остальные мамуты были здоровы и не досаждали бы ему своими болячками, одна другой заковыристей. Многие в тот страшный день проснулись с резкой болью во всем теле, но главным образом в паху и суставах. Не сразу они поняли, что подхватили старинную, крайне редкую и потому почти сейчас неизвестную хворь под названием рутизм. Двигались больные рутизмом с величайшим трудом, поэтому мало кто из них попал в медицинский блок. Те же, кто все-таки туда прорвался, смогли получить только болеутоляющее. Лекарства от рутизма медицина к тому времени не придумала, ибо единственные переносчики болезни - уальские харматы - были давным-давно полностью уничтожены, поэтому никто не видел смысла придумывать лечение от болезни, которой не может быть. Из уважения к редкости рутизма следует, вероятно, рассказать о нем подробнее, хотя вряд ли читатель от этих подробностей повеселеет. Первое название рутизма - насаоуэ, "деревянная болезнь". Люди узнали о ней, попав на планету Уала-уала, где водились мелкие, но очень опасные всеядные ящеры харматы. Когда между их зубов застревали споры одного местного растения и при укусе ими человека попадали в кровь, то укушенный харматом человек вскоре начинал изнутри - от ребер, лопаток, тазовых костей - прорастать деревянными корнями. Поначалу тонкие и мягкие, корни постепенно твердели, утолщались, раковыми метастазами пронизывали все тело, прорывали кожу, стремясь достигнуть почвы, множеством нитей приковывали человека к его постели. Как правило, больной умирал либо от болевого шока, либо от постепенной потери крови, а если повезет - то и на ранней стадии от повреждения жизненно важного органа. Распространилась также "красная смерть По", медицине с давних пор известная под именем гемаррогической лихорадки. Лечится она прекрасно, единственное, что необходимо, - вывести человека из гемаррогического шока, а вот это-то как раз и было при перезагруженном медицинском аппарате очень затруднено. При заражении этой болезнью кровь в сосудах начинала с большой скоростью сворачиваться в микротромбы. Они не только затрудняли кровообращение, но и рвали сосуды. На следующей стадии, наступающей буквально через несколько часов, кровь теряла уже способность сворачиваться и начинала свободно изливаться сквозь порывы в сосудах как внутрь, так и наружу. Одновременно начинали разрушаться внутренние органы - печень, селезенка, почки... Кровь текла отовсюду; стоило нажать пальцем на кожу, как на этом месте сразу же начинали выступать кровяные капельки. А уж если человек рисковал побриться... Через два-три дня самые редкие и невероятные болезни уложили больше половины мамутов. Скварки в ход больше уже не шли - больным было позволено умирать собственной смертью. Оставшиеся здоровыми испуганно ждали, что свалит их. Лагерь мамутов окутался тошнотворной вонью тления многих непогребенных трупов. Колония замерла, смирившись с неизбежной и страшной смертью. Однажды в разгар этой напасти Аугусто Ноблеса посетил Киямпур. - Давай послушаем нарко на пару! Или просто поговорим, - сказал он, невесело улыбаясь. Киямпур появился неожиданно, сумев пройти через две двери, запертые на специальные коды. Ноблес испуганно выхватил скваркохиггс и вскочил с дивана, на котором проводил последние тревожные дни. Стрелять он не стал только потому, что Киямпур демонстративно держал руки на виду и вообще вид у него был исключительно мирный. Ноблес бросил скваркохиггс на диван и ответил: - Давай лучше выпьем. А потом и поговорим. Только о чем же нам с тобой говорить? - Выпьем. Тоже можно. Киямпур с дружелюбным выражением лица прошел через комнату и сел на рабочий стул, развернув его к Ноблесу. - Я сейчас, - сказал Ноблес и отправился на кухню за кувшином. В выборе между спиртным и нарко он явно предпочитал первое. Когда он вернулся, перед Киямпуром стоял бокал, наполненный прозрачно-розовой жидкостью - все понятно, "Холокаст", тысяча эпидемий, каждый употребляет свое. Хмыкнув, Ноблес поставил второй бокал на первую попавшуюся полку, налил себе из кувшина и уселся напротив. - Ну? - Выпьем, - ответил Киямпур, подняв бокал. - Больше уж не придется. - Ага, - ответил Ноблес и проглотил. - Ну так и что? - Ты симпатичный парень, - сказал Киямпур. - Но я тебя ненавижу. Ноблес напрягся. Он не отрывал глаз от собеседника. - Ты этого особенно не скрываешь. Что надо-то? - Я еще выпью, ладно? Хозяин проснется часов через восемь, я свободен сейчас. Ноблес пожал плечами, и Киямпур извлек из недр своей боевой куртки фирменную фляжку "Страуза" - напитка редкостного и очень дорогого. Глотнув прямо из горлышка, от чего Ноблеса передернуло, Киямпур монотонно продолжил: - У нас с тобой быть обоим приближенным к хозяину не получится. Так или иначе, кто-то должен будет уйти. И придется уйти тебе. Ты его еще плохо знаешь, а я знаю давно и хорошо. Тебе надо уйти. - Хорошенькое время ты выбрал для объявления ультиматума! - Время как время. Если сдохнем - разговора как бы и не было. Если выживем, проблема останется все равно. Так почему не сейчас? Ноблес улыбнулся: - А как ты себе это представляешь - уйти? Заявление об отставке подать, что ли? - Это как раз несложно. Я тебя убью на дуэли - и все. Главное, чтобы хозяин не узнал. Он тебя любит. Он не поймет. Сказано это было тем же безразличным, лишенным эмоций тоном, но сказав, Киямпур тоже улыбнулся в ответ - и от улыбки его разило могильным холодом. Это была особенная улыбка, известная всем по хоррор-стеклам. В южных созвездиях, где Киямпур родился, она называлась "сгорбить клюв" и считалась особым угрожающим жестом в среде молодежных банд. Ноблеса снова передернуло, но он абсолютно спокойно сказал: - Рискни. - Рискну, - без промедления ответил Киямпур, тут же встал и вышел. Самым нелепым в этой дуэли претендентов на титул фаворита Аугусто было то, что началась она, когда "Холокаст" начал раскручиваться уже всерьез, когда множество самых жутких эпидемий по всей обработанной зоне уже вовсю снимало свои смертельные урожаи среди ямайской колонии - многочисленной, но беззащитной перед внезапно восставшей против мамутов природой; когда вся армия Благородного Аугусто во главе с ее хозяином была полностью дезорганизована и каждый покорно ждал скорой и страшной смерти. Каждый понимал - нет шанса. Каждый понимал - "Холокаст", устроенный Федером, есть месть разящая и неотвратимая. Однако Ноблес и Киямпур в своем коротком разговоре только вскользь упомянули о бессмысленности соперничества в такой момент. Не то чтобы они об этом не думали. Не то чтобы они не понимали в полной мере своей обреченности - возможно, даже наоборот, слишком понимали; и как раз поэтому начали свое единоборство, выполнив все преддуэльные ритуалы, которых никто от них не требовал, и начав сражение за сокровище, которое вряд ли стоило борьбы раньше, которое уже ничего не стоило сейчас и которое в любую минуту могло сгинуть вообще - как, собственно, и они сами. Возможно - так подумал позже Ноблес, - ими обоими двигало то, что движет обреченным на забой мясным скотом, спешащим совокупиться. Возможно. Ибо совокупление в те страшные дни стало чуть ли не единственной страстью, чуть ли не единственным занятием всех мамутов - как здоровых, так и больных, но еще способных двигаться. Амазонки, прежде безотказные и выносливые, как вьючные пауки, в ужасе прятались от обезумевших мужиков - но те все равно разыскивали их. Каждое совокупление теперь неизменно сопровождалось насилием, порой смертью, хотя за это, ввиду недостатка женщин, убийцу ждала обязательная казнь. "Родственницы" эти тоже подпали под "Холокаст", однако для них Федер особой изобретательности не проявил и в результате их косила только одна болезнь - "зеленые муравьи". "Зеленые муравьи" - болезнь, которую изобрел сам Федер. После того как Андрон Кун Чу свел с амазонками счеты, Федер даже решил было пощадить женщин, потому что мстить им считал постыдным для мужчин занятием. Может быть, в первый раз за всю свою ямайскую эпопею он ощутил тогда некоторый неуют от своей идеи мести вообще, но давать задний ход было уже поздно - даже "зеленых муравьев" отменить оказалось невозможным. Это очень неприятная штука. Начинается она в менструальный период, когда любая женщина, амазонка или неамазонка, и без того взвинчена и чувствует себя не лучшим образом. Впервые болезнь проявляется, как правило, ночью в виде невыносимой чесотки в вагине. Любая попытка почесаться лишь усугубляет страдания. Чесотка не только не утихает, но уходит глубже и превращается в мучительную, то острую, то немного стихающую, но не прекращающуюся ни на секунду боль. Вскоре и окружающие, и сама больная чувствуют вонь - резкую, ни на что не похожую, истекающую из вагины. С этого момента женщина превращается в полусумасшедшее существо, наблюдающее за собственным умиранием. Больная иногда начинает жутко кричать, звать на помощь, но чем дольше, тем крики становятся реже. Обреченная затихает в ожидании смерти-избавительницы. Но ее поджидает еще и психологический шок, когда к боли добавляется омерзение к своему телу. Сначала несчастная чувствует жжение, затем щекотку оттого, что кто-то ползает по ней. Это и есть "зеленые муравьи" - отвратительные мутанты, похожие на термитов, которые поедают тело изнутри. Из чего следует, что жизненно важные органы уже повреждены и смерть наступит не позже чем через час. У женщин месячные наступают в разные сроки. Поэтому "зелеными муравьями" заболели сначала только три амазонки. Жили они все в доме Аугусто и поэтому дом сразу же пропитался специфическим, ни на что не похожим запахом. Как и все прочие жертвы первых дней "Холокаста", заболевшие женщины были тут же убиты. Следующим повезло меньше - "Холокаст" очень быстро вышел на тот уровень, когда страх заразиться уступил место апатии и заболевших больше уже не убивали. Особенно амазонок. К ним, обреченным, порой уже обсыпанным полчищами зеленых муравьев, смердящим и корчащимся от болей, то и дело врывались алчущие, обезумевшие мамуты - многие из которых уже со своими страшными язвами. Большинство из них было уже неспособно к какому-либо соитию, но это их не останавливало - главным для них было насилие над женской плотью. Очень скоро поэтому все амазонки были истреблены. Дико, просто дико смотрелась дуэль Киямпура и Ноблеса в обезумевшем лагере мамутов, где смерть уже выглядела естественнее всего, а нормальная жизнь была совсем забыта. Для тех, кто еще был жив, и особенно тех, кто еще чудом не заболел, эта дуэль стала единственным развлечением. Мамуты вообще не отличаются разговорчивостью. Когда они не заняты делом, то обычно сидят у себя в казармах на койках и тупо пялятся в свои мемо, следя за событиями малохудожественных приключенческих стекол. Иногда они собираются для коллективного принятия нарко, но даже в такие моменты их общение сводится разве что к тому, что время от времени они встречаются друг с другом замутненными взглядами. Они никогда не поверяют друг другу свои проблемы. Они никогда, даже в сильном опьянении, не разражаются хотя бы безадресными монологами. Им достаточно просто сидеть рядом, занимаясь каждый собственными делами. Необходимо, правда, отметить, что такое молчаливое совместное времяпрепровождение для мамутов совершенно необходимо - они не переносят одиночества. Сейчас, перед неизбежной и ужасной смертью, печать молчания оказалась сломана. То один, то другой вдруг начинал приставать с разговорами к оказавшемуся рядом сослуживцу, безуспешно, косноязычно пытаясь поведать что-то очень важное, ничего важного, само собой, за душой не имея. Особенно старались еще не заболевшие. В этих беседах не было никакого толку - перед смертью мамуты получили возможность узнать, что они не умеют не только слушать, но и говорить. Однако дуэль главных фаворитов Аугусто заняла всех. Они следили за ней с вниманием, которого с их стороны не удостаивался ни один спортивный поединок. Они спорили друг с другом, они болели - это помогало им хоть чуть-чуть забыть про собственную болезнь или про ее ожидание. Еще немного, и они стали бы заключать денежные пари - до этого, правда, все-таки не дошло. - Кто сегодня следит за Киямпом? - Серый Иван. - А где он? - Он следит за Киямпом. - Я тебя сейчас прикончу, гадина! Где Киямп? - Я не знаю. За ним Серый Иван сегодня следит. В начале дуэли следить за Киямпуром было очень удобно - он как занял позицию, так ее и не покидал. Выйдя из блока, в котором жил Ноблес, он спрятался в блоке напротив - тот пустовал с первых дней "Холокаста" - и через наблюдательных "стрекоз" стал следить за моментом, когда Ноблес покинет свое убежище. Ноблес, однако, не спешил выходить ни через двери, контролируемые Киямпуром, ни каким-либо другим способом. Ноблес не выпустил "стрекоз", не прошел невидимкой и вообще не воспользовался ни одной из куаферских штучек, о которых мог узнать хотя бы из стекол. Ничего из этого арсенала он не мог использовать, даже если бы очень захотел, просто потому, что не умел работать какими-либо интеллекторами, кроме тех, что установлены на вегиклах. В этом смысле, кстати говоря, у него было с Киямпуром равное положение. У того тоже интеллектора не было, только по другой причине. Киямпур с детства был членом тайного и очень древнего ордена "Мамма-Г", признающего только биологический интеллект. Он ненавидел интеллекторы и прочие умные приборы. Он не то чтобы видел в них опасность для человечества - на эту опасность, если она даже и впрямь существовала, ему было глубоко наплевать, - он в них видел расслабляющее начало и поэтому, считая себя мужчиной из мужчин, не мог их воспринять по достоинству. Поэтому их дуэль очень походила на дуэль Дикого Запаха - странное название, пришедшее из глубин доисторической древности и означающее схватку почти голыми руками, с оружием, управляемым только вручную. Никто из историков не мог внятно объяснить, при чем здесь запах и как он может соединяться со словом "дикий". Наибольшее распространение получила версия о том, что Дикий Запах есть запах смерти. Ну и, кроме оружия, оба дуэлянта использовали только самые элементарные приборы. Ноблес имел у себя на вооружении иллюзиопроизводитель, не такой совершенный и переносной, какой был у покойного Антона, а громоздкий и маломощный. Но тем не менее Ноблесу удалось запустить девять собственных изображений для отвлечения противника. Каждое из них несло на себе гигантские наплечники и каждое, выскочив через дверь, через окно или просто через взорванную этим стену, бежало с огромной скоростью, паля налево и направо из иллюзорных скварков. К чему-то подобному Киямпур, естественно, был готов; он вел наблюдение за домом Ноблеса из девяноста четырех точек, на каждой из которых были установлены линейный скварк, путевой интегратор и зелографический суперпамперс - подобного добра у Киямпура было навалом, ибо заведовал всем вооружением армии Аугусто. Когда Ноблес выскочил из своего дома, тот вспыхнул, но успел ответить из всех замаскированных ультразвуковых и огнеметных пушек, к чему Киямпур тоже был готов - вцепившись в спецподушку, он в тот же миг взмыл в поднебесье на вершине взрывного гриба, ничуть не покалечившись. Такого Ноблес, в боевом искусстве неискушенный, не ожидал. Он выиграл несколько секунд, но зато растерял практически весь свой арсенал. В момент взрыва он был, естественно, укрыт противоударным плащом. Однако плащ оказался не очень исправным, и Ноблеса чуть не расплющило взрывной волной. Лишь чудом он выжил, но в самый ответственный момент ненадолго потерял сознание и, недвижимый, попал в поле зрения расставленных повсюду киямпуровых приборов. Тут бы и пришел конец Ноблесу, если бы не болельщики. Серый Иван, всего лишь накануне заболевший каменным недугом, вызывающим множественное окаменение органов, и потому передвигающийся с большим трудом, увлеченный схваткой, подобрался слишком близко, а когда понял это, испуганно заметался, пытаясь скрыться. Киямпур сверху увидел двоих: одного, лежащего неподвижно, и другого, дергающегося в явной панике, и принял решение уничтожить на всякий случай обоих. Первым он сжег Серого Ивана, а вот Ноблеса сжечь у него не хватило времени. Подоспевшая вторая взрывная волна, отраженная от земли, сбила прицел, и Киямпур промазал. Пока он целился во второй раз, Ноблес успел прийти в себя и спрятался в заранее намеченном укрытии. Два дня после этого никаких событий не происходило. Ноблес отлеживался в убежище, приходя в себя от ран и депрессии, вызванной поражением, а Киямпур был неожиданно вызван Аугусто, сходящим с ума от ужаса и чувства заброшенности, и послан черт-те куда проверять возможность засылки десанта на неконтролируемую территорию. Однако через два дня Киямпур по мемо связался с Ноблесом и заявил о готовности вновь встретиться. Киямпур предложил продолжить дуэль вне причесанной зоны на боевых бесколесках. Ноблес в ответ промолчал, но Киямпур это молчание понял правильно и, сказав: "Ладно, до встречи!", отключил связь. Сойдясь на рассвете в намеченной точке, они тут же ринулись друг другу навстречу, исполняя сложные маневры, нанося удары и уходя от ударов противника. Киямпур, позабыв свойственную ему хитрость, несколько раз попытался прямо протаранить бесколеску Ноблеса, но тому удавалось уворачиваться. Подвывая от ненависти, закусив губу, но не потеряв ни капли рассудительности, Ноблес бросился к самому незащищенному месту бесколески врага - днищу. Но Киямпур сделал сложный маневр, и спустя несколько секунд противники вошли в "любовную классику" - позицию днищем к днищу, в позицию равных по силе бойцов на идентичных по летным качествам бесколесках. Случайно такое происходит очень редко. Обычно "любовную классику" исполняют намеренно; это очень трудная фигура, особенно на скоростях, она свидетельствует о высоком мастерстве и тончайшем чутье участников. "Любовная классика" - пилотажная фигура для парадов и соревнований. Когда же она случается в бою, то бой между двумя этими соперниками по неписаным суеверным традициям, оставшимся еще со времен Пульсарной войны, прекращается. Мимолетное воспоминание об этой традиции на долю секунды смутило обоих соперников, но думать о постороннем было некогда - в таком положении ни на мгновение нельзя отвлечься. Попавшие в "любовную классику" имеют надежду победить только в том случае, если противник совершит ошибку. Киямпуру и Ноблесу оставалось поэтому лишь одно - не совершить ошибку и ждать, когда ее допустит другой. Требовалось только предельное внимание на неопределенно долгое время. А это изматывает. Оба поморщились и устремились вперед. Очень скоро даже край затравочной зоны пропал из виду. Темно-зеленый ковер внизу сменился на более естественный для Ямайки вид поверхности - серо-голубой, с черными прожилками. Правда, для того, чтобы любоваться пейзажем, у них не было не только времени, но и возможности - фигура, сотворенная из их бесколесок, мчалась куда-то по прямой, однако при этом еще и вращалась самым некомфортным образом. Промелькнули внизу озера, которые Аугусто присмотрел несколько месяцев назад для рыбалки, сверкнула изгибом река Амазонка, а дальше начались высотные леса, очень красивые, но слишком ядовитые для людей. К этим-то лесам фигура из бесколесок по непонятной причине и стала вдруг с опасной скоростью приближаться. И для спасения оставалось только одно - согласованные действия, временный союз. До столкновения оставались секунды, когда Киямпур чуть-чуть подал свой аппарат в сторону и тут же вернул его в прежнее положение - будь Ноблес бойцом чуть более талантливым, он бы этим воспользовался, и Киямпуру пришел бы конец, но у него и реакции не хватило, и страх врезаться в высотные леса помешал. - Ноблес, сейчас врежемся. Давай вверх! - послышался голос по связи. Ноблес принял предложение Киямпура, и они ушли от катастрофы. Минут через сорок, когда оба противника совершенно выдохлись, Киямпур снова подал голос: - Может, на завтра перенесем? Ноблес промолчал, скрипнув зубами. Еще через полчаса он сказал: - На завтра, так на завтра. Отваливай. - Ну конечно! - ядовито хохотнул Киямпур. - Чтобы ты тут же меня и прищучил! - Отваливай, сказал! И Киямпур, поверив сопернику, отвалил в сторону. - Так завтра на том же месте и в то же время! - крикнул он, исчезая за горизонтом. Ноблес долго летал над серо-голубыми джунглями Ямайки. Все внизу дышало спокойствием, и возвращаться в ад, устроенный покойником Федором, совсем не хотелось. Но другого места для возвращения у Ноблеса не было. Назавтра все повторилось в точности. Вплоть до того, что они снова чуть не врезались в высотные леса - правда, теперь уход наверх они провели согласованно и вообще время от времени переговаривались, спокойно, как друзья, о всяческих пустяках. Выдержали они час с небольшим. Первым сдался опять Киямпур. - Ну все. Меня от тебя тошнит. Если не возражаешь, перенесем на завтра, я тут немножечко с бесколеской поколдую. Но, поколдовал он над ней или не поколдовал, эффект и на следующий день был все тот же. Встретившись на четвертый день, они приветственно помахали друг другу крыльями и разлетелись без боя в разные стороны. Надо было придумывать какую-нибудь другую дуэль. В тот же день Ноблес вызвал Киямпура через свое мемо и предложил встречу на скварках. - У тебя нет шансов, - ответил Киямпур. - На скварках я тебя вмиг положу. Ты даже не успеешь понять, что проиграл. На скварках я чемпион - когда-то из-за этого я и попал к Аугусто. - На скварках, - твердо повторил Ноблес, - завтра на рассвете. На площадке перед куаферским гексхузе. Там места много, и есть где спрятаться. - Послушай, парень, ты хоть... - Я буду ждать, - перебил Ноблес и отключил связь. Но дуэль так и не состоялась. Ноблес напрасно прождал в кустах битых два часа, промок и продрог, проклял все на свете и так возненавидел Киямпура, что готов был не только просто убить его, но убивать всю жизнь. Ноблес, прежде считавший себя человеком чрезмерно мягким и никому всерьез не желавшим смерти, даже испугался этого чувства, но ненадолго - слишком донимал непрерывный дождь. Опустевшее жилище куаферов, так и не занятое никем, громоздилось на фоне темно-серого неба и пугало черным блеском окон - мамуты испытывали в его отношении мистический страх. Многие верили, что именно оттуда злые духи приносят им болезни. Ноблес, человек образованный, конечно, ни во что такое не верил, но теперь почувствовал во всем теле странную дрожь, причиной которой явно не были холод и дождь. Почудилось, что Федер до сих пор сидит там и готовит им всем ужасную и неотвратимую смерть. От этого он еще больше возненавидел Киямпура, хотя прекрасно помнил, что место встречи выбрал он сам. - Киямпур! - крикнул он в мемо. - Киямпур, чтоб тебя по атомам разнесло! Сколько тебя ждать можно? Или боишься? И тут Киямпур ответил - с видимым трудом и еле узнаваемым голосом. - Ты победил, мальчишка. Радуйся. У меня... Словом, все. Дальше раздался полустон-полукрик, мало похожий на человеческий, и связь оборвалась. Ноблес по инерции довольно хохотнул - спекся противничек. Вылез из кустов, чуть не напевая про себя, и, оглядываясь, с облегчением покинул самое мрачное место на планете - гексхузе, казалось, источало первобытное зло, - сел в припрятанную бесколеску... и, сам себя проклиная, помчался на полной скорости к маленькому особнячку, где проживал Киямпур, когда Аугусто не требовал его постоянного присутствия. Мчась туда, выпрыгивая из бесколески, поднимаясь по мараморфным ступеням крыльца и проверяя, нет ли где ловушки, он все никак не мог понять, зачем добровольно сюда приперся, поскольку был еще убежден, что Киямпур решил перехитрить его, что вот сейчас она и закончится, их затянувшаяся дуэль. Два умирающих, невыносимо смердящих мамута лежали перед крыльцом и с жадным любопытством следили за каждым его движением, будто пари заключили. Тишина в Доме была какая-то странная, настораживающая и в то же время, кажется, неопасная, хотя наверняка ублюдок что-нибудь выдумал, внимательнее, внимательнее, каждую мелочь, что это там за пятнышко справа от лифта, нет, ерунда, а здесь может быть засада, осторожнее, наверняка ведь, сволочь, задумал что-то... Но вот без помех вбежав на второй этаж, по дороге открывая все двери (ни одного мамута во всем доме - фантастика!), Ноблес с опаской распахнул дверь в инкрустированный анемоновым деревом, в природе не существующем, кабинет и увидел на полу лежащего Киямпура, а рядом с ним скварк на изготовку. Враг был недвижен. Его ноги были изогнуты не по-человечески, как щупальца. Костей в них уже не чувствовалось. Все-таки дуэль не будет закончена. - Тебе стоит меня прикончить, - изо всех сил храня спокойствие, сказал Киямпур, тараща огромные на фоне бледного лица глаза. - Но не то чтобы я... не то чтобы я тебя об этом прошу. Это... было бы... неприлично. Ноблес запрятал свой скварк, на всякий случай подобрал с полу скварк Киямпура. - Не говори чушь. Тебе сказочно повезло. Я эту болячку знаю. Неприятно, но не смертельно. Надо только поскорее попасть к киберврачу, а то намучаешься. Болит? Ноблес врал - он впервые видел проявления этой болезни. Судя по выражению лица Киямпура, о его ощущениях можно было и не спрашивать. Киямпур с трудом покачал головой: - Болит немного. Но к "врачу" не надо. Бог с ним. Если хочешь, добей, не хочешь - уйди. Твоя победа. - Да брось ты. Мы еще с тобой хорошо повоюем, - с наигранным оптимизмом признался Ноблес и присел рядом с врагом. Ноги-щупальца Киямпура угрожающе потянулись к Ноблесу. Тот невольно отшатнулся. - Шустрые они у тебя. Давай-ка все же к аппарату. - Там народу много. - Прорвемся. Что они против нас, а? - Нет. Бессмысленно, ты и сам понимаешь, не дурачок. Глаза их встретились. - Уже на руки переметнулось, - не выдержав, пожаловался ему Киямпур. - Ушел бы ты. И подумал при этом - а лучше б добил. Он мечтал о том, чтобы его сейчас же добили. - Так плохо? - негромко спросил Ноблес. Киямпур не ответил. В сторону отвернулся. - Я, правда, мог бы тебя оттащить к "врачу". Плевать, что народу много, это ты ерунду говоришь. - Нет, спасибо, - прошептал Киямпур, все так же отвернувшись. - Я мог бы посидеть с тобой. - Смысл? "Господи, только бы он пришиб меня сейчас, только бы, только бы!" - молился про себя обреченный. Ноблес встал. - Красивый у тебя скварк. Со своей программой, - сказал он, разглядывая скварк Киямпура. - До чего додумались. "Добьет! Ей-богу, добьет!" - Дарю. Вещичка на самом деле приятная. - На что он мне? Но все равно спасибо. Киямпур! - А. - Ты действительно уверен, что не хочешь к "врачу"? Опять их глаза встретились, и больного Киямпура эта встреча добила. Еле сдерживая подступившие слезы, не отрывая взгляда от Ноблеса и уже до самого конца не собираясь его отрывать, Киямпур тихо сказал: - Если бы не Аугусто, мы с тобой приятелями могли бы быть! Правда? И желая сделать ему приятное, и даже веря в то, что говорит, Ноблес ответил ему: - Знаешь, а ведь если б не эта болячка дурацкая, ты бы меня сделал. Киямпур протестующе улыбнулся, сказал "спасибо", и Ноблес выстрелил. 27 С самого первого дня "Холокаста" Аугусто, выгнав всех из дому, заперся на своем этаже, велел интеллектору обеспечить глухую молекулярную защиту, пересчитал пищевые запасы и стал в одиночку переживать ужас. Он понимал, что Федер, человек неглупый и в своем деле большой специалист, должен был предусмотреть возможность того, что Аугусто, самый главный его враг, попытается избежать его мести, уйдя в глухую защиту. Но как защититься от невидимого вируса, который, может быть, уже в теле Благородного и только ждет нужного часа? Он понимал также, что для него придумано что-то особенно страшное, федерово бесчеловечье было оправданно, на самом деле он с первого же дня безоговорочно принял и месть, и смерть. Он бы даже и сдался, но глубоко укорененный инстинкт борьбы за существование держал его - только этот инстинкт и заставил его обрадоваться запланированной Федором отсрочке и попытаться за это время отыскать лазейку из тупика. А в том, что такая лазейка существует, он ни секунды не сомневался. Нет идеальных людей, нет идеальных интеллекторов, не бывает на свете идеальных планов. Где-то Федер совершил ошибку - кроме, конечно, той главной, что привела его вместе с командой к бесславной смерти на взорванном вегикле. Оставалось ее найти. Давным-давно забытые академики, на которых Аугусто махнул рукой еще до того, как Федер их обезвредил, всплыли в его памяти, тут же превратившись в возможную спасительную соломинку. Аугусто вскочил с кресла и заметался по этажу. - Да-да! Они! Вот именно! Однако здесь его ждало разочарование. Интеллектор дал обзор помещений дома академиков - все умники были уже мертвы. Федер пощадил их и умертвил сонной болезнью, во время которой специально выведенные микроорганизмы при попадании в кровь начинали производить громадное количество снотворного - человек спокойно засыпал и не просыпался. Минут пять Аугусто с завистью разглядывал лежащие на кроватях трупы, потом озабоченно скривился и пробормотал: - Повезло им. Приличная смерть, не как у остальных. Этот ход, значит, мимо. Что же делать? Лазейка, черт возьми! Должна быть хоть какая-то лазейка, так не бывает, чтоб ее не было. Федер этот поганый наверняка где-то что-то недосмотрел. Так бывает, даже с очень решительными людьми. Винтик какой-то заедает, и все останавливается, но напряжение копится. Человек со все возрастающей энергией начинает твердить себе, что так дальше нельзя, что надо срочно что-то предпринимать, но не предпринимает ровным счетом ничего и поэтому еще больше нервничает, еще упорнее, как молитву, начинает уговаривать себя немедленно действовать. Аугусто на эту удочку попался впервые в жизни и чувствовал себя при этом очень противно. Он падал в услужливые кресла и подолгу там лежал, глядя на потолок, он таращился в окна, туда, где в светлое время царили кошмары, где невообразимые уроды, бывшие когда-то людьми, то совокуплялись, то дрались и потом очень быстро умирали, что-то косноязычно пытаясь доказать небесам... "Театр! - думал Аугусто. - Театр для одного зрителя. Имя актера, исполняющего главную роль, - Смерть". Спустя немного времени Аугусто все-таки понял, что, находясь взаперти, он не найдет выхода из ловушки, не найдет того прокола, который случайно или сознательно допустил Федер. Нужно выйти из дома, пройти, все просмотреть и понять, что хотел от него Федер, потому что явно от него Федер чего-то хотел. Иначе почему не заразил сразу? И, собравшись с духом, убедив себя, что эти болезни не для него, что зараза для него особая приготовлена, а потому другие безопасны, Аугусто открыл двери убежища и, затыкая нос от трупного зловония, обходя трупы амазонок, облепленные зелеными муравьями, - вышел на свет. Там жарило солнце и не было привычного моросения. Он покинул свое убежище в то время, когда "Холокаст" перешел в спокойную фазу, когда у большинства мамутов не осталось ни сил, ни желания сопротивляться неизбежному, когда они смирились со смертью и смертные муки воспринимали как должное. "Уж не в этом ли, - вдруг подумал Аугусто, - не в этом ли самом заключался главный прокол Федера? Разве пытаемого можно оставлять одного? Разве можно позволить ему наслаждаться пыткой или хотя бы смиряться с ней?!" Мимо умирающих он проходил, как пресыщенный зритель хоррор-стекла - без отвращения или сожаления, абсолютно равнодушно. Он видел жутковатых существ, густо проросших побегами растений. Он видел людей, лишенных скелета, лежащих, как тряпки. Видел изъязвленных, разбухших и истощенных. Он видел носатых и безносых, видел людей, уже больше похожих на крыс или ящериц. Все, кто мог, безразлично провожали его глазами, и в этих взглядах не было ни зависти к здоровью Аугусто, ни злости. Страшными и нереальными чудовищами казались ему те немногие, кого зараза обошла, которые так же, как и он, бродили потерянные среди трупов и умирающих. Он им кивал, и они кивали ему. И тут же разбегались, опасаясь не то что поговорить - просто взглядами обменяться. Все эти впечатления пока не помогали Аугусто додуматься, добраться до той заветной федеровой оплошности, которая спасет ему жизнь и, может даже, перевернет ситуацию. Единственное, что он понял, - возможно привыкание к неизбежной смерти. Этого Аугусто совсем не хотел. Пытаясь избавиться от подобного наваждения, он даже решил вновь уединиться на своем этаже, но и дня там не продержался. Он попытался вызвать Киямпура, но мемо, связавшись с интеллектором, коротко ответило: "Умер". Он стал вызывать других командиров подразделений и своих приближенных, но все они оказались уже либо умершими, либо умиравшими. Только трое откликнулись, будучи вполне живыми и еще здоровыми - Ноблес, Арринахуэзитос и капитан Дракли. Но Арринахуэзитос горько плакал, Ноблес грубо от встречи отказался, послав Аугусто куда подальше, а Дракли оказался в стельку пьян, но при этом все пытался добиться от командира каких-то указаний. Ноблес... Жалко, что Ноблес, он так умен, он мог бы помочь. Оставалось надеяться только на самого себя, и Аугусто, подстегиваемый нестерпимым желанием выжить, выскочил из дому вновь, помчался, пока не зная куда, надеясь на свою великую интуицию. Больше надеяться было не на что. Она его и тут вроде не подвела. Поблуждав бесцельно до темноты, вышел он к гексхузе, где когда-то, очень давно, обитали федеровы куаферы. Здание стояло абсолютно вымершим - никто из мамутов даже близко не подходил к нему из суеверного ужаса. Вокруг гексхузе бурно разрослись какие-то неизвестные травы, они лезли на стены, кровавыми пятнами утверждались на покатой зеленой крыше. Вид у трав был страшноватым, и запах от них шел почти трупный. Аугусто был в легком, но надежном защитном скафандре и все равно старался не касаться бордовых отростков с фиолетовыми жалами. Гексхузе стремительно разваливался - дверь просто распалась, едва Аугусто коснулся ее рукой. В холле увидел он, что стены и ступени поплыли мелкими волнами, а лифтовая дверь покосилась. Страх выползал тут из каждой щели, звенел в ушах, и сквозь него был еле слышен тонкий голосок интуиции: "Иди дальше. Здесь спасение и ответ". Он пошел по лестнице - она прогибалась под его весом, а перила, когда-то каменные, стали липкими, жадно тянулись к его рукам. Повинуясь интуиции, миновал наполненный какими-то призрачными стонами второй этаж, ступил на третий, стал одну за другой обходить комнаты, все не запертые. Здесь он уже знал - тепло. И потому совсем не удивился, когда в одной из комнат услышал голос: - Долго же пришлось тебя ожидать, Аугусто! Голос шел как бы со всех сторон. И конечно же, принадлежал Федеру. Повертев головой, Аугусто сел на просевшую кровать. - Посланьице оставил? Ну что ж, давай свое послание. Что там тебе Федер сказать велел? Раздалось хихиканье. - Угадал, дорогой Аугусто. Он меня оставил для усладительных с тобою бесед. Я - его последний тебе подарок. Я его, можно сказать, душа. Королевский подарок - чужая душа - правда, Аугусто? Как тебе нравится, Аугусто, это древнее и непонятное слово? Что это такое, как ты думаешь? Аугусто, растерянно осматривая комнату, панически искал решения, как себя повести. Наконец сказал: - Подарок хорош. Принимаю. О душе последний раз думал лет шестьдесят назад. Не понимаю, что такое душа. - Ты, кстати, можешь обращаться ко мне так же, как обращался к Федеру - "дорогой Федер". Ты его этим обращением всегда нервировал, знаешь ли. Но ситуация изменилась, и я думаю, теперь ему приятно будет услышать слова "дорогой Федер". - Он... слышит? - О нет, конечно же нет, дорогой Аугусто. Он просто вернется сюда забрать свой подарок, когда тот станет тебе ненужным. Так вот - "душа"... Аугусто примерно представлял себе, как происходит эта беседа. Какое-то устройство, скорее всего группа "стрекоз", находится на постоянной связи с тщательно спрятанным интеллектором, и говорит он. Тогда получается нечто странное - "стрекоз" должно быть много, чтобы они контролировали управление "Холокастом". В таком случае интеллектор должен был узнать о гибели всей куаферской команды. Но о ней интеллектор, очевидно, не знает - следовательно, он либо врет с какой-то, еще пока непонятной целью, либо не верит в смерть Федера. А если Федер жив... но этого не может быть, он мертв, Аугусто лично видел останки. Значит, интеллектор врет. Любая странность сейчас очень интересовала Аугусто - она могла таить в себе ту зацепку, ту оплошность Федера, которую он так отчаянно искал, которая могла спасти ему жизнь. От кровати дурно пахло какой-то химией, и этот запах усиливался. Аугусто испуганно вскочил, прошелся по комнате. - Что ты все про какую-то там душу? - спросил он у примолкшего интеллектора. - О, это же очень интересно - поговорить о душе! - воскликнул голос. - Душа - это что-то изначально непонятное, изначально зыбкое. Двусмысленное и бессмысленное одновременно. Древние обожали такие термины. Им даже души мало было. Они еще вдобавок дух какой-то придумали. Изначальная иррациональность мышления, знаете ли. "Послушаем, послушаем, - уговаривал себя Аугусто, - не будем ему мешать. Даже подталкивать будем, чтоб говорил". - Душа и душа, - сказал он. - Что непонятного-то? Здесь интеллектор полностью доказал Аугусто, что он действительно машина, а не спрятанный где-нибудь в шкафу чудом спасшийся Федер. Голос заговорил лекторским тоном, совершенно несвойственным Федеру. Аугусто хотя и не очень в кибернетике разбирался, знал, что очень многие интеллекторы имеют занудное свойство поучать. - Душа, дорогой Аугусто, по представлениям древних, была эфирной субстанцией, которая Богом вдувалась в человеческое существо, наполняла его благодатью - еще один, кстати, трудноопределимый термин. Она была тем, что заставляет нас думать, чувствовать, переживать и, главное, действовать порой вопреки потребностям своего организма - ну там всякие подвиги, самопожертвования и прочее. Потом выяснилось, что думает не душа, а вполне материальный орган под названием мозг. Он же принимает решения, он же заставляет нас испытывать так называемые чувства, и так далее. Потом появились компьютеры, потом все эти войны с андроидами, потом интеллекторы. Интеллекторы во многом выше людей - и думают, и чувствуют, извини, лучше, - но поскольку люди не дали им возможности саморазмножаться, они представляют собой подчиненных разумных существ. Все просто, все понятно, но до сих пор масса людей считают, что основной разницей между ними и нами является отсутствие у нас души. Чего-то такого неуловимого, неощутимого, "божественного", без чего человек становится машиной, интеллектором, вещью более низкой, чем человек. Не считайте, пожалуйста, что я этим обижен. Наоборот, когда есть понимание, нет никакой обиды, разве что сожаление, да и то не сильное. Дело-то в другом. В том, что человечество и нам в конце концов передало свое основное свойство - действовать на нестрогих определениях, с математической точки зрения никуда не годных. Подозреваю, что без этого человек никогда не смог бы стать человеком... "Одно из двух, - подумал Аугусто. - Или он играет со мной в какую-то игру, скорей всего придуманную Федером, или у того не нашлось приличного интеллектора, кроме этого чертова зануды. Еще неизвестно, что хуже!" Все знают, что интеллектор врожденного характера не имеет. Ос