икуда
мне не деться от кретинской телефонной  игры с ее мамашей, что все ушли, все
ушло, что оничеговековивание, что Георгес умер, что Веры моей нет все больше
и больше, но  вот,  прижимался  к ней, вглядывался в огромное белое пятно ее
лица с родинкой на  носу,  которая, конечно,  давно  истлела,  в  ее  широко
открытые, ничего не выражающие, детские такие глаза, прижимался и верил в ее
волшебное, ритуальное "хорошо", и жизнь себе  царскую воображал в темноте, и
ничего мне другого не надо было, кроме чтобы вот так.