пециалисты. Наташа вышла из кухни, прошла в комнату. Позвала меня. Я вошел. - Ну вот, - сказала Наташа. - Это здесь. - Что же: показывай. - Да прямо перед тобой. - Что значит - прямо передо мной? - едва ли не рассердился я. - Не вижу. Однако сразу могу тебя разочаровать: где бы в этой комнате ни заложить тайник, его обязательно найдут. И даже без особого труда. - Поспорим? - На что угодно. - Хорошо. Спорим на то, что мне будет угодно. Только не вздумай потом выкручиваться. - Ein Wort - em Mann! - заявил я, и хотя это было сказано по-немецки, она, похоже, поняла. Усмехнулась. Отошла в угол. Взобралась на стул. Подняла руку. И извлекла кассету - похоже, прямо из воздуха. - Э? - сказал я. - Проигравший платит. - Постой. Я ничего не понял. - А это и не обязательно. - Ты мухлюешь. Она была у тебя в рукаве. - Думаешь? Хорошо... Не слезая, она снова двинула рукой - и кассета исчезла. Наташа спрыгнула и подошла ко мне. - Можешь обыскать. Ну? Убедился? Постой... Куда ты... Ты нахал и грубый насильник! Ну, не сейчас же... Порвешь! Погоди, я сама... Прошло некоторое время, прежде чем мы вернулись в эту комнату и снова обратились к проблеме тайника. - Не человек, а маньяк! - заявила Наташа. Слышать это было очень приятно. Но она тут же продолжила: - Мы спорили вовсе не на это. И все права остаются за мной. - Разве я хоть словом заикнулся?.. - Попробовал бы - и в самом деле стал бы заикаться. Скажи: занятия... этим самым (она не сказала ни "занятия любовью", ни "траханьем" - предпочла неопределенно-нейтральное) стимулируют твое мышление? - Никогда не задумывался. - И ты до сих пор не понял? - Я вообще крайне тупой экземпляр. - Спасибо, что предупредил. Ты, значит, ничего не видишь. - Почему же? Вижу угол комнаты, гладкие стены... - Вот-вот. И любой увидит то же самое. - Ты хочешь сказать, что там... тайник-невидимка? - Ну, простые вещи ты еще способен сообразить. - То есть... голограмма? - В десятку. - Остроумно. - Конечно, если руками обшаривать каждый дециметр стены, то на него рано или поздно наткнешься. Но шарить там, где ничего нет, станут в последнюю очередь, верно? А для этого ищущий должен располагать временем. Его бывает достаточно у госбезопасности; но тайник заложен не от нее, а от налетчиков. Они же, как правило, спешат. - Все верно. Положи мои кассеты туда же и побежим. Хотя - постой... А что у тебя там еще? - Да ничего особенного. Есть одна книжечка. - Она вынула и показала мне брошюрку. - Возьми - может быть, прочитаешь на досуге... - Тоже дедовская? - Нет. Липсис оставил маме - сказал, что любопытно... Я машинально сунул книжку в карман. - Бежим. Мы и так уже опаздываем. - На богослужение? - не удержалась она. - Сложный вопрос, - сказал я серьезно, Богу мы служим или кому-то другому. Это мы потом узнаем. До Николы на сене добрались без происшествий. Храм был маленький, давних времен, но капитально отремонтированный и совсем недавно покрашенный. Уютная церквушка, какими в свое время славился город "сорока сороков", и хотелось думать, что и Господь в ней не такой, как где-нибудь в кафедральном соборе, величественный и строгий, а - добрый, провинциальный этакий, всепрощающий, похожий на сельского батюшку на склоне лет. Прежде чем войти за церковную ограду, я перекрестился по-православному. Вообще-то я никогда крещен ни в православие, ни в католичество, ни в лютеранство не был, но положил себе за правило в храме любой конфессии соблюдать необходимые религиозные обряды. Наташа посмотрела на меня не без удивления, но ничего не сказала. Небольшая, отдельно стоящая пристройка с крестом на куполе, как мне показалось, и есть байтистерий. Я не ошибся. Отец Николай ожидал нас там. Ничего в облике иерея вроде бы не изменилось после того, как мы расстались у входа в театр - и тем не менее выглядел он тут совершенно по-другому: значительнее и, так сказать, органичнее, и наперсный крест его здесь воспринимался уже не как принадлежность униформы, но воистину как великий символ. - Прошу пожаловать, - широким жестом, особенно выразительным благодаря плавному взлету широкого рукава, пригласил нас отец Николай. Здесь стояла большая купель, еще одна маленькая, в коей крестят младенцев, стол, несколько стульев. Тут казалось как-то уютнее, чем в общем храме. Отец Николай пригласил сесть и сам уселся, привычным движением справившись со своим долгополым одеянием. - Итак, чем могу служить? - Прежде всего разрешите представиться... - Мне вас представили заочно, - отклонил он мое предложение. - Профессор Бретонский объяснил мне, кто вы и с какой нуждой. Я готов ответить поелику это будет в моих малых возможностях. Спрашивайте. (Пожалуй, для сохранения стилистического единства ему следовало бы сказать: "Вопрошайте".) - Благодарю вас. Моих читателей будет наверняка интересовать прежде всего вот что: вы, православный священник, иерей... Он чуть заметно качнул головой. - Протоиерей, - поправил он меня. - Если вам нужна точность - митрофорный протоиерей. - На его губах промелькнула улыбка. - Это высший чин, которого может достигнуть духовное лицо, не принявшее монашеских обетов. - Спасибо за разъяснение, - кивнул я. - Итак, вы, будучи православным митрофорным протоиереем, настоятелем этого храма... Я не ошибся? - Ни в коем случае. Дело обстоит именно так. Правда, был я отстранен от служения - но лишь на краткий срок. - И, разумеется, человеком глубоко верующим... Он только кивнул. - ...принимаете весьма активное участие в деятельности политической партии, ставящей своей целью избрание на российский престол человека, который, не являясь, конечно, врагом православия, тем не менее никак не может быть назван его горячим сторонником. Мало того: который пользуется очень сильной поддержкой людей, исповедующих ислам. Конечно, нельзя смешивать политику с религией - но в чем причина того, что ваши религиозные убеждения оказываются в таком противоречии с убеждениями политическими? Протоиерей помолчал секувду-другую, словно желая убедиться, что я закончил свой вопрос. И ответил: - Причина - в моей вере в Бога. Мысленно я зааплодировал: ответ был хорош хотя бы своей непредсказуемостью. Обычно, беседуя с политиками, ответы их знаешь заранее. - Не могли бы вы объяснить несколько подробнее?.. - С охотой. Христианство, иудаизм, ислам - все это формы поклонения единому Богу. Одному и тому же. Потому что если признать, что мы поклоняемся своему Богу Христу, а мусульмане - своему Аллаху, являющемуся другим, мы впали бы в грех язычества, то есть признания многобожия. Но человек истинно верующий никак не может быть язычником, политеистом. Бог - один, разъединяют же нас форма религиозной организации, обрядовая сторона и ряд богословских проблем. Однако теологические проблемы - это проблемы людей, а никак не Господа: у него нет проблем. Вот вам еще одно сравнение. Существуют страны с правосторонним дорожным движением и другие - с левосторонним. Соответственно руль в автомобиле расположен у первых - слева, у вторых - справа. Разница существенная, и никак нельзя, оказавшись в левосторонней стране, продолжать ездить по ее дорогам по правосторонним правилам: катастрофа неизбежна. Однако же наши водители далеки от мысли считать, что только их автомобили являются истинными, а, допустим, английские, австралийские или японские машины - ложны. Что же касается, скажем, того города, в который вы намерены попасть, и дороги, по которой движетесь, - то к городу этому могут вести с одной стороны дороги правосторонние, с другой - левосторонние. Но город достижим и для тех, и для других. Теперь предположим, что в какой-то стране по некоторым причинам - ну, скажем, туда навезли так много автомобилей с противоположным расположением руля, что уже нельзя не принимать их во внимание, - в этой стране возникает необходимость пользоваться обеими формами движения. Это возможно? Да, но только при одном условии: необходимо параллельное существование двух дорожных систем, которые нигде не будут соединяться или пересекаться - что при наличии туннелей и эстакад вовсе не так трудно. У него широкие рукава, подумал я, и в рукавах этих, похоже, упрятано великое множество доходчивых сравнений. Надо думать, он произносит интересные проповеди своим прихожанам. - Так вот, - продолжал тем временем отец Николай. - Вам, конечно, ясно, как называется тот город, куда мы все стремимся, и кто в нем правит. Теперь, чтобы закончить эту притчу, предположим, что я живу в доме, рядом с которым проложили левостороннюю дорогу. До сих пор я, как и все, ездил на машине для правостороннего движения, но сейчас левосторонняя дорога пролегла между моим домом и той старой дорогой. У меня все та же машина с рулем слева; но ко мне приходят и предлагают машину для новой дороги - новую, совершенную и на крайне льготных условиях. Меня даже не уговаривают отдать старую, наоборот - обещают расширить гараж, чтобы в нем умещались обе. Разве, если я соглашусь на эти условия, я как-то нарушу интересы города, которому нужно только одно: чтобы я в конце концов туда доехал? Разумеется, убежденные сторонники правосторонней езды станут утверждать - и некоторое время многие даже будут им верить, - что вторая дорожная сеть на самом деле ведет вовсе не к тому городу, в котором царит Добро, но к другому, где обитает Зло. Почему им поверят на время? Потому что описания города в путеводителях одной дорожной компания и другой не вполне совпадают. Однако они и не могут совпадать в деталях, потому что дороги впадают в город с разных сторон, а ни один город не выглядит со всех сторон одинаково. Но добравшись до центра города, люди убедятся, что центр для всех один. Вот как я могy это представить. - Вы мастер метафоры, - не удержался я от похвалы. - Однако дело происходит не в воображаемой стране, но в России, в которой и пристрастия, и антипатии всегда стремятся к крайним значениям. Православная Россия... Я удивился: мое возражение он встретил не с улыбкой, но скорее с гримасой, которая могла бы сойти за улыбку. - Православная Россия... - повторил он с расстановкой. - А вы уверены в точности такой формулировки? - Принято думать так. - Мало ли как принято думать. Да, собственно, так не думают; так считают. А если думать... - Он помолчал. - Ладно, скажу, рискуя впасть в ересь, не богословскую, но политическую: Россия как была тысячу с лишним лет назад языческой, так ею и осталась. Христианство, по сути, не вошло в кровь, не стало основой мышления. Даже основой веры не стало. Разве что на словах - но ведь от слова, как известно, не станется... Религия органичная, растворенная в крови, всегда идет от мироощущения человека - идет от человека к организации, то есть - снизу вверх. Как христианство в Риме. Из катакомб - во храмы. А не из храмов в землянки. Потому христианство так органично в Италии: итальянцы, наследники Древнего Рима, они его выстрадали. В катакомбах. Кровью на аренах. В России же все вводилось сверху, приказным порядком: и христианство, и - позже - его реформа, и еще позже - коммунизм. Конечно, у России были шансы стать подлинно христианской страной, и она стала бы ею, если бы не Никонианская реформа. Все, искренне верившее, ушло в раскол - и погибло, как Аввакум, человек уровня апостола Павла. А церковь превратилась в государственную институцию - и так утратила всякую возможность стать народной. Вспомните: реформа на Западе - протестантство - тоже ведь шло снизу вверх, от внутренней потребности. А у нас и реформа - от властей. И с коммунизмом повторилось то же самое - не говоря уже о том, что он нередко взывал к самым темным сторонам природы человеческой... Да, безусловно - сохранились форма, и храмы, и купола, обрядность... И организация... Но ведь сие - не вера, а лишь изображение ее. А в Бога надо верить, а не изображать веру. Нет, господин журналист, вы серьезно подумайте перед тем, как утверждать, что Россия - страна христианская. Если начальство приходит в храм и обедню отстаивает со свечкой в руках - это еще никак не факт веры, это факт политики. Но политика - стихия изменчивая, и нельзя на ее фундаменте строить вечное здание! Священник умолк; он смотрел на меня серьезно и печально, и я подумал, что говорил он совершенно искренне. - Ну а ислам? Он кивнул. - Логичный вопрос. Ислам... Прежде всего он - религия снизу. - Но разве он во многих местах не насаждался мечом? - Да, наверное... не без того. Однако в этом, пожалуй, только буддизм нельзя упрекнуть - да и то не уверен. Но сейчас не это важно. Во-первых, ислам интернационален. Порой приходится слышать, что русские его не могут усвоить. Факты свидетельствуют об ином. Если бы вы интересовались историей... - Я интересуюсь. - В таком случае вы, возможно, помните, что еще в последние десятилетия минувшего века, когда России приходилось скрещивать оружие с исламскими народами - и за пределами страны, и внутри ее - некоторое число наших воинов, попав в плен, стали исповедовать ислам. Одни из них потом вернулись домой, другие отказались, не желая порвать с исламской средой, с которой сроднились. Но и многие из тех, кто возвратился в свои дома, не изменили своей новой религии. А между тем были они русскими. Вообще не бывает веры, принципиально чуждой для какого угодно народа, как нет народа, не способного усвоить какое угодно вероучение. Далее: ислам синтетичен. Он объединяет всех: и ветхозаветных, и новозаветных, и иудаистских святых. Изложение его основ не столь зашифровано и намного доступнее пониманию рядового верующего, чем, скажем. Священное Писание. Это важно. Что еще? Вы и сами наверняка заметили, что ислам динамичен. Потому ли, что он моложе? Вряд ли только по этой причине. Он энергичен. И главное - силен верой. Они - мусульмане - верят, понимаете? А это мне представляется самым главным. Для них Бог не деталь жизненной декорации, но - основа основ. А народ, чтобы совершать великие дела, должен верить, иного выхода нет, это - непременное условие, хотя, быть может, и не достаточное. - И вы полагаете, он может восторжествовать в России? - Не знаю; речь ведь не о торжестве в политическом смысле этого слова. Но, во всяком случае, русский мусульманин - такое словосочетание вовсе не кажется мне противоестественным. Хотя бы потому, что славянские прецеденты существуют давно: хотя бы боснийские мусульмане, к примеру. О наших отечественных я уже упоминал только что. - Ну, чтобы уцелеть, и не на то пойдешь... - вставил я. - У ислама в России вполне возможно будущее, поскольку он несет с собой очень немалые инвестиции и кредиты... - Уже принес и еще принесет гораздо больше. А ведь не сегодня сказано, что Париж стоит мессы. Сейчас для России главное - устоять. А сколько будет ради этого построено мечетей - вопрос не первостепенный. - А народ не восстанет? - Если поверит своему государю - не восстанет. - Я вам очень благодарен, отец Николай. Еще два маленьких вопроса, с вашего позволения. Первый: вот эта ваша позиция не может отразиться на вашей судьбе? - Пока не отразилась. Хотя я ее не скрываю. - Как вы думаете - почему? Он улыбнулся. - Видимо, есть какие-то причины. Но думать о себе мне сейчас просто некогда. Мне не хотелось довольствоваться столь неопределенным ответом. И я решил проявить настойчивость. - Скажите, не может ли ваша уверенность в себе быть следствием того, что укоренение ислама в России, сколь бы парадоксально это ни звучало, пошло бы на пользу православной церкви? Он прикинулся удивленным, но не старался сделать это очень уж искусно. - Каким же это образом? - Ну, тут достаточно простое умозаключение. Православное духовенство, так сказать, растренировалось из-за отсутствия серьезной конкуренции. Власти уже много лет смотрят на вас весьма благосклонно, охотно демонстрируют свою приверженность православию. Правда, время от времени ваши иерархи обращаются с настоятельными просьбами ограничить деятельность в России иных конфессий. Ну, это естественно, было бы странно им этого не делать. Однако по-настоящему ведь секты вам не противники - и вы можете жить с ленцой, ограничиваясь соблюдением необходимой формы. А вот если в местах, которые вы привыкли считать исконно своими, начнет всерьез укореняться такая мощная и динамичная религия, как ислам - тут вам, хочешь не хочешь, придется бороться всерьез. А поскольку применение оружия вряд ли будет возможно, то придется мобилизовать все иные силы - духовные, организационные, все прочие. Придется омолаживаться. Это будет словно подсадка молодой железы в дряхлеющий организм. И как раз поэтому ваше участие в происходящем процессе может рассматриваться как дело благое. Как знать, может быть, у вас есть и благословение Его Святейшества? Отец Николай слегка улыбнулся: - Это ваши предположения, не мои. - Вы их опровергаете? - Будем считать, что я их не слышал, что ваш монолог остался мысленным. Я понял, что большего он не скажет. Но как говорится, sapientii satis. Ну что же - еще один вопрос... - Отец Николай, собираетесь ли вы изложить все эти ваши соображения претенденту при личной встрече? - Не думал об этом. Он все это, я уверен, знает лучше меня. - Но вы будете просить аудиенции? Или хотя бы участвовать во встрече? - Если Богу будет угодно. Но вряд ли моя скромная персона вызовет у государя - или будущего государя - интерес. Я ведь политик всего лишь постольку поскольку. - Сердечно благодарю вас. И приношу извинения за то, что отнял у вас столько времени. - Мое время принадлежит людям. Но не думаю, чтобы мы провели его совсем уж бесполезно. А сейчас, увы, меня ожидают другие дела. Я провожу вас до выхода. - Не затрудняйтесь, спасибо. - Просто во избежание осложнений. Я вспомнил предупреждение, сделанное им еще на совещании: храм, принадлежащая ему территория, на первый взгляд казавшиеся пустыми, на самом деле охранялись. Интересно было бы узнать, кому принадлежала охрана. - В таком случае мы готовы, - сказал я. - Куда теперь? - спросила Наташа, когда мы сели в машину. - А куда бы ты хотела? - Куда-нибудь, где можно купить что-нибудь вкусненькое. - Хорошо. И надо, пока есть время, послушать - что старик наговорил на последнюю кассету. - Это можно будет сделать вечером. Я покачал головой: - Не исключено, что вечер мы проведем совсем в другом месте. Я ожидал вопросов, но их не последовало. Наташа, видимо, успешно осваивалась со спецификой журналистской деятельности такого рода. Неплохого работника я нанял. Немножко ее подучить, и... Я ударил по тормозам. И вовремя. Отреагируй я на долю секунды медленнее - и тупорылый "КамАЗ" нокаутировал бы наш легонький седанчик крюком в правый бок, отшвырнув на глухой бетонный забор, тянувшийся справа. - Ого! - только и пробормотала Наташа. - Не слабо. - Ты не заметила, откуда он вынырнул? - По-моему, из того вон проезда - впереди, справа. Станешь догонять? - Нет смысла. Он уже далеко. - Жаль, я не заметил номер. - Я заметила. - Ты что же - не испугалась совсем? - Еще как! Внутри все трясется. - Ты молодец, - сказал я и поцеловал ее. - Этим лучше заниматься в домашней обстановке, - заметила Наташа. - Тонкое замечание. Ну что же - поехали. - Думаю, сейчас они больше не станут рисковать. - Интересно, кто это "они"? - Если бы я знал... Я и в самом деле не знал. Но кое-какие новые подозрения начали уже складываться. Ведь обещано в суре "Совет", айяте сорок четвертом: "Ты увидишь, как их приведут туда поникшими от унижения, они будут смотреть, прикрывая взор". Знать бы только - куда? Глава седьмая Как я и предполагал, больше нас в пути не тревожили, хотя наверняка мы не избежали наблюдения. Да я и не старался скрыться, сейчас в этом не было бы никакого смысла. По этой же причине я оставил машину рядом с Натальиным подъездом, втеревшись в узенькое пространство между пожилым "мерседесом" и серебристым "ЗИЛ-Эмиром", на котором, казалось, и лак еще не успел просохнуть. Я испытывал ощущение, что кто-то всерьез вознамерился помешать мне в работе и сейчас никак не мог помешать моим оппонентам добиваться того, что они поставили своей целью. Я мог только уйти в глухую защиту, которая прикрывала бы теперь уже не только меня одного, но и Наташу, безо всякой вины виноватую. Если бы я мог представить себе, как будет поворачиваться дело, то, конечно же, не стал бы втягивать ее в эту игру. Все мы умны ретроспективно, да что толку. Во всяком случае, сейчас следовало каждый следующий шаг делать с наибольшей осторожностью. Я окончательно убедился в этом, когда, попросив Наташу держаться за моей спиной, знакомился с состоянием двери и ее страховки, прежде чем вложить ключ в замок и повернуть. Оказалось, что предосторожность не была излишней: тем, кто упорно стремился посетить Наташино жилье в наше отсутствие, почти совсем уже удалось справиться с подстраховкой; не хватило самой малости, чтобы отключить ее. Значит, в следующий раз это окажется им по силам. Похоже на то, что в обозримом будущем квартирка эта не сможет играть роль убежища, так что нужно найти другую крышу для нас обоих и другое местечко, где можно будет сохранить материалы - уже полученные, и те, которые возникнут в дальнейшем. Дела... Впрочем, журналистика никогда не была делом безопасным, и всякий, у кого может возникнуть неразумное намерение посвятить себя этому ремеслу, должен прежде всего затвердить эту истину. Плавно, на волосок перемещая ползунки настройки на карманном пульте, я привел страховку в порядок и только после этого отпер дверь. Внутри следов пребывания непрошеных гостей, похоже, не было. Ну а на самом деле? Наивно думать, что в помещение можно проникнуть только через дверь, выходящую на лестничную клетку; на что же тогда балкон, окна, вентиляция? Пришлось потратить время на осмотр того и другого. Воистину, чем только не приходится заниматься репортеру в свободное время! Заключение было пока утешительным: этим путем никто еще не воспользовался. Но это не значило, что не воспользуются в ближайшее время. Превратить квартиру в крепость невозможно. Ну что же, значит, несколько часов оставалось еще в нашем распоряжении - но из этих часов нельзя было более терять впустую ни одной минуты. Прежде всего я привел в рабочее состояние свою аппаратуру и набрал короткий номер. Мне ответили почти сразу: - "Реан". - Доктор Фауст. - Передаю информацию. - Пишем. - Я передал спрессованную в кратковременный пакет запись разговора с протоиереем отцом Николаем. - Принято. - Что для меня? - Пишите. Большой текст. - Готов. Информацию для меня передали точно так же - на высокой скорости. Потом еще придется ее расшифровывать. - Принял. Благодарю. Вопрос у меня. Как прошла изоляция? Там помешкали - самую малость. - Объект не возникал. - Уверены? - на всякий случай переспросил я, новость оказалась неожиданной. - Полностью. Ах ты, Седов-Липсис! Неужели учуял? Не прийти на такое заманчивое свидание! Нехорошо... Но ничего не поделаешь - будем искать. - Конец связи. - Конец. Так. Одно дело сделано, хорошо ли, плохо ли. - Наташ! Она ответила не сразу; была на кухне и наверняка что-то уже грызла. Наконец откликнулась: - Ты что не идешь есть? Объявил голодовку? Такого намерения у меня не было. - А что дают? - Бутерброды с паштетом. Соленая рыбка. Чай или кофе - на выбор. Хлеб черный. - Кофе. Принято единогласно. - А уже нолито. Стынет. - Если нолито - бегу. А потом давай послушаем твою кассету - пока есть еще возможность. Если там будет интересный рассказ... Наташа вздохнула: - Все-таки ужасные мы люди. - Почему? - Человека убили... А мы как ни в чем не бывало... - Нет, Наташа. Мы сейчас просто стараемся не пополнить число убитых. И это - самое лучшее и самое целесообразное. - Не знаю... Да ты идешь или нет, в конце концов?.. Расшифровка переданного мне "Реаном" и медленное, вдумчивое прочтение текста заняли чуть ли не полдня. Это было не очень развернутое описание жизненного пути претендента на престол Александра Александровича Романова и его прямых предков и вытекающее из этого неоспоримое право Александра на российский трон. Повествование было интересным и смахивало на приключенческий роман. Впрочем, жизнь зачастую закручивает сюжеты похлеще самого изощренного автора. Не очень мешал, а потом и вовсе перестал тревожить восприятие стиль изложения, местами сильно смахивавший на казенный доклад. Если верить составителю и автору или авторам этого текста, Александр Александрович, великий князь, являлся прямым и законным потомком по мужской линии последнего правившего государя из дома Романовых - Николая Александровича. Приведенные материалы свидетельствовали о том, что единственный сын Николая Второго цесаревич Алексей Николаевич не погиб во время екатеринбургской расправы с царской семьей. Он, как и одна из царевен, был спасен, почему их останки и не были обнаружены во время розысков и идентификации в конце прошлого века. Оказывается, спасители с престолонаследником и его сестрой под охраной отряда казаков Уральского войска были выведены из рокового дома буквально за пару часов до начала расправы. Цесаревич чувствовал себя плохо, и его пришлось вынести на руках. Предполагалось вывести и вообще всю царскую семью, но по ряду причин их могли забирать лишь по два человека, и очередность была установлена волею самого государя. Естественно, что престолонаследник был назван первым, а кому быть первой из дочерей, определила Александра Феодоровна. По этому плану августейшая чета выходила последней. Первую пару успели спасти; для остальных, увы, не хватило времени, и они пали жертвами политической дикости, вовсе не удивительной для всех мало-мальски знающих российскую историю. Вся Россия и в те дни, и в последующие годы представляла собою кипящий котел, наполненный отнюдь не водой, но смесью самых крепких кислот с кровью; в ней оставаться было очень опасно. Среди людей, спасших цесаревича и царевну, - не было сколько-нибудь крупных деятелей, которые обладали бы международными, да и внутрироссийскими связями на достаточно высоком уровне. Они в своих действиях повиновались скорее инстинкту, чем какому-то политическому или иному расчету. Вот почему они почли за благо прежде всего поелику возможно обезопасить жизнь спасенных от новых угроз. Было ясно также, что цесаревич, не обладавший, увы, крепким здоровьем, должен быть обеспечен медицинским надзором и помощью, но прежде всего - спокойными и более или менее достойными условиями жизни. Спасители (имена их, замечалось в докладе, известны и сохраняются в архиве претендента, но будут оглашены лишь в случае его воцарения) не только не рискнули двигаться в сторону, где разгорались антибольшевистские восстания под монархическими лозунгами, то есть в Сибирь и на Кубань, они даже не смогли никого оповестить о совершенном ими подвиге. Отряд, увозивший мальчика и девушку, состоял в ровном из казаков, но включал в себя и несколько матросов из Гвардейского экипажа и возглавлялся лейтенантом Российского императорского флота. Пробиться в Европу им было практически невозможно, да и лейтенант флота (пока его настоящее имя не обнародовано, условно назовем его Измайловым; он принадлежал к небогатой дворянской семье, имевшей в числе предков и людей азиатского происхождения) не доверял Европе с тех пор, как Британская империя отказалась предоставить убежище государю всея Руси. Измайлов принял решение: спуститься на юг. В ходе недолгого обсуждения с казаками, сперва ратовавшими за переход в направлении казахских земель, чтобы потом оттуда уйти в Китай, лейтенант смог все же настоять на своем. Китай ему казался слишком далеким и чужим. Персия - вот куда надумал он пробраться. План Измайлова предусматривал добраться до Каспийского побережья - а там идти в Персию морем. Правда, добраться до Гурьева оказалось совсем не так легко, как думалось вначале. Много раз августейшим детям и их спутникам угрожала опасность. Хорошо, что за небольшую мзду им помогали башкиры. Несколько башкирских всадников даже присоединились к отряду. За время этого путешествия цесаревич дважды чувствовал себя очень плохо, однако оба раза выздоравливал. Похоже, что участие в таком походе даже потом пошло престолонаследнику на пользу. Строго говоря, тогда уже не наследником он был, а государем, только официально не коронованным. Но путешественники еще не верили, что с царем могли поступить столь жестоко, и надеялись, что отец, матушка и сестры цесаревича все еще живы. Алексей Николаевич однажды даже высказал сомнения - стоило ли искать спасение вне России; однако лейтенанту удалось убедить его - внушить, что, в конце концов, не столько даже о персоне цесаревича шла речь, но о сохранении самой монархической идеи и законной династии. В Гурьеве, ветреном и грязном, они задержались на несколько суток - столько времени потребовалось лейтенанту флота, чтобы найти способ перебраться через Каспий. Главные затруднения были с оплатой проезда. Быть может, раскрой офицер подлинные имена своих подопечных, нашлись бы охотники перевезти их и задаром, почли бы даже за честь; однако лейтенант флота не хотел рисковать ничем, в том числе и той малой долей семейных драгоценностей, что императрица успела передать лейтенанту для нужд детей. Измайлов намеревался сохранить их как можно дольше и использовать лишь в крайнем случае, если ими можно будет откупиться от гибели. Цесаревич понял уже, что на Измайлова можно положиться во всем. Ему оставалось только глядеть по сторонам широко раскрытыми глазами, знакомясь со страной, которой ему согласно божественному праву предстояло (как все они еще надеялись) править. Впечатления подростка были совершенно неожиданными и нимало не похожими на те, что имелись. Прежде все фрагменты реальной действительности проходили сквозь фильтры барона Фредерикса и других царедворцев. Раньше наследнику казалось, что народ - это очень много Распутиных, что все простолюдины обязательно должны походить на этого мужика, которого цесаревич не любил и в глубине души побаивался - сердце сжималось каждый раз, когда они оказывались вблизи друг от друга. В этом мужике чувствовалась странная злая сила, а в народе - насколько престолонаследник успел с ним познакомиться - прежде всего бросалось в глаза дурное воспитание, однако какой-либо злой силы не ощущалось. Итак, с деньгами в отряде было плохо и подрядить сколько-нибудь надежную посудину, не трогая бриллиантов, не представлялось возможным: цены ломили несусветные. В конце концов Измайлов был уже готов захватить силой если не пароход, то хотя бы более или менее пристойный рыбацкий дубок. Некоторые из его моряков были обучены ходить и под парусами, так что шансы на успех, пусть и не особенно большие, все же были. И когда он совсем уже принял было решение, ему неожиданно повезло. В этот же день в Гурьев пришел пароход - доброфлотский пятисоттонник "Астраханец", капитаном которого оказался вышедший в отставку балтийский кавторанг, участник несчастливого Цусимского сражения. Тогда он служил третьим штурманом на "Сисое Великом" в звании лейтенанта. Измайлов познакомился с ним в шестнадцатом в Кронштадте. Встреча сослуживцев - а тут, на Каспии, любой балтиец был сослуживцем, - никак не могла пройти всухую. Капитан "Астраханца" пригласил лейтенанта на судно. Измайлов согласился с тем, что опекаемые им молодые люди будут сопровождать его. Капитан не стал возражать, и цесаревич с царевной, а также матросы-балтийцы взошли на борт. Стол был накрыт по тем временам обильно. Капитан заблаговременно настроился на крупный прием, поскольку он должен был простоять в порту еще самое малое двое суток - раньше груза не обещали. Порядок в России уже, по словам того же капитана, дал крен на сорок пять градусов, и с минуты на минуту грозил оверкиль. Капитан, как и очень многие, еще не понял, что оверкиль уже произошел. За столом находились и офицеры "Астраханца". Сейчас уже невозможно установить, кто из них первым опознал цесаревича. О судьбе государя и его семьи здесь были уже наслышаны, и то, что цесаревич и одна из царевен выжили и находились теперь на борту, вызвало подлинный взрыв патриотического энтузиазма. Лейтенант Измайлов рассказал о своих затруднениях, но ему даже не дали договорить. К счастью, экипаж парохода не был еще распропагандирован большевиками, на него можно было положиться. Не долго думая капитан предложил немедленно отвалить и взять курс на порт Энзели, где доверить дальнейшую жизнь Алексея оккупировавшим Персию англичанам. Измайлов, однако, воспротивился и объяснил - почему. Но потом согласился при условии, что в Персии цесаревичу будет необходимо также хранить инкогнито. Порт Энзели был капитану парохода (имя этого достойного офицера, к сожалению, утрачено, хотя теперь, может быть, начнутся поиски его в архивах) хорошо знаком и, неодобрительно высказавшись, правда, относительно погоды, он согласился, пренебрегая неприятностями, какие могли у него возникнуть впоследствии по причине несанкционированного выхода в море - в том случае, разумеется, если он решит возвращаться в Россию. За два дня были сделаны необходимый мелкий ремонт и покраска, заполнены бункера. Хотя команду несколько и удивило то, что идти через море предстояло в балласте. Порядка в порту в те дни не было уже никакого, так что пароход беспрепятственно снялся с якоря - он стоял на рейде - и ушел в ночь. Когда на траверзе был Дербент, сорвался шторм. Цесаревич достойно перенес качку; похоже, морской воздух и ощущение свободы от большевистской угрозы стали для мальчика благотворными. Шли со средней скоростью одиннадцать узлов и на исходе пятых суток оказались в видимости Энзели. В порт вошли и бросили якорь без осложнений, несколько удивив, правда, таможенников зияющей пустотой трюмов. Офицеры парохода, сложившись, снабдили лейтенанта небольшой суммой денег из собственных заначек в звонкой монете, чтобы снять сколько-нибудь приличный номер в гостинице для августейших детей. Остальные разместились на постоялом дворе. Портовые власти до выяснения обстоятельств подвергли пароход секвестру. Дальнейшая судьба и судна, и экипажа до некоторой степени выяснится впоследствии. После несколько затянувшегося объяснения с местными властями и хорошей взятки, на которую ушло кое-что из драгоценностей, лейтенант Измайлов со своими спутниками получили разрешение двигаться в Тегеран. Измайлову даже удалось переодеть всех в восточные одежды и нанять переводчика, дабы избежать постороннего любопытства. Особенно со стороны англичан. На арендованных лошадях отряду удалось без особых происшествий добраться сперва до Решта, потом - в четыре перехода - до Кереджа, откуда столица была уже едва ли не видна простым глазом. И наконец беглецы растворились, как бы канули в неизвестность в обширном, многолюдном, многошумном и пыльном Тегеране, городе царя царей, шахиншаха, оплота ислама - как, во всяком случае, принято считать в шиитской его ветви. Никому из сильных мира сего не было известно о судьбе царевича Алексея. Большевикам же удалось скрыть, что не все члены императорской семьи убиты. И никому не могло прийти в голову искать его в Тегеране, где можно было затеряться так легко... - Наташа! Ты чем занята? Она подошла. - Чем занята? Продолжаю бояться... - Сядь... И в самом деле: я зачитался, а она продолжала переживать. Надо было чем-то отвлечь ее. - Слушай, а ведь я до сих пор не спросил тебя: а как ты сама относишься к исламским порядкам? Она, похоже, не ожидала такого вопроса и на секунду-другую задумалась. - Знаешь, мне, наверное, все равно. Странно? - Но ведь ислам достаточно суров с женщинами. Шариат... Она оказалась вовсе не малограмотной в таких вопросах. Это было приятно. - В России, - сказала она, - никогда не будет исламского фундаментализма, как мне кажется. А кроме того... женщины уже были в руководстве, даже во главе исламских стран: Пакистан, Турция... - Значит, наденешь чадру? - К чему? Ее ведь только в Иране носят... - Ну что же, - сказал я, - ты права. А что из этого следует? - Что? - Что нам придется совершить кражу со взломом. - Она снова не удивилась. - У Хилебина? - Я кивнул. - К сожалению, - сказала она, - этого я просго не умею. - Увы, я тоже, - соврал я. - Но придется рискнуть. И снова вернулся к тексту. Итак, некоронованный император в изгнании добрался наконец до Тегерана. Сперва маленький отряд остановился на каком-то занюханном постоялом дворе, где новоприбывшие вроде бы никого не интересовали и потому чувствовали себя в относительной безопасности. Жить пришлось скудно. Вскоре казаки и башкиры заговорили о возвращении: на родине шла большая война, и им казалось неприемлемым отираться здесь, когда там на колеблющихся весах лежала судьба России. В конце концов, там и семьи их оставались, и дома. В ту пору многим еще казалось, что все может закончиться хорошо. Подъесаул Горбач откровенно переговорил об этом с лейтенантом флота, воинство стало готовиться к возвращению. Окончательное решение было принято, когда до них добрался посланец капитана "Астраханца", чтобы сообщить, что после долгих переговоров судно освобождено и собирается в обратный рейс. Так что если кто-то желает возвратиться домой, может воспользоваться этим удобным случаем. Капитан обещал перевезти людей бесплатно. Итак, почитая свой долг выполненным, они решили возвратиться. Измайлов всю последнюю ночь не смыкая глаз раздумывал об этом. Под утро он пришел к выводу, что иначе не получится. Приказать им остаться? Однако ни по какому уставу лейтенант Российского флота не был для них начальником - даже для казаков, башкиры же вообще не принадлежали к армии. Участвовали в спасении цесаревича они по своей доброй воле, и вот сейчас эта же воля звала их назад. Такой силы, чтобы удержать их, у Измайлова не было: моряки находились туг в меньшинстве. Но даже если бы ему удалось каким-то способом склонить их к невозвращению - к чему бы это привело? Группа вооруженных молодых людей, не знающих ни языка, ни местных обычаев, не могла не обратить на себя внимания сперва ближайших соседей, а потом и властей. А это было не в интересах престолонаследника. Англичан и в Тегеране было не так уж мало - а в них лейтенант разуверился навсегда. Они могли, по его твердому убеждению, если того потребуют какие-то сиюминутные интересы Британской империи, выдать наследника большевикам - если те, разумеется, утвердятся у власти. Кроме того, все это воинство надо было бы как-то содержать. А денег - кот наплакал. Заработать на жизнь своим трудом в Тегеране казаки и башкиры не могли. Измайлова и так уже беспокоило все более пристальное внимание, какое его воины начали оказывать персиянкам; здесь это могло привести к страшн