Владимир Покровский. Планета, где все можно ----------------------------------------------------------- © Copyright Владимир Покровский (pokrov@og.ru) Date: 01 Dec 2001 ----------------------------------------------------------- Многие говорят, что у Тима Камеррера с Аккумуляторной Станции золотые руки, что в смысле мастеровитости он вылитый бог, но это неправда. Тим просто надувает людей, когда хвастает, будто все может. Тоже мне, бог выискался. Ничего он не может. Никто и никогда не видел, чтобы из рук Тима вышло что-нибудь путное. Он великий лентяй. Но все почему-то верят, когда Тим хвастает, что у него золотые руки. Он живет с одной дамочкой в том самом доме, где склад. Дамочку зовут Мария и большей стервы, чем она, поверьте честному слову, не упомнят и старожилы. У нее самый визгливый голос и самые бешеные глаза. Никто не понимает, что в ней Тим нашел такого прекрасного и как он может с ней уживаться. У них что ни день, то скандал. Иногда, под настроение, Тим колотит Марию, а иногда и она сама задает ему взбучку. Руки-то у нее слабенькие, так что она не дерется, а царапается словно кошка. Пожалуй, даже лучше, чем кошка. Определенно, лучше. И все-таки Тим живет именно у нее. Еще у Тима есть отец, Анатоль Максимович Камеррер, внук одного крутого комконовца, но совсем не такой кровожадный. Никто и не припоминает ему, что он внук комконовца, и даже особенно не сторонятся. Мало ли кто чей внук. Это если так вспоминать... Тем более, что Тим давно уже от него ушел. Когда его спрашивают, почему это ты, Тим, не живешь со своим отцом, а делишь койку с самой отпетой стервой Поселка, он (при желании) объясняет все очень просто. Он говорит: - Я очень не люблю его бить. Он слабый и вечно лезет на меня с кулаками. Кровь у меня тогда закипает и я его бью. Он, причем, на меня всегда только замахивается. Он за всю жизнь ни разу меня не ударил. Но стоит ему замахнуться, кровь у меня тут же закипает и я его бью. Мне потом его очень жалко. Да и вообще не годится собственного отца за каждый замах мордовать. А поделать с собой я ничего не могу - уж очень не люблю, когда на меня замахиваются. Вот поэтому я от него и ушел. Тим никогда не связывает эти два понятия - отец и Комкон. Вообще никто даже и не знает, что он думает о Комконе. Когда заходит речь о Комконе, он отмалчивается. Не то, чтобы боится чего-то, - просто на Комкон ему глубоко начхать. А ругать не любит - наверное, какое-то у него атавистическое уважение к комконовцам. Так бывает. Про отца своего Тим всегда говорит то же самое, что и отец про себя - что в прошлом тот был отличным пилотом-межзвездником. Что даже есть на свете звезда, названная в его честь - Анатолия. И еще говорит он иногда про какую-то тайную планету, открытую то ли отцом, то ли другом отца. Планету, Где Все Можно. Тиму говорят: - Ты что, сдурел, старый? Как можно о таком говорить серьезно? У каждого дальнего пердуна есть байка про тайную планету, они же все свихнулись на этом. Мифы у них такие, это у них чисто профессиональное. И потом, что значит - все можно? Что здесь такого особенного? У нас тоже все можно - в разумных, конечно, пределах. На что Тим с презрением отвечает: - Чихать я хотел на ваши разумные пределы. Отец его живет, вообще говоря, плоховато. Однажды, лет двадцать-тридцать назад, случилась с вегикелом, где он работал, большая неприятность, и вроде бы по его вине. Во всяком случае, его отстранили и лицензию на полеты окончательно отобрали. Тогда он так запил, что пришлось его отправить на пенсию в неполных тридцать четыре года. Раньше-то он жил будто бы на Земле, а потом до того докатился, что осел здесь. А здесь он ничего не делает, только пьет. И вообще он считается самым пропащим во всем Поселке. Но его уважают. Хотя в целом довольно странно относятся. Иногда Тима спрашивают, мол, как же это так получилось, Тим, что ты здесь с ним, а матери с вами нету? Он тогда надувается как индюк и говорит, что это семейная тайна. * * * Однажды Тим сказал Марии: - Пойдем, Мария, проведаем моего отца. Что-то я давно к нему не ходил. На что Мария сразу взъярилась и ответила ему так: - Знать твоего папашу, этого алкоголика вонючего, я не желаю. Я уж скорей утоплюсь, чем в его сарай говенный, паршивый, гадостный, грязный, жирный, сальный, омерзительно липкий, хоть ногой ступлю. Меня там сразу стошнит. После чего они подрались и Тим победил. Мария никогда не плачет, если Тим изукрасит ей физиономию. В таких случаях она забирается с ногами в свое любимое кресло и смотрит оттуда прямо перед собой. И глаза у нее косеют от бешенства. Тогда Тим уходит от нее на всю ночь. Потому что оставаться с Марией в такой ситуации равносильно самоубийству. Вы не знаете, что это за стерва. А Тим знает. Однажды он остался по недомыслию, потому что чувствовал себя виноватым и хотел помириться. Он потом с неделю ходил до невозможности изумленный. А лицо долго закрывал маской из пластыря. Ребята изо всех сил старались не хохотать. Он потому что на них зыркал. А в тот раз, когда он захотел с Марией навестить своего отца, он победил и потому ушел от Марии с намерением дома не ночевать. В ближайшем магазинчике он взял две бутылки "Забористого" и направился к Анатоль Максимовичу. Во-первых, потому что так и так собирался туда идти, а во-вторых, куда ему еще было податься на ночь глядя, да еще с расцарапанной физиономией. Он с расцарапанной физиономией на людях показываться не так чтоб очень любил. Не то что при отце. Он пришел к отцу, и тот долго открывал ему двери, потому что был поздний вечер, а вечером Анатоль Максимович становился очень медлителен. Отец спросил: - Что тебе надо, сынок? На что Тим ответил без утайки: - Я пришел в гости. У меня две бутылки вина. Тогда отец сказал: - Заходи. Только есть у меня нет. - Это ничего. Я поужинал, - ответил Тим. И они сели за стол, и чокнулись, и сморщившись, сделали по маленькому глоточку. Но стоило им разговориться, как оказалось, что бутылки уже пустые. Но это ничего, сказал отец, я сейчас сбегаю, и сбегал, а потом еще, и только после третьей очереди начался у них разговор, из тех, по которым так тосковал Тим, ругаясь со своей стервой или бешено перебирая ногами короткие улочки Поселка в поисках смысла жизни. Если конкретнее, это был не разговор, а монолог отца, куда Тим изредка вкраплял сочувственные замечания. Отец рассказывал истории из своей прошлой жизни. И хотя вся эта прошлая жизнь была втиснута в девять неполных лет странствий по Дальнему Космосу (в основном, по Крайнему Югу), историй у отца было невероятное множество. Тим с детства знал их все чуть ли не наизусть, но как ребенок любил слушать снова и снова. Отец тоже никогда не уставал их рассказывать. Он рассказывал их помногу, иногда с вариантами, а заканчивал Планетой Где Все Можно. То есть он нечасто добирался до рассказов об этой планете, но если уж добирался, то ничего другого уже не вспоминал. - Ну что, теперь про ту парочку, что встретил на Экапамире? - Нет. Вот ты давно не рассказывал про ту женщину, что упала. Отец ласково улыбался и говорил: - А-а-а. Минуты на три он замолкал, заново переживая давно не существующие в жизни события. Затем поднимал удивленные глаза и начинал рассказывать. Рассказ "Про Ту Женщину, Что Упала" Тим знал почти наизусть. Он даже все варианты рассказа хорошо знал. Война всегда привлекала его, казалась чем-то очень далеким и для условий Аккумуляторного Поселка просто немыслимым. Тиму всегда казалось, что рассказ этот объясняет не только сущность войны, но и сущность жизни, хотя в чем она, эта сущность, никогда точно сказать не мог - вроде как бы и точно объясняет, но не для него, не для Тима. Отец был там в составе комконовского экспедиционного звена, которое официально в экапамирские конфликты не вмешивалось, а только вроде как пыталось проверить слухи о неопознанных летающих насекомых, которые могли оказаться Странниками. Неофициально Комкон помогал "рыжим" - совершенно непонятно почему. Хотя, если бы он помогал "семиконечникам", ясности бы это тоже не принесло - причины экапамирской войны со сроком давности уже около столетия, представляли собой невероятно запутанную смесь из вендетт, родовых разногласий, битв за власть, а также и битв против власти Метрополии, и выбрать из двух сторон ту, которую Метрополии следует поддержать, было невозможно. Но все равно Комкон помогал "рыжим". В тот раз экспедиционное звено нанесло "семиконечникам" решающий удар, разогнало их войска по самым дальним закоулкам гиперпространства и последние несколько дней занималось чисткой территории. Рассказ был очень простой. Отряд Анатоль Максимовича заблудился в снегах, потерял технику и выбирался к своим на подвернувшемся снегоходе (здесь отец каждый раз по-разному рассказывал о том, кому именно, как и какой ценой этот снегоход подвернулся). Утром они нарвались на засаду семиконечников. Те вышли перед снегоходом и - не иначе как с ума сошли - принялись стрелять в них из обыкновенных охотничьих автоматов. Отряд отца открыл по семиконечникам огонь из уставных скварков и семиконечники разбежались. Несколько человек побежали вправо, к зарослям змеиного дерева, а двое - влево, но тоже к зарослям змеиного дерева, потому что в тех краях Экапамира никаких других пейзажей, кроме снега и зарослей змеиного дерева, в наличии просто нет. И они бы все убежали, потому что люди Анатоль Максимовича стреляли неохотно, да и потом из той парочки, что побежала влево, один семиконечник был женщиной. Это странно, что среди семиконечников оказалась женщина, но такая уж у Анатоль Максимовича была история, и теперь уже никак не узнать, почему это женщина в компанию семиконечников затесалась. Люди Анатоль Максимовича не привыкли стрелять по женщинам, но именно ее они и подстрелили. Подстрелили нечаянно и не насмерть - пожгли ногу. Женщина упала и тогда тот, кто с ней убегал к змеиным зарослям, тоже остановился и даже подбежал к ней и склонившись, над ней стоял. И тогда все остальные семиконечники тоже остановились. Они могли бы сто раз убежать, никто в них и стрелять бы не стал после того, как их женщине пожгли ногу, но они остановились и пошли к женщине. Там их и взяли. - Мы подошли к ним, - рассказывал отец, - построили и быстренько расстреляли, потому что нам некогда было с ними возиться - нас ждали. - Вот эта вот ваша простота расстрела! - говорил обычно Тим, если отец в своем рассказе благополучно до конца добирался. Анатоль Максимович в этом месте всегда задумывался и с большим протестом возражал Тиму. - У нас на них просто никакого времени не было, - говорил он. На этот раз Анатоль Максимович добрался только до змеиных зарослей, стал рассказывать про них, а потом вообще перешел к другой истории - "Как Мой Помощник Отдавал Честь". Сбившись в середине и здесь - а это всегда бывало с Анатоль Максимовичем, он перескочил еще куда-то. После пяти-шести историй, так и не добравшись до Планеты, Где Все Можно, он стал меняться. У него сильно покраснела физиономия и это был первый признак того, что скоро начнется драка. Тогда Тим сказал: - Пап, а, пап? - Не перебивай, щенок! - ответил Анатоль Максимович голосом, очень от злобы запыханным. - Не видишь, я говорю! - Ты послушай, пап, важно. - Н-ну? Анатоль Максимович поднял на него на него пару глаз, уже мутных и мало соображающих, посмотрел, словно прицелился, и рот при том перекособочил. - Ты, пап, только, пожалуйста, не перебивай, - начал Тим голосом, напротив, до невозможности рассудительным. - Ты, пап, когда пьешь, под конец звереешь и никому от этого ничего приятного нет. - А мне плевать на твои приятности, щенок! - веско возразил Анатоль Максимович. - Пап, - сказал Тим, - Я вот что тебе предлагаю. Видишь таблетку? Он протянул к нему ладонь, на которой лежала желтая такая горошина, очень похожая на подвыдохшийся аккумуляторный кристалл, которые вот уже пятьдесят, если не все сто, лет выпускает наша энергетическая промышленность. Но это, конечно, был не кристалл. Тим не позволил бы себе так подло шутить с собственным отцом. Анатоль Максимович ударил Тима по ладони и таблетка покатилась по полу, пока не застряла в огромной щели. - Ничего, - ответил на это Тим, - у меня еще есть. - У него еще есть, - с угрозой в голосе сказал отец. - Да ты послушай, я давно хочу тебе предложить. А то каждый раз обязательно нехорошо получается - мы так здорово всегда начинаем, а под конец обязательно деремся. Ну прямо закон природы. А таблетка эта - ты слушай, слушай, пожалуйста! - она не то чтобы там снотворная или успокоительная, она умиротворяющая. Она бешеного ханурга в ласкового котенка превратить может. Тяга к непознанному всегда была свойственна Анатоль Максимовичу. Услышав предложение Тима, он на время позабыл гнев, потому что в нем проснулся исследователь. Он тяжело наклонился над щелью и с интересом, на вид скептическим, стал таблетку разглядывать. Потом с сожалением вздохнул. - Нет, ничего не получится, - сказал он, вздохнувши. - На меня таблетки не действуют. Чего только в жизни не перепробовал - все зря. Не берут они меня. Маленькие какие-то. - Эта возьмет, - убеждал Тим. - Она еще сильней забирает, если человек выпил. Я знаю. Это в лечебницах на самых буйных испытывали. Креопаксин, слышал? - Нет, не слышал, - признался Анатоль Максимович сыну. - И что? Что дальше-то будет? - А дальше, - сказал Тим, - ты такую таблеточку принимаешь, как только злобу в себе почувствуешь. Даже для верности две возьми. Ты их глотаешь и мы мирно продолжаем нашу с тобой беседу. И тебе хорошо, и мне. - Ну-ка? - сказал Анатоль Максимович. - Дай-ка попробовать. Он уже совсем забыл о том, что в нынешнем своем состоянии должен злиться. В глазах, сквозь пьяную бычью тупость, просверкнул интерес. Ребенку показали игрушку, подумал Тим злобно, потому что он тоже опьянел и потому что он был сын своего отца. Анатоль Максимович подержал таблетки на громадной красной ладони, слизнул их и задумчиво проглотил. - Не горько, - сказал он и запил стаканом вина. Снова потянулся мирный, такой любимый Тимом, треп. Через полчаса они подрались, потому что Тим уж слишком назойливо приставал к отцу с одним и тем же идиотским вопросом: "Ну, как? Что чувствуешь?". Они подрались и Тим ушел, безобразно ругаясь. А отец его еще долго бродил по темной квартире, заросшей волокнами грязи. Он непрерывно что-то шептал себе под нос, и жестикулировал, и утыкался лбом в холодное стекло, за которым тянулись однообразные серые постройки жилого квартала. Потом, ближе к утру, он позвонил Тиму, а тот чертыхался спросонья и слышно было, как шипит его стерва. И разговор дурацкий вышел какой-то, нескладный. Анатоль Максимович так и не понял, зачем звонил. У него жутко болела голова и во всем теле чувствовалась непроходящая мерзость. Он просто позвонил и все. Потому что снял трубку. А Тим расчувствовался. - Я чего звоню, - придумал наконец Анатоль Максимович. - Ты третьего придешь? День рождения все-таки. - Конечно, пап, - сказал Тим и подумал, что раньше после драки они по неделе не разговаривали. Он лег в постель к своей стерве и стерва прижалась к нему доверчиво, и моментально уснула, и неудобно было лежать, и минут через пять он сказал, выпрастывая из-под нее руку: - Сдай назад. Спокойной ночи. - Идиот, - пробормотала она, не раскрывая глаз. - Какая ночь? Утро! * * * - Боб! - сказал Тим Бобу Исаковичу, когда они встретились на задах Аккумуляторной Батареи для ежедневного дружеского времяпрепровождения. - Ты не знаешь, где вегикел хороший достать? - А чего его доставать? - невпопад хохоча, ответил ему Боб Исакович. - Ты его сделай. Вон же мастерские у нас, и инструмент всякий, и материалу навалом. Если у кого золотые руки, за день смастерить можно. При словах "золотые руки" он захохотал особенно неприятным хохотом. - Я чувствую, - обиженно сказал Тим, - что ты давно по морде не получал. И очень об том тоскуешь. Я так чувствую, Боб. - Нет, - возразил ему Боб Исакович. - Ты ошибаешься, Тим. Я по морде получал только позавчера. Причем от тебя. Мне не кажется, что это было давно. И добавил, чтобы переменить тему на менее неприятную: - А зачем тебе вегикел, Тим? - Понимаешь, третьего у отца день рождения. Мне ему подарок хочется подарить. И я вот что придумал. Он все время вспоминает то время, когда был дальним пердуном. Он тоскует, понимаешь? Ностальгия у него. - Что ж не понять? Ностальгия, она... - У него только одна мечта - полеты. Они ему все эти годы по ночам снятся. Это такая заразная штука, что не дай бог. Чего Боб Исакович не мог понять совершенно, так это того, что кому-то и в самом деле могут нравиться космические вояжи. Опыт перелетов у него был исключительно небольшой, но исключительно неприятный. - Полеты снятся, надо же! - сказал он Тиму. - А другие кошмары ему не снятся? Ведь от полетов блюют, ты разве не знаешь? Когда невесомость и особенно когда переход. Там только и делают, что блюют, а больше ни на что времени не остается. То еще удовольствие. И вообще, чего я никогда не слышал, так это чтобы блевание заразным было. - Ты смеешься моим словам, Боб, потому что морда у тебя все-таки чешется, - миролюбиво заметил Тим. - Я ведь не про такие вегикелы говорю, на каких у нас к девкам на соседнюю станцию скачут, я про настоящие, для дальних полетов. Чтобы к звездам другим и всякое такое. - Тоже мне звездонавт-звездопроходец нашелся, - начал было Боб Исакович, но вовремя остановился, заметив, что у Тима взгляд стал нехорош. - А хочешь, новый анекдот расскажу? - предложил он Тиму взамен своих чисто дружеских издевательств. - Я анекдотов не люблю с детства, - ответил ему на это предложение Тим. - Но из вежливости выслушать соглашусь. Может быть, это хотя бы на время избавит от мучающих меня проблем. - Ну так слушай. Встречаются два комконовца и заспорили, кто умнее. Один говорит: "Я умнее". Другой отвечает: "А я дурак". А первый вздыхает и говорит: "Ты выиграл". А? - И вот так вся наша жизнь, - мрачно подрезюмировал Тим, по инерции подражая одному их общему знакомому, Просперу Маурисовичу, который каждый анекдот Тима этими именно словами каждый раз завершал. - Но это не поможет решить мне мою проблему. Мне хотя бы совет от тебя получить, Боб. - Вегикел, говоришь, достать? Это подумать надо. Чтоб, значит, совет настоящий дать. Совет-то у него был, но с подначкой, а подначивать Тима еще раз Бобу Исаковичу к тому времени расхотелось. У него так и чесался язык сказать, что на ближайших к Поселку парсеках дальние вегикелы имеются только у Комкона, и можно было превосходную шутку отчебучить, даже интересный анекдот рассказать, - нет, правда, так и чесался язык. Но Боб Исакович решил промолчать. Он слишком хорошо знал характер своего буйного друга. - Так что ты думаешь, Боб? - настойчиво переспросил Тим. - Что ты думаешь насчет того, где мне такой вегикел отцу в подарок достать? - Я думаю, - совершенно серьезно ответил ему Боб Исакович, - что дальний вегикел для подарка отцу тебе не достать нигде. И космодром не достать. И даже еще одну Аккумуляторную Станцию, пропади она пропадом. Такие подарки президенты друг другу делают. Или короли. А папочка твой - ты извини, конечно, но он совсем не король. Даже близко до короля не дотягивает. Тим внимательно посмотрел Бобу Исаковичу в глаза, задумчиво пожевал нижнюю губу, не чокаясь сделал пару глотков "Забористого" и только тогда подвел итог разговору. - Вот здесь ты ошибаешься, Боб, - сказал он Бобу Исаковичу. - Папке моему подойдет только королевский подарок. И приготовился выслушивать возражения. * * * Первым делом Тим пошел по официальным каналам. По ним он пришел к Просперу Маурисовичу Кандалыку, Эксклюзивному Представителю Комкона-95 В Аккумуляторной Станции И Ее Окрестностях. Тим ему сказал: - Проспер! - А! - ответил Проспер Маурисович, занятый поверх головы своими комконовскими делами. - Проспер, слушай меня внимательно! - Ну? - ответил Проспер Маурисович. - Ты мне должен помочь. - Ага. Так? - сказал Проспер Маурисович и проявил заинтересованность. Он подумал, что Тим, хороший в принципе мужик, хотя и буйноватый маленько, сейчас изъявит желание быть секретным осведомителем. У Проспера Маурисовича даже появилось радостное предвкушение, потому что у него очень мало было секретных осведомителей, совсем мало, ну просто ни одного, и за это его ругали. Если Тим захотел хотел стать осведомителем, то Проспер Маурисович запросто ему в этом сможет помочь. - Проспер, смех смехом, но мне нужен вегикел. Ага, подумал Проспер Маурисович, немного разочарованный, но надежды не потерявший. Потребность. Уловка 0003. - Так-так-так-так-так! - заинтересованно отреагировал он и перегнулся через стол, чтобы показать Тиму, как сочувствует Тиму в его вегикелопотребности. - Значит, вегикел. - Я хочу у тебя спросить, - продолжал Тим, - какие для этого бумажки надо заполнить. Быстрей, пожалуйста, а то я спешу. - Ну, что ж, - сказал Проспер Маурисович, радостно потирая руки. - Бумажки, конечно, придется позаполнять. Не без того. Это ты правильно, что ко мне пришел. Без меня тебе туго пришлось бы с этими самыми бумажками. Пиши. Он начал диктовать, а Тим - изумленно записывать. Но когда они дошли до формы номер триста сорок семь, среди них произошло столкновение. - Тебе какой вегикел хочется, мастер? - спросил Проспер Маурисович. - Если простенький попрыгунчик, тогда одно дело. Если полупаром для безвоздушки - тогда дело совсем другое. Тут всякие трудности могут встретиться. Про себя Проспер Маурисович одновременно подумал, что вот сейчас я его огорошу предложением облегчить всю эту бумажную волокиту. Тим между тем отложил свое мемо и, желая выразить отрицание, покачал головой. - Мне, Проспер, нужен вегикел самый настоящий, а не какое-нибудь фуфло. Не обязательно новый. Но чтоб непременно для звездонавтики. Для дальних перелетов. Полупаром я и без бумажек достану. О попрыгунчике уже не говоря вовсе. Мне вообще-то вегикел нужен такого примерно типа, на которых отец ходил. - Ах, отец... - саркастически проиронизировал Проспер. - Я, понимаешь ли, отцу своему хочу подарить вегикел. На день рождения. У него день рождения скоро и я хочу сделать ему подарок. А ему вегикелы эти самые чуть не каждый день снятся. Вот я и хочу вегикел ему подарить, чтоб он не мучился и к звездам своим, когда захочет, мог смотаться без затруднений. Он у меня пилотом раньше работал. На таких вегикелах. В Комконе, между прочим. Наступила пауза, во время которой Тим скромно ожидал продолжения диктовки, а Проспер Маурисович в изумлении жутко моргал. - Шутки шутим, мастер? - проморгавшись, грозно спросил он. Тим изобразил недоумение. - Шуточки, значит? Над официальным лицом? Из всего огромного кадастра преступлений против безопасности человечества, на которые вот уже пятнадцать лет охотился этот невысокий, но ужасно прочно скроенный человек, больше всего он ненавидел шуткошучение. Даже самый слабый намек на несерьезность к своему ведомству он немедленно пресекал, жалея, что не имеет возможности тут же применить к преступнику высшую меру космической безопасности. Мир устроен несправедливо - так считал Проспер Маурисович Кандалык. - Какие шутки, Проспер Маурисович? - возмутился Тим, хорошо знакомый с его отношением к юмору. - Я на полном серьезе! - Я тебя слушать, Тим, совсем не хочу, - ответил ему Проспер Маурисович и отрицательно при этом покачал головой. - У меня такого желания нет и быть никогда не может, потому что хватит мне и тех неприятностей, которые ты навлек. Тем более насчет вегикела. Комкон - это тебе не транспортный отдел. Ты насчет вегикела туда обращайся. Все. До свидания, Тим. - Я почему тебя спрашиваю насчет вегикела, - как бы и не услышав, что ему сказано "до свидания", продолжал Тим. - Я тебя потому насчет вегикела спрашиваю, что вроде как бы и некуда мне больше обращаться насчет вегикела, кроме Комкона. Если бы у нас был транспортный отдел, я бы в транспортный отдел никогда бы не пошел насчет вегикела, потому что у них вегикела не допросишься. Но транспортного отдела у нас нет, поэтому я пришел к тебе. Помоги мне насчет вегикела, Проспер! Очень нужно. - Нет, - решительно заявил Проспер Маурисович. - Извини меня, Тим, но нет. И еще раз нет. - Но почему? - стал интересоваться Тим. - Вон у вас сколько вегикелов на Ла Гланде. И никто никогда ими не пользуется. Я же знаю, ты можешь. Объясни мне, почему ты не хочешь помочь мне насчет вегикела? Разве я тебя хоть раз подводил? - Нет, - ответил Проспер тем же решительным тоном. - Ты меня подводил не раз. - Зря ты намекаешь, Проспер, на ту историю с прожекторами, - с обидой в голосе упрекнул его Тим. - Мне это даже обидно. - Я намекаю на ту историю совсем не зря, - сказал Проспер Маурисович. - Я вообще-то думаю, что от этой истории с прожекторами обидно должно быть мне. А не тебе. И если ты, Тим, обижаешься на это, тогда извини. Я ничем не могу тебе помочь. И не очень хочу, потому что работа у меня ответственная, а ты дикий и безответственный человек. Я хочу, чтобы ты понял мою позицию, Тим. Воспоминание об истории с прожекторами, когда Проспер Маурисович, а вместе с ним в его лице и весь Комкон были выставлены в глупом свете, расстроило Эксклюзивного Представителя, поэтому он несколько времени молчал и смотрел на Тима подозрительными глазами. Посмотрев, он объяснил Тиму свою позицию с помощью таких слов: - Вас вон сколько, а я один. И ты меня не отвлекай всяческой глупостью своей. Ты меня оставь в покое, мастер, со своими хулиганскими предложениями, а то у меня работы - вот по сю пору. С этими словами Проспер, желая проиллюстрировать, сколько у него работы, крепко ударил внутренним ребром ладони по своему могучему лбу, вреда которому не нанес. Потом он крякнул, подчеркивая невообразимую полноту дел, и еще раз крякнул, выражая негодование, наклонил голову и очень внимательно стал рассматривать чистую поверхность стола. Тим с полным уважением присел на краешек стула. В тишине он просидел так минут пять, не меньше. Он все это время не отводил глаз от Проспера Маурисовича, ушедшего с головой в работу. После чего осторожно вздохнул. Проспер Маурисович продолжал изучать стол. Насупив брови, подозрительно поджав губы, он что-то такое свое обдумывал, неподвижный, как скала. Тогда Тим легонько кашлянул и сказал: - А вообще-то как у тебя, Проспер Маурисович? - А? - Проспер Маурисович поднял на него свой взгляд и сердито двинул своими бровями, выражая удивление, что Тим еще не ушел. - Я говорю, жизнь как? С детишками твоими сейчас что? Наверно, выросли? Проспер Маурисович кратко подумал, кивнул и, загибая пальцы, перечислил: - Остолопы. Негодяи. Лентяи. Бездельники. И хулиганье паршивое. Даже хуже тебя. - Природа отдыхает на детях гениев, - понимающе сказал Тим. - Точно! Еще вопросы есть? - Не болеют? - А что им сде... Проспер Маурисович тут осекся. Страшное подозрение сощурило ему глаза до тонюсеньких, злобно поблескивающих черточек. - Нет, ты все-таки надо мной шутишь, - тихо, но с выражением произнес он. - Ты надо мной опять издеваешься, над моими детьми издеваешься, а больше всего ты издеваешься над Комконом. И вот я сейчас займусь, Тим, твоим персональным делом. На угрозу эту Тим не обратил никакого внимания, потому что ну кто же будет обращать внимание на угрозы Проспера Кандалыка. Но он обиделся и тут же об этом заявил вслух. - Ты меня обидел, Проспер, - сказал он невесело. - Ты обвинил меня в том, что я могу над детьми издеваться, пусть даже и твоими детьми. Вот, оказывается, как ты обо мне думаешь. Не знал я, Проспер, что обо мне так подумать можно. Проспер Маурисович, человек, обычно со своего мнения не сбиваемый, вдруг ни с того, ни с сего почувствовал себя виноватым и по этому поводу тут же тихонько крякнул. Он, конечно, совсем никакого не подал виду, что чувствует себя виноватым, он даже наоборот, сам посмотрел на Тима вполне обвиняющим взглядом, но Тима обвиняющим взглядом не прошибешь, Тим вовсе никаких обвиняющих взглядов и не заметил, вот еще! - И ведь ты сам, Проспер, над детьми смеяться можешь. - сказал он наоборот. - Вот что обидно. - Как это? - удивился Проспер Маурисович. - Почему это? - Ты надо мной смеешься, Проспер, надо мною ты, Проспер, издеваешься. Потому что для моего отца я дите, а ты мои сыновние чувства, например, к тому же отцу, высмеиваешь и не хочешь мне помочь для отца на день его рождения подарок достойный приобрести. - Да приобретай ты какие угодно подарки своему сран... своему отцу на его день рождения! - возмущенно возразил на это Проспер Маурисович. - Я-то здесь причем? Я, что ли, должен ему подарки дарить в виде незаконных действий против самой главной организации, которая только есть в Ареале? То есть, если ты научных слов не понимаешь, почему это я, Тим, должен все предписанные мне предписания нарушить и тем самым поставить крест на моей автобиографии из-за того только, что ты захотел ему подарочек невозможный преподнести и меня в это дело втягиваешь? - Ты, Проспер, лукавишь, и я это очень даже хорошо понимаю, - тем же невеселым тоном продолжал Тим. - Я уж не говорю о том, как твой Комкон в твоем лице, в этой твоей тусклой физиономии, обращается со своим верным пилотом, который столько... - Как он, скажи мне, Тим! - возопил возмущенный Проспер Маурисович донельзя, - Ты лучше вот это скажи: Как он сам с нашим Комконом обращается?!!! Как он его подвел в той истории, из-за которой... - ...который столько сделал для Комкона, - продолжал не слушая Тим, - который все ему отдал, и теперь заброшен в самый глухой угол нашей славной Галактики, чтобы здесь бесполезно для других и для себя тоже проживать остаток своего несправедливо пенсионного возраста. Тогда как. - Что "тогда как"? Ну что, ну что "тогда как"? Что ты этой странной конструкцией хочешь сказать Комкону в моем лице? - в ответ ему Проспер Маурисович поспешил воскликнуть. - Вот именно что тогда как, - ответил ему Тим. - Я ведь не повышения для него прошу, не восстановления его в звании пилота, которое так несправедливо у него отняли. Простой вегикел для звездонавтов, ничего больше. Вегикел, которых на твоем, Проспер, попечении штук триста на Ла Гланде без всякого дела стоит. И которые, в сущности, никому не нужные, всеми забытые, отбывают на Ла Гланде такое же тюремное заключение, что и отец у нас, на Аккумуляторной Станции. Проспер с силой шлепнул по столу своей мощной ладонью. - Хватит, Тим! Я просто не имею такого права - распоряжаться стратегическими резервами на Ла Гланде. И нечего тут! Совсем уже! - Он не имеет права, - с горьким сожалением констатировал Тим. - У него триста штук ржавеющих вегикелов, а он не имеет права. Спасибо, Проспер. А я тебе еще с прожекторами помогал. Хотя и не имел права. - Насчет прожекторов, Тим, ты бы помолчал! - Молчу, Проспер, молчу. Тим Камеррер не из тех, кто на каждом углу кричит о своих добрых делах. Он не требует благодарности. Он на нее молча надеется. - Тим, если ты еще раз об этих прожекторах... - Благодарности он не ждет. Он - наивный человек! - ждет, что люди тоже пойдут ему навстречу. Он еще молод и потому верит в людей. Он до сих пор лелеет, что если у кого-то завалялось триста штук ржавых, старых, никому не нужных вегикелов, то уж один-то ему уступят, чтобы он смог сделать достойный подарок своему отцу, когда у того случится день рождения. Если б дни рождения каждый день случались, тогда понятно. Но они бывают за год практически только раз. Тим немногого просит. Но если ему отказывают, он уходит. Он просто сам берет тогда то, что ему нужно. До свидания, Проспер Маурисович! Представляй свой Комкон получше и поэксклюзивней. А от меня послушай - не ожидал я, честное слово, не ожидал. - Вот-вот, до свидания! - Когда твоим детям, Проспер Маурисович, понадобится вегикел, пусть они приходят ко мне. А к тебе пусть они за вегикелом не приходят. Пустое это дело - к тебе за вегикелом приходить. Просперу Маурисовичу стало отчего-то не по себе. Он даже крякнул от смущения и подумал: "Что это я, в самом деле? Разве не прав я, отказывая Тиму в его сумасшедшей просьбе?" Вслух же он произнес: - Я тебе не советую, Тим, при мне свои преступные намеренья обнажать. Ты не имеешь никакого права предписания нарушать и... - Предписания! - горько засмеялся Тим. - Предписания! О-хо-хо. Вот до каких взаимоотношений дожили мы у себя в Поселке. Личная дружба, взаимоподдержка, взаимовыручка, взаимопомощь, взаимопонимание - все это ничто перед предписаниями от людей, которых мы никогда в жизни не увидим и которым никакого дела до нас нет. До свидания, Проспер, я пошел на Ла Гланду. Хотя, посмотрев на тебя, я уже и не надеюсь, что меня там поймут. - Конечно, тебя там не поймут. С тобой даже и разговаривать не будут. Там люди не для того, чтобы понимать, а для того, чтобы вегикелы охранять, которые ты у Комкона разграбить хочешь. - Так ведь ты же официально-то не даешь! У тебя на каждый вегикел по тысяче предписаний предписано, у тебя только одного нету предписания, по которому друзьям помогать предписывается. Да и сам ты, получается, не человек, а предписание. Так что давай, Проспер, беги, сообщай, что я на Ла Гланду собрался за подарком бывшему сотруднику Комкона. У тебя же и такое предписание есть, чтоб сразу сообщать. А то чего доброго поругают. Беги. А я пошел. Совсем нехорошо стало Просперу Маурисовичу Кандалыку, когда он подумал, что с ним в Поселке сделают, если он и впрямь сообщит. - Я-то промолчу, Тим, я-то человек, а вот ты меня подведешь, как тогда с прожекторами подвел, - заговорил он жалобным и одновременно укоризненным тоном. - Я-то что, а вот ведь ты не подумав полезешь, а там охрана, тебе же потом неприятности будут. Как ты этого не понимаешь, дурак ты, дурак! Ох и дурак! Остолоп и обормот! И другие за тебя пострадают. Тим подошел к двери и взялся за ее ручку. - Ну, до свидания я уже тебе говорил, так что до свидания, Проспер. Беги, сообщай. - Да не собираюсь я сообщать! - взмолился Проспер Маурисович. - Я сообщать, Тим, никуда о тебе не собираюсь. Я о Странниках сообщать должен. И о странных событиях, которые они там у себя расшифруют и прикинут, просто это странное событие или не просто, а связано с ихними, Странническими поползновениями на наш Космос. А так - ни Странников, ни странного события - ты всегда так себя ведешь, для меня это давно не странно, еще с той с прожекторами истории. Вот если другие сообщат, которым странно покажется, что кто-то там на комконовский вегикловый парк руку поднял, вот тут они сгоряча и неправильно расшифровать могут. Ты понял? Тебя ведь без совета, без помощи, без поддержки и взаимовыручки никак на Ла Гланду отпускать нельзя. Ты не спеши, подумай, Тим, ты, может, что-нибудь другое отцу придумаешь подарить, а? - Нет, - ответил ему Тим, по-прежнему за ручку двери держась. - Я подарок уже выбрал. И не надо мне от тебя никакой взаимопомощи, раз ты так. Сам как-нибудь. А ты со своей взаимовыручкой, Проспер Маурисович, ко мне больше не суйся. Обидел ты меня. И разочаровал. Вот так-то! - Я насчет взаимовыручки всегда тебе рад, Тим. - с сожалением, но очень решительно ответил ему на это Проспер Маурисович. - Я хочу, чтобы ты это себе запомнил. Но я никогда не буду оказывать тебе помощь в незаконном присвоении собственности Комкона, Эксклюзивным Представителем которого я здесь являюсь. Особенно после той истории с прожекторами. Так и запомни, Тим. Никогда! - Ах, так? Тогда я тоже тебе кое-что скажу, Проспер Маурисович. Ты тоже можешь ко мне насчет взаимовыручки обращаться - Тим Камеррер не из тех, кто будет помнить обиды, когда его взаимовыручка вдруг понадобится. Но ты меня даже и не проси, чтобы я тебя попросил насчет взаимопомощи на Ла Гланде. Не попрошу. Что угодно - только не это. Потому что, повторю тебе, я разочарован и обижен. Я от тебя такого отношения вовсе не ожидал. До свидания, Проспер Маурисович! С этими словами Тим вышел и оставил Проспера Маурисовича в одиночестве и с горечью в сердце. * * * - Ты куда это собрался на ночь глядя? - спросила стерва Мария, глядя на Тима, размякшего в кресле перед телевизором. Тим для начала размяк еще больше, но потом взъерепенился. - Вот это "это", - конфликтным голосом сказал он. - Ты почему сказала "это"? У тебя никаких прав на это "это" нет и не может быть. Спросила бы как все люди, куда, мол, идешь, милый, не надо ли чем помочь? Сравни: "Ты куда собрался?" (нежным, хотя и удивительно противным фальцетом). Или вот так: "Ты куда - ЭТО - собрался?" (гадким басом). - Я тебе вопрос задала, бабник (слово "бабник" Мария как всегда выплевывала с большим упором на первую букву "б"). Куда это ты намылился? Ты куда сопла-то начистил, чудовище несуразное? Тим поначалу решил защитить свое достоинство и высказать стерве все, чего ее поведение заслуживает, но потом вспомнил, что времени мало и решил демонстративно ее выпад насчет "бабника" и "чудовища" проигнорировать. - ЭТО! - сказал он, как бы думая вслух. - Нет, ну надо же - ЭТО. Сидит себе человек, программу интересную смотрит, вечер на Территории, устал - а ему говорят "ЭТО"! Человек сидит себе и смотрит интересную программу. И никого не трогает. И вообще-то думает отдохнуть и поспать. А в это время, его самый родной человек, вместо того, чтобы... В этот момент самый его родной человек выключил телевизор с программой примерно годовой давности и заорал: - Я, конечно, дура и я, конечно, не понимаю! Он куда-то намылился, а дуре можно и не говорить ничего! Весь поселок шу-шу-шу, и на меня с жалостью смотрит... - С жалостью, - наливаясь гневом, повторил Тим. - Это интересно. Скажи мне, Мария, кто конкретно смотрит на тебя с жалостью? Мария не очень любила, когда Тим наливается гневом, поэтому немножко сдала назад. - Ну, может, не с жалостью, может, просто осторожничают, но все равно смотрят. Тим встал. - Мария, - произнес он, - прекрати свои претензии и выслушай меня внимательно. Я сейчас уйду, потому что мне надо. Мы с тобой иногда не очень мирно живем, но я хотел, чтобы ты знала, Мария: никакая женщина здесь не замешана. Знай, Мария, мы, Камерреры, своим женам первые пять лет никогда не изменяем. А то, что потом, зависит от них - такова наша человеческая природа Камерреров. Так мы приучены. И если кто-нибудь что-нибудь где-нибудь когда-нибудь (в течение пяти лет) тебе скажет, что, мол, Тим, Мария, от тебя гуляет, ты можешь спокойно расцарапать его мерзкую рожу. - Не беспокойся, - ответила ему Мария, ничуть не сбавив обвиняющего тона в нотках своего голоса. - Уже. Разодрала так, что два дня рожу свою поганую наращивать будет. И все из-за тебя, бабник поганый! На что Тим понимающе пожал бровями и начал собираться к ночному путешествию на Ла Гланду. Посмотрев на то, как собирается Тим, и попрожигав его вот уж поистине прожигающим взглядом, Мария сказала: - Это что-то серьезное. Я с тобой. И только попробуй. Тим попробовал. Потом пожал на это плечами и на улице повторил попытку