ой и знал, что это такое. Обида тела, ни за что ни про что наказанного неожиданной болью. Так бывает, когда моешь пол, хочешь выпрямиться и с маху бьешься головой о Божью Ладонь. Еще он знал, что пуще всего сейчас кнесинке хотелось все бросить, сесть на лошадь и ускакать домой. Туда, где ждет лавка, застланная пуховой периной. И мисочка с финиками и мытым изюмом для услаждения души. И руки-ноги никто оторвать не норовит... Зачем муки принимать, пусть бы мужики друг друга ломали. Ей - себя холить, ей - по садику с цветами заморскими неспешно гулять... Трое мужчин сидели на корточках вокруг и на всякий случай помалкивали, и о том, что телохранителям следовало еще и озираться по сторонам, памятовал один Волкодав. Кнесинка встала, решительно высморкалась и что было силы вцепилась здоровой рукой в запястье Лихослава: - Давай! - Государыня... - струсил отрок. Волкодав вмешался: - Давай, Лихослав, только... во всю силу - со мной одним. Юнцу всегда охота скорей прихвастнуть едва добытым умением, скорее пустить в ход науку, особенно воинскую... Волкодав был старше братьев всего-то года, может, на три, но, думая так, чувствовал себя едва ли не дедом мальчишкам. Лихослав с запозданием, но все же сообразил, что здесь, как и на мечах, не сразу хватают острые боевые клинки, сперва балуются деревянными. И в памяти затвердится, и не убьешь никого... Он крутанулся, ринул кнесинку и уложил ее в колючую травку, но на сей раз - с примерной осторожностью. Еще придет время жилы в схватке тянуть. Потом они поменялись местами, кнесинка шмякнула оземь парня на голову больше себя и топнула ногой: - Не моги поддаваться! Когда ехали домой, Волкодав приметил, что она берегла левую руку. Он задумался, как обычно, с трудом подыскивая слова, и, только когда впереди уже замаячила городская стена, наконец спросил: - Надо ли трудить себя так, госпожа? Не ты нас, мы тебя хранить уряжались... Слова он нашел все же не самые разумные. Едва выговорив, сам понял это и стал ждать: сейчас осердится и скажет - без тебя, дескать, знаю, что надо мне, чего не надо. Кнесинка сдвинула брови и стала поправлять серебряные обручья, хотя багровые пятна начавших проступать синяков и так были надежно спрятаны рукавами. - Я дочь вождя, - сказала девушка. - Если я взялась, я не должна отступать. Дочь вождя, подумал Волкодав. Самое печальное, что получалось у нее на удивление хорошо. Верно же говорят: за что ни возьмутся вожди, все у них спорится лучше, чем у обычных людей. Может, потому и спорится, что помнит хороший вождь, на ком держится удача народа. Вот и дочерям вождей нету равных ни в красоте, ни в ловкости, ни в уме. Ни в стойкости душевной... А еще говорили, будто лицом и телом кнесинка Елень была сущая мать. Мать-воительница. Вот и думай: к добру это? Или не к добру?.. Лето близилось к исходу, и в городе все чаще поговаривали о том, что государь Глузд, мол, совсем скоро вернется. Волкодав не очень любопытствовал, куда он уехал, но все же узнал: кнес проводил лето в большой и могущественной стране Велимор, договариваясь там о торговле и, случись что, о военной подмоге. Нет, не то чтобы кто-нибудь угрожал Галираду или, тем более, могучему Велимору. Просто сольвенны хотели заручиться добрым расположением сильного и воинственного соседа. Что же до Велимора, то и ему, верно, небезразлична была дружба крепкой северной державы. Ибо, как всем было хорошо известно, Галирад никому себя доселе в обиду не давал... В Велиморе Волкодав не бывал и знал эту страну больше по слухам. Лежала она, как говорили, в самом сердце Замковых гор, и вели туда считанные дороги, все как одна проходившие извилистыми глухими ущельями. И было у этих ущелий одно общее свойство. На некотором расстоянии от входа скалы совсем перекрывали их, смыкаясь над головами. Все, кто бывал в Велиморе, в один голос утверждали, что в этих каменных тоннелях было удивительно неуютно. Гораздо хуже, чем в обычных теснинах или даже пещерах. Стоило, однако, выйти из-под сплошного свода по ту или другую сторону - и мерзкое ощущение пропадало бесследно... Но тем не исчерпывались велиморские чудеса. Высоки и едва проходимы были заснеженные кряжи Замковых гор - недаром сольвенны выводили это название то ли от "замка", то ли от "замка", - но уж и не таковы, чтобы вовсе невозможно было их одолеть. Находились бесстрашные скалолазы, которые взбирались на неприступные кручи и даже пересекали весь горный край, попадая из страны сольвеннов прямиком в Нарлак. Так вот: те, кто пренебрегал путеводными ущельями, предпочитая иные дороги, не находил между хребтами никаких признаков большой и богатой страны. То есть вообще ничего, кроме роскошных лугов, ослепительного снега на вершинах да немногочисленных горских племен, беспощадно резавшихся друг с другом. К слову сказать, ни о каком Велиморе обитатели внутренних долин слыхом не слыхивали. Те же, кто, втягивая голову в плечи, проходил под давящими сводами скал, рассказывали о городах, окруженных исполинскими каменными стенами, о великолепных дворцах, изобильной торговле и о мириадах рабов, день и ночь приумножавших достаток державы... Когда велиморцев спрашивали, в чем же тут дело, они обычно посмеивались и отвечали, мол, Боги хранят их страну, не допуская неведомых и недобрых людей. Поэтому кое-кто еще называл Велимор Опричной Страной, сиречь особенной, отдельной, несхожей. Велиморцам такое название не особенно нравилось, они предпочитали именовать свою страну Потаенной. Но самое удивительное, по мнению Волкодава, заключалось в другом. Ему приходилось иметь дело с уроженцами Потаенной Державы, и однажды он с изумлением убедился: своего, коренного, только ему присущего народа в Велиморе отроду не было. Там жили сегваны, вельхи, нарлаки, халисунцы, сольвенны и невесть кто еще, но не было единого своего языка, обычая и веры. Ни дать ни взять обнаружили когда-то и заселили пустую землю выходцы из всех племен, обитавших вокруг... Если бы кто спросил Волкодава, он мог бы рассказать, что его народ издавна с большим недоверием относился к Замковым горам и ко всему, что исходило оттуда. Венны называли эти горы Железными и утверждали, будто ими, как железным замком, Бог Грозы запер когда-то Темных Богов и всякую нечисть, воспретив показываться в дневной мир. Сольвенны тоже помнили кое-что из древних легенд. "Опричный" в их языке было словом вовсе не лестным. Соплеменники Волкодава выражались еще непочтительней. Именовали Опричную, она же Потаенная, страну - Кромешной. Что, в общем, в старину тоже попросту значило - "лежащая наособицу, КРОМЕ"... Над теми, кто в это веровал, люди грамотные и просвещенные дружно смеялись. Как и предвидел Волкодав, боярину Кругу страшно не понравились бесконечные отлучки молодой кнесинки. И то сказать, виданное ли дело! Вместо того чтобы чинно гулять возле крома, прясть, почивать у себя в горнице или, на худой конец, возиться с цветами (занятие для чернавки, но ладно уж, чем бы дитя ни тешилось...), его "дочка" скакала с троими телохранителями неизвестно куда. Иногда она брала с собой сокола, отговариваясь охотой, но дичи назад почему-то не привозила. Только выглядела усталой, как будто гонялась самое меньшее за кабаном. Боярин рад был бы учинить ей какой следует расспрос, а то и отеческой рукою оттрепать за уши непослушное детище. Да только как подступиться, чтобы в случае чего ей же не вышло стыда? Поразмыслив, Крут решил для начала хорошенько взяться за венна. Благо таинственные отлучки кнесинки начались именно с его появлением в кроме. Однажды он отозвал телохранителя в сторонку и крепко сгреб за рукав. - Куда девочку чуть не каждый день тащишь? - зарокотал он грозно. - Почему она, как с вами съездит, ходит, словно вы ее там палками били? Волкодав посмотрел на крепкие узловатые пальцы, державшие его рукав. Он мог бы вырваться, но не стал этого делать. Он ответил ровным голосом: - Госпожа едет, куда пожелает, а мы ее сопровождаем. А когда останавливаемся, госпожа делает то, что ей по душе. А мы следим, чтобы никто ее не обидел. Если он что-нибудь понимал, боярину до смерти хотелось свернуть ему нос в противоположную сторону. Но Правый удержался. Толку не будет, а греха уж точно не оберешься. Если не самого настоящего срама. Да и стоило ли ссориться с висельником, за которым "дочка" всяко была как за стеной... На том, стало быть, и завершился их разговор. Выждав время, боярин взял за грудки обоих братьев Лихих. Но и тут ему суждена была неудача. Два молодых негодяя предпочитали угождать своему наставнику, а не воеводе, и молчали, как истуканы. Тогда Крут поразмыслил еще и отважился на последнее средство. Явившись в хоромы к кнесинке, он завел с нею разговор о девичьем стыде и о том, что батюшка-кнес, возвернувшись, не иначе как спустит с него, седобородого, шкуру, прослышав, что он, недотепа, куда-то отпускал дитятко без подобающей свиты. Все рассчитав наперед, хитрец воевода для начала принялся навязывать в спутницы кнесинке целый курятник боярских дочек и иных знатных девиц. Вроде сестры Лучезара, Варушки, красивой, но неумной и вечно сонной девки. При мысли о том, что Варушка и еще с десяток таких же станут сопровождать ее во время поездок верхом, Елень Глуздовна пришла в ужас и довольно легко согласилась брать с собой хотя бы старую няньку. Чего, собственно, и добивался боярин. Он был одним из немногих, кого вредная старуха не гнала за порог помелом, а, считая приличным человеком, всячески приваживала и ласкала. На другой день Волкодав сидел на крыльце и слушал сквозь приоткрытую дверь, как нянька собирала корзиночку еды и заодно порицала своевольное дитятко, не желавшее сидеть дома. - Мед выложи, нянюшка, - сказала ей кнесинка. - И пряники выложи. Принеси лучше сала, хлеба, мяса копченого да луковку и чеснока головку не позабудь... Старуха возмущенно молчала некоторое время, потом прошамкала: - Яблоки выкладывать не буду, ты уж как хочешь. И пряники оставлю. В водичке размочу, мне, беззубой, как раз... Посадив в седло кнесинку, Волкодав покосился на братьев Лихих, собиравшихся держать стремя няньке. Он думал, ей выведут ослика или, на худой конец, послушного мула. Ничего подобного. Конюх подвел старой бабке темно-гнедого верткого мерина, и седло на нем было мужское. Парни приблизились, нерешительно переглядываясь. Старуха зашипела на них, мигом собрала подол бесформенной черной рубахи, под которой обнаружились черные же шаровары, и вспрыгнула в седло так, будто с детства не слезала с коня. Волкодав только головой покачал. Нянька вела свой род из племени ичендаров, обитавшего, между прочим, в тех самых Замковых горах. Добравшись на полянку, он послал близнецов осмотреть лесочек и убедиться, что никто не приметил частых наездов кнесинки и не приготовил засады. Потом дал юной правительнице переодеться в мужские штаны и стал объяснять, что делать, если схватили сразу за обе руки. Нянька тем временем устроилась на попоне возле корзинки со съестными припасами, разложила шитье и принялась за работу. Кнесинка погодя тоже сделает несколько стежков. Чтобы можно было не кривя душою ответить, чем занимались: "Мы шили!" - Силой даже не пробуй, государыня, - наставлял Волкодав. - Он все равно будет сильнее. Да не спеши, само после придет... Кнесинка, нахмурив брови, сосредоточенно вырывалась. Венн держал ее чуть повыше запястий, очень осторожно, чтобы в самом деле не наградить синяками, но ей казалось, будто руки заперли в выстланные жесткой кожей колодки. Ищи не ищи слабину, нет ее. - Вам, мужикам, о силе хорошо рассуждать, - промучившись некоторое время безо всякого толку, обиделась девушка. - Сами чуть что... Старуха отложила вышивку, потом проворно поднялась и подошла к ним. - А ну, пусти девочку! - взъелась она на Волкодава. - Такому только доверься, все руки пооторвет! - Нянюшка! - возмутилась кнесинка Елень, Волкодав выпустил ее и повернулся к старухе. - Я-то не оторву, - сказал он. - Я к тому, чтобы другой кто не оторвал. - И протянул руку: - Хочешь, убедись, что госпоже нет обиды... Коричневая, морщинистая старухина лапка с удивительной быстротой исчезла под длинным, до пят, черным шелковым волосником. Когда она вынырнула наружу, в ней подрагивала острая, точно стилет, длинная шпилька. Блестящее лезвие до половины покрывала засохшая желтоватая пленка. - Уж как-нибудь и дитятко обороню, и себя!.. Она, вероятно, в самом деле что-то умела. Лет этак пятьдесят назад, когда ее посадили над колыбелью матери нынешней кнесинки. Зря, что ли, она прозывалась Хайгал - Разящее Копье. Да. Волкодав мог бы одним щелчком избавиться и от шпильки, и от старухи. Что там он - любой из братьев Лихих, к которым она благополучно встала спиной... - Грозна ты, бабушка, - сказал Волкодав миролюбиво. - Как же ты врага встретишь, если уж меня, телохранителя, ядовитой булавкой потчевать собралась. - Нянюшка, - повторила кнесинка Елень. Бабка смотрела на них темным старческим взором, не торопясь уступать. Наверняка, она и сама понимала - сколько она ни хорохорься, молодые ловкие парни оборонят "дитятко" гораздо лучше нее. Но просто так сознаться в этом она не могла. Зачем ей, старой, тогда на свете-то жить?.. Волкодав строго покосился на ухмылявшихся близнецов и сказал кнесинке: - Успокой няньку, госпожа, пускай видит, что ты и сама себя отстоишь. Когда кнесинка в третий раз грянула его оземь, старуха заулыбалась, а после седьмого спрятала наконец свою шпильку. За это время Елень Глуздовна совершила, кажется, все мыслимые ошибки; если противник не вовсе дурак, он вывернулся бы из любого положения, давая отпор. Волкодав еще объяснит ей это. Но не теперь. Нянька растаяла окончательно, когда подошло время передохнуть, и ее девочка, ополоснувшись в реке, вместе с троими прожорливыми молодцами взялась за свежий хлеб и вкусное мясо. Не понадобилось ее уговаривать, как дома, отведать кусочек... Дальнейшего ни близнецы, ни Волкодав сами не видели. Но кто-то из вездесущих и всезнающих слуг подсмотрел, как боярин Крут подступил к старой рабыне с какими-то расспросами. О чем он пытался дознаться, осталось, правда, никому не ведомо. Ясно было одно: ничего из тех расспросов не вышло. Бабка только таинственно закатывала глаза... Однажды вечером в кром прилетел маленький, усталый сизый голубь. Он юркнул в голубятню, и там его сразу заприметил молодой сын рабыни, приставленный ухаживать за птицами. Юноша осторожно изловил кормившегося голубя и побежал с ним к боярину Кругу. Воевода снял со спинки сизаря крохотный мешочек и бережно вытащил письмо, начертанное на тончайшем, полупрозрачном листе. Такие делали из мягкой сердцевины мономатанского камыша, расплющенной и высушенной на солнце. Крут прочитал письмо и. пошел к кнесинке Елень. Волкодав знал только, что с голубем прибыло послание от государя Глузда. О чем говорилось в письме, никто ему, телохранителю, докладывать не стал, а сам он не спрашивал. Он видел только, что кнесинка сделалась задумчива и, пожалуй, даже грустна. Это удивило его, Она любила отца и с нетерпением ждала его, так почему?.. Волкодав сперва решил даже, что кнес заболел и задерживается в Велиморе, но потом понял, что дело было в чем-то другом. Если бы кнес заболел, Елень Глуздовна, надо думать, бегом бросилась бы в храм - советоваться и молиться. Но нет. Кнесинка говорила с волхвами не чаще обычного. И вообще вела себя почти как всегда. В конце концов Волкодав решил, что дело его не касалось. Он надеялся, глупец, что кнесинка удовольствуется несколькими простыми приемами, позволяющими себя отстоять от случайного наглеца. А того лучше, не пересилит отвращения к жестокому и совсем не женскому делу. Ничуть не бывало. Она метала нож, примеривала руку к мечу и стреляла из самострела. Благо тот взводился с помощью рычага и не требовал такой силы, как лук. Как-то раз, когда кони уже рысили домой, кнесинка Елень спросила Волкодава, как женятся венны. - Когда девушка взрослеет, парни приходят просить бус, - ответил он. - Если мать позволяет. Потом она одного из них выберет... Кнесинка выслушала его и надолго задумалась. Волкодав видел, что она хотела о чем-то спросить его, но не решалась. Несколько раз она почти собиралась с духом и даже открывала рот, но в последний миг все же отступалась. И наконец спросила совсем о другом: - А бывает, что девушку выдают не за того, за кого она сама хочет? Волкодав считал себя человеком пожившим и кое-что повидавшим, но привыкнуть к тому, что у большинства народов девушку выдавали, так и не мог. У веннов девушка брала себе мужа. Он ответил: - Бывает, когда это нужно для рода... Но так чаще поступают не с девушкой, а с парнем. - А случается, что девушка идет против воли и убегает с тем, кто ей нравится? - Случается, госпожа, - кивнул Волкодав. - Редко, правда. У нас не считают, что это хорошо. Веннская Правда состояла из многих законов, и был между ними один, осуждавший не в меру властных родителей, чьи дети, отчаявшись избежать постылого брака, накладывали на себя руки. В роду Серого Пса такого, по счастью, никогда не бывало, и Волкодав не стал ничего рассказывать кнесинке. Зачем?.. Она же вдруг решилась и, отводя глаза, наконец-то задала мучивший ее вопрос: - А может ли ваша девушка... сама сказать мужчине, что он ей понравился? Волкодав ответил: - Так чаще всего и делается, госпожа. - Поразмыслил и добавил: - Та, что подарила мне бусину, сама ко мне подошла... - Да она ж дите несмышленое! - неожиданно рассердилась кнесинка Елень. - Во имя Золотых Ключей! Десять лет!.. Что, вот так сунула тебе бусину, и женись?.. - Она дала, а я взял, госпожа, - терпеливо объяснил Волкодав. - Мог не брать. А жениться... Может, она кого получше найдет... Или мать не восхочет... Тем более, что матери-то я не больно понравился, добавил он про себя. Что ж, бусина в его волосах маленькую баловницу ни к чему не обязывала. По веннскому обычаю, радужная горошина на ремешке у холостого мужчины обозначала лишь, что он собирался хранить верность подарившей ее. Пока она не возьмет его в мужья. Или не предпочтет кого-то иного... Кнесинка, однако, за что-то рассердилась на телохранителя и вдруг погнала кобылицу. Волкодав без промедления ударил пятками Серка. Ученый жеребец тотчас встрепенулся и в несколько могучих скачков, которыми славилась его порода, настиг не успевшую набрать скорость Снежинку. Волкодав схватил кобылицу под уздцы и остановил. Он ждал, что госпожа напустится на него за самоуправство, но нет. Кнесинка неподвижно сидела в седле, опустив голову, и как-то жалко, пришибленно молчала. Волкодав тоже ничего не сказал. Подоспевшие близнецы виновато переглядывались, понимая, что от них двоих кнесинка могла бы и ускакать. Елень Глуздовна вздохнула и двинулась дальше понурым, медленным шагом... Уже показались впереди островерхие галирадские башни, когда дорога вынесла навстречу возвращавшимся одинокого всадника. Волкодав сразу узнал боярина Крута и только вздохнул. Было ясно: на сей раз Правый твердо вознамерился вызнать все, что он, по его мнению, обязан был знать. То-то он и отроков с собой не привел. На случай, если все же всплывет какой-нибудь срам. Он поставил вороного поперек дороги, потом спешился и сложил руки на широченной груди. И захочешь, не больно объедешь. Только кто же захочет воеводу прославленного невежливо объезжать. Крут смотрел на Волкодава. Тот, приблизившись, остановил Серка и тоже спрыгнул на землю. - Куда каждый день с кнесинкой шастаешь? - мрачно спросил Крут. - От убийцы ее спас, так и думаешь, все тебе дозволено? Отвечай, говорю! Волкодав ответил ровным голосом: - Госпожа едет, куда хочет и с кем хочет, а мы с тобой, воевода, ей не указ. Боярин, багровея, шагнул ему навстречу. Волкодав остался стоять где стоял. Оружия в ход он пускать не собирался, а там как получится. Елень Глуздовна не стала дожидаться, пока упрямство и преданность доведут этих двоих до беды. - Волкодав, - позвала она и протянула руку, и венн снял ее с лошади. Кнесинка подошла к боярину и спросила: - Ты, Крут Милованыч, за мной присматривать взялся? Она все-таки не произнесла совсем уже непоправимого слова. Не осведомилась - ты ли, мол, боярин, у меня, у кнесинки, ответа хочешь спросить?.. Нет. Она слишком любила старого отцова товарища, чтобы так его обижать. - А вот и взялся! - рявкнул Крут. - Батька твой вернется, как перед ним встану? Девка твоя, скажу, с троими оторвиголовами... а я, старый дурак, спокойно дома сидел? - С троими телохранителями, дядька Крут, - неожиданно спокойно поправила девушка. Не зря все же она судила суд, принимала чужестранных купцов и говорила с галирадским народом. - Из которых, - продолжала она, - двоих ты мне, дядька, сам подобрал, а третий от меня верную погибель отвел. Кому из троих у тебя веры нету, боярин? Старая Хайгал молча злорадствовала, сидя в седле. Крут посмотрел на братьев Лихих, на одного и другого, а по Волкодаву только мазнул взглядом и тем выдал себя с головой. Венн вздохнул, попутно отметив про себя, что близнецы не забывали оглядывать кусты, поле и кромку дальнего леса. Кое-чему он их все-таки успел научить. Правый между тем гуще налился кровью: - Вот что, девка, как на колено-то уложу да крапивой... Кнесинка, продолжая наступать на него, повторила: - Кому из них у тебя веры нету, боярин? И тогда Крут сделал ошибку. Он сгреб ее за руку. Волкодав понял, что сейчас сделает кнесинка, чуть не раньше ее самой и мгновенно взопрел. Ей не больно-то давался этот прием. А уж против боярина, еще до ее рождения носившего меч... Он ошибся. Кнесинка, вдохновленная обидой, все проделала безукоризненно. И... быстро. Удивительно быстро. Сторонний человек не успел бы за ней проследить. Стоял, стоял себе важный боярин и вдруг, взвыв, тяжело бухнулся вниз лицом. Кнесинка сразу выпустила его и вскочила. - Не зашибла, дядька Крут?.. - спросила она, краснея. Волкодав видел, что ей было неловко. Дядька все-таки. На коленях ее когда-то держал, баюкал сиротку. Лежать сбитому на земле - последнее дело, но Правый почему-то не спешил подниматься. Только приподнялся на локте и, растирая широкое жилистое запястье, смотрел снизу вверх. На смущенную кнесинку, хмурого венна, неудержимо расплывавшихся близнецов и на старуху в седле. Когда их глаза встретились, Разящее Копье проворно показала ему язык. - Я хотел, чтобы госпожа могла за себя постоять, - сказал Волкодав. - Даже если всех нас убьют. И меня, и их, - он кивнул на братьев, - и тебя... - А коли так, нечего меня выгораживать! - оглянувшись, перебила кнесинка Елень. - Не ты чего-то там хотел, а я тебя заставляла! - Ну что, пень сивобородый? - поинтересовалась нянька. - Все понял? Уразумел, чем девочка тешилась? Или еще объяснить? Правый наконец поднялся и, не отвечая, принялся вытряхивать забитые пылью штаны. Кнесинка обошла его, стараясь заглянуть в глаза, - не разобиделся ли? Дальнейшее, по мнению Волкодава, тоже легко было предугадать. Боярин сцапал "дочку" мгновенным движением, которого она, похоже, и не увидела. Перегнул-таки юную правительницу через колено и принялся отеческой дланью награждать увесистыми шлепками пониже спины... Волкодав вмешиваться, конечно, не стал. А через несколько дней в крепость прилетел еще один голубь, и глашатаи разнесли по городу счастливую весть: кнес возвращается, кнес домой едет из Велимора. Да еще и грамоту везет о любви и согласии с великим южным соседом. Радуйтесь, люди! И люди радовались. День, когда кнес возвратился в город, выдался промозглым и серым. По-осеннему скорбный дождь зарядил еще накануне. Временами небо уставало плакать, но никуда не пропадала тяжелая мгла, начинавшаяся от самой земли. Неторопливый ветер гнал с моря пологие ленивые волны, и почти по воде ползли мокрые космы нескончаемых туч. Город нахохлился и потускнел, даже зеленая трава на крышах как будто утратила цвет. В такую погоду хотелось сидеть в четырех стенах и заниматься чем-нибудь домашним, слушая, как потрескивает в печи. И думать не думая о мозглом сумраке снаружи. Который, положа руку на сердце, и днем-то не назовешь. Сколько помнил себя Волкодав, отсидеться в непогоду под крышей у него не получалось ни разу. У него дома было заведено: женщина и кошка хозяйствуют в избе, мужчина и собака - во дворе. А потом он семь лет не видел не то что дождя или снега - вообще позабыл, как выглядят небо, солнце и тучи. Вчера вечером, предвидя долгую непогоду, кнесинка велела ему назавтра остаться дома, поскольку и сама никуда из крепости не собиралась. Но едва выговорила, как по раскисшему большаку, нещадно разбрызгивая грязь, в город прискакал конный гонец и сообщил, что на другой день следовало ждать кнеса. И, конечно, дочь-кнесинка собралась навстречу отцу. Волкодав знал, что ее будут отговаривать, но она не послушает. Когда тучи, кропившие землю, из непроглядно-черных сделались синеватыми, он оседлал Серка, надвинул на голову негнущийся капюшон плотного рогожного плаща и поехал в кром. Он ехал по темной безлюдной улице, никого, кроме редких стражников, не встречая, и думал: когда они соберутся и поедут встречать кнеса, куколь с головы придется откинуть - из-под него много ли разглядишь! - и сырость невозбранно склеит волосы, потечет за шиворот, пропитывая рубашку, оставляя разводы на добром замшевом чехле... Спасибо хоть, вороненая кольчуга рже неподвластна... Только вчера ликующий Тилорн показал ему то, над чем они с мастером Крапивой бились пол-лета: железную ложку. Ее покрывала блестящая, как зеркало, светлая металлическая пленка. Всю, кроме кончика ручки, за которую - первый блин комом - ложку опускали в раствор. - Скоро Крапива будет покрывать этим кольчуги! - сказал ученый, - Представляете, какую цену станут арранты заламывать за свои вещества, если только прознают? Ложка была торжественно подарена Ниилит, и девушка немедленно испытала ее в деле: принялась размешивать зеленые щи, неспешно кипевшие в горшке на глиняной печке. Ложка жглась, и Ниилит обернула черенок тряпкой. Волкодав вспомнил, что кристаллы, которыми пользовался Крапива, слыли отравой, и спросил Тилорна, можно ли будет есть после этого щи. Насколько ему было известно, ученые о таких мелочах памятуют не всегда. Тилорн только отмахнулся. Он переживал за тоненькое покрытие не меньше, чем сам Волкодав - за Мыша, когда зверьку выправляли крыло. Ниилит переживала и за ложку, и за Тилорна, и за щи. У нее на родине ничего похожего не варили, рецепт принадлежал Волкодаву, и Ниилит ни в чем не была уверена. Любопытный Зуйко (с которого взяли страшную - ешь землю! - клятву молчать об увиденном) притащил за руку деда, а с дедом явился в кухню и Эврих, помогавший пропитывать растопленным воском кожаные заготовки. С плеча венна сорвался взволнованный Мыш и с писком завертелся под потолком... Вся семья в сборе. Наконец ложку, не вытирая, извлекли из горшка и дали обсохнуть. Ниилит смыла и соскребла с нее остатки щавеля... Чудесное покрытие засверкало как ни в чем не бывало. Тилорн подхватил Ниилит и пустился с нею в пляс подле печи. - Витязям таких надо наделать, - посоветовал Волкодав. - Небось сразу позабудут делиться, кому серебряными есть, кому костяными... ...И вот он ехал в крепость под унылым дождем, казавшимся еще холоднее из-за раннего часа, и думал о блестящих, как весенние ледяные кружева, кольчугах, которых скоро наплетет мастер Крапива. И, надо думать, живо прославится. В таких кольчугах хорошо скакать на врага, катиться железной волной, наводя ужас голыми бронями... Волкодав ни за что не стал бы менять на них свою вороненую. Как, впрочем, и привычную деревянную ложку - на эту блестящую, которую, не завернув в конец рукава, в руку-то не возьмешь, а уж рот жжет... Было не по-летнему холодно, и он надел под кольчугу сразу две рубашки, а между ними - шерстяную безрукавку, тайком связанную Ниилит. Безрукавка была из серого собачьего пуха. Волкодав, не привыкший к подаркам, сперва растерялся, потом, приглядевшись, растаял. - Это чтобы ты... больше не кашлял, - страшно смущаясь, пояснила ему Ниилит. Венн благодарно обнял ее, а потом спросил, почему она выбрала именно такой цвет. О своем роде он не говорил никому. Юная рукодельница смутилась еще больше: - Ну... волкодавы, они... серые такие... Очертания домов и башен начинали понемногу проступать в темноте, когда жеребец принес его в кром. Кнесинка завтракала, и Волкодав по привычке обосновался на крыльце. Он прекрасно знал, что бдительная нянька все равно не пустит его даже во влазню. Нечего, скажет, топтать мокрыми сапожищами по красивому и чистому полу. Волкодав стал думать о том, как они сейчас поедут встречать кнеса, и вдруг вспомнил слышанное от боярина Крута: государь, мол, поначалу состоял у покойной правительницы простым воеводой... А что, хмыкнул он ни с того ни с сего. Кто поручится, что ему через сто лет добрые галирадцы не станут припоминать одного из своих прежних кнесов: сперва, мол, был у тогдашней кнесинки простым, телохранителем?.. Мыш высунул нос из-за пазухи, понюхал сырой воздух и снова спрятался в привычное тепло - досыпать. Рядом с крыльцом был просторный навес, устроенный нарочно затем, чтобы в непогоду ставить коней. Волкодав обтер благодарно фыркавшего Серка, криво усмехаясь бесстыдной, неизвестно откуда взявшейся мысли. Не умела песья нога на блюде лежать... Братья Лихие неслышно возникли из-за угла и стали тихо-тихо красться к нему, хоронясь в глубоких потемках. - Утро доброе, - негромко сказал им Волкодав. Из темноты долетел слитный вздох, и братья подошли, уже не таясь. - Как заметил-то?.. - спросил Лихослав. Редкое утро они не задавали Волкодаву этого вопроса. Тайком подойти к нему было безнадежной затеей, но упорные близнецы не оставляли попыток. - Я вижу в темноте, - сказал венн. - Научишь? - сразу спросил Лихослав. Он был старшим из двоих и нравом побойчее. Рассудительный Лихобор толкнул брата в бок локтем: - Ты что, с этим только родиться... - Я в руднике научился, - сказал Волкодав. - Привык в темноте. К его ужасу, близнецы переглянулись чуть ли не с завистью. Оба были принаряжены. Когда они вывели коней, те оказались вычищены так, словно братьям предстояло красоваться на них посреди торга, а не скакать по грязи. Первый раз - всегда первый раз, что там ни говори. Первая любовь, первый бой... первая поездка в свите кнесинки... Хочешь, не хочешь, - запомнится на всю жизнь. Большак на подступах к городу давно уже собирались замостить, да не деревянными бревнами, как было принято у сольвеннов, а камнем, по-нарлакски. Все сходились на том, что камень не скоро расплющится под колесами повозок и подкованными копытами коней и уж точно не будет каждую весну и каждую осень расползаться непролазным болотом. Не было согласия лишь в том, кому расстегивать на общее дело мошну. И потому хорошее общее дело, как водится, не двигалось с места. Дорога сперва вела вдоль Светыни, потом свернула на юг, мимо Туманной Скалы, утопавшей в низких облаках, и лошади сразу пошли легче. По велиморскому тракту до сих пор ездило не так уж много народа, а значит, и грязи особой здесь пока не было. Пока. Если все пойдет так, как задумывали кнес, дружина и премудрые галирадские старцы, - станет Галирад еще одними морскими воротами Велимора. Тогда-то повозки по этой дороге покатятся одна вперед другой. И, может, сыщутся наконец денежки на каменную мостовую. Если только опять что-нибудь не помешает... Кнесинка Елень жадно смотрела вперед, и Волкодав видел, что она сильно волновалась. Вот-вот покажется из тумана знакомый стяг - белая птица, мчащаяся по алому полю, - и отец-государь прижмет к сердцу красавицу дочь, с самого начала весны соблюдавшую для него город. Что ж разумная кнесинка трепетала, словно мальчишка перед Посвящением в мужчины? Боялась, кнес не похвалит?.. За что?.. -Увидишь их, госпожа, не скачи сразу вперед, - предупредил ее Волкодав, когда садились на лошадей. - Только если отца узнаешь доподлинно. Мало ли... - Ишь, раскомандовался, совсем стыд потерял!.. - тут же заворчала Хайгал. Волкодав не стал отвечать, да и что ответишь вредной старухе, но кнесинка согласилась неожиданно кротко; - Как скажешь... Вместе с нею встречать вождя ехал со своими отроками Лучезар. Отроки, сидевшие на крепких и быстрых конях, рассыпались далеко вперед по дороге - высматривать передовых всадников кнеса. Сам Лучезар ехал подле "сестры" и вначале все пристраивался по правую руку, тесня конем Волкодава, но кнесинка велела ему занять место слева, и ослушаться боярин не посмел, хотя и рассердился. А Волкодав на сей раз встал чуть впереди. Он ехал, откинув на спину плотный рогожный капюшон и чувствуя, как под одеждой расползается сырость. Он не оглядывался на близнецов, чьи кони рысили позади Снежинки. А что оглядываться. Каждый из троих до последнего движения знал, как в случае чего поступать. Кнесинка молчала, съежившись под плащом из дубленой кожи, не пропускавшим дождь. Словно не отца любимого едет встречать, подумалось Волкодаву, а... Чего-то она ждала от этой встречи, чего-то не особенно радостного. Э, осенило его вдруг, да уж не просватал ли ее многодумный родитель?.. То-то она взялась выспрашивать, как и что с этим у веннов и бывает ли, чтобы за нелюбимого... Такое на ум взбрести может, только если самой вот-вот предстоит. Ну как есть просватал! За кого-нибудь из нарочитых мужей Велимора, и догадай милостивая Хозяйка Судеб, чтобы не был вовсе уж старым, злым и противным... Волкодаву стало жаль кнесинку, которую он не то что выручить из этой беды - даже и словом разумным утешить не мог. Еще он подумал о том, кто к кому, если все действительно так, жить переедет. Кнесинка в Велимор? Или знатный жених - к новой родне и новым союзникам?.. И, если переезжать выпадет кнесинке, пожелает ли она взять его, Волкодава, с собой? И что тогда делать Тилорну, Ниилит, Эвриху и деду Вароху с внучком Зуйко?.. Вот так, усмехнулся он про себя. Ни они без меня, ни я без них. Семья. Моя семья... И тут из-за серой завесы дождя, ослабленный расстоянием, но ясный и звонкий, долетел голос рога. Елень Глуздовна, понятное дело, вмиг позабыла все обещания и ударила пятками кобылицу. Волкодав, нарочно ради этого державшийся чуть впереди, перехватил поводья. И не выпустил даже тогда, когда из мокрой мглы вынырнул растрепанный отрок: - Кнес!.. Кнес едет, сам видел!.. Да вон уже показались... Сквозь пелену дождя и вправду можно было разглядеть силуэты всадников. Слышался смех, радостные голоса. - Догоняй, сестра! - боярин Лучезар послал вперед жеребца и ускакал по травянистой дороге. - Ты уже слышишь голос отца, госпожа? - спросил Волкодав. Кнесинка Елень только кивнула в ответ. Она смотрела на Волкодава с каким-то чуть ли не отчаянием. Так, словно не хотела, чтобы он ее отпускал. Венн убрал руку с поводьев и сказал: - Поедем, госпожа. Снежинка под ней танцевала, просилась скакать следом за всеми. Кнесинка решилась, дала ей волю, и кобылица, резво взяв с места, полетела вперед. Наверное, Елень Глуздовна действительно удалась в мать. Невысокий широкоплечий мужчина, отечески обнимавший ее, был темноволос и кудряв. Единственное, что у него было общего с дочерью, это серые, родниковой чистоты глаза. Кнесинка взахлеб плакала и прижималась к его груди, нимало не заботясь о том, что кожаный плащ распахнулся и холодный дождь вовсю кропил зеленые клетки поневы. - ...А уж отощала-то, отощала, одни косточки! Без отца никак совсем есть перестала? Я-то считал, только в Велиморе красавицы тощими да бледными стараются быть, думал, наши умней... Ан и ты туда же! - скрывая дрожь в голосе, ласково выговаривал кнес. Потом посмотрел поверх головы дочери и встретился взглядами с Волкодавом, державшимся в двух шагах. Венн молча поклонился ему. Глузд Несмеянович внимательно оглядел нового человека и легонько тряхнул дочь за плечо:. - А это еще кто при тебе? Не припомню такого... - Это, родич, веннский головорез, - усмехаясь, пояснил Левый. - Твоя дочь слишком добра, государь: кормит твоим хлебом прихлебателей разных... Кнесинка вскинула голову и уставилась на Лучезара. Если бы речь шла не о прекрасной девушке, Волкодав сказал бы, что смотрела она свирепо. И еще. Наверное, Лучезар давно уже баловался дурманящим порошком. В здравом разуме люди так себя не ведут. Не совершают по несколько раз одни и те же ошибки. - Это мой телохранитель! - звенящим голосом сказала кнесинка Елень. - Вот как? - удивился кнес. - Да кому ты, кроме меня, надобна, чтобы тебя сторожить?.. - И указал рукой Волкодаву: - Ладно, езжай с отроками, венн. Потом разберемся. Волкодав не двинулся с места. - Если венн молчит, значит, есть причина, - проговорил кнес, и взгляд стал очень пристальным. - Ты говорить-то умеешь, телохранитель? - Нос ему добрые люди сломали, а вот язык вроде как еще не отрезали, - хмыкнул Лучезар. - Хотя, право же, стоило бы... - Прости, государь, - негромко сказал Волкодав. - Я дочери твоей служу, не тебе. Витязи и слуги, ездившие с кнесом в Велимор, с любопытством поглядывали на странного малого, которого неведомо зачем приблизила к себе кнесинка. Глузд Несмеянович, однако, смотрел на Волкодава с чем-то подозрительно похожим на одобрение: - От кого ж ее здесь, со мной, охранять? Разве сам чадо отшлепаю... - Госпожа меня кормит, чтобы я стерег, - сказал Волкодав. - Вот я и стерегу, государь. Тут снова вмешалась кнесинка и стала торопливо рассказывать отцу, как ее хотели убить на торгу. Встрял в разговор и Лучезар. Он по-прежнему не скрывал своей нелюбви к своенравному венну, правда, в сговоре с убийцей более не обвинял. Теперь, по его словам, выходило, что он раньше всех заметил опасность и первым поспел бы заслонить сестру от злодея, если бы его не сбил с ног нескладеха телохранитель. Волкодав ехал по правую руку от кнесинки, чуть позади, и молчал. Ему было все равно. Несколько раз он чувствовал на себе пытливый взгляд кнеса. Ну и пускай смотрит. Волкодав занимался своим делом - стерег, а беседа вождей его не касалась. Поближе к городским воротам дорогу запрудили горожане, соскучившиеся по своему кнесу. Похоже, Глузда Несмеяновича в Галираде любили не меньше, чем его разумницу дочь. Счастливый народ, думалось Волкодаву. Когда вождю протягивают для благословения детей, это кое-что значит. Обрывки выкриков достигали его слуха: жители приветствовали кнеса и спешили заверить его, что кнесинка правила ими воистину мудро и справедливо. Волкодаву оставалось только надеяться, что крики и шум не помешают ему распознать, скажем, шепот извлекаемого из ножен кинжала. Или негромкое гудение натягиваемой тетивы... Боги, однако, ныне с улыбкой взирали на Галирад. И посольство, и встречавшие добрались до крома безо всякой помехи. В крепости кнес сразу же затворился в гриднице со старшей дружиной и помощницей-дочерью. Были, похоже, какие-то дела, которые требовалось безотлагательно обсудить. Волкодав повел Серка в конюшню, рассуждая про себя о том, что у веннов подобного не бывало. Там человека, вернувшегося из дальнего странствия, денька три продержали бы в отдельной клети, не больно допуская в общую жизнь дома. А вдруг он, шастая по неведомым краям, набрался какой-нибудь скверны?.. А вдруг он - и не он вовсе, а злой дух, похитивший человеческое обличье?.. Наверное, все же прав был старик, с которым ему довелось разговаривать тогда на берегу. Какова жизнь, таков и обычай. Что станется с большим купеческим городом, если по всей строгости чтить домашний порог, а с приеха