бояться больше нечего. Попрощаться я опоздал; могильщики усердно работали лопатами, засыпая могилу. Наталья стояла, низко опустив голову, осторожно промокая глаза платочком. Стояла на том же месте, наверное, откуда бросала на гроб первую горсть земли. Рядом с нею находились все те же Батистов и Северин, насупленные соответственно моменту; но непохоже было, что молодая женщина собирается рыдать на груди любого из них. Я еще не решил, что же мне делать: подойти к провожавшим или исчезнуть так же скромно, как и пришел. Но тут решение пришло само собой. Возможность передвигаться по этому старому кладбищу оставалась только по аллеям и дорожкам: все остальное пространство было поделено на тесные квадратики, разграниченные чугунными оградами Пробраться между участками можно далеко не везде да и то с риском порвать одежду. Но как раз оттуда сбоку ко мне приближался человек - один их тех, что приехали на автобусе. Его агрессивные намерения были очевидны. В руках его не было оружия, но он похоже, был из тех, кто хорошо обучен действовать руками и ногами. И тогда, опережая его, я двинулся к могиле, над которой уже вырастал холмик. Три венка стояли пока еще в сторонке, прислоненные к соседней решетке. Самый большой принадлежал скорее всего "друзьям", из маленьких один был наверняка от дочери, а что третий лично от меня, я знал совершенно точно. Позаботился об этом еще вчера. Я подошел. Тот парень следовал за мной на дистанции в три шага, готовый остановить меня, едва только последует сигнал. Но пока сигнала еще не было. Все, кроме не поднимавшей глаз Натальи, смотрели на меня настороженно, однако без страха. Чтобы совершенно успокоить их, я провел пятерней по лицу, сдирая маску, подставляя весеннему воздуху все свои морщины. При этом я постарался улыбнуться как можно более миролюбиво. Странно, но никто из них не удивился моему преображению - или не показал удивления; народ был, впрочем, ко всему привычный. Я отдал общий поклон, подошел к Наталье, которая только сейчас подняла на меня глаза, взял ее руку и поцеловал. Я не хотел говорить ничего, да и не нужно было. Она сжала мои пальцы - крепко, но только на мгновение. И тут же - неожиданно, я полагаю, для всех - уткнулась лицом мне в грудь. Я провел рукой по ее волосам, едва прикасаясь к ним, и обнял за плечи. Так мы постояли несколько секунд. Все молчали, только Батистов несколько раз тяжело вздохнул. Наталья подняла голову, глаза у нее снова повлажнели. Продолжая обнимать ее за плечи, я дружелюбно улыбнулся - на этот раз персонально Батистову: - Как поживает Herr Oberst? Ему не оставалось ничего другого, как ответить в том же духе: - Привет, привет, спецкор. Хорошо, что пришел. К тебе есть вопросы. Это меня не смутило: я и так знал, что есть. И ответил: - У меня тоже. - Вот и прекрасно. Приезжай все-таки ко мне и поговорим. От предложенной чести я отказался: - Жаль, но не получится. Я ведь говорил уже. В ближайшие дни, во всяком случае - никак. Вот разве что после дня "Р"... То есть после референдума. Но тогда я ему буду на фиг не нужен. И он со мной не согласился: - Я тебя по-доброму приглашаю. Но могу иначе. - Можешь, как же, - согласился я. - Но знаешь, кому это не понравится? Очень не понравится? - А мне на... - Акимову, - закончил я. Генерал Акимов вообще был фигурой странной. Порой казалось, что он - не кто иной, как дослужившийся до больших звезд подпоручик Киже. Слухи ходили всякие. Лет двадцать назад он служил во внешней разведке. Но затем его работа приняла какой-то секретно-дипломатический характер. Он появлялся то тут, то там - преимущественно на Востоке, - когда у России возникали там свои интересы, а возникали они всегда. И было замечено, что всякий раз, когда мнение Акимова по какому-то поводу - о ситуации либо о конкретном человеке - становилось известным и им пренебрегали в России или за ее пределами, обязательно происходило нечто, в результате чего то ли ситуация круто менялась, то ли с человеком что-случалось. Чаще всего всплывали неблаговидные факты, после чего репутация рушилась раз и навсегда и человеку в пору было идти торговать сигаретами. Чьи-то сверхнадежные банковские счета в мировых финансовых крепостях оказывались вдруг арестованными. В общем, за Акимовым укрепилась слава этакого международного разоблачителя. Наверняка зна чительная часть рассказывавшегося относилась к слухам; но дыма без огня, как известно, не бывает. И поэтому когда кто-то упоминал эту фамилию, к нему всегда внимательно прислушивались. - ...Акимову, - сказал я. И Батистов задумался. Он наверняка подозревал, что я блефую. Но настаивать на своем не решился. Раздумья его продолжались ровно полминуты. - Ладно, - сказал он. - Предлагаю компромисс. Мы все сейчас едем на поминки. Будут еще кое-какие люди. У Ольги покойной - тесно, и мы сняли зальчик в центре, на Пресне, в одном из ресторанов. Присоединяйся к нам. Там и поговорим. Спокойно, без эмоций. Я перевел взгляд на Наталью. Она кивнула и даже попыталась улыбнуться: - Правда, поедем. Пожалуйста... - Согласен, - кивнул я. - Вот и хорошо. Машина, как я знаю, у тебя своя... - Ну еще бы не знать, - усмехнулся я. Кажется, он принял это за похвалу. - Так что поезжай за нами. - Идет, - сказал я. - Наташа, приглашаю в мою машину. Там удобнее, чем в автобусе. - А я, к сожалению, с вами попрощаюсь. Увы, дела... - Это были первы