твует ли связь между человеком на вокзале и тем, кто стрелял в меня после посольского приема? Возможно, это один и тот же человек. Но вполне допустимо и противоположное - совсем другая служба. Ведь устранить меня можно было и прямо на вокзале или, скажем, прилепить пластик к такси в последний миг, когда и шофер, и я уже сидели в машине. Видимо, это все-таки разные силы. Очевидно что покушение в Неопалимовском было организовано плохо, поспешно, и это указывало на то, что идея покушения возникла спонтанно, там же на приеме. Официант? Очень похоже. Что я делал на приеме? Только разговаривал. С персом, с шейхом и с американцем. Один из этих разговоров и был поставлен мне в вину. Какой именно? Это - "игрек"? Хотя нет - пожалуй, уже "зет". "Игреком" же следует обозначить носильщика, купившего для меня газеты, одна из которых оказалась с сюрпризом; а может быть, и не носильщик, а киоскер, видевший, для кого предназначены газеты. "Нет, - подумал я, перебивая сам свои мысли. - Таким путем я ни до чего не доберусь. Нужна другая система. Сперва обозначим всех, кто в моей работе как-то заинтересован - и в том, чтобы я ее делал, и, наоборот, в том, чтобы не смог выполнить. И уже с таких позиций начнем тянуть ниточки к действующим лицам. Итак, кому я полезен? Первое: претенденту Искандеру. Второе: следовательно, и всей его команде, в которую я вхожу - правда, не совсем на общих основаниях. Третье: всему исламскому миру. Четвертое: моим друзьям. Их немного, тем не менее они есть. И, наконец, пятое: всей России. Хотя она в таки случаях, как правило, далеко не сразу понимает, что ей полезно и что - вредно. Нередко же так и не понимает до самого конца. Вот пятеро, которые за меня - потому что я за них. И как сказано в суре "Женщины", айяте сто четвертом: "И не слабейте в поисках этих людей". Это, так сказать, дебет. А что с кредитом? Против меня: Претендент Алексей. Его команда. Православная церковь в целом. Весь Запад с Америкой во главе. Курды и палестинцы. Хотя они и мусульмане, но пройдет еще много времени, прежде чем удастся как-то сочетать их интересы с интересами всех остальных. Я уважаю тех и других; однако объективно - вынужден работать против их интересов. И надо полагать, мои личные враги, которых не может не быть, потому что они имеются у каждого. Персонально же - тот, кому поручено выбить из игры Искандера. Он знает, что я за ним охочусь, и, естественно, сам вынужден охотиться за мной. Недаром написано в суре "Йунус", айяте двадцать четвертом: "Вот, - они злочинствуют на земле без права". Логично как будто бы. Но особой ясности все равно не получается. То есть что самовоспламеняющуюся газету мне продали не из добрых побуждений - совершенно ясно. Однако - кто? Это мог быть любой из моих противников. Впрочем - не любой. Не мог, например, охотник за Искандером. До самого отъезда из Германии я и не знал, что мне придется заниматься его охраной. Потому что те, кому я известен в моей подлинной сущности, отлично понимают, что вообще-то это не моя специальность. И если бы не крайняя острота ситуации... Нет, охотник - не мог. Еще и потому, что он вряд ли стал бы меня вначале запугивать. А вспыхнувшая газета предназначалась скорее всего для этого. Та-ак. Возможно, газету подсунул кто-то из своих в качестве предупреждения: мол, держи ухо востро, ты приехал не на курорт. Точнее, не из своих, но какой-то доброжелатель. Потому что своим предупреждать меня нужды не было. Они-то знали, что я настроен на серьезную игру. Неизвестный доброжелатель. Как в старом романе. Но вот стреляли-то явно не с целью предупредить. Мои разговоры не понравились - кому? Одно из двух. Если с персом, да еще не по-русски - то это могло вызывать негативную реакцию работающих на Запад. Зато если кто-то неверно воспринял мой контакт с янки, то это скорее был некто с Востока. Который решил, что я тут же, не отходя от кассы, продаюсь Штатам. Подумал, что я переметнулся. Видимо, наши с американцем старания не быть услышанными навели кого-то на такие вот соображения. Взыграло ретивое - и он схватился за пушку. Ну и плюс еще аудиенция у кувейтского шейха. Явно в пику противникам Искандера. Ладно, до этого ребята докопаются. Что было, то прошло, а что прошло - по известному речению будет мило. Даже пуля - потому именно, что она прошла мимо. Тут серьезно другое: после неудавшейся попытки, если дело серьезно, заинтересованные люди стараются довести дело до конца. Убийство Ольги, видимо, все же было вторым неудачным покушением на меня. Когда ждать следующей попытки? Очевидно, завтра. Позже это окажется просто бессмысленно. Естественно - до покушения на Искандера, чтобы я не мог помешать. Если охотник на Искандера полагает, что я его уже вычислил, он должен обезвредить меня еще до того, как мы встретимся с ним лицом к лицу. Моя репутация ему, надо думать, известна. Как же моему противнику это сделать? Использовать снайпера? Вряд ли. Я достаточно долго ходил в открытую по Москве, выманивая снайперов на себя. Хотя все равно - береженого Бог бережет. Следовательно, моя задача - не высовываться. Ускользнуть утром отсюда так, чтобы даже свои увидели меня только в зале. А до этого времени безвылазно сидеть тут, в номере. Тут меня страхуют. Здешний официант наверняка не единственный наш человек. Да мне ничего и не нужно, все есть - и выпить, и закусить, и даже снотворные таблетки, которых я, впрочем, на этот раз принимать не собираюсь. С утра голова должна быть совершенно ясной. Следовательно, пора баиньки. В доказательство этого я сладко зевнул. Встал. Потянулся. И конечно, именно в этот миг телефон опять заголосил. Только теперь я сообразил, как ждал этого звонка. Как надеялся, что он будет. Я сорвал трубку. Заставил себя произнести спокойно: - Да? - Это я, - сказала Наташа. - Куда ты девалась? Черт знает что! Где ты? - Виталий, мне плохо. - Что с тобой? - Пожалуйста... приезжай, забери меня отсюда. - Тебя увезли силой? - Нет... Это потом, все объясню потом. Приезжай, я хочу отсюда уехать. "Наверное, придется стрелять", - как-то механически подумал я. - Ты где? - За городом. В Нахабине... Туда надо ехать... - Знаю, как. Адрес? Она назвала. - Выйдешь на улицу? Она словно посомневалась секунду, потом сказала: - Скорее всего да. Если нет - войдешь сам. Это просто. - Их там много? Мне послышалось - она усмехнулась. Почудилось, наверное. - Один. - Уверена? - Вполне. - Выезжаю. - Только будь осторожен. - Да уж, с тобою только и делать, что остерегаться!... И я швырнул трубку, не особенно заботясь, чтобы она легла как следует. Я успел уже пролететь всю Тверскую, ни о чем не думая, следя только за огнями и знаками, когда за Европейским вокзалом меня вдруг что-то вроде бы толкнуло под ребра - недоумение. До сей поры я считал, что ему положено возникать где-то в голове, но на этот раз получилось именно так. Недоумение совершенно ясно сформулировало вопрос, недвусмысленный, как красный огонь светофора: что же это ты, слабоумный, делаешь и зачем? Ты спокойно или почти спокойно сидел у себя в номере, где пришел к единственно верному выводу: до самого утра - никуда не показываться. И после того как здравый смысл одержал над всем остальным полную и безоговорочную, казалось, победу - по одному звонку, по одной просьбе женщины, о которой ты, если разобраться, ни черта не знаешь, срываешься с места, прыгаешь в машину и катишь неизвестно куда. Ты сейчас уязвим, как беззащитная мошка. Тебя могут таранить, смять в лепешку на трассе, могут расстрелять, когда будешь подъезжать к указанному дому, могут поймать в ловушку и с большим пристрастием допросить - а что касается желающих, то их я успел перечислить раньше. Ты ставишь под угрозу не только себя - ну и черт бы с тобой, - но ты еще своими руками проваливаешь великое дело. За меньшие грехи виноватых в свое время сажали на кол - и тебя стоило бы. Просто непонятно, как это до этого мгновения с тобой еще ничего не произошло. Так что тормози, выкручивай руль, даже не дожидаясь разрешенного разворота, - и назад, в город, в отель, в номер, где тебя охраняют, где должны охранять!.. Нога непроизвольно дернулась, стремясь всей подошвой встать на педаль тормоза, чтобы следовать разумному совету. Но, видимо, решимости на это оказалось еще слишком мало и все, на что нога оказалась способной, - это самую малость уменьшить газ. Сие, однако, вовсе не означало, что сомнения, возникавшие где-то в печени, притихли; напротив - зажужжали еще громче: Ну подумай трезво: откуда взялась эта женщина, кто подставил ее тебе? Да, разумеется, ты думал о ней как о дочери, но сразу же после того, как понял, что это не так, - почему не повернулся и не ушел? Почему вообще не мог выяснить все по телефону? Ты не знаешь, не задумывался даже над тем - на кого она может работать, какая перед ней поставлена задача? Может быть, сейчас вот эта самая: вытащить тебя среди ночи, загнать в такое место, где окажешься один против всех, и как бы ни везло тебе - быстро проиграешь, потому что это не фильм, где герой обязательно должен одержать победу; это жизнь, где героя чаще уносят, чем он уходит своими ногами... И снова нога дрогнула; но в следующий миг монолог превратился в обмен мнениями. Второй голос возник где-то в области сердца. Голова по-прежнему оставалась лишь местом для дискуссии. Послушай, ты, трусливый ливер! - молвил второй голос, весьма пренебрежительно обращаясь к моей печенке. - Хватит тебе трястись за себя! Что касается судеб России, то не ты главный в сегодняшней игре с ними, ты только один из команды, всего лишь один. И даже если ты в этот же миг исчезнешь - оставшиеся поднатужатся и доведут партию до конца. Это не теннис и не шахматы, это игра командная. Но даже быть на сто процентов обманутым, проведенным за нос, околпаченным и так далее - куда менее позорно, чем не прийти на помощь, о которой просит женщина - женщина, с которой у тебя уже возникло нечто такое, на что ты более и не мог рассчитывать. Если она обманывает, хитрит, работает на твоих противников и в результате ты проиграешь - это ее потом замучает совесть, не тебя, потому что и она все то, что успела сделать, делала не по одной только обязанности, это совершенно очевидно. И ты для нее не ровное место. Быть настоящим мужчиной - значит быть способным вот так мчаться очертя голову на помощь. Не сказано ли в суре "Совет", айяте тридцать девятом: "А те, которых постигнет обида, - они ищут помощи". Так что вперед - и только вперед, остальное будет видно на месте. Машина на удивление летела словно новенькая; движение было неплотным, обгонять приходилось в основном дальнобойные трейлеры, порою целые их караваны, но серьезных помех не возникало. Лишь однажды встречный едва не ослепил меня, но привычка помогла справиться. Так что пока шла внутренняя полемика, я достаточно быстро приближался к месту, которого хотел и должен был достигнуть. И все же, снова возражал первый голос, как ты объяснишь то, что с самого начала знакомства ты не принял совершенно никаких мер предосторожности, даже самых обычных. Не попросил, например, "Реан" заодно с прочими разобраться и в этой женщине. Они в два счета представили бы тебе полное досье. И сейчас не возникло бы никаких проблем... Не знаю, что ответил бы второй голос, но тут вмешался третий. И то был наконец голос с верхнего этажа - голос рассудка, профессионального разума. Постойте-ка оба, проговорил он весьма спокойно. Что-то вы на полном газу проскакиваете мимо интересных дорожных знаков вот на этой самой дискуссионной трассе. Ты, ливер, стремишься назад, в номер, под защиту. Но скажи, сделай милость - что это была за защита, которая позволила тебе спокойно выйти, сесть в машину и умчаться в ночь? За тобой ведь никто не поехал, теперь это уже ясно. Где же охрана? А если она по каким-то причинам исчезла из гостиницы - то не значит ли это, что в номере сейчас еще более опасно, чем здесь? Это другой разговор, возразил нижний голос. С охраной вообще странности. Тебе был обещан надежный телохранитель. Когда в игре возник официант, ты автоматически решил, что это он и есть, - и успокоился. Но, может быть, это был просто курьер, а телохранителя так и не прислали? Или посылали, да он не дошел? Что бы это могло значить? Ну, что могло... ответил голос сверху. Конечно, тут много неясностей. Можно предположить, что тебя хочет устранить кто-то из вашей же команды - вероятно, потому, что ты значишь в ней больше, чем он. Или - не менее вероятно - по той причине, что он, находясь в одной с тобой команде, фактически играет против Искандера. Но и этот вариант наводит на мысль: здесь сейчас безопаснее, чем там. А вообще-то начатое дело надо доводить до конца; вот и сейчас тоже. Не знаю, до чего бы они там еще договорились. Но пора было уже сворачивать с магистрали. Я уменьшил скорость, чтобы плавно повернуть направо. По улице, скверно освещенной, тянувшейся меж двумя рядами приземистых домиков, я ехал, погасив огни, каждым квадратным сантиметром своей латаной шкуры ощущая, как мне казалось, чей-то пристальный недоброжелательный взгляд, и даже чудилось рубиновое пятнышко лазерного прицела. Нервы играли, словно по ним прошлись скверно смазанным длиннейшим смычком. Я был на пределе и знал, что каждая минута и каждая секунда времени, которым предстояло еще истечь до конца игры, будут оставлять на мне все более глубокий и болезненный след. Наташа появилась совершенно неожиданно. Я чуть было не сбил ее и лишь в последнюю долю секунды среагировал и вывернул руль, одновременно тормозя. Машину занесло; Наташа метнулась в противоположную сторону и потому уцелела. Я выскочил, схватил ее за плечи и почувствовал, как она медленно оседает. Встряхнул. - Ты в уме? Выскакивать на самую середину... Она только мотнула головой. Я ощутил запах. - Ты что - пьяна? Она пробормотала: - Есть немного. Погоди... Я испугалась... Я почувствовал, что зверею. - И, напившись, не придумала ничего лучшего, чем... Но она, похоже, уже приходила в себя. Утвердилась на ногах. Вцепилась в мой рукав. Потянула. - Пойдем... - Куда еще? Лезь в машину. Поехали. - Нет. Зайдем. Мне показалось, что это не хмельной каприз. - Ладно. Пригнувшись, подхватил с сиденья "узи". Вытащил ключи, захлопнул дверцу. Она предостерегла: - Тсс... Дверь домика оказалась открытой. В тесных сенях было темно. Наташа отворила дверь в комнату. Там горела лампочка, подобие ночника, плотные гардины были задернуты. На столе стояла бутылка, вторая, пустая, попалась мне под ногу и откатилась в сторону. Две большие рюмки, остатки закуски. Было накурено; пахло не только табаком, но и еще чем-то знакомым. - Травкой балуешься? - Не я,- покачала головой Наташа. Это было сказано каким-то чужим, посторонним голосом. И только тут я углядел в темном углу диван и на нем - человека, похоже, спящего без задних ног. Я повернулся к Наталье. И сейчас только разглядел, что она была в одном лишь едва запахнутом халатике, а под ним - голое тело, которое я уже знал, как мне казалось, достаточно хорошо. Халатик был ей великоват. Очевидно, нашла в этой халупе. Какую-то секунду я пребывал в растерянности, хотя руки не забыли сразу же направить оружие на лежавшего. Потом медленно опустились. С той стороны, похоже, мне ничто не угрожало. Я снова перевел взгляд на нее. - Надеюсь, тут не витает здоровый дух коллективизма? - Больше никого. - Прекрасно. И зачем же я тут понадобился? Подержать свечку? Наталья задрала подбородок: - В таком тоне я с тобой разговаривать не стану. Ах, скажите пожалуйста! - В таком случае зачем же ты меня вызвала? Чтобы, не откладывая, заявить, что между нами все кончено? Могла бы и повременить до утра. - Об этом поговорим потом, - сказала Наталья как-то устало. - Сперва подойди к нему, вглядись внимательно. Она включила верхний свет, неожиданно яркий, я повиновался. - Ты никогда не встречался с ним? Я насупился, пытаясь вспомнить. - Н-нет... По-моему, нет. Хотя - постой... Что-то забрезжило в памяти. Отдельные черты... Да, он кого-то, пожалуй, напоминал. Сходящиеся к переносице брови. Нос с аристократической горбинкой. Высокие, чуть выдающиеся скулы. Жаль, что у него закрыты глаза. Я покосился на Наталью: - Но ты хоть, надеюсь, знаешь, кто это? Мне показалось, что она как бы сжалась, стала поменьше. - Я думала, что... да. Но потом сообразила... - Там? - перебил я, великолепным обличающим жестом прострев руку к дивану. - Да... Поняла: очень похож - внешне; но это не он. - Будь добра, побольше ясности. Не - кто? Она глубоко вздохнула, как бы запасаясь воздухом. - Мы с ним... то есть не с ним - с тем, за кого его приняла - были... ну, в смысле, жили некоторое время вместе. Всерьез. И, думали, надолго. Потом я отчего-то... Ну, взыграло, бывает... словом, разругалась с ним. На что-то обиделась, наверно... - Про психологию, может быть, в другой раз? - Потерпи, - на сей раз это было сказано уверенным, не допускающим возражений тоном. - Иначе ничего не поймешь. - Да надо ли объяснять, по каким таким мотивам ты с ним переспала? Право же, не время и не место. - К мотивам сейчас подойду. После этого я переживала. И он тоже... В этот миг лежавший пошевелился. Я напрягся. Наталья успокоила: - Не бойся, он усыплен глубоко. - Обожаю наркоманов. Хотя в наше время кто не употребляет? Разве что старики вроде меня. Мне почудилось движение с ее стороны, прерванное в самом начале: хотела прикоснуться, что ли, но вовремя остановилась. - Он не наркоман. Это я его... - Травкой? Ненадежно. - Нет. Травкой я только усугубила... немного. А ему теперь сутки спать. Пожалуйста, больше не перебивай. На чем я?.. Да. И он тоже переживал. Наверное, мы быстро восстановили бы с ним... во всяком случае, я ему пообещала. Но случилась беда - он попал в катастрофу, долго пробыл в больнице. Был в тяжелом состоянии, к нему даже не пускали. И вот совсем недавно, перед твоим... возникновением, он позвонил. И говорил, что заново родился на свет, что не может вновь найти себя и что только я, близость со мной может ему помочь. Он ведь потерял в катастрофе всех - только отец выжил. Его отец сразу после клиники уехал куда-то на юг - долечиваться, а Павел не захотел, я ему была нужнее - так он говорил... - Павел - это вот этот? - Да... Паша Долинский. То есть я думала, что это он... Ну, я ведь уже сказала. И я ему пообещала, дала слово, что все будет, как раньше, даже лучше. А потом появился ты. Дальше - сам знаешь. Его для меня как бы не стало... - Он тебе звонил в последние дни? - Да. Я избегала его... Потому что у меня появился ты... Думала, он поймет, объясняла ему, что жизнь повернулась иначе. И он правда на пару дней умолк. А вот сегодня... появился неожиданно. Там, на выставке. Просил хотя бы поговорить - мол, вопрос жизни для него. Я же обещала, как только окажемся вместе - все вернется. А ты - это так, случайность, забуду тебя быстро... Ну, что все вы в таких случаях говорите, когда неймется. - И ты, значит... Она кивнула, не отводя глаз: - Но я ведь обещала - пусть и раньше. И потом - на какие-то секунды поверила, что это ддя него действительно - жизнь или смерть. Ради жизни другого можно ведь на многое пойти. Он и с собой собирался покончить, и говорил, что меня убьет... Поверила. А потом... - Потом - сам вижу, - сказал я невесело, но такой горячей обиды, что была несколько минут назад, более не ощутил. - Еще не видишь. И сама я увидела до конца только здесь, на этом диване... - Что же ты увидела до конца только здесь? - Но я ведь уже сказала тебе в самом начале: это не он. Не Павел. Хорошая копия, да и только. Там, когда встретились, и потом, пока ехали, разговаривали, мне уже мерещилось - что-то не так. Но, сам понимаешь, после такой беды, после больницы, где его, как говорится, из кусочков собирали, и его, и отца его... - Стой. Кирилл Максимович Долинский? - Ну конечно же. То есть... Погоди. В катастрофу попал Долинский-старший. А тот, с кем ты разговаривал на выставке... Я уже не уверена, что это был настоящий Долинский. - Ты раньше с Кириллом Максимовичем часто встречалась? - Ну, видала, конечно... Он вообще-то был нелюдимым. Даже до катастрофы... Помню, как он однажды говорил, что никогда и ни к кому не собирается идти в советники, говорил, что для этого надо обладать двумя "X": хитростью и холуйством, а у него таких талантов нет... - Именно так и говорил? - Да. - Так-так. Постой-постой. А твоя покойная мама его знала? - Когда-то с ним работала. Но вот после больницы он наотрез отказался принять ее даже на пять минут, хотя повод был серьезным. После этого наши друзья запретили ей... - Постой-постой. Значит, допустим, отца и сына подменили. А сын, значит, грозился тебя убить. А меня? - Тебя? - переспросила Наташа как-то растерянно. - Нет, не помню... - Но обо мне он знает? В смысле - кто я, откуда, чем занимаюсь, как выгляжу? - Д-да. Знает. - Ты ему меня показала? - Нет. Он сам тебя увидел. - Значит, знал. Еще один вопрос - и уезжаем. Почему ты мне позвонила? Если ты его усыпила - могла ведь спокойно одеться, выйти, сесть в его машину. Водить ты умеешь... Этого я, правда, не знал, но сказал весьма утвердительным тоном. И не ошибся. Она лишь кивнула: - Умею. А позвонила по той причине, по которой и его усыпила, когда... когда уверилась, что это не настоящий. Сперва хотела просто разобраться - а может, мне все это просто мерещится, и его усыпила, только чтобы не мешал... А потом поняла, что тебе тоже будет интересно взглянуть на него. - В самом деле? - Да. Вот, посмотри, что я у него нашла. Из кармана халатика, в который она куталась, теперь уже, наверное, озябнув, Наташа достала узкую синюю пластиковую карточку, на которой вроде бы ничего не было, ни надписей, ни изображений. Такие карточки были мне знакомы. Оставалось только присвистнуть, что я и сделал мысленно. - Ты знаешь, что это такое? - спросил я Наталью. Она пожала плечами: - Догадываюсь. - Хорошо, - сказал я. - В свете, как говорится, вновь открывшихся данных признаю, что позвонила ты мне правильно. Что же, будем разбираться. Я сейчас позвоню, а ты пока одевайся. Когда приедут нащи люди, мы отправимся по домам. - Вит... Я покачал головой. - Ни о чем сейчас, Наташа, не будем. Потом... Она, однако, уже по тону наверняка почувствовала: ничего не произойдет, никуда я от нее не денусь. Да я и сам так думал. - Одевайся, - повторил я. - Где тут телефон? - В той комнате. Я пошел к телефону не сразу. Обыскал одежду спящего. Ничего интересного не нашел, кроме маленькой, плотно закрытой коробочки, содержавшей, как оказалось, две ампулы без маркировки. Мне приходилось встречаться с такими. Коробочку я сунул себе в карман. В соседней комнате в шкафу - никаких неожиданностей. Когда я вернулся, Наталья оказалась еще не одетой, только собирала свои раскиданные по углам шмотки. - Освежусь, - объявила вдруг она. - Тут есть ванная. Воду можно согреть электрическим бойлером. - Только побыстрее. Постой, а это что там стоит? Я заметил этот предмет, стоявший в темном углу, только сейчас. Футляр характерных очертаний. - Это? Его скрипка, - сказала она. - Он ведь скрипач - разве я не сказала? То есть Павел Долинский... Этот, исполнявший его роль, говорил, что переживает оттого, что руки после аварии какие-то не те, и много времени пройдет... - Она на секунду запнулась. - Если честно, я из-за пальцев начала сомневаться... У Павла были пальцы скрипача - представляешь, что такое. А у этого - слесаря. - Да нет, - сказал я. - Вряд ли он слесарь. Но с металлом работает, это уж точно. - Я подошел к спящему, взял за пальцы, перевернул кисть ладоно вверх. - Похоже, руки тоже для тонкой работы. A инструмент? Я поднял футляр. Скрипка была увесистой. Раскрыл. Инструмент находился в полуразобранном состоянии. Но специалист соберет такой за несколько секунд. Вместе с лазерным прицелом. Он лежал тут же рядом. Все - без номеров, без фабричных клейм. Штучная работа, стоящая немалых денег. Закрыв футляр, я позвонил в "Реан". Сказал, что если есть неподалеку человек, пусть подошлют принять спавшего клиента тепленьким. Мне ответили, что человек по соседству есть и сейчас его пришлют. Минут через десять. - Обожду, - сказал я. - Пишите адрес. Установите, кстати, кто владелец этой хибары. И пусть потом здесь сразу же осмотрят по всей форме. Я передам одну штуку на анализ. О результатах доложите. Я буду в номере. Мне ответили: - Противопоказано. Там... небольшой беспорядок. - Яснее? - Был визит к вам. - Жертвы? - Есть. Охранявший вас нейтрализован иголочкой с ядом. Из пневматики. Все профессионально. - Понял. А что с игрой? - Пока все тихо. - Значит, надо ждать утром. - Ждем. Как вас информировать? Куда вы сейчас? Я назвал Наташин адрес и телефон. И сказал Наташе, вошедшей в комнату: - Значит, так: едем к тебе. Она кивнула, словно ничего другого и не ожидала. - Сейчас сюда приедет один человек, и тронемся. Кстати, а чем ты его усыпила? - Обычное снотворное. Хорошо действует с алкоголем и растворяется в вине, - сказала она спокойно. - Всегда ношу с собой. Ему просто увеличила дозу. - Ага, все ясно, - сказал я, подошел к дивану и повнимательнее вгляделся в лицо спящего. И мозаика в памяти стала постепенно складываться в ясную картинку. Незнакомец на Европейском вокзале, назвавший меня Саладином Акбаровичем. Там, правда, была еще бородка - аккуратная такая бородка, обрамлявшая круглое лицо. Но эта растительность - дело, так сказать, исправимое. А вот на посольском приеме, когда он же разносил дринки, бороды не было. Изменилась и прическа: волосы другого цвета, прилизанные, покрытые лаком - все как полагается. Он, очевидно, и стрелял в меня в переулке. Одинокий солист со скрипкой, снабженной глушителем. Но не только там встречались мне эти черты лица. Я нагнулся, повернул его голову, вглядываясь. Да, совершенно очевидно - на этом лже-Павле была специальная тонкая маска. ...Послышался звук снаружи: подъехали. Через минуту постучались в дверь. Я на всякий случай взял автомат и пригласил войти. Пароль, отзыв - все в порядке, это был человек из "Реана". Я приказал прибывшему дожидаться группы, передал найденную в кармане у неизвестного коробочку с ампулами и сказал Наташе: - Ну, поехали? Она кивнула. Уже в машине я, не удержавшись, спросил: - Жалеешь, что оказался не тот? Она ответила не сразу: - Нет. Но тут же добавила: - Пока - не жалею. Иначе... Что "иначе", так и осталось при ней. Впрочем, не зря сказано в суре семьдесят четвертой: "И мы погрязали с погрязавшими". Так что ни кого не станем винить. Право это - не у нас. До жилья Наташи, ставшего для меня уже достаточно привычным, мы добрались не без препятствий; хотя то были, если можно так сказать, препятствия приятного свойства, ни ей, ни мне никакими бедами не грозившие. Скорее напротив. Я намеревался свернуть с МКАД на Ярославку, но меня остановили. Эта дорога была закрыта, надо было съезжать на параллельную. Ничего не оставалось, только подчиниться. Жизнь в Германии научила меня уважительно относиться к полиции. Запрет относился, естественно, ко всем машинам. Я все-таки вышел поинтересоваться, в чем дело, и тут только разглядел колонны военной техники. Что это значит? Военный переворот? Но этого не может быть! И тут ко мне подошел офицер из оцепления, чтобы поторопить с отъездом. Мне пришлось предъявить документ - не журналистскую карточку, - и это очень хорошо подействовало. Офицер отдал честь и объяснил, что это войска двигаются на специальный подмосковный тренировочный плац для репетиции парада в честь столетия Победы. Столь ранняя подготовка объяснялась тем, что парад предстоял грандиозный, этого требовала столь круглая дата. И не исключено, что она совпадет с не менее важным, чем победа 100 лет назад, событием в истории России. Я кивнул ему, заглушил мотор, попросил полусонную Наташу обождать немного и прошел за оцепление. Увидеть перед собой и, может быть, даже потрогать руками боевую мощь моей родины - для меня именно сейчас было чем-то очень близким к счастью. Я всегда любил не только Военно-Морской Флот, которому отдал столько лет, но и армию. И последние двадцать с лишним лет видел ее разве что по TV. Но ящик не передает тепла и запаха разогретых боевых машин, солдатских комбинезонов и сигарет, кожи и смазки; микрофоны не улавливают того, что говорится не на публику, а между собою; объективы камер не заглядывают солдатам в глаза. Именно всего этого мне не хватало, и сейчас я спешил утолить свой голод по этой информации, хотя никакого оперативного значения для меня она и не имела. Я неторопливо шел вдоль колонны техники. Шел и думал о том, как ухитрилась армия выжить в тяжелейшие для нее (и для других тоже) девяностые и последующие годы - полураздетая, полуголодная, недовооруженная, разучившаяся побеждать, недоумевающая относительно своего будущего, запутавшаяся в реформах, до конца не понятных даже их авторам, потерявшая уважение в мире и - что куда важнее и горше - в собственном народе. Что удержало ее от полного разложения? Боевая слава предков и воинская честь? Разумеется; но одной чести, одной страстной любви, одних талантов недостало бы. Нужны были деньги; и когда они со временем появились, золотые семена упали на добрую почву. И пошли в рост... Вот они, российские войска наконец, совсем рядом. Колонна остановилась. Здесь были тяжелые машины, крейсеры полей, - огромные, но удивительно маневренные ракетные установки, оснащенные новейшими компьютерами, восхитительно-страшные даже в неподвижном безмолвии. Дальше можно было заметить боевые машины пехоты. Не исключено, что те модели, которые я недавно видел далеко за пределами России, или уже что-нибудь поновее. Возле них солдаты разминали ноги, тлели редкие сигареты. На меня никто из офицеров не обращал внимания - доверяли своему оцеплению. Тут движение колонны возобновилось. Она шла мимо меня упруго и напористо, и я остановился. Мне было приятно думать о празднике, к которому готовились войска. Но чтобы он начался и завершился так, как нужно было для России, мне надо было еще поработать... Я повернул назад и возвратился к машине. Офицер из оцепления снова отдал мне честь, я кивнул в ответ. Машина стояла на месте, Наталья спала, пристроившись боком на сиденье. Хрюкнул стартер. Мне пришло в голову, что стоило бы заехать в отель, посмотреть - что же там произошло, а главное - забрать мои записи и все прочее, что было мне дорого; но жаль было женщину, и я направился прямо к уже ставшему немного родным и мне жилью. У себя дома она быстро уснула - наверное, нервная перегрузка сказалась. Такие дозы были не по ней, их даже лошадиными не назовешь - дозы для динозавров. Даже для меня было многовато. Однако у меня нет такого убежища от стресса, как сон, возникает, наоборот, бессонница. Конечно, от нее есть прекрасное лекарство - грамм сто или двести, в зависимости от привычки. Но сейчас я не мог позволить себе ничего подобного: до утра оставалось немного, и надо было сохранять форму. Потом, когда все завершится, может быть, и отведу душу. Оставался один способ: расслабиться и думать о чем-то постороннем, интересном, увлекательном. Я поискал - и не нашел ничего более приемлемого, чем попытка окинуть единым взглядом всю ситуацию, в которой мы оказались перед решающим днем. Вообще самым удивительным сегодня представлялось то, что недруги России, хорошо понимая смысл и значение происходящего и никак не желая такого развития событий, все же позволили нам сделать то, что мы сделали и собирались теперь завершить. Потому что ведь могли и не позволить. Соединенные Штаты оставались Соединенными Штатами, Тихоокеанский блок вовсе не терял силу, но продолжал набирать ее, бывшие наши вассалы, внешние и внутренние, как всегда, желали России всего самого худшего, что только можно было представить, и еще немножко сверх того. А Европу (я уже привычно не включал Россию в это понятие), все еще больную изнурительной демократией, которая не компенсировалась патриотизмом высокого давления, как это было в Америке, Европу уже привычно трясло от страха, ей мерещилось новое нашествие - на сей раз не со свастикой и не с серпом и молотом, но с полумесяцем на знаменах. То есть превращение России во всесторонне сильную, интенсивно богатеющую, возглавляющую в политическом и военном отношении весь исламский мир державу, саму все более прорастающую исламом, должно было, казалось, заставить весь прочий мир вступить в коалицию, как сто с небольшим лет назад - против Гитлера. И ведь для того, чтобы помешать, вовсе не пришлось бы начинать третью мировую войну. Придушить развитие можно было и в самом начале, если взять за точку отсчета "Банное совещание" или то заседание высших военачальников, которое описал Филин-старший. Наверняка эти разговоры и последовавшие за ними действия по созданию нынешнего порядка вещей не остались неизвестными для иностранных разведок. Можно было затеять одну, две, три локальных войны, внешних или гражданских, поднять хотя бы курдов, столкнуть турок с греками на Кипре, разжечь конфликт в неисчерпаемо темпераментной Африке, наконец, снова стравить Иран с Ираком, а Сирию - с Израилем, чтобы загрузить Исламиду проблемами и лишить ее времени и спокойствия - для развития русско-исламского взаимопритяжения. Тогда - в двадцатые и даже в первой половине тридцатых годов - все это было не только реальным, но и осуществимым без особого труда. То есть была цель и имелись средства для ее достижения; отчего же?.. Прежде всего по той причине, что в этот период - может быть, просто по стечению обстоятельств, а может быть, и не просто - и в Америке, и в особенности в Европе постоянно возникали собственные внутренние конфликты. В Северной Ирландии время от времени возобновлялась борьба за независимость, на Балканах - за справедливый передел границ, в Италии в очередной раз - за отделение Севера от Юга, в Бельгии - фламандско-валлонские трения, в Германии и Франции - шумные и небескровные схватки с множившимися потомками иммигрантов, в Испании - с басками за независимую Басконию, здесь же и украинско-польская война, серия балтийских инцидентов по разграничению шельфа - вот лишь беглый перечень европейских дел. Быстрая исламизация Юга в самих Штатах, постоянные конфликты в межлатиноамериканских отношениях, экономические проблемы в американо-дальневосточном противостоянии позволили Штатам подготовить лишь минимум операций по смене декораций в государствах Ближнего Востока - но ни одна не завершилась удачей, а потом стало и вовсе не до них. В свою очередь, и Тихоокеанский блок тогда был занят собственными проблемами, борьбой за лидерство, на которое претендовали не только Токио и Пекин, но и Сеул, и Сингапур. У Китая временами сильно обострялись отношения с Индией, а когда они налаживались - возникали неприятности у Индии с ее западным соседом, и Китаю в качестве ядерной державы и члена Совета Безопасности приходилось тогда выступать уже в роли гаранта неприкосновенности Индии. Ну и так далее. Похоже, что с давних пор только Австралия и Новая Зеландия на всей планете оставались бастионами спокойствия. И та, и другая в этой игре как бы сказали "пас" и бросили карты на стол рубашкой вверх. Вот такие были совпадения - или не совсем совпадения. Во всяком случае, секретные службы многих стран с начала тридцатых работали особенно интенсивно. В Исламиде дела тоже были далеки от полного мира и единомыслия. И если бы исход варианта "И" зависел только от них, то неизвестно еще, чем бы все это кончилось. Но тут главным действующим лицом была Россия. А ей, при всех недостатках, всегда было присуще умение ухватиться за одну проблему и тащить до победного конца, не обращая внимания на всякие сопутствующие неприятности. История приучила и к постоянным неприятностям, и к не менее постоянным великим замыслам. А в этом деле самым трудным было, как всегда - стронуть телегу с места и раскрутить - "Эй, ухнем!" - а дальше и вправду сама пойдет. И пошло. С начала сороковых годов в России наблюдается бурный рост экономики по всем позициям - от строительства жилья до роста числа военных кораблей, от роста доходов на душу населения до увеличения золотого запаса страны. И все эти замечательные показатели объяснялись хорошими субсидиями, инвестициями, одним словом, деньгами. В противовес концу прошлого и началу нашего века, когда российские финансы при мощном импорте работали на экономику Запала, сейчас те же западные деньги, уплаченные за нефть, российскую и ближневосточную, за продукцию их промышленности, возвращались в Россию и крутились на ее рынке. Параллельно с этими успехами в России увеличивалось число мечетей, количество россиян, склонившихся к учению Пророка, всякого рода обменов с Исламидой по линии культурной, научной, спортивнои. ..Олимпийские игры 1944 года в Александрии, получившей это право не без организованного Россией давления, стали весьма показательным проявлением крепости отношений России с Исламидой. Хотя, конечно, далеко, далеко не крупнейшим и значительнейшим. А вот то, что я этой ночью видел на Ярославском шоссе - новое мощное воинство, - станет для всех весьма серьезным аргументом при решении старой проблемы: кто есть кто в этом мире. В этих рассуждениях я все же уснул незаметно для самого себя в кресле, не раздеваясь. И, проспав три часа, вскочил и принялся за утренние процедуры с приятным ощущением моей собственной боевой готовности. Потому что наступающий день обещал стать днем решающим. Хотя - недаром сказано в суре "Пчелы", в айяте семьдесят шестом: "Поистине, Аллах знает, а вы не знаете!" Глава одиннадцатая Когда я после кружки крепкого кофе и пары телефонных звонков был уже готов к выходу, Наталья все еще спала. Я засомневался немного - поцеловать ее перед уходом или нет - и решил не беспокоить. Может быть, причина была и не только в этом. В условленном месте меня уже ждали двое. С одним из них я давно не встречался, но обниматься мы не стали, только кивнули друг другу. Это и был Иванов. Второго я видел впервые. Дальше пошли пешком. Пройти следовало два с лишним квартала. Было еще очень рано и пустынно, однако когда мы приблизились к нужному месту, то убедились, что все, кому надлежало тут быть, присутствовали - хотя заметить каждого из них можно было, только имея немалый опыт. Не доходя двух подъездов до нужного, мы приостановились. Навстречу нам приближался человек, который, поравнязшись, негромко сообщил - Все в порядке. Не выходил. Мы переглянулись. Иванов в данной операции был старшим, и поэтому команды отдавал он. - Ну что же - пошли, - сказал Иванов. Сразу же, неизвестно откуда взявшись, несколько человек забежали в подъезд раньше нас. Когда мы вошли, они ждали нас возле лифтов. Иванов спросил: - Пожарный спуск и черный ход? - Под контролем, - о