Высшие Простейшие или как там вас!- мыслями отбивается он от навязанных ему мыслей.- Я знаю, вы не умеете ничего делать в воздухе - только в воде. Здесь вы бессильны". А сам энергичней загребает крыльями, чтобы вырваться из окружения. "О, ты ошибаешься, млекопитающее! (И он уже понял, что ошибается.) Мы не умеем созидать в воздушной среде. Нам это ни к чему. Но разрушать гораздо проще, чем созидать. Это мы сумеем..." - Разрушать проще, чем созидать, куда проще! - говорит он Нимайеру; у того мрачно освещенное снизу лицо на фоне тьмы.- Один безумец может натворить столько бед, что и миллионы умников не поправят. Над ними тусклые звезды в пыльном небе. Новые звезды? Нет, те ярче, обильнее. А есть и совсем не такие, немерцающие, сверкают всеми красками в пустоте. ...И мордочка Мими с умильно вытянутыми, просящими губами освещена закатом - не тем, багровым, пустынным. А какой тот? И какие звезды - те? ...И у дикарей, которые настигали его, были морды Мими - только искажены яростью, азартом погони. - Ксена, вниз!- кричит он, работая крыльями.- Они напали на. нас! Сообщи на спутник связи, на корабль... И с непонятной беспечностью отзывается в шлеме ее голос: - Хорошо, Дан! Хорошо, милый! Здесь так славно... "Выше, Дан! Выше, млекопитающее!- издеваются в мозгу бесцветные мысли.- К самым звездам. Вы ведь так стремитесь к звездам. С высоты удобней падать. И не волнуйся за свою сумочку, с ней все будет хорошо". Мимолетное сознание просчета: не вверх надо было вырываться, повинуясь инстинкту, а вниз, к почве. Но мускулы уже подчинились чужой воле; да не чужой, он убежден теперь - вверх надо!.. Остров стоянки виден малым светлым пятнышком, Ксена, кружащая внизу,- многоцветная бабочка в лучах заката... Но почему - Дан? Он Берн, Альфред Берн, профессор биологии, действительный член академии, и прочая, и прочая... Почему так душно? Кто водит его руками? "Вот и все, млекопитающее,- понимает он, как непреложную истину, чужие мысли.- Тебе осталось жить пятнадцать секунд". Руки будто набиты ватой, крылья увлекают, заламывают их назад. Море, острова, радуги заката, фиолетовое небо в белых полосах облаков - все закручивается в ускоряющемся вихре. - Ксена! Я падаю. Передай всем, что меня... ох!- Страшная боль парализовала челюсть и язык. Барахтанье крыльев, рук, ног неотвратимо и точно несет его на "нож-скалу" на их острове, она и освещена так, будто кровь уже пролилась: одна сторона девственно белая, а другая красная. Живая скала... И последнее: беспечный голос Ксены: - Ничего, Дан, ничего, мой милый! Я ведь люблю тебя! И горькая, вытеснившая страх смерти обида: Ксена, как же так? Как ты могла?.. Острый край скалы: красное с белым. Удар. Режущая и рвущая тело боль заполняет сознание. "Ыуа!" Дикарь заносит дубину. Зловоние изо рта, пена на губах. Удар. Вспышка памяти: он стоит высоко-высоко над морем, держит за руки женщину. Ветер лихо расправляется с ее пепельными волосами, забивает пряди в рот, мешает сказать нежное. Они смеются - и в синих глубоких-глубоких глазах женщины счастье... Где это было? С кем? Удар! Все кружится, смешивается. Самой последней искрой сознания он понимает, что это его голова в гермошлеме легко, как мяч, скачет и кувыркается по камням. Красная тьма. Из тьмы медленно, как фотография в растворе, проявляется круглое лицо с внимательно расширенными серыми глазами; короткие пряди волос, свисая над лбом, тоже будто выражают внимание и заботу. Он встретился с взглядом, понял вопрос серых глаз: "Ну, как?"- "Ничего,- ответил немо.- Вроде жив".- "Очень хорошо,- сказали глаза.- Над тобой пришлось здорово потрудиться".- "Где я? Кто ты?"- напрягся Берн. "Тебя подобрали в лесу. Но об этом потом, хотя нам тоже не терпится... (Он читал все это в глазах с непостижимой легкостью.) А теперь спи. Спи!" Лицо удалилось, Берн закрыл глаза. Или и это был бред? Так или иначе, но он уснул. Снова виделось прозрачно-зеленое море, звонко плескавшее волнами на белый и легкий, как пена, берег; та женщина с синими глазами, только загорелая; сложные механизмы в черном пространстве; звезды под ногами - и чувство не то падения, не то невесомости. От этого видения вернулись к прежнему: к полету, закончившемуся параличом, к мысленному диалогу с призраками, к обморочному падению на скалу. Но Берн напрягся, стал вырываться из обрекающего на ужасы круга снов, переходил от видения к видению, отрицал их, стремясь проснуться... И наконец, проснулся - весь в поту. 7. ПРОБУЖДЕНИЕ Э 2 Или и это еще был бред? Он лежал голый, как и в первое пробуждение. Но ложе было не такое, кабина не такая. Собственно, это и не кабина: за прозрачным куполом небо, кроны деревьев. Мир был непривычно четок. Листья деревьев освещало низкое солнце, он различал в них рисунок прожилок. По чуть неуловимой свежести и ясности красок Берн понял, что сейчас утро. Если это не бред, почему он так отчетливо видит? Вон паучок-путешественник на конце зацепившейся за ветку паутинки. Две ласточки, маленькие, как точки, играют высоко в небе,- но у каждой видны поджатые к белому брюшку лапки, хвост из двух клинышков. Очков на лице не было, он чувствовал... Но в бреду ведь, как и во сне, все видно смутно, расплывчато! Мир был непривычно внятен. Звеняще шелестели листья под куполом. Трава прошуршала под чьими-то быстрыми шагами - и Берн, дивясь себе, по шороху определил: трава росистая, пробежало четвероногое. Волк? Во всяком случае, не двуногое, не эти... При воспоминании о дикарях он почувствовал страх и угрюмую решимость не поддаваться. Что было? Где он, что с ним? Сокращениями мышц и осторожными движениями Берн проверил тело. Все было цело. Только в голове, в области правого виска, что-то зудело, мозжило - что-то заживало там. Странно... дикари должны были его уходить насмерть. Во всяком случае, он цел, не связан, может за себя постоять. И постоит! Темя ощутило сквознячок. Дверь не заперта? Берн приподнялся. Ложе податливо спружинило. - Черт побери!- рассердясь на свою нерешительность, вскочил на ноги. Замер. Гладкая стена отразила его настороженную фигуру. Какой-то ячеистый шар в углу, какие-то полки, одежда... не его одежда. Это, собственно, и одеждой назвать трудно: полупрозрачные шорты (Берн не терпел шорт из-за своих худых и волосатых ног), такая же куртка с короткими рукавами. Из чего они - пластик? Ладно, выбора нет. Надел. Теперь - разведка местности. Надо найти более надежное убежище, чем эта пластиковая халупа. Что ни говори, а придется прятаться. Жить, чтобы жить... Он подошел к двери, выглянул наружу: никого,- вышел. Широкое темное отверстие - таким мог быть и вход в подвал, и вход в метро - бросилось в глаза. Это может быть убежищем. Туда вела дорожка из графитово-темных плит вперемешку с травой. Туннель полого, без ступенек, шел вниз. Берн осторожно ступал по подающемуся под ногами, будто толстое, сукно, полу, всматривался. Уменьшающийся поток света от входа освещал только гладкий сводчатый потолок да ровные стены. Поворот - и за ним совершенная тьма. Берн заколебался: не повернуть ли обратно? Оглянулся - и сердце упало, тело напряглось: два темных силуэта на фоне входа! Они двигались бесшумно и осторожно, как он сам. Профессор не тратил времени на рассматривание, легкие ноги сами понесли его вглубь. Глаза, привыкнув к тьме, различили вдоль стен полосы; они испускали странный сумеречный свет. Такой бывает поздно вечером или в начале рассвета, когда еще нет красок. Берн тронул рукой: полосы были теплые. Еще поворот. Полосы отдалились, исчезли. Берн скорее почувствовал, чем увидел, что находится в обширном помещении. И в нем - он замер в ужасе - тоже сидели и стояли существа! Они были освещены тем же сумеречным светом, лившимся непонятно откуда. Он всмотрелся: странно, ярче всего светились места, куда свету трудно попасть. Выделялись рты, языки и зубы; теплыми кантами на телах тлели места, где рука прижималась к туловищу, нога была положена на ногу... Диковинно переливались глаза, будто висящие во тьме отдельно от лиц. "Они не освещены,- понял профессор, чувствуя, как страх стягивает кожу, поднимает волосы на голове,- они светятся!" И их глаза, многие пары светящихся глаз, обращены к нему. Они заметили его, объемные живые негативы. "Морлоки!- вспыхнуло в уме Берна.- Бежать!" Он кинулся обратно, но из туннеля как раз вышли те двое. Они тоже светились!.. Нет, не готов был профессор Берн ко встрече с будущим: нервы не выдержали, он дико вскрикнул и рухнул на пол. - Что такое? Кто? - послышались возгласы. Вспыхнул свет. - Ой, да это наш Пришелец! - Ило, вызовите Ило! - Разве можно оставлять его одного! - Но он спал. - Он без сознания... - Где Ило? Вызовите же, наконец, Ило! КНИГА ПЕРВАЯ Плюс-минус современность ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ВКЛЮЧАЮ БОЛЬШОЙ МИР 1. СООБЩЕНИЯ О БЕРНЕ "Чрезвычайное, немедленное, по Гобийскому району, повторять! Час назад егерский патруль Биоцентра обнаружил в лесной зоне вивария труп (в состоянии клинической смерти) неизвестного человека. Он подвергся нападению стада гуманоидных обезьян-эхху. У него - помимо нелетальных повреждений тела и конечностей - разрушены значительные области черепа и мозга. Датчики ИРЦ не зафиксировали пребывания этого человека ни в зоне вивария, ни в Гобийском районе вообще. Мозг и память ИРЦ не выдают никаких сведений о нем. Внимание всем! Для спасения этого человека как личности необходимы сведения о нем. Всмотритесь в его облик, в необычные одежды: кто видел его? Общался с ним непосредственно или по ИРЦ? Кто знает что-то о нем от других? Сообщать немедленно в Биоцентр Иловиенаандру 182". Через полтора часа: "Чрезвычайное немедленное по Гоби отменяется. В районе происшествия найден аппарат подземного захоронения с анабиотической бальзамирующей установкой. Особенности конструкции и материалов позволили установить время захоронения: середина последнего века Земной эры. Одежда неизвестного относится к тому же времени. Все это позволяет сделать вывод: он - пришелец из прошлого, который пролежал в своей примитивной, но надежной установке не менее двух веков. Только неудачная встреча с гуманоидами помешала полному успеху его отважного предприятия. То, что этот человек - из прошлого, с пониженной против нашего уровня жизнеспособностью (так называемый горожанин), осложняет задачу возвращения его к жизни. В Биоцентре организована творческая спасательная группа: она исследует Пришельца и разрабатывает проекты его оживления". (Это сообщение, с дополнениями из предыдущего, было передано по общепланетному ИРЦ с ретрансляцией на Космострой, Луну, орбитальные станции Венеры, Юпитера, Сатурна - по всей Солнечной). Через сутки, общепланетное: "Восстановить Пришельца таким, каким он погрузился в анабиоз, оказалось невозможным: слишком обширные участки его мозга разрушены. Для сохранения его жизни и, в возможных пределах, психики и интеллекта ему были пересажены лобные и частично затылочные доли мозга астронавта Дана (Эриданой, 35), погибшего в экспедиции к Альтаиру. Биозаконсервированная голова астронавта хранилась в Гобийском Биоцентре. Состояние Пришельца после операции удовлетворительное, восстановились все функции организма; сейчас он спит. Ответственность за информационный ущерб, который может быть нанесен человечеству нашим решением, берем на себя. Исполнители операции: Иловиенаандр 182 Эолинг 38". 2. КОСМОЦЕНТР ВЫЗЫВАЕТ ИЛО ИРЦ. Соединяю Иловиенаандра 182, Гоби, Биоцентр и Линкастра 69/124, Луна, Космоцентр. АСТР. Добрый день, Ило! Поздравляю тебя и Эолинга с блестящей операцией. Вам аплодирует Солнечная! ИЛО. Здравствуй. Благодарю. АСТР. Сожалею, но приятная часть разговора на этом вся. Далее иная. Поскольку предмет серьезный и мы можем не прийти к единому мнению, разговор наш частично или полностью будет передан на обсуждение человечества. Не возражаешь? ИЛО. Нет. АСТР. Так вот, о голове Дана. Эриданой 35, увы, далеко не единственный астронавт, сложивший голову в дальнем космосе. Но первый и единственный, чья биозаконсервированная голова доставлена на Землю от Альтаира, за пять парсеков! Суровая реальность дальних полетов такова, что доставить бы обратно собранную информацию да уцелевших. В памяти людей вечно будут жить те экспедиции, от которых обратно пришла только информация! Сейчас, после открытия Трассы, это отходит в прошлое, но, пока летали на синтезированном аннигиляте, было так: все на пределе. И голову Дана астронавты Девятнадцатой звездной доставили, потому что в силу сложившихся там, у Альтаира, трагических обстоятельств его мозг оказался единственным носителем информации об Одиннадцатой планете той звезды. Замеры, съемки, образцы оказались малоинформативны. Напарница Дана Алимоксена 29... теперь уже 33/65 - была снята с планеты невменяемой, точнее, некоммуникабельной. Ничего от нее узнать не удалось... ИЛО. Ас, извини, перебью, Эоли хочет участвовать в разговоре. Не возражаешь? АСТР. Нет. ЭОЛИ. Здравствуй, Астр! Ты огорчен и сердит. АСТР. Здравствуй. Продолжаю о том, что вы оба хорошо знаете, но я говорю не только для вас - для всех... Голова Дана была передана нами в Гобийский Биоцентр в надежде на то, что если не сейчас, то через годы удастся установить с его мозгом информационный контакт. Такую надежду внушили нам разрабатываемые вами методы "обратного зрения", биологической регенерации высших организмов в машине-матке и другие. И вот мы узнаем... узнаем, что мозг Дана использован как заурядный трансплантат! ЭОЛИ. У нас не было выбора: Дан или эхху. АСТР. Так почему? ЭОЛИ. Не подсадили мозг эхху? Потому что это превратило бы Пришельца в одного из них. Мы используем материал от гуманоидных обезьян при операциях мышц, костей, внутренних органов - но мозг и нервную ткань никогда! АСТР. Но почему вы не известили нас о своем намерении? ЭОЛИ. А что бы вы могли предложить? АСТР. Да... хоть свою голову вместо Дановой! Многие бы предложили. Ведь в ней была информация ценой в звездную экспедицию. ЭОЛИ.Ого! АСТР. А как вы думали? Осталось белое пятно. Главное, планета интересная: с кислородной атмосферой, морями, бактериями... одна такая из двенадцати у Альтаира. ЭОЛИ. А почему не произвели дополнительные исследования? АСТР. Потому что кончился резерв времени и горючего - в самый обрез улететь... Ило улыбается, я вижу: чужую беду руками разведу. Да, у нас тоже случаются просчеты. Командир Девятнадцатой наказан... Ну, скажи же что-нибудь, Ило! Скажи, что еще не все потеряно. ИЛО. Сначала не о том. Ас, ты я уверен, сам понимаешь цену своему предложению: отрезать голову у одного, чтобы приставить Другому. АСТР. Да-да, это я... Ну, а?.. ИЛО. Думаю, что так же ты оценишь и упреки в наш адрес. Существует шкала ценностей, в которой на первом месте стоит человек, а ниже - всякие сооружения, угодья, звездные экспедиции... Здесь не о чем спорить. АСТР. Да, согласен. Ну, а?.. ЭОЛИ. Вот если бы Пришелец не пережил операцию, мы выглядели бы скверно - и в собственных глазах, и в чужих. ИЛО. Да, но он жив. И поэтому могу сказать: не все еще потеряно. АСТР. Уф... гора с плеч! Значит, когда наш приятель очухается, можно его кое о чем порасспросить? ИЛО. Нет! ЭОЛИ. Нет? Почему же, Ило? Порасспросить об Одиннадцатой планете, потолковать о новых веяниях в теории дальнего космоса, об обнаружении не-римановых пространств... очень мило! Он сегодня утром, Ас, уже, как ты говоришь, очухался. Забрел в наш читальный зал - и упал в обморок, увидев нас в тепловых лучах. Кто ж знал, что в его время диапазон видимого света оканчивался на 0,8 микрона!.. Сейчас его усыпили, приставили гипнопедическую установку - пусть смягчит первый шквал впечатлений, подготовит... АСТР. Значит, зрение у него теперь дановское?! Это уже хорошо. ИЛО. Да, к нему перешло зрительское и слуховое восприятие Дана, частично моторика Дана, его речь... Но спрашивать ни о чем нельзя! Больше того, не следует спешить рассказывать ему, что с ним произошло. И это мое мнение ИРЦ пусть доведет до сведения всех. Я знаю, что и без того можно положиться на сдержанность и чуткость людей - ну, а все-таки. Пусть взрослые удержат любопытство и свое и особенно детей. Пусть каждый поставит себя на место Пришельца: пережить все, что довелось ему, плюс вживание в новый мир - не ребенку, сложившемуся человеку! Если сверх этого навалить еще прошлое и драму Дана - нагрузка на психику запредельная. Конечно, если он спросит, никто не вправе уклониться от истины. Но велика вероятность, что о самом больном и страшном он не спросит, приятного мало. Ему и без того будет о чем нас расспрашивать. Как и нам его... Обживется, глубоко вникнет в наш мир, в нового себя - тогда и знания Дана в себе он осознает как реальность - и сам их сообщит, без расспросов. АСТР. Но не исключена возможность, что он не дозреет, не осознает и не сообщит? ИЛО. Не исключена. АСТР. Тогда как? ИЛО. Тогда никак. Пошлете новую экспедицию. 3. КАК ТЫ ЭТО ДЕЛАЕШЬ? И вот он среди них. На лужайке между деревьями и домиками, в кресле-качалке возле лиственной сосны. И другие вокруг - кто в кресле, кто сидит на траве, скрестив ноги, кто лежит, подпершись, - смотрят на него. Ночь сверкает звездами, шумит листвой, навевает из леса терпкую хвойную прохладу. Стены ближних домов посылают на лица мягкий ненавязчивый свет. Людей здесь не так и много. Посреди лужайки вытянулся из травы на ножке ячеистый шар; в центре его трепещет, меняет очертания, притягивает взгляд малиновый язычок. Это - сферодатчик ИРЦ. Он уже кое-что знает... И что яркие звезды над ним - не только звезды, но и станции, ангары, заводы Космосстроя - заполнившей стационарную орбиту вокруг Земли зоны космического строительства, производства, сборки, заправки и загрузки планетолетов и звездолетов; там же космовокзалы, станции связи по Солнечной, места тренировки астронавтов и многое, многое другое. Эти тела и сбили его с толку, когда он пытался по звездам определиться во времени. И что занесло его не на геологическую эру, не на цикл прецессии даже - на два века. Теперь иное летосчисление, от первого полета человека в космос; на счетчике 205 лет с месяцами. 2166 год по-старому - всего-навсего. Двадцать второй век... И что ИРЦ, чьи шары-датчики и здесь, и в коттеджах, повсюду, расшифровывается как Информационный Регулирующий Центр. Это общепланетная система электронных машин с многоступенчатой иерархией: планета, материки, зоны, районы, коллективы - с ответвлениями на Космосстрой и Луну; в введении ИРЦ связь, нетворческая информация, производство и распределение нужного людям по их потребностям. Он, как и все, обладает теперь индексовым именем, которое является и именем, и краткой характеристикой, и адресом для связи и обслуживания через ИРЦ - документом. Оно составляется из индексов событий, занятий, дел, в которых человек оставил след. Имя его Альдобиан 42/256. Аль - от Альфреда, остальное: биолог, специалист по анабиозу; в числителе дроби биологический возраст, в знаменателе календарный. В обиходе он был уже просто Аль - как и первые знакомцы его, носители длинных индексовых комбинаций, были для всех просто Ило, Тан, Эоли. И он владел языком этих людей, даже знал, как новая речь выражается письменно. Принесли ему из читального зала, где он так глупо грохнулся в обморок, книги с разноцветно светящимися текстами: смысл передавали знаки, более близкие к линейчатым спектрам, чем к буквам. И он знал, почему так много понимает и помнит, почему видит тепловые лучи: ему сделали трансплантацию особо поврежденной части мозга. Пересадили от кого-то погибшего. Удивляться здесь нечему, пересадки тканей осуществляли и в XX веке, Берн сам участвовал в таких опытах. Правда, на мозг тогда не покушались - но должна же была медицина продвинуться! Словом, с ним все обошлось. И с человечеством тоже. Вот они сидят, потомки десятого колена по роду человеческому, смотрят на него с таким же интересом, как он на них. Сегодня день первый как опекуны Ило и Эоли решились пустить его ко всем, день ярких и сумбурных впечатлений. Сначала все они были для него какие-то одинаковые. "В Китае все люди китайцы и даже сам император китаец". Здесь было что-то в этом роде: общее, объединявшее всех, что бросалось в глаза более индивидуальных различий. Только что оно, общее? Профессор всматривался. Нет, все они - несхожие. Вот напротив сидит под деревом, обняв колени, мужчина: рельефные выпуклости мышц, лицо с мягкими чертами негра (хотя и светлокож), большие губы, обритая голова с покатым лбом и - неожиданно синие глаза, ясные и удивленные: это Тан. Что у него общего с покойно устроившейся в кресле рядом темноволосой худощавой женщиной? Она похожа на испанку классической четкой женственностью всех линий тела, разлетом бровей, страстными чертами удлиненного лица; в карих глазах - умудренность немало пережившего человека, какая-то неженская твердость. Вон Ило, главный человек в его жизни, да, похоже, и не только в его,- тоже в кресле-качалке. У него тело спортсмена, лицо молодое, круглое, простецкое; здесь есть люди, которые выглядят старше. А он самый старший - и не только по возрасту, но своего рода старейшина, аксакал, человек выдающийся. По нему это не скажешь - это заметно по отношению других к нему. Лицо Ило сейчас в тени, он тактично избегает смотреть на профессора, но тот помнит: его серые глаза смотрят сразу и на человека, и "за него", на весь мир, с каким-то требовательным вопросом. Почему? О чем вопрос? Левее, в плетеном кресле,- Ли. Индексовое имя ее Лио 18, но дополнительной информации оно почти не несет. Она сама - информация о себе, вся как на тарелочке, золотистоволосая юная лаборантка Ило. Берн уже знает ее, любительницу приятных сюрпризов, имел случай. ...Апельсины, гроздья винограда, груши, бананы, рубиновые, желтые, фиолетовые, янтарные, радужные соки в тонких чашах, распространяющие душистые ароматы; подвижные ленты несут их, плетенки с теплым хлебом, блюда, от которых текут умопомрачительные - особенно для проголодавшегося после осмотра Биоцентра профессора - запахи. И вся атмосфера этого зала в зелени, с цветами на столах, в солнечных полосах, зала, где говорят, смеются и, главное, поглощают отменную разнообразную еду и напитки, обещает простое плотское счастье. И Ли, отворачивая негодующий носик, приносит профессору, жаждущему такого счастья, на прекрасном, едва ли не золотом блюде... свиную тушенку с бобами: - Вот, кушай. Автоповар не смог, это мы сами... - и садится рядом - сопереживать, радоваться гастрономическим утехам Пришельца Аля. Берн подцепил вилкой клок темно-бурого с белыми вкраплениями месива, смотрел с негодованием: опять свиная тушенка, будь она неладна! Потянул носом: лежалая. Осторожно взял в рот, пожевал - на зубах захрустел песок. "Ну, это уж слишком. Издевательство какое!" Он бросил вилку. - Не понравилось? - У Ли вытянулось лицо. - А мы думали, что угадали твое любимое блюдо... И профессор, все поняв, хлопнул себя по бокам, расхохотался так, что многие прибежали поглядеть, как смеялись века назад. "Ну конечно, пищевые остатки! В моем желудке не обнаружилось ничего, кроме этой треклятой тушенки. Они проанализировали и точно воспроизвели. Даже с песком и запахом". ...И вот она сидит, Ли. Лицо у нее смуглое, в веснушках - и по нему ясно, что все на свете должно быть хорошо, и всем на свете тоже; и что ее недавно только допустили в круг взрослых, хочется выглядеть солидно, но не сидится; и что ей понятно, почему рядом устроился Эоли - это смешно и здорово, только пусть он не думает: веснушки из-за него она выводить не станет. Берн улыбнулся ей, а она - на все ровные зубки - ему. Потупилась, ерзнула в кресле. И конечно, нельзя было не обратить внимания на смутные и от этого еще более притягательные линии ее девичьего тела под полупрозрачной одеждой. (Одежды, приметил Берн, имели не совсем прежнее назначение. Ткани, из которых состояли блузы, шорты, накидки, куртки, были легки, красивы, защищали тело от холода и жары, от влаги и веток, от чего угодно... только не от чужого глаза. Они не скрывали тело и не украшали его. Так считалось красивым. Так и было красиво). Для него, впрочем, добыли кремовый халат и брюки, которые раньше сочли бы пижамными; к его бородке, усам и потрепанно-интеллигентному виду одежда эта по-домашнему шла. Эоли сидит в траве подле кресла девушки, скрестив ноги. Он худощав, долговяз, вьющиеся черные волосы, нос с горбинкой, темные, влажно блестящие глаза, мелковатый подбородок. Красивым его не назовешь. Ли, пожалуй, преувеличивает: сегодня в центре внимания первого помощника Ило не она, а Берн. Оливковые глаза его устремлены на профессора с откровенным, прямо неприличным - по меркам двадцатого века - любопытством. Нет, все они - разные. И вместе с тем близки друг к другу несравнимо больше, чем он к ним; являют единое впечатление... чего? Красоты? Выразительности? Верно, никогда Берн не видел вместе столько чистых умных лиц, хорошо сложенных тел, которые действительно незачем приукрашивать тканями и фасонами, столько гармонично точных движений и жестов, столько хороших улыбок. В красоте людей не было ни стандарта, ни кинематографической подмалеванности - все естественное, свое. И еще объединяла их простота. Простодушие? Простоватость? Простодушие людей не недалеких - о нет! - а таких, которым не надо быть себе на уме; не было и нет в том нужды. Никто не спешил начать разговор - и Берну это было на руку. Он сейчас не просто смотрел, набирался новых впечатлений, но и, как опытный лектор, вживался в аудиторию. И напряженно обдумывал стратегию поведения. Момент был важный, это он понимал: от того, какое впечатление он произведет сейчас, могло зависеть его место в новом мире. Сенсационный драматизм его появления - в его пользу. Первенство в анабиозе, отмеченное в индексовом имени, тоже. Теперь важно и дальше не ударить в грязь лицом, показать, что он, хоть и из прошлого, но. по уму, и духу близок к ним. Наконец Тан, тот сидевший под деревом светлокожий негр, задал вопрос, который у всех был на уме: - Так зачем ты пожаловал? Какая цель у тебя? Берн почувствовал некоторое замешательство: вопрос Иоганна Нимайера - только задан не на старте, а на финише. На финише бега. И так прямо... Что ответить? Я отрицаю человечество? Что более рассчитывал на встречу с дикарями, чем с разумными потомками? Да, все это было тогда в его усталом, озлобившемся уме, но... профессор с сомнением посмотрел на сидевших: нет, она, истина - не для простых душ. - Видите ли, я... - он откашлялся (эти звуки вызвали изумленное "О!" у кого-то), - я был неудовлетворен... м-м... обществом своего времени, примитивными и жестокими отношениями людей. Я верил, что в будущем все сложится лучше. Кроме того... кроме того, - Берн заметил, как Ли смотрит на него во все глаза, будто впитывает, почувствовал себя в ударе, - когда имеешь на руках идею и способ огромной значимости, естественно стремление вырваться из узких рамок своей эпохи, раздвинуть тесные пределы биологической жизни, соразмерить ее с планетными процессорами. Вот я и... Он все-таки тянул на героя. И был среди собравшихся человек, который смотрел на него как на героя - вроде тех, кто прививал себе пандемические болезни, чтобы проверить свои вакцины, или в изобретенных аппаратах впервые поднимался в воздух, опускался под воду, входил в огонь. И он, Аль, такой. У некоторых из тех Ли на портретах видела похожие усы и бородки. И вообще, вот разве она смогла бы вырвать себя из своего времени, из окружения близких людей - Ило, Тана, Эоли, всех, - уйти от жизни, где так хорошо, и кинуться через века в неизвестность? Да никогда и ни за что! А он смог. И все, что он сегодня делал, было поэтому необыкновенным, чудесным. Вот и это... - Ой, - сказала Ли, - как ты это сделал? - Как? М-м... Это способ прижизненного бальзамирования, - с облегчением ("Пронесло!") начал объяснять профессор, - путем вдыхания консервирующего газа, с последующим охлаждением тела до... - Да нет, это-то ясно. - Ли тряхнула волосами. - Как тебе удается думать одно, а говорить другое? - В самом деле, - поддержал Тан, - ведь в твоих мыслях созревал иной ответ? - То есть... позвольте! - Профессор с достоинством откинулся в кресле. - Что вы этим хотите сказать?! Вы не смеете!.. Сейчас это был целиком, без примесей, человек своего времени, человек, для которого боязнь лжи сводилась к опасению быть уличенным в ней. Он гневно поднял голову - и осекся: на него глядели без осуждения, насмешки, просто с любопытством к казусу, который сейчас разъяснится. Только Ило нахмурится. Обеспокоенный Эоли поднялся, подошел, взял Берна за руку жестом одновременно и дружеским, и медицинским: - Мы поторопились, Ил, психическое осложнение. Может, на сегодня хватит? - Это не осложнение. - Ило тоже встал, подошел. - Другое: целесообразная выдача правдоподобной, но не истинной информации. - Не хотите ли вы сказать, что я... - поднял голову Берн, - что я... э-.э... произнес... э-э... die Luge?! [Ложь (нем.).] - "Ди люге"? - озадаченно повторил Эоли. И Берн понял все, опустил голову. Богат, гибок, выразителен был язык людей XXII века но обиходных понятий для обозначения его поступка в нем не было. Только косвенно, многими словами - как описывают нечто диковинное, уникальное. Что ж, проиграл надо платить. - Успокойся, Эоли, я здоров. - Он поднял глаза, слабо улыбнулся. - Во всяком случае, в наше время это болезнью не считалось... - Внимание! Не заслоняйте Альдобиана, - прозвучал на поляне чистый, отчетливо артикулированный голос из сферодатчика. - Помните о других. Идет прямая трансляция. Ило и его ассистент отступили в стороны. Берна будто оглушили: - Что?! Прямая трансляция - и не предупредили меня?! Да это... это... schuftig [Подло (нем.).] с вашей стороны! Это снова была ложь, ложь чувствами, хорошо разыгранным возмущением. Не мог Берн не понимать, почему собрались именно у шара-датчика ИРЦ. Понимал и был не против - пока шло гладко. А теперь сознание, что оказался вралем перед человечеством - и каким: расширившим пределы по всей Солнечной (и радиоволны сейчас разносят всюду скандальное о нем)! - просто плющило его в кресле. Люди - первая Ли - опустили глаза: на Альдобиана было трудно смотреть. Лишь Эоли упивался открытиями в психике человека из прошлого. Во-первых, Пришельца огорчило не то, что он исказил истину, а что об этом узнали, во-вторых, какие эмоции выражаются него на лице сейчас - растерянность и вызов, испуг и стыд, отрицание стыда, мучительные и бессильные вспышки ярости... Интересно! - Послушайте, - в отчаянии показал профессор на шар, - выключите эту штуку или я... разобью ее! - Зачем же - разобью? - хмуро молвил Ило. - Достаточно сказать. Алый огонек в сферодатчике угас. Секунду спустя весь шар осветился, стал многосторонним экраном. ИРЦ с середины включил вечерние сообщения. Белая точка среди обильной звездами тьмы. Она становится ярче, объемнее, приближается, будто фара поезда; разделяется на ядро и три вложенные друг в друга искрящиеся кольца... Сатурн! Он приближается еще, в сферодатчик вмещается только покатый бок планеты да часть внутреннего кольца. Но это лишь образный адрес - он уплывает в сторону. Теперь мельтешат возле планеты какие-то огоньки в черном пространстве; прожекторы выделяют там из небытия веретенообразные блестящие тела, ощетиненные щупальцами-манипуляторами, фигурки в скафандрах около и среди звезд. Паутинные сплетения блестящих тяжей - ими монтажники сводят громадные, заслоняющие созвездия лепестки. Когда лучи прожекторов касаются их, они сияют черным блеском. - Заканчивается монтаж нейтридного рефлектора первого АИСа - аннигиляторного искусственного солнца - у Сатурна, - сообщил автоматический голос. - Для экономичного освещения и обогрева планеты потребуется шесть таких "солнц", горящих в согласованном ритме. Если испытания пройдут успешно и конструкция оправдает себя, будет создано 70 АИСов для оснащения всех дальних планет и их крупных спутников по проекту Колонизации... Ах, как интересно было бы Берну видеть и слушать это в иной ситуации! Но сейчас ему было не до Сатурна, не до АИСов - передаваемое только еще больше уничтожало его. Он плавился от стыда в своем кресле. Все рухнуло. Как постыдно он ударил лицом в грязь! И винить некого: эту незримую грязь он притащил с собой. Ило понял его состояние, тронул за плечо: - Ладно, пойдем... Они направились к коттеджу Берна ночным парком. Ило положил теплую ладонь ему на плечо: - Ничего. Дело и время, время и дело - все образуется. Берн почувствовал себя мальчишкой. 4. "ОБРАТНОЕ ЗРЕНИЕ" Может, иной раз это было не по-товарищески, некорректно, но Эоли ничего не мог с собой поделать: каждый человек был для него объектом наблюдений. К тридцати восьми годам он немало узнал, немало попробовал занятий, бродил по всем материкам Земли, работал на энергоспутнике Космосстроя, на виноградниках Камчатки, проектировал коралловые дамбы и водораздельные хребты: девятый год он в Биоцентре. Но везде и всегда его увлекало одно: чувства, мысли и поступки людей, их характеры, спектры ощущений и поведения в разных состояниях, мечтания, прошлое... все от простого до сложного, от низин до высот. Мир прочей живой природы, как и мир техники, был проще, скучнее. Там все - от поведения электрона или бактерии до работы вычислительных систем и до жизни зверей - подчинялось.- естественным законам, укладывалось в несложные цепочки причинных связей; зная начала, предскажешь концы. Иное дело - человек. И нельзя сказать, чтобы он не был подвластен законам природы, - подчинен им, да сверх того наложил на себя законы социальные, экономические, нравственные. А при всем том свободнее любой твари!.. Он реализует законы с точностью до плюс-минус воли, плюс-минус мысли, творческой дерзости и усилий - и неясным оказывается в конечном счете, что более повлияло на результат: законы или эти, складывающиеся по годам, по людям и коллективам "плюс-минус погрешности"? Во всяком случае, это было интересно. Дело на всю жизнь. Правда, пока больше приходилось заниматься другим: проектом Биоколонизации, полигонными испытаниями. Это тоже надо. Во-первых, Ило есть Ило; другой такой человек, от которого черпаешь и знания, и умение, и ясное, беспощадно честное мышление исследователя... и который все равно остается недосягаемо богатым по идеям по глубине мышления, - не встретится, может быть, за всю жизнь Во-вторых, надо накопить побольше биджей - залога самостоятельности. "Может быть, для меня в моем положении это главное? Проект Ило в этом смысле баснословно перспективен. Честно говоря, сама идея Биоколонизации меня не воспламеняет, странно даже, что Ило меня избрал первым помощником. Ведь есть люди способнее меня. Или я способнее? Лестно, если так". То что во время облета леса группа Эоли заметила расправу эхху с Берном, было случайностью. Но дальнейшее - нет: это Эоли убедил Ило пожертвовать ради спасения пришельца из прошлого мозгом Дана, прервать опыты, исполнить сложнейшую операцию... сделать его, короче говоря, тем, кем он сейчас является. Получилось интересно - но это еще далеко не все! Сейчас, с утра пораньше, Эоли спешил к Берну - завлекать, приобщать. План был тонкий: сначала заинтересовать Аля "обратным зрением", продемонстрировав его на эхху, а потом предложить и у него считать глубинную память. Увидеть картины прошлого двухвековой давности - и то интересно, а если еще приоткроется память Дана!.. "Хитрый я все-таки человек", - с удовольствием думал Эоли. Вот он, "объект" Аль: вышел из дома, стоит, хмуро глядя перед собой Серебристо-серые волосы всклокочены, лицо обрюзгшее и помятое, под глазами мешки... Интересно! Трет щеки, подбородок, ежится. И вдруг - оля-ля! - раскрыл до предела рот, будто собираясь кричать, откинул голову, зажмурился, застыл. Изо рта вырвался стон, в уголках глаз показалась влага. - Ой, как ты это делаешь? Профессор захлопнул рот, обернулся: Эоли стоял в тени орехового дерева. Опять тот же вопрос! И без того омраченное утренней неврастенией настроение Берна упало при напоминании о вчерашнем скандале. - Не видал, как зевают? - неприветливо осведомился он. - В том-то и дело! - Эоли приблизился легким шагом. - Не покажешь ли еще? Берн хмыкнул: - По заказу не получится. Это непроизвольная реакция организма. - На что? - На многое: сонливость, усталость, однообразие впечатлении или, напротив, на избыток их. - А... какие еще были реакции? Только не сердись на мое любопытство, ты ведь сам был исследователем. Берн не сердился, разговор развлек его. - Еще? Много. От воздействия сквозняка или сырости люди чихали, кашляли, сморкались. Перегрузившись едой, отрыгивали, икали, плевались. Иногда у них бурчало в животе. Во сне храпе сопели... Чесались. В минуту задумчивости иные чистили ноздри, пальцем - от наслоений. Неужели у вас этого нет? - Нет. Утратили. - И не жалейте. - А не мог бы ты... когда с тобой приключится одна из таких реакций поблизости от сферодатчика, сказать ИРЦ: "Для Эолинга 38"? Для знания. Его-то ни в коем случае не стоит утрачивать! Берн пообещал. - А теперь, - не терял времени Эоли, - не желаешь ли встретиться с одним своим знакомым? Профессор удивленно поднял брови: какие у него могут быть здесь знакомые! - Это сюрприз для тебя, но еще больший - для него. Пошли. По дорожкам из матовых плит, мимо домиков и туннеля к читальному залу они направились к большой поляне, где высился первый лабораторный корпус Биоцентра, корпус Ило. Здание это удивительно сочетало в себе наклонные линии и изгибы буддийского тибетского монастыря (их Берн видывал в этой местности прежде) со взлетом прибойной волны. Оно и выглядело стометровой волной из пластика, стекла и металла, взметнувшейся над лесом. Эоли по пути переваривал первую порцию наблюдений: - Странно. Таких реакций и у животных, как правило, нет. То, что человеческое тело - орган, который переживает удовольствия и неудовольствия, приятное и неприятное, было известно за тысячи лет до твоего времени. В наше время вырабатывался другой, тоже не плохой, взгляд: тело - универсальный чуткий прибор познания мира. Так ли, иначе ли - но при твоей, с позволения сказать, "регулировке" этого инструмента и удовольствия можно ощутить только самые грубые, и вместо познания выйдет одно заблуждение: помехи все забьют! Берн отмалчивался. После вчерашнего он решил без крайней необходимости не высказываться. Великий Эхху сидел на гладком, блестящем дереве. Побеги его оплели лапы. Он зажмурился от яркого света и с бессильной яростью наблюдал за Безволосым вдали, на возвышении. Тот указывал на него кому-то невидимому. Видно, что-то замышляет... У, эти Безволосые, ненавистные существа с силой без силы! Племя эхху побеждало всех, загоняло в болото даже могучих кабанов. Он сам, Великий Эхху, ломал им хребты дубиной, тащил дымящуюся от крови тушу в стойбище. Но с Безволосыми, Умеющими летать - они ничего не могли сделать. Безволосые уводили время от времени соплеменников: самцов, самок, детенышей - но не убивали, боялись! Те возвращались невредимые, но злые, напуганные. И никогда не умели объяснить, что с ними было. И его они не раз заманивали в свои блестящие западни с ярким светом. Но он, Великий Эхху, благодаря хитрости и силе своей всегда освобождался. Уйдет и теперь! Он знает это, верит в себя, не боится их. Пусть они его боятся, уаыа! Вождь рванулся, завизжал: проклятое дерево держало крепко! - Узнаешь? Они находились на галерее лабораторного зала: Эоли у перил, Берн в глубине. Здесь были приборы, экраны, клавишные пульты. Берн зачарованно смотрел вниз, на дикаря в кресле: как было не узнать эти разбухшие на пол-лица челюсти, заросший шерстью нос с вывернутыми ноздрями, глазки в кровяных белках. Как было забыть эти лапы, мускулистость которых не скрывала рыжая шерсть, - лапы, занесшие над ним дубину! Сейчас они покоились в зажимах-подлокотниках. - Что вы собираетесь с ним делать? - Проникать в душу и читать мысли. А если проще, то наблюдать представления, которые возникнут в его мозгу от сильных впечатлений, выделять из них что поинтереснее. Вот, скажем, раздражитель номер один - "Гроза в лесу"... - Эоли нажал клавишу на пульсе. В "пещере" Безволосых вдруг наступила ночь. Или это налетела туча? Впереди, во тьме, теплилась красная точка. Уголек? Глаз зверя?.. Она притягивала внимание Эхху. Безволосого не видно, но он здесь. Вдруг полыхнул голубой Небесный Огонь, зарычал Небесный Гнев. Снова Огонь и еще громче Гнев. Вождь съежился. Налетел ветер, понес листья, пыль, ветки. Застонало и ухнуло сломанное дерево. Хлынула струями вода. Красная точка вспыхивала в такт Небесному Огню и грохоту Гнева. ...Гроза была на славу, Берн забыл, что он в лаборатории: дождь полосовал отсек с дикарем, струи серебрились в свете молний. Овальный экран возле пульта показывал зыбкие, пляшущие картины: кроны деревьев, син