Колупаева - "Билет в детство" /1977 г./ - взрослый человек встречается с собой, мальчиком. Но у Колупаева это не случайная встреча, не эффектный "хроноклазм", а нервный узел рассказа: человек отправляется на рандеву с самим собой, чтобы осмыслить прожитое, подвергнуться неподкупному суду молодости, проверить, правильно ли он жил, оправдал ли надежды и мечты юности. В том же ключе написана и колупаевская повесть "Защита" /1977 г./. Сегодняшний день, подчеркнуто бытовая обстановка, повседневные заботы, от мелких - как устроиться в гостиницу, до крупных - как отстоять научную тему в вышестоящей организации, от чего зависит и положение КБ, и ассигнования, и докторская руководителя... Фантастика начинается тогда, когда герой снимает телефонную трубку, набирает собственный номер, но вместо коротких гудков высокого тона слышит ответ и с изумлением убеждается, что беседует с самим собой. К финалу это чудо получает "научное" объяснение: во всем, оказывается, виновато то самое неудачное устройство, которое приехали защищать сотрудники КБ и которое провалили оппоненты. Такой вот занятный инженерный казус ... Другой бы фантаст этим и ограничился. Но вот здесь-то и обнаруживается разница между фантастикой плохой и фантастикой хорошей: в повести возникает новый, более глубокий смысл - уже не научно-технический, а моральный. Ибо этот разговор с собой трактуется писателем как диалог героя с собственной совестью. И совесть, это второе "Я", пробуждает в нем временно задремавшие духовные силы, заставляет назвать некоторые вещи своими именами, принять трудное решение. Основные персонажи из сборника Колупаева "Случиться же с человеком такое!.." /1972 г./ - милые, скромные и самоотверженные люди. Ключом к сборнику может служить рассказ "Настройщик роялей". Этот волшебник-настройщик так знал свое дело, что настроенные им инструменты начинали звучать не только в унисон с пожеланиями хозяев; тот, кто садился за фортепиано, изливал в музыке и свою сокровенную сущность. В рассказе Дмитрия Биленкина "Человек, который присутствовал" /1971 г./ в сущности действует тот же настройщик роялей, "катализатор психических процессов", чье присутствие зажигает в людях творческий огонь, придает им вдохновение. Зная о своем даре, Федяшкин старается присутствовать там, где он нужнее всего, где он может быть полезным. Как и настройщик роялей, он ничего не просит за свои хлопоты, незаметно исчезая в подходящий момент. Особенность рассказов Биленкина заключается в том, что они часто включают в себя философские монологи и диалоги, в которых автор и его герои размышляют о смысле человеческого существования, о месте человека в мироздании, о проявлениях сущности человека; фантастический антураж для таких любомудрствований оказывается как нельзя более подходящим. Таков, например, рассказ "Снега Олимпа" /1980 г./. Два космонавта предпринимают изматывающее восхождение на высочайшую вершину Марса, и не только Марса, но и всей Солнечной системы. Они идут и размышляют - что заставляет людей восходить на вершины: непосредственная польза просматривается слабо, зато велик, казалось бы, бессмысленный риск. Но оказывается, что у одного из альпинистов практическая цель все-таки есть. Он считает, что если в Солнечной системе когда-нибудь побывали разумные существа, то наиболее вероятно, что весточку о себе они должны оставить именно здесь - на высочайшей точке: стремиться к вершинам свойственно человеку - в самом широком, не только земном смысле. Бесконечная марсианская гора становится символом человеческих устремлений. Однако в отличие от Гора у Биленкина рассуждения происходят на фоне напряженных событий, а порой и авантюрных приключений. Еще один пример непрекращающегося "сражения" между фантастикой бездумной, хотя и уверенной в своей научности, и фантастикой художественной. В "Записках хроноскописта" /1969 г./ Игоря Забелина задействован прибор, способный извлечь максимум информации из минимума данных. По обломку горшка, обрывку письма он воспроизводит образы людей, сделавших или бравших их в руки. Этакий электронный Шерлок Холмс, который по одной пылинке мог представить себе возраст, достаток, цвет волос преступника и обоев в его комнате, а также мотивы, толкнувшие "пациента" на преступление. С помощью хроноскопа героям Забелина удалось разрешить много историко-географических загадок. Выдумка неплоха, но даже автору-философу, видимо, никогда не приходила в голову мысль о необходимости нравственной экспертизы любого произведения, он видит в своем аппарате одни лишь достоинства. Однако ж ясно, что с помощью хроноскопа можно без спроса вмешиваться в чужие жизни. В рассказе А.Азимова "Мертвое прошлое" действует устройство аналогичное забелинскому и носящее то же название. Но рассказ написан для того, чтобы возбудить тревогу: возможность беспрепятственного заглядывания во вчерашний день может обернуться бедствием, ведь никаких тайн больше не будет, жизнь людей будет протекать как бы в прозрачном аквариуме. Точно так же никаких последствий, которые вытекали бы из факта появления похожего прибора, вложенного Юрием Дружковым в руки героя повести "Прости меня..." /1972 г./, автор вообразить не может или не хочет. Герой, претенциозно названный Магнитологом, изобретает "плакатор", прибор, который "видит" и "слышит" любую точку нашей планеты, для которого не существует ни стен, ни преград. Захотел, например, герой, находясь в командировке, посмотреть, как чувствует себя его больная мать, и посмотрел. Мать, естественно, ничего об этом не знает, и нет уверенности, что она желает, чтобы сын подглядывал за ней именно в данный момент. Герою и автору не дано понять, что их действия безнравственны. Позже открывается еще одно свойство прибора: он, оказывается, может заглядывать и в прошлое. Но опять-таки: то, что тревожило Азимова, не приходит на ум Дружкову. Дело не только во вмешательстве в личную жизнь людей, каждому понятно, что такой прибор в современном расколотом мире будет прежде всего использован как глобальное оружие разведки, а попади он в руки экстремистов, то вообще может наступить конец цивилизации. Впрочем, "цивилизованные" разведки тоже все бы отдали за этакий приборчик. Но меня сейчас волнует не политика, меня волнует беляевское бездумье авторов. Дружков мог бы поразмышлять - что делать с открытием, от которого вреда больше, чем пользы. Вовсе нельзя сказать, что это никчемная схоластика для нашего времени. Но разве что Биленкин в рассказе "Запрет" /1971 г./ коснулся этой темы. Как всегда, у этого автора поначалу кажется, что перед нами чистейшая НФ: речь заводится о возможности существования неких "левоспиральных" фотонов, которые, двигаясь против потока времени, могут приносить информацию из будущего. Величайший ученый, масштаба Эйнштейна, объявляет о том, что левоспиральных фотонов не существует. Авторитет его непререкаем - и работы в этой области прекращаются. Но находится молодой физик, который приходит к выводу, что великий Гордон ошибался. Он отправляется к самому Гордону, и тогда старик, прижатый к стенке, открывает молодому человеку правду. "Вы хотите найти левоспиральные фотоны - частицы, которые движутся к нам из будущего. Вы их откроете, как в свое время открыл я. А дальше? Дальше практика. Люди научатся видеть будущее. И управлять им... Счастливей ли станет человечество?.. Банкир пойдет на все ради сохранения своих капиталов, диктатор - ради сохранения своей диктатуры, карьерист - ради сохранения кресла... Этим людям вы дарите власть над будущим. Они уничтожат его, Стигс... О, я не обольщался! Я знал, что когда-нибудь появиться такой юнец, как вы, которого не устрашит мой запрет. Но мне важно было выиграть время. Ведь еще полвека... нет меньше! - и в мире разительно все переменится. Тогда люди будут заглядывать в будущее лишь затем, чтобы предвидеть стихийные бедствия, лечить болезни до их возникновения... Я нарушил законы науки. Но не добра! И не вам меня судить..." На подаренном мне сборнике "Ночь контрабандой", где был напечатан рассказ "Запрет", мой рано ушедший из жизни друг в шутку написал: "Иду ли я указанным тобой путем?" Да, дорогой Дима, отвечал я ему тогда и скажу сейчас. Вот это я и называю нравственной экспертизой: "Трагедия коренится в том, что научная деятельность с самого начала не была сопряжена с глубоко продуманным нравственным воспитанием. К этой деятельности допускались все, независимо от уровня их нравственного развития" /Д.Андреев. "Роза ветров"/. Об оценке Д.Андреевым роли современной науки я уже говорил. Когда Биленкин писал свой рассказ, ни книга, ни имя Андреева никому не были известны. Вредным прибором может оказаться и аппарат для чтения чужих мыслей, тоже не столь уж редко встречающийся в фантастике. Вот, например, рассказ Гуревича "Опрятность ума" /1972 г./. Героиня рассказа получает в наследство от умершего отца прибор, который позволяет проникать в мысли собеседника. Юлия активно пользуется нежданным даром, ей приходится столкнуться с изнанкой человеческих мыслей, а среди них попадается много некрасивого. Однако девушка оказалась достаточно умной, чтобы отделить постоянное от наносного и не потерять веры в людей. Рассказ несколько портит последняя строчка: идя на свидание к парню, к которому и она неравнодушна, Юлия долго колеблется - включать или не включать аппарат. И в конце концов включает. По-моему, зря она это сделала. Автор - хочет он того или не хочет - переводит героиню в иной психологический тип: подозрительных, ревнивых баб, которые шпионят за своими избранниками. Еще до революции А.Зарин написал рассказ "Дар сатаны". В нем аналогичную возможность получает молодой человек, скромный, добродушный и к тому же поэт. "Сделан" был "прибор" не из транзисторов и процессоров, а из... слюны дьявола. Несмотря на эту маленькую разницу, цели у авторов одинаковы. В отличие от Юлии заринский герой разочаровывается во всем: в друзьях, в невесте, в каждом встречном, все, все, без исключения оказываются мелкими, подлыми карьеристами... Со злости герой выкидывает снадобье в форточку. "В это время под окошком проходили молодые люди, только что вступающие в жизнь. Они возвращались с товарищеской пирушки и продолжали с жаром говорить об идеалах, о торжестве правды, о готовности пострадать за нее; давали жаркие обеты всю жизнь посвятить добру и служению ближнему, - и вдруг, приостановившись при свете фонаря, взглянули в глаза друг другу и... громко расхохотались". Не знаю, был ли справедлив Зарин по отношению к искренности дореволюционной молодежи, но, безусловно, провокационную природу своего ретранслятора он обозначил точнее, чем наши сочинители. Конечно, в руках иного автора аналогичный прибор может быть употреблен и для добрых дел. Так, в рассказе Булычева "Корона профессора Казарина" /1975 г./ с его помощью был восстановлен мир в семье уже совсем было рассорившихся супругов... Важен, конечно, не конкретный сюжет, важно, чтобы авторы, затрагивая столь деликатные темы, помнили, что они играют с огнем. Не надоели ли вам рассуждения о нравственности? Но куда от нее денешься? Повесть Владимира Пискунова "Гелиос" ищет планету" /1977 г./: снова звездолет, в котором группа людей /какое имеет значение, что они не земляне/ в жесточайших тисках самоограничения и экономии летит, чтобы найти планету, подходящую для жизни. И кажется, что все сводится к мысли: человек не может жить в замкнутом пространстве, ему необходим простор, ветер, солнечный свет... Все это правильно, но все это уже было... И вот наконец "Гелиос" находит подходящую планету, радости узников нет предела. Но выясняется, что на планете обитают аборигены, которые биологически несовместимы с космическими беженцами. И они вновь уходят в небо, на новые десятилетия мук, может быть, на гибель, потому что не считают себя вправе построить свою судьбу, свое счастье на костях других разумных существ, пусть и уступающих им в своем развитии. Насколько же поведение героев Пискунова благороднее и привлекательнее действий иных космопроходцев, обвешанными бластерами и лайтингами... В повести Сергея Абрамова "В лесу прифронтовом" /1975 г./ действует традиционная, можно сказать, серийная машина времени, но это не имеет никакого значения, здесь перед нами как раз тот случай, когда фантастический ход нужен автору не сам по себе, а ради утверждения серьезной и опять-таки нравственной идеи. Неожиданно для экспериментаторов, которые проводили опыты с "генератором временного поля", на проселочной дороге появляются две машины с эсэсовцами, которые, нимало не подозревая, в каком времени они очутились, направляются к ближайшему селу с карательными намерениями. А там мирные жители, дети, старики; фашистов надо остановить во что бы то ни стало! И вот физик, когда-то бывший партизаном, и три никогда не нюхавших пороха студента принимают бой. Три дробовика против трех десятков "шмайсеров"... Можно спорить, достаточно ли психологически достоверно действуют герои повести. Но им надо многое простить: неожиданность, растерянность, неопытность, страх - не за себя, за то, что в результате их беспечности могут пострадать неповинные люди. Еще более ценно, что в рассказе прочитывается и второй план: прошлое таит в себе немало сюрпризов, которые следует вытаскивать на свет Божий с большой осмотрительностью. Однако Абрамов решил написать вторую часть дилогии - "Время его учеников" /1977 г./ В новой повести те же герои проигрывают обратный вариант: теперь они забрасывают в 1942 год трех студентов-физиков, переодетых, разумеется, и снабженных подходящей легендой. Они должны появиться в партизанском отряде, где комиссарил их руководитель. Для начала можно усомниться в этической стороне эксперимента: едва ли кто-нибудь позволил бы себе отправить молодых людей под реальные пули. Ситуация в первой повести была органичной: ведь появление карателей в 70-х годах оказалось неожиданностью, а бой с ними пришлось вести всерьез, в то время, как здесь и Олег, и Раф, и Димка, хотя и полны решимости показать себя с лучшей стороны, но знают и помнят, что через двенадцать часов "генератор поля" будет выключен и они вернутся обратно. Поэтому вторая повесть лишена и сюжетной, и нравственной остроты первой. Это уже игра, в "заправдошность" которой нельзя поверить. Разница в позиции автора двух повестей говорит о том, что этика - не самая сильная его черта. Впрочем, Абрамов не остановился и на этом. А куда он пошел, узнаете в последней главе. Лирическую, "женскую" линию в нашей фантастике заняла Ольга Ларионова, чего нельзя сказать о таких, например, писательницах, как В.Журавлева или А.Громова - он писали по-мужски. Это не упрек и не комплимент - констатация факта. И сколько бы ни критиковать Ларионову за "мелодраматичность", вряд ли кто станет отрицать, что голосок у нее свой. Хотя никаких потусторонних видений в ее фантастике не возникает, но ходит она по грани НФ и сказки, создавая привлекательный сплав. Резко отказавшись даже от попыток разработать какой-нибудь научно-технический антураж, она сосредоточилась на взаимоотношениях людей, попадающих - по милости автора - в необычайные обстоятельства. Правда, стремясь поострее срезать углы на трассе нравственного слалома, Ларионова рискует порой вылететь за границу флажков. Так, ее самый известный и единственный роман "Леопард с вершины Килиманджаро" /1965 г./, некоторыми критиками признаваемый ее лучшим произведением, стал, по моему соображению, ее крупной и обидной неудачей. Но достойнее терпеть неудачи в поисках, чем тоскливо пережевывать популяризаторскую жвачку, утверждая с пафосом, что в радуге семь цветов. Мы только что говорили об опасности, которую могут нести людям сведения, незвано-негаданно пришедшие как из прошлого, так и из будущего. Роман Ларионовой написан раньше рассказа Биленкина, приоритет в использовании столь необычных "последних известий" принадлежит ей. Но относится она к обгоняющим время сообщениям по-иному, нежели герой "Запрета". Она думает, что никаких запретов быть не может. У нее звездолет доставляет из некоего подпространства список, в котором каждый желающий может узнать, когда он сойдет с катушек. Я не спрашиваю: зачем и кому понадобилось тратить силы на составление погребального списка. Но упрямо хочу допытаться: для чего сей экстравагантный ход придуман автором? Добровольное обнародование убивающей информации выдается за победу духа, за подвиг непобоявшихся взглянуть в лицо безносой. О, разумеется, дня собственных похорон и похорон своих близких люди будущего ожидают, не прекращая творческого труда, шуток и занятий спортом. Потому роман и представляется мне фальшивым по всем психологическим параметрам. И герой, который не знает даты своей кончины, и две знающие свой срок женщины, которых он любит, - все ведут себя крайне неестественно. Так, девушка, которая знает, что скоро погибнет, признается в любви молодому человеку, не подозревающему, что видит ее в последний раз. Зачем же она призналась? Чтобы любимому тяжелее было переживать ее преждевременный уход из жизни? Ни один искренне любящий так не поступит. Замысел писательницы, допускаю, был благородным: показать силу чувств людей будущего, но невозможно поверить, что эти гордые люди будут вести себя в предложенной ситуации, как бараны во дворе мясокомбината. Их смирение перед роком поражает. Забежав вперед, мы найдем в нашей фантастике произведение, которое прямо спорит с ларионовским "Леопардом...". Я имею в виду повесть Крапивина "В ночь большого прилива". В ней тоже кто-то сумел заглянуть в будущее и привести оттуда сведения, в которых расписано все, что случится в дальнейшем. В отличие от персонажей Ларионовой крапивинские герои - мальчишки - поняли, что страна катится в пропасть: всеобщая предопределенность лишает людей воли. Додумались ребята и до того, как можно уничтожить дьявольский путеводитель: надо сделать так, чтобы хоть одно из его предсказаний не сбылось. Тогда рухнет и все остальное. Почему эта не слишком сложная мысль не пришла в голову целому человечеству в романе Ларионовой? Гораздо удачнее получаются у писательницы сравнительно небольшие притчи, в которых тоже подвергаются анализу моральные качества людей будущего. Полно, будущего ли? Будущее у Ларионовой не псевдоним ли сегодняшнего дня? Таков, например, рассказ "Обвинение" /1971 г./. Темиряне, среди которых ведет научную работу экипаж земного звездолета, чудно устроены. Они могут жить только рядом друг с другом, согреваемые волнами сочувствия ближнего. Член племени, оказавшийся в одиночестве, погибает, "замерзает", как они говорят. Фантастическая гипербола, конечно, но как привлекательно она символизирует спайку, солидарность, чувство общности, сознание твоей нужности для остальных. Из-за непростительно-равнодушного любопытства одного из членов экипажа умирает мальчик-темирянин. Презрением и гневом окружают Грога товарищи, и неожиданно обнаруживается, что тот тоже "замерз" в своей каюте. "Человек не может жить, если все кругом о нем думают плохо", - тихо проговорил Феврие, и никто из нас не посмел возразить, что это правило справедливо только для жителей Темиры..." И очень жаль, кстати, что Земля действительно не Темира. Однако отдавать "женскую" фантастику на откуп одной Ларионовой несправедливо. И чтобы реабилитировать себя перед представительницами прекрасного пола, в заключение затянувшегося перечня положительных примеров, которых объединяет только одно - высокая нравственность, истинная человечность, я приведу еще два "женских" примера. Впрочем, дай Бог всем писать на таком же уровне, как эти женщины. "Земля Спокойных" /"Последний эксперимент"/ /1973 г./ - первый /и, к сожалению, единственный/ опыт Юлии Ивановой в жанре фантастики. Не зная этого, трудно заподозрить, что имеешь дело с дебютом. Тщательно разработанная фантастическая гипотеза, напряженная и увлекательная интрига, острота моральных конфликтов. Однако прежде всего перед нами хорошая проза, с пластично выписанными деталями, с поисками в области характеров. Бойтесь равнодушных! - призывал когда-то Б.Ясенский, - с их молчаливого согласия на Земле существует и предательство, и убийство. И вот в повести Ивановой возникает гипотетическая Земля-бета, населенная равнодушными, спокойными людьми. Людьми ли? Заслуживают ли они все еще этого звания? Писательница поставила перед собой трудное задание: создать мир, казалось бы, во всем схожий с Землей, с нашей "альфой", и в то же время совершенно отличный от нее. Все похоже: природа, одежда, занятия; но вот возникает какая-то странность в поступках жителей "беты", сначала вроде бы случайная, лишь слегка задевающая внимание. Потом странностей становится больше, больше, пока, наконец, все не проясняется. С обитателями нашей напарницы произошло самое страшное, что может случиться с людьми: у них атрофировалась душа, в них нет любви, самоотверженности, взаимопонимания. Перед нами фантастическая модель предела отчужденности, разобщенности, эгоизма... Такая беда с неизбежностью должна постичь общество, в котором при материальном изобилии отсутствуют высокие идеалы; особый состав бетианской атмосферы, калечащий души, - это, конечно, всего лишь иносказание. Надо добавить, что это еще и повесть о любви, о любви трагической, но все же торжествующей, потому что Ромео и Джульетта побеждают и погибая. А вот рассказ рано умершей талантливой писательницы Лилианы Розановой "Весна-лето 2975-года" /1973 г./. Юный математический гений, отремонтировав списанный компьютер, выполнил на нем задание одноклассницы-красавицы, к которой был неравнодушен: он предсказал ей моду, которая будет царить через тысячу лет. И только сама щеголиха Ксана не поняла, какую злую шутку сыграло с ней необыкновенное платье, сшитое по моде далеких потомков. В нем оказалось заложенным волшебное свойство: платье подчеркнуло, обнажило душевную пустоту, никчемность девушки, красавица стала выглядеть уродиной... Вот как много в шутливом, казалось бы, тоне можно рассказать и о настоящем, и о будущем, и об окружающих людях, и о самом авторе. Вот ради чего стоит придумывать рассказы о фантастических изобретениях. Теперь мы перейдем к сочинениям совсем другого рода. Самое печальное в них то, что создавали их люди не бездарные. /О таких будет особый разговор/. Переключение внимания фантастики с конструкций ракетных сопел на живого человека, сняло затруднения, которые представлялись непреодолимыми Беляеву. Однако конфликт конфликту рознь, и описывая его, писатель должен занимать ясную позицию, которую его читатели должны понимать, ну и желательно /для писателя/ разделять. Но необязательно: если я не разделяю взглядов писателя, то это означает всего-навсего, что мы с ним принадлежим к разным нравственно-политическим лагерям. Хуже, когда автор не вполне понимает сам, о чем пишет, либо понимает, но сознательно прячет злые гримасы за театральной маской, на которой намалевана широкая улыбка. Я надеюсь, что в романе, о котором пойдет речь, мы имеем дело с первым случаем. Роман Сергея Снегова "Люди как боги" писался многие годы, в законченном виде трилогия вышла в 1982 году. Человек старшего поколения, Снегов был близок к шестидесятникам. Хочется с почтением отнестись к огромным усилиям, затраченным писателем на создание этого объемистого произведения. К сожалению, многое в романе у меня вызывает возражения и недоумения. Первое определение, которое приходит в голову, - "космическая опера". Страницы романа перенаселены сверхпричудливыми существами и непредставимыми космическими катастрофами. Мелькают красавицы-змеедевушки, мыслящие мхи, некие "разрушители", похожие на скелеты, бессмертные галакты, говорящие и умеющие обращаться с интегралами псы, звездолеты, мчащиеся со скоростью, в тысячи раз превосходящей скорость света, пространства, кривизна которых крутится, вертится, как шар голубой, время, которое может течь в любом направлении и даже перпендикулярно... К какой еще категории можно отнести апокалиптическое сражение, которое произошло на планете с грунтом из золота? В битве участвовали огнедышащие драконы, четырехкрылые ангелы, невидимки, чудовищные головоглазы, призраки, изготовленные из силовых полей, уже упомянутые скелеты-разрушители, а также обыкновенные люди, лупцующие друг друга лазерными и гравитационными смертями... До появления "fantasy", в сущности ближайшей родственницы, а может, и просто разновидности, жанр "космической оперы" - "space opera" - был весьма распространен в англо-американской фантастике и кинематографе. "В небе - истинный ад. На планетах отчаянные сражения ведут внеземные существа. В их распоряжении сверхмощные космические корабли, лазерные генераторы, еще неизвестные землянам виды военной техники... Горы трупов, кровь льется рекой..." - так описывали советские журналисты "звездные войны" в старые времена, но, боюсь, что общая картина с тех пор мало изменилась. Удивительно, что этот кровавый трафарет целиком приложим и к трилогии Снегова. Никто, конечно, не может наложить вето ни на один жанр. Вполне можно представить себе, как "оперные" арии могут быть исполнены, например, в сатирических или юмористических целях, но, честно говоря, я не представляю их в рамках позитивной утопии, в основу которой положены благородные мысли о великом предназначении человека во Вселенной, о созидающей роли жизни, о союзе всего доброго, всего разумного. Ирония? Наверно, действительно ирония. Трудно предположить обратное, не может же Снегов верить в чудовищ и монстров. Но к чему относится она и как сочетается с главной идеей романа, обозначенной в его названии "Люди как боги"? "Космическая опера" под таким названием? Может быть, я просто не понимаю, что и заголовок - тоже ирония, ведь богоподобные земляне предстают в романе ограниченными, лишенными элементарной душевной чуткости, самовлюбленными существами с набором низменных инстинктов. Вот главный герой книги - "мудрый" Эли. Посетил как-то Эли концерт приятеля, и вдруг ему стало скучно слушать вступительное слово композитора. "Хватит болтовни!" - ничуть не смущаясь, заорал он на весь многотысячный зал. Как ни странно, композитору не пришло в голову обидеться на бестактную выходку. Толстокожие люди, конечно, встречаются, но ведь никто не мыслит относить их, равно как и их оппонентов, к рангу богов. На искусственной планете Ора люди собирают конференцию разношерстных, но, тем не менее, разумных обитателей Галактики. Неожиданно Эли влюбляется в змееподобную Фиолу с Веги / согласитесь, сексуальные вкусы молодого человека отличаются известной изысканностью/ и отправляется к ней на свидание. Заходит он, значит, в гостиницу, а Фиола - о, ужас! - не сразу откликнулась на его серенаду. И кавалер в гневе начинает рушить все, что попадает ему под руку и под ногу. Несколько опомнившись, Эли оценивает свое поведение так: "Я, гордящийся разумом человек, вел себя как зверь, ревел и мычал, охваченный жаждой драки и разрушения". Удивляет только, что местные вышибалы не выставили дебошира за порог, а Фиола после этого любезничает с ним. Воистину есть в иных мирах и временах что-то непостижимое для нашего мышления! Дальше - больше. Эли и его друзья встают на тропу войны. Они решают покарать злобных разрушителей, которые уничтожают и порабощают другие галактические народы. В этом конфликте разрушители выглядят обороняющейся стороной, против человечества они не выступали, даже не знали о его существовании. Ладно, допустим, что они - несомненное зло, с которым необходимо бороться во имя галактического интернационализма. Однако надо заметить, что люди сначала вступили в войну, загубили с обеих сторон множество жизней, звездолетов и планет, а потом начали разбираться, кто они такие, эти разрушители, и что ими руководит. Не было сделано и попытки договориться. Между прочим, выяснилось, что среди них есть немало славных ребят, оперевшись на которых можно было при более выдержанной и дальновидной политике обойтись без истребительных войн. Но что до подобных соображений снеговским героям!? Они так и рвутся в драку, это вам не слюнтяйчики-интеллигентики. Вот как говорят и действуют большие гуманисты и защитники угнетенных. Боги. " - Сейчас я покажу этим светящимся черепахам, что им далеко до людей!" " - На атомы! - орал Лунин. - В брызги! Так их!" " - Мы не уйдем отсюда, пока хоть один ползает!" " - Ты разговариваешь с этой образиной, как с человеком! Я бы плюнул на него, а не улыбался ему, как ты", - это образчик рассуждений мальчика, сына Эли. "Я хочу показать этому звездному проходимцу, что он встретился с высшей силой. А не с тупым животным!" Любимые слова снеговских героев - это "месть", "мстить", "отмщение"... Но, может быть, Эли и его соратники - уникумы, выродки? Нет, видимо, все человечество находится в столь же удручающем состоянии, разве можно было бы в ином случае водрузить высокомерную и хвастливую надпись на Пантеоне, где похоронены лучшие умы планеты: "Тем, кто в свое несовершенное время был равновелик нам". Не знаю, о каком "совершенном" времени думал автор. Надо, впрочем, заметить, что и другие могущественные цивилизации Галактики - разрушители, галакты, рамиры - тоже не сократы по части интеллекта и морали. Если бы Снегов относился бы к своим "богам" с иронией, то неплохо было бы дать нам ее почувствовать. Никто не станет настаивать, что людей будущего можно изображать только так, как Ефремов в "Туманности Андромеды", - стопроцентным совершенством. Ни Ефремов, ни Стругацкие, ни Снегов, ни я не могут сказать, какими они будут, грядущие поколения, какие у них будут взгляды, язык, мораль. Мы пробуем представить их себе. Фантаст может изобразить своих персонажей такими, какими он хочет, чтобы люди стали, или, наоборот, такими, какими не хочет, с целью предупредить род людской, как, например, Ст. Лем в романе "Возвращение со звезд" - стадом зажравшихся, самоуспокоившихся мещан, что очень возмутило авторов "докладных записок", о которых пойдет речь в главе о Стругацких. Они /авторы записок/ не могли и допустить мысли, что будущее можно представить себе иначе, чем королевство торжествующего коммунизма. Но в любом случае нам должно быть понятно, какая у писателя цель. Что собирался сказать нам Снегов, выводя на просторы Вселенной бездуховных и нескромных людей, вроде Эли? Впрочем, я, кажется, уже об этом спрашивал. А ведь Эли среди первых людей планеты. В наши дни таким "менеджерам" нельзя было бы доверить вывозку мусора, не то что командование галактическими экспедициями. Нельзя не заметить в романе изображение нравственного падения людей даже по сравнению с сегодняшними, не ахти какими прочными устоями. Сильно сомневаюсь, что и через несколько тысяч лет поведение изменится столь кардинально, что нынешние пороки станут добродетелями или перестанут замечаться. Я не могу понять, с какой целью идет любование грубостью и неделикатностью, и как эти достоинства сочетаются с теми идеалами добра, которые люди, по Снегову, несут в Космос. Лемовские мещане, по крайней мере, никого не освобождали. Есть в романе страницы, производящие сильное впечатление. Бездны космоса, блеск незнакомых созвездий, сталкивающиеся солнца, бесспорно, завораживают. Хороша заключительная речь, с которой Эли обращается к непостижимым обитателям ядра Галактики - рамирам. В ней Эли не выглядит ни хамоватым дурачком, ни доверчивым теленком, ни заносчивым конкистадором. Но ведь нас водят за нос: перед нами не тот Эли, с которым мы общались на протяжении семисот страниц, с нами говорит автор. "Антихудожественность и антигуманность - область, противопоказанная фантастике. Фантастика рушится в них, как в могилу". Это уже не мои слова. Это заявляет Сергей Александрович Снегов, отвечая на анкету "Уральского следопыта". Странное раздвоение. По его же мнению, будущее зависит от того, "преодолеет ли человек нечеловечность апологетов всемирного разрушения..." Видимо, автор действительно уверен, что написал нечто в этом духе. Удивительно... Но ведь боги - это, пожалуй, не только те, кто держит в руках молнии, это, я так думаю, еще и великие души. Говорить о просчетах Снегова нелегко, потому что этот человек прошел сквозь ад ГУЛАГа. Но выпущенная книга отрывается от автора, и поэтому я не могу пройти мимо, не единственного, но все же достаточно редкого на тот период произведения в отечественной фантастике, которое вольно или невольно воспевает агрессивность и расизм. Доброта, благородство... Мне, как и Снегову, трудно представить себе литератора, который брался бы за перо, тая за пазухой иные нравственные принципы. Но... Кто-то остроумно перефразировал небезызвестную тираду: при слове "револьвер" моя рука тянется к культуре. С абсолютно неприемлемой авторской позицией мы встречаемся в повести Бориса Лапина "Первый шаг" /1978 г./. Нас знакомят с экипажем в восемь человек, несущихся на звездолете к далекой звезде, достичь которую можно лишь через несколько веков. К месту назначения, следовательно, прибудут лишь правнуки стартовавших с Земли. Ситуация повести мгновенно вызывает в памяти рассказ К.Саймака "Поколение, достигшее цели", не только лучшее из того, что написано на этот спорный сюжет, но и вообще одно из лучших произведений мировой фантастики. Теперь за дело берется наш автор. И люди, летящие к звездам, - это наши потомки, судя по именам. Автор достаточно профессионален, чтобы впечатляюще изобразить напряженную, звенящую от натуги психологическую обстановку, описать мучения, страдания несчастных, которые обречены провести свой век от рождения до могилы в тесных стенках корабля. Не будем бояться правды - перед нами тюрьма, уютная, комфортабельная, с бутафорской травкой, но неумолимая, пожизненная. Предположим, что первая группа состояла из добровольцев-фанатиков, но у их детей, внуков никто ведь не спрашивал согласия. К концу повести выясняется, что эксперимент над несчастными еще более жесток, чем это казалось сначала. На самом-то деле никакого полета не было, ракета оставалась на Земле, но обитатели корабля об этом не знали, они думали, что совершают подвиг ради интересов человечества, только эта мысль и поддерживала их силы. Жестокая комедия понадобилась для проверки - как, мол, будут вести себя железные космопроходцы, выдюжат ли. Дабы ничего не упустить для науки из поведения подопытных кроликов, по всему кораблю, установлены незаметные глазки телекамер! Все, все тщательно продумано. Заключенным - как иначе их назвать - милостиво предоставлена возможность при желании покончить жизнь самоубийством - в гудящем пламени реактора. В действительности нет ни пламени, ни реактора: человека, пережившего предсмертные муки и бросившегося вниз головой, встречают заботливые руки экспериментаторов. Но как понять, что оставшиеся в живых смиряются, не кричат, не стреляют в мерзавцев? И сам автор - он тоже никого не осуждает. Эсэсовских врачей, которые производили эксперименты над заключенными в концлагерях, судили. Здесь еще и общество оклеветано - оно-то тоже не протестует. Но какая великая цель! Подготовка звездной экспедиции! Надо ли повторять, что нет благородных целей, которые оправдывали бы антигуманные средства. И если цели нельзя достичь без издевательств над людьми, то, значит, стоит поставить под сомнение ее самое. Значит, полеты к звездам не нужны или, по крайней мере, преждевременны. Вероятно /в фантастике все вероятно/, можно представить себе ситуацию, когда даже полет со сменяющимися поколениями станет необходимостью. Я не знаю, как будущие поколения решат эту задачу, но уж, конечно, без инквизиторского разгула. Скорее всего, экипаж погрузят в анабиоз, что, кстати, уже предлагал Ефремов. Значит, Лапин придумал несчастных "космонавтов" только для того, чтобы полюбоваться их мучениями. Хотя бы намекнул на свое отрицательное отношение к происходящему, можно было бы расценить рассказ как хорошо исполненную модель Великого Обмана. О Кире Булычеве мы уже говорили не раз, но вспомним его рассказ - "Я вас первым обнаружил" /1972 г./ как противовес к рассказу Лапина. Звездолет "Спартак" пять лет летел к чужой звезде и долетел и геройски выполнил свою задачу, двенадцать человек из восемнадцати улетевших остались в живых. А на Земле из-за относительности времени прошел век. И еще век пройдет, пока они смогут добраться до дому. И вот на последней из посещенных планет они обнаруживают записку, из которой узнают, что люди уже успели побывать здесь и в тот же год вернуться обратно. Наука сумела открыть принципиально новые способы покорения пространства. Жертвы, принесенные экипажем "Спартака", оказались напрасными. С горьким чувством разочарования ложится экипаж на обратный курс; ведь на Земле, как они считают, их никто и не помнит, не ждет, кому они там будут нужны через двести лет. Булычев никак не описывает переживания, которые охватили команду "Спартака", когда в корабельных динамиках они услышали звонкий голос: "Спартак", "Спартак", вы меня слышите? "Спартак", я вас первым обнаружил! "Спартак", начинайте торможение... "Спартак", я - патрульный корабль "Олимпия", я - патрульный корабль "Олимпия". Дежурю в вашем секторе. Мы вас разыскиваем двадцать лет!.. Я вас первым обнаружил. Мне удивительно повезло..." Автор словно молчит вместе с экипажем, у которого перехватило горло от волнения. В нашей фантастике существовал и может быть благополучно сдан в макулатуру еще один многочисленный подвид, о котором волей-неволей приходилось не раз вспоминать. Его нельзя назвать безыдейным, так как идея в нем не только наличествовала - выпирала. Это были книги, в которых авторы вели "бой кровавый, святой и правый" с империализмом. Империализм обыкновенно воплощался в облике какой-нибудь страны, иногда конкретной, чаще всего США, иногда тем же США присваивался прозрачный псевдоним, вроде Бизнесонии. Час пик в истории противоборства с империализмом в фантастике насупил в конце 40-х - начале 50-х годов, в разгар "холодной войны". Одна за другой появлялись такие книги, как "Патент АВ" и "Атавия Проксима" Л.Лагина, "Лучи жизни" С.Розвала, "Вещество Ариль" /"Красное и зеленое"/ В.Пальмана, "Черный смерч" Г.Тушкана и т. д. Все эти книги были выстроены по сходному алгоритму. Научное открытие, фантастическое или реальное, попадая в руки империалистических заговорщиков, ставит мир на грань катастрофы. Но, само собой понятно, всегда находятся парни, благодаря которым мы пока еще живем на этой планете... Даже после начала оттепели фронт еще долго не был оголен: "Глиняный бог" А.Днепрова, "Невинные дела" С.Розвала, "Льды возвращаются" и "Купол надежды" А.Казанцева, "Битые козыри" М.Ланского, повести В.Ванюшина, А.Винника, З.Юрьева... Повторю, что это была наиболее безопасная для фантастов тема. Что бы там ни написать об империалистических происках, никто "наверху" возражать не будет. Именно поэтому среди подобных опусов наиболее часто встречается откровенная халтура. Но в той же группе были и книги вполне приемлемые по литературным достоинствам, такие, например, как названные романы Лагина, "Сдвиг" Александра Щербакова... Из названного цикла именно "Сдвиг" /1978 г./ кажется мне наиболее интересным или - если хотите - наименее прямолинейным. Неразумные предприниматели приняли полвека назад решение з