Летмал быстро догонял ее. Вот догнал... Сшиб наземь и с налету ударил ногой. Потом еще. - ...Потаскуха..! - нарушил вечернюю тишину его рык. - Убью... Волкодав сорвался с места чуть раньше, Эврих кинулся вдогонку. Он бегал очень неплохо. Но в неверном гаснущем свете ему то и дело мерещилось, будто впереди стелился над песком и жилистой травкой косматый большой пес. За которым, как известно, не угнаться. И от которого не удрать. Что до самого Волкодава, он только видел, как близился тяжелый силуэт Летмала и его перекошенная яростью паскудная рожа. Мыш беззвучно скользил по воздуху впереди всех. Девять шагов. Сын старейшины, ничего не замечая кругом, занес ногу для очередного пинка. Семь шагов. Мыш с пронзительным воплем метнулся перед лицом Летмала, прочертив по щеке острыми коготками, и тот, ухнув, наподдал воздух, не попав в скорчившуюся Рейтамиру. Три шага. Проплыла над клочковатой травой тень пса, распластавшегося в прыжке. Одна нога Волкодава с силой врезалась Летмалу в голову, другая в грудь. От такого удара вылетали, крошась, хорошие двери, скрепленные железными полосами, а люди валились замертво. Летмал оказался покрепче иной стены и не только остался в живых, но даже не обеспамятел. Его просто унесло на три сажени назад, шарахнуло оземь и прокатило по травке. Волкодав тоже упал, вернее, слегка коснулся рукой земли - и тотчас, став на ноги, двинулся к Летмалу странно плывущим, не вполне человеческим шагом. Подоспевший Эврих понял, что без его помощи тут как-нибудь обойдутся, и занялся Рейтамирой, неподвижно уткнувшейся лицом в землю. Вышитый намет размотался и съехал у нее с головы, и сделалось видно, какие густые, роскошные волосы под ним укрывались. Молодой аррант перевернул легкое тело. Рейтамира не открывала глаз, изо рта по подбородку растекалась темная кровь. Эврих ужаснулся, решив было, что Летмал успел отшибить ей нутро, но тут же с облегчением убедился - у женщины были просто разбиты губы. Эврих уложил ее поудобнее и бережно обнял, устроив клонившуюся голову у себя на плече... и вдруг отчетливо понял: если произойдет чудо и Летмал каким-то образом сумеет миновать Волкодава, он, Эврих из Феда, ни под каким видом не позволит скоту даже пальцем к ней прикоснуться. Вот не позволит. И все. Чуда, однако, ждать не приходилось. Поднявшийся Летмал вытащил из поясных ножен длинный охотничий нож, зарычал и устремился на Волкодава. Он мог, наверное, испугать кого угодно, - здоровенный верзила, широкий, как стог, и притом хмельной от бешеной ярости. В его убогом рассудке две мысли сразу не помещались, и потому, натолкнувшись на неожиданного противника, о жене он успел призабыть. Вспомнит, когда выпустит кишки ее непрошеным защитничкам. Одному, потом и второму. Он был ловок с ножом. Волкодав шел ему навстречу, плыл, крался, тек над землей. Своего ножа он не доставал. И так обойдемся. Зачем жить ублюдку, способному день за днем избивать беспомощную женщину? Сироту, по чьей-то злой прихоти отданную ему на ложе? Зачем?.. Что с него может быть хорошего? А, Мать Кендарат?.. Какое добро он когда-либо сумеет постичь?.. Летмал надул щеки, вытаращил глаза, размашисто шагнул вперед... и пырнул венна длинным ножом, целя в живот. Пока он готовился, замахивался и делал шаг, Волкодав при желании успел бы сделать с ним многое. Например, скользнуть вперед, припадая к траве, и прицельно вмазать опять же ногой, начисто лишив мужского достоинства. Я с ним разговаривал... Венн ограничился тем, что слегка отступил в сторону, пропуская мимо себя руку Летмала с ножом и одновременно разворачиваясь ему за плечо. Летмал ощутил, возле основания шеи чужую ладонь, и его, семипудового, вдруг осадило вниз, да так, что согнулись коленки и разом стало не до того, чтобы кого-то бить: на ногах удержаться бы!.. Так бывает, когда неожиданно хватают за лодыжки из-под воды. Черный страх сдавил сердце, Летмал судорожно рванулся вверх и вперед, но стало еще хуже. Пока он силился выпрямиться, цепляя руками воздух, что-то мягко подхватило его под челюсть и начало... сворачивать голову... Летмал заорал во всю силу легких, поняв, что его убивают. Такого ужаса он в своей жизни не испытывал еще никогда. Но Волкодав убивать его не намеревался. Хотя искушение было сверх всякой меры. Пригнув к земле, он безжалостно завернул Летмалу кисть и взял нож, выпущенный онемевшими пальцами. Почти сразу сын старейшины с изумлением обнаружил, что его выпустили. Даже и рука осталась при нем. И голова, кажется, тоже. Он стал подниматься, точно сбитый с ног бык. И, как тот бык, медленно переваривал случившееся, тугодумно соображая, как же быть дальше. Ради тебя, Мать Кендарат. Ради тебя... - Иди отсюда! - хмуро сказал ему Волкодав. Он стоял между нарлаком и Эврихом с Рейтамирой. В это время молодая женщина шевельнулась, почувствовала бережное объятие, смутно напомнившее ей о чем-то очень хорошем, потом ощутила боль в боку и бедре, сразу все вспомнила, приоткрыла глаза, увидела над собой Эвриха, а поодаль своего мужа со сжатыми кулаками... и старшего из чужеземцев, заступавшего ему путь. "Беги, добрый человек, он убьет тебя!.." - захотелось ей крикнуть, но крика не получилось, только жалобный стон без слов, полный отчаяния. По мнению Волкодава, Летмалу уже полагалось бы уразуметь, что миновать его он не сумеет. Вот тут он ошибался. Стоило Рейтамире пошевелиться, и Летмал обратил на нее налитый кровью взгляд. Ни разу никто еще не мешал ему срывать на ней дурной нрав. Не помешают и теперь. Не имело никакого значения даже то, что рослый венн все еще стоял на пути, держа отобранный нож. Летмал зарычал и рванулся вперед... Терпение Волкодава лопнуло, как тетива, перетертая костяными пятками стрел. Наверное, скудное у него было терпение. Наверное, Мать Кендарат снова строго осудила бы его. Ну и пускай. Сам он полагал, что цацкался с обидчиком женщин уже сверх приличия. Кулак Летмала, тяжелый, как мельничный жернов, устремился ему в лицо, но вместо столкновения с податливой плотью провалился неизвестно куда. Волкодав выбросил вперед руку и ткнул молодого нарлака согнутым пальцем в то место тела, которое еще на каторге показал ему рано поседевший мономатанец. На языке чернокожего племени оно называлось "помолчи немножко". Величиной оно было не больше ежевичной ягоды и располагалось у каждого человека по- разному, да и тыкать в него следовало строго определенным образом... Волкодав справился. Из могучего тела словно бы разом выдернули все кости, обратив его в студень. Летмал распластался на траве и безвольно обмяк. Он оставался в сознании и, видимо, от испуга терял последний рассудок. Но не мог пошевелить даже губами. Только глаза вращались и полоумно лезли вон из орбит. Когда Волкодав присел на корточки рядом с Эврихом, Рейтамира беззвучно плакала, доверчиво прижимаясь к арранту и пряча лицо у него на плече. Эврих гладил ее по голове, по худенькой узкой спине, стараясь утешить. - Ты его..? - почти шепотом спросил он Волкодава. Он мог бы поклясться, что видел, как в серо-зеленых глазах венна постепенно гасли желтые звериные огоньки. - Не убил, - проворчал Волкодав. - Напугал. Отлежится к утру. Рейтамира повернула голову, подняла мокрое от слез лицо и всхлипнула уже в голос: - Возьмите с собой, добрые люди!.. служить вам буду... и матушке Сигине... рабой назовусь!.. Мне... только в реку теперь... Слезы душили ее. Эврих оглянулся на спутника. Можно подумать, мало им было пожилой женщины на шее. Беда только, ученый аррант откуда-то знал: ему легче было бы остаться здесь самому, чем не послушать этой мольбы. Хотя закон просвещенной Аррантиады в подобных случаях неизменно держал сторону мужа... - Конечно, возьмем, - сказал Волкодав. Его-то заумные рассуждения не донимали. - И рабой себя не зови. Он встал. Эврих передвинулся, просунул ладони (молясь про себя, чтобы Рейтамира не подумала скверного) и поднялся сперва на колено, потом и во весь рост. Его изумило, как легко оказалось нести ее на руках. Сумасшедшая взволнованно ждала их у края худосочного огородика. Она видела все, что случилось на пустоши. - Сейчас пойдем, госпожа, - сказал ей Волкодав. - Утра дожидаться не будем. Я когда-нибудь стану героем, как ты. Пусть не сразу, но все-таки я научусь. Ты велел не бояться ночной темноты. Это глупо - бояться. И я не боюсь. Если встретится недруг в далеком пути Или яростный зверь на тропинке лесной - Попрошу их с дороги моей отойти! Я не ведаю страха, пока ты со мной. Я от грозного ветра не спрячу лицо И в суде не смолчу, где безвинных винят. Это очень легко - быть лихим храбрецом, Если ты за спиною стоишь у меня. Только даром судьба ничего не дает... Не проси - не допросишься вечных наград. Я не знаю когда, но однажды уйдет И оставит меня мой защитник, мой брат. Кто тогда поспешит на отчаянный зов? Но у края, в кольце занесенных мечей, Если дрогнет душа, я почувствую вновь Побратима ладонь у себя на плече. И такой же мальчонка прижмется к ногам, Как теперешний я, слабосилен и мал, И впервые не станет бояться врага, Потому что героя малец повстречал. 5. Младший брат Волкодав наполовину ожидал погони. Ибо полагал, что исчезновение Летмала, ушедшего за женой, не останется незамеченным. Сына старейшины найдут еще до рассвета, по-прежнему беспомощного, словно выкинутая на берег медуза. Решат, что увечье непоправимо, и, чего доброго, немедля кинутся по следу обидчиков. А сам Летмал, когда вернется к нему владение собственным языком, такого небось наплетет... Венну хотелось думать, что молодого нарлака он напугал на всю жизнь. Обольщаться, впрочем, не стоило. Иные люди никаких уроков не понимают. А ты что думаешь, Мать Кендарат? - молча вопрошал Волкодав, шагая в потемках по тропе вдоль реки. Опять станешь попрекать, для чего, мол, не остался вразумлять без Правды живущих? Опять, скажешь, почесал кулака и ушел, избрав дорогу полегче?.. Ну, застрял бы я здесь, а Тилорну эту его штуковину кто принесет? Эврих?.. А за девчонку как было не вступиться? Объясни, Мать Кендарат... Тропа вилась заливным лугом, петляя между редкими приземистыми кустами. Волкодав шел первым, за ним женщины, последним Эврих. Сперва венн хотел сам встать позади, на всякий случай прикрывая отход. Не получилось: кроме него, никто не видел в темноте, - разве Мыш, время от времени проносившийся над головами. Оставалось надеяться, что летучий зверек обнаружит погоню и вовремя подоспеет предупредить... То есть бояться Волкодав ни в коем случае не боялся. В Беловодье, когда у него подзажили раны и тело начало обретать былую готовность, он проверял себя так: созывал соседских парней и давал им в руки по венику. А сам закрывал глаза и просил ребят ударить его. Или хотя бы коснуться. Парни, знавшие, с каким трудом он поборол смерть, сперва осторожничали. Потом, навалявшись по снегу, осторожничать перестали. Взрослых мужчин в деревне было всего восемь душ. Если больно охота, пусть бегут хоть с топорами, хоть с вилами. Да сами на себя и пеняют. Но много ли радости лишний раз убеждаться, что у людей нет ума?.. Хозяйка Судеб распорядилась по-своему. Беглецы так никогда и не узнали, гнался за ними кто или нет. Примерно к полуночи Мышу внезапно надоело беззаботно носиться по сторонам. Маленький охотник нахохлился у Волкодава на плече, потом и вовсе полез ему за пазуху, в привычный уют. Прошло еще некоторое время, и Сумасшедшая Сигина тронула венна за локоть: - Отошел бы ты, сынок, от реки... Пойдем на большак. Эврих сейчас же спросил: - Почему? Он не умел предчувствовать погоду и знал только, что они не пошли по дороге как раз потому, что именно там их начали бы искать. Сигина повернулась к арранту и ответила: - Смерч идет с моря. Река к утру разольется... - Откуда ты знаешь, почтенная? - удивился Эврих. Сигина развела руками: - Ну... Идет, и все... Волкодав посмотрел в небо. Звезды прятались одна за одной. Их застили тучи, быстро наползавшие с запада. Скоро спрячется и луна. Большак тянулся вдоль берега Ренны, на такой высоте, куда ни разу не добирался разлив. Его отделяла от реки полоса хорошего соснового леса. Волкодав свернул с мягкого луга под деревья. Привычные босые ноги не боялись ни иголок, ни шишек. Смерчи приключались в северном Нарлаке каждый год по нескольку раз. Древний Змей с ревом и грохотом взвивался из моря, повергая и всасывая жадным хоботом все попадавшееся на пути... чтобы снова и снова потерпеть неудачу, расшибиться о горные кряжи и выкатиться назад в море извечной дорогой - руслом беснующейся Ренны. Упорства Змею было не занимать. Он тщился одолеть берег и выскакивал на сушу то там, то тут, подыскивая удачливую тропу для прыжка через горы. Люди издавна приметили полосу взморья в два дня плавания шириной, через которую обычно пролегал путь клубящегося чудовища. Здесь не было рыбачьих поселений, а в глубь страны до самых гор тянулся, как ожог, след множества смерчей, проходивших этими краями испокон веку. Путешественники и купцы, ездившие с севера на юг и обратно, не боялись пересекать Змеев След. Не боялись проходить мимо и корабельщики. Они просто поднимали все паруса и сажали людей на весла, стараясь скорее пересечь опасное место. Змей, надо отдать ему должное, был все же существом отчасти благим: он всегда предупреждал о своем появлении, вот как теперь. Загодя убраться с его дороги было не трудно. Еще одно благо - правда, по мнению многих, сомнительное - состояло в самородном золоте, издавна приносимом реками Змеева Следа. Каждый новый смерч проходил по долинам, словно орда землекопов с лопатами, неизменно обнажая новые россыпи. Волкодав не видел в том ничего удивительного. У него дома тоже все знали, что Змей охоч до богатств и носит под крыльями сокровища. Иногда он дарит их людям. И случается - вместе с погибелью. Кондарский тракт, на который выбрались двое мужчин и две женщины, пролегал на почтительном расстоянии от Змеева Следа. Тем не менее вскоре начал накрапывать дождь и стали видны синеватые зарницы, вспыхивавшие над морем. Сколько помнили люди, ни разу еще не бывало смерча без грома и молнии. Волкодав мог бы объяснить, почему. Бог Грозы пристально следил за Своим старинным врагом и гнал его ударами пламенеющей секиры, не пуская в светлые небеса... Когда начал накрапывать дождь, беглецы снова углубились в лес, и мужчины растянули кожаный полог. Полог был просторный: хватит места всем четверым. Путники устроились с подветренной стороны не слишком высокого, но крутого и обрывистого холма. Песчаный откос гостеприимно нависал, не грозя обвалиться, ибо внутри сплетались корни. Хорошее место. Рейтамира шагала на своих ногах от самой землянки Сигины. Это удивляло мужчин. Они-то думали, ее, жестоко избитую мужем, придется нести. - Как ты? - несколько раз спрашивал ее Эврих. И неизменно слышал в ответ: - Спасибо, добрый человек, мне хорошо... Когда ставили полог, она усердно стаскивала под него лежалую хвою, еще не промоченную дождем. И забралась под кожаный кров только после того, как там устроилась Сигина. Но тут уж ее силы кончились: молодая женщина не села, а прямо- таки свалилась на землю. Обмякла и больше не двигалась. Эврих запоздало сообразил, что Рейтамира скорее упала бы и умерла прямо на ходу, чем решилась произнести хоть одно слово жалобы. Она слишком боялась показаться кому-то обузой. Аррант припал рядом на колени, поспешно выпростал из мешка теплое меховое одеяло, стал ее кутать. Рейтамира открыла глаза, попыталась что-то сказать... - Лежи, лежи, - ласково Шепнул Эврих ей на ухо. И погладил по голове, стараясь ободрить: - Сейчас поедим, потом спать будешь... Все хорошо... Она вдруг заплакала. Ее намет, головной убор супружества, остался валяться на пустоши у деревни. На том месте, где чужестранец пытался кое- что втолковать ее мужу. Теперь уже - бывшему мужу... Волкодав стоял на макушке холма, прячась от дождя под густой кряжистой сосной, и смотрел в южную сторону. Мертвенные зарницы полыхали там почти беспрерывно, и на их фоне, вращаясь, медленно двигалась гигантская черная тень. Ветер доносил яростные раскаты грома и время от времени - чудовищный рев. Змей, давным-давно изгнанный Богом Грозы из пределов земли, рвался в дневной мир, шарил хоботом, нащупывая дорогу к Железным горам: сломать заповедные крепи, выпустить из векового заточения хозяев смерти и холода, Темных Богов... Венн пристально следил за вселенской битвой, происходившей на расстоянии множества поприщ. Он не позволял себе даже думать о том, что получится, если Змей один раз за всю вечность надумает свернуть с проторенной дороги и устремиться прямо к их пологу. Худые мысли притягивают беду, и Волкодав старательно гнал их прочь. Он не уходил с холма, пока гроза не докатилась до гор и не уперлась в них, застряв, как всегда прежде бывало. Где-то там дробились от страшных ударов гранитные скалы, и вниз обрушивались потоки битого камня, сверкавшие в отсветах молний, точно самоцветные россыпи. Особенно сильные вспышки порой озаряли громоздящиеся облачные кручи, и в них на мгновение представали то вздыбленные крылатые кони, то летучая колесница, то беспощадно занесенная огненная секира... Волкодав вдруг представил себе: такая же вот туча... нет, куда там такая же! эта не справилась бы!.. - гигантская, небывалая со времен Великой Тьмы гроза накрывает, как горстью, одетые снегами хребты Самоцветных гор... и страшные рогатые молнии бьют с высоты по вершинам... Бьют снова и снова, раскалывая ледники, оплавляя черные скалы, выворачивая наизнанку изъеденное подземными ходами нутро... Серый Пес не раз и не два молился об этом, пока сидел на цепи. И если бы в те времена его услыхал какой-нибудь Бог и согласился разнести Самоцветные горы в пепел и пыль, но и самому венну предрек смерть под страшным обвалом, - он бы с радостью согласился. Согласился бы умереть рабом, а значит, и в следующей жизни обречь себя на неволю. И, погибая под глыбами, с упоением принял бы смертные муки. Если б только ему было дано почувствовать в последние мгновения жизни, как до основания содрогаются Самоцветные горы... как они рушатся, оплывают в потоках небесного пламени... проваливаются неизвестно куда... навсегда сползают с тела земли, которую оскверняли так долго... Девушка сидела на свернутом меховом плаще, обхватив руками колени, и смотрела вдаль. Ярко светила луна, озаряя мертвенным серебром горы, ставшие за два с половиной года такими привычными. Днем на лугу кипела видимость жизни: наливалась соком трава, трудились над цветами пчелы и бабочки, выходили пастись мало кем пуганные олени. Но вот наступила ночь, и сделалось видно, что эта пестрая копошащаяся жизнь мимолетна, как огонек светляка, а истинный лик гор неизменен, вечен и мертв. Замершие под луной хребты дышали тяжким морозом, и трава была стрелами ломкого серебра. Пройдет тысяча лет, не останется даже праха от ярких цветов и промчавшегося по ним олененка, а горы будут все так же вздыматься к черному, усеянному холодными звездами небу, и леденеть под луной, и молчать, равнодушные, всезнающие, одинокие... Рядом с девушкой шевельнулся мягкий белый сугроб, заискрилась, как иней, мохнатая блестящая шерсть. Огромный кот сладко зевнул, показав торчавшие в пасти кинжалы, и ткнулся лбом под локоть хозяйки, еле слышно мурлыча. Его звериная память не сохранила плетеной корзины, в которой горцы-ичендары доставили его через пропасть, именуемую Препоной, и оставили там в подарок одному молодому вельможе, Стражу Северных врат. Кот смутно помнил лишь очаг и ковры, и человеческий запах, и ласковые сильные рука, подносившие соску с молоком. А потом его, уже начавшею взрослеть, почему-то снова отнесли в горный лес и хлопнули по загривку: беги. Откуда было знать юному зверю, что молодой куне Винитар, лишившись невесты, не счел себя вправе владеть знаком благосклонности ичендаров и решил выпустить его на волю?.. Кот не понимал, что такое воля, и совсем к ней не стремился. Он хотел есть вкусную пищу, играть кусочками меха и спать у огня, от которого его зачем- то прогнали. Через два дня, голодный и грязный, он наткнулся на человеческий след и бежал по нему во всю прыть, истошно мяукая, пока не догнал свою нынешнюю хозяйку. Теперь все было хорошо: его снова любили. Он бегал где хотел, охотился и уходил далеко в горы, но всегда возвращался. "Твоя невеста еще не достигла возраста зрелости, - передали его прежнему хозяину ичендары. - Ее следовало оберегать либо отцу, либо мужу. Почему вышло так, что одна лишь старая нянька, дочь нашего племени, смогла исполнить свой долг перед госпожой? Ты, не сумевший как следует встретить драгоценную гостью, даже не заикайся о ее преждевременном возвращении. Жди теперь, когда ей исполнится двадцать один год. Тогда она сама примет решение". девушка, которую некогда называли кнесинкой Елень, наследницей стольного Талирада, передвинулась, прижимаясь к теплому боку, и стала смотреть на запад. Там, очень далеко - невообразимо далеко, как это возможно только в горах, - полыхали отсветы молний. Гром не мог преодолеть расстояния, но зарницы все-таки долетали. Молчаливые, пепельные, невсамделишные. Словно воспоминания, когда-то яркие, как полуденное солнце, и невероятно дорогие, но с тех пор успевшие поблекнуть и затуманиться. Волкодав смотрел на далекие ледяные вершины, призрачно вспыхивавшие в отсветах молний, и ему хотелось спросить Бога Грозы - как терпишь непотребство, Господь?.. Почему не искрошишь Самоцветных гор в мелкие брызги, похоронив навсегда?.. Он не спрашивал. Венны любили молиться во время грозы, в близком присутствии Бога: вернее услышит. Только гроза бывает разной. Хорошо обращаться с молитвой синим днем, когда в небесах бушует веселая и светлая свадьба, а гром кажется победным кличем любви. Ныне стояла черная ночь, и за тучами происходил поединок. А не годится отвлекать воина, занятого единоборством с врагом. Венн ушел с макушки холма, убедившись, что Змей вправду повержен и не прилетит обижать путников, спящих под пологом. И когда он уже спускался по склону, его вдруг посетила неожиданная мысль. Он вспомнил сказания о Великой Тьме и о том, как в конце концов была рассеяна тьма. Богу Грозы, закованному в семьдесят семь цепей и запертому в ледяную темницу, помог человек. Самый первый Кузнец. И не было венна, который не возводил бы свой род к этому Кузнецу. Так может быть, и теперь... Что, если против зла Самоцветных гор Светлым Богам опять нужна смертная помощь... Гроза уже утихала, успокаивалась вдали. Но в этот миг вспорола небесную твердь едва ли не самая последняя молния и полыхнула так, что ночь стала светлей дня. Волкодав успел увидеть каждую иголку пушистой сосновой ветки, которую отводил рукой от лица. Разглядел даже крохотного паучка, прятавшегося между иголками. А спустя время докатился громовый раскат такой мощи, что Волкодав, ожидавший его, вздрогнул вместе со всем мирозданием. И понял, что Бог Грозы, которого он не смел побеспокоить молитвой, все-таки услышал его. И ответил. Эврих нес стражу: таращил глаза в мокрые потемки, с трудом сдерживая зевоту. Зная ученого, Волкодав ожидал, чтобы тот сразу принялся обсуждать с ним необыкновенную последнюю молнию. Аррант, однако, молчал. Женщины мирно посапывали под пологом, прижавшись друг к дружке ради тепла. Венн поискал взглядом Мыша. Зверек, по давней привычке, висел вниз головой на деревянной распорке. И тоже спал, закутавшись в крылья. Никто на небесное знамение внимания не обратил. - Ложись, - сказал арранту Волкодав. - Я постерегу. А про себя подумал: уж не была ли та молния послана мне одному?.. Эврих забрался глубже под полог, хотел было устроиться подле спавшей крепким сном Рейтамиры, но смутился, вновь вылез обратно, переполз на четвереньках и лег около Сигины, спиной к женщине. Волкодав с усмешкой наблюдал за его возней. Самому венну спать почему-то не хотелось совсем. Он уже чувствовал, что этой ночью с ним опять произойдет то, чего ни разу не было за два года в Беловодье. Необъяснимым образом обострятся все чувства, потом как бы раздвоится сознание... И он, оставаясь сидеть на прежнем месте и не теряя зоркой бдительности, положенной караульщику, в то же самое время увидит себя большим серым псом и побежит куда-то через поле и лес... станет совершать поступки, кажущиеся не менее жизненными, чем те, что творила его человеческая половина... Когда это случилось и проснувшийся зверь затрусил по обочине большака, та часть Волкодава, что осталась у полога, посмотрела в темноте на свои руки. Венн предполагал и боялся, как бы однажды не обнаружить на них начавшую пробиваться шерсть. До сих пор Боги миловали его. Под утро его слуха снова достиг низкий, зловещий, рокочущий рев. Но совсем не такой, как тот, что сопровождал пришествие Змея. Это, ворочая валуны и швыряя, как лучины, выдранные с корнем деревья, грохотала утратившая разум река... Когда развиднелось, беглецы продолжили путь. Над мокрой землей висело неприютное серое небо, но дождь больше не шел. Грохот, доносившийся со стороны реки, с наступлением дня сделался заметно тише. Большая часть воды, вознесенной в горы смерчем, успела прокатиться вниз, перелопатив русло и забив грязью луговую траву. Теперь водяной вал, наверное, достиг уже лукоморья, и стража, стоявшая на кондарском забрале, не без трепета наблюдала, как в желтовато-зеленое море, взбаламученное вчерашним прохождением Змея, рвется бурая бушующая струя... - Куда торопишься? - удивился Эврих, наблюдая, как Волкодав спешно сворачивает полог и увязывает его, чтобы нести за спиной. - Вряд ли кто теперь за нами погонится... Венн ответил не сразу. То есть сперва он вообще собирался промолчать. Хоть и знал, что любви к нему от этого у Эвриха не прибавится. Но что прикажете делать, если Боги забыли снабдить его красноречием?.. Он не надеялся объяснить ученому грамотею даже доли происшедшего ночью. И особенно то, что в этот раз его песья половина что-то не спешила обратно, оставив человеческую часть сознания сиротой. На родине Эвриха не почитали предков-зверей. Аррант не поверит. Да еще посмеется, заявит что- нибудь насчет варварских суеверий. Это не Тилорн. От Эвриха, только зазевайся, иголки в бок дождешься сейчас же... Почти решившись ничего не говорить, Волкодав перехватил взгляд Сигины, державшей в руках котелок. Взгляд был спокойным и глубоким, как небо. Ее, кажется, не удивляла его странная спешка. Сумасшедшая просто знала что-то очень главное и про Волкодава, и про весь остальной мир. Венн нашел глазами Рейтамиру. Молодая женщина тоже смотрела на него, но, заметив взгляд, тотчас потупилась. Волкодав посмотрел на Сигину еще раз и впервые подумал, что Эвриха тоже, наверное, обижала его привычка отмалчиваться. И он проворчал: - Там, на реке... Мало ли, вдруг кто в разлив угодил... Грязь по обочинам большака уже загустела, и Волкодав почти сразу увидел то, чего ждал с надеждой и одновременно - со странной боязнью. В подсохшей глине темнел глубоко вдавленный след большой лапы. Боязнь боязнью, а не окажись его здесь, венн испытал бы немалое разочарование, убеждаясь, что двойник-Пес существовал только в его воображении. Но след не мерещился ему, он просто БЫЛ. И Волкодав, глядя на него, испытывал то особое чувство, которое возникает, когда видишь на земле свои собственные следы. Частицу себя. Венн вздохнул, Расставаться с человеческим обликом - если, конечно, именно в этом состояла его судьба - ему не слишком хотелось. Впрочем, недосуг было разбираться в собственных ощущениях и о чем-то гадать. След был настоящий. Значит, то, что совершал ночью его двойник, тоже не было сном. Тонкий, отчаянный крик в темноте, заглушаемый неистовым гулом реки. Мальчишеские руки с сорванными ногтями, скользящие по мокрому боку щербатого валуна. Темноволосая голова, то возникающая среди пены, то вновь пропадающая из виду... Лошадь, уносимая гремящими бурунами... мгновенные искры, высеченные из камня судорожным ударом подковы... И снова - слабый крик, долетевший издалека... Плывущий пес. Двухвершковые клыки, сомкнувшиеся на воротнике вышитой курточки. Ослабевшие руки силятся обхватить мокрую косматую шею, цепляются за кожаный ошейник. Мощные лапы упираются в камни, пес пытается вытащить человека, но того не пускает придавившая тяжесть. Бешеный поток неистово хлещет обоих, порываясь опрокинуть, захлестнуть, утопить. Пес глухо рычит от бессильной ярости и держит, держит... Будь Волкодав один, он бы помчался бегом. Он был не один. Спасибо и на том, что с него больше не спрашивали объяснений, не добивались, куда это он так уверенно спешит через сосновую рощу. Потом впереди открылась река. В этом месте Ренна разливалась в ширину на целых два перестрела. В обычные дни вода здесь совсем пряталась в залежах гальки, и даже теперь над поверхностью всклокоченного потока выглядывали подсохшие островки. Вода больше не ворочала неподъемных камней. Вполне можно было перебраться на другой берег, прыгая по лысым макушкам. На одном островке лежало несколько валунов. И между ними стояла, глядя на людей, большая собака. При виде этой собаки у венна сердце стукнуло невпопад, он даже забыл на мгновение, для чего явился сюда. Но потом пес повернулся - и поскакал к тому берегу, легко перелетая клокочущие протоки. Волкодав не стал провожать его взглядом. Он смотрел себе под ноги. Пес удалялся, и он чувствовал, как постепенно отпускает что-то внутри. Он так и не понял, видели ли его спутники то же, что и он сам. Мыш вдруг закричал, снялся с его плеча и черной стрелой метнулся над руслом реки. - Смотрите! - крикнул Эврих, указывая вытянутой рукой. Венн всмотрелся, и его обожгло стыдом. Вот что бывает, если не вовремя утратить сосредоточение. Возле одного из валунов, в углублении, прорытом потоком воды, лежал человек. Насколько можно было разглядеть издали - мальчишка-подросток. Мутная вода и наносы гальки с песком позволяли видеть только темноволосую голову, плечи, обтянутые стеганой курточкой, и безвольно раскинутые руки. Песку все равно, что заносить: живое теплое тело или догнивающую корягу... Четверо путешественников разом устремились вперед. Перед какой-то протокой женщины, конечно, застряли: перепрыгнуть бушующую стремнину шириной в полтора человеческих роста было им не по силам. Двое мужчин, не задумываясь, с разбегу перелетели ее. Мальчик был не в себе. Услышав скрип гальки и близкие голоса, он не повернул головы, не открыл глаз. - Песик... - выговорил он по-нарлакски, когда Волкодав склонился над ним, сдвинул с детского лица мокрые волосы и погладил запавшую щеку, расчерченную глубокими ссадинами. - Песик... не уходи... - Держись, малыш, мы с тобой, - опустился рядом на колени молодой аррант. Торопливо сбросив наземь заплечный мешок, он раздернул завязки. Где-то там у него сохранялась небьющаяся стеклянная фляга с крепким вином. Поспешно достав ее, он зубами вынул затычку, приподнял мальчику голову и поднес к его губам гладкое прозрачное горлышко: - Пей! Отхлебни, малыш, полегчает... Тот попробовал глотнуть, поперхнулся и судорожно закашлял. Потом открыл глаза. Глаза были голубыми, как утреннее небо. Вьющиеся темные волосы, нежная смуглая кожа, да еще эти глаза... Нарлакский народ был •издавна знаменит мужской красотой. Вот, значит, из каких мальчиков вырастали знаменитые красавцы, слава страны. Волкодав полными горстями отбрасывал мокрую гальку, осторожно откапывая заваленные ноги. Ему очень не нравилось, как лежал многопудовый валун. Ко всему прочему он заметил на шершавой поверхности наполовину смытые кровавые полосы и разглядел ободранные пальцы мальчишки: ночью тот изо всех сил цеплялся за камень, пытаясь приподняться из захлестывавшей воды, глотнуть воздуха, позвать на подмогу... Волкодав добрался до неподвижных коленей, ощупал их сквозь изорванные, когда-то нарядные штаны и убедился: ноги действительно были придавлены. Змей ли, уходя по реке, в бессильной злобе швырнул гранитную глыбу, зажав, словно капканом, тело барахтавшейся жертвы? Или мальчонка, пытаясь выбраться, сам обрушил на себя подмытый водой обломок скалы?.. - Сейчас мы тебя вытащим, - сказал Эврих. - Ты потерпи. - Вы не думайте, добрые люди, мне не больно, - на удивление спокойно ответил мальчик. - Совсем не больно. Правда... Тяжело только... Волкодав поднялся с колен, обошел камень крутом, покрепче расставил ноги и, примериваясь, уперся спиной. Несчастный мальчишка, наверное, в самом деле не испытывал боли, хотя ноги у него скорее всего окажутся раздроблены. Венн знал по себе, что именно так оно и бывает. Разум не подпускает к себе боль, а с нею очень часто и смерть. Утыканный стрелами воин отбивается от врагов, спасается и бежит, и только потом, когда все позади, бессильно стонет и корчится, пытаясь вытащить окровавленные головки... - Погоди поднимать, я жгут сделаю... - сказал Эврих. Достал из мешка растяжки полога и по очереди перетянул мальчику ноги чуть повыше колен. Тем временем женщины ушли вниз по течению не менее чем на сотню шагов, но все-таки выискали место, удобное для переправы, и, промочив ноги, наконец присоединились к мужчинам. Мальчик слабо улыбался. После страшной ночи опять светило солнце, и люди окружали его. Значит, вправду все будет хорошо. - Мама? - радостно удивился он, увидев над собой Сумасшедшую. - Мама, как ты меня нашла?.. - Ну а как же я могла тебя не найти, родненький, - отозвалась Сигина, присаживаясь и устраивая его поудобнее. - Я услышала, как ты зовешь, и сразу прибежала сюда! Ее спутникам некогда было гадать, может ли быть нечто общее у богато одетого подростка и деревенской нищенки, годящейся ему в бабки. Не приходился же он действительно ей сыном?.. - Ты не плачь, - подбодрил он Рейтамиру, утиравшую слезы. - Сейчас они меня вытащат, и мы пойдем к нам домой. Мама, можно мне их всех пригласить? - Конечно, маленький мой, - немедленно разрешила Сигина. - Я вас всех приглашаю! - обрадовался мальчик. - Вы ведь не откажетесь у нас побывать?.. Мыш, обосновавшийся на макушке валуна, вдруг сорвался с места и быстро полетел в сторону. Рябь на воде переливалась слепящими бликами; венн сощурился, стараясь рассмотреть, что же привлекло зверька, и увидел торчавшую из воды неподвижную лошадиную ногу. Ну, это дело можно было отложить и на потом. Волкодав покосился на Эвриха, упершегося в камень с ним рядом. - Спасибо вам, добрые люди, - вдруг внятно проговорил юный нарлак. - Вы не бойтесь... если не выйдет... - Это у нас не выйдет? - зарычал Эврих. - Это когда у нас что не выходило? Они с Волкодавом кивнули друг другу, разом вдохнули побольше воздуху и налегли что было сил, стараясь приподнять и отвалить камень. Босые ноги венна по щиколотку скрылись в грязном каменном месиве и все жилы готовы были затрещать, когда ему почудилось, будто камень стал поддаваться. - Тащите!.. - прохрипел он, обращаясь к Сигине и Рейтамире. Скосившись, он видел рядом с собой лицо Эвриха, перекошенное от напряжения, с толстыми жилами, вздувшимися на лбу и висках. Вероятно, и сам он выглядел не лучше. - Терпи, малыш, - сказала Сумасшедшая и сунула руки под приподнявшийся валун, лихорадочно выгребая крупную гальку. Рейтамира обхватила мальчика поперек тела и стала тащить. Тут до него наконец добралась жестокая боль, он забился, пытаясь освободиться из ее рук, и пронзительно закричал. Потом умолк, голова безжизненно повисла. Когда показались неестественно вывернутые голени в кожаных охотничьих сапогах и вялые ступни прочертили по камешкам мокрые полосы, венн с аррантом выпустили валун. Тяжеленный камень с плеском обрушился на прежнее место, окатив брызгами всех пятерых. - Как же получилось, что ты, такой молоденький, ехал совсем один?.. - спросила Сигина. Стоял холодный вечер, и они развели большой костер, наплевав на возможность погони ("А пускай их идут!.." - зло сказал Волкодав). Они уже знали, что мальчика звали Иннори, и он был третьим сыном купца Кавтина Ста Дорог. Отца, умершего десять лет назад, Иннори, правда, толком не помнил. Кавтин, повторил про себя Волкодав. Имя показалось ему не совсем чужим, с ним было что-то связано, и притом не слишком хорошее. Но вот что?.. Еще они узнали, что при всей малости своих лет Иннори считался искусным вышивальщиком, достигшим немалого мастерства. За это его приблизил к себе вельможа и наследник государя кониса, господин Альпин. И вот несколько дней назад купеческому сыну была оказана неслыханная честь: наследник позволил мальчику сопровождать себя во время ежегодного Объезда Границ. До самой Белой Стены! - Такие молоденькие ребятишки не должны ездить одни, - укоризненно повторила Сигина. - Как вышло, что твой господин отправил тебя назад одного? На островке посреди реки Эврих показал себя лекарем хоть куда. Он сумел погрузить измученного мальчишку в глубокий сон, и тот спал, ничего не чувствуя, пока его несли на берег, раздевали, вправляли кости и заключали ноги в лубки. Во время лечения молодой аррант очень волновался и через слово обзывал венна варваром, на что тот, против обычного, не обижался. Сделав, что было можно, Эврих разрешил Иннори проснуться, хотя и не до конца: так, чтобы мог пить, есть и разговаривать, но не страдал. Волкодав же снова влез в воду, доплыл к мертвой лошади и принес на берег переметные сумы. Иннори сказал правду. В кожаной коробке действительно лежали мотки разноцветного шелка и тонкие иглы, уже заржавевшие от воды. Лошадь, кстати, оказалась гривастым коньком чуть побольше теленка. Как раз по всаднику. - А я был не один, - с законной гордостью объяснил мальчик. Сигину он мамой больше не называл, но в ее присутствии заметно успокаивался. - Господин Альпин любит меня. Он дал мне Сенгара, телохранителя. Сенгар - настоящий герой! Эврих поднял глаза на Волкодава, и тот мрачно покачал головой, благо Иннори со своего места его видеть не мог. Берег откос сохранил следы второй лошади, благополучно выбравшейся на берег. Венн внимательно рассмотрел их. Могучий сегванский жеребец нес всадника. Крупного МОЛОДОГО мужчину. - Что же такой герой о тебе не позаботился? - хмуро спросил Волкодав. Он знал, каких телохранителей предпочитала нарлакская знать. Камень, который они с Эврихом еле вывернули вдвоем, этот Сенгар наверняка отвалил бы шутя. Да и конь его, одолевший поток, без натуги вытащил бы маленькую лошадку... - Меня накрыло водой... Я не знаю... - растерянно пожал плечами Иннори. Потом улыбнулся: - Сенгар меня обязательно найдет, просто вы пришли раньше. Он очень смелый... и такой сильный... Я люблю его... Он похож на моего старшего брата... На Канаона... Вот тут уж Эврих с Волкодавом одновременно уставились друг на друга поверх его головы. Канаон. Сын Кавтина... ...Канаон все посматривал Волкодаву под нош, и венн догадывался, чего тот хотел. Чтобы он поскользнулся. И Волкодав поскользнулся. Он потерял равновесие, неловко взмахнул здоровой рукой и стал заваливаться навзничь. Нарлакский наемник мгновенно занес меч и с торжествующим ревом прыгнул вперед, - добивать. Занесенный клинок уже опускался, когда обе ноги Волкодава вдруг выстрелили вверх. Все тело выгнулось дугой, так что на земле остались только плечи и шея, а ступни в мокрых, облепленных снегом сапогах врезались Канаону в нижние ребра. Удар был страшный. Ес