о чем я говорю. - У тебя отличные способности. Талант... А вот у Банга, к сожалению, не оказалось музыкального слуха. Жаль, он славный мальчик. - Он будет звездолетчиком, не верите? - Верю, - улыбнулась Джонамо. - Только сначала вам обоим надо вырасти. А пока... помнишь наше условие? - Помню. Стараться и... как это? - Совершенствоваться. - Я стараюсь... - вздохнул Тикет. - Но почему-то не получается... - Обязательно получится. Нужно лишь работать. Много и упорно. Джонамо переживала, что ей пришлось отказать Бангу. Она считала, что каждый, независимо от степени таланта, имеет право заниматься музыкой, хотя бы для себя, для удовлетворения душевной потребности, самосовершенствования. И так будет. Но пока приходится отбирать самых одаренных учеников, иначе ей не справиться с первоочередной задачей. Теперь у нее не было недостатка в последователях. Они горячо пропагандировали ее искусство, которое было адресовано не интеллектуалам от музыки, не гурманам, смакующим изысканные созвучия, а всем людям и преследовало благородную цель: привить им всеобщую любовь к прекрасному, взломать состояние сытого довольства, вернуть интерес к переменам, жажду свершений. Но искусство не может быть односторонним. И как бы ни была хороша музыка, она не в состоянии заполнить эстетический вакуум. И вот - впервые за много лет! - появились поэты. Взяли давно забытые кисти художники. Еще недавно поэзию считали чей-то вроде извращения: зачем втискивать живую речь в искусственные рамки, рифмовать ее? Разве в жизни кто-нибудь говорит стихами?! Люди не понимали, что поэзия - это не размеры и не рифмы, а умение выразить словами движения души, недоступные даже для самых чувствительных электронных датчиков. Сущность поэзии подменяли ее внешней стороной... А живопись вообще представлялась воплощенной нелепицей. Какой смысл малевать увиденное со свойственной человеческому восприятию приблизительностью, если существуют абсолютные способы запечатлеть действительность, и не на плоскости, а в объеме, и не с помощью нестойких красок, а посредством цифрового кода в памяти компьютеров, с гарантированным сохранением неискаженной цветовой гаммы! Так рассуждали рациональные современники Джонамо, пока она не взорвала своим поразительным искусством, казалось бы, несокрушимую цитадель их представлений. И, как часто бывает, обращенные в новую для них веру, они стали ее апологетами. На Мире началась эпоха Возрождения, и ее первозвестницей была Джонамо. - Вот видишь, родная, у меня уже есть и последователи, и ученики, - могла она с полным основанием сказать матери. - Хорошо-то как! Я такая счастливая... Джонамо и впрямь впервые за многие годы чувствовала себя по-настоящему счастливой. И причина заключалась не только в том, что торжествовало дело ее жизни. Ктор исподволь, незаметно стал самым дорогим и близким ей после матери человеком. Она знала, что Ктор любит ее, хотя он ни разу не заговорил о своих чувствах. Деликатный от природы, он боялся оскорбить Джонамо признанием: понимал, как много значит для нее покойный муж. Его опасения были напрасны. Муж уже давно стал частицей души Джонамо, полноправно вошел в ее "я". Он жил и будет жить, пока жива она. И новое, вспыхнувшее в ней чувство не имеет ничего общего с предательством. Нет, это не измена памяти о человеке, когда-то давшем ей полноту счастья! Джонамо не подозревала, что существует еще одна причина, объяснявшая нерешительность Ктора: потерпев неудачу в первой любви, он не хотел снова встретить отказ. Будучи гордым и уязвимым человеком, Председатель не мог бы тогда видеться с Джонамо, а это было выше его сил. А сейчас он пользовался любой возможностью повидаться с ней: иногда, злоупотребляя председательским правом, приглашал ее к себе, но чаще приходил сам. Они подолгу разговаривали. Ктор постепенно привык советоваться с Джонамо, как советовался с компьютерами. Кстати, в своем отношении к компьютерам он не ударился в другую крайность. Просто ничего из их советов не принимал на веру. Свод компьютерных программ охранялся законом. Своей властью Председатель не мог вносить в него изменения. Но он выносил поправки на референдум, и в большинстве случаев их утверждали. И "психология" компьютеров понемногу менялась... В обществе тем более происходили разительные перемены. Тысячекратно возросла дисперсия личностных мнений и соответственно упал показатель общественной стабильности. Раньше Председатель начал бы энергично стабилизировать положение всеми средствами компьютерной иерархии. Теперь же испытывал радость: по предложению Строма ввели показатель общественной активности - мерило душевного здоровья общества, и он увеличивался с каждым днем. Прежде миряне проявляли единодушие, основанное не на идейной общности, а на привычке бездумно передоверять дела компьютерам. Зачем ломать голову над проблемами, которые и так найдут оптимальное разрешение благодаря компьютерной мудрости? - убаюкивали они себя. - Разве нам не хорошо? Разве нам не безбедно? А ныне люди смотрели друг на друга с изумлением: как могли мы впасть в такую пассивность? Кое-кто начал искать виноватого. Им, конечно же, оказался Председатель. - Теперь бы меня не назначили на этот пост, - с грустной улыбкой говорил он Джонамо. - Отдали бы предпочтение более решительному, инициативному. И были бы правы. - Боюсь, что компьютерам пришлось бы туго. Дисперсия личностных мнений о том, каким должен быть Председатель, оказалась бы огромной. Как тут угодить всем? Пожалуй, компьютеры снова назвали бы вас. - Как среднее арифметическое? - угрюмо пошутил Ктор. - Не обижайтесь, но именно так, - с обычной прямотой произнесла Джонамо, однако увидев тень на лице Председателя, поспешила добавить: - Не вижу в этом ничего плохого. При всем разнообразии личностных мнений всегда будет золотая середина, оптимум. - Компьютеры были бы благодарны вам за разъяснение. - Не сердитесь, дорогой мой. Для меня вы самый лучший. - Это правда? - не поверил своим ушам Ктор. - Я никогда не обманываю, вы же знаете! - Знаю. Джонамо, милая, как бы я жил без вас? Впрочем, вам это... Словом, простите мне минутную слабость. Мы, мужчины, иногда бываем... нуждаемся... - Вы, как ребенок, Ктор. Большой, умный, чуточку избалованный ребенок. - И этот ребенок любит вас, Джонамо! - Я тоже полюбила вас, Ктор. Возможно, все началось в Оультонском заповеднике. Каким уверенным в себе, сильным, умелым показались вы мне тогда. Оставайтесь таким! Ах, Ктор, родной мой, если бы мы принадлежали только себе! 21 Свадьба Джонамо сидела, подперев подбородок, и молча смотрела на Ктора. Какое прекрасное, отрешенное от всего суетного было у нее лицо! В глубоких, черных, холодноватых глазах, казалось, навечно поселилась умудренная печаль, они скрывали и не могли скрыть непреходящее страдание. Острая, щемящая нежность, далеко не всегда сопутствующая любви, владела Ктором. Чувство, которое он испытывал к Джонамо, было больше, чем любовь. Не свойственное ему прежде желание повиноваться, восторженное преклонение перед этой непостижимой женщиной как бы отодвинули чувственную сторону любви, заслонили ее. И не женщину, а божество видел он сейчас в любимой, повторяя в счастливом недоумении: "Неужели это правда и она меня любит? Не приснилось ли мне?" И воскрешал в памяти голос Джонамо, глубокий, низкий, звучный: "Я... согласна... стать... вашей... женой..." Ктор сознавал: то, что произошло между ними, всего лишь прелюдия, пролог, а главное еще грядет. Никогда он, считавший себя сдержанным человеком, столь неистово, безоглядно, с надеждой и верой, не рвался вперед, к будущему, которого до сих пор подсознательно страшился, предпочитая, чтобы все оставалось как есть. Но в отношениях с Джонамо он растерял непринужденность, никак не мог преодолеть скованности. Не мог даже перейти с ней на "ты", хотя что может быть естественнее между близкими людьми! Хотелось выставить себя в лучшем свете, произносить умные и значительные слова. Однако собственные рассуждения казались ему банальными, речь косноязычной, шутки плоскими, улыбки вымученными... Он наблюдал за собой как бы со стороны, отстранено и непредвзято, и виделся себе неловким, нудным, недалеким. И становилось страшно: а вдруг Джонамо разочаруется в нем, передумает, уйдет из его жизни так же решительно и неотвратимо, как вторглась в нее? В величайшем смущении Ктор постукивал пальцами по колену, не находя сил прервать затянувшееся молчание, но чувствуя, что это обязательно нужно сделать, и как можно скорее. - До свадьбы остается меньше месяца, а мы еще не решили, где будем жить, - наконец, проговорил он. - Переедете ко мне? Он так робко, так трогательно произнес это "переедете", что Джонамо рассмеялась. Ее серебристый смех, оказавшийся внове для Ктора, сразу снял напряжение, придал их общению теплоту и сердечность. - Но почему же к вам... к тебе? Дорогой мой, ведь это не твой дом, а резиденция Председателя. Бр-р-р... Там мне всегда будет холодно. Впрочем, и моя маленькая квартирка не годится... - Меня не смущают ее размеры. - А ты не боишься сойти с ума от моей музыки? - Это мне никак не угрожает. Даже если я захочу наслаждаться музыкой с утра и до вечера, все равно не получится. Вы... Ты забыла, за кого выходишь замуж? - Да, удивительная мы пара, - задумчиво промолвила Джонамо. - Тем лучше, не наскучим друг другу. Что же касается музыки... Она хороша в умеренных дозах. А если слушать ее целыми днями... При всем ее огромном облагораживающем значении она не может и не должна вытеснить из жизни заботы, радости, печали... Я ведь не пытаюсь вовлечь людей в иллюзорный мир, создаваемый музыкой. Напротив, хочу, чтобы музыка помогала полнокровно жить, любить друг друга. - Еще недавно я думал, что знаю жизнь, - сказал Ктор. - А теперь вижу, что не знал даже самого себя. Раскрываюсь перед собой неожиданным образом. Спасибо тебе за это. - Давай лучше подумаем, где же нам жить. - Закажем новую квартиру. - Лучше дом где-нибудь за городом. Я всегда мечтала о старинной вилле или коттедже. Ты, насколько помню, тоже любишь старину. Ну как? - Согласен. И не будем смущаться расстоянием. На то и гонар, чтобы... Словом, выбирай место. - Как бы мне хотелось поселиться в Оультонском заповеднике, там, где мы с тобой впервые встретились! - Это невозможно, - помрачнел Ктор. - Жить в заповеднике не разрешается. - Даже Председателю? - Ему в первую очередь. - Шучу, милый. Конечно же, нельзя, понимаю. Просто захотелось помечтать и вот невольно огорчила тебя. Ты решил, что я серьезно, да? - Придумал, - обрадованно воскликнул Ктор. - В самом Оультонском заповеднике поселиться действительно не удастся. Но к нему примыкает оградительная зона. В ней жить можно, было бы желание. Вот только желающих пока не было. И я даже не сразу вспомнил о ее существовании. - Плохо, что люди отвыкли от природы, предпочитают коттеджам жилые комплексы. И ведь до перенаселенности еще далеко, а проблему транспорта, сам говоришь, решить не так уж трудно! Увидишь, многие последуют нашему примеру. - И возникнет новая проблема, не так ли? Вот и выходит, что я опять окажусь возмутителем спокойствия. Хлопотно тебе будет со мной, не пожалеешь? - Побольше бы таких хлопот. Да... Спрашиваешь, не пожалею ли? Хотел бы ответить, что никогда ни о чем не жалел. И поймал себя на том, что это не так. Жалею о годах, прожитых без тебя. Как нелепо я их растратил! Был слеп. Радовался тому, чего надо было страшиться, и, наоборот, страшился того, чему надо было радоваться. Потерянные годы! - Неправда, - возразила Джонамо. - Эти годы не потеряны тобой. Они сформировали тебя таким, каков ты теперь. Мне было бы обидно узнать, что перелом в твоем мировоззрении хоть чуточку предопределен любовью ко мне. - Так или иначе, но вы со Стромом раскрыли мне глаза. Спасибо вам обоим! - Полно, милый! Не преувеличивай нашу роль. Не мы, так другие сделали бы то же самое. Да ты и без посторонней помощи пришел бы к нынешнему пониманию того, что необходимо обществу. Не могло ведь так продолжаться, верно? - Не знаю, - честно признался Ктор. - Ты думаешь, отчего люди охотно пошли за нами? Просто назрела такая необходимость. Это как лавина: покой, неподвижность, казалось бы, вечная застылость, но вот толчок, порой слабый, едва заметный, и громада приходит в движение, набирает скорость, рушится. - Рушится... - повторил Ктор. - А я боялся любой ломки. Твоя лавина снилась мне по ночам, и я вскакивал в холодном поту, спеша преградить ей дорогу. - Ну а теперь? - Теперь я сам несусь в голове лавины, и дух захватывает от восторга. Только бы не отстать и не стать тормозом... Но отвлечемся от глобальных проблем! Поговорим о нашей будущей вилле. Как ты ее представляешь? - Она у меня словно перед глазами, - мечтательно проговорила Джонамо. - Сквозь широкие окна в нее проникает лес и как бы продолжается в деревянных сводах... Что ты на меня так смотришь? Уж не осуждаешь ли за эту маленькую слабость? - Я? Осуждаю? - поразился Ктор. - Как ты могла подумать? - Мне так хочется немного счастья! Почувствовать себя просто женщиной, капельку взбалмошной, чуточку глупенькой... Ощутить в тебе опору. - Не представляю тебя ни взбалмошной, ни... Прости, язык не поворачивается! А вот опорой... Был бы счастлив! - Тогда слушай дальше, - благодарно улыбнулась Джонамо. - Под окнами грубо отесанные плиты черного мрамора. Вот мы входим в просторный вестибюль. Пол покрыт красноватыми керамитовыми пластинками. Ступени из белого илонита ведут в жилые комнаты. Рояль мы поставим в музыкальном салоне на втором этаже. Ты не против? О звукоизоляции не беспокойся! А твой кабинет... - С большим камином... - На нем будут мраморные выступы, чуть выше уровня пола... - Я закурю старинную трубку... - Ты разве куришь? - Нет, конечно. Но одну трубку обязательно выкурю. Протяну ноги к теплу, буду пускать кольца дыма и думать... - А я сяду рядом и стану на тебя смотреть... - Милая моя Джонамо, ты так хорошо все представила! Остается задать программу компьютерам и сделать заказ по информу. - Хорошо было бы построить наше жилище самим, - загорелась было Джонамо, но тотчас одернула себя со вздохом. - Хотя о чем я! Разве есть у нас на это время... Грежу с открытыми глазами! - Было бы совсем неплохо. Но ты права, не получится. Жаль. Я не прочь сделать что-либо своими руками. А едва ли смог бы. Мы гордились тем, что отказались от физического труда, передали его роботам. Теперь вижу: и это было ошибкой! Электронные массажеры, стимуляторы мышц, тренажные автоматы избавили нас от гиподинамии, но приглушили потребность трудиться в поте лица, заложенную в человеке природой... Свадьбу решили отпраздновать скромно. Были приглашены лишь немногочисленные друзья. Роль распорядительницы взяла на себя Энн. Ей помогал неожиданно объявившийся Игин. - Узнал о вашей свадьбе, взял и прилетел, - так объяснил он свое внезапное появление. - Да мы же не сообщили на Утопию, - удивилась Джонамо. - Хитрите вы что-то, Игин. - Не рады старому другу? - обиженно фыркнул управитель. - Ну что вы! - Ладно уж... А я вам подарок привез. Вот, держите. - Какая прелесть! - воскликнула Джонамо, разглядывая изящную статуэтку из бронзы. - Откуда она у вас? - Сам сделал, - с гордостью сказал Игин. - Не может быть! - Выходит, может. Со смешанным чувством восхищения и светлой грусти рассматривала Джонамо фигурку астронавта в скафандре, но без шлема. Подарок был с тайным смыслом: "Не забывай того, кого больше нет". А она и так не смогла бы забыть, даже если бы пожелала это сделать. Игин помог обустроить новый дом. Роботы воплотили замысел Джонамо с безукоризненной точностью. Но он кое-где заменил облицовку, переставил мебель, подправил отдельные детали, и в доме стало уютнее. Джонамо показалось, будто она прожила здесь многие годы. - То, что у вас золотые руки, я знала. Но вы еще и художественная натура! Сколько лет скрывали, не стыдно? - Да я что... - густо краснея от похвалы, бормотал Игин. - Никогда прежде такими вещами не занимался все жена... У нее, наверное, научился, а сам и не подозревал. Уже на Утопии попробовал, смотрю - получается. Так вот теперь и балуюсь в свободное время. - А оно у вас есть? - подшучивал Ктор. - Хорошо быть курортником! - Какой я курортник! - с притворной обидой отбивался Игин. - Скажите лучше, отшельник, изгой. Выставили меня с Мира и еще издеваются... - Никто вас не выставлял, сами пожелали. А потом соскучились, признавайтесь! - Просто решил посмотреть, как люди живут... Процедура бракосочетания была уже давно предельно упрощена. Джонамо и Ктор ввели - каждый в свой информ - информацию о вступлении в брак и стали ждать гостей. Игин шутил, рассказал анекдот о рассеянном компьютере, который перепутал жениха и невесту. Казалось, его распирает веселье. Однако чуткая Джонамо заметила, что оно слишком уж нарочитое. Может быть, Игин, греясь у чужого огня, вспоминал свое счастливое семейное прошлое - жену, домашний уют, - которого лишился в одночасье... Но Джонамо ошибалась. Игин, действительно, был во власти воспоминаний, только ни грусти, ни тем более зависти они не вызывали. Напротив, его радовало, что Ктор и Джонамо, два любимых им человека, нашли свое счастье. А грустно было оттого, что оно вот-вот подвергнется испытанию. Не сменится ли радость горем, как случилось с ним самим? Угнетало и предстоящее объяснение с Ктором и Джонамо. Зачем только он взял на себя эту нелегкую миссию? Как скажет женщине в звездный час выстраданного ею счастья, что от нее ждут подвига, а возможно, и жертвы? Как посмотрит он в глаза Председателю? Смятение Игина возрастало, и потому он напропалую продолжал нести околесицу... "Скажу им через несколько дней, - оттягивал управитель неприятный разговор. - Нет, через месяц. Месяцем раньше, месяцем позже..." В назначенный час через распахнутые настежь широкие окна виллы донесся шум. Приближавшиеся многочисленные голоса скандировали: - Джонамо! Джонамо! Ктор! Ктор! Они вышли на порог и обмерли. Ко входу в виллу стекалась толпа. Тысячи людей пришли поздравить новобрачных. К ногам Джонамо посыпались цветы. Над головами собравшихся из одних поднятых рук в другие плыли все новые букеты. Их передавали те, кто не смог пробиться поближе. Роботы-уборщики спрятались за дом, не зная, как поступить с растущим цветочным хламом. И лишь когда спустя несколько часов, после окончания импровизированного концерта, толпа нехотя разошлась, они принялись было за дело, но Джонамо, обычно нетерпимая к беспорядку, запретила убирать цветы. Молча стояла, вдыхая аромат лепестков, а на глазах были слезы. 22 Альтернативный вариант Гема, о существовании которой еще недавно никто из мирян не подозревал, стала для них своего рода притягательным центром. Ни один разговор не обходился без упоминания о ней. Двойственное чувство овладело мирянами: проголосовав против оказания помощи гемянам, они поступили разумно, поскольку именно это порекомендовали им компьютеры. Но почему-то теперь "разумность", как критерий правильности действий, вызывала сомнения, внушала тревогу и чувство неловкости. А всегда ли надо поступать, как велит рассудок? Может быть, существуют иные побудительные мотивы и в определенных обстоятельствах надо руководствоваться ими? В разгар споров произошло чрезвычайное событие: по глобовидению выступил Председатель. Это был беспрецедентный поступок. Он противоречил правилам, согласно которым глава Всемирного Форума должен оставаться бессловесным невидимкой. Год назад пренебрежение нормами стоило бы Председателю его поста, но уже наступили времена перемен, и то, что прежде было каноном, ныне подлежало осмысливанию и переоценке. Тем не менее Председатель в начале своей речи подчеркнул, что допустил нарушение правил сознательно и что в связи с этим вопрос о целесообразности его дальнейшего пребывания на высшем общественном посту будет вынесен на ближайший референдум. Далее он пересказал, со ссылкой на автора, стромовскую теорию дисбаланса, поведал мирянам об эволюции своих взглядов и о том, как представляет будущее Мира. Абсолютным большинством голосов Ктор был оставлен на посту Председателя. И вот отбушевали споры, подобные освежающей грозе после долгой суши. Прошла полоса референдумов, объединенных одной общей мыслью, рвущимся из миллиардов сердец вопросом: почему мы остановились и даже начали пятиться, утрачивая завоеванные предками нравственные позиции? Постигшая Гему катастрофа пробудила неожиданную параллель. То, что произошло там, могло случиться и здесь, на Мире. Нам посчастливилось, им - нет. Тем более велика наша ответственность за судьбу гибнущего общества гемян. Если их цивилизация исчезнет бесследно, мы не простим себе этого! Миряне спешили осуществить то, против чего не так давно высказались на референдуме. О нем старались не вспоминать, как о чем-то стыдном. Хорошо, что эта нелепая ошибка исправлена! От Всемирного Форума требовали решительных действий. Скрупулезно подсчитываемая компьютерами-социологами общественная стабильность снова начала расти, постепенно приближаясь к прежним цифрам, но уже на иной, сознательной, основе - высокой активности граждан Мира. Забытое в последнее столетие слово ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ вдруг заявило о себе трубным гласом. И его синонимом стало имя Джонамо. "Так считает Джонамо", "об этом говорила Джонамо", "к этому призывает музыка Джонамо" - подобные фразы можно было слышать на каждом шагу. Раньше таким авторитетом пользовались компьютеры. Но они отучили людей думать. Джонамо же своей игрой, да и примером всей жизни, взывала к людям: "Думайте! Думайте! Думайте! Ничего не делайте бездумно! Не принимайте бездумных решений! Не поддавайтесь благодушию! Не спите, бодрствуя! Вы, а не компьютеры ответственны за все!" Резко возросло число желающих участвовать в конкурсах на замещение ответственных постов. Конкурсами по-прежнему ведали компьютеры, но решение принимали не они, а Совет экспертов при Всемирном Форуме. Если это решение не совпадало с предложенным компьютерами, вопрос передавали на референдум. Раньше референдумы проводились от случая к случаю и носили парадный характер: их результаты были предопределены заранее. Теперь же они приобрели динамичность, стали деловой повседневностью. В процессе очередного референдума граждане Мира, получив необходимую информацию, рассматривали уже не один, а сразу несколько вопросов. И дело не ограничивалось голосованием. Каждый мог высказать особое мнение, которое анализировалось компьютерами, затем экспертами и зачастую становилось предметом следующего референдума. Рождалась новая, не имевшая исторических аналогов демократия. Она делала первые шаги, причем случались и пробуксовки, и перегибы. На первых порах кое-кто ратовал за демонтаж большей части компьютеров, словно в них был корень зла. Взрослые пытались повторить во всемирных масштабах то, что, начитавшись старинных детективных историй, натворил в компьютериале Сеговия-Бест будущий астролетчик Банг в содружестве с будущим знаменитым пианистом Тикетом. К счастью, на референдуме эта экстремистская затея была отвергнута подавляющим большинством голосов. Забот у Председателя Всемирного Форума прибавилось. И главной из них оказался неожиданно возникший энергетический кризис. Спасательная экспедиция на Гему требовала строительства небывалой по количеству армады звездолетов нового поколения. С этой целью образовали особый индустриал - космический. До сих пор в нем не было нужды, поскольку программа исследования космоса ограничивалась единичными разведывательными полетами. Теперь же дело приобретало грандиозный размах. Началось сооружение комплекса новых предприятий. И приема у Председателя потребовал управитель энергоиндустриала Гури. - Мы не в состоянии обеспечить космическую программу энергией, - заявил он, едва переступив порог. - Помнится, вы были согласны с программой, - удивился Председатель. На лбу у Гури высыпали бисеринки пота. Он встряхнул взлохмаченной рыжей головой и нервно заговорил: - Да, но при условии, что будет утроена энергоемкость сети. Вы знаете, сколько энергии идет на производство концентрана?! - Так увеличивайте энергоемкость, кто вам запрещает? - Компьютеры-экономисты утверждают, что природные ресурсы будут исчерпаны, прежде чем... - А расщепляемые материалы? - По-вашему, их запасы безграничны? - огрызнулся Гури. - Нужно ускорить работы по синтезу! - Они были прекращены давным-давно. Посчитали, что это слишком опасный вид энергии. - Послушайте, Гури, - вспылил Председатель. Получается сущий абсурд! Допустим, Гемы не существует и ни о какой армаде звездолетов нет речи. И что тогда? Пройдет десяток лет, ну пусть полвека, и мы все равно окажемся перед проблемой энергетического голода? - К тому времени компьютеры что-нибудь придумают. - Но до сих пор не придумали же! - Кто знал, что потребление энергии настолько возрастет? Ведь существовала составленная компьютерами долгосрочная программа. Она учитывала реальные нужды человечества, а не космические авантюры! Но коль скоро мы ею пренебрегли, то какой спрос с компьютеров? Они больше не отвечают за то, хватит ресурсов нашим потомкам или нет. - А кто отвечает? - Вы, Председатель! Космическое строительство пришлось заморозить... Неожиданное появление Игина, хотя и казалось приуроченным к знаменательному событию в жизни Ктора и Джонамо, наверняка объяснялось иной, более веской причиной. В этом Председатель был уверен с самого начала. И нервозное состояние управителя только подтверждало догадку. Наверняка на Утопии придумали нечто такое, о чем нельзя сказать в лоб. Иначе зачем Игину играть в прятки? После свадьбы прошло около месяца, но управитель молчал. И Председатель решил ускорить события. - У меня есть к вам дело, Игин. - Ну, дело так дело. Слушаю. - О нашем энергетическом... кризисе, - Ктор неохотно произнес слово "кризис", - вы уже знаете. Думаю, было бы полезно объединить знергоиндустриал с космическим. Что скажете? - А с какой целью? - Использовать энергетические ресурсы Вселенной. Игин поперхнулся от неожиданности. - Вот это да... Замысел грандиозный! Энергетика и космос в одной упряжке! А что? Лихо придумано. Право, не ожидал... Не Джонамо ли посоветовала? - А как, по-вашему, я сам на что-нибудь гожусь? - с оттенком обиды спросил Председатель. - Не сердитесь, Ктор! Но быть мужем гениальной женщины - совсем не просто. Привыкайте! Ну, что еще? - Остается обсудить вопрос об управителе объединенного индустриала. - А что обсуждать? Гури опытный управитель. - Да, опытный. Однако он мыслит устаревшими категориями, не хочет понять, что ситуация изменилась и надо проявлять инициативу без оглядки на компьютеры. Короче, Гури не потянет. - Тогда объявите конкурс. Председатель покачал головой. - Я поступлю иначе. - Как именно? - Пользуясь своими полномочиями, вынесу вопрос об управителе, как чрезвычайный, непосредственно на референдум. - Значит, у вас есть кандидатура? - Угадали, Игин. - И кто это? - Вы! - Я?! Игин был потрясен. В первый миг его захлестнула бурная радость. Но, как протрезвление, в мозгу зазвучали слова Строма: "Смотрите, не останьтесь там. Это было бы предательством по отношению к Утопии, ко всем нам". Так что же, отказаться? От, возможно, величайшего в жизни дела? - Согласны? - с понимающей улыбкой торопил Председатель. - Я подумаю, - глухо проговорил Игин. - Но есть еще один, не менее важный вопрос... - Вот оно что... Значит, предчувствие меня не обманывало. Ну, выкладывайте! - Чтобы помочь Геме, пока не требуется армады звездолетов. Есть альтернативный вариант, его предложил Берг, а мы со Стромом и остальными разработали проект. Предприятие рискованное, но в случае удачи... - Не тяните, Игин! - волнуясь, воскликнул Ктор. - Это имеет отношение к Джонамо? - Вы что, ясновидец? - поразился Игин. - Да, она действительно самый подходящий, а возможно, даже единственный на всем Мире человек, от которого зависит успех дела. Мыслелетчик должен обладать... - Рассказывайте по порядку, - взяв себя в руки, потребовал Председатель. - Нужно направить пучок вакуумных волн на Гему, а излучение промодулировать... промодулировать... - Чем? Ну, чем же? - Концентрированной мыслью Джонамо в момент наивысшего эмоционального напряжения! - Ни за что! - закричал Ктор. - Берите мой мозг, мою жизнь! Но Джонамо не отдам! Слышите, Игин, не отдам! А сам уже понимал, остро и обречено, что ничего не сможет поделать... 23 Мыслелетчица Борг прибыл на Мир за десять дней до эксперимента. На Дивноморском астродроме его встречали Ктор, Игин и Джонамо. Не успела улечься пыль, поднятая тормозными двигателями, как он уже степенно сошел по трапу, все такой же сухонький и благообразный. Значительно большая, чем на Утопии, сила тяжести тут же согнула его, шажки стали короче, неувереннее - вот-вот упадет. Джонамо подхватила старого ученого под руку. - Я сам! - запротестовал было Борг, но, взглянув на красивую черноглазую женщину с вдохновенным лицом, предпочел разыграть роль галантного кавалера. - Хотя... мгм... буду счастлив сопровождать даму! - Как долетели, учитель? - смущаясь, спросил Игин. Рядом с Боргом он чувствовал себя этаким несмышленышем, которому только предстоит прикоснуться к Знанию. - Мгм... Долетел... - неопределенно ответил старик. - Мой гонар в двух шагах, - сказал Ктор. - Вам нужно отдохнуть и адаптироваться к притяжению Мира. - Отдыхать... мгм... будем после, - храбрился Борг, но видно было, что ему с трудом дастся каждый шаг. - Работать надо... Работать, молодые люди, говорю я вам. Забравшись в удобную кабину гонара, он сразу задремал, но на полпути проснулся, посмотрел на Ктора неожиданно острым и ясным взглядом и сказал: - Председатель, и сам ведет машину? Не думал. Мгм... Право, не думал. Похвально. Да. Резиденция Борга находилась в председательском доме, Ктор из уважения к ученому уступил ему кабинет, в котором старик сразу же распорядился переставить мебель. Председатель не ожидал увидеть на месте стола компьютер высшего интеллектуального уровня. - Как, и вы тоже? - поразился он и был удостоен насмешливым взглядом. - Полагали, не обучен? Джонамо дала согласие участвовать в опасном эксперименте, не колеблясь. Странное слово "мыслелетчица" не вызвало у нее удивления, как и не поразило само понятие "полет мысли" не в трафаретно-образном, а в сугубо физическом смысле. На робкие попытки Ктора отговорить ее, она отвечала: - Мы не принадлежим себе, милый! Не намного меньше, чем Ктор, были встревожены миллионы последователей и поклонников Джонамо. Во Всемирный Форум хлынул поток предложений заменить в рискованном деле "великую женщину, ставшую гордостью Мира". Но все получили отказ: в том, что касалось задуманного им опыта, Борг был непреклонен. Джонамо терпеливо переносила массу исследований, которым подвергал ее старый ученый. Она привыкла к датчикам настолько, что порой забывала их снимать. - А вы плюс ко всему стоик... - одобрительно бормотал старик, когда Джонамо едва заметно морщилась от электрических уколов. - Потерпите, голубушка... мгм... Иначе нельзя... Не получится у нас иначе. Да. Он требовал всевозможных анализов, словно готовил свою "пациентку" к тяжелейшей хирургической операции. О некоторых меомеды понятия не имели, и тогда Борг выполнял их сам. Если результаты его удовлетворяли, он становился весел, разговорчив, даже болтлив. Если же что-то ему не нравилось, раздражался, брюзжал и чаще, чем обычно, уснащал речь своим излюбленным "мгм". За два дня до эксперимента Борг ввел для Джонамо бессолевую диету, собственноручно делал ей ультразвуковые инъекции, причем руки у него в это время, против обыкновения, не дрожали, а сам он разительно напоминал доброго старенького доктора из популярной серии детских мультиксов. Хотя Борг, казалось, не отпускал от себя Джонамо ни на миг, он не меньше внимания уделял экспериментальной установке. Ее монтировали сотни добровольных помощников в малом зале недавно воздвигнутого концертного комплекса. Руководил ими Игин. Тем временем Гури командовал полчищем роботов, которые тянули энерголинию колоссальной мощности для питания установки. Накануне эксперимента Борг завел с Джонамо обстоятельный разговор о предстоящем деле. - Ваша мысль... мгм... поток мыслей... даст гемянам представление о Мире. Обо всем, чем мы живем, что нас волнует. О наших проблемах, мечтах, возможностях, эстетических и нравственных ценностях. Об особенностях нашей цивилизации. И в свою очередь мы увидим Гему вашими глазами. Это будет... мгм... первое соприкосновение с инопланетным разумом. Принятый сигнал не в счет. И вы, смею думать, самый достойный... мгм... посол нашего человечества. Да. - Но как мои мысли... - Мышление - процесс энергетический. Этой его особенностью раньше пренебрегали. Считали, что мозг первичен, а мысль вторична. Мгм... В известной мере это так. Но зачем отрывать одно от другого? Мысль так же материальна, как и сам мозг. Скажу больше: она материальное продолжение мозга, его проекция на бесконечное пространство. Черепная коробка слишком тесное вместилище для мысли. Мысль рвется из нее, и это не образное выражение. - Если я правильно поняла, - сказала Джонамо задумчиво, - мозг представляет собой эпицентр мысли? - Умница, - обрадовался Борг. - И не просто эпицентр, а излучатель мысленной энергии. Причем эта энергия, волнообразно распространяясь в пространстве, способна взаимодействовать с другими формами энергии. - Но, видимо, это слабое взаимодействие или я ошибаюсь? - Мгм... А где в наше время граница между сильным и слабым? Едва прикоснувшись к сенсору, можно привести в действие многотонный молот. Вот и ваша мысль, слабая в энергетическом смысле, промодулировав в миг эмоционального подъема поток вакуумных волн гигантской плотности, обретет поистине вселенскую мощь. Именно так, говорю я вам! - Неужели одиночный импульс мысли... - Вовсе не одиночный, а... мгм... запускающий. Нечто вроде толчка, влекущего за собой лавину. Кольцо обратной связи, порожденной вашей мыслью, замкнет в общую автоколебательную систему две планеты. Между Миром и Гемой, несмотря на разделяющую их бездну пространства, возникнет волновая связь. И это благодаря вам, Джонамо. Да. - А я... Борг помрачнел. - Боитесь? Хотите спросить, опасна ли мыслепортация? - Вовсе нет! Что стоит моя жизнь в сравнении... Короче, меня волнует иное. Справлюсь ли я, сумею ли оправдать ваши надежды? - Мгм... Безусловно! - растроганно проворчал Борг. - Так что же от меня потребуется? - Только то, что вы делаете во время концерта. - Всего лишь? - удивилась Джонамо. - Забудьте об эксперименте, говорю я вам! О чем вы думаете, играя на вашем... мгм... рояле? Какие чувства испытываете? Ну? - О чем думаю? - Джонамо была застигнута врасплох вопросом Борга. - Не знаю, что и сказать... Я ведь думаю не словами, а образами. Как бы выразить это поточнее... Мои мысли не скованы словесной оболочкой. - Очень хорошо! -- обрадованно воскликнул Борг. - Как раз то, что я хотел услышать. Да. - Я не сочиняю и не исполняю музыку. Я думаю музыкой. Каждый звук в ней имеет смысл. Все, что происходило на моей памяти, что живет во мне, становится музыкой. Музыка и есть мои мысли. Ими я делюсь со слушателями. - У вас щедрая душа... Она может... мгм... достичь звезд в своем величии! - Не говорите так, - смутилась Джонамо. - Полно, дитя мое! Я сказал правду. Да иначе вы бы не подошли... мгм... То, о чем вы поведали, я предвидел. Был уверен в вас. И вы только подтвердили мою уверенность. В назначенный час большой зал концертного комплекса, насчитывавший сто пятьдесят тысяч мест, был переполнен. Желающих попасть на необычный концерт удалось сосчитать разве что компьютерам, которые загодя провели конкурс среди претендентов: было несправедливо распределять места по жребию. Квалификационные тесты выявили будущих слушателей. В центре зала возвышался рояль. Концентрическими кругами уходили под купол ряды кресел. Перед каждым - экран, на котором будет видно крупным планом лицо Джонамо. Совершенная акустика обеспечивала безупречное звучание в любой точке зала, и все же счастливчикам, сидевшим в передних рядах, остальные по-хорошему завидовали. Но никто не обиделся: выдержавшие тесты были равно достойны и места между ними распределял компьютер. Исключение сделали для тех, кто имел отношение к эксперименту. На особом просцениуме, в двух шагах от рояля, сидели Борг, Ктор, Игин и Энн. За ними ученые, инженеры, помощники Борга. Прозвучал гонг, и зал погрузился в полумрак. Прожекторы высветили фигурку Джонамо у рояля. Просторная дымчато-голубая тога, ниспадавшая с плеч пианистки, скрывала множество датчиков, облепивших ее тело. На экранах возникло лицо Джонамо - прекрасное, отрешенное, без тени жеманства. Лицо углубленного в свой внутренний мир человека, для которого окружающее перестало существовать. Запоздалый шепот скользнул по залу и оборвался на полуслове. Джонамо склонилась над клавиатурой. Замерла на минуту, и зал тоже замер - ни кашля, ни шороха, ни звука дыхания. То, что произошло потом, не смог связно описать ни один из слушателей. Если бы существовали приборы, измеряющие силу эмоционального восприятия музыки, то их стрелки зашкаливали бы, гнулись, рвались наружу. С первых же аккордов волна экстаза прокатилась по рядам. Но не того экстаза, что возникает в результате наркотического дурмана. Люди поддались силе чувств, индуцируемых пианисткой как никогда мощно и целеустремленно. Это был ее звездный час. Каждая музыкальная фраза казалась верхом совершенства, но за ней следовала другая, еще более совершенная. И росло напряжение; креп душевный резонанс, усиливалось взаимопроникновение биополей. Музыка несла в себе поток образов, зримо воспринимавшихся слушателями. И мысли Джонамо становились их мыслями... Лишь один человек не имел права поддаться очарованию гениальной пианистки, подпасть под ее власть. Им был Борг. Он слушал, закрыв глаза, подперев голову сморщенным кулачком. И то сводил кустистые брови к переносице, то расслаблял их вместе с морщинами. Борг ждал кульминации. И не пропустил миг, когда она наступила. Короткое, быстрое движение старческой руки, и оборвалась на патетической ноте лавина звуков. Пианистка встала, и следом за ней безмолвно поднялся весь огромный зал, до единого человека. А затем Джонамо начала падать. Ее падение было медленным, заторможенным и словно расчлененным на фазы. И каждый хотел подхватить ее, видя это бесконечно долгое падение. Но лишь Борг с юношеской стремительностью, которой никто не мог от него ожидать, бросился к роялю, подставил негнущиеся руки и мягко опустил Джонамо на просцениум. В звенящей, как струна, тишине все