о ощутили друг друга. Ни от нее, ни от себя не ожидал я такого урагана. Нечто невероятное истрепало нас, швырнуло в мертвый сон, и настоящее утро наступило лишь в полдень. Наташа привела себя в порядок, сварила кофе, поджарила ломтики батона. Первый семейный завтрак плюс ослепительный мартовский воздух равняется чему? Наверное, счастью. - Завтра же поедем в загс, - сказал я. Долой свободу! Хочу в добровольное рабство. Хочу, чтобы спрашивала, когда приду с работы, когда соизволю поправить дверь на кухне, как назову сына... Наташа улыбнулась, погладила мою руку. - Не будем спешить, - сказала она. - Тебе осталось совсем немного до защиты, и я вот-вот получу диплом. Тогда будет проще. Иначе мои взвоют, сам знаешь. Начнут на примерах воспитывать. Мы и так ждали слишком долго, потерпим еще полгодика, а? На лбу ее прорезалась упрямая складка. Значит, она все решила за меня и за себя. Но взгляд излучал столько тепла и, мне казалось, любви, что я не стал сопротивляться. Не стал сопротивляться, черт бы меня побрал... - Ты меня любишь? - спросила Наташа, одеваясь. - Да, а ты? Наташа засмеялась, поцеловала меня. - Ты очень хороший, Эдик. И единственное в мире существо, считавшее меня очень хорошим, покинуло мой дом. x x x Сегодня попал в забавный переплет. На 17-00 профорг Карпычко назначила собрание. Где это видано - занимать свободное время сотрудников говорильными делами? Не согласен я платить взносы в размере пятидесяти рублей. Не согласен, и точка. Провел хитрую операцию. Надо, думаю, отделаться мелочью. Сбегал в театральную кассу на углу, хотел взять пару билетиков куда угодно. Но смотрю - самый завалящий концерт начинается в полвосьмого. Лариса Карпычко вмиг объяснит, что мне торопиться некуда, что собрание не затянется... Ослиное положение! Как быть? И никуда не отпросишься - кому в детсад, у кого жена больна, а мне, природному одиночке, как быть? Малость помаялся и придумал. Звоню Валику. - Окажи услугу... - Сколько? - по-деловому спрашивает он. - Да не то, - посмеиваясь, говорю я. - Позвонить мне в полпятого можешь? - Могу, а зачем? - Слушай, позвони по такому-то телефону, но меня не требуй, попроси - пусть передадут, что... Ну, в общем, что угодно - лишь бы мне с работы сразу сорваться. Тут собрание, а у меня дела. Сам понимаешь... - Усек, - отвечает Валик, - все сделаю, пробкой оттуда вылетишь. - Лады, - говорю, успокаиваясь, - только смотри, звони не позже полпятого. И собираюсь положить трубку - Валентин Яковлевич, он сделает! - Вот что, - внезапно продолжает Валик, - ты свяжись со мной как-нибудь, лучше заскочи, и Таня будет рада. Разговор есть... - Непременно заскочу, - отвечаю, - как-нибудь... - Вообще-то, не откладывай, - подводит он черту. - Разговор этот в твоих интересах. Пока. И кладет трубку. Любопытно, чего ему надо - какие такие разговоры в моих интересах? Неспроста оно, не по делу этот друг не пошевелится. Прихожу в институт, сижу, как мышь. Народ покряхтывает, поругивается - не могли разве в обеденный перерыв собраться, женщины на Ларису обрушились - им еще обязательный круиз по гастрономам совершать, не хотят они пустых прилавков дожидаться, и не складываются у них права и обязанности в непротиворечивую картину. А я сознательно молчу. Я совершенно сознательно молчу и даже бросаю на красноречивую Ларису сочувственные взгляды. А она пытается - не слишком успешно, но вполне искренне - нарисовать такую картину, конструируя из противоречий нечто в высшей степени естественное и, с ее точки зрения, даже лучезарное. Валик премерзко перестарался. Выдумал, что я должен срочно явиться для дачи свидетельских показаний по поводу какого-то ДТП - якобы стал я единственным очевидцем небольшой аварии, то есть дорожно-транспортного происшествия. Не мог он чуток мозгами пошевелить - ведь знал же болван, что в начале прошлого года я получил сообщение в этом роде, и с тех пор не могу на трамваях ездить. А тут еще ребята прицепились - подавай им кровавые подробности. По-моему, одна только Лариса, накрепко те давние события запомнившая, сразу уловила мое состояние и буквально вытолкала меня за дверь. Я готов был сто рублей заплатить, чтобы вся эта история не произошла. И на площадь к положенному времени приплелся не я, а моя тень. Я был далеко - в той зиме, когда материализовались в моей жизни бесцветные протокольные штампики: ДТП, опознание, свидетельские показания, тяжкие телесные... Потом стал думать о Ларисе Карпычко - и не только в смысле иронического сочувствия ее мужу. О Ларисе, о Валике и о многих других... Короткая память страшней длинного языка. Респектабельней, но страшней. x x x Иногда накатывают забавные фантазии. В сущности, мир устроен немного по-дурацки. Мы привыкли примиряться с данностью - что дано, что произошло, то и верно. Ничего не переиграешь, остается только объяснять - более или менее высокоумно - необходимость состоявшегося. И еще - каждый шаг необратим, перехаживать запрещено. Нигде в природе не запрограммировано милосердие, иначе обязательно были бы вторые, третьи и прочие попытки... Так ведь нет их! А то, что есть, - тривиальная имитация. Потому что ошибки накапливаются и становятся самостоятельной силой. И совладать с ней нелегко, чаще всего невозможно. На первый взгляд, природа поступает мудро. Отдельная личность ее не очень-то интересует - пусть делает глупости, они тоже кому-то на пользу, по крайней мере, будет чему поучиться. Если бы! Многому ли я научился? Умею считать интегралы по траекториям, но известно ли мне что-нибудь о траектории товарища Ларцева? Почему, например, эта траектория ежедневно в 18-00 проходит через определенную точку Старой площади и ровно пятнадцать минут орбитирует вокруг столба с допотопными часами, показывающими любое удобное для них время? Добросовестный наблюдатель быстро уловил бы явную закономерность и заполнил свои вечера глубокими размышлениями о причинах странного движения. Догадка - между Ларцевым и столбом существует своеобразное притяжение. Но что именно притягивает Ларцева - толстый бетонный стержень или укрепленный наверху механизм неизвестного назначения? И почему движущееся тело в момент выхода на свою временную орбиту непременно начинает испускать клубы дыма? Прекрасная тема для диссертации инопланетного астронома. А в заключении он, конечно же, подчеркивает, что наука о поведении землян в окрестностях Старой площади неисчерпаема, ибо совершенно не выяснен вопрос о тех силах, которые регулярно отрывают Ларцева от гораздо более мощного источника тяготения - письменного стола в его тихой, подозрительно тихой квартире. Самое смешное, что меня эти проблемы вообще не волнуют и волновать не могут. Какое мне дело до нелепых домыслов отсталой инопланетной астрономии! Я-то прекрасно понимаю, что центр тяготения расположен не в районе столба, а в моем почтовом ящике, откуда в полседьмого вечера я исправно извлекаю небольшой конверт без надписей, штампов и марок. И даже не там, а строго говоря, где-то в прошлом, в том импульсе, который привел к моему порогу пожилого мужика в старомодном макинтоше. Почему же я ничего не стал выяснять, а безропотно помчался под генератор испорченного времени? Ухватил счастливый шанс, да? Верно, ухватил - только я его или он меня? И теперь волнами набегают мысли о несправедливости игры, где нельзя взять ход обратно. Нет, пока ни о чем не жалею. И все-таки... И все-таки интересно представить себе цивилизацию с иными законами развития. Сделал что-нибудь не то, стер и действуешь по-новому. Меня это давно интересовало, но, как бы сказать, занаученно, а по-человечески, пожалуй, впервые. Теперь я вроде бы понимаю старика Рокотова с его бесконечными историческими вариантами. Мне кажется - понимаю. Стер и действуешь по-новому... Ну конечно, причинность - к черту. Из стремительного вектора она превратится в гибкую самозахлестывающую кривую. Можешь хоть перепоясаться ею, и никого она больше не проткнет своей стальной неизбежностью. Вроде неплохо. Обычно ведь не успеваешь сделать чистовик своей жизни, а тут - пожалуйста, переправляй сколько угодно, твори себя ангелом. Но с другой стороны, раз стер, два стер - что же останется от подлинника? Возникает проблема отождествления - похлеще, чем при пересадке мозга. Но это еще полбеды. С моральными неувязками мы бороться научились. Одно назовем предрассудком, другое - пережитком, и сразу полегчает. А вдруг кто-то другой станет переигрывать твое прошлое, скажем, даже по весьма высоким соображениям - необходим такой-то процент людей с такой-то биографией. Раз - и ты из вполне благополучного человека превращаешься в последнего забулдыгу, причем сам ничего особенного не замечаешь, для тебя все идет как бы естественным путем. Ты ведь сам голосовал за то, что перечеркнутого прошлого просто не существует. Вот и радуйся - тебя сочли достойным преобразования во имя общего блага. Впрочем, общего или не очень общего - это тоже не твоего ума дело. Да и какой у тебя теперь ум... Н-да! И сидел бы в этом мире некто, насильственно обеспрошленный, размышляя о благословенной жизни с одной-единственной траекторией. Но все-таки интересно. Отличное название всплыло - вариантная цивилизация. Или еще - автокорректировочная... Да здравствуют научные термины! А как такую цивилизацию устроить? Может ли она возникнуть естественным путем, хотя бы из желания природы поиздеваться над собой и своими законами? Забавно было бы установить, что Господь - немного мазохист. Подтасовывая прошлое, платим будущим - вот что правдоподобно... Надо посерьезней обдумать. Пока же приходится решать более суровые задачи. Финская кухня - брать или не брать. Если возьму, то погорит магнитофон. На кой дьявол нужен второй? Разве мало двух телевизоров? Пустил одного пожирателя времени в комнату, а другого на кухню, только туалет еще не оборудовал этим окном в большой мир. Однако, редкая удача - подхватить такого японского красавца по такой мизерной цене... Но и кухня - класс... Ладно, подумаю. До утра времени хватит. x x x Вызвал шеф - надо оформляться в командировку. Очень хорошая конференция, но пять дней, черт побери, целых пять дней! Все шло слишком гладко, и вот сбой за сбоем. Стал отказываться - дескать, и мне ехать не с чем, и слушать там особенно нечего... - Позвольте, - заволновался шеф, - а наш доклад? Доклад посылали заранее, оно верно, и на конференцию эту попасть хотелось. Тогда хотелось. А сейчас похоже - мелочь все это. Шеф намерен показать, что он умнее Иванова-Петрова-Сидорова, но я-то за что должен расплачиваться? Будет драчка за какие-то несущественные поправки. Выиграю - шеф на коне, проиграю - сошлется на мою неопытность. Надоела эта однолинейная игра. - Вам обязательно следует там появиться, - говорит шеф. - В ваших же интересах! Господи, ну до чего ж все заботятся о моих интересах, до чего точно их знают... - Понимаю, - уныло отбиваюсь я, - но самочувствие заело. - Не знаю, Ларцев, что вас там заело, - слегка повышает он голос, - не знаю, но вы стали заметно пассивней. От вас тень осталась. А с докладом скандал получится. Я бы сам поехал, но никак не могу, дела не отпускают... Знаю про дела, все знаю. Внучка в больнице, и трепещущему деду не до конференции. И не поедем - что с того? Неужели наука остановится? - Очень вас прошу, Эдуард Петрович, - соберитесь с силами, а? Надо ехать, понимаете, надо! Но я уже настроился на роль чеховской Мерчуткиной - здоровье никуда, и вообще... Шеф по-настоящему разозлился. На моих глазах многоэтажное здание наших отношений покачнулось и дало трещину. - Раз так, Эдуард Петрович, - изображая стальной голос и похрустывая пальцами, начал шеф, - я вынужден как руководитель распорядиться... - А я с завтрашнего дня на бюллетень собирался... Он хмыкнул и осекся. Административный порыв наткнулся на непреодолимую в своей банальности запруду. По его взгляду я понял, что пожалею об этой победе. Ему кажется - пожалею. С другой стороны - что я творю? Из-за двух с половиной сотен карьеру ломаю. Разве они не подождали бы, не обошлись бы без меня на Старой площади. А вдруг, нет? Может, их ставки не предусматривают всяких прогулов-отгулов и прочего филонства. Скорей всего - так. И все же, что я творю? x x x Бюллетень мне Валик организовал по дешевке. Заодно поделился некоторыми опасениями. Вот оказывается в чем дело, вот чего он хотел! Выходит - по Татьяниным наблюдениям - младшая ее сестра слишком часто с Игорем встречается. Из-за этого в рокотовском семействе получилось изрядное волнение - глупейший казус втискивался в их спланированную и в общем-то уютную жизнь. Разумеется, я узнал обо всем в последнюю очередь. От меня утаивали, а Валик теперь в роли друга душевного глаза мне раскрыл. Но делать-то что? Пойти к Наташе и напрямую высказать претензии? Глупо. Засмеет меня и зафыркает насмерть. Я ведь понимаю, что мягкий ее отказ - тогда, в то воскресное мартовское утро - вовсе не от наследственной практичности. Не уверена она, вот в чем дело. Ни в себе, ни во мне не уверена, и не хочет делать шаг, который тут же придется переигрывать. Похоже - по неуловимым почти штрихам - Наташа сожалеет о своей решимости в ту мартовскую ночь. И не хочет усугублять... Я понимаю. С Игорем поговорить? Еще примитивней. Что я ему скажу - не суйся к моей общепризнанной невесте? А он в ответ какой-нибудь свой образ выдаст. Падай, скажет, общепризнанный жених, зажмурившись или как там тебе угодно, падай вверх или вниз, но не мешай людям жить. Или еще хуже - не я, скажет, к ней лезу, а она ко мне, ибо ты, Эдик, становишься потихоньку собственной плоской проекцией, а ей, должно быть, человек нужен... Неужели нет выхода? Логика восстает. Она у меня профессиональный повстанец и умелый палач по совместительству, моя бедная вечной спешкой приплюснутая логика. Она восстает против шефа, считающего, что от меня осталась одна тень. Ошибочно считающего, ибо по избитым литературным канонам я как будто продал тень - современный шлемилевский вариант. А по житейским - еще проще. Тень при мне, слишком при мне, слишком материальна и стремительно повышает наше общее благосостояние. Логика восстает против шефа, против Игоря и Наташи с их вроде бы бессмысленными отношениями, против старика Рокотова с его изнурительными копаниями в предвоенных днях - против всех, кто более или менее близок мне по духу, в чем-то близок, пусть мне лишь кажется, что близок, не в этом суть. Важно, что она премудро молчит, отворачиваясь и делая вид, что ничего не происходит, молчит, когда я пользуюсь услугами Валика и выслушиваю поучения Потапыча, прогуливаюсь под издавна бесполезными часами и в полседьмого извлекаю из почтового ящика научно не обоснованные конверты. Она не поперхнувшись съедает ненужный доклад на представительной конференции и отплевывается от размышлений о дикой временной петле, переиначивающей прошлое. Сейчас не философствовать бы попусту, а возопить. С Игорем, например, выйти на дуэль. А потом валяться на окровавленном снегу, благословляя Натали и с трудом отвечая на сочувствия месткома в лице Ларисы Карпычко и настойчивые расспросы сотрудников угрозыска. Порвать бюллетень, умчаться на конференцию, совместный с шефом доклад снять - будь что будет! - и выступить со своими путанными тезисами. Пусть скандал, пусть. Шеф попыхтит-пошумит и отстанет. Он поймет, точно знаю - поймет и правильно оценит. Ну!? Нет, ничего не выйдет. Конверты не дадут. Они такие. x x x Никогда не предполагал, что добывание вещей поставлено чуть ли не на индустриальную основу. Казалось бы, чепуха - заполнить небольшую комнату и кухоньку удобными и полезными предметами. Но поди ж ты! Торжественный въезд импортной стенки обошелся в месяц дежурств и две-три недели непрерывной беготни по складам и магазинным закуткам. Привыкаю расплачиваться временными промежутками разной длительности. До конца своих дней не забуду операцию "Кафель". Три вечера кухарничал и подливал в стаканы. Правда, мастер, элегантный брюнет, соскочивший с экрана двадцатых годов, поработал на славу - цветные витражи да и только! Он был уверен, что я недавно переехал в квартиру, что старый хозяин со свинскими наклонностями оставил мне тяжкое наследие, что Матисс очень недурно оформил капеллу в Вансе. С удовольствием поговорили с ним о будущем электронно-вычислительных машин. Оказалось - он хороший кибернетик, а кафель - это его, так сказать, конверты в полседьмого вечера. А вообще, спасибо Валику. Что бы я делал без его сверхмощной системы звонков? Но самое большое, чем он мне удружил, - книги. До многого так бы и не дошли руки. А теперь стоит только потянуться... Где он их добывает? Цены, конечно, бешеные, но большинство книг я нигде и ни по каким ценам раньше не видел. Что ж, начитаюсь вволю. Хотя и некогда. И с Наташей увидеться некогда. А может, и незачем. И бумаги пылятся без толку. Дикий какой-то месяц. Одно лишь открытие - вещи едят время. Теоретически почти тривиально, но каково видеть на практике, той, которая всеобщий критерий, видеть вблизи, что вещи - хроноядные животные. Особый отряд, который по ошибке относят к неживой природе. Но вроде бы все потихоньку налаживается. Скоро прикрою эту утомительную карусель. Переведу дыхание и возьмусь за дело. Пора! Выдержать бы недельку-другую, и точка. И зачем я напихал хрусталя - фруктовницу с целым выводком стаканов - на центральную полку? Валик говорит: модная необходимость, людей по-людски принимать сможешь. А я полагаю - люди и из двадцатикопеечного стекла неплохо употребляют. А книги опять девать некуда. x x x Тошно... Какое-то дрянное тягучее состояние, словно плаваешь в луже синтетического клея. Плевать на себя хочется. Ничего не лезет в голову, тем более наука. Два события, внешне малозначительных, перетряхнули меня, чуть наизнанку не вывернули. Сначала вышло так. Возвращаюсь с дежурства под часами, небрежно швыряю конверт на стол и иду варить кофе. Через полчаса вскрываю конверт и обнаруживаю кучу бумажек вместо одной - четыре новеньких червонца и одну примятую пятерку. Тьфу-ты, ну-ты! В чем-то ошибся, может, не достоял минуту? Или оделся не так? Ну конечно, рубашку пижонскую нацепил - на днях случайно взял в комиссионке. Вся площадь пялилась на меня из-за этой рубашки. А Они просто вычли из зарплаты. Хоть бы выговор какой дали, а то - ба-бах без предупреждения. Плевал я на пятерку, но обидно. Целый час прообижался, ходил из угла в угол, а точнее - топтался посреди комнаты, потому что углов в ней не осталось. Заняты все углы. Топтался и думал: что делать, что делать... А вдруг эти выплаты вообще прекратятся? И стало страшно. Куда мне, соблазненному, на одну зарплату тянуть! Потом пришла злость - неужели я целый час из-за поганой пятерки промаялся? Вместо того, чтобы горы ворочать - с моей-то головой! - размениваюсь на такое дерьмо. Схватил с полки здоровенную хрусталину и грохнул. Полегчало. Сел за стол. На бумагах - слой пыли, тоненький такой слой. Протер пальцем дорожку на стекле, а дорожка никуда не ведет, оборвалась на краю стола. Пытаюсь сосредоточиться. И тут звонок. Не сомневался - это Они. Если б знать... Бросился, открыл, а за порогом - учтиво оскаленная морда Валика. Ну, достал он мне эту дурацкую, ни для чего не годную стенку, достал! И что же, будет он теперь вечным моим гостем? К тому идет... Валик, не поздоровавшись, проскочил прямо в комнату и запричитал над красиво разбрызганными по ковру осколками убиенной хрусталины: как-же-тебя-угораздило-как-же-тебя-угораздило-как-же-тебя... Минут через десять я его выпер. Нет, чтоб просто послать подальше, а со вздохами, с ужимками, поглядывая на часы и сметая невидимые пылинки с новюсенькой суперсофы, стоившей восемь с половиной дежурств. Он немного упирался, хотел что-то предложить, шебуршал по карманам и строил обиженные физиономии, но потом до него дошло. Он слегка подпрыгнул, осветился неподдельным сочувствием, стал облизываться, подмигивать и обещать нечто необычайно французское. И сразу исчез. Если б так! Через полчаса, когда я сидел на кухне и, уставившись в телевизор, жевал сухую колбасу с венгерскими огурчиками, снова задзинькал электрический колокольчик. Я вздрогнул, очередной огурец заскользил по желтому пластику пола. Это, конечно, Они - кто ж еще? Пора выяснять производственные отношения. Открыл и, не выдержав, коротко матюкнулся сквозь зубы. Возвратился Валик. Оказывается, бедняга продежурил все это время в подъезде и, убедившись, что моей нравственности никто не спешит нанести урон, решил обговорить два дела. Я думал, прямо на пороге и выскажется. Но нет, на этот раз он уютно устроился в кресле. Первое дело - подписку Стендаля можно взять примерно через неделю, сто двадцать - дороговато, но, как говорит Валик, не слишком дорого. Думаю, что сам он перехватил эту подписку рубликов за 80-90. Ну да ладно, у каждого свой бизнес. Согласился, пусть приносит. Встал со стула - второе дело должно решиться быстрее. Но не тут-то было. Валентин Яковлевич усмехается и никакой поспешности не проявляет. И даже просит рюмочку чего-нибудь. Достаю бутылку коньяка и терпеливо устраиваюсь напротив. Валик долго смакует "Мартель", причмокивает, что-то обдумывает. Потом говорит весьма внятно и твердо: - Эдик, одолжи ключ на воскресенье. - Какой ключ? - удивляюсь я. - Ключ от твоей квартиры, - поясняет Валик и снова ухмыляется. - С обстановочкой, так сказать, но без хозяина. Короче, хата твоя нужна с субботы, двадцать ноль-ноль, до воскресного вечера. Так! Наступил момент расплаты за услуги. И это с мелочью пузатой, с Валиком. А вот с Ними... Как с Ними придется расплачиваться? На всякий случай выдаю бессмысленную фигуру: - А я-то думал, у тебя с Татьяной полная сексуальная гармония. Валентин буквально передергивается. Даже в глазах мелькает злая искорка - величайшая редкость. Но искорка тут же гаснет, словно перетекает на губы, они кривятся и складываются в солидарную мужскую усмешку. - А я думаю, - говорит он, - у нас обоих отличная гармония с рокотовскими наследницами. Но не в этом дело. Не для себя, Эдик, стараюсь, то есть вроде и для себя, но квартиру для шефа своего прошу. Нет у меня сейчас подходящей хаты, а девочку я ему роскошную нашел. Ого! Это что-то новое в его репертуаре. Скорее всего и не новое, но для меня как бы открытие. Сильной пружинкой начал он пользоваться. А шеф у него силен бродяга - постарше Потапыча, а туда же. Видел я его однажды в гостях у Рокотовых. Сладкоглазенький дядька, бодрый и до последней ниточки руководящий товарищ. С генералом молодость вспоминал, а сам на Наташку пялился - с коленок на грудь и обратно. Заслуженный живчик. А Валентин все глубже сверлит меня взглядом. Вопрос-то для него ох какой важный. На живчика коврами впечатления не произведешь. Он и сам одним телефонным звонком два вагона всяких тряпок насобирает. Повысился Валик - из обычных доставал в личные бандеры перешел... А я? Кажется, тоже повышаюсь - правая рука Валика, у него девица, у меня - хата. Превосходный дуэт. Имеет же он право на небольшую эксплуатацию совместно добытого комфорта. Интересно, куда я качусь по Игоревой теории - вроде бы и не вниз, значит вверх, куда ж еще? - Ты не можешь без меня обойтись? - спрашиваю напрямик. - Нет, не могу, - отвечает он. - И ты без меня не обойдешься. Не выпендривайся, Эдик. Что возразить? Тяну время, пытаясь узнать, хорошенькая ли девочка, и на кой дьявол нужен ей этот пожилой петушок. И тут Валик как будто загорается. Я ведь так редко давал ему повод излагать глубинные мотивы своей философии. - Эдик, ты на меня, как на ходячую аморальность не смотри, - говорит он. - Такова, Эдик, реальная жизнь - это симфония сил и слабостей, надо только ноты правильно расставлять... Ловко насвистывает, стервец. Наливаю еще понемногу коньяка, а он продолжает: - ...у шефа все равно слабость к прекрасному полу. Сколько у него служу - только одна секретарша надавала ему по мордасам. Но зри в корень - по Пруткову. Зри в корень! Права ли она? Ведь распылит свои лучшие годы с волосатиками по подъездам и подворотням, а от них, сам представляешь, толку мало - ни презентов, ни ресторанов, ни премии. Они и сами рады, чтоб девица бутылку поставила. Ну, повоют вечер-другой под гитару с хмельком, покадрятся, а потом? Потаскать - потаскают, но замуж-то не возьмут... Валик переводит дыхание, допивает коньяк и, выпустив колеблющееся колечко дыма, проникновенно продолжает: - А вот другой, вроде бы лучший вариант - какой-нибудь инженеришка в управлении слюни распустит, возомнит, что повседневный доступ к ее коленкам - ближайшая цель его жизни. Все славно - фата, Мендельсон, торжественный переезд из общежития на тещину жилплощадь. А дальше? Конец развлечениям, стирка, варка, сцены ревности, стреляние трешки до аванса, зачуханные нарциссы к восьмому марта. А потом? Еще веселей! Уа-уа... Декретные - на коляску и ванночку, одна зарплата на троих и в качестве неизбежного приложения - быстро иссякающее мамочкино терпение и сексуальная озабоченность молодого мужа. И наконец, разочарование, полная пустота... Валик тяжело вздыхает, словно его-то все это и постигло, и переходит к выводам: - Так не лучше ли этой красавице получить правильное применение? Подумай сам, ведь всем лучше! И шефу - заряд бодрости, и ей - надежный покровитель, кое-какая карьера, подарки, и мне - а почему бы и нет! - некоторая польза. Вот тебе любопытный житейский вариант - вроде бы пакостно, а всем к добру. И так часто, Эдик, гораздо чаще, чем твоя телячья душа допустить может. Надо в последствия глядеть, а не поверху голыми эмоциями шпарить. И тут моя телячья душа не выдержала, сорвалась и выдала нечто крайне нецензурное. Валик пожал плечами, встал и буркнул: - Подумай до завтра, я позвоню. И убрался наконец. А я долго вертелся под душем. x x x Жизнь пошла какая-то фрагментарная. Разноузорные лоскутья дней помечены различными вещами, побегушками, телефонными намеками, мелкими бухгалтерскими упражнениями. Вроде все есть, пора остановиться, но тормоз исчез, ни одного тормоза под рукой. Где-то сделан шаг за критическую черту, но где, когда? И как к этой черте возвратиться? Кстати, о вариантной цивилизации. Ничего хорошего. Думаю, дело не только в перестройках чужого прошлого. Это умеют устраивать и в обычном мире - была бы цель, а мастера перекраивать прошлое или будущее всегда найдутся. Не в этом суть. А вот насчет милосердия совсем не выходит. Потому как, желая что-нибудь изменить, мы должны осознать правду о себе. А это не ахти какая приятная операция. Ведь зеркальный двойничок может и убить одним своим видом. Вглядишься попристальней и такое можешь увидеть, что жить не захочется - ни в данном, ни в любом другом варианте. Так что лучше и не пробовать. Сам себя захлестнешь причинной петлей и совсем позабудешь, где ты - именно ты, а где ты - из эн-плюс-первого эксперимента, и кого следует больше ненавидеть - оригинал или наскоро улучшенную копию. Фантастика все эти петли, сплошная фантастика. Сколько ни думай - одна головная боль. Но баловаться собственными выдумками все-таки приятно. С детства люблю необычные комбинации образов. И всегда казалось - вот какая-то комбинация подрожит-подрожит в возбужденном мозге и вдруг застынет, втянув в себя реальный мир. И состоится чудо. Сейчас, пожалуй, я стал настоящим эпицентром чуда - так и сыплются на голову купюры. Вроде материализовал мечту, да не мечту, а болезненное стремление к устойчивости. Радоваться бы, но не получается. Понимаю, что размышлять о причинах моего везения не стоит. Кажется, за это мне и швыряют конверты, чтобы не размышлял. Неужели только за это? Нет, докапываться до истины вредно. Ведь чувствовал же... Настроение - хоть вешайся. В конверте обнаружил всего-навсего четвертную. Кошмар! На неделе принесут дубленку и подписку Стендаля - чем буду выкупать? Предположим, дубленка окажется мала, но Стендаль-то в отличном состоянии. Что делать? Куда подевались Они? Почему не показывается этот мужик в макинтоше? Чем я Им не угодил? Видимо, это конец. Не пойду завтра на площадь, к чертям дежурство под часами! Пусть сами дежурят за такую мзду! Возьмусь-ка за дело. Снова окунусь в свою спасительную работу, и точка. Пусть сами проводят свои дурацкие эксперименты! Вот только куда подевались бумаги? Когда я выбрасывал свой старый все повидавший стол и ставил на его место полированное чудо с тридцатью двумя отделениями и ящиками, бумаги были куда-то распиханы. Куда? Сейчас на блестящем стекле отражается совершенная конструкция настольной лампы, и все. Ни пылинки, ни бумажки - яркая иллюстрация к руководству по президентской служебной этике, ни одной детали, отвлекающей внимание от глобальных проблем современности, ни одного штриха, мешающего вести прием посетителей на высшем уровне. Стерильный вакуум - вот что такое мой стол. И вся комната - тоже стерильный вакуум. На журнальном столике возле софы лежит томик - кого? Ага, Мандельштама. Так сказать, оживляющий элемент. Единственный. И читать не хочется, ничего не хочется читать, а его стихи - тем более, скребут они, не выдерживают соседства с конвертами, о природе которых не положено размышлять. Куда же я рассовал свои бумаги - в книжные ряды, на антресоли, наконец, в мусорное ведро? Лень искать. Да и зачем? Вчера шеф вызвал и говорит: - Ларцев, вы мне надоели. Так или нечто в этом духе - неважно. Важно, что у шефа это последняя стадия. Надоевшие не задерживаются дольше месяца. Надоевшим он подыскивает добротное место с отнюдь не мэнээсовским окладом. И отправляет, как в почетную ссылку. Гори она огнем, почетная ссылка. Дубленку-то брать надо! Сколько мне не хватает до этой операции? Так-так-так... Хрустят проклятые. Полтораста не хватает. Ей-богу, мистика. Придется просить у Потапыча, чтоб он лопнул. Впрочем, чего злиться? Потапыч теперь меня зауважал. Издали здоровается, одобрительно кивает, когда сталкиваемся в подъезде. В великий День Цветного Телевизора он даже тащить пособил, потом по плечу похлопал и говорит: - Молодец ты, Эдька, точно молодец, не слюнтя-пунтя... Слюнтей-пунтей он меня в детстве дразнил. И меня, и Машеньку. x x x Небольшой взрыв негодования. Они, мои работодатели, наглеют с каждым днем. В конверте засаленная пятерка. Что ж, буду перестраиваться по принципу - как вы нам платите, так мы вам работаем. Плюнуть бы, что ли! Я стал не нужен. Почему? А зачем нужен был? Пожаловаться? Куда? На кого? Прибегу в местком: незаконное понижение зарплаты, то да се... Да, скажут, незаконное, но где, собственно, вы служили? Это, скажут, не по нашей части, вот путевочку горящую, ежели охота есть, - пожалуйста, или очередь на ясли - поможем, а со службой по совместительству сами разбирайтесь. Опять же, к прокурору загляну. Очень, скажет прокурор, любопытная история, грубое нарушение, грубое, сочувствую... А не завести ли на вас, гражданин Ларцев, симпатичное уголовное дельце в блекло-голубой папочке, не выяснить ли источники ваших сверхдоходов? Или к Наташе... Лечиться тебе надо, усмехнется Наташа. Всю жизнь ты мечтал простые вещи в сложные превращать - домечтался, чего ж еще? Жил со своими планами, на большее не хватало. Проектировал путь, на который никогда и не вступишь, а другие не только воображали - шли, шаги делали, свое искали и отстаивать его не стеснялись... Игорь, например, с обидой вставлю я. Хотя бы, отрежет Наташа. И отвернется. И тогда поехал я к Машеньке. Рвал траву, носил воду в ржавой консервной банке, пытался посадить нелепые "анютины глазки", купленные у входа на Северное. Плутаю, Машенька, говорил я, не в конвертах счастье, но они-то, чего нам так не хватало, не хватало, чтобы ты вечно не опаздывала в свою контору, не носилась наперерез трамваям... Но Маша молчала. Я думал - так очищусь, смогу воспарить над тем, что Игорь в одном из своих стишков назвал: не жизнь, а вертушка дней на проходной существования. Думал - очищусь, а Машенька молчала. Не было прямой связи с потусторонним миром, и с ним тоже. Было обычное загородное кладбище, с ухоженными и заброшенными могилами, были тихие старушки, и дул прохладный ветер. Пальцы мои, испачканные землей, теребили случайную травинку, и вместо воспарения душа требовала чего-нибудь крепленого. Черт знает как - такое необъяснимо - оказался я в забегаловке с цветочным названием и вместе с ушастым парнем по имени Коля стал пить пиво внакладку. Глотал бурду, на диво логично и популярно объясняя ему, что причины и следствия могут выступать в иной взаимосвязи, и их множество нетрудно по-иному упорядочить, снабдить необычной структурой, и тогда... Коля на редкость хорошо меня понял - похожую теорию он недавно развивал перед своим участковым, но лейтенант оказался дубок-дубком и в причинной петле "чернила" - неприятности занял слишком однолинейную позицию. Рассказывал Коля что-то в этом роде, и взаимопонимание наше стремительно возрастало, утешало и поддерживало меня и снова возрастало. Потом начался дождь, и Коля растворился в нем, бесповоротно исчез. Не помню, как я попал домой, главное - доплелся. С удовольствием освежил ковер мокрыми платформами. Собрался приготовить кофе, а он почему-то просыпался мимо джезвы, и молотилка куда-то пропала. Выпил воды из-под крана. Самое противное - полная трезвость, даже определенная пронзительность мыслей. Только пространство вокруг размягчилось и упруго раскачивало меня - пришлось забраться в кресло. Зажмурился и, конечно, обнаружил себя колеблющимся в теплых волнах - прошлое лето, нет конвертов, есть небо, соленые брызги... И что же, эти выцветшие умственные картинки - единственное следствие забегаловки с цветочным названием? Даже напиться как следует не могу, подумал я, ничего не могу по-настоящему. Подумал и тут же почувствовал, что не один - кто-то за мной наблюдает. И точно - в трех шагах напротив кресла стоит мужик в макинтоше. Тот самый. Протер глаза. Ну и фокус! - Здравствуйте, Эдуард Петрович, - говорит он. - Добрый вечер, - отвечаю и только теперь удивляюсь. - Как вы сюда попали? Он делает неопределенный жест: - Обычно... Выходит, я дверь не запер. Элементарный результат пьянки. Или наоборот, эта пьянка - результат не вовремя распахнутой двери? - У вас есть вопросы ко мне? - интересуется Он. - Разумеется, есть, - с энтузиазмом говорю я. - Есть и очень много! Будьте добры, присаживайтесь. - Некогда, - говорит Он, - некогда присаживаться и добрым быть некогда. Отвечу на любой ваш вопрос, но один-единственный, самый главный. Самый главный? Забавно. У меня целая куча вопросов, цепляющихся друг за друга и друг друга оттирающих - просто груда отработанных пружинок на свалке. Интересно, кого он мне напоминает? Старомодность из невероятных для меня лет, насквозь изжелтевшая фотография деда, от которого остались две случайно переданные записки, - Эдинька, мы тебе как-нибудь расскажем, подрастешь, поймешь... Подрос - забыл, потом и рассказать стало некому... Калейдоскопчатая моя память - ни во что не складываются многоугольники иных времен. Расплавилась моя стальная логика. Лужа от нее осталась с алкогольным запахом. Главное и второстепенное. Кто Он? Что покупал у меня? В чем смысл топтанья под часами? Чем Он недоволен? - Слушаю вас, Эдуард Петрович, - бесцветно говорил Он. - Итак, ваш единственный вопрос. Это похоже на: ваше последнее слово, приговоренный... - Кто вы? - громко спрашиваю я. Он передергивает плечами и со вздохом говорит: - Я человек, Эдуард Петрович. Вариант человека - не лучший, но все-таки... Может быть, ваш вариант. В прошлом или в будущем. - Не понял... Я и вправду ничегошеньки не уловил. Чушь какая-то, мистика доморощенная. - Вы не только поняли, но и раньше это знали, - невозмутимо продолжает Он. - Не так-то просто сталкиваться с собственными идеями, покинувшими черепную коробку, однако приходится. Вам нужен был кошелек, валяющийся в подворотне, - вы его нашли. Каждый да обретет искомое. Нет, братец архангел, этим от меня не отделаешься, думаю я. Надоела мне неопределенность, и будьте-ка любезны... - В честь чего вы мне прогулки устраивали? - совсем уже невежливо спрашиваю я. - А это, скорее всего, другой вопрос, - парирует он. - Мы ведь только об одном договаривались. К тому же для вас оно и неважно - вы и без того согласие дали, значит, удовлетворены были любым ответом. - Как это неважно? - начинаю я нервничать. - Для меня очень важно... - Если б так! - спокойно говорит он. - Но вас-то в первую очередь моя личность заинтересовала, а не странная работа. А эта личность сама по себе никакой роли в ваших конвертах не играет. Здесь вы играете роль и некоторые очевидные обстоятельства. - Очевидные? - до предела удивляюсь я. - Для кого очевидные? Что-то вы темните, э-э... как вас по имени-отчеству? - Ну, это уже третий вопрос, - усмехается он и так, словно проник в нечто недоступное нашему хилому воображению. - Я-то думал, вы о главном полюбопытствуете, даже уверен был. Да ладно, теперь позвольте мне вопрос задать - кто вы? Ничего себе шпарит? Я его личностью интересуюсь - плохо, он моей - хорошо. Приманил меня липовыми рублями, потом всего лишает и еще философские упражнения подсовывает... - Вы же и так знаете, и раньше знали, - передразнил я его и продолжил с вроде бы убийственной иронией в голосе, - небось всю мою родословную перекопали... Ирония убила его. Вглядываюсь - никого. Вскочил, побежал на кухню - пусто. Могу поклясться, только что здесь стоял человек в длиннополом макинтоше, с которым я должен был выяснить отношения. И не сумел - рецидив проклятой застенчивости и еще чего-то не ко времени подвернувшегося. ...Эдинька, мы тебе как-нибудь расскажем... И вправду - кто я? Может, в этом вопросе вся суть? Может, это и есть преднамеренное убийство - спросить фотографию деда, не копалась ли она в твоей родословной. Что хуже - посмертно в концентрированную иронию благоустроенного внука или живьем в общую яму? Ладно, пора кончать. Так и тронуться недолго. Пойду спать. Да, чуть не забыл - дверь оказалась заперта, никто ко мне проникнуть не мог. И все-таки, могу поклясться... x x x Огромный экран играет разноцветными бликами и чуть слышно музицирует. На лед приглашается очередная пара. Кайф. Полуутонул в кресле - ноги на пуфике, полудрема, полуоформленные мысли мелькают в голове. В сущности, все не так уж и плохо. М