роизошло, не ведаю - сразу после захвата Киева Владимир меня посадником в Новгород поставил. Когда же через восемь лет он прислал ко мне греков-попов и повелел крестить народ, я их выгнал. Новгородцы как один поднялись, пожгли дома христиан... Тогда Владимир послал тысяцкого Путяту с дружиной - дабы крестила она мечом и огнем. Долго мы бились... - Но летопись... - не утерпел Ильин и тут же прикусил язык. Ведь совсем недавно он размышлял об этом и пришел к выводу, что сообщения летописцев могли быть сфальсифицированы впоследствии, чтобы изобразить любимого героя народных преданий проводником новой религии. - Какая летопись? - подозрительно уставился на него волхв. - Да понимаешь, мне встречались сведения о том, что ты сначала ставил над Волховом идолов, а потом порубил их. - Я?! - Добрыня рванул на груди ожерелье, и медвежьи зубы посыпались на земляной пол пещеры. - Я воин! Я любил битвы и пожары, я любил пиры и дружину! У меня столько жен и наложниц было!.. - Успокойся, почтеннейший. - Ильин был не рад, что опять задел любимую болячку старика. - Прости, что я не даю тебе договорить о причинах перемены Владимира. - Не знаю! Сам хотел бы доискаться! - хрипло выкрикнул Добрыня. - Обманул племянник! Это мне наказание за тот грех - за Ярополка... - Давай вернемся к разговору о Святополке. Ты хотел что-то сказать о нем. - За Святополка народ, потому что молодой князь хочет возродить нашу веру, он тайно сносился со старыми волхвами, а когда сидел на княжении в Турове, то открыто участвовал в жертвоприношениях Перуну. Я думаю, по чьему-то доносу Владимир и повелел схватить его Великий князь знает, что людям ненавистны чужеземные попы, что никто не ходит в выстроенные им церкви. Но он почему-то с удивительной настойчивостью каждый год велит дружинщикам избивать праздничные толпы в день Купалы, в Перунов день, рубить украшенное лентами майское дерево, разгонять русалии... Но среди воинов тоже много людей, верных старине. - Ты хочешь сказать, что Святополк опирается на большие силы, подспудно зреющие повсюду?.. - задумчиво проговорил Ильин. - Новый Юлиан Отступник?.. Знаешь, был такой император? - Знаю, - сказал Добрыня. Виктор в который раз с удивлением отметил, что познания волхва намного превосходят его прежние представления о мировоззренческом уровне языческих жрецов Древней Руси. - Его церковники называют по-гречески Апостатом... Наши мудрецы говорили, что с этого великого цесаря могло бы начаться восстановление древней Истины. Но он погиб, процарствовав всего два года, совсем молодым. Случайное копье поразило его в мелкой стычке с персами. - Не слишком ли много странных случайностей? - риторически вопросил Ильин. - Впрочем, не будем пытаться разрешить неразрешимое. Меня куда больше интересует судьба Святополка. Что-то тут не так. Вряд ли он поддерживает языч... прошу прощения, славянскую веру только из ненависти к Владимиру. Если мать его христианка, да еще жертва его, с позволения сказать, отца, он вряд ли отошел от того, что закладывалось в его душе с детства. - Он просто понял, где правда, - убежденно сказал Добрыня. - Что ж, может быть, это самое разумное объяснение. Но мне кажется, должна существовать еще какая-то причина. Был какой-то толчок... - Я Святополка видел последний раз, когда ему было десять лет. Подарил я ему тогда жеребенка вороного... Какой он ныне, князь Туровский? Что пережил, передумал за свои тридцать четыре года? Не ведаю. - Знаешь, - осторожно, боясь расплескать забрезжившую догадку, заговорил Ильин. - Я, кажется, понял, в чем дело... Святополк знает тайну того, почему было принято решение о христианизации Руси. И Владимир догадался об этом - поэтому и засадил его в тюрьму. Произошло это недавно, иначе вряд ли великий князь отпустил бы сына на княжение даже в Туров. Да-да, я думаю, Святополк обладает неким знанием, которое способно поколебать престол отца... - Значит, его убьют! - Добрыня вскочил на ноги. Взволнованно заговорил, схватив Ильина за плечи. - Ты мудр, о пришелец! Боги открыли тебе Знание... Воистину, ты говоришь правду - решение Владимира заточить Святополка и его жену было внезапным, выходит, что-то произошло, выходит, есть какая-то тайна. Он бросился к догоравшему костру, плеснул в него остатки крови из сосуда и, воздев руки, воскликнул: - Благодарю тебя, Сварог, ты послал нам премудрого. Ум его проницает скрытое, слова его обличают неправду. Слава тебе, дарующий огонь!.. Ильин смущенно ковырял веточкой утоптанную землю. Как легко прослыть здесь провидцем, обладая элементарными навыками логического анализа. Ему было неловко слушать вдохновенные возгласы Добрыни, но и возражать не имело смысла. - Ты идешь в мир! - приподнятым тоном заговорил волхв. - Возьми святыню, она поведет путем правды. С этими словами Добрыня протянул Ильину дощечку с резным изображением всадника, попирающего змею. Затем схватил его за скулы окровавленными руками, привлек к себе и поцеловал в лоб. VI Сидя в повозке, погромыхивавшей неуклюжими дубовыми колесами по каменистой лесной дороге, Ильин раздумывал о последней беседе с Добрыней. Чего хотел от него волхв, рассказывая о взаимоотношениях внутри княжеского дома? Почему с такой настойчивостью подчеркивал свою непричастность к христианизации Новгорода? Складывалось впечатление: старик убежден в том, что Виктор имеет какую-то власть над будущим, что он сообщается с ним и может воздействовать на ход событий. Наклонившись к Анне, сидевшей рядом с ним в льняной накидке - вотоле, расшитой по вороту и по краям красными узорами, Ильин вполголоса сказал: - Знаешь, кто такой Святовид? Это Добрыня Никитич из русских былин и сказок. - Как так? - не поняла княжна. - Он возглавил сопротивление христианским миссионерам, а когда его силы были разбиты, бежал к волхвам, укрывавшимся в лесах. Они его посвятили, по-нашему говоря, в жреческий сан. - И кем же он в их иерархии числится? - Да нету никакой иерархии. Почти всех перебили. Он теперь вроде патриарха, хотя сам жалуется - кое-как зазубрил несколько молитв на санскрите, а одолеть священный язык не смог, стар стал, мозг одеревенел. - О чем он тебе вчера толковал, когда вы с ним в лес ходили?.. Я думала, вы подрались там - когда ты пришел, у тебя все лицо в засохшей крови было. - Да нет, просто перекусили... Разговор о том о сем был, ничего особенного. На память он мне оберег подарил - вот погляди, змееборческий сюжет. Ильин вытянул из-за пазухи шнурок с образком. Анна взяла его в руки, всмотрелась. - Что-то на самого Святовида... то есть Добрыню этот господин с копьем смахивает. Виктор с недоверчивой улыбкой взял амулет. В лице всадника действительно было что-то от Добрыни - тот же орлиный профиль, те же нависшие брови, да и оселедец, намотанный на ухо, можно было разобрать. Продолжая изучать изображение, Ильин заметил под копытами коня рядом с чешуйчатыми кольцами змеиного тела маленькие извилистые черточки, нечто похожее на крохотных рыбок. И тут Виктора прошиб пот. "Да ведь это сюжет былины!" В памяти его зазвучало: "Стал молоденький Добрынюшко Микитинец на добром коне в чисто поле поезживать, стал он малыих змеенышей потаптывать..." И еще одна догадка сверкнула в мозгу... Ильин быстро пересчитал "рыбок": все точно - двенадцать. Не в силах больше молчать, он сбивчиво заговорил: - Знаешь, что это такое? Это символическое изображение борьбы с христианством... В былине поется: "А там во пещерах во змеиных а немного, немало да двенадцать змеенышей". Я все не мог понять, почему именно это число варьируется на разные лады. Но меня сбивало с толку летописное известие о том, что Добрыня утверждал христианство. На самом деле в былине зашифровано сообщение о борьбе с религией двенадцати апостолов! Только христианство обязано своим насаждением этому числу первоначальных адептов. - Слушай, так ведь эта былина, выходит, кем-то сознательно была закодирована и пущена в обращение! - воскликнула Анна. Ее услышали и другие седоки. Задремавший было Иван вскинулся и очумело спросил: - А? Чего? Овцын, сидевший спиной к Виктору, тоже повернулся и ревниво сказал: - Шепчутся и шепчутся... Хватит тебе с Анной сидеть, договорились же - час ты, час я, - и, как бы оправдываясь за свою невыдержанность, добавил: - С этим фанатиком не поговоришь ни об чем деликатном... - Ладно, давай пересаживаться, - Ильин соскочил с телеги и пошел обочь. Когда Василий занял его место, Виктор немного отстал от возка и пошел следом, чтобы поразмять ноги. То, что сказала Анна, поразило его своей очевидностью. Они только рассуждали, каким способом отправить послание в будущее, а неизвестный уже сделал это, избрав единственно верный способ. Конечно, только передаваемое из уст в уста песнопение может преодолеть толщу веков. Сгорает бумага и пергамент, уничтожаются памятники архитектуры, разоряются могилы вождей, самые имена народов как пепел развеивает жестокий ветер истории. Но предание неуничтожимо. Переходя из рода в род, из племени в племя, из языка в язык, оно становится неподвластно времени. Если, конечно, автором послания был истинный гений, сумевший вечное передать в формах повседневного, за привычным и примелькавшимся современникам спрятать то, что они хотели бы похоронить навсегда. Если такое послание прорвалось в двадцатый век и вызвало к жизни целый ряд переложений и исследований, то можно говорить и о его воздействии на будущее, пусть и в небольших размерах. Впрочем, напоминал себе Ильин, в его время изучение темы змееборчества только делало первые шаги, неизвестно, к каким результатам оно приведет впоследствии; возможно, былина о "Добрыне и Змее" станет отправной точкой для какого-то идейного направления... Мы все время толкуем о том, что будущее непредсказуемо, что оно вне нашей власти. И все же каждый может сказать, что его духовное становление определил какой-то поэт или мыслитель прошлого. Значит, можно говорить о другом: гений, посылая слово в мир, программирует свое воздействие на людей иного времени. Выходит, мы вправе утверждать: гений - творец будущего или, говоря высоким слогом, его демиург... Достаточно Достоевского вспомнить. Его мысли, высказанные на переломе русской истории, не были поняты современниками во всем их масштабе. Только тогда, когда пророчества его подтвердила сама жизнь, истинное значение сочинений писателя стало ясно потомкам, и с этого времени воздействие их на сознание людей, на формирование новых идей, на духовный климат эпохи стало стремительно расширяться... Это подлинная торпеда времени, все ускоряющая свой неслышный бег по мере приближения к цели... Занятый этими мыслями, Ильин тем не менее не сильно отставал от тарахтящей телеги, хотя по временам вовсе забывал о ее существовании. Сознание автоматически контролировало ситуацию, отметил Виктор, выйдя из состояния созерцательности. Он вообще стал приметливее к происходившему с ним, больше стал тяготеть к анализу окружающего и своей роли в нем - то ли в момент Перехода обострилась способность к остраненному восприятию себя и мира, то ли само бытие на грани времен не позволяло жить одним измерением, вызывало потребность в стереоскопическом видении. "С этой рефлексией свихнуться можно, - досадливо думал Ильин. - Попал в царство первозданной свежести, в экологический рай, живи, как трава растет. Люди здесь не размышляют, прежде чем решиться на поступок - просто интуичат". Институтские словечки вроде "интуичить" мирно уживались в его речи с грамматическим строем северно-русского говора одиннадцатого века, и сам он - несмотря на болезненно обострившуюся тягу к самоанализу - не замечал этого. Догнав телегу, Виктор сел рядом с Иваном, свесив ноги в лаптях над дорогой. Старообрядец снова клевал носом, Овцын в который раз с восторгом рассказывал княжне, какие усилия и средства потратил ее прадедушка на благоустройство усадьбы. Особенно восхищало его то, что он первым в губернии завел у себя хор из крестьянских отроков и каждое утро пробуждался под ангельский распев, долго нежился под пуховиком, пока звучали торжественные евангельские стихиры. Анна слушала с гримаской отвращения. - Ну как ты можешь любоваться такими феодальными глупостями! Ведь по своему сознанию ты стоишь теперь намного выше своей эпохи. Давеча восторгался, что дедушка мой с конфетой за щекой засыпал - экая роскошь! - теперь вот азиатскую эту пышность живописуешь. Когда ты поймешь наконец, что мы, дворяне, в неоплатном долгу перед мужиком, что мы должны в его среду историческое сознание вносить, таланты его пробуждать... - Ах оставь, ради бога. Нашла таланты - напьются как звери дикие да неподобные песни кричат всю ночь... - Мужик - он точно подлец, - поддержал очнувшийся от дремоты Иван. - Срамословить горазд. - Я ничего подобного не слышала, - капризно возразила Анна. - Наши мужички очень добрые и ужасно милые... Всегда на пасху приходили в усадьбу, а как кормилица меня на крылечко вынесет - кланяются, красное яичко мне в ручонку суют... Нет-нет-нет, слушать ничего не хочу. Крестьяне просто чудо что такое. Милейшие и талантливейшие люди... Виктор, запрети ему!.. - Да ты сама его так запугала, что он другой раз поостережется твоих пейзан задевать, - отозвался Ильин. Дорога пошла заметно под уклон, и Виктор сказал, что если верить описаниям Святовида, скоро будет первый погост. В этом селении волхв советовал заночевать, ибо следующее поселение отстояло от него на целый день пути. И точно, вскорости в просвете просеки блеснуло речное зеркало, стали видны крыши, сгрудившиеся вокруг островерхой башенки. Едва успели расположиться на ночлег, как стемнело. В длинную закопченную избу набилось несколько десятков людей - седобородые старики и ветхие старухи, мужики-большаки, главы семей, молодые ребята и девки, русоголовая мелюзга. Только баб-большух не было видно - время шло к ужину, и они возились у печей. Обитатели селения сбежались послушать захожих людей - они тут нечасто случаются, объяснил хозяин избы. А в тот день так совпало, что, кроме Ильина и его товарищей, в погост прибрели калики перехожие - слепые певцы с мальчиком-поводырем. На широких лавках вдоль бревенчатых стен уселись самые уважаемые - старики, семейные мужики. Молодежь толпилась у входа. Многие заглядывали через открытую дверь. С полатей свешивались вихрастые головы мальчишек. Несколько лучин, воткнутых в светцы, освещали красный кут, где поместились трое старцев-странников. Их осеняло тябло - угловая полка для "богов", деревянных фигурок Перуна, Хорса, Мокоши. Тут же виднелся вырезанный из дерева образок с благословляющим Христом. Обитатели избы, видимо, демонстрировали таким способом свою лояльность господствующей церкви. Ильин уже знал из рассказов язычников, прятавшихся в лесу, что церковники мирились с показным двоеверием, царившим повсюду. На этом этапе им и такого признания верховенства Христовой веры было достаточно - слишком много еще было открытых ее противников, ни под каким видом не соглашавшихся держать в доме священные изображения нового культа. Хозяин встал со своего места, поклонился в пояс каликам-перехожим, коснувшись рукой пола, и с достоинством сказал: - Гости богоданные, благодарим вас за честь великую, за то, что не миновали нашу весь глухую. Не побрезгуйте угощением. По его знаку молодуха в расшитой длинной рубахе и рогатой кике, обрамлявшей высокий лоб, поднесла певцам ковш пенного меду. Калики по очереди приложились к нему, поблагодарив хозяина величавыми кивками. Затем один из них что-то сказал вполголоса мальчику-поводырю; тот сноровисто достал из мешка гусли, тамбурин и свирель. Широкогрудый плечистый старец с узким лицом, с длинными волнистыми волосами, схваченными ремешком, положил на струны узловатые пальцы, похожие на древесные корни, стал неспешно перебирать лады. Чуть позднее запела свирель, белокурый поводырь зазвенел колокольцами. И когда полились слова песнопения, Ильин внезапно понял то, о чем никогда даже не думалось прежде: былина - это осколок древнего языческого богослужения. Теперь, находясь у полноводной реки этого древнего искусства, слушая репертуар певцов в законченной последовательности, он постиг и структуру мистерии. Но главное - он понял, почему столь велико было в народе почтение к путешествующим сказителям - они были как бы бродячими священнослужителями, странствующей языческой церковью... Сами облачения калик существенно отличались от рубах и портов мужиков, собравшихся в избе. Одеяния с расшитыми подолами походили скорее на туники, да и орнамент резко разнился с обычными для одежды поселян узорами - опытный глаз Ильина вычленил из причудливой вязи красного и синего шитья символы солнца и его олицетворения - Хорса - круги с перекрестьями и свастические символы, громовые знаки Перуна - розетки с расходящимися лучами, стилизованные изображения коня. Догадка осветила ярким светом все, что Ильину пришлось узнать о сказителях былин за годы учения в университете и во время самостоятельной исследовательской работы. Разбросанные в беспорядке тексты, к тому же лишенные музыкального сопровождения, не позволяли понять священного характера этой поэзии. Теперь, слушая знакомые песнопения - конечно, в чем-то они были неуловимо отличны, и сами их герои носили иные имена, - Виктор воспринимал не сюжеты отдельных произведений, но великое целое, миф о творящих силах мира, о вечной битве добра и зла. Как же он раньше не понимал, за что церковь преследовала народное искусство?! Ведь даже по осколкам этой славянской мистерии, дошедшим до девятнадцатого-двадцатого веков, можно было догадаться, что это фрагменты языческого богослужения! Слепые певцы несли народу слово той веры, которая была изгнана чужеземными епископами с помощью мечей и копий в лесные дебри и безлюдные пустыни. Вот почему текстам, сказываемым ими под аккомпанемент гуслей и гудков, была обеспечена преемственность. Как в молитве верующий не посмеет изменить хотя бы слово, так ничего не переиначит и в священном мифе. Много веков прошло, прежде чем было утрачено понимание религиозной значимости текстов былин, но сам стереотип невмешательства в текст, как определил бы это Ильин, сам поведенческий образец приобрел нерушимость ритуала. Он подумал, что церковникам должно быть неимоверно трудно духовно перебороть этих вот стариков с гуслями - при всей изощренности организованного богословия, подавляющей пышности византийского искусства и мощи государства, стоящей за миссионерами. Попробуй заставить простого русича часами выслушивать в храме повествования из еврейской истории, вникать в тонкости споров между правоверными иудаистами и ревизионистами, пошедшими за Христом. У народа, имеющего великий эпос, в котором даются - на уровне мифологического сознания - ответы на главные вопросы бытия, ответы, исходящие из опыта его собственной истории, отражающие его нравственный идеал, - у такого народа проповедь морали, адресованной чувственному и развращенному жителю античного захолустья, просто не найдет ответа в душе. Оттого и стоят пустыми храмы с крестами. Оттого, несмотря на обещания загробных мук, несущиеся с амвонов, молодые и старые валом валят на языческие игрища, сбегаются слушать бродячих певцов, приносят жертвы на уцелевших по глухим местам святилищах. В открытом споре новой религии победы не видать. Поэтому "греческому исповеданию" ничего не остается другого, как силой давить противника, рушить его опорные пункты, истреблять культуру и ее носителей. Впрочем, и в самой Греции эта вера утверждалась теми же методами... Пение между тем закончилось, калики поднялись и поклонились собравшимся. Ильин отметил про себя, что в репертуар сказителей не входит история о Добрыне и змее, хотя почти все остальные известные ему сюжеты были включены в состав поэтического действа. Ему показалось странным, что мотив змееборчества не отражен в этих ритуальных песнопениях. Когда большинство слушателей покинуло избу и хозяйка с двумя дочерьми принялись накрывать на стол, Виктор подсел к каликам и завел разговор об их странствиях, стал расспрашивать, как и где они обучились своему искусству. Из довольно-таки сдержанных ответов он составил представление о вполне профессиональном характере сказительства. Где-то в дальних краях еще остались своего рода семинарии, где под руководством жрецов осваивали искусство поэтической проповеди. Слепцов предпочитали, вероятно, потому, что их воображение было целиком ориентировано на слово, а не на зрительный образ - это обеспечивало особую прочность запоминания и точность воспроизведения священного текста. На столе появились вареная дичь, моченая брусника, жареные грибы, печеная репа. Большак поднес каликам ржаной каравай, чтобы они благословили его. Старцы возложили на него руки и возблагодарили Даждьбога, подателя благ земных. После этого хозяин прижал хлеб к животу и принялся рушать его большим ножом. Братина с медом несколько раз обошла стол за время ужина. Все заметно повеселели и в конце концов даже нарушили неписаный закон славянского застолья - не произносить за едой ничего, кроме хвалы богам. Виктор решился, наконец, задать каликам главный вопрос, мучивший его весь вечер: известна ли им былина о Добрыне. Старший из сказителей - Разумник - ответил отрицательно и, в свою очередь, спросил: - Ты знаешь? - Да, - вырвалось у Виктора. И не успел он сообразить, чем чревато это заявление, как Разумник дал знак поводырю, чтобы тот принес гусли. - Я не умею, - запротестовал Ильин. Разумник положил инструмент себе на колени и провел по струнам своими узловатыми пальцами. - Пой! Ильин оглянулся по сторонам. Встретился глазами с Анной - она смотрела на него с нескрываемым обожанием. Отвел взгляд. Вздохнул и начал размеренным речитативом: Породила Добрыню родна матушка, Возростила до полного до возраста... По мере того, как он приближался к концу, рокот гуслей становился мощнее. Вдохновенное сияние незрячих глаз Разумника, устремленных на Виктора, говорило о том, что он захвачен былиной. Произнеся последнюю строку, Ильин долго не решался смотреть на окружающих. Благоговейная тишина стояла в избе, словно вокруг не было ни души. И Виктор осознал: все до единого поняли смысл поэтического рассказа, не умом, не рассуждением поняли, но сердцем, бьющимся в ритме тех веков, что теряются в темных глубинах начальной истории. Уже зная заранее ответ, Ильин спросил, с трудом ворочая языком: - Так слышали вы эту песнь? - Нет, - сказал Разумник. - Нет, - как эхо повторили старцы-сказители. - Нет, - отозвались люди. - И т-ты с-сможешь п-повторить ее? - задыхаясь от охватившего его безотчетного страха, спросил Ильин. - Учен для этого... Я запомнил все до последнего слова... Хмель разом вылетел из головы Виктора. Полночи он не спал, то и дело с завистью прислушиваясь к богатырскому храпу Ивашки, к спокойному дыханию Василия. Всех в избе свалил сон, а его не брала усталость. Они так никогда и не узнают, что натворил он сегодня. И никто не узнает: кандидат филологических наук Ильин совершил преступление - по легкомыслию вторгся в историческую среду, пустив в оборот новую и чрезвычайно живучую в силу своей привлекательности вариацию змееборческого мифа. Все время талдычил о невмешательстве - и вот одним махом создал целое направление в былинном творчестве. По своему значению для неофициальной народной культуры песнопения о Добрыне и змее значили то же, что наследие крупного поэта эпохи печатного станка и всеобщей грамотности... "Ты запустил торпеду времени!" Когда он сказал себе это, его снова в пот бросило. Так кто же автор былины о Добрыне? Ведь он не сочинял ее, а принес из двадцатого века. А здесь ее не знали. Выходит, для того, чтобы она пришла в будущее, он сам должен был попасть сюда по некоему замыслу истории? Выходит, и вся его жизнь была лишь подготовкой к броску в прошлое, к осуществлению некой миссии, замысленной неведомой высшей силой еще до его рождения? А как же его свободная воля, его мечты, поиски призвания? Неужели все это давным-давно было запрограммировано каким-то холодным разумом? Нет, невозможно поверить, что твоя жизнь, твое драгоценное и неповторимое "я" - плод досужей игры ума неведомого Гроссмейстера!.. Парадоксальность ситуации настолько потрясла его, что в голове воцарился полный хаос. Наверное, поэтому он наконец уснул. Глава III Викинги, бунтовщики, упыри I В Южном Приладожье царила чересполосица племен и верований. Редкие очаги славянской колонизации на десятки, а то и сотни верст были окружены финским населением. В отличие от соседей-лесовиков, в основном державшихся отдельными семьями, русичи жили большими укрепленными деревнями, вокруг которых во все стороны тянулись полосы низкорослого жита с торчащими там и сям обгорелыми пнями. Сваливая и выжигая все новые участки леса, переселенцы двигались дальше к северу, расширяя пределы Обонежской пятины - так именовали этот край новгородцы. Если славяне убирали урожай и обрабатывали снятый хлеб все вместе - мужики, бабы, дети и старики, то на убогих кулигах финнов, засеянных ячменем, Ильин видел только женщин - они и жали, и молотили кое-как просушенные снопы. Когда в первый раз остановились на ночлег у вепса Вармы, Виктор спросил хозяина: - Я заметил, на дворе у тебя одни женщины работают. Даже дрова и то старуха рубит. - А! - презрительно махнул рукой Варма. - Мужик - рыба ловит, на зверь петли ставит. Баба печка топит, земля копает. И умолк, всем своим видом выказав презрение к женской доле. Он возлежал на низких нарах, подперев голову рукой. На коротком широком чурбаке у его изголовья стоял туес с крупной черемухой. Почерневшие от ягод губы Вармы сложились трубкой, издав долгий пронзительный свист. В землянку сунулся невероятно грязный белобрысый мальчишка в ветхой рубахе. Хозяин что-то вполголоса сказал ему на своем языке, и отрок исчез с той же быстротой. Ильин и Овцын сидели на нарах у противоположной стены и прислушивались к звонкому голосу княжны, убеждавшей Ивана помочь дамам. - Мужик все может, - после долгого раздумья сказал вепс. Ильин воззрился на него, выразив на лице вежливое внимание, но Варма снова умолк и молчал добрых две минуты. Когда Виктор потерял было интерес к высказанному обобщению, тот развил свою мысль: - Сани делает, лодка долбит. Меч кует, серьги бабе кует, если захочет - бабу себе скует. - Ты что, кузнец? - спросил Овцын. - У нас как раз обод надо заклепать... Варма махнул рукой в сторону дымаря, курившегося перед выходом: - Там кузня, черная... - А я думал, баня, - сказал Овцын. - Баня другой сторона. Сей день мыться будем. Через дымарь перешагнула миниатюрная девушка в белом льняном платье, расшитом по подолу огромными красными свастиками. В руках у нее дымилась большая деревянная миска. Ни на кого не глядя, она быстро присела на корточки, поставила на землю посудину, выкатила из угла два чурбака и утвердила на них широкую тесаную доску. Потом водрузила на нее принесенную миску. Пока она сноровисто устраивала этот импровизированный стол, Ильин внимательно разглядывал ее многочисленные украшения. Шея была схвачена берестяной лентой с серебряными бляхами, тяжелые кованые цепи из бронзы и железа, заменявшие бусы, служили для крепления многочисленных предметов - тут был нож в деревянных ножнах, подвески с висюльками, несколько арабских серебряных монет, на длинной тонкой цепочке болтался искусно выкованный предмет, напоминавший длинный палец. - Это что? - указывая на заинтересовавшую его поделку, спросил Ильин. Лицо девушки разом вспыхнуло до корней волос. Она словно бы еще больше съежилась на корточках. - Копоушка, - сказал за нее отец. - Ее не спрашивай. Наши девка сильно скромный. - Смотри, какое внимание к гигиене, - хмыкнул Виктор. - Не удивлюсь, если у кого-нибудь зубную щетку увижу. - Это что за орудие? - удивился Овцын. - Ах да, в ваше время их не было. Как же вы из положения выходили? - Кто углем древесным советовал чистить. А я по примеру нашего секунд-майора водкой рот полоскал. Изумительная вещь! - Хм, вполне стерильно. - Не понял. - Очень хорошо очищает, значит. Но тут тебе от своей привычки отказаться придется - водку веке в четырнадцатом на Русь занесут. Переговариваясь с Овцыным, Ильин не опасался, что вепс поймет, что к чему - судя по его манере говорить, хозяин не очень-то силен был в русском языке. Но он ошибся - Варма, оказалось, внимательно прислушивался к их разговору и сделал из него свои выводы. - Если шева в рот заберется - щетка толк нет. Надо колдун идти. - Какая шева? - не понял Овцын. - Нечистый дух. Люди видел: маленький, длинный - как волос. Так делает... - Вепс показал ладонью, как извивается шева. - Но мы не о злом духе толковали, а о том, как поддерживать чистоту зубов, - сказал Ильин. - Э, тогда совсем щетка не надо. Сера от дерева жевать хорошо. Тем временем дочь и сын Вармы продолжали подносить все новые блюда. На доске, заменявшей стол, уже стояли посудины с квашеной рыбой, с вареной дичью и отборной черникой. Наконец, появился и приземистый каравай, источавший соблазнительный дух горячего хлеба. Варма убрал руку из-под щеки и со вздохом принял вертикальное положение. - Зови девка свой да мужик. Ильин выглянул наружу. Старообрядец, деловито хыкнув, ударил колуном по березовой чурке и развалил ее. Анна зааплодировала, воскликнув: - Опять с первого раза! Вепские старухи понуро стояли рядом, видимо, ожидая, когда гости натешатся вдоволь. Ильину стало нестерпимо стыдно за Анну. "Все со своими пейзанами носится, не понимает, что ли: смешно это?!" И он раздраженно крикнул: - Ну долго вы там, обедать зовут! Никто из вепсок в землянке не появился - Ильин понял, что при гостях у них не принято садиться за трапезу. Уплетая дичь и рыбу, Варма ловко орудовал ножом, отхватывая куски перед самыми губами. Ел причмокивая, жмурясь от удовольствия. Особенным вниманием его пользовалась квашеная рыба - сероватая масса с выглядывающими кое-где голыми хребтами. Из гостей только Ильин да Ивашка попробовали это блюдо. Старообрядец даже похвалил: - Я у корел на Беломорье не раз едал. Знатная снедь! Виктор подержал во рту отдающую затхлостью сладковатую пасту и кое-как заставил себя проглотить ее. Насытившись, Варма вытер руки о штаны и занял исходную позицию на нарах. Снова издал протяжный свист, после чего в землянку сунулся его белобрысый отпрыск. Последовало какое-то указание вполголоса. - Кантеле играть стану. Парень лудду дудеть будет. То ли сытный обед привел вепса в хорошее настроение, то ли желание развлечь гостей было тому причиной - Ильин не успел ответить себе на этот вопрос. Варма, как бы угадав его мысли, сказал: - Я веселый. Песня люблю. Поговорить люблю. "Представляю себе, каковы другие вепсы, если этот себя разговорчивым считает", - подумал Виктор и сказал: - Да, по сравнению с твоими женщинами... Хозяин вновь презрительно махнул дланью. - Чего баба сказать? Мужик - ох какой умный... Анна попыталась было опротестовать его слова, но Ильин с укоризной посмотрел на нее, и она замолчала. Мальчишка принес кантеле - гусли с натянутыми наискось сухожилиями, вооружился берестяной дудкой и сел на пороге. Варма поджал под себя ноги, положил на колени инструмент и стал перебирать струны. Сын вторил ему на лудду. - Миленькая мелодия, - сказал Овцын. И тут же, словно для того, чтобы опровергнуть его, Варма пронзительным голосом запричитал по-вепски, завершая каждый речевой период странным повизгиванием. - Заейгал, - вполголоса прокомментировал Ивашка. - Вот так-то у всех у них, - что корела, что чудь, что весь... Не-е, наши песни повеселее будут... - Темнота ты, - укоризненно заговорил Ильин. - Эти финские племена - наши с тобой предки. Ведь в ходе движения славян к северу и востоку почти все они будут ассимилированы, то есть поглощены. Так что и в тебе и во мне хоть и небольшая примесь финской крови, но имеется. - Эк ты загнул! - возмутился Иван. - Да у нас по всей округе наперечет случаи, когда кореляк русскую девку за себя брал али наоборот. - В период колонизации смешение всегда сильнее... Да что спорить, в нашем веке крупный поэт был - Блок; он так писал, обращаясь к Руси: "Что там услышишь из песен твоих? Чудь начудила, и меря намерила гатей, дорог да столбов верстовых". Сказав это, Виктор с досадой подумал: "Черт побери, Иван определенно воздействует на меня отрицательно. Изъясняюсь как классная дама..." Вепс продолжал самозабвенно петь, склонив голову набок. На его широкоскулом лице можно было прочесть если не точное содержание песнопений, то уж, во всяком случае, понять, когда речь шла об опасностях, подстерегавших его героев, об одержанных ими победах, о счастливом завершении их деяний. "Вяярюйнен небось десять лет жизни отдал бы за такой концерт", - подумал Ильин, вспомнив симпатичного бородача, приезжавшего к ним в институт из Хельсинки. Был он немногословен, хотя, пожалуй, на взгляд Вармы, мог сойти за балагура, целыми днями просиживал в архиве, разбирая полевые записи экспедиций, работавших в Карелии и на архангельском Севере. За все время, что они встречались в курилке - а в общей сложности набралось бы несколько часов - Виктор обменялся с ним дюжиной фраз. Но когда Вяярюйнен уезжал, он почему-то разыскал Ильина и, с чувством пожав ему руку, вручил свою визитную карточку: "Очень приятно было беседовать с вами. Если будете в Хельсинки, обязательно зайдите". "Хельсинки! - мысленно хмыкнул Ильин. - Сейчас бы я рад в самой дикой дыре оказаться - лишь бы это было в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году..." В баню позвали, когда начало смеркаться. Выбравшись из землянки следом за Вармой, гости увидели, что поляна, на которой только что кипела многообразная хозяйственная жизнь, пуста. - Где семья? - спросил Ильин. - Все баня, - ответил вепс. - Так мы что... с женщинами? - приостановился Виктор. - Все баня, - кивнул Варма. Анна, слышавшая этот диалог, решительно заявила: - Я пойду позже. - Чего девка дуровать стал? - Вепс озадаченно посмотрел на Ильина, когда княжна скрылась в землянке. - Зачем обижает? - А! - Виктор решил не развивать тему. Недоставало только нарушить обычай гостевания. По-видимому, Варма истолковал близкое его сердцу междометие как выражение презрения к взбалмошной женской природе. Не говоря больше ни слова, зашагал первым по тропе, тянувшейся среди сосен. Через несколько минут вышли к излуке небольшой реки. На травянистом берегу чернел одинокий сруб. На пряслах возле бани была развешена одежда. Ильин узнал белое платье с красными свастиками. Вепс сразу принялся раздеваться, то и дело охлопывая себя по плечам, по груди, по ляжкам - комары тучей ринулись на его молочно-белое незагорелое тело. Старообрядец, не раздумывая, последовал его примеру. Да и Овцын колебался совсем недолго. Подтолкнув Виктора под бок, когда в бане разом заголосили веселые девичьи голоса, он решительно скинул с себя пропыленную сермяжину. Когда за ними закрылась дверь, Ильина разом охватил крепкий духовитый жар. Прицокнув языком от удовольствия - парильщиком он был изрядным - Виктор огляделся: в полутьме можно было различить согбенные фигуры под ногами - это в больших деревянных шайках устроились старухи и дети. На полке смутно белели несколько фигур. - Сюда! - голосом Ивашки крикнул один из обитателей полка. Виктор с Василием пробрались между шаек в дальний от двери угол и вскарабкались на широкий помост, сложенный из толстых березовых плах. Затиснувшись между Вармой и его сыном, Ильин целиком отдался телесным ощущениям. Подобно всем уважающим себя людям его поколения, он принадлежал к команде завзятых парильщиков, сложившейся еще во времена учения в аспирантуре. За годы совместных "помывочных мероприятий" у них выработались строгие ритуалы поведения в бане. - Первый пар, отцы, надо в глубоком молчании воспринимать, - поучал их главный идеолог, толстяк Марфин. - Пущай душа к небесам отлетает, тогда телеса вполне во власть пара отойдут... И действительно, когда они делали первый заход, можно было принять их за некую мистическую секту - с такой отрешенностью они сидели на полке. ...Дружный смех вывел Виктора из состояния блаженной прострации. Оказалось, кто-то из дочерей Вармы дунул Овцыну на спину, и тот, словно ужаленный, слетел вниз. - Как огнем опалило, - почесывая пострадавшее место, оправдывался Василий. - Я и так-то с грехом пополам жар этакий сношу... - А у вас что, не было подобных заведений? - спросил Виктор. - Хаживал я в торговые бани - да разве там такое пекло! А к деревенщине в эти избенки курные - ни-ни, как погляжу на копоть, с души воротит. Это уж здесь, деваться некуда... - Ничего, мы еще из тебя демократа выпестуем, - со смехом сказал Ильин. И тут же, заметив рядом с собой распаренный веник, с маху опустил его на розовый зад Василия. Новый обвал смеха вознаградил Виктора за проявленное остроумие. Иван слез с полка. - Я в речку. Пойдем? Виктор, а за ним и Василий выскочили наружу. Комары словно ждали их за дверью. Колотя друг друга по спинам, троица бросилась к воде. Вынырнув, Ильин увидел, что из бани повалил стар и млад. Впереди всех бежала дочь Вармы - та, что накрывала на стол во время обеда. Ее небольшая, ладно скроенная фигура, маленькие, упруго подпрыгивающие груди произвели впечатление не только на Ильина. Овцын довольно захмыкал рядом: - Надо бы спросить, как зовут... А то вроде и обратиться не знаешь как... - Плыви, чертяка, - Виктор ударил ладонью по воде, подняв веер брызг в сторону Василия. - Ишь вылупил глаза. Мы же в гостях... - А сам-то, - буркнул Овцын и рванул вразмашку на середину речки. Ильин повернул вниз по течению. И тут же из глубины к нему метнулась светлая тень. Над водой возникло лицо, облепленное льняными волосами. Откинув мокрую прядь, дочь Вармы прямо взглянула в лицо Виктору. В ярко-голубых глазах прыгали искорки смеха. С размаху хлопнув Ильина ладонью по плечу, девушка нырнула снова. - Ч-черт! - невольно ругнулся Виктор, скривившись от боли. - Юмористка! В голове у него промелькнуло: "Однако здесь своеобразное понимание скромности и нескромности". Льняная макушка появилась из воды в десятке метров ниже. Ильин улыбнулся и нырнул в ее сторону. Но девушка оказалась неплохой пловчихой. То и дело погружаясь в воду, она всплывала каждый раз в другом месте и радостно визжала, видя, что Виктор снова потерял ее. Так мало-помалу они сплыли метров на двести ниже бани. Черная крыша ее скрылась за поворотом. Крики купающихся сразу стали глуше. Девушка опять ушла под воду, но на сей раз всплыла так близко, что скользнула по его спине своим телом. Обхватив Ильина сильными руками, на мгновение прижалась к нему и вдруг, упершись в его плечи, подпрыгнула вверх, сл