ил Талызин. Дверь приоткрылась, и Иван вошел в коридор, слабый свет в который падал из комнаты. - Эгон? - Эгон. - Я из госпиталя... - Проходите в комнату. Осторожно, не споткнитесь, здесь заставлено, - сказал Эгон. Комната была узкой и длинной. На столе горела настольная лампа с зеленым абажуром, лежала раскрытая книга. Талызин, не ожидая приглашения, тяжело опустился на стул. Некоторое время он молчал. Молчал и человек, впустивший его. Было ему за шестьдесят. Высокий, прямой, узколицый, с обильной проседью. Иван осторожничал. Сейчас вся надежда - этот молчаливый человек. Но как ему открыться?.. Кирхенштайном, кроме фразы "Он поможет вам скоротать отпуск", об этом человеке ничего не было сказано. Наконец Талызин спросил: - Мы одни? - Одни. Жена на дежурстве. Эгон, спокойно глядя на посетителя, ждал продолжения. - Кирхенштайн сказал, что я могу рассчитывать на вашу помощь. - В чем должна выразиться помощь? - Эгон подошел к окну и поправил уголок шторы. - Мне необходимо срочно выбраться отсюда. - Из Гамбурга? - Да. - А куда? - В любую нейтральную страну. - У вас есть документы? - Никаких. Эгон присвистнул: - Ничего себе задачка... Как же вы добрались сюда? Иван улыбнулся: - Добрался. Вот как выбраться? Эгон молча что-то обдумывал. - Есть одна идея, но ответ я смогу дать только завтра, - сказал он. - А нельзя ли сегодня? - вырвалось у Талызина. - Никак, - покачал головой Эгон. - А пока располагайтесь, будем ужинать. "Лишних вопросов не задает, сдержан. Добрый признак", - отметил про себя Талызин. - Вижу, досталось вам, - сказал за ужином Эгон. - Вы немец? - Нет. - Я догадался, - кивнул Эгон, посыпая солью ломтик серого хлеба. - Не думайте, что вся наша нация состоит из извергов и палачей. - Я так не думаю, - сказал Талызин и добавил: - Гамбург - город Тельмана! - Я знал Тедди, - просто сказал Эгон. - Тельмана? - с оттенком недоверия переспросил Талызин. Для него фигура вождя немецких коммунистов была легендарной еще с юношеских лет. - А что вас удивляет? Я ведь тоже коренной гамбуржец, как и он. Мы проводили одну работу. Организовывали стачки в Красном Веддинге, среди рабочих, в порту. - Расскажите о Тельмане, - попросил Талызин. - Тедди рабочие любили. Он пользовался большим авторитетом. - Эгон глотнул кофе-эрзац. - Я расскажу вам об одном событии, в котором мне выпало участвовать. Это произошло давно, в тридцать третьем. Я тогда был корреспондентом "Роте Фане". Знаете о такой газете? Иван кивнул. - С начала года обстановка в стране была крайне напряженной. Необходимо было собрать Центральный комитет партии, чтобы выработать единую линию борьбы. Долго искали место, где можно было бы собраться. Всюду рыскали полицейские и штурмовики - партия фактически была вне закона. Наконец выбрали небольшое местечко на реке Шпрее. Оно называлось Цигенхальс, по-русски это звучит как "горло козы". Да, там нам чуть и впрямь не перерезали горло... - Эгон побарабанил пальцами по столу. - Собрались мы, как сейчас помню, седьмого февраля. Съезжались тайком, минуя полицейские кордоны и облавы, со всех концов Германии. Заседание решено было проводить в деревенском кабачке, там такая задняя комнатка имелась, с выходом к реке. Председательствовал Тельман. Обсуждали, как бороться против Гитлера, против готовящейся войны. Работа уже шла к концу, когда в комнату вбежал запыхавшийся человек и сообщил, что полицейские напали на наш след. "Без паники", - сказал Тедди. Мы выскальзывали по одному через черный ход прямо к реке, к причалу были привязаны лодки... Тедди уходил, когда в запертую дверь уже ломились полицейские. Это было последнее заседание ЦК, в котором участвовал наш Тедди. - Тельман уже принадлежит истории, - произнес задумчиво Талызин. - И знаете, с того дня, как я видел Тельмана в Цигенхальсе, прошло больше десяти лет, - продолжал Эгон, - и каких лет! А у меня до сих пор перед глазами мельчайшие детали той встречи. Помню горячую речь Тедди, его плотно сбитую фигуру, простой рабочий костюм, кепку. Шпрее сильно обмелела, берега были по-зимнему пустынны. Мы гребли что было сил, только весла трещали!.. Полиция нас обнаружила, когда основная часть лодок успела подойти к речной излучине. Послышались выстрелы, крики, кого-то ранило, но нам удалось уйти от преследования... Мы засиделись, вам нужно отдыхать, - сказал Эгон, поднимаясь. - Завтра вам понадобятся силы. - С чем связан ваш план? - спросил Талызин. - Не с чем, а с кем, - впервые улыбнулся Эгон, улыбка очень шла ему. - С моей женой. - Она ваша единомышленница? - Да. Она работает телефонисткой в порту. И кое-что знает о тамошней жизни. В порту стоит транспортное судно. Оно должно в сопровождении военных судов отправиться в Норвегию, на завод тяжелой воды. - Когда? - Завтра, если не будет бомбежки. - Я вижу, бомбежек вам хватает, - произнес Талызин. - Гамбург лежит в руинах. - Сегодня еще бог миловал, выдалась спокойная ночь. Подобное в последнее время случается редко. А на днях такое было - кошмар! Самолеты налетели днем. Бомбили что-то в порту... - Что именно? - Не знаю, слухи разные ходят... Жена, к счастью, в тот день не дежурила, была дома. Самолеты бомбили корабли, но и порту досталось. - Нужно еще будет передать короткий шифр по радио... Эгон кивнул, погасил настольную лампу, зажег крохотный ночничок. Укладываясь спать, сказал: - Разрешите задать вам вопрос? - Пожалуйста. - Я не спрашиваю, кто вы, как вас зовут. Как старый подпольщик, я знаю: каждый из нас должен ведать только о том, что непосредственно относится к его участку работы. Но я хочу спросить лишь одно... - Эгон запнулся. - Впрочем, вы можете мне не отвечать... - Спрашивайте. - У вас было здесь задание? - Да, - поколебавшись крохотное мгновение, ответил Талызин. - Вы его выполнили? - Выполнил. Точнее, буду считать выполненным, если сумею передать результат. - Спасибо. Это единственное, что я хотел услышать, - произнес Эгон и отвернулся к стене. Через минуту послышалось его тихое посапывание. Талызин долго не мог уснуть. В памяти прокручивались события последних дней, насыщенных до предела. Что ждет его впереди? Какие испытания и опасности? Вспомнилась Москва, особняк Управления на тихой улице, кабинет полковника Воронина... Что он делает сейчас? Тоже, наверное, не спит: у него ведь таких, как Талызин, десятки. И каждую операцию нужно готовить, в каждую - вложить частичку собственной души... ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Вскоре матросы "Кондора" обнаружили пробоину, и работа закипела. Пока двое качали насос, остальные пытались забить дыру, из которой хлестала вода. Отверстие кое-как заделали, теперь предстояло опорожнить трюм. Люди сменялись, насос работал непрерывно, но вода продолжала прибывать. Видимо, где-то были еще пробоины, но обнаружить их, несмотря на поиски, не удавалось. Уровень воды в трюме медленно, но верно повышался. Матросы были в рыбацких сапогах, только один Миллер в ботинках. А эта обувь, хотя и добротная, на толстой подошве, пропускала воду. Капитан то поднимался наверх, чтобы наблюдать за морем, то снова спускался в трюм, и каждый раз его лицо становилось все более озабоченным. На палубе матросы по приказу Педро готовили плот: когда бросились к спасательной лодке, она оказалась изрешеченной пулями и осколками. - Будем спасаться вплавь, - решил капитан. - Судно обречено, это ясно. Однако на плаву какое-то время оно еще продержится... - Помпа засорилась, - сказал боцман. - Плюньте на нее. Ступайте наверх, погрузите на плот продукты, а я пойду приготовлю наши документы. - Капитан пожевал губами и добавил: - Запомните сами и объявите всем остальным: мы - рыбаки, терпящие бедствие. С нами - человек, бежавший из немецкого концлагеря. Так сказать, жертва нацизма, - протянул капитан руку в сторону Миллера. - Он бежал, а мы его подобрали и спасли, беднягу. - Ясно, - кивнул деловито боцман: он своего капитана привык понимать с полуслова. - А где мы его, беднягу, подобрали? Капитан пожал плечами: - В открытом море, где же еще? Фашистские изверги разбомбили корабли с заключенными, а вот этому счастливчику Миллеру удалось выпрыгнуть с тонущего корабля. Правда, Миллер? - Корабли разбомбили англичане, - произнес угрюмо штурмбанфюрер. - Скажите, какой поборник справедливости, - протянул капитан с иронией. - Но мы люди маленькие, мы в этих тонкостях не разбираемся. Пусть там, наверху, выясняют, кто кого бомбил. У рыбаков одна забота - думать об улове. Между прочим, утверждая, что вы бежали из немецкого концлагеря, я ни на йоту не погрешил против истины. Ну, так как, вы усвоили мою мысль, Миллер? - Усвоил. - Вы очевидец, участник и свидетель трагедии, которая разразилась в открытом море, - продолжал Педро. - Расскажете там все, как было... - Капитан сделал неопределенный жест и заключил: - Ваши достоверные показания явятся еще одной страницей в книге обвинений фашизму. - У вас тут утонешь в два счета, - буркнул Миллер, переступив через лужу на палубе. Капитан поиграл фонариком: - Не ропщите, друг мой. Все-таки, что ни говори, у нас не лагерь смерти, из которого вы столь счастливо бежали, а кусочек нейтральной территории... - Которая скоро скроется под водой, - закончил Миллер. Оступившись, он едва не растянулся. - Осторожно, не гибните раньше времени, - сказал капитан. - Вы, Миллер, теперь наша опора и надежда. Мы спасли вас, вы спасете нас. - Ваше судно застраховано, Педро? - Суда вольных охотников не подлежат страховке. - И вам не жаль "Виктории"? Капитан поправил: - "Кондора". - Все равно. - Видите ли, Миллер, всякая профессия имеет свои неудобства. В том числе и профессия свободного пирата. Но мне не так обидно, как некоторым другим: я, по крайней мере, не таскаю с собой никаких драгоценностей. Без них оно как-то спокойней... Уровень воды в трюме продолжал повышаться. Вода колыхала всякую дребедень, вытащенную из укромных трюмных уголков: деревянные ящики, засохшие шкурки бананов, ложе сломанной винтовки, фанерный совок. Матросы подготовили плот. Педро сплюнул на воду и сказал: - Ваш выход, Миллер. Не опоздайте, иначе спектакль сорвется. Плот был загружен. Капитан в последний раз окинул взглядом обреченное судно. "Кондор" приметно осел, ватерлиния ушла под воду. - Здесь оживленная морская трасса, - сказал капитан, сверившись с картой. - На нас, я уверен, рано или поздно кто-нибудь наткнется. Миллер потрогал носком одно из бревен плота: - Лучше бы раньше. - Как судьба распорядится. Я фаталист. - Судьбе тоже иногда нужно подсказывать. Капитан согласился: - Золотые слова. Четверо матросов и боцман - весь экипаж - снесли на плот свой нехитрый скарб. Миллер подивился его скудости - у каждого был лишь небольшой морской сундучок. Видимо, экипаж "Кондора" исповедовал фатализм, так же как и его капитан. Смуглые матросы не выглядели ни особенно озабоченными, ни встревоженными. Лица их были спокойны, движения размеренны. "Низшая раса", - привычно подумал Миллер. - Как это ни парадоксально, то, что с нами случилось, - к лучшему, - сказал Педро. - У нас больше шансов, если мы покинем эту проклятую зону не на корабле, а на плоту. - По крайней мере, это будет выглядеть более естественно, - добавил боцман. Капитан многозначительно посмотрел на своего угрюмого пассажира: - Надеюсь, ваши средства, Миллер, помогут нам выпутаться из этой передряги. Матросы старались как можно дальше отгрести от "Кондора", чтобы плот не попал в водоворот. Через несколько минут от "Кондора" осталась только скособоченная труба, которая продолжала отчаянно дымить. - Старик сражается до последнего, - сказал капитан, и Миллер с удивлением уловил дрожь в его голосе. - Отлетался "Кондор", - вздохнул боцман и снял рыбацкую зюйдвестку. - Сложил крылья. Корабль скрылся под водой. Что-то ухнуло, над местом гибели "Кондора" поднялся водяной горб, и высокая волна, побежавшая от него, едва не перевернула плот. Матросы внешне безучастно смотрели на гибель корабля. Но может, они умели глубоко таить свои чувства - кто их разберет? С самого начала путешествия на плоту Миллер понял, что на комфорт рассчитывать не приходится: плот заливало, плохо скрепленные бревна скрипели, все время норовя схватить ногу в капкан. Теперь они не гребли. Плот дрейфовал, покорный морским течениям и ветру. Грести, выбиваться из сил бессмысленно, рассудил капитан: вероятность встречи с каким-либо кораблем не зависит от того, движется плот или не движется. Боцман прикорнул на солнцепеке: выглянувшее из-за тучи солнце вдруг пригрело совсем по-летнему. - Корабль! - закричал матрос. Видимо, так кричал впередсмотрящий Колумба, когда каравеллы отважного генуэзца приближались к Новому Свету, но Миллер догадался, о чем идет речь. Он с беспокойством вглядывался вдаль: какой сюрприз преподнесет теперь ему судьба? Капитан Педро оказался пророком: их действительно подобрали очень скоро. Миллеру и тут повезло: судно, которое их подобрало, оказалось гражданским. Шкипер его, весьма эмоциональный француз, больше доверял не документам, которые просмотрел довольно невнимательно, а живому впечатлению. Он и команда "Пенелопы" - так называлось судно, которое сняло с плота потерпевших бедствие, - затаив дыхание слушали рассказ Миллера о его печальной "одиссее". Оказывается, большинство из них недурно понимали по-немецки. Размякший от горячей пищи и доброй порции арманьяка, Миллер поведал сначала о концентрационном лагере, в котором он провел четыре долгих года между жизнью и смертью. Когда Миллер рассказывал о ночной погрузке боеприпасов, о том, как военнопленные бегом таскали тяжелые ящики, а падавших людей эсэсовцы добивали, кто-то спросил: - И французы там были? - Конечно. У нас был интернациональный лагерь: в бараках содержались и французы, и русские, и бельгийцы, и болгары, и югославы, и немцы... - Немцы?! - удивленно переспросил шкипер. - Те, которые шли против фю... Против этого подонка Гитлера, - пояснил Миллер. (Обмолвка могла ему дорого обойтись, но, кажется, на нее никто не обратил внимания.) - А ты неплохо выглядишь, парень, - заметил один француз, хлопнув штурмбанфюрера по плечу. Даже измызганный, в трюмной грязи, прилипшей к мокрой одежде, Миллер производил впечатление здоровяка. Штурмбанфюрер вздохнул и негромко проговорил: - У меня конституция такая, кость широкая, ничего не поделаешь. Все ошибаются. А у меня на теле живого места нет, - продолжал он с надрывом, - почки отбиты. Меня в лагере каждый день... - Довольно, дружище, - громогласно прервал его шкипер. - Хватит вспоминать о том, что было. Нужно думать теперь не о прошлом, а о будущем. - А я, когда читал, особенно в "Юманите", о немецких концентрационных лагерях, то думал, грешным делом: враки! - заметил тщедушный матрос с пышными усами. - Трудно поверить, что могут быть на свете такие ужасы. Только когда услышишь очевидца, того, кто прошел через все это... - Все так и есть, как он рассказывает, - поддержал Миллера шкипер. - Откуда ты знаешь, Пьер? - спросил пышноусый. - Теперь уже можно об этом рассказать... Войне капут и Гитлеру капут, - сказал шкипер. - Мой младший брат служил во французской армии и в сороковом году, в самом начале "странной войны", попал в плен к бошам. Что-то там ему пришили, какую-то агитацию, что ли... В общем, упрятали его немцы в концентрационный лагерь. - Во Франции? - поинтересовался Миллер, дуя на горячий эрзац-кофе. - Нет, в Германии... Забыл я, как лагерь называется. Брату удалось переправить домой записку, одну-единственную... Больше мы от него ничего не имели. Страшная записка, доложу вам. Брат рассказывал в ней об одном надзирателе, который убивал пленных одним кулачным ударом. Миллер поперхнулся. Откашлявшись, он покачал головой: - У нас в лагере такого надзирателя, кажется, ее было. - В Германии не один лагерь... Слушай, а может, ты с братом моим сидел? - оживился шкипер. - Его звали Жан, Жан Леру... Дома все его звали Птижан. Он и впрямь был малыш. Сухощавый такой, в очках... Его долго в армию не хотели брать, но он настоял-таки, добровольцем пошел. Отечество, видите ли, защищать... Отечество, которое продал Петэн. Брат сложил, наверно, голову... Был отчаянный спорщик... - Теперь отольются ботам все слезы, - вставил усатый. - Птижан был гордостью семьи. - продолжал шкипер. - Ему прочили блестящее будущее. Уже на первом курсе Сорбонны он напечатал какую-то выдающуюся статью по химии. Я-то в химии, честно говоря, мало что смыслю, но Птижан мне объяснял - что-то там связано с органическими соединениями. А, да что говорить, - махнул рукой Леру-старший. - Так ты не встречал Птижана? Может, он жив?.. - спросил шкипер с внезапно пробудившейся надеждой. - Леру... Миллеру не потребовалось особо напрягаться, чтобы припомнить тщедушного француза с вечно спадающими очками, изможденного как смерть. - Нет, не встречал. Но будем надеяться, что ваш брат жив, - ответил Миллер. - Сейчас, при усиленных бомбежках, многим заключенным, как мне, удается бежать из лагерей. - Значит, ты, говоришь, бежал из лагеря во время бомбежки? - спросил Миллера капитан "Пенелопы". - А как же ты очутился в море? Миллер отставил кружку с недопитым кофе. - Я не прямо из лагеря бежал. Когда лагерь разбомбили - это случилось сразу после ночной погрузки боеприпасов, - эсэсовцы наскоро выстроили всех уцелевших заключенных в несколько колонн и погнали к морю. Мы решили - эвакуация... - А оказалось? - нетерпеливо спросил кто-то из матросов. - Оказалось - верно, эвакуация, да только... на тот свет, - усмехнулся Миллер. - Пригнали нас в Любек, а там уже приготовлены эшелоны. Затолкали нас в товарные вагоны, как скотину, и - к морю, в Любекскую бухту... И все это - в страшной спешке... В бухте стояли пустые суда... - Миллер полуприкрыл глаза, чтобы получше припомнить названия пароходов, между которыми он несколько часов назад чудом провел "Викторию" - "Кондора", и медленно, с паузами перечислил: - "Тильбек"... "Атен"... "Кап Аркона"... "Дейчланд"... Ну, еще там были сторожевые катера, баржи, мелкие суда... Выражение настороженности исчезло с лица шкипера - Миллеру трудно было не поверить, так убедительно, с деталями рассказывал он. Усатый что-то сосредоточенно припоминал. - Тебя на какое судно посадили? - спросил он Миллера. - "Кап Аркона", - ответил наугад штурмбанфюрер. - Точно! Вспомнил! - радостно произнес усатый. - Это ведь такой большой океанский пароход, правда? - Да. - Я плавал на нем до войны, - улыбнулся воспоминаниям усатый, обращаясь ко всем. - Задолго? - спросил шкипер. - Задолго до войны, еще мальчишкой, с папой и мамой. Помнится, мы занимали каюту второго класса, на средней палубе... Комфортабельный корабль, ничего не скажешь. Отец говорил, что "Кап Аркона" обслуживает пассажирские линии Атлантики... - Твои воспоминания потом, - перебил его шкипер. Усатый смешался и умолк под его тяжелым взглядом. - "Кап Аркона" - верно, комфортабельный лайнер. Но нас там набили столько, что яблоку негде было упасть. Я поднимался на борт одним из последних и прикинул на глазок, сколько заключенных прошло по трапу: пожалуй, около пяти тысяч, не меньше, - продолжал Миллер. - Дожидаясь своей очереди, я прислушивался к репликам, которыми перебрасывались эсэсовские охранники... Из этих разговоров я понял, что на нескольких баржах немцы разместили узников, пригнанных из Штутгофа, а на пароходе "Дейчланд" - заключенных из Заксенхаузена и Равенсбрюка, что пароходы с заключенными должны торпедировать гитлеровские подводные лодки. Миллер слышал не столь давно о подобном плане из уст коменданта концлагеря Нейенгамме и решил приплести его сюда для пущей достоверности: уж больно неправдоподобной выглядела версия о том, что суда с заключенными потопили английские самолеты. Мог ли он знать, что своим рассказом попал в точку? План немцев действительно совпадал с тем, что под большим секретом поведал комендант Нейенгамме, и немцы даже начали проводить его в жизнь, но внезапный налет авиации союзников их опередил. На войне, как известно, не приходится зарекаться от неожиданностей. Там, в Любекской бухте, произошла одна из тех роковых случайностей, перед которыми позднейшие историки лишь разводят руками. - Мы погрузились на исходе ночи, когда уже светало, - рассказывал шурмбанфюрер, - и сразу же начались взрывы на кораблях. Это действовали подводные лодки... Он старался, чтобы его рассказ выглядел документально точным, понимая, что от этого многое сейчас зависит. - ...Сначала немцы торпедировали баржи с заключенными из Штутгофа. Там были женщины и дети. Они кричали так, что кровь стыла в жилах. "Ай да Миллер! - подумал Педро. - Фантазии ему не занимать. Можно подумать, что он и впрямь был там". - Немцы не очень спешили. Возможно, торпедирование кораблей с заключенными носило для них учебный характер. И тут их опередила внезапно налетевшая авиация, - продолжал Миллер. - Люфтваффе? Тоже "учебный характер"? - задал вопрос шкипер. Миллер пожал плечами: - Кто их разберет... Нам было не до того. Бомбы посыпались как горох. Но кто-то крикнул, я сам слышал, что самолеты английские, - осторожно добавил он. - Чушь! Быть такого не может, - убежденно произнес пышноусый француз. - Может, ошибка вышла? - предположил кто-то из матросов "Пенелопы". - За такие ошибки, знаешь... - сказал шкипер. - Так или иначе, самолеты нас разбомбили, и это был конец, - сказал Миллер. - Я видел, как затонул "Тильбек". Бомба пробила верхнюю палубу, среднюю и взорвалась где-то в трюме. Корабль переломился надвое, словно кусок хлеба... - Он сломал пополам ломоть, который держал в руке, показывая, как затонул "Тильбек". - А вслед за "Тильбеком" пришел и наш черед. Бомба попала в "Кап Аркона", и корабль вспыхнул как свечка. Со всех палуб все, кто мог, бросались в воду, которая кипела от пуль и осколков. Тут же кружились катера, с которых эсэсовцы расстреливали тех, кто не погиб, пытался выплыть. - Ну а ты?.. - спросил шкипер. - Когда загорелся "Кап Аркона", я выпрыгнул. Вода была ледяная, тело мгновенно обхватили стальные клещи. Я почувствовал, что сейчас остановится сердце. Рядом, словно многоэтажный дом пылал "Кап Аркона", от него лился удушающий жар, а я - в двух шагах от пылающего корабля - погибал от холода. Через несколько минут стало вроде полегче: я схватил какой-то деревянный обломок - они во множестве плавали рядом - и двинулся куда глаза глядят, лишь бы подальше от зтого ада. Голову старался держать под водой, высовывал ее только для того, чтобы набрать воздуха. Эсэсовцам было уже, видимо, не до меня - они думали о том, как спасти собственную шкуру. Так мне удалось отплыть на порядочное расстояние, но взрывы и крики гибнущих людей были долго еще слышны. Когда я окончательно закоченел и решил, что пришел каюк, меня подобрали эти добрые люди, рыбаки, - кивнул Миллер в сторону экипажа "Кондора". - Верно, - сказал капитан Педро, - мы вытащили его в ужасном состоянии. Он был без сознания, бредил... Миллер уловил взгляд француза, устремленный на его ботинки, инстинктивно поджал ноги и торопливо пояснил: - Я был бос... Обувь сбросил в воде, чтобы не потонуть. А ботинки эти мне дал капитан Педро, спасибо ему. Педро посмотрел на Миллера и сказал: - Мы его растерли, дали сухую одежду. Не оставлять же его босым? Эти ботинки я купил в Копенгагене, на черном рынке. Ну, а дальше и нам не повезло. Мой "Кондор" наскочил на мину. Спасибо, живы остались - кое-как успели пересесть на плот. - Миллер слушал капитана Педро, близоруко щурясь. Наступила тишина. История, рассказанная Миллером, не могла не наводить на размышления. ГЛАВА ПЯТАЯ Ворочаясь на узкой подвесной койке кубрика, Миллер с тревогой вспоминал дневной разговор с французами. Ему показалось, что шкипер слишком подробно расспрашивал его. Нервы, нервы... Неужели Леру что-то подозревает? И эти проклятые ботинки!.. Всегда в большом деле может найтись какая-нибудь мелочь, пустяк, который все погубит. В кубрике душно. Ночь кажется бесконечной. Кто-то из матросов "Пенелопы" бредит, зовет во сне Марианну. Люди с "Кондора" спят тихо. Педро, словно ангелочек, сложил руки на груди. "Разве что нимба вокруг головы ему не хватает", - подумал Миллер. Выйти на палубу, подышать? Он пробирался по кубрику осторожно, крадучись. Рассохшиеся половицы поскрипывали под ногами. С грохотом отлетела в сторону какая-то пустая жестянка, и Миллер замер. Он и сам не знал, чего боялся. Безотчетный ужас вдруг овладел всем его существом. Он загадал: выйдет сейчас из кубрика, никого не разбудив, - значит, все будет в порядке. Храп прекратился. "Бог с тобой, Марианна", - сонно произнес матрос, и храп, словно по команде, возобновился. Убедившись, что никто не проснулся, Миллер снова двинулся к выходу. Без всяких приключений он отворил дверь и, зевая, вышел на палубу. Вечером, прощаясь, капитан "Пенелопы" сказал, что на рассвете они бросят якорь в каком-то датском порту. Однако сам Миллер бросать здесь якорь не собирается: слишком близко от Германии. Нужно все-таки пробиваться подальше. Лучше всего, конечно, в Южную Америку. Туда, по словам коменданта Нейенгамме, собираются многие бежать. Только там, пожалуй, можно будет чувствовать себя в относительной безопасности, получить передышку, чтобы оглядеться, консолидировать силы. А главное, там у него есть нужный человек, обладающий определенной властью. Но как туда доберешься? С гибелью "Кондора" все осложнилось. Поеживаясь от холода, на палубу вышел усатый француз. В этот момент выглянула из-за тучи луна, и все вокруг просветлело. - Не спится? - дружески подмигнул он Миллеру. Усатый чувствовал некоторую неловкость перед этим человеком, которого обидел вчера подозрением. Человек-шутка сказать - прошел немецкий концлагерь, был обречен на смерть, бежал с горящего корабля, на котором погибли почти все такие же, как он, заключенные, - на "Кап Аркона" их было около пяти тысяч... Непонятно, почему этот человек показался ему вчера таким здоровяком? А сейчас, при ясном свете луны, нетрудно убедиться, что вид у него довольно жалкий. Весь он какой-то пришибленный, перепуганный насмерть... Надо приободрить его. Человек еще в себя не пришел после всех ужасов, которые выпали на его долю. - Не спится, - признался Миллер. - О, я понимаю, - сочувственно подхватил француз. - Но теперь эти ужасы для вас позади. Повесят Гитлера, вернетесь к себе в Германию... - Только не в Германию, - вырвалось у Миллера. - А куда? - Куда угодно, только подальше от Германии. Вы не представляете, сколько смертей я повидал, - вполне искренно сказал Миллер. - Но ведь вы немец? - Мне стыдно за то, что я немец. Над всей моей нацией, мне кажется, тяготеет ответственность за злодеяния Гитлера... В продолжение разговора штурмбанфюрер немного пришел в себя. - Хорошо идет "Пенелопа", - перевел он разговор на другую тему. - На рассвете прибудем в Нильсен, - сказал усатый. Миллер потрогал пальцем горло: - Пойду в кубрик. - Простудились? - Немудрено, - усмехнулся Миллер. Через некоторое время вдали показалась пристань. В кубрике матросов уже не было - они высыпали на палубу. Кондорцы помогали своим коллегам. Лишь один Педро по-прежнему спал сном младенца, чему-то улыбаясь. Миллер схватил его за плечо. Педро мгновенно проснулся и выхватил из-под плоской подушки нож. - Спрячьте игрушку, - хрипло прошептал штурмбанфюрер. - Дорога каждая секунда. Спокойствие не покинуло Педро: - А что, собственно, случилось? Почему вы хрипите? - Нас могут разоблачить... Кое-кто подозрительно на нас косится. - Но при чем здесь я? Людей убивали вы. Зверствовали вы. Преступник вы, а не я. Миллер яростно прохрипел: - Так просто вы от меня не отделаетесь, Педро! Мы теперь накрепко повязаны... Капитан что-то прикинул: - Что же вы предлагаете? - Бежать. - Кругом вода. Разве вы располагаете способом ходить по морю аки по суху? - Скоро пришвартуемся в Нильсене. - В Нильсене мне приходилось бросать якорь с "Кондором", трущоб там хватает, есть где спрятаться... Но все-таки Нильсен - это не стог сена, а мы - не иголка. А кроме того, мы даже не знаем, в чьих руках город... - Педро перехватил вопросительный взгляд Миллера и пояснил: - Вчера мне один матросик шепнул, пока вы всем заливали баки о своих лагерных похождениях, что они получили по рации интересные сведения: кое-где на берегу произошли волнения, немцы сброшены в море. - У нас нет выбора. На "Пенелопе", если узнают правду, нас живьем сожрут. Капитан рывком поднялся: - Вся ваша Европа - котел кипящий. Довольно с меня этого мира приключений. Буду пробиваться домой. Миллер умоляюще прижал руки к груди: - Послушайте, Педро, и я с вами, ладно? - Вы слишком заметный сувенир, чтобы брать вас с собой, - бросил капитан. - Вы же знаете, меня там ждут... А ваш риск будет хорошо оплачен. - Ладно, черт с вами! Я привык рисковать. Всю жизнь этим занимаюсь. Дверь кубрика распахнулась. На пороге стоял капитан "Пенелопы" - свежий, подтянутый, улыбающийся. - А, вы уже не спите? - сказал он. - "Пенелопа" сейчас бросит якорь в Нильсене. Мы дадим вам одежду поприличней, - обратился он к Миллеру, - а потом, если не возражаете, позавтракаем на берегу всей командой. Я получил радиограмму, Нильсен свободен. Заодно отпразднуем и это событие. Хотя, возможно, сведения не точны. Я знаю близ порта чудесный кабачок... - "Якоб"? - спросил Педро. - Он самый. Вишу, вы бывали в Нильсене? - Приходилось. - Ну как, договорились? - спросил капитан "Пенелопы". - Сколько дней вы намерены пробыть в Нильсене? - спросил Миллер. - Дня три-четыре, пока примем груз пива. - Мы не хотели бы стеснять вас в течение этого времени, - произнес штурмбанфюрер. - Да о каком стеснении идет речь, черт побери?! - воскликнул француз. - Можете располагать "Пенелопой", как своим собственным домом. - Нет, мы хотим на эти дни перебраться на берег. - Лишние люди на борту во время погрузки всегда мешают, знаю по себе, - поддержал его Педро. - Делайте как знаете. - Француз махнул рукой, сдаваясь. Они вышли на палубу. "Пенелопа" по дуге входила в бухту. Нильсенский порт еще спал. Застыли портальные краны, врезанные в бледное небо, массивное здание таможни, служебные постройки. Вдали виднелся шпиль ратуши, наполовину скрытый утренним туманом. Миллер с надеждой вглядывался в берег, ища флаг со свастикой, но его не было. Судно, застопорив ход, приближалось к причалу. - Пожитки здесь оставите? - спросил француз. - Пожалуй, с собой заберем, - с деланной небрежностью ответил Миллер, придвигая поближе свою поклажу. На борту царили обычные для судна, прибывающего в порт назначения, оживление и суета. Матросы "Пенелопы" в предвкушении удовольствий, хотя и скудных по причине военного времени, наводили лоск и пересчитывали деньги. Матросы с "Кондора" держались отдельной кучкой. Педро и Миллер к ним присоединились. Капитан что-то сказал матросам на своем языке. Уже совсем рассвело. Миллер продолжал рассматривать приближающийся порт. Он увидел, как из-за угла серого здания показался грузовой трамвайчик, ползший по неправдоподобно узкой колее. Кажется, даже сюда доносилось его дребезжание. Матросы с "Кондора" споро разобрали свои сундучки, повесив их на лямках за плечами на манер рюкзаков. "Пенелопа" толкнулась о причал. Капитан то поднимал, то опускал подзорную трубу. - Странно, - пробормотал он, хмурясь. - Вымер Нильсен, что ли? Или все попрятались? - Что будем делать? - спросил усатый помощник. - Раз уж мы здесь, разберемся на месте, - решил капитан. - Пиво люди пьют при всех режимах... Однако люди с "Кондора" не стали дожидаться, пока перекинут трап. Педро коротко скомандовал, и матросы перескочили на мол. Следом прыгнул Миллер. - Живо, к трамваю! - бросил сквозь зубы Педро. Ни одной целой машины в порту не было - те, что встречались, были покорежены, побиты, сожжены. Поэтому подвернувшийся трамвай оказался как нельзя более кстати. Миллер, обогнав матросов и Педро, первым вскочил на низкую платформу, груженную коксом. Педро залез последним. Через минуту Педро, прошагав по коксу, ворвался в кабину вагоновожатого. Тот, не отпуская рукоятки, испуганно наблюдал за незнакомцами. - Быстро! Быстро ехать! - велел ему Педро, с силой схватив за плечо. Вагоновожатый, однако, вроде не понимал, чего от него хотят. Он лишь смотрел не отрываясь на смуглолицего незнакомца и вдруг произнес словно заклинание: - Гитлер капут! Педро столкнул вагоновожатого с сиденья, тот упал на пол и в испуге забился в угол тесной кабины. Педро сел на его место, схватил рукоять и наугад, но решительно повернул ее до отказа. Вагон понесся, звеня и постукивая на рельсовых стыках. Мотор взвыл, звук поднялся до высокой ноты. Мимо проносились пакгаузы, складские помещения, какие-то бесконечной длины сараи. Впереди показался высокий завал, который с каждой секундой приближался. Вскоре уже можно было разобрать, что он состоит из обтесанных булыжников, выдернутых, по-видимому, прямо из уличной мостовой. "Словно кордон на реке", - подумал Миллер и крикнул: - Баррикада! Реплика потонула в трамвайном грохоте. Среди булыжников оказался узкий проезд, проделанный для транспорта. Теперь трамвай с разбойным шумом карабкался вверх по узкой крутой улочке, будто возникшей из сказок Андерсена: слева и справа бежали домики с островерхими кровлями, фигурные палисаднички, аккуратные крылечки... Только вот многие стекла в окнах были вышиблены, а уцелевшие крест-накрест заклеены узкими полосками бумаги. Скорость трамвая не падала, одна улица сменялась другой, но ни один человек не встретился им: тротуары были пугающе пустынны. Слишком ранний час? Или жители Нильсена опасались карательной немецкой экспедиции?.. Педро повернул рукоятку в противоположную сторону, и трамвай круто замедлил ход. Миллер приоткрыл дверь в кабину: - Что случилось? - Довольно с нас этой кареты, - сказал Педро. - А что? Педро сплюнул: - Слишком много шума. Не нравятся мне что-то эти безлюдные улочки... Улочки не нравились и штурмбанфюреру. Он вошел в кабину, аккуратно притворив за собой дверь. Трамвай еле полз, готовый каждую минуту остановиться. Миллер спросил: - Высаживаемся? Педро кивнул. Немец посмотрел на скорчившегося в углу вагоновожатого: - Этого убрать? Миллер и сам не заметил, как в разговоре с Педро перешел на подчиненный тон. Педро пожал плечами: - Зачем? Пусть живет. Миллер понимал, что связан с Педро и его людьми одной ниточкой, потому что без них он был беспомощен как младенец. В то же время он сознавал, что ниточка достаточно тонка и в любой момент может оборваться. Трамвай остановился. Они соскочили и углубились в пустынные, беспорядочно петляющие переулки, которые привели их в пустой сквер. Посреди, рядом с памятником из позеленевшей бронзы, возвышался бездействующий фонтан, вокруг которого аккуратно расставлены облупившиеся скамейки. - Наверно, с самого начала войны не красили, - заметил Педро, потрогав пальцем отслоившуюся краску. - Все в вашей Европе вверх дном. Не правда ли, "бывший узник"? Миллер промолчал. Впрочем, Педро, кажется, и не ожидал от него ответа. Он озабоченно обвел взглядом своих людей. Усталые, запыхавшиеся, в измятой одежде, они производили неважное впечатление. Необходимо было найти местечко, где все они могли бы перекусить и привести себя в порядок, не опасаясь нарваться на неприятность. Капитан раздумчиво пожевал губами. Он понимал, что от малейшей неосторожности сейчас зависит многое, и в первую голову - жизнь и безопасность команды, да и его собственная. Мало ли в какую ситуацию попадешь в этом заряженном грозовой тишиной Нильсене?.. Наконец он принял решение. - Вот что, Карло, - обратился он к Миллеру. - Ты должен пойти и разыскать для всех нас кафе с надежным хозяином. Запомни этот сквер, мы ждем тебя здесь. Только ее попади в "Якоб", там, помнится, всегда много народу толклось. По знаку Педро команда заняла скамьи. Педро с явным облегчением откинулся на спинку скамьи. Кажется, он нашел правильное решение!.. - Может, возьмешь в помощь кого-нибудь из ребят? - бросил он вслед Миллеру. - Не нужно. Один человек, пожалуй, менее подозрителен. А кроме того, говорю я без всякого акцента. - Но говоришь-то по-немецки! - усмехнулся Педро. - И что? К немцам и немецкому местное население, думаю, достаточно привыкло. - Резонно, - согласился капитан. - Эй, а багаж-то свой куда тащишь? Ты уж его оставь, налегке идти сподручнее. Вскоре Миллер убедился, что жизнь в городе, как это ни удивительно, теплилась, хотя и не била ключом. Открывались мелочные лавки, кое-где выстраивались очереди. Он чувствовал всей кожей, что вскорости здесь начнется такая заваруха, в которой он, без денег и без документов, едва ли уцелеет. К тому же не исключено и то, что кто-то просто сможет опознать его, и тогда... Даже подумать страшно. Нет уж, планов своих ломать не стоит. Как знать, быть может, судьба в лице капитана Педро предоставляет ему неплохой шанс. К тому же багаж, который оставил у себя этот проходимец, удерживал Миллера, словно некий мощный магнит. Однако прежде чем приступить к выполнению поручения капитана, необходимо было сделать еще одну важную вещь. Миллер разыскал почту, которая, к его приятному удивлению, была открыта. Он попросил бланк, присел к столику и долго ломал голову над тем, как составить текст, который выглядел бы достаточно невинно. С адресом проблем не было, хотя он и не знал его. Дело в том, что человек, которому предназначалась телеграмма, был достаточно важной персоной в далекой стране. У окошка долго копошилась старушка, Миллер терпеливо ждал. Наконец она отошла, что-то бормоча под нос, и Карл протянул телеграмму. - Как фамилия адресата? Не могу разобрать, - строгим голосом произнесла девица с обесцвеченными перекисью буклями, близоруко разглядывая телеграфный бланк. - Генерал Четопиндо, с вашего разрешения, - четко, по складам произнес Миллер. В этот день удача решительно сопутствовала ему. Интуиция завела его в подвальчик с грязной вывеской, глядевший на мир несколькими подслеповатыми, хотя и тщательно вымытыми окнами, до половины утопленными в землю. В кафе было пусто, если не считать пожилой женщины, лениво протиравшей стаканы у стойки. Стулья были аккуратно перевернуты, пахло прокисшим пивом и чем-то горе