овно собиралась утопить. Это было так неожиданно, что Виктор изрядно нахлебался воды. Вынырнув, услышал громкий смех. Через секунду шутница что есть силы колотила руками по воде, удирая к берегу. Ильин приударил следом. Схватившись за нависшие над водой ветви тальника, девушка рывком бросила тело на зеленый травянистый берег, быстро вскарабкалась по отлогому склону. Войдя в азарт погони, Виктор сразу заплутался среди светлого березняка. Остановившись, услышал в безмолвии только свое колотящееся сердце. За спиной хрустнула ветка. Он обернулся - дочь Вармы стояла в десятке шагов. В голубых глазах прыгали бесовские искры. Он медленно пошел к ней. Она оставалась на месте, все с той же лукавой улыбкой глядя прямо в глаза ему. Сжав руками сильные плечи девушки, Виктор привлек ее к себе, всмотрелся в чистое полудетское личико, в пухлые влажные губы, в подбородок, разделенный слабой ложбинкой. Руки его медленно скользили вдоль ребер, по упругим бедрам. Он чувствовал, как ее тело становится все более упругим, как ее начинает колотить озноб... Когда Ильин в изнеможении лежал, уткнувшись в прохладный мох, ему вдруг представилось, как Анна сидит в полутемной землянке и смотрит на клубы дыма, поднимающегося над плошкой, в которой курится трутовик. Он резко поднялся и быстро пошел к реке. Не оборачиваясь назад, нырнул и, разрезая воду мощными гребками, пошел вверх по течению. Когда подплыл к бане, с противоположного берега плюхнулись Овцын и другая дочь Вармы. Старый вепс стоял по колено в воде, поглаживал себя по животу и, посмеиваясь, глядел на гостей. - Мало парился. Однако, еще баня надо. Сидя на полке, Ильин старался не смотреть на забившуюся в угол шутницу В голове у него прокручивалось одно и то же: "Неужели в самом деле втюрился?.. Вот, оказывается, как это бывает... Ей-богу втюрился - по-черному..." II Идея с переодеванием родилась у Виктора, когда до Новгорода было еще полтысячи верст пути по никудышным дорогам и разбитым гатям. Благодаря его затее им пришлось сделать крюк еще в добрую сотню верст, чтобы попасть к началу торгового пути из варяг в греки. Ход его мыслей был таков: поскольку мы плохо ориентируемся в местных условиях, лучше всего выдать себя за иностранцев. Тем более что все, кроме Ивана, владели немецким языком. В разной степени, конечно. Анна великолепно - ибо росла под присмотром немки-гувернантки, потом постоянно общалась в Смольном с классными дамами да и с отцом не раз проводила по нескольку месяцев в Баден-Бадене и Киссингене. Овцын побывал в Саксонии во время Семилетней войны и вполне сносно объяснялся с княжной, желая продемонстрировать свою светскость. Познания Ильина были основательнее - в университете он занимался не только современным немецким, но и староверхненемецким, ибо дипломная работа его была посвящена фольклорным параллелям у славян Поморья и их соседей. Целыми днями он растолковывал спутникам особенности грамматики и архаичную лексику, сохранившуюся в его памяти. Ивашка обнаружил полную неспособность к языкам, поэтому его решили держать за конюха при "иностранцах". Но для того, чтобы воплотить идею в жизнь, необходимо было материальное ее обеспечение - одежда, притачные лошади. Не являться же заморским купцам на убогой телеге, в которую была запряжена вислобрюхая клячонка, подаренная Добрыней. Да и средства нужны были, чтобы хотя бы на первых порах платить за пропитание и жилье. Виктор предложил сложить в общий котел все их имущество и подумать, что можно пустить в обмен с иноземцами на необходимые четверке товары. Распорядителем решили избрать Ильина, поскольку ему, по общему мнению, принадлежал главный вклад: исправно действующий фонарик, щипчики для срезания ногтей, олимпийский рубль, брелок для ключей с изображением Эйфелевой башни. В порыве благородства Виктор даже согласился на предложение Овцына спороть с ширинки джинсов медную "молнию". Замок давно приводил в восторг коллежского секретаря, хотя в то же время он недоумевал, как такая дорогая вещь могла оказаться на безобразных вытертых до белизны штанах, достойных какого-нибудь оборванца. Ильин сознательно дал уговорить себя пойти на жертву - во-первых, думал он, в двадцатый век можно вернуться и с расстегнутой прорехой или на худой конец снабдить ее пуговицей, а во-вторых, он замыслил убедить самого Овцына в необходимости отдать в обменный фонд малиновый камзол и парик. Коллежский секретарь, конечно, встал на дыбы, услышав такое предложение. Он потратил на свое одеяние трехмесячное жалованье, одни галуны серебряного шитья чего стоили! А парик - это же настоящий шедевр - как ни мяли его язычники, как ни мок он под дождями, все равно сохранял свой щегольской вид. Вот именно поэтому Василий и должен отдать свое достояние, настаивал Ильин. Пусть заберет себе полдюжины золотых, оказавшихся у него в поясе, это все равно не деньги, но камзол - целое состояние, надо только умело им распорядиться. Если какому-нибудь заезжему викингу лапшу на уши повесить, то бишь рассказать, что роскошное облачение с огромными орлеными пуговицами привезено из Персии или из Индии, он за него десять гривен золота не пожалеет. Анна недоверчиво подняла брови, а Овцын посоветовал поменьше фантазировать. Тогда Ильин привел вычитанную им как-то в исландских сагах историю о крестившем Норвегию конунге Олафе Трюгвассоне, мальчиком, попавшем в плен к викингам. Лицо царской крови было обменяно на хороший плащ! В другом источнике рассказывалось о знатной норманке Стейнвер Старой, которая, прибыв в Исландию, расплатилась за земельное владение опять-таки расшитым плащом. - Так это когда было, - хмыкнул Овцын. - Именно теперь, сударь, в нашем с вами одиннадцатом веке или каких-нибудь лет тридцать назад... - с неменьшей иронией ответил Ильин. Анна без колебаний внесла в банк ценностей нитку жемчуга и коралловую брошь. Иван долго вздыхал, потом достал из-за пазухи кипарисный образок с изображением какого-то святого. Благоговейным тоном пояснил: - С горы Афон странники, дай им бог здоровья, принесли. Пантелеймон-целитель, от всех болезней помогает. - А в каком веке он жил? - с подозрением спросил Ильин. Иван пожал плечами и ответил: - Знаю только из жития его, что рожден он от знатных родителей в граде Никомидии, отец был язычником, а мать... - Спасибо, все ясно, - прервал его Ильин. - Это нам подходит, остается выяснить, с какого века у нас на Руси его почитать стали. - У нас святого Пантелеймона весьма и весьма уважают, - солидно сказал Овцын. - В день памяти его русский флот шведов дважды бил - при Гангуте и при Гренгаме. - Не вздумай сделать ему такую рекламу при норманнах, - предупредил Ильин. - А они что, тоже шведы? - простодушно спросил Василий. - Да, и при этом далеко не столь воспитанные, какими стали при Карле XII... Дорога вывела их на берег озера Нево в нескольких верстах от крепости Ладога - об этом сказал встретившийся им горшечник, возвращавшийся с базара на подводе, на добрую половину заставленной нераспроданным товаром. - Худо торговля идет? - полюбопытствовал Ивашка. Возница почесал спину кнутовищем и сплюнул. Неохотно отозвался: - Чтоб их лешак всех подавил! От немца продыху нет - завалил дешевой посудой. А вскоре путники увидели и первых гостей из-за моря - разрезая высоким выгнутым форштевнем рябь озера, летела ладья под огромным красным парусом, расшитым оскаленными мордами чудовищ. Борта были обвешаны желтыми щитами. Иван перекрестился, увидев богоненавистные изображения. - Не иначе язычники! Затем показалась другая ладья, двигавшаяся навстречу первой. Эта шла на веслах - издали казалось, что над бортами мерно поднимаются и падают в воду десятки длинных хрупких на вид спиц. Потом дорога повернула от озера в бор. А когда он расступился, открылась широкая лента реки. На противоположном берегу высился город, обнесенный земляным валом. Лес мачт выстроился под стеной крепости. - Все флаги в гости, - машинально заметил Ильин. - Чего? - не понял Ивашка. - Да так, стихи вспомнил. - Пушкин? - спросила княжна. - Мы, кажется, учили. - Он, - подтвердил Виктор. - Причем почти об этих самых местах писано. В нескольких десятках верст отсюда из Ладожского озера - по-нынешнему Нево - вытекает Нева, а еще сотню верст проплывешь и попадешь на то болото, где через семь столетий Петербург возникнет. Паромщик переправил путников через Волхов прямо под стены крепости. Чтобы попасть к городским воротам, пришлось объехать половину окружности укреплений. Дорога шла вдоль рва, наполненного непроглядно-черной водой. - Крепость знатная, - похвалил Овцын. - И в мое время с ней немало повозиться пришлось бы. А те каменные фассебреи по углам и нашим осадным орудиям не по зубам. У надвратной башни несли службу два рослых воина в кольчугах со щитами и боевыми топорами. Ильина удивило то, что их ресницы и брови были густо накрашены, а на шее и на запястьях сияли массивные золотые гривны и браслеты. Остановив знаком повозку, стражники бегло осмотрели ее содержимое. Ткнув топорищем ветхий мешок, в котором хранились все сокровища четверки, один из них спросил на ломаном русском: - Зачем едете в Альдейгьюборг? - Как-как? - не понял Ильин. - Альдейгьюборг. По-вашему Ладога, - с презрением оглядев убогое одеяние филолога, пояснил воин. Ильин понял, что перед ним варяги. Он еще не нашелся с ответом, как Иван сказал: - Извозом думаю промыслить. А земляки мои в Новгород хотят пробираться, переночуем у вас - и дальше. - С этими словами он протянул стражу мелкую монету. - Проезжай. - Варяг небрежно мотнул головой в сторону ворот. - А ты находчивей меня оказался, - похвалил Ильин. - Я ведь грешным делом сказать хотел, что мы купить кое-чего желаем, а не сообразил, что тогда эти молодцы точно пожитки наши перетрясли бы в поисках деньжат. - Я ведь, Витюша, стреляный воробей. Думаешь, в наше время таких ухарей не было? Только зазевайся - враз обчистят. Спросили у прохожего, где можно остановиться на ночлег. Он махнул рукой в сторону низкого строения с дерновой крышей. - А вон к Толстопяту Куриной Голове толкнитесь. Анна прыснула в кулак. Ильин вопросительно посмотрел на нее. - Ну и имена у здешних обитателей. - Ничего в этом смешного, - наставительно сказал Виктор. - Не вздумай в дальнейшем показывать свою невоспитанность. В Древней Руси у каждого человека было прозвище, тогда не приглаживали правду в угоду ложно понятым приличиям - определяли характерную черту или очевидную примету с предельной откровенностью. И никто не обижался... Помню, когда учился в университете, встретил в каких-то старых летописях целую пригоршню кличек одну другой краше. Например: князь Семен Заболоцкий Угреватая Харя. - С прозвищами дело ясное, - вмешался Овцын. - А имена? Что это еще за Толстопят? Я в святцах такого не видал. - Язычники, одно слово, - сморщился Иван. - Да дело в том, что в эти годы еще ни одного русского святого не было... То есть нет - в настоящем времени. А греческие имена ох с каким трудом пробивались. Даже если и нарекут кого-то при крещении по церковному установлению в честь святого, обязательно второе имя дают, русское. Этот обычай, кстати сказать, до твоих времен дожил, Ивашка... - Что было, то было, - согласился старообрядец. - И Нехороший, и Рыло, и Неплюй, и еще бог весть какие языческие имена водились. На постоялом дворе Иван также проявил завидную находчивость - за считанные минуты договорился с хозяином о ночлеге, сумев обойти в разговоре с ним скользкие темы, поставил лошадь на конюшню, нахлобучив ей на морду торбу с овсом, сбегал к кухарке и разжился у ней снедью на ужин. Весь вечер, бродя по улицам Ладоги, Ильин прислушивался к разноголосому говору - гортанные выкрики арабов и персов, отрывистые фразы скандинавов и немцев, быстрая грассирующая речь франков. Зайдя к корчму, Виктор спросил братину ставленого меда и, присев на лавку в углу, стал наблюдать за разношерстной толпой. Большинство и здесь занималось делами - один показывал на пальцах требуемую плату, другой загибал несколько пальцев, продавец непримиримо тряс головой, и торг начинался снова. Иные объяснялись с помощью деревяшки - владелец товара делал ножом несколько нарезок, покупатель срезал, первый купец снова добавлял зарубки, второй снова убирал их. Когда приходили к соглашению, выкладывали на стол монеты, связки мордок - кусочки беличьей шкурки, срезанные со лба, - или гривны кун - нанизанные на сухожилия дюжины куньих шкурок. Меховые деньг", бывшие в ходу в стране славян, принимались к оплате наравне с серебром и золотом, но, насколько мог приметить Ильин, их брали в основном здешние купцы. Иноземцы больше доверяли презренному металлу. - Тут просто вавилонское столпотворение, - сказала Анна, когда Ильин вернулся с прогулки. Оказывается, никуда не отлучаясь с постоялого двора, она увидела представителей полудюжины национальностей. - Я ведь сюда как-то на пароходе из Петербурга до Шлюшина плавала на пикник. Где-то совсем неподалеку от Ладоги мы на берегу расположились. И за все три дня нашей экскурсии разве что десяток-другой барок с хлебом увидели. - Теперь ты поняла, насколько тесно была связана Русь со всем миром? По ее территории проходили самые важные - в силу их безопасности - торговые пути. Ведь вокруг Европы викинги пиратствовали, а у нас купцов княжеские дружины охраняли... - Так почему же потом такое захолустье воцарилось? - спросил Овцын. - Татары, - вздохнув, сказал Ильин. - Они не только Русь придавили, но и международную торговлю порушили. С иноземными купцами в Ладоге решили не общаться - если бы вышел какой-нибудь конфуз при обмене, здесь это могло бы привести к непредсказуемым последствиям. - Знаете, где-нибудь вдалеке от населенных пунктов, от варягов княжеских, предлагаемые нами товары вызовут меньше вопросов, да и происхождение наше не так легко будет проверить. А здесь ведь - кем ни назовись, обязательно тебе земляка подыщут, поди тогда отвертись. За одно произношение, за словечки непривычного облика в колодки забьют, да еще и пытать станут, дабы вызнать, откуда такие подозрительные типы взялись... Расчеты Ильина оправдались. В одном дне пути от Ладоги они набрели на берегу Волхова на стоянку любекских купцов, сплавлявших из Новгорода караван ладей с медом, поташем и кожами. Корыстолюбивые гости из-за моря с удовольствием согласились провернуть еще одну операцию, хотя, как и ожидал Ильин, немецкая речь одетых в славянскую одежду путников вызвала у купцов недоумение. Они с явным недоверием выслушали рассказ Анны о разбойниках, якобы ограбивших их. - Ваше произношение мне незнакомо, - сказал один из граждан вольного города Любека. - Из каких краев вы? - Из Кенигсберга, - ляпнул Овцын. Купец недоуменно покрутил головой и сказал, что не слышал о таком городе. Ильин исподтишка показал кулак Василию - лезет с объяснениями, не зная элементарных вещей. Тевтонский орден обоснуется в Прибалтике лет через двести, на месте столицы Прусского королевства теперь, наверное, одни медведи обитают. Но как бы ни были велики сомнения любекских негоциантов, когда они увидели то, что предлагали приобрести странные соплеменники, их обуял настоящий азарт. Стараясь перекричать друг друга, толкаясь и даже берясь то и дело за эфесы коротких мечей, купцы устроили нечто вроде аукциона. Фонарик ушел за цену средней ладья - по указанию хозяина купцы тотчас же принялись переваливать ее груз на другие суда. Щипчики для ногтей Ильин представил как личную собственность персидского шаха, взяв за образец рекламную операцию Бендера, всучившего людоедке Эллочке ситечко для чая. За свою безделушку он получил нечто гораздо более существенное, чем гамбсовский стул - целый гардероб мужского и женского платья. Брелок с Эйфелевой башней оказался ритуальным символом самого первосвященника Канафы, отправившего на смерть Иисуса Христа. Правда, с этой драгоценностью чуть было не вышел конфуз, когда Ильин сказал, что на брелоке его первый владелец носил ключ от ковчега Завета. Один из купцов тут же решил прикинуть брелок к своим ключам, но от их массивных кованых колец хилая дюралевая безделушка сразу же погнулась. Кое-как удалось убедить покупателей, что ковчег открывался золотой отмычкой величиной с мизинец. Людям, привыкшим к огромным кованым замкам, охранявшим любой амбар, казалось невероятным, чтобы столь великая ценность, как свитки Моисеева закона, могла запираться маловнушительным ключиком. Потом купцам предложили парик, но он вызвал у них только недоумение. Никто даже не спросил о его цене. Как бы то ни было, и без того целый кошель серебряных талеров перекочевал к Ильину. Поэтому он по праву казначея решил, что остальные товары стоит придержать. Таким образом, кафтан, жемчуг, брошь и "молния" с джинсов составили стратегический резерв четверки. Пантелеймона-целителя решили вернуть Ивашке, ибо уверенности в том, что его уже начали почитать на Руси, не было. "Лучше не прокалываться. - сказал Ильин. - Хватит с нас Кенигсберга". Овцын заметно повеселел оттого, что парик вернулся к нему, к тому же, Василий, видимо, надеялся, что до кафтана очередь может и не дойти. Надев немецкое платье - льняную рубашку камизу, короткие штаны брэ, плотные суконные чулки шосс, блио с длинными широкими рукавами, - он вертелся перед поставленным на ребро медным тазом, который вместе с прочей утварью остался на ладье от немцев. Анна пристыдила щеголя. Денег хватило и на то, чтобы нанять гребцов, и на то, чтобы заплатить за целые палаты на Готском дворе Новгорода. При дешевизне съестных припасов в осеннюю пору четверка могла позволять себе каждый день весьма обильные трапезы, не боясь быстрого истощения любекского кошеля. Вообще им многое было на руку. Дождливый октябрь позволил, не вызывая подозрений, осесть в городе будто бы до тех пор, пока погода станет более благоприятной для подъема по Волхову и Ловати к днепровскому волоку. А ударившие затем ранние морозы сделали возможной зимовку в Новгороде. Поскольку немногочисленные постоянные жители Готского двора знали, что Иоганн Шмальгаузен - так теперь именовал себя Ильин - попал в Новгород проездом в Царьград, ему не нужно было регулярно торчать на городском торгу, не было необходимости демонстрировать свои товары. Он просто ждал, когда по весне можно будет продолжить путь к югу... Анна выступала теперь в амплуа дочери Шмальгаузена, причем имя ее решили не менять, ибо оно имело широкое распространение и в Европе. А вот Василию, который числился приказчиком купца, пришлось привыкать отзываться на Вольфганга - его природное имя было не в ходу у немцев. Лучше всех жилось Ивану - ему не приходилось прикидываться кем-то другим, он по целым дням проводил в церквах, наслаждаясь древним богослужением Скоро его приметил сам епископ грек Иоаким Корсунянин - среди недавно обращенных в Христову веру новгородцев немного было таких ревностных прихожан Ивану стали поручать сбор пожертвований во время служб, затем как-то доверили читать псалтырь, что он исполнил с подлинным блеском. Началось стремительное возвышение старообрядца - духовник князя Ярослава Лука Жидята, бывший настоятелем одного из храмов, призвал его прислуживать в алтаре, доверял ему помогать при своем облачении в ризу, завязывать на запястьях поручи, надевать фелонь. Иван поразил его своими познаниями в житийной литературе - потомок киевского менялы считал свою паству варварами, для которых имена близких его сердцу ветхозаветных пророков - пустой звук. Как-то в хорошую минуту, возложив на голову Ивана омофор, Лука объявил, что ему предстоит прославить христианскую веру великими подвигами. Это произвело на последователя протопопа Аввакума такое впечатление, что он неосторожно наградил иерея небольшой молнией. Кое-как крестясь онемевшими перстами, тот повалился на колени перед иконой Спаса Нерукотворного, благодаря за знамение. На Иоганна Шмальгаузена и его спутников новгородцы обращали мало внимания, не до них было. Город жил мрачными предчувствиями: после того, как князь Ярослав отказался платить ежегодную дань отцу, великий князь Владимир прислал гонца с грамотой к вечу. Послание оказалось предельно кратким: "Расчищайте пути и мостите мосты". Все поняли, что скоро родитель Ярослава нагрянет сюда с дружиной, и тогда всем придется несладко. Позднее, правда, пришло известие о болезни Владимира. Это значило: на какое-то время новгородцы получили передышку. Но сознание того, что мщение неизбежно, отравляло жизнь горожан. Во всех концах - Неревском, Плотницком, Славенском, Загородском, Людине - то и дело собирались вечевые сходы; толпы ремесленников и купцов по целым дням галдели на площадях, обсуждая возможное развитие событий. Ильин часто бывал в местах скопления народа - в харчевнях, на торгу, - чтобы послушать, о чем говорят люди, сам вступал в разговоры, не боясь вызвать настороженность собеседников. Новгородцы давно привыкли к иноземцам, хорошо владеющим русским языком, - кроме купцов и их приказчиков, город был вечно переполнен наемными воинами-скандинавами. Иоганн Шмальгаузен не выведывал настроения горожан, не интересовался делами княжеского дома, - он расспрашивал все больше о чудесах и необычных явлениях, о подвижниках веры и колдунах. Каждому ясно было, что он просто добрый малый, немного свихнувшийся на сверхъестественном. Да и вся его небольшая свита - приказчик Вольфганг, дочь Анна, богомольный служитель Ивашка - постоянно выведывали у окружающих о любых проявлениях нечистой силы, о знамениях богов, о предсказаниях гадалок, с величайшим вниманием выслушивали любые небылицы. К весне 1015 года Ильин уже набросал небольшую карту чудесных явлений, на которой кашли отражение как явно фантастические сведения, так и те, что поддавались рациональному объяснению. Он знал, например, где чаще всего встречаются оборотни, где живут упыри, регулярно лакомящиеся кровью неосторожных юниц, отправляющихся по ягоды. Отмечено было, в какой деревне родился ягненок с человечьей головой, пророчествующий о наступлении последних времен. Известны были Ильину и кладбища, на которых многие очевидцы встречали прогуливавшихся лунной ночью мертвяков, даже могилы, над коими по большим праздникам возникает сияние и слышится пение псалмов, он прилежно заносил на карту. После ужина они подолгу сидели втроем - Ивашка обычно уходил к вечерне - и каждый рассказывал об услышанном за день. Обсудив новую информацию, вносили дополнения в карту чудес. По мере накопления сведений понадобилось ввести условные обозначения: капли крови указывали места обитания упырей, выходы русалок на берег помечались стилизованным изображением рыбьих хвостов, язычками пламени - деревни, в которых одинокие бабы сожительствовали с огненными змеями, регулярно забиравшимися к ним через дымоволок. Красными чернилами Виктор обвел район, славившийся ведьмами и знахарями. Восклицательными знаками обозначил места подвигов некоего отшельника, в один день воздвигавшего часовни, а затем надолго уходившего в земные недра. Словом, вся земля Русская была наполнена чудищами и чудесами. Оставалось только разработать маршрут и отправляться в путь, когда просохнут дороги... III Новгородского князя Ярослава Владимировича Ильин впервые увидел в теплый мартовский денек, когда тысячеголосая капель наполнила город весной и весельем. По улицам валили толпы празднично одетых новгородцев. Молодые бабы и девки шли в расстегнутых шубейках, чтобы всем были видны затейливые вышивки на вороте, богатые ожерелья из беломорского жемчуга и монисто из серебряных "арабчиков" и "златниц" - греческих монет с профилями императоров. Главы семей шествовали степенно, снимали шапки и кланялись при встрече с равными, с достоинством кивали низшим. Молодые люди задорно поглядывали на девок, провожая каждую игривыми замечаниями. Бойкие новгородки в долгу не оставались и возвращали всякое слово "с привесом". Хаотическое коловращение народа сменилось целенаправленным движением в одну сторону, едва над Новгородом разнеслись звонкие удары. На Торговой стороне размеренно колотили в медное било. - Пойдем на Ярославово дворище, Иоганн, - предложил Ильину знакомый гость с Великой улицы. - Сегодня сам князь суд и расправу чинить будет. - Сходим, пожалуй, - ответил Виктор и вопросительно посмотрел на своих спутников - Овцына и Анну. - С большим удовольствием, - на немецком сказал Василий. - Я давно уже мечтала об этом, - также на немецком поддержала княжна. На просторную площадь, обнесенную бревенчатыми стенами, выходили каменные палаты князя и недавно отстроенный деревянный собор. Почти все это пространство было заполнено людьми. Только небольшой пятачок перед крыльцом резиденции Ярослава, окруженный дружинниками, оставался свободен. Массивное кресло с высокой резной спинкой и подлокотниками, украшенными львиными головами, стояло посреди крыльца на богатом ковре персидской работы. Позади него неподвижно застыли гридни в кольчугах, вооруженные боевыми топорами. Ярослав появился из приотворенной двери так, словно был он не князем, а мелким служкой. Не было величавости в его манере держаться. Небольшой рост, мелкие черты лица, опушенного редкой рыжеватой бородкой, темные, чуть сощуренные глаза, постреливавшие по сторонам, - все это не вязалось с роскошными одеждами: собольей шубой, крытой византийской поволокой, собольей же шапкой, осыпанной самоцветами, расшитыми бисером и жемчугом красными сафьяновыми сапогами. Ступая неторопливо, явно стараясь скрыть сильную хромоту, князь прошел к креслу, опустился в него и с минуту сидел, водя по толпе своими лукавыми очами. Потом махнул меховой рукавицей тиуну и велел докладывать о тяжбах. Первыми вытолкнули из толпы на пятачок двух коренастых молодцов. Один из них объявил князю, что его избил кожевенник Жихарь Кривая Щека. При взгляде на физиономию того, что стоял рядом с ним, сразу становилось ясно, кто здесь ответчик. Истец, назвавшийся Неустроем Толстые Пальцы, распахнул полушубок и задрал на груди рубаху. Стали видны запекшиеся ссадины и обширные кровоподтеки. - Видоков тут не надо, итак все ясно, - рассудил Ярослав, с заметным отвращением рассмотрев следы побоев. - Кривая Щека пусть уплатит три гривны серебра. - Да он сам надрался! - разом взъярясь, рявкнул Жихарь. - У меня послухи есть: в кружале Толстые Пальцы все бахвалился, что бока мне намнет. - Давай послухов, - распорядился князь. Из толпы протиснулось несколько мужиков. Дружинники расступились, пропуская их на пятачок. - Истинно говорит!.. Правду сказал!.. - разом закричали свидетели. - По порядку, - поморщился Ярослав. Опросив всех, он пришел к выводу, что Неустрой и впрямь сам выпросил себе тумаков. А посему приговорил: вменить истцу в платеж то, что его побили, ибо сам этого испрашивал. Толпа одобрительно загудела. А Ильин подумал, что князь неплохо разбирается в психологии людей. Решение было явно рассчитано на снискание популярности, Ярослав сказал то, чего от него ждали, ему вовсе не было дела до синяков и ссадин пострадавшего. Потом началась тяжба из-за похищенной лошади. Дело сразу осложнилось тем, что оба - истец и ответчик - поклялись и на Евангелии и призвали в помощь себе Перуна и Ярилу. Князь постановил прибегнуть к божьему суду и велел дать обоим мечи, дабы в поединке решилось, кто прав. Оттеснив толпу, дружинники раздвинули пределы свободного пространства, и тяжущиеся принялись яростно махать мечами, выкрикивая угрозы. После нескольких неловких ударов один из них изловчился рубануть противника по бедру. Кровь из поврежденной артерии веером брызнула на белый снег. Ярослав поднял рукавицу, прекращая поединок. Раненого подхватили под руки и подтащили к ступеням крыльца. - Поскольку бог указал на тебя, тебе и платить за покражу. Мне продажу - две гривны, а ему - урок в шестьдесят кун. Побежденный выслушал приговор, повесив голову, и не издал ни слова протеста. "Неужели он действительно украл? - подумал Ильин. - Или такова всеобщая вера в справедливость божьего суда, что он и пикнуть в свою защиту не смеет?" Потом перед князем предстал" еще несколько пар - один обвинял соседку в чародействе и "напуске" лихих болестей, другой жаловался на оскорбление холопом, принадлежавшим знатному человеку, третий требовал наказания несостоятельного должника. И другие решения Ярослава также были основаны на обычаях, близких душе новгородцев. Во всех случаях он демонстрировал свое уважение к преданию, заявлял себя отцом народа. При этом взгляд его прищуренных глаз оценивающе перебегал по лицам стоявших перед ним. Прежде чем вынести приговор, он присматривался К настроениям толпы и решал, как приметил Ильин, обычно в пользу того, за кем было сочувствие большинства. Старуху, обвиненную в колдовстве, но решительно отрицавшую связь с нечистой силой, и ее противника - толстенного купца, - также заставили клясться на Евангелии, а затем принесли из княжеской поварни котел с кипящей водой. Ответчице первой велели достать камень из кипящей посудины. Бабка скинула душегрейку, закатала рукав, зажмурилась и запустила в котел морщинистую конечность. Выхватив круглый окатыш, она несколько раз подкинула его на ладони и, скривясь от боли, подала тиуну. Потом присела и стала посыпать покрасневшую руку снегом. Когда пришла очередь истца подвергнуться божьему суду, он с явной робостью подошел к котлу, неся на отлете обнаженную руку. Долго вздыхал, возводя очи к небу, крестился, наконец, резко сунулся к кипятку, но едва погрузил в него ладонь, как огласил площадь нечеловеческим рыком и, исступленно тряся рукой, кинулся к сугробу за крыльцом. Дружный хохот толпы лучше всяких слов засвидетельствовал ее симпатии. Ярослав картинно посмеялся вместе со всеми, затем смахнул с глаз несуществующие слезы меховой оторочкой рукавицы и вынес решение: за оговор взыскать в пользу старухи одну куну. Холопа, оскорбившего свободного человека, передали в распоряжение последнего, чтобы он мог выместить обиду на его спине. Несостоятельного должника отдали кредитору для продажи на рынке, дабы возместить потерянную ссуду. Ильин, наблюдавший за действиями Ярослава, отметил быстроту его реакции, осторожность и расчетливость. - Это качества политика. Но в нравственном смысле... Что-то я не вижу твердости в князе, не вижу его собственной линии. Кажется, у него чересчур гибкий хребет. - Но это тоже качество политика, - ответила Анна. - И люди таких нередко любят. В этот день она рассуждала много трезвее, чем обычно, не в духе своего постоянного максимализма. А может быть, это был полемический намек на позицию самого Ильина, неизменно заклинавшего поступать так, как принято в этом мире, не вызывая вопросов у окружающих? В тот же день Ильин и его спутники встретили в разных концах Новгорода изрядные толпы молодых людей, грудившиеся вокруг странных ораторов. Выступавшие были одеты в богатые меховые дохи, из-под полы у них торчали ножны широких мечей. Размахивая сорванной с головы шапкой, они говорили с большим жаром, и слушатели то и дело одобрительно шумели. Виктор долго наблюдал подобную сцену с крыльца своих палат, гадая, что бы все это могло значить. Наконец не вытерпел, замешался в толпу, сбежавшуюся послушать златоуста в куньей шубе. - А поведет нас промышленный человек Неустрой Волкохищная Собака! - выкрикнул малый, махнув шапкой. По рядам собравшихся пробежал ропот одобрения. По соседству с Ильиным какой-то детина заметил: "За ним не пропадешь. Кто с ним хаживал, в обиде не был". - Пройдем по Волге до самого моря Хвалынского, доберемся до Персидского царства. Где поторгуем, а где и погуляем на вольной волюшке Охочим людям даем оружье доброе, да холстины на порты, а остальное сами добудете. - Эй, Удача! - крикнули из толпы. - А сам-то шубейкой доброй в каком краю разжился? - С посадниковым сыном Гюрятой в Югру ходили, к самояди. Там этого зверя, как у нас мышей в подызбице. - Чего ж вдругорядь туда не идешь, да и нас на Волгу сманиваешь? - Шуба у меня есть, теперь хочу сапоги расшитые, да штаны атласные, да халат парчовый добыть! - лихо оглядев слушателей, прокричал Удача. - А повезет - и персиянку. Они, робята, знаете какие - волос, как крыло вороново, не то что наши девки соломенные. А глаза - с блюдце, да черные как уголь. Губы вишневые, а рот маленький, вот такусенький... Он показал толпе небольшую монетку. Мужики и парни восхищенно загудели. Один верзила пробрался к Удаче и швырнул шапку на снег. - Иду с вами, коли такая дичь пошла! За ним вызвались еще несколько охотников. И тут как прорвало - народ повалил к обладателю куньей шубы. Увидев знакомого купца, Ильин протолкался к нему и спросил: - Что за молодец? Я уже не первого такого зазывалу вижу. - Ушкуйник. Каждую весну набирает кто-нибудь из состоятельных людей сотню-другую отчаянных удальцов, снаряжает их, сажает на ушкуи - речные лодки вроде ладей - и отправляет на промысел. Нужны ему эти сорвиголовы для того вроде бы, чтоб товары охранять, - сам знаешь, сколько лихих людей на реках шалят, - но при случае и чужой караван разобьют. А то и город пограбят. Много от этих торговцев кровушки пролилось. - Так это настоящие варяги. Те же приемы, то же устройство ватаг. - А они и сами это знают. Недаром вместе с гостями из-за моря часто разбойничают. Этот вот Удача, он один не пойдет, обязательно и варяг с собой сманит, они тоже до персиянок охочи. А коли подберутся несколько сотен ушкуйников да викингов - земля в страхе вострепещет. Они ведь и до самого Халифата хаживали, славный град Багдад чуть было не разорили. - И долго их походы длятся? - А вот вскроются реки, уйдут они по вешней воде к волокам, а потом и покатятся вниз по течению. Если будет им везение, к холодам могут возвернуться. Не то зазимуют где-нибудь, а в Новгород к следующему лету доберутся... Люди Ярослава старались отговорить молодежь от ухода с ушкуйниками. Выступая перед толпами искателей удачи, они обещали вознаградить остающихся щедрыми дарами из княжеской казны. Всем было ясно, что Ярославу нужны силы для отпора войску отца - никто не сомневался, что Владимир появится под стенами Новгорода, едва оправится от болезни. Толки о скором приходе великого князя становились все упорнее, поэтому люди, знавшие любекского купца, советовали ему подождать немного, и ежели запахнет войной, поворачивать назад. Едва сошел лед на Волхове, князь Ярослав отбыл на ладье в Швецию, к своему тестю Олафу Скотконунгу, чтобы пригласить к себе на службу варягов. Видно, не верил он в решимость новгородцев защищать его в споре с отцом. Люди поговаривали, что недаром женился он на дочери заморского конунга незадолго перед тем, как отказался платить дань отцу - уже тогда вынашивал свой замысел, искал, на кого опереться в будущем споре с Киевом. Вскорости после этого Ивашка стал намекать, что намерен целиком отдаться богоугодной деятельности. Епископ и Лука Жидята укрепляли его в благих мыслях. Но друзья Ивана узнали об этих душеспасительных беседах с церковниками лишь в тот день, когда он объявил, что отныне его надлежит именовать недостойным Антонием, а Ивана сына Онисимова почитать умершим для мира. - Ты монах? - с изумлением спросила Анна. - В двадцать шесть лет похоронить себя заживо?.. Старообрядец с сожалением посмотрел на княжну и пообещал молиться за нее, хотя перспектива ее спасения казалась ему весьма сомнительной - уж очень много богохульных речей слышал он от нее. Затем Иван сообщил, что уходит из мира не только в иносказательном смысле. - Постом и молитвою хочу спасаться в пустыни. - Так ведь на Руси еще и монастырей нет, - сказал Ильин. - Да и народ о монахах ничего не знает. Это в ваше время стоило в лесу какому-нибудь старцу обосноваться, как к нему ближние поселяне с подношениями начинали стекаться... - Буду акридами и кореньями питаться, - непреклонно заявил Иван. - Акриды - это, кажется, саранча, - заметила Анна. - Я помню, нам на уроках закона божьего рассказывали... Но ведь у нас этих насекомых нет. - Взгляните на птиц небесных, - воздев руки к потолку, патетически проговорил новоявленный пустынник. - Они не сеют и не жнут... - Знаем, знаем эту цитату, - перебил Ильин. - Посмотрю я на тебя через несколько месяцев такой птичьей жизни. Иван неожиданно поклонился ему в пояс и попросил: - Прости меня, Христа ради. А я о тебе молиться буду. Виктор понял, что дальнейшее обсуждение бесполезно. В тот же день Иван собрал свои пожитки в котомку, вооружился массивным посохом и, благословив друзей, отправился к южным городским воротам... Уход Ивана болезненно отозвался в душах его друзей. Им казалось, что, несмотря на все различия во взглядах, они все же ближе старообрядцу, чем люди одиннадцатого века. Его выбор доказывал обратное. Всех троих охватило желание поскорее уехать из Новгорода. Ильин давно заметил - стоит кому-то отправиться в путешествие или даже в короткую деловую поездку, как у остающихся возникает ощущение пустоты, их начинает томить жажда странствий. Если бы не стойкие слухи о скором приходе киевской дружины, Виктор и его товарищи снялись бы с места, едва по Волхову вверх прошла первая ладья. Но самое благоразумное в этой ситуации было повременить. Да и поиски мигрантов, скрывающихся под личиной нечистой силы, стоило начинать, когда придет настоящее тепло; колесить по незнакомым местам в дождь и ветер никому не хотелось. IV После вепсской бани, когда Виктор осознал, что его отношение к Анне не укладывается в определение "влечение", "симпатия", он стал приглядывать за собой, даже придумал термин - "давать окорот", - коим определил своему внутреннему цензору задачу: следить за тем, чтобы "нечаянные" встречи с княжной случались пореже. Проанализировав свое поведение за все дни вынужденного сидения в дебрях, он со стыдом осознал, что постоянно оказывался рядом с ней, начинал беспокойно отыскивать ее взглядом, если она исчезала из поля зрения. Как ребенок, инстинктивно следующий за матерью, куда бы она ни шла, так и он неизменно торчал возле Анны. "Фу черт, у Василия, должно быть, сердце кровью обливалось, когда я..." - ему даже в мыслях не хотелось называть своим именем эту мальчишескую влюбленность. "Все, наступаю на горло собственной песне! Надо друг за друга держаться... Это в своем веке я мог сказать: нам с Анной направо, тебе налево, адью..." Но, приняв твердое решение задушить неожиданно разгоревшуюся страсть, Виктор обрек себя на ежечасные муки. Постоянно борясь с желанием увидеть княжну, услышать ее голос, он становился все более раздражительным. Давая окорот себе, он одновременно портил жизнь окружающим. Заводясь из-за каких-то мелочей, пикировался с Овцыным, ядовито подтрунивал над Ивашкой, да и самому предмету его обожания доставалось на орехи. Он видел, что Анна в недоумении от происшедшей с ним перемены. Глаза ее часто наполнялись слезами, и тогда он готов был на колени повалиться перед ней, все рассказать, молить о прощении. Собственно говоря, будь Анна его современницей, он не затруднился бы перевести их отноше