"Крайночной! Крайночной! - чуть слышно попискивала морзянка. - Я - РЕМ-16 Я - РЕМ-16! Прием". "Я - Крайночной! - ответил наконец Вовка. - Передачу ведет Пушкарев. Прием". "Крайночной! Крайночной! Подтвердите имя". "Не надо было называть себя, - понял Вовка. - Я совсем запутался РЕМ-16 мне не поверит. Мне сейчас вообще никто не поверит. Я сам все запутал, первыми своими словами все запутал. Зачем я перечислял фамилии?" Но отстучал он совсем другое. "РЕМ-16! РЕМ-16! - отстучал он. - Я - Крайночной! На остров высажен фашистский десант. Нуждаемся в помощи". "И опять я говорю не то, - ужаснулся он. - РЕМ-16 подумает: десантники высадились на Сквозной Ледниковой, а мы спокойно отсиживаемся на метеостанции". Но РЕМ-16 не был придурком. "Крайночной! Крайночной! Откуда ведете передачу?" "Я - Крайночной! Передачу веду с резервной станции". "Я - РЕМ-16! Я - РЕМ-16! Просьба всем станциям освободить волну. Откликнуться Крайночному. Откуда ведете передачу, Крайночной?" Вовка понял: ему не верят. Он слишком много наболтал чепухи. Он слишком неуверенно владел ключом. Он все делал зря, все напрасно. Он даже Собачью тропу одолел напрасно. Зачем было мучиться, если ему все равно не верят? Но отстучал он совсем другое. "Я - Крайночной! Я - Крайночной! Метеостанция захвачена фашистским десантом. Просьба срочно уведомить Карский штаб. Как поняли? Прием". "Я - РЕМ-16! Я - РЕМ-16! Откликнуться Крайночному! Крайночной, вас поняли, вас поняли. Сообщите состав зимовки". "Краковский, - отстучал Вовка. - Лыков. - И вспомнил с восторгом. - Елинскас". "Кто ведет передачу?" - пищал РЕМ-16. "Пушкарев". "В списке зимовщиков Крайночного радист Пушкарев не числится". "РЕМ-16! РЕМ-16! - торопливо отстукивал Вовка, боясь ошибиться, боясь сбиться с волны. - Буксир "Мирный" подвергся нападению подлодки. Метеостанция захвачена фашистским десантом. Просьба срочно уведомить Карский штаб. Как поняли? Прием". Эфир взорвался. Шипя, прожигали атмосферу шаровые молнии, дребезжа, сыпалось с небес битое стекло, что-то визжало, выло, дико и странно, хрипело, наводя ужас на Вовку. А с полога палатки упала на ключ мутная капля. "РЕМ-16! РЕМ-16!" - напрасно взывал Вовка. Не было РЕМ-16. Исчез РЕМ-16. Пропал. "Черт с ним! - сжал кулаки Вовка. - Кто-нибудь поверит. Время у меня еще есть. Немного, но есть. Лыков ведь думает, что я еще только ищу палатку, а я успел даже поговорить с этим РЕМ". "А если батареи сядут? Если мне никто не ответит? Если антенну ветром снесет?" "Всем! Всем! Всем! - торопясь, стучал он. - Всем! Всем! Всем! Я - Крайночной. Ответьте Крайночному. Прием". Ъ1Точка тире тире... Точка точка точка... Шум в эфире стихал, сменялся резким шипением, будто жарили рядом на сковороде сало, вновь рушился сверху треск, грохот; одновременно налетал на палатку ветер, сотрясал полог, сбивал на Вовку мутные капли. Шипели, взрывались атмосферные заряды, будто совали в воду раскаленный штырь. Нервно, прерывисто прыгал под пальцами ключ. "Всем! Всем! Всем!" Ъ1Точка тире тире... Точка точка точка... Норвежскую речь заменяла немецкая. Торжественно и печально звучала органная музыка. Все сокрушая гремели в выси небесные барабаны. А потом сквозь всю эту свистопляску, вогнав Вовку в подлую дрожь, пробилась знакомая морзянка: "Я - РЕМ-16! Я - РЕМ-16! Откликнуться Крайночному". "Я - Крайночной! Срочно нуждаемся в помощи. На остров высажен фашистский десант. Просьба срочно уведомить Карский штаб. Как поняли? Прием". "Я - РЕМ-16! Крайночному! Вас поняли. Немедленно отключайтесь. Вас могут запеленговать. - Неизвестный радист закончил вовсе не по-уставному: - Удачи, братан!" И отключился. "Кто он, этот РЕМ-16? - ошалел от удачи Вовка. - Откуда? С Ямала? С Диксона? С Белого? С материка?" Впрочем, это было не главным. Главное, его услышали, его передачу приняли, его сообщение поняли! Каждая его неуверенная буковка принята и понята этим замечательным неизвестным ему РЕМ-16. Теперь он, Вовка, свободен! Ему не надо прятаться в скалах, торопя рассвет, ему не надо помирать со страха над рацией, не зная, поймут тебя или не поймут. Он медленно отключил питание. Он медленно встал. Он медленно вылез из палатки, подняв Белого. Молочно светилось над Двуглавым небо. Но если это и было зарево, горела не метеостанция. Не могли ее домики дать сразу столько света. Хоть весь керосин вылей на них. "Сполохи! - догадался Вовка. - Северное сияние. Столбы. Позори. Вон как распрыгались!" Ему сразу стало легче. Это был не пожар. А значит, Елинскас, Лыков, Краковский - все они еще живы, все они еще в складе. И они надеются на него, на Пушкарева Владимира! Он ухватился за канатик антенны и, вскрикнув, отдернул руку. Тросик кололся как еж. Наверное, на нем были заусеницы. Вовка снова, теперь осторожнее, потянулся к канатику и снова его кольнула стремительная голубая искра. "Электрические разряды! - понял Вовка и облился запоздалым ледяным потом. - Мне повезло! Ой, как мне повезло! Через час я бы никуда не пробился! Через час меня не услышала бы даже самая мощная радиостанция мира! Ой, как мне повезло! Ой, какой молодец этот РЕМ-16!" Смотав бронзовый канатик, он забросил его в ящик. "Рацию спрячу под скалами. Там ее никто не найдет. Если даже наши летчики не успеют, если даже нагрянут сюда фрицы, никто не найдет рацию". Он споткнулся о джутовый мешок, валяющийся у входа. "Это каша". Он вытащил из мешка светлый замороженный круг, лизнул его языком. "Каша!" Ему хотелось есть. Еще больше он хотел спать. У него ныло все тело. "Спрячь рацию! - прикрикнул он на себя. - Успеешь выспаться!" Запер ящик, натянул рукавицы, откинул полу палатки. - Белый! "Чертов пес! Снова как провалился". Пятясь, вытащил ящик. Мела поземка. Он не видел собственных ног, будто брел по щиколотку в мутном бурном ручье. - Белый! Он не думал, что пес ему поможет. Но вдвоем было бы веселее. "Чертов пес!" Напрягаясь, проваливаясь в наметенные ветром сугробы, дотащил ящик до угольных осыпей. Дальше начинался слоистый обрыв. Здесь, под обрывом, Вовка и закопал ящик с рацией. Глянул, запоминая: острый угловатый выступ, выдвинувшийся в тундру, четыре валуна, сваленные друг на друга; постоял, поднял голову. Конус Двуглавого четко просматривался на фоне звезд. Млечный Путь дымно и пусто лежал поперек неба. А небосвод за хребтом наливался внутренним белым светом, страшным, эфирным, будто напитывался светящимся молоком. И вдруг сполох! Огненные волны одна за другой, пульсируя, неслись к зениту. Бледные пятна то отставали от них, то обгоняли, а над Двуглавым, занявшим полгоризонта, раздувалось гигантское зеленоватое полотнище. Оно меняло оттенки, оно подрагивало, будто его раздувало сквозняком, оно неумолимо ширилось, захватывая все новые и новые участки неба. "Успел! - радовался Вовка, и ледяные мурашки бегали по его костлявой спине. - Успел! Скоро прилетят самолеты!" Он услышал шумное дыхание. Он увидел Белого. "Разболтался без хозяина пес,- подумал строго. - Носится без дела". Но строгости Вовке хватило ненадолго. Он упал в снег и за уши притянул к лицу мохнатую морду Белого. Белый засмеялся и показал желтые клыки. Он знал: Вовка ему все простит. - Белый, - спросил Вовка шепотом. - Где наши мамки, Белый? 2 Пес вздохнул. Он не смотрел на небо. И напрасно. Там, в небе, как в шляпе фокусника, творились всяческие чудеса. Вдруг ниспадали с небес, разматываясь на лету, медлительные зеленоватые ленты. Вдруг вставали из-за хребта яркие длинные лучи. Тревожно, как прожекторы, они сходились и расходились, выискивая в зените только им известную цель. И неслись, неслись, неслись цветные яркие волны, пока, наконец, над Двуглавым не встала в ночи призрачная зеленая корона. Почти такую корону соорудил для себя Вовка Пушкарев, отправляясь в конце одна тысяча девятьсот сорокового года на школьный новогодний бал-маскарад. Склеить корону Вовке помог Милевский. Корона Кольке тоже нравилась, но, провожая Вовку, он все же сказал: "Если бы это я шел на маскарад, я нарядился бы в форму радиотелеграфиста. Китель, а на рукаве черный круг с красной окантовкой. А в центре круга две красные зигзагообразные стрелы на фоне адмиралтейского якоря!" Вовка вздохнул. Уже полнеба пылало в эфирном сиянии. Широко раскрыв глаза, обняв Белого, Вовка смотрел вверх, и тысячи мыслей одновременно роились в его голове. Он вспомнил Невский проспект, как шли по нему, отражаясь в витринах, колонны вооруженных рабочих. А еще вели на привязи аэростат. Аэростат был серый, как слон, и весь в широких морщинах. Он вспомнил Пермь. Там на стене военкомата висел плакат. Молодой солдат, ужасно похожий на Кольку Милевского, целовал краешек красного знамени. В левой руке каска, на груди автомат: "Клянусь победить врага!" Он вспомнил Архангельск. Там на кирпичной стене возле Арктического причала тоже висел плакат. Девочка за колючей проволокой. "Боец, спаси меня от рабства!" Обняв Белого, Вовка сидел на снегу, и ему казалось, что и это все он уже видел когда-то. Остров. Ночь. Северное сияние. Где? Когда? Как вспомнить? Ведь не бывал он севернее Игарки, и даже там, в Игарке, не видел сияний: гостил у бабушки летом. Тысячи мыслей одновременно мучили Вовку. Одна касалась Леонтия Ивановича, другая "Мирного". Одна касалась отца, другая боцмана Хоботило. А еще был дядя Илья Лыков, отогревающий под медвежьей шкурой свою негнущуюся, совершенно онемевшую ногу. Еще был Николай Иванович, тоскливо ожидающий рассвета под единственным окошечком закрытого изнутри и снаружи склада. Еще был литовец Елинскас, совсем недавно разговаривавший с Пашкой с Врангеля - с его, Вовкиным отцом. Он смотрел в пылающее небо. Вспышки пульсировали, ширились. Вспышки метались. Ъ1Тире тире... Точка тире... Тире тире... Точка тире... Вовка понимал, что обманывает себя, что не может быть мамы там, в этих северных сияющих небесах, но взглядом ловил каждую вспышку, они сливались в его мозгу в одно непреходящее, в одно зовущее слово - мама. Ъ1Тире тире... Точка тире... Тире тире... Точка тире... - Белый! - шепнул Вовка. Пес заворчал, повернул голову, но спрашивать у него Вовка ничего не стал. Расхотел спрашивать, решил не вязаться к собаке, шерсть которой была так густа, так уютно путалась в пальцах. Глядя на играющие в небе огненные столбы, читая про себя призрачные быстрые вспышки, Вовка отчетливо увидел бесчисленные острова великого Ледовитого. Были среди них острова плоские, как блин, песчаные, низкие, были острова высокие, поросшие голубоватым мхом, были просто голые ледяные шапки, с которых лед уходил в зеленоватую толщу вод. Вовка отчетливо видел каждую самую потаенную бухточку, каждый самый неприметный мыс, где работали не знающие усталости метеорологи. Температура, влажность, направление ветра, осадки. Метеорологи спешили к радистам, радисты брались за ключ. Ъ1Точка тире... Точка тире... Сотни метеостанций работали на огромную страну, протянувшуюся от Белого до Черного моря, сотни радиограмм летели с островов туда - к материку. Это означало: открыт путь танкам, кораблям, самолетам! Это означало: все для освобождения Родины! "Война за погоду, - вспомнил Вовка слова Леонтия Ивановича. - У нас тут тоже идет война. Самая настоящая война за погоду!" Война! Сейчас, осознав это, Вовка Пушкарев вовсе не желал эту войну проигрывать. Особенно здесь, на Крайночном. Он не знал, когда появятся самолеты. Он даже не знал - услышит ли, увидит ли их? Но самолеты должны были появиться. РЕМ-16 это обещал твердо. Вот почему, забравшись в палатку, уже не имея никаких сил куда-то уходить, прятаться, Вовка разогрел на примусе кашу, пытаясь представить - как это будет? Рев моторов, пронзительный посвист пуль, перепуганные, бегущие по насту фрицы. Кто-то, подзывая подлодку, опомнится, метнет гранату в черную, как смоль, ледяную и непрозрачную воду бухты Песцовой. Но он опоздает. Фашистская подлодка пустит последний масляный пузырь и вместе с нею уйдет, наконец, на дно океана тот человек, чье лицо Вовка так и не смог себе представить, уйдет на дно океана этот Ланге, Франзе, Шаар, Мангольд, чье невнятное, блеклое, подводное лицо долго еще будет сниться Вовке в его повторяющихся полярных снах. "Эр ист..." Ладно. Пусть - мальчишка. Мальчишки однажды обязательно становятся взрослыми! Это были сладкие мысли. Такие же сладкие, как пшенная каша, которую он, наконец, разогрел. Такие же красивые, как мама. Такие же необоримые, как сон, который вдруг повалил его на расстеленный спальник. Такие же невыразимо уютные, как посапывание Белого, залегшего у входа в палатку. Белый тоже уснул. Ему было все равно, горит над ним северное сияние или нет. Рыкнув пару раз для порядка, он свернулся клубком прямо на снегу, но и во сне его собачьи короткие веки тревожно и быстро подрагивали. Несмотря на свой сон, Белый снежинку лишнюю не впустил бы в палатку. Правда, снежинки эти летели так быстро, они были такие юркие и проворные, что даже сам Белый, не раз отличившийся в этот день, ничего не мог с ними поделать. Он ведь не знал, что сами эти снежинки тоже были частью той погоды, за которую воевал Вовка Пушкарев. Белый не обращал внимания на снежинки. Другое дело - люди. Заслышь Белый шаги, неважно - свои или чужие, он вмиг бы очнулся, он вмиг бы нашел способ сообщить о них Вовке. 3 Давайте и мы помолчим. Пусть Вовка поспит. Ему еще столько предстоит узнать. Ему еще столько предстоит сделать.