н в ней не усидел. Соскучившись в одиночестве, направился к капитанскому мостику. При этом со своей сумкой он предпочел не расставаться. - Итак, через океан на всех парусах! - воскликнул Педро, когда Миллер подошел к нему, и пропел: Только в море, Только в море Может счастлив быть моряк. - Вы любите стихи, Миллер? - неожиданно спросил капитан после паузы. Миллер пожал плечами. - Я имею в виду хорошие стихи, - пояснил Педро, вглядываясь в горизонт. - Нравится вам Генрих Гейне? - Стихами не интересуюсь. - Ну да, вы запретили его. И по-моему, зря. К вашему сведению, мои предки, знаменитые пираты южных морей, занимались добычей и сбытом живого товара. И имели на этом недурной процент. - А при чем тут Гейне? - Очень даже при чем. Он описал занятия моих предков, я бы сказал, с документальной точностью. Видите ли, мои предки промышляли тем, что добывали негров в Африке и переправляли их на Американский континент. А теперь послушайте, что пишет Гейне в "Невольничьем корабле", есть у него такая вещица... Полуприкрыв глаза, капитан не спеша, несколько нараспев прочитал: Пятьсот чернокожих мне удалось Купить за гроши в Сенегале. Народ здоровый, зубы - кремень, А мускулы тверже стали. Я дал за них водку и ножи - О деньгах там нет и помина. Восемьсот процентов я наживу, Если даже умрет половина. - Я прочел эти стихи мальчишкой, - продолжал Педро. - И, естественно, меня заинтересовало: где у этого Гейне правда, а где поэтический вымысел? Я имею в виду - восемьсот процентов прибыли. Миллер протер пенсне. - Цифра приличная. - Вот-вот, вы начинаете улавливать ход моей мысли, - подхватил капитан. - Я решил порыться в семейных архивах. Я знал: отец хранит их в своем кабинете, в постоянно запертом сейфе. Шифр мне удалось раздобыть. Однажды я забрался в кабинет, открыл сейф и вытащил из него связку бумаг, пожелтевших от времени. - А ваш отец? - спросил Миллер, который никак не мог решить, дурачит его Педро или рассказывает правду. - Папаша находился в отъезде. Но уверяю вас, застань он меня на месте преступления - ваш покорный слуга не вел бы сейчас это превосходное судно. Во-первых, семейный архив считался святыней, он собирался не одну сотню лет. Во-вторых, - выпятил Педро грудь, - в жилах нашего рода течет горячая кровь аристократии. "Гранд, нечего сказать! - усмехнулся Миллер, бросив взгляд на смуглое лицо капитана. - Потомок разбойников и беглых рабов. Попался бы ты мне в лагере, я бы отучил тебя от хвастовства". - Он машинально потрогал перстень. Капитан приставил к глазам бинокль, затем отдал отрывистое приказание. Ловкий как обезьяна матрос мигом вскарабкался на ванты, и вскоре над кораблем развевался флаг со свастикой. - Что там? - спросил Миллер. Педро опустил бинокль. - Корабли. - Чьи? - Немецкие. - Вы уверены?.. - Друг мой, я плаваю не первый год и знаю контуры всех кораблей мира. - Нельзя их обойти? Капитан покачал головой. - Понимаю ваше беспокойство, - с расстановкой произнес он. - Пойманный дезертир подлежит военно-полевому суду со всеми вытекающими последствиями. - Они ведь далеко, - моляще посмотрел мигом утративший спесь Миллер. - Нас наверняка уже заметили, - сказал капитан. - Поэтому изменение курса вызовет подозрения. Наш корабль - частная рыболовецкая посудина, вам ясно? - Ясно. - Думаю, у немцев сейчас есть заботы поважнее, чем терять время на такую жалкую скорлупку. Договоримся так: через несколько минут я спущусь вниз, а вы станете капитаном. Врите как можно правдоподобнее, от этого зависит ваша жизнь... Так на чем я остановился? - Педро подчеркнуто спокойно посмотрел на хронометр. - Да, и раздобыл семейные архивы. Ну там, письма, судовые журналы и прочее. И сопоставил доходы с расходами. Представьте себе, поэт оказался прав, он гениально угадал процент доходов почтенных работорговцев. А вы его книги сжигать надумали... - Послушайте, Педро, не ерничайте, я вас умоляю... - Стоп! - перебил капитан. - Я ухожу в кубрик. Ваше спасение - в ваших руках. Вернее, в вашем языке. Миллер заступил на место Педро. Наскоро постарался оценить ситуацию. Этот чертов Педро не так прост, как могло бы показаться на первый взгляд. В минуту серьезной опасности подставляет его под удар, ведь капитан несет полную ответственность за судно, отвечает за грузы и людей, которые находятся на борту. А что он знает о них? Педро - темная лошадка. Хвастун и враль - это полбеды, а вот чем промышляет? И какие дела связывают его с ведомством Гиммлера?.. Едва капитан Педро исчез в кубрике, как матросов тоже словно ветром сдуло. Миллер, оставшийся в одиночестве, наблюдал, как впереди по курсу вырастают громады трех океанских судов - они шли малым ходом. Вскоре за их колоссальными тушами Миллеру удалось разглядеть еще несколько самоходных барж и пароходов. Он вздрогнул от повелительного голоса, внезапно раздавшегося с верхней палубы ближайшего к нему судна. - Стой! - прозвучала команда, многократно усиленная мегафоном. Миллер крикнул по переговорному устройству распоряжение мотористу, и на сей раз его немецкий был понят: суденышко послушно легло в дрейф. Штурмбанфюрер сумел рассмотреть человека, отдавшего приказ, поскольку тот стоял близко к борту. - Немец? - спросил мегафон. - Немец, - ответил Миллер. - Порт приписки? Миллер наугад брякнул: - Гамбург. - Документы в порядке? - О, конечно... - Ладно. Как называется твоя посудина? - "Виктория", - назвал штурмбанфюрер первое пришедшее в голову имя. - Почему нет названия на борту? - Название стерлось... Нужно менять обшивку, она уже никуда не годится... Вернусь в Гамбург - стану на капитальный ремонт, - плел напропалую Миллер. - Что надо здесь? - Говорят, в этом районе появился косяк сельди, - промямлил штурмбанфюрер. - Сейчас ты вместе со своей старой калошей отправишься на дно. Миллер вцепился в поручень. Похоже, влип в скверную историю. Обидно: свои потопят. Впрочем, разве теперь разберешь, где свои, а где чужие? Отдать приказ "Полный вперед"? Бессмысленно - изрешетят прямой наводкой, прежде чем он успеет докончить фразу. С бортов свесились еще несколько фигур, рассматривающих Миллера. Все они были в эсэсовской форме. Штурмбанфюрер начал уже догадываться, куда попал. Накануне его ухода из лагеря стало известно, что готовится тотальная акция по уничтожению заключенных нескольких концлагерей. Их должны доставить в Гамбург, погрузить на суда, вывести в море и затопить. Неужели все эти большие суда готовятся пустить на дно? Не может быть. А если все же это так? У Миллера среди охраны могут встретиться знакомые. Если его узнает кто-либо из эсэсовцев - будет худо. Чтобы скрыть лицо, он низко нахлобучил картуз. - В этот квадрат заходить нельзя ни одному судну, - сказал человек с мегафоном. - Разве тебе не сказали об этом в Гамбурге? - Не сказали. - Миллер так энергично замотал головой, что казалось, она вот-вот отлетит. - Разве я посмел бы нарушить инструкцию? В порту такое сейчас творится... - Это не оправдание. - Мне комендант порта ничего не сказал об инструкции, я видел его перед самым выходом в море, - быстро заговорил Миллер. Последние его слова неожиданно заинтересовали эсэсовца. - Ты видел старика Вебера? Разве он выходит? - спросил эсэсовец, подняв руку с мегафоном. - Мы разговаривали с Вебером в порту. Он решил обследовать свое хозяйство. Вернее, то, что от него уцелело после бомбежек, - добавил Миллер. - А как его нога? - Только чуть хромает. Собеседник удивился. - Ходили слухи, что Веберу оторвало ногу во время налета. Поистине, чего только не наслушаешься... А ты не ошибаешься, рыболов? - подозрительно посмотрел он на Миллера. - Исключено. Мы давно знакомы с Вебером, - врал напропалую Миллер, никогда не видевший в глаза коменданта гамбургского порта и до этой минуты понятия не имевший, как его зовут. Кстати, он и в Гамбурге-то не бывал ни разу, только видел его на открытке. Сейчас - он понимал это - можно срезаться на любом пустяке. К счастью для Миллера, собеседнику не пришло в голову, что его нагло обманывают: ему очень хотелось, чтобы то, что рассказал этот тип с рыболовецкой шхуны, оказалось правдой. Тогда после завершения нынешней грандиозной акции можно будет снова наведаться к приятелю - хлебосольному Веберу. Дернула же нелегкая этого рыбака-интеллигента залезть в запретную зону! - Фамилия? - спросил эсэсовец. - Миллер. Он не боялся демаскировки и разоблачения: Миллеров в Германии - пруд пруди. Да и вообще, какое это сейчас имеет значение?.. - Я передам коменданту порта, твоему знакомому, что из-за его рассеянности гибнут немцы, - сказал эсэсовец. Миллер помолчал. - Кто у тебя на борту? - спросил эсэсовец. - Моторист да трое помощников - сети вытягивать. - А в трюме что? - Пусто - шаром покати: рыбы наловить еще не успели, - сказал Миллер. Верзила, стоявший рядом с человеком, вооруженным мегафоном, посмотрел вниз и спросил: - Обыщем посудину? Тот пожал плечами: - Зачем? Это лишнее. Человек с мегафоном на минуту задумался. Миллер еще раз бросил незаметный взгляд на ближайшую палубу, вкруговую закрытую металлической решеткой, высокой и плотной. Ячейки были мелкими, но не настолько, чтобы не разглядеть за ними массу людей. - Гляди, гляди, Миллер, - с нескрываемой угрозой заметил верзила, затем нагнулся к своему шефу и что-то негромко сказал. Тот кивнул. - Ладно, - произнес шеф, обращаясь к Миллеру. - Простим тебя на первый раз. Сделаем скидку. Но в следующий раз смотри. Если нарушишь инструкцию и попадешь в запретную зону - пеняй на себя... - Следующего раза не будет, - заверил Миллер, который еще не мог поверить в неожиданное спасение. - Валяй отсюда, да поживее, - рявкнул мегафон. - Чтоб духу твоего здесь не было. - И никому ни слова о том, что здесь видел, - добавил верзила. - Полный вперед! - охрипшим голосом произнес штурмбанфюрер, пригнувшись к переговорному устройству. Он слышал, как эсэсовцы, наблюдавшие "Викторию" сверху, перекидывались остротами в ее адрес: - Плавучий крематорий! - Копченый гроб! Говорили и еще кое-что, похлеще. Миллеру казалось, что судно его стоит на якоре. Так и хотелось выругаться в переговорное устройство, заставить эту скотину моториста выжать из машины все, что можно. Главное - уйти от смерти, дыхание которой он только что столь явственно ощутил. Но усилием воли он заставил себя держаться спокойно. Нет, зря он мысленно честил моториста: судно набирало скорость. Пришлось даже дать команду, чтобы сбавили обороты, - Миллер боялся, как бы не врезаться в какое-нибудь судно. Неужели он спасен благодаря смуглолицему, который вовремя велел поднять немецкий флаг? Возможно, прими его немцы за датчанина или какого-нибудь там норвежца - и "Виктория" шла бы уже на дно. Суда стояли довольно кучно. Почти механически Миллер читал их названия: "Тильбек", "Атен", "Дейчланд"... Чуть поодаль возвышалась серо-зеленая громада трансатлантического красавца "Кап Аркона". Слишком хорошо зная повадки эсэсовцев, Миллер все время ждал выстрела в спину. Очень хотелось обернуться, и лишь большим усилием воли он заставил себя не делать этого. Суда, между которыми воровато пробиралась "Виктория", были разнокалиберными, но на каждом из них находились охранники-эсэсовцы, и каждую палубу, специально огороженную, заполняли люди. "Виктория" шла неуверенно, какими-то судорожными рывками, - сказывалось отсутствие у Миллера опыта судовождения. Эсэсовцы, видимо, приписывали зигзаги суденышка тому, что капитан смертельно перепугался, и гоготали, поигрывая автоматами. Когда "Виктория" шла мимо низкого борта "Тильбека", Миллер заметил на палубе за оградой какое-то движение. К решетке кто-то метнулся, изможденное лицо приникло к железным брусьям, и хриплый голос проговорил, задыхаясь: - Эй, кто бы ты ни был!.. Передай там, на воле... Мы - заключенные из концлагеря Нейенгамме... Фашисты вывезли нас сюда, чтобы уничтожить!.. Послышалась короткая автоматная очередь, и голос умолк. Миллер видел, как тело заключенного медленно сползало вдоль решетки... С других палуб тоже послышались выкрики, но выстрелы эсэсовцев оборвали их. Теперь Миллеру стала ясной вся картина. Нейенгамме! Он знал этот лагерь. Погибший при бомбежке комендант лагеря, в котором служил Миллер, называл Нейенгамме "параллельным предприятием". Эти два лагеря находились, опять-таки говоря его словами, "в творческом содружестве". Руководство ездило друг к другу в гости для обмена опытом и новинками в "наиболее рациональной постановке дела". Лагерь Нейенгамме располагался в трех десятках километров от Гамбурга. Это было образцовое заведение. Начать с того, что исключительно удачно было выбрано местоположение лагеря. Его построили в долине, где постоянно - зимой и летом - дули пронзительные, сырые ветры. Они уносили эфемерные жизни заключенных вернее, чем пули, побои, болезни и голод. Вернее, а главное - дешевле. Лагерь Нейенгамме начал функционировать в 1940 году, когда все сильнее разгоралось пламя второй мировой войны. Теперь - весна сорок пятого. Комендант Нейенгамме рассказывал ему недавно, что за пять лет существования лагеря через него прошло примерно сто тысяч заключенных, в том числе тринадцать с половиной тысяч женщин. Комендант хвастался высоким "коэффициентом полезного действия" своего лагеря: уничтожено более сорока тысяч заключенных. "По профилю" Нейенгамме и его лагерь совпадали: и в том, и в другом содержались в основном военнопленные. В Нейенгамме можно было встретить чехов и югославов, французов и поляков. Но больше всего было русских: пятнадцать тысяч военнопленных и примерно тридцать пять тысяч гражданских. Комендант Нейенгамме жаловался, что русские сильно "затрудняют работу", и поделился своим опытом: русских - как пленных, так и гражданских - лучше уничтожать, не регистрируя их в качестве заключенных, так меньше возни. Все это молниеносно пронеслось в голове Миллера, пока он лавировал между судами. Миллер замешкался с очередной командой мотористу, и "Виктория" бортом задела баржу, также до отказа набитую заключенными. Оттуда, как по команде, послышались крики - смертники называли лагеря, откуда их привезли: - Любек!.. - Штутгоф!.. - Заксенхаузен! - Равенсбрюк! И снова выкрики обрываются выстрелами... Миллер не мог не отметить про себя широту и размах проводимой акций. Впереди уже маячил свободный морской простор, и "Виктория" смогла увеличить ход. Миллер вытер вспотевший лоб, и в тот же момент одиночная пуля тенькнула рядом с ним, расщепив деревянный поручень. Отлетевшая щепка больно впилась в щеку, Миллер тронул пальцем: кровь. Вслед за тем еще несколько пуль ударило в капитанский мостик. Эсэсовцы словно забавлялись, сужая круг смерти вокруг Миллера. Ударила пушка, вздыбив фонтан пенной воды рядом с бортом "Виктории". Теперь ясно: они просто решили немного поразвлечься, уничтожив живую убегающую мишень... Боже, каким же наивным идиотом был он несколько минут назад! Разве его коллеги эсэсовцы могут оставить в живых свидетеля такой акции?.. Следующий снаряд настиг "Викторию", когда она уже покинула строй судов. Взрыв вырвал мачту, которая рухнула, увлекая за собой немецкий флаг. В этот критический момент из-за туч вывалилась целая стая самолетов. Они шли со стороны солнца, и рассмотреть их было трудно. Судя по реакции на судах, это были самолеты союзников. Обстрел "Виктории" прекратился: эсэсовцам было теперь не до нее. Увлеченные охотой, они прозевали появление самолетов противника. Появление вражеской авиации здесь, в пустынной частя моря, где бомбить-то, собственно говоря, нечего, да еще средь бела дня, было ошарашивающе неожиданным. Первая эскадрилья самолетов снизилась и на бреющем полете пронеслась низко над морем, поливая корабли свинцом. "Викторию" они, видимо, сочли мелочью, недостойной внимания. Миллер в четыре прыжка покрыл расстояние до рубки и рванул дверь. Смуглолицый капитан сидел у стола, покуривая. Перед ним возвышалась горка измятых окурков. Увидев Миллера, капитан вскочил с места, прошипел, вырвав изо рта сигарету: - Обратно, идиот! Вы демаскируете меня и весь экипаж. На мостик! - Самолеты налетели, нас обстреливают... - Я не глухой. По-моему, такой тарарам - слишком большая честь для моей скорлупки. Они бомбят немецкие суда... Нужно улепетнуть, пока господь предоставляет нам такой шанс. - И Педро вышел на палубу. "Снять немецкий флаг!" Еще несколько четких команд, отданных без излишней поспешности, и корабль, наращивая скорость, двинулся прочь от опасной зоны, никем не преследуемый. Пока несколько матросов возились, избавляя судно от остатков мачты, вырванной снарядом, Миллер немного пришел в себя. Между тем в воздухе вслед за истребителями появились бомбардировщики. Один из самолетов отделился от общего строя. - Что ему нужно? Он же видит - у нас нет немецкого флага! - воскликнул Миллер. - У вас есть какой-нибудь другой флаг? - У меня этого тряпья полный комплект. - И английский есть? - Конечно. - Так давайте его выбросим! - Нам теперь поверит только глупец, - отрезал капитан. Самолет развернулся, делая заход. Теперь его намерения не оставляли никаких сомнений. - Какое варварство - обстреливать мирное рыболовецкое судно, - пробормотал Миллер. Капитан лишь усмехнулся. Первая бомба небольшого калибра упала далеко перед носом корабля. Миллер испуганно шарахнулся и присел за толстым бунтом каната. Матросы выполняли команды капитана и не обращали на окружающее, казалось, никакого внимания. "Низшая раса, - подумал Миллер. - Они не отдают себе отчета в ценности жизни как таковой". - Можете спуститься в трюм, там безопаснее, - предложил ему капитан. Миллер пожал плечами: - Какая разница, где погибнуть? Он отчаянно трусил, но ему не хотелось окончательно пасть в глазах капитана и матросов. - Уйдем, - успокоил его капитан, - и не из таких передряг выходили. Нас преследует один самолет. Кроме того, похоже, он отбомбился. - Совсем обнаглели, канальи! - Миллер с тревогой наблюдал, как английские самолеты преследуют суда. Тревога была не напрасной: капитан ошибся, предполагая, что самолет, увязавшийся за ними, отбомбился. Убедившись, что пулеметный обстрел не принес суденышку существенного вреда - капитан умело бросал его из стороны в сторону, - пилот изменил тактику. Он заложил крутой вираж, на выходе из которого от самолета отделилась целая серия зловещих черных капель. Миллер со страхом следил за летящими вниз бомбами. Впечатление было такое, что все они нацелены прямо на него. И никуда от них не убежать, не спрятаться... Летчик был, видимо, искушен в бомбометании. На сей раз он учел ход корабля. - Стоп! Полный назад! - отчаянно крикнул капитан в переговорную трубку. Корабль дрогнул всем корпусом, словно живое существо, и подался назад. Все бомбы ухнули в воду - Педро и на этот раз вышел победителем из нелегкого поединка. Одна все же взорвалась совсем рядом с кораблем. Взрыв потряс корпус судна. Волна плеснула поверх палубы, вмиг обдав всех, кто на ней находился. Самолет удалялся. - Ну, вот и весь спектакль, - спокойно произнес капитан. - Наша посудина - слишком жалкая добыча для него. Вот если б мы открыли огонь, эта каналья не успокоилась бы до тех пор, пока нас не потопила... У вас вид мокрой курицы, дружище! - добавил он, обращаясь к Миллеру. Карл Миллер одернул мокрые бесформенные брюки, облепившие ноги. Гулкий взрыв потряс воздух. Длинный корабль, стоявший поодаль, переломился надвое. С борта "Виктории" было видно, как обе половинки поднялись кверху, словно в замедленной съемке, и затем опали. - "Тильбек"... - прошептал Миллер. Узники, облепившие палубы, кидались в воду. Их расстреливали с катеров эсэсовцы, а сверху поливали свинцом самолеты. Летчики, видимо, так и не смогли разобраться, на кого они совершили нападение. И еще один взрыв тугой волной ударил в грудь. Высокое пламя, почти бесцветное в дневном свете, факелом вонзилось в небо. Бомбы подожгли самый большой из немецких кораблей - трансатлантический лайнер "Кап Аркона". Миллер коротко объяснил капитану, чем гружены гибнущие корабли. - Страшны дела твои, господи, - перекрестился капитан. - Клянусь, уж лучше торговать рабами, чем топить их. Он успел отвести свой корабль от гибнущих судов. Крики тонущих здесь уже не были слышны, и картины пожаров и взрывов казались не такими трагичными, почти игрушечными. Перед мысленным взором капитана начала вырисовываться некоторая, хотя и зыбкая пока что, перспектива: уйти, прежде всего, из опасной зоны; воспользовавшись общей неразберихой, стать на якорь в одном из нейтральных портов. Там можно будет произвести ремонт судна, пострадавшего при обстреле и бомбежке, залатать палубу, восстановить мачту, а также пополнить запасы воды, продуктов и угля перед долгим прыжком через океан... - Хорошо идет "Виктория", - сказал Миллер. Капитан удивленно посмотрел на него: - Какая еще "Виктория"? Услышав историю о том, как Миллеру на ходу пришлось наречь судно каким-нибудь именем, причем сделать это без запинки, чтобы не вызвать подозрения эсэсовцев, Педро развеселился. - Ничего не вижу смешного. Я ведь до сих пор не знаю ни вашего настоящего имени, ни названия судна, - заметил Миллер. - Моя посудина в судовых документах называется "Кондор", - сказал капитан, становясь серьезным. - Заметьте это на всякий случай. А что касается моего имени, думаю, оно вам ни к чему. Можете звать меня, допустим, Педро - так я, помнится, и представился вам. - Педро так Педро, - согласился Миллер. "А ведь этот Миллер в некотором роде капитал, - подумал капитан Педро, бросив взгляд на собеседника. - Военный преступник - разве это плохой товар? Вот сломят Германию, и за таких, как он, военная администрация будет платить с головы. Да уже и сейчас русские наверняка заплатили бы... Мало ли кем он был в прошлом. Об этом Миллере говорили в Берлине разное... Или уж лучше держать курс на его багаж. Надежнее. Тут нужно обмозговать все, чтобы не попасть впросак". Кругом, сколько хватало глаз, расстилалось спокойное море. Гибнущие корабли и люди давно уже скрылись за горизонтом. Гребни волн кое-где курчавились белыми барашками, а если посмотреть вверх, то между облаков можно было увидеть сверкающие куски по-весеннему яркого неба. - Вот прибудем мы с божьей помощью на место, - спросил капитан, - чем вы там намерены заняться, Миллер? - Почему это вас интересует? - Да так... - Там видно будет... В слаборазвитых странах много точек для приложения сил. - И капитала? - И капитала, - кивнул Миллер и пристально посмотрел на Педро. Тот небрежно швырнул за борт погасшую сигарету: - Что ж, опыт у вас немалый. - Это о чем вы? - А вот о чем: уж не вздумаете ли вы, Миллер, соорудить у нас концлагерь, на манер ваших? - Если понадобится - соорудим. Свободный мир не раз еще пожалеет, что сокрушил Германию - бастион, который защищал Европу от большевистских варваров, - отчеканил Миллер. - Вас ждут за океаном? - У нас всюду есть единомышленники, - несколько туманно ответил Миллер. Ничего более определенного капитану выжать из него не удалось. Штурмбанфюрер погрузился в думы. "С драгоценностями и золотом придется нелегко, - размышлял он. - Золото всех притягивает словно магнит". В этот момент капитан заметил, что судно теряет скорость. - Почему падает ход? - спросил он. Миллер пожал плечами: - Непонятно. - Бездельники! - загремел Педро. - В Любекской бухте мы взяли достаточно угля, а вы ленитесь швырнуть в топку лишнюю лопату!.. - Давление пара в норме. - Поднять его до красной черты! К рыбам, на дно захотели? Олухи! - надрывался капитан в переговорную трубку. - Я вижу, вы всем скопом решили совершить обряд самоубийства. Каждая лишняя минута промедления может стоить нам жизни... - Капитан, в трюме вода, - взволнованно доложил боцман. Взрывы английских бомб не прошли для судна бесследно. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Шум лодочного мотора казался Талызину оглушительным. Придерживая здоровой рукой руль, он тревожно оглядывал берега. В любую минуту могла возникнуть опасность. Из-за поворота показался аккуратный кирпичный домик под островерхой шиферной крышей. С крыльца - видимо, на шум мотора - сбежал человек и спустился к воде. Крича что-то, он махал Талызину рукой, чтобы тот пристал к берегу. Иван на всякий случай помахал ему в ответ и промчался дальше. Вскоре домик скрылся из поля зрения. Свинцовая усталость сковывала тело, даже поворачивать руль стало тяжело. Спать хотелось так, что глаза слипались. Чтобы ненароком не задремать в лодке и не врезаться в берег, Иван принимался снова и снова повторять по памяти химические формулы, которые надиктовал ему Пуансон. Сколько прошло времени с момента побега из лагеря, он не знал. "Сейчас вот засну и бессмысленно погибну. Что может быть глупее?" - подумалось Талызину. В это мгновение мотор чихнул. Через минуту-другую он чихнул еще несколько раз и заглох. Талызин снова и снова нажимал на стартер, потом понял: кончился бензин. Он вывернул руль к берегу, лодка по инерции достигла его и мягко ткнулась носом в песок. Иван осторожно огляделся, ничего подозрительного не заметил. Дальше продвигаться на лодке нельзя - нет весел, раздобыть бензин негде. Оставлять лодку здесь тоже не имело смысла - лишняя улика для возможной погони. Из последних сил он столкнул лодку и пустил ее вниз по течению. Затем поднялся по косогору. Местность была, к счастью, безлюдной. Пройдя метров триста, Талызин набрел на густые заросли краснотала, забрался в них, свалился и мгновенно уснул. После короткого сна, освежившего силы, он снова двинулся в путь. Дорога шла среди аккуратно размежеванных полей, похожих на шахматную доску. Пахло прелым листом, набухшей землей, ранней весной. Изредка навстречу шли люди, однако с ним никто не заговаривал. У каждого, видимо, хватало своих дел и забот. Встречались и бомбовые воронки, до половины заполненные водой. Видимо, когда союзники бомбили Гамбург, доставалось и пригородам. Машин почти не попадалось. Однажды, когда издали послышался шум мощного мотора, Талызин, повинуясь интуиции, быстро свернул в сторону и спрятался за высокой насыпью. Тут же убедился, что предосторожность не была излишней: мимо промчался грузовик с солдатами. Подождав, пока машина скроется из виду, Иван двинулся дальше. Он поставил перед собой четкую цель - добраться до Гамбурга и попытаться разыскать явку, которую ему дали в Москве. Рассудив, что надежнее двигаться вдоль реки, он снова спустился к воде. Талызин шел несколько дней. Ночевал где придется: в прошлогодних скирдах, полуразрушенных бомбежками строениях... На четвертый день пути начало ощущаться дыхание большого города: чаще встречались люди, машины. Несколько раз реку пересекали мосты, близ которых было особенно опасно: мосты усиленно охранялись, и каждый раз Талызину приходилось делать огромный крюк, на который уходило немало времени. Тем не менее он упорно придерживался реки, поскольку она, как он убедился по встреченной на перекрестке дорожной схеме, вела к Гамбургу. x x x "Гамбург - 2 км" - лаконично извещала готическими буквами аккуратная табличка у дороги. Талызин замедлил шаг. Любой полицейский или военный патруль может счесть его подозрительным. Правда, солдатский мундир со знаками за ранения, которым снабдили его в лагере, сидел довольно ладно, и его можно привести в пристойный вид. Он погляделся в окно одноэтажного домика, выбежавшего к самой дороге, поправил головной убор, мысленно повторил придуманную на ходу версию и решительно направился в сторону цирюльни. Над ее крыльцом весело скалился с вывески цирюльник в грязно-белом фартуке, с ножницами в руке. Что-что, а побриться было необходимо. В скромном салоне клиентов не было. Скучающий парикмахер сидел у окна и просматривал "Фелькишер беобахтер". "Странно, совсем молодой мужчина - и не в армии", - отметил про себя Талызин, переступив порог. - Добрый день, - сказал он. - Не очень-то добрый, - проворчал мастер, отрывая взгляд от газеты. - Что так? - Того и гляди, бомба на голову свалится. - Трудные времена... - неопределенно произнес Талызин и прошел в салон. - Вы-то откуда такой? - спросил парикмахер, внимательно разглядывая посетителя и не торопясь встать со стула. - И куда направляетесь? - К сестре иду. В Гамбург. - В Гамбург? - покачал головой парикмахер. - Не советую. Там сплошной ад, бомбят день и ночь. Талызин развел руками: - Понимаете, у меня безвыходное положение. Приехал домой в отпуск по ранению, левую руку зацепило. Приехал, а дома нет. И никого нет, все погибли от бомбы. - Да, дела, - протянул парикмахер и поднялся. Одна нога у него была протезная. Он перехватил взгляд клиента и сказал, указывая на его знаки за ранения: - Вижу, и вам хлебнуть пришлось. Много ранений... - Потом посчитаем, - улыбнулся Талызин. - Прошу, - указал парикмахер широким жестом на кресло. Талызин сделал шаг. - Честно вам скажу: у меня денег нет заплатить вам за работу. На ночевке обокрали. - Бывает... Поэтому и вид такой? Ладно, ладно, солдат солдату всегда поможет. Садитесь! Ловко намыливая лицо клиента, парикмахер без умолку разговаривал. Талызин узнал, что народ разбегается от бомбежек, люди устали от войны, от очередей, от общей неразберихи. Даже девчонка-помощница - и та покинула парикмахера, и ему самому приходится взбивать мыльную пену. А что делать? - В последнее время происходят странные вещи, - говорил парикмахер. - По шоссе, говорят, в течение нескольких дней гнали массу лагерных заключенных. - Куда гнали? - спросил Талызин. - Осторожнее, я вас порежу... В сторону Гамбурга. А там, говорят, в порт. - Зачем? Бритва мастера замерла в воздухе. - Вот и я спрашиваю - зачем? Может быть, эвакуировать морским путем? - Может быть, - пробормотал клиент, ошеломленный новостью. Он начал догадываться, что означает эта "эвакуация". - Где же справедливость? - продолжал разглагольствовать парикмахер. - Мы, немцы, должны гибнуть под бомбами, а разная неарийская сволочь, враги рейха... - Он провел бритвой по щеке клиента, полюбовался сделанной работой и неожиданно спросил: - Послушайте, вы, наверно, гамбуржец? - Нет. - А говорите как коренной житель города. - От сестры перенял. Она на лето всегда к нам в деревню приезжала, вместе росли, - произнес Талызин и подумал, что ни на мгновение нельзя утрачивать контроль над собой. Парикмахер не так прост, как кажется. Будет скверно, если клиент вызовет у него хоть малейшее подозрение. - Где она живет в Гамбурге? - Кто? - переспросил Талызин, чтобы выиграть секунду-другую. - Ваша сестра. - На Бруноштрассе. Талызин назвал одну из улиц в Гамбурге. Готовясь к операции, он основательно изучил карту города. - Бруноштрассе... - Парикмахер наморщил лоб, затем сочувственно поцокал. - Это близко к порту. Говорят, там мало домов уцелело... Закончив работу, он ловко сдернул простынку, провел щеткой по жесткому солдатскому воротнику Талызина и подмигнул: - Теперь хоть на свидание! В Гамбург он добрался где-то около полудня. Общее направление к порту выдерживать было легко - время от времени на стенах домов попадались стрелки-указатели "К гавани" для транспорта. Город был сильно разрушен. Лица людей хмуры, озабочены. Некоторые копались в развалинах, что-то искали. Много было беженцев - с узлами и чемоданами. От дверей продуктовых магазинов и лавок тянулись длинные молчаливые хвосты очередей. Талызин чувствовал сильный голод, но поесть было негде, не было денег. Да если б и были, купить бы ничего съестного не удалось: все продавалось по карточкам. На полуобвалившейся стене болталась табличка "Дитрихштрассе", чудом удерживаемая одним крючком. Талызин нашел нужный дом - один из немногих, он уцелел. Это было мрачное четырехэтажное здание, кирпичные стены которого потемнели от времени. На уцелевших окнах крест-накрест наклеены полоски бумаги, чтобы стекла не вылетели от взрывной волны. В парадном было полутемно, на лестничной клетке пахло мышами. Талызин долго звонил в нужную дверь, но никто не откликался. Может быть, звонок не работает? Он постучал - никто не отозвался. Уехали? Никто не живет? Несколько минут он постоял в раздумье, затем повернулся и медленно двинулся к выходу. Выходя на улицу, Иван столкнулся со стариком в поношенной одежде, который нес сетку с картошкой. - Вы не из седьмой квартиры? - спросил Талызин. - Из седьмой. - Ганс Кирхенштайн? - Нет. - Как его найти? Старик подозрительно оглядел Талызина: - А вы кто ему будете? - Привез ему с фронта привет от родственника, - сказал Иван. - Мы в одной роте служим, я отпущен по ранению на несколько дней. - Вижу, что по ранению. - Старик пожевал губами, что-то соображая. - Что ж, входите. Отпирая дверь, он долго возился с ключами - их у него была целая связка, а впустив Талызина, столь же долго запирал дверь, звякая какими-то цепочками и громыхая засовами. - Ну, как там, на фронте? - спросил старик, справившись с последней задвижкой. - Честно говоря, приходится нелегко, - проговорил Талызин. - Но духом не падаем. - И мы не падаем, хотя и нам здесь не сладко. Видели, наверно, во что превращен город? Талызин кивнул. Старик привел его на кухню и усадил на табуретку, а сам принялся перекладывать картошку из сетки в картонный ящик. "Хоть бы кофе угостил", - подумал Иван, но хозяину подобная мысль и в голову не приходила. Впрочем, голод - дело десятое. Сейчас разведчика больше всего на свете интересовало, где человек, которого он разыскивает. Если он его не отыщет, прервется единственная ниточка, ведущая к гамбургскому подполью. Однако расспрашивать старика нужно осторожно, чтобы не вызвать подозрений. - Выходит, Кирхенштайн при бомбежке погиб? - Нет, он в больнице. - Ранен? - Плеврит у него. Мирная болезнь, - усмехнулся старик, моя руки под краном. - Вот оно что, - протянул Талызин. - Жаль. Думал поразвлечься здесь, в Гамбурге. А теперь придется потратить время, чтобы навестить его. Или не стоит? - Дело ваше. - Старик вытер руки худым полотенцем и тяжело опустился рядом с гостем. - Навещу, пожалуй, - решил Иван, - перед приятелем будет неудобно. Где он лежит? - Больница далеко. Запишите адрес. - Я запомню. Повторив адрес и попрощавшись, Талызин вышел на улицу. Оставшись один, старик долго бормотал себе под нос: "Какой это у Кирхенштайна родственник? Что-то не припомню. Надо бы расспросить его подробнее. Ну, да бог с ним, с солдатом". Иван шел по Дитрихштрассе, и в голове у него звучали последние реплики, которыми он обменялся со стариком. - Держитесь там, на фронте, - напутствовал его старик, не отпуская дверную ручку. - Постараемся. Старик повернулся к Талызину и, таинственно понизив голос, прошептал: - Скоро в войне наступит перелом. Слышали, конечно? Талызин кивнул. - На берегах Балтики куется новое оружие. Оно повергнет в прах врагов рейха. "Новое оружие, новое оружие, - билось в голове. - О нем уже говорят в открытую! Необходимо как можно скорее доставить в Москву добытую информацию". На одной из улиц по дороге в больницу Талызин наткнулся на дымящую полевую кухню. Здесь раздавали еду беженцам и тем, чьи дома были разрушены бомбежкой. Он стал в очередь, одолжил у кого-то пустую консервную банку и получил порцию горячего супа и кусок хлеба. К вечеру, добравшись наконец до больницы, он долго уламывал дежурную сестру, чтобы пропустила его к больному Кирхенштайну. В том, что она смилостивилась, решающим аргументом послужили знаки за ранения. - Он лежит у окна, ваш родственник, - сказала она. - Только разговаривайте недолго. Врач сживет меня со света, если вас застукает. Талызин открыл дверь в палату, поздоровался и прошел к кровати у окна. На ней спал, тяжело дыша, старый, совсем седой человек. Иван присел на табурет и дотронулся до руки старика. Тот открыл глаза и недоуменно посмотрел на Талызина. Остальные больные с интересом наблюдали за поздним посетителем. Старика Кирхенштайна никто не навещал, а тут этот солдатик раненый. Надо же! - Я с фронта... Привез привет от вашего племянника. Здесь буду совсем недолго, нужно скоро возвращаться, - громко сказал Иван, пожимая руку старику. - С трудом нашел вас!.. Последнюю фразу, являвшуюся паролем, Талызин выделил интонацией. Старик приподнялся на постели и тихо произнес: - Рад, что нашли меня, пусть и с трудом. Это был ответный пароль. Вскоре больные утратили интерес к посетителю, каждый занялся своим делом. - Заболел я не вовремя, - сказал старик. - И многие мои друзья болеют, время такое. Но кое-кто сопротивляется простуде. - Мне сестра разрешила быть тут всего несколько минут, - сказал Талызин. - К тому же скоро комендантский час, а я не устроен. Есть ли место, где можно остановиться? - Найдем, - произнес старик. - У моего двоюродного брата, он поможет вам скоротать отпуск. - И назвал адрес. Талызин поднялся. - Спасибо, что навестили. Давно писем с фронта не было, я уж волновался... - Выздоравливайте. До встречи! - сказал Талызин и вышел. Добираясь до Эгона, адрес которого дал Кирхенштайн, Талызин чуть не угодил в облаву. С противоположных сторон улицы навстречу друг другу шли два патруля. Повинуясь безотчетному чувству, Талызин свернул в первый попавшийся двор, а здесь, оглядевшись, нырнул в оконный проем разрушенного дома и затаился. Интуиция его не обманула. Через несколько мгновений послышались крики: - Стоять! Ни с места! Проверка документов. Несколько голосов раздалось близко, над самым ухом: - Кто-то сюда вошел! - Тебе показалось... - Возможно, здесь живет. - Тогда он нам не нужен. Голоса стихли. Затем с улицы послышался чей-то тонкий, отчаянный крик, а затем короткая автоматная очередь. Быть может, следовало переночевать тут, в развалинах, но Талызин решил, что надо идти. Через час он постучал в дверь одноэтажного домика. На стук долго не отзывались, хотя из-за плотной шторы, небрежно повешенной, пробивался слабый свет. Ему подумалось: "Сейчас в Германии мания у всех запираться, прятаться, забиваться поглубже в норы. Что это - боязнь бомбежек и смерти или комплекс вины?" Наконец за дверью спросили: - Кто там? - От Кирхенштайна, - негромко ответ