транзисторов... Это похоже на пленочную технологию, которая сейчас развивается в микроэлектронике, только без вакуума, электрических разрядов и прочей пиротехники. И до чего же приятно после всех головоломных кошмаров щелкать переключателями, подстраивать рукоятками резкость и яркость луча на экране осциллографа, отсчитывать по меткам микросекундные импульсы! Все точно, ясно, доступно. Будто домой вернулся из дальних краев... Черт меня занес в эти края, в темные джунгли под названием "человек" без проводника и компаса. Но кто проводник? И что компас? Ладно. Параметры схем соответствуют, тема 154 наполовину выполнена; то-то Ипполит Илларионович будет рад! Иду к Азарову. Покажу образцы, объясню кое-что и буду намекать на дальнейшие перспективы. Приду завтра и скажу: - Аркадий Аркадьевич, я пришел к вам как умный человек к умному человеку..." "16 октября. Сходил... разлетелся на распростертые объятия! Итак, утром я основательно продумал разговор, прихватил образцы и направился к старому корпусу. Осеннее солнце озаряло стены с архитектурными излишествами, гранитные ступени и меня, который поднимался по ним. Подавление моей психики началось от дверей. О эти государственные трехметровые двери из резного дуба, с витыми аршинными ручками и тугими пневмопружинами! Они будто специально созданы для саженных мордатых молодцов-бюрократов с ручищами, широкими, как сковородки на дюжину яиц: молодцы открывают двери легким рывком и идут ворочать большими -нужными делами. Проникнув сквозь двери, я стал думать, что разговор с Азаровым не следует начинать с шокирующей фразы ("Я пришел к вам как умный к умному..."), а надо блюсти субординацию: он академик, я инженер. А когда поднимался по мраморным лестничным маршам в коврах, пришпиленных никелированными штангами, с перилами необъятной ширины, в моей душе возникла почтительная готовность согласиться со всем, что академик скажет и порекомендует... Словом, если к гранитной лестнице упругой походкой подходил Кривошеин-первооткрыватель, то в директорскую приемную вошел, шаркая ногами, Кривошеин-проситель: с сутулой спиной и виноватой мордой. Секретарша Ниночка бросилась наперерез мне со стремительностью, которой позавидовал бы вратарь Лев Яшин. - Нет-нет-нет, товарищ Кривошеин, нельзя, Аркадий Аркадьевич собирается на конгресс в Новую Зеландию, вы же знаете, как мне влетает, когда я пускаю! Никого не принимает, видите? В приемной действительно было много сотрудников и командированных. Все они недружелюбно посмотрели на меня. Я остался ждать - без особых надежд на удачу, просто: другие ждут и я буду. Чтоб не отрываться от коллектива. Тупая ситуация. Народ прибывал. Лица у всех были угрюмые, некрасивые. Никто ни с кем не разговаривал. Чем больше становилось людей в приемной, тем мельче мне казалось мое дело. Мне пришло в голову, что образцы мои только измерены, но не испытаны, что Азаров, чего доброго, станет доказывать, что технологические работы по электронике не наш профиль. "И вообще чего я лезу? До конца темы еще год с лишним. Чтобы опять Хилобок пускал пикантные изречения?" Легкий на помине Хилобок с устремленным видом возник в дверях; я вовремя занял выгодную позицию и вслед за ним юркнул в кабинет. - Аркадий Аркадьевич, мне бы... - Нет-нет, Валентин... э-э... Васильевич, - принимая от Гарри какие-то бумаги, поморщился в мою сторону Азаров. - Не могу! Никак не могу. С визой задержка, доклад вот надо после машинистки вычитать... Обратитесь с вашим вопросом к Ипполиту Илларионовичу, он будет замещать меня этот месяц, или к Гарри Харитоновичу. Не один же я на свете в конце концов! Вот так. Человек летит в Новую Зеландию, о чем разговор! На конгресс и для ознакомления. И чего это мне пришло в голову хватать его за полу? Смешно. Работай себе, пока не потребуют отчета. Когда-нибудь из-за этой работы будут прерывать заседания правительства... Да, но почему это должно быть когда-нибудь? Не будут прерывать заседание, не волнуйся. Тебя будут выслушивать второстепенные чиновники, которые никогда не отважатся что-то предпринять на свою ответственность, - такие же слабаки, как и ты сам. Слабак. Слабак, и все! Надо было поговорить, раз уж решился. Не смог. Извинился противным голосом и ушел из кабинета. Да, склонить к своей работе спешащего за океан Азарова - это не "машиной-маткой" командовать. Но все-таки это что-то не то..." "25 октября. А вот это, кажется, то! Наш город посетил видный специалист в области микроэлектроники, кандидат технических наук, будущий доктор тех же наук Валерий Иванов. Он звонил мне сегодня. Встреча состоится завтра в восемь часов в ресторане "Динамо". Форма одежды соответствующая. Присутствие дам не исключено. Валерка Иванов, с которым мы коротали лекции по организации производства за игрой в "балду" и в "слова", жили в одной комнате общежития, вместе ездили на практику и на вечера в библиотечный институт! Валерка Иванов, мой бывший начальник и соавтор по двум изобретениям, спорщик и человек отважных идей! Валерка Иванов, с которым мы пять лет работали душа в душу! Я рад. "Слушай, Валерка, - скажу я ему, - бросай свою микроэлектронику, перебирайся обратно. Тут такое дело! " Пусть даже заведует лабораторией, раз кандидат. Я согласен. Он работать может. Ну, поглядим, каким он стал за истекший год". "26 октября, ночь. Ничто в жизни не проходит даром. С первого взгляда на Иванова я понял, что прежнего созвучия душ не будет. И дело не в годе разлуки. Между нами вкралась та Гаррина подлость. Ни он, ни я в ней не повинны, но мы оказались как бы по разные стороны. Он, гордо подавший в отставку, хлопнувший дверью, как-то больше прав, чем я, который остался и не разделил с ним эту горькую гордость. Поэтому весь вечер между нами была тонкая, но непреодолимая неловкость и горечь, что не смогли мы тогда эту подлость одолеть. Мы теперь как-то меньше верили друг в друга и друг другу... Хорошо, что я взял с собой Лену, хоть она украсила нашу встречу. Впрочем, разговор был интересный. Он заслуживает того, чтобы его описать. Встреча началась в 20.00. Передо мной сидел петербуржец. Импортный пиджак в мелкую серую клетку и без отворотов, белая накрахмаленная рубашка, шестигранные очки на прямом носу, корректный ершик черных волос. Даже втянутые щеки вызвали у меня воспоминание о блокаде. Лена тоже не подкачала. Когда проходили по залу, на нее все оборачивались. Один я пришел вахлак вахлаком: клетчатая рубаха и не очень измятые серые брюки; два дубля ощутимо уменьшили мой гардероб. В ожидании, пока принесут заказ, мы с удовольствием рассматривали друг друга. - Ну, - нарушил молчание петербуржец Иванов,- хрюкни что-нибудь. - Я смотрю, морда у тебя какая-то асимметричная... - Асимметрия - признак современности. Это от зубов, - он озабоченно потрогал щеку, - продуло в поезде. - Давай вдарю - пройдет. - Спасибо. Я лучше коньячком... Обычная наша разминочка перед хорошим разговором. Принесли коньяк и вино для дамы. Мы выпили, утолили первый аппетит заливной осетриной и снова с ожиданием уставились друг на друга. Окрест нас пировали. Корпусный мужчина за сдвинутыми столами произносил тост "за науку-маму" (видно, смачивали чью-то диссертацию) . Подвыпивший одинокий человек за соседним столиком грозил пальцем графинчику с водкой, бормотал: - Я молчу... Я молчу! - Его распирала какая-то тайна. - Слушай, Валька!.. - Слушай, Валерка!.. Мы озадаченно посмотрели друг на друга. - Ну, давай ты первый, - кивнул я. - Слушай, Валька, - у Иванова завлекательно сверкнули глаза за очками, - бросай-ка ты этот свой... эту свою системологию, перебирайся к нам. Перевод я тебе устрою. Мы сейчас такое дело разворачиваем! Микроэлектронный комплекс: машина, делающая машины, - чувствуешь? - Твердые схемы? - А, что твердые схемы - поделки, пройденный этап! Электронный и плазменный лучи плюс электрофотография плюс катодное напыление пленок плюс... Словом, идея такая: схема электронной машины развертывается пучками электронов и ионов, как изображение на экране телевизора, - и все. Она готова, может работать. Плотность элементов как в мозгу человека, чувствуешь? - И это уже есть? - Ну, видишь ли...-он поднял брови. - Если бы было, зачем бы я тебя звал? Сделаем в установленные сроки. (Ну, конечно же, мне нужно бросить системологию и идти за ним! Не ему же за мной, у меня на поводу... Разумеется! Так всегда было.) - А у американцев? - Они тоже стараются. Вопрос в том, кто раньше. Работаем вовсю, я уже двенадцать заявок подал - чувствуешь? - Ну, а цель? - Очень простая: довести производство вычислительных машин до массовости и дешевизны газет. Знаешь, какой шифр я дал теме? "Поэма". И это действительно технологическая поэма! - От выпивки у Валерки залоснился нос. Он старался вовсю и, наверно, не сомневался в успехе: меня всегда было нетрудно уговорить. - Завод вычислительных машин размерами чуть побольше телевизора, представляешь? Машина-завод! Она получает по телетайпу технические задания на новые машины, пересчитывает ТЗ в схемы, кодирует расчет электрическими импульсами, а они гоняют лучи по экрану, печатают схему. Двадцать секунд - и машина готова. Это листок, на котором вмещается та же электронная схема, что сейчас занимает целый зал, представляешь? Листок в конверте посылают заказчику, он вставляет его в исполнительное устройство... Ну, там в командный пульт химзавода, в систему управления городскими светофорами, в автомобиль, куда угодно - и все, что раньше медленно, неуклюже, с ошибками выполнял человек, теперь с электронной точностью делает умный микроэлектронный листик! Чувствуешь? Лена смотрела на Валерку с восхищением. Действительно, картина вырисовывалась настолько роскошная, что я не сразу понял: речь идет о тех же пленочных схемах, которые я недавно осуществил в баке "машины-матки". Правда, они попроще, но в принципе можно делать и "умные" листики-машины. - А почему вакуум да разные лучи? Почему не химия... наверно, тоже можно? - Химия... Лично я с тех пор, как доцент Варфоломеев устраивал нам "варфоломеевские зачеты", химию не очень люблю. (Это было сказано для Лены. Она оценила и рассмеялась.) Но если у тебя есть идеи по химической микроэлектронике - давай. Я - за. Будешь вести это направление. В конце концов неважно, как сделать, главное - сделать. А тогда... тогда можно развернуть такое! - Он мечтательно откинулся на стуле. - Суди сам, зачем машине-заводу давать задания на схемы? Это лишняя работа. Ей нужно сообщать просто информацию о проблемах. Ведь теперь в производстве, в быту, на транспорте, в обороне - всюду работают машины. Зачем превращать их импульсы в человеческую речь, если потом ее снова придется превращать в импульсы! Представляешь: машины-заводы получают по радио информацию от дочерних машин из сферы производства, планирования, сбыта продукции, перевозок... отовсюду - даже о погоде, видах на урожай, о потребностях людей. Сами перерабатывают все в нужные схемы и рассылают... - Микроэлектронные рекомендации? - Директивы, милый! Какие там рекомендации: математически обоснованные электронные схемы управления, так сказать, рефлексы производства. С математикой не спорят! Мы выпили. - Ну, Валера, - сказал я, - если ты сделаешь эту идею, то прославишься так, что твои портреты будут печатать даже на туалетной бумаге! - И твои тоже, - великодушно добавил он. - Вместе будем красоваться. - Но, Валерий, - сказала Лена, - ведь получается, что в вашем комплексе нет места человеку. Как же так? - Лена, вы же инженер... - снисходительно шевельнул бровями Иванов. - Давайте смотреть на этот предмет, на человека то есть, по-инженерному: зачем ему там место? Может человек воспринимать радиосигналы, ультра- и инфразвуки, тепловые, ультрафиолетовые и рентгеновы лучи, радиацию? Выдерживает он вакуум, давление газов в сотни атмосфер, ядовитую среду, перегрузки в сотни земных тяготений, резонансные вибрации, термоудары от минус ста двадцати по Цельсию до плюс ста двадцати с часовой выдержкой при каждой температуре, холод жидкого гелия? Может он летать со скоростью снаряда, погружаться на дно океана или в расплавленный металл? Может он за доли секунды разобраться во взаимодействии десяти - хотя бы десяти! - факторов? Нет. - Он все это может с помощью машин, - отстаивала человечество Ленка. - Да, но машины-то это могут и без его помощи! Вот и остается ему в наш суровый атомно-электронный век только кнопки нажимать. Но как раз эти-то операции автоматизировать проще простого. Вы же знаете: в современной технике человек - самое ненадежное звено. Недаром всюду ставят предохранители, блокировки и прочую "защиту от дурака". - Я молчу! - угрожающе возгласил пьяный. - Но ведь человека, наверно, можно усовершенствовать, - заикнулся я. - Усовершенствовать? Меня душит смех! Да это все равно, что усовершенствовать паровозы - вместо того чтобы заменять их тепловозами или электровозами. Порочен сам физический принцип, заложенный в человеке: ионные реакции в растворах, процесс обмена веществ. Ты оглядись, - он широко повел рукой по залу, - все силы отнимает у людей проклятый процесс! Я огляделся. За сдвинутыми столиками пирующие размашисто целовали новоиспеченного кандидата: лысого юношу, изможденного трудами и волнениями. Рядом сияла жена. По соседству с ними чинно питались двенадцать интуристов. Дым и галдеж стояли над столиками. На эстраде саксофонист, непристойно скособочившись и выпятив живот, вел соло с вариациями; под сурдину синкопировали трубы, неистовствовал ударник - оркестр исполнял стилизованную под твист "Из-за острова на стрежень...". Возле эстрады, не сходя с места, волновались всеми частями тела пары. "Я молчу!" - возглашал наш сосед, уставясь в пустой графин. - Собственно, единственное достоинство человека - универсальность, - снисходительно заметил Иванов. - Он хоть плохо, но многое может делать. Но универсальность - продукт сложности, а сложность - фактор количественный. Научимся делать электронно-ионными пучками машины сложностью в десятки миллиардов элементов - и все. Песенка людей спета. - Как это спета? - тревожно спросила Лена. - Никаких ужасов не произойдет, не надо пугаться. Просто тихо, благопристойно и незаметно наступит ситуация, когда машины смогут обойтись без людей. Конечно, машины, уважая память своих создателей, будут благосклонны и ко всем прочим. Будут удовлетворять их нехитрые запросы по части обмена веществ. Большинство людей это, наверно, устроит - они в своей неистребимой самовлюбленности даже будут считать, что машины служат им. А для машин это будет что-то вроде второстепенного безусловного рефлекса, наследственной привычки. А возможно, и не останется у машин таких привычек: ведь основа машины - рациональность... Зачем им это надо? - Между прочим, рациональные машины сейчас служат нам! - горячо перебила его Лена. - Они удовлетворяют наши потребности, разве нет? Я помалкивал. Валерка засмеялся. - А это как смотреть, Леночка! У машин не меньше оснований считать, что люди удовлетворяют их потребности. Если бы я был, скажем, электронной машиной "Урал-4", то не имел бы к людям никаких претензий: живешь в светлой комнате с кондиционированием, постоянным и переменным током - эквивалент горячей и холодной воды, так сказать. Да еще прислуга в белых халатах суетится вокруг каждого твоего каприза, в газетах о тебе пишут. А работа не пыльная: переключай себе токи, пропускай импульсы... Чем не жизнь! - Я молчу! - в последний раз произнес сосед, потом распрямился и заголосил на весь зал что-то похабное. К нему тотчас бросились метрдотель и дружинники. - Ну и что, если я пьяный! - скандалил дядя, когда его под руки волокли к выходу. -Я на свои пью, на заработанные. Воровать - тоже работа... - Вот он, предмет ваших забот, во всей красе! - скривил тонкие губы Валерка. - Достойный потомок того тунеядца, что кричал на подпитии: "Человек - это звучит гордо!" Уже не звучит... Ну так как, Валька? - повернулся он ко мне. - Перебирайся, включайся в тему, тогда и от тебя в будущем что-то останется. Разумные машины-заводы, деятельные и всесильные электронные мозги - ив них твои идеи, твое творчество, лучшее, что в нас есть... чувствуешь? Человек-творец - это пока еще звучит гордо. И это лучшее останется и будет развиваться даже тогда, когда малограмотная баба Природа окончательно опростоволосится со своим "хомо сапиенс"! - Но ведь это страшно - что вы говорите! - возмущенно сказала Ленка. - Вы... как робот! Вы просто не любите людей! Иванов взглянул на нее мягко и покровительственно: - Мы ведь не спорим, Лена. Я просто объясняю вам, что к чему. Это уже было слишком. Ленка психанула и замолчала. Я тоже ничего не ответил. Молчание становилось неловким. Я позвал официанта, расплатился. Мы вышли на проспект Маркса, на самый "днепровский Бродвей". Гуляющие дефилировали. Вдруг Валерка больно схватил меня за руку. - Валька, слышишь? Видишь?! Сначала я не понял, что надо слышать и видеть. Мимо нас прошли парень с девицей, оба в толстых свитерах и с одинаковыми прическами. У парня на шее джазил транзисторный приемник в желтой перламутровой коробочке, перечерченной силуэтом ракеты. Чистые звуки саксофона и отчетливые синкопы труб само-утверждающе разносились вокруг... Я узнал бы звучание этого транзистора среди сотен марок приемников и радиол, как мать узнает голос своего ребенка в галдеже детсадика. "Малошумящий широкополосный усилитель", который стоит в нем, - наше с Валеркой изобретение. - Значит, в серию пустили, - заключил я. - Можно требовать с завода авторские... Эй, юноша, сколько отвалил за транзистор? - Пятьдесят долларов, - гордо сообщил чувак. - Вот видишь: пятьдесят долларов, они же сорок пять тугриков. Явная наценка за качество звучания. Радоваться должен! - Радоваться?! Радуйся сам! Вот ты говоришь: страшное... (собственно, ему это говорила Лена, а не я). Пусть лучше страшное, чем такое! М-да... Когда-то мы вникали в квантовую физику, поражались непостижимой двойственности "волны-частицы" электрона; изучали теорию и технологию полупроводников, осваивали тончайшие приемы лабораторной техники. Полупроводниковые приборы тогда были будущим электроники: о них писали популяризаторы и мечтали инженеры. Многое было в этих мечтаниях - одно сбылось, другое отброшено техникой. Но вот мечты о том, что транзисторы украсят туалеты прыщеватых пи-жончиков с проспекта, не было. А как мы с Валеркой бились над проблемой шумов! Дело в том, что электроны распространяются в полупроводниковом кристалле, как частицы краски в воде - то же хаотичное бестолковое "броуново движение". В наушниках или в динамике из-за этого слышится шум, похожий одновременно на шипение патефонной иглы и на отдаленный шорох морского прибоя. Словом, там целая история... У меня это было первое изобретение - и какой торжественной музыкой звучала для меня официальная фраза заявления в Комитет по делам изобретений СССР: "Прилагая при сем нижеперечисленные документы, просим выдать нам авторское свидетельство на изобретение под названием..."! Ну, хорошо: кто-то там переживал радость познания, горел в творческом поиске, испытывал свою инженерную удачу, а какое дело до этого бедному чуваку? Ему-то от этих радостей ничего не перепало. Вот и остается: отвали кровные тугрики, нажми кнопку, поверни рукоятку -- и ходи как дурак с помытой шеей... Мы проводили Валерку до гостиницы. - Так как? - спросил он, подавая мне руку. - Подумать надо, Валер. - Подумать?! - Ленка гневно смотрела на меня. - Ты еще будешь думать?! Все-таки невыдержанный она человек. Нет бы промолчать... Самое занятное, что Валерка даже не спросил, чем я занимаюсь, - настолько очевидно было для него, что в Институте системологии ничего хорошего быть не может и нужно перебираться к нему. Что ж, стоит подумать..." "27 октября. Звонил Иванов: - Надумал? - Нет еще. - Ах эти женщины! Я тебя, конечно, понимаю... Решайся, Валька, вместе работать будем. Я тебе завтра перед отъездом позвоню, лады? ...Если бы тогда, в марте, когда мой комплекс только начал проектировать и строить себя, я остановил опыт и стал анализировать возможные пути развития - все повернулось бы в направлении синтеза микроэлектронных блоков. Потому что это было то, что я понимал. Сейчас я был бы уже впереди Валерки. Работа покатилась бы по другим рельсам - и ни мне, ни кому другому и в голову не пришло бы, что здесь упущен способ синтеза живых организмов. Но он не упущен, этот способ... Как приятно было усилием инженерной мысли строить в баке эти пластиночки с микросхемами: триггерами, инверторами, дешифраторами! Эта его "Поэма", если к ней присовокупить мою "машину-матку", -дело верное. Собственно, "машина-матка" уже есть его "машина-завод". И в этом деле я на высоте. Еще не поздно повернуть... И такие работы действительно могут привести к созданию независимого от людей мира (или общества) машин; не роботов, а именно взаимно дополняющих друг друга разнообразных машин. Может быть, это в самом деле естественное продолжение эволюции? Если глядеть со стороны, ничего ужасного: ну, были на Земле белковые (ионно-химические) системы - на их информационной основе развились электроннокристаллические системы. Эволюция продолжается... Да, но если глядеть со стороны, то и при мировой термоядерной катастрофе ничего страшного не произойдет. Ну, что-то там такое вспыхнуло, возрос радиактивный фон атмосферы. Но вращается Земля вокруг оси? Вращается. Вокруг Солнца? Вращается. Значит, устойчивость солнечной системы не нарушилась, все в порядке. "Вы не любите людей!" - сказала Лена Иванову. Что есть, то есть: хилобоковская вонь, уход из института, вчерашняя встреча с нашим изобретением - все это ступеньки на лестнице человеконенавистничества. Мало ли их, таких ступенек, в жизни каждого деятельного человека! Сопоставишь свой житейский опыт с инженерным и действительно можешь прийти к убеждению, что проще развивать машины, в которых все рационально и ясно. Ну, хорошо, а я-то люблю людей? Именно от этого зависит, чем мне дальше заниматься. Никогда над этим не задумывался... Ну, я люблю себя, как это ни ужасно. Любил отца. Люблю (допустим) Лену. Если когда-нибудь обзаведусь детьми, наверно, буду любить и их. Валерку не то что люблю, но уважаю. Но чтобы всех людей, которые ходят по улице, попадаются мне на работе, в присутственных местах, о которых читаешь в газетах и слышишь разговоры... что мне до них? Что им до меня? Мне нравятся красивые женщины, умные веселые мужчины, но я презираю дураков и пьяниц, терпеть не могу автоинспекторов, холоден к старикам. А в утренней транспортной давке на меня иногда находят приступы ТТБ - трамвайно-троллейбусного бешенства, когда " хочется всех бить по головам и скорее выбраться наружу... Словом, к людям я испытываю самые разнообразные чувства. Ага, в этом что-то есть. К людям мы испытываем чувства уважения, любви, презрения, стыда, страха, гордости, симпатии, унижения и так далее. А к машинам? Нет, они тоже вызывают эмоции: с хорошей машиной приятно работать, если попусту испортили машину или прибор - жалко; а уж как, бывает, изматеришься, пока найдешь неисправность... Но это совсем другое. Это, собственно, чувства не к машинам, а к людям, которые их делали и использовали. Или могут использовать: Даже боязнь атомных бомб - лишь отражение нашего страха перед людьми, которые их сделали и намереваются пустить в ход. И намерения людей строить машины, которые оттеснят человека на второй план, тоже вызывают страх. Я люблю жизнь, люблю чувствовать все - это уж точно. Ну, а какая же жизнь без людей? Смешно... Конечно же, надо гипотетической "машине-заводу" Иванова противопоставить "машину-матку"! Ясно, я выбираю людей! А умный и сильный парень Валера еще слабее меня. Не он выбирает работу, а работа выбирает его... (Ну, а по-честному, Кривошеин? Совсем-совсем по-честному: если бы ты не имел сейчас на руках способа делать человека, разве не исповедовал бы ты взгляды в пользу электронных машин? Каждый из нас, специалистов, стремится подвести под свою работу идейную базу - не признаваться же, в самом деле, что занимаешься ею лишь потому, что ничего другого не умеешь делать! Для творческого работника такое признание равносильно банкротству. Кстати, а умею ли я делать то, за что берусь?..) Ну, хватит! Конечно, это очень интеллигентно и мило: оплевать себя, плакаться над своим несовершенством, мучиться раздвоенностью мечтаний и поступков... Но где он, тот рыцарь духа с высшим образованием и стажем работы по требуемой специальности, которому я могу спокойно сдать тему? Иванов? Нет. Азаров? Не удалось установить. А работа стоит. Поэтому, какой я ни есть, пусть мой палец пока полежит на этой кнопке". "28 октября. Звонок в лабораторию. - Ну, Валя, решился? (Как тонно поставлен вопрос!) - Нет, Валер. - Жаль. Мы бы с тобой славно поработали. Впрочем, я тебя понимаю. Привет ей. Очень милая женщина, рад за тебя. - Спасибо. Передам. - Ну, пока. Будешь в Ленинграде, навести. - Непременно! Счастливо долететь, Валера. Ни хрена ты, Валерка, не понимаешь... Ну да ладно. Все! Я, кажется, почувствовал злость к работе. Спасибо тебе, Валерка, хоть за это!" Глава тринадцатая Никогда не знаешь, что хорошо, что плохо. Так, стенография возникла из дурного почерка. теория надежности - из поломок и отказов машин. К. Прутков-инженер, мысль No 100 "1 ноября. Итак, я, сам того не желая, доказал, что, управляя синтезом, можно на основе информации о... скажем, заурядном человеке создать психопата и раба. Получилось так потому, что при введении дополнительной информации было совершено грубое насилие (ох, на укладывается этот "результат" в академические фразы!), Теперь мне как минимум необходимо доказать противоположную возможность. Положительное в опыте с дублем Адамом то, что он оказался жив и телесно здоров. И внешность подучилась такая, как я задумал. И еще: теперь у меня есть опыт по преобразованиям форм человеческого тела... Отрицательное: "удобный" способ многократных преобразований и растворений категорически отпадает; все надо сделать за один раз. И способ корректировки "то - не то" надо применять лишь в тех случаях, когда я твердо знаю, что "то", и могу контролировать изменения, попросту говоря, исправлять только мелкие внешние изъяны. Словом, и в третий раз приходится начинать на голом месте... Я хочу создать улучшенный вариант себя: более красивый и более умный. Единственно возможный способ - записать в машину вместе со своей информацией и свои пожелания. Она может их воспринять, может не воспринять; в крайнем случае получится такой же Кривошеин - и все. Лишь бы не хуже. С внешностью более-менее ясно: надену "шапку Мономаха" и буду до галлюцинаций зримо представлять себя стройным, без дефектов физиономии (долой веснушки, рубец над бровью, исправить нос, уменьшить челюсть и т. д.) и тела (убрать жир, срастить коленную связку). И волосы чтоб были потемнее... А вот усилить умственные способности... Как? Просто пожелать, чтобы мой новый двойник был умнее меня? "Машина-матка" оставит это без внимания, она воспринимает только конструктивную информацию... Надо подумать". "2 ноября. Есть идея. Примитивная, как лапоть, но идея. Я не одинаково умен в разное время дня. После обеда, как известно, тупеешь - этому даже есть какое-то биологическое обоснование (кровь отливает от головы). Следовательно, информацию о себе записывать в машину только натощак. И не накуриваться до обалдения. И еще одно качество своего мышления стоит учесть: чем ближе к ночи, трезвые мысли и рассуждения вытесняются у меня мечтами, игрой воображения и чувств. Это тоже ни к чему, мечтательность уже подвела меня под монастырь. Следовательно, как вечер - долой из камеры. Пусть мой новый дубль будет трезв, смышлен и уравновешен! " "17 ноября. Третья неделя пошла, как я натаскиваю "машину-матку" на усовершенствование себя. Так и подмывает отдать через "шапку Мономаха" приказ "Можно!", поглядеть, что получится. Но нет: там человек! Пусть машина впитывает все мои мысли, представления, пожелания. Пусть поймет, чего я хочу". "25 ноября, вечер: Снег сыплет на белые трубки фонарей, сыплет и сыплет, будто норму перевыполняет... Вот опять мимо нашего дома идет эта девочка на костылях - возвращается из школы. Наверно, у нее был полиомиелит, отнялись ноги. Каждый раз, когда я вижу ее - с большим ранцем за острыми плечами, как она неумело загребает костылями, вкривь и вкось виснет между ними, - мне стыдно. Стыдно, что сам я здоров, хоть об дорогу бей; стыдно, что я, умный и знающий человек, ничем не могу ей помочь. Стыдно от ощущения какой-то огромной бессмысленности, существующей в жизни. Дети не должны ходить на костылях. Чего стоит вся наука и техника на свете, если дети ходят на костылях! Неужели я и сейчас делаю что-то не то? Не то, что нужно людям? Ведь девочке этот мой способ никак не поможет. ...Скоро месяц, как я, предварительно составив программу, о чем думать, вхожу в информационную камеру, укрепляю на теле датчик, надеваю "шапку Мономаха", думаю, разговариваю вслух. Иногда меня охватывают сомнения: а вдруг в "машине-матке" снова что-то получается не так? Нет контроля, черт побери! И я трушу; так трушу, что боюсь, как бы это не отразилось на характере будущего дубля..." Следующая запись в дневнике была сделана карандашом. "4 декабря. Ну вот... По идее, мне следует сейчас ликовать: получилось. Но нечем, нет ни сил, ни мыслей, ни эмоций. Устал. Ох, как я устал! Лень даже поискать свою авторучку. Машина в основном учла мои пожелания о внешности. Кое-что я подправил в процессе синтеза. Никакой опыт не пропадает; когда дубль возникал, мне не требовалось прикидывать, примеряться - наметанный глаз сразу отмечал "не то" в его строении и контролировал, как машина исправляет эти "не то". К баку я подставил трап, помог ему выбраться. Он стоял передо мной: голый, стройный, мускулистый, красивый, темноволосый - чем-то похожий и уже непохожий на меня. Около его ступней растекались лужи жидкости. - Ну как? - голос у меня почему-то был сиплый. - Все в порядке, - он улыбнулся. А потом... потом у меня тряслись губы, тряслось лицо, ходили ходуном руки. Я даже не мог закурить. Он зажег мне сигарету, налил полмензурки спирта, приговаривал: "Ну-ну... все в порядке, чего там", - словом, успокаивал. Смешно... Попробую сейчас уснуть". "5 декабря. Сегодня я проверял логические способности дубля-3. Первый тур (игра в "балду"): 5 :3 в его пользу. Второй тур (игра в "слова"): из слова "аббревиатура" за 10 минут он построил на 8 слов больше, чем я; из слова "перенапряжение" - на 12 слов больше. Третий тур решали взапуски логические задачи из вузовского задачника по системологии Азарова, начиная от номера 223. Я дошел только до No 235 за два часа работы, он - до No 240. Ни о каком подыгрывании с моей стороны не может быть и речи - меня разобрал азарт. Получается, что он соображает быстрее меня на 25-30 процентов - и это от ерундового кустарного нововведения! А как можно было бы усилить способности человека по настоящей науке? Но посмотрим, как он покажет себя в работе". "7 декабря. Работа у нас пока не интеллектуальная: прибираем в лаборатории. Это не просто из-за переплетения проводов и живых шлангов. Вытираем в отсасываем пыль, очищаем колбы, приборы и панели от налета плесени. - Скажи, как ты относишься к биологии? - К биологии? - он с недоумением посмотрел на меня, вспомнил. - А, вон ты о чем! Знаешь, я его тоже не понимаю... По-моему, это у него был заскок от самоутверждения..." - Фьи-уть! - присвистнул аспирант Кривошеин и даже подпрыгнул на стуле от неожиданности. - Вот это да! Как же так... ведь дубль-3 тоже был продолжением "машины-матки"! Выходит... выходит, машина уже научилась строить организм человека? Ну, конечно. Ведь он был первый, поэтому требовался сложный поиск. А теперь машина запомнила все пути поиска, выбрала из них те, что непосредственно ведут к цели, и построила себе программу синтеза человека. Значит, его открытие внутренних преобразований действительно уникум. Его надо беречь... Лучше всего записать себя снова в "машину-матку": уже не со смутной памятью поиска, а с точными и проверенными знаниями, как преобразовывать себя. Вот только зачем? - Э, сколько можно об этом думать! - поморщился аспирант и снова уткнулся в дневник. "18 декабря. Не помню: эти морозы называются крещенскими или те, что бывают в январе? Северо-восточный ветер пригнал к нам такую сибирскую зиму, что паровое отопление еле справляется с холодом. В парке все бело, и в лаборатории стало светлее. По библейскому ли графику, нет ли, но крещение нового дубля состоялось. И крестным папашей был Гарри Хилобок. Состоялось оно так. В институт на годичную практику прибыли студенты Харьковского университета. Позавчера я зашел в общежитие молодых специалистов, куда их поселили, и позаимствовал "для психологических опытов" студбилет и направление на практику. Студенты смотрели на меня с робким почтением, в глазах их светилась готовность отдать для науки не только студбилеты, но и ботинки. Паспорт я одолжил у Паши Пукина. Затем мы познакомили "машину-матку" с видом и содержанием этих документов: вертели перед объективами, шелестели листками... Когда паспорт, студенческий билет и бланк направления возникли в баке, я надел "шапку Мономаха" и методом "то - не то" откорректировал все записи, как требовалось. Дубль-3 наречен Кравцом Виктором Витальевичем. Ему, стало быть, 23 года, он русский, военнообязанный, студент пятого курса физфака ХГУ, живет. в Харькове, Холодная гора, 17... Очень приятно познакомиться! Так ли уж приятно? Во время этой операции мы с новоявленным Кравцом разговаривали вполголоса и чувствовали себя фальшивомонетчиками, которых вот-вот накроют. Сказалось стойкое уважение интеллигентов к законности. Когда на следующий день мы отправились к Хилобоку: Кравец - оформляться, а я - просить, чтобы студента направили ко мне в лабораторию, - нам тоже было не по себе. Я, помимо прочего, опасался, что Гарри пошлет его в другую лабораторию. Но обошлось. Студентов в этом году навалило больше, чем снегу. Когда Хилобок услышал, что я обеспечу студенту Кравцу материал для дипломной работы, он попытался всучить мне еще двух. Гарри, конечно, обратил внимание на наше сходство. - Он не родственник вам будет, Валентин Васильевич? - Да как вам сказать... слегка. Троюродный племянник. - А-а, ну тогда понятно! Конечно, конечно... - лицо его выразило понимание моих родственных чувств и снисхождение к ним. - И жить он будет у вас? - Нет, зачем? Пусть в общежитии. - Да-да, конечно, как же... - по лицу Гарри было ясно, что и мои отношения с Леной для него не тайна. - Понимаю вас, Валентин Васильевич, ах, как я вас понимаю! Боже, до чего противно, когда Хилобок тебя "ах, как понимает"! - А как у вас дела с докторской диссертацией, Гарри Харитонович? - спросил я, чтоб изменить тему разговора. - С докторской? - Хилобок посмотрел на меня очень осторожно. - Да так... а почему вы заинтересовались, Валентин Васильевич? Вы же дискретник, аналоговая электроника не по вашей части. - Я сейчас сам не знаю, что по моей, а что не по моей части, Гарри Харитонович, - чистосердечно признался я. - Вот как? Что ж, это похвально... Но я еще не скоро представлю диссертацию к защите: дела все отвлекают, текучка, некогда творчески подзаняться, вы сами быстрее меня защитите, Валентин Васильевич, и кандидатскую и докторскую, хе-хе... Мы возвращались в лабораторию в скверном настроении. Какая-то сомнительная двойственность в нашей работе: в лаборатории мы боги, а когда приходится вступать в контакт с окружающей нас средой, начинаем политиковать, жулить, осторожничать. Что это - специфика исследований? Или специфика действительности? Или, может быть, специфика наших характеров? - В конце концов не я придумал систему квитанций на человека: паспорта, прописки, анкеты, пропуска, справки, - сказал я. - Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек. Виктор Кравец промолчал". "20 декабря. Ну, начинается совместная работа! - Тебе не кажется, что мы крупно дали маху с нашей клятвой? - ?! - Ну, не со всей клятвой, а с тем сакраментальным пунктом... - "...использовать открытие на пользу людям с абсолютной надежностью"? - Именно. Мы осуществили четыре способа: синтез информации о человеке в человека, синтез кроликов с исправлениями и без, синтез электронных схем и синтез человека с исправлениями. Дает ли хоть один из них абсолютную гарантию пользы? - М-м... нет. Но последний способ в принципе позволяет... - ...делать "рыцарей без страха и упрека", георгиевских кавалеров и пламенных борцов? - Скажем проще: хороших людей. Ты против? - Мы пока еще не голосуем, а обсуждаем. И мне кажется, что идея эта основана - извини, конечно, - на очень телячьих представлениях о так называемых "хороших людях". Не существует абстрактно "хороших" и абстрактно "плохих" - каждый человек для кого-то хорош и для кого-то плох. Объективных критериев здесь нет. Поэтому-то у настоящих рыцарей без страха и упрека было гораздо больше врагов, чем у кого-либо другого. Хорош для всех только умный и подловатый эгоист, который для достижения своих целей стремится со всеми ладить. Существует, правда, "квазиобъективный" критерий: хорош тот, кого поддерживает большинство. Согласен ли ты в основу данного способа положить такой критерий? - М-м... дай подумать. - Стоит ли, если я уже подумал, ведь к тому же придешь... (Нет, каков!) Этот критерий не годится: испокон веку кого только не поддерживало большинство... Есть еще два критерия: "хорошо то, что я считаю хорошим" (или тот, кого я считаю хорошим), и "хорошо то, что хорошо для меня". Мы, как и подавляющее большинство людей, профессионально заботящихся о благе человечества, руководствовались обоими критериями - только по простоте своей думали, что руководствуемся первым, да еще считали его объективным... - Ну, это ты уж хватил через край! - Ничуть не через край! Я не буду напоминать о злосчастном дубле Адаме, но ведь даже когда ты синтезировал меня, то заботился о том, чтоб было мне хорошо (точнее, по твоему мнению "хорошо"), и о том, чтоб было хорошо тебе самому. Разве не так? Но этот критерий субъективен, и другие люди... - ...с помощью этого способа будут стряпать то, что хорошо по их мнению и для них? - Именно. - М-да... Ну, допустим. Значит, надо искать еще способы синтеза и преобразования информации в человеке. - Какие же именно? - Не знаю. - Я тебе скажу, какой нужен способ. Надо превратить нашу "машину-матку" в устройство по непрерывной выработке "добра" с производительностью... скажем, полтора миллиона добрых поступков в секунду. А заодно сделать ее и поглотителем дурных поступков такой же производительности. Впрочем, полтора миллиона - это капля