шлому. Оттого жалкое, как водится, легко превращается в жуткое. Ибо находятся теснимые старостью женщины, которые не только отдают все свое внимание неизбежным признакам возраста, но и пытаются всесильно с ними бороться. Средства для этого идут в ход всевозможные. От довольно невинных, хотя и смешных, вроде красок для волос, притираний для дряхлеющей кожи и вставных зубов из белой глины, обожженной и покрытой глазурью, - и до вполне кошмарных, вроде "чудодейственных" вытяжек из плоти младенцев, не узнавших рождения, и какими способами добывается та плоть, лучше вовсе не упоминать. А бывают старухи - величественные. Это те, чья телесная осанка и красота духа с годами словно выковываются, высвобождаясь из мишуры молодой смазливости и легкомыслия. Такие старухи бывают матерями великих вождей. Или их вдовами. И люди, когда говорят об их детях, в первую голову упоминают не отца, а именно мать, - даже у тех народов, которые испокон века исчисляют род по отцу. Вот такова была - старуха, вышедшая к "косатке" Винитара на третьи сутки ожидания, когда вконец изведшаяся дружина готова была презреть строгий приказ и пуститься на поиски. Рослая, жилистая, седая женщина в штопаном-перештопаном одеянии, но притом - с настоящими золотыми украшениями на лбу, на шее и на руках, с корявым, отполированным временем посохом, но притом - со взглядом и поступью дочери, жены, матери и бабки могучих островных кунсов. Вернее, старух было две. Однако вторая почти сразу куда-то ушла и вдобавок была гораздо менее видной, - даже не старуха, а, правильнее сказать, бабушка, домашняя, привычная и уютная, как сказка у огонька вечерами в месяце Перелета, - и на нее обратили гораздо меньше внимания, чем на ту первую, статную, шагавшую по берегу к кораблю. Возле причаленной "косатки", понятно, в удобных местах стояли дозорные. Так вот, эти дозорные некоторым непостижимым образом умудрились попросту не заметить женщину, шедшую неторопливо и отнюдь не скрываясь. Наверное, она знала свой остров гораздо лучше выросших на Берегу, и самые камни хранили ее от лишних глаз. А может, так гласило веление судеб, и это последнее было едва ли не вероятней. У нее, как у всех оставивших девичество сегванок, красовался на голове волосник, но из-под него являли себя небу две белые косы: знак давнего вдовства и того, что эта женщина утратила материнство. Несколько молодых воинов топтались по берегу, коротая тягостное ожидание за игрой: выискивали среди гальки плоские камешки и пускали их "блинчиками" по воде. Старуха милостиво кивнула юнцам, словно прощая им их мальчишеское занятие. Парни почему-то страшно смутились - и даже мысли не возымели остановить ее да спросить, кто такова и что тут потеряла. Она же бестрепетно приблизилась к "косатке" и, словно имея на то полное право, постучала клюкой по форштевню со снятым с него носовым изваянием. - Почему мне кажется знакомым этот корабль? - спросила она Аптахара, онемело смотревшего на нее через борт. - Может быть, оттого, что у ходящих на нем очень уж знакомые рожи?.. - Тут уже все уставились на Аптахара, а старуха продолжала как ни в чем не бывало: - Так куда же ты дел моего внука, Аптахар? И за что тебе отрубили правую руку? Уж не за то ли, что ты, старый бездельник, не сумел за ним уследить? Ты, видно, напрочь свихнулся, если отпустил его бродить по острову в одиночку?.. Аптахар открыл рот. И закрыл. Потом снова открыл - и теперь уж не закрывал до тех пор, пока не помянул все до единой чешуйки коварного Хегга, в особенности же те, что имели отношение к его охвостью и паху. - Во имя пупка Роданы, глубокого, словно пещера, и Ее ягодиц, подобных двум каменным лбам, разделенным ложбиной!.. - произнес он наконец, завершая словесное оберегание. - Может ли быть, почтенная Ангран, что это действительно ты?.. Старуха в ответ усмехнулась: - А ты, верно, надеялся, что меня здесь в первый же год крысы сожрали? Молодые воины, никогда не бывавшие на острове Закатных Вершин, с почтением и даже не без некоторой робости слушали их разговор. Кто такая Ангран, "одна в горе", было известно каждому. - Твой внук... - не особенно связно выговорил Аптахар. Язык у него всю жизнь был без костей, но тут он просто не знал, с какого боку начинать объяснять. Столько всего нужно было упомянуть, да все сразу! И Аптахар сбивчиво продолжал: - С ним был еще венн, который... ну, кровный враг. И этот... паскудник, с корабля сбежал и мешок венна упер... - Я знаю, - отмахнулась старуха. - За ними погнались одичавшие. И загнали в Понор. - Кто? - переспросил Рысь. Он уже косился на крышку палубного люка, под которой в трюме сохранялось оружие. - Одичавшие, - повторила Ангран. - Дети наших рабов. Я пыталась помочь им остаться людьми, но не совладала. Наверное, так было предопределено... - Она вздохнула и оглянулась на остров, чтобы негромко добавить: - Иным в назидание. Рысь нехорошо прищурился. Ему не было дела ни до назиданий, ни до предопределений, ни до того, откуда берутся некоторые легенды. Он знал одно. Кто-то посмел напасть на его кунса. Значит, этот кто-то не должен был увидеть нового дня. Он уже обернулся к остальным молодцам, благо возле "косатки" собрались все, кроме дозорных... - Остановись! - Ангран лишь чуть-чуть повысила голос, но Рысь так и замер с приоткрытым ртом, на середине начатого движения. - Какие бы приказы вам ни оставил мой внук, тебя-то никто еще не избрал предводителем, - продолжала старуха. - Значит, не тебе и распоряжаться. Она помолчала, обводя глазами могучих, воинственных, горящих неутоленной местью парней. Ее глаза, серые, цвета осеннего дождя пополам со снегом, по очереди остановились на каждом, и все без исключения, один за другим, потупились перед нею. - Моего внука больше нет здесь, на острове, - несколько смягчившись, сказала Ангран. - Он ушел в Понор, и с ним те двое. - Мы последуем за ними... - тихо предложил Рысь. - Когда они ушли, Понор завалило, - был ответ. - Туда больше нет хода. И, вероятно, не скоро будет. И потом, разве ты бросил бы корабль? Рысь еще ниже опустил голову. Корабли, особенно боевые "косатки", сегваны не бросали никогда и ни при каких обстоятельствах. Даже спасаясь от вечной зимы, даже уходя по льду с родных островов - тащили их с собой на катках. - Мы встретим моего внука! - провозгласила Ангран. - Но не здесь. Мы пересечем море и посетим далекую страну, где я никогда не бывала. Она называется Саккарем... Отчего-то ни у кого не повернулся язык назвать ее слова безумным пророчеством. Аптахар лишь спросил: - Но откуда тебе все это известно, почтенная? - Подруга поведала мне, - с той же безмятежной уверенностью ответствовала Ангран. - К-какая подруга? - Аптахар тщетно силился что-то сообразить. - Та, что иногда приходила скрасить мое одиночество, а сегодня проводила меня сюда. Я многое узнала от нее и многому научилась. Только тут воины вспомнили маленькую женщину, что по-доброму улыбнулась им, а потом как-то незаметно ушла. - Она вернется, чтобы отправиться с нами, или нам ее разыскать? - спросил Рысь. - Не такова моя Подруга, чтобы разыскивать ее для плавания на корабле, - усмехнулась Ангран. - Она приходит, когда пожелает и куда пожелает, и нет ей надобности ни в парусе над головой, ни в палубе под ногами. В другое время и в других устах подобные слова прозвучали бы как неоспоримый признак безумия. Но только не сейчас и не здесь, в виду трех вечно клонящихся к закату снеговых вершин, которым старуха Ангран выглядела четвертой и отнюдь не младшей сестрой. Она взошла, а вернее, восшествовала по мосткам на палубу корабля и опустила на доски небольшой узелок, содержавший, как поняли мореходы, ее небогатые пожитки, загодя собранные в дорогу. И правда, много ли имущества нужно женщине, которую еще двадцать зим назад собственный сын счел ожидающей смерти старухой? Запасная рубаха (если только она вообще у нее была, в чем Аптахар, например, сомневался), да крючок для вязания, да камушек из-под родного порога... По приказу кунса Винитара "косатку" не вытаскивали на песок. На случай возможной опасности она стояла готовая к немедленному отплытию: на якоре и растяжках, у приглубого берега, где ей не мог устроить ловушку некстати начавшийся отлив. Уже без дальнейших приказов мореходы принялись отвязывать канаты, зачаленные за выступы валунов, и снимать с паруса плотный кожаный чехол, сохранявший его на стоянке от дождя и сырого тумана. "Косатка" готовилась уходить. Запасы пресной воды были пополнены без промедления, в первый же день, а что касается пищи - какой же морской сегван, да находясь в море, когда-либо оставался без пропитания?.. Вот уже затащили на борт и убрали под палубу мостки, обрывая тем самым последнюю пуповину связи с землей. Старуха обернулась к берегу и широко раскинула руки, словно желая обнять. - Прощай, остров! - громко проговорила она, и печальное эхо внятно отозвалось на ее голос: "Прощай..." - Двадцать зим прожила я здесь одна, ожидая возвращения внука. И, право, не худшими в моей жизни были те зимы... "Не худшими", - согласилось эхо. - Ты поил меня и кормил, ты давал мне силы переживать утрату друзей... "Утрату друзей", - вздохнули утесы. - Никогда больше мы не увидимся, мой остров, но ты не печалься! "Никогда больше..." - Исчерпано терпение Небес, и ледяные великаны, испоганившие твою красоту, скоро пожалеют, что вообще явились сюда! "Терпение..." - пообещал берег. Прощание завораживало, и Рысь, не смея мешать, приказывал людям больше жестами, чем голосом. Корабельщики, привычные во всем полагаться друг на дружку и в особенности на рулевого, работали молча и слаженно. "Косатка" подняла парус и медленно двинулась к выходу из заливчика, обратно в открытое море. В какой-то миг Ангран приветственно вскинула руку. Мужчины завертели головами... Там, на уплывающем в прошлое берегу, на высокой скале, стояла маленькая женщина. Она тоже махала им вслед. Потом все заволокло сгустившимся туманом, не стало видно гор, от века господствовавших над островом Закатных Вершин, и лишь утес со стоявшей на нем подругой Ангран некоторое время словно бы плыл в клубящихся серых волнах, сам смахивая на огромный корабль. Потом заволокло и его. Зато переменился ветер. Причем совсем неожиданно - потребовалась сноровка, чтобы удержать резко хлопнувший парус, - и так, как в здешних местах ветру меняться не полагалось. Упорно тянувший несколько последних дней с юга, он словно бы передумал - и прочно отошел к северу, снова становясь попутным для корабля. Ангран неподвижно и молча стояла на носу, скрестив на груди руки и глядя вперед. Она больше не оглядывалась. Молодые мореходы понемногу начинали подбадривать один другого шутками, кормщик Рысь, оставшись без привычного водительства кунса, напряженно хмурился, соображая, как станет прокладывать путь кораблю, добираясь скорейшим способом в далекую страну Саккарем, - где, как и старуха Ангран, он ни разу не бывал. На корабле понемногу начиналась привычная походная жизнь... Аптахар же думал о двадцати зимах на острове, превращенном дыханием льдов в безжизненную пустыню. И о женщине, которая прожила эти двадцать зим ожиданием внука. Она не сомневалась, что мальчик, уехавший с острова привязанным, точно пленник, к мачте отцовского корабля, вернется за ней молодым мужчиной, героем и предводителем воинов. И вот это случилось, и она выходит к его людям и кораблю затем лишь, чтобы узнать - Винитар с ней разминулся. И, не проронив ни слезинки, она тут же берет под свое начало семь десятков воинственных удальцов - и без малейших сомнений отправляется искать новой встречи с внуком аж на другой конец населенного мира. И, что самое любопытное, люди с охотой слушают ее и признают ее власть. Хотя вроде бы кто она перед ними? Старуха... Аптахар невольно подумал, что смерть не приблизилась к бабушке Винитара, не иначе, потому, что убоялась ее. И то сказать - к той, у кого в подругах Богини, просто так не подступишься... Когда наконец он подошел к ней, чтобы почтительно пригласить в натянутую возле мачты палатку, Ангран посмотрела на него и невозмутимо осведомилась: - Нитки есть на этом корабле? Если нет, нужно непременно купить где-нибудь. Путь до Саккарема неблизкий - я пока хоть свадебную рубаху внуку свяжу... x x x Другой Берег в самом деле оказался настоящим сегванским поселением. Все здесь было уряжено так, как испокон веку водилось на Островах, причем действительно испокон веку, до Падения Тьмы, когда на родине сегванского племени изобильно рос лес и поля распахивали не только под ячмень для пива, но даже под пшеницу. Видно, не зря большой остров посреди огромного озера пришелся по сердцу первым вышедшим, вернее, выплывшим из Понора. Теперь здесь стояло несколько длинных общих домов, без которых немыслима жизнь сегванского рода, и при них россыпь домиков поменьше, для семейных пар, обзаведшихся отдельным хозяйством. Шумели над дерновыми крышами высоченные, коронованные звездами сосны... Подогнав лодку к бревенчатому причалу, юный Атарох тут же кинулся звать людей. Люди появились не вдруг. Насколько успел сообразить Волкодав, отца паренька, старейшину Атавида, не напрасно именовали Последним. Он им и был. Вот уже двадцать лет здешним жителям не доводилось вылавливать из озера соплеменников. Поэтому над мальчишкой, который среди ночи обратил внимание на беспокойство собаки и бросился снаряжать лодку, лишь посмеялись. А он, удивительное дело, привез-таки гостей. Да каких! Небывалых!.. Еще бы, ведь раньше из Понора являлись лишь малые дети да глубокие старики. А тут - трое взрослых мужчин! Да из тех-то троих двое - еще и не сегваны!.. В общем, было сразу понятно, что народ, высыпавший из домов на заполошный крик Атароха, если и уснет в эту ночь, то очень не скоро. Волкодав отчетливо видел, как снедает сегванов нетерпение обо всем доподлинно разузнать. Однако на Другом Берегу твердо держались обычая Островов, возбранявшего какие бы то ни было расспросы, покуда гость должным образом не накормлен и не обогрет. Это был поистине очень славный обычай... Будь здесь Эврих, невольно подумалось Волкодаву, ведь наверняка сейчас принялся бы рассуждать, отчего это часть племени, очутившись в изгнании или в плену, принимается строго и ревностно, до исступления, блюсти обычаи старины, и такова эта строгость, что потом, при встрече с "главной" родней, та непритворно дивится, вживую видя уже ушедший древний уклад... Отупевший от усталости разум, случается, порождает весьма непривычные мысли. Венн подумал еще немного и, кажется, дошел до ответа. Это для того, чтобы не одичать. Не позабыть, кто таковы. А то можно всего за одно поколение стать как те... людоеды с острова Людоеда... Да. Будь рядом с ним Эврих, аррант, не иначе, хитро прищурил бы зеленый глаз и сказал ему: "Не только части племен, друг варвар, но и отдельные люди. Некоторые отдельные люди, которых я очень хорошо знаю..." Но Эвриха с ним не было, а Волкодав, глядя на хозяек, торопливо хлопотавших над поздним угощением для гостей, вдруг впервые за несколько лет необъяснимым образом почувствовал себя дома. Вот так-то. В Беловодье, среди друзей, в тепле собственноручно выстроенной избы, у него так и не появилось этого чувства. А тут, в глухом углу чужедальней страны Велимор, под кровом соотчичей Винитара... нате вам пожалуйста. Угощение тоже оказалось очень сегванским. Почти никакого хлеба (не считать же за хлеб маленькие лепешки из ячменной муки, вовсе не главенствовавшие на столе), но зато рыба во всех видах - копченая, жареная, соленая, - и к ней любимая сегванами простокваша, а также пиво и мед. Причем мед не только хмельной, но и самый обычный, в маленьких мисочках, да притом с разными ягодами, чтобы макать в него хрустящую жареную рыбешку. Трое мужчин пытались что-то жевать, почти не чувствуя вкуса и не столько отдавая должное телесному голоду, напрочь задавленному усталостью, сколько уважая святость трапезы, возводившей их, неведомых чужаков, в родство с хозяевами стола. Сегваны с вежливым любопытством поглядывали кто на Мыша, чинно выбиравшего косточки из куска копченого сига, кто с терпеливым снисхождением - на Атароха. Мальчишка, едва ли не впервые допущенный говорить за общим столом, гордился непривычным вниманием взрослых и в сотый раз пересказывал, как псица Забава среди ночи стащила с него одеяло и лаем позвала к берегу и как он умудрился вовремя вспомнить, что предки Забавы поколениями сторожили Понор, а значит, и лает она не на дохлого тюленя в воде, а по гораздо более вескому поводу... Гости клевали носами с недоеденными кусками в руках. В конце концов их уложили спать всех троих под одним необъятным меховым одеялом. Двоих кровных врагов - и отравителя-лицедея. Волкодав подумал об этом и сразу заснул, словно уплыл куда-то по реке, текшей парным молоком. Так легко и бестревожно ему тоже давным-давно не спалось. Ему даже приснился замечательный сон. Зеленая поляна возле ручья и на ней - несколько величавых собак. Действительно величавых. Некий случай свел в этом сновидении тех, кого он знал в разное время. Саблезубого Тхваргхела, вождя степных волкодавов. Черного богатыря Мордаша. И Старейшую, владычицу утавегу. Присутствовали и еще двое, но как бы не во плоти, а зыбкими тенями, глядящими сквозь кромку миров: пестрый маленький кобелек и косматый великан с плохо обрезанными ушами. И, что самое удивительное, издали за псами наблюдал большой волк, а псы не обращали на смертного врага никакого внимания. Сон так и не дал происходившему внятного объяснения, но все равно это был очень хороший сон. Волкодав преисполнился благодарности - и ощутил, что его благодарность принята по достоинству. x x x Милостивый Бог Коней даровал горским лошадкам Шо-Ситайна копыта из очень твердого рога, не нуждавшиеся в подковах. Эти копыта уверенно и аккуратно ступали по мокрому каменистому спуску, который, наверное, большинству иных лошадей показался бы слишком крутым и пугающе скользким. У Ригномера хлюпало в прохудившихся сапогах (а какие были сапоги! - настоящие сегванские, добротнейшие, рыбьей кожи, самолично подновленные перед походом, так и те погибали!..), но Бойцовый Петух остался верен себе и в седло так и не сел. Шел пешком, да не во главе каравана, как полагалось бы проводнику, а в середине, потому что они возвращались на равнину и в город, дорога была хорошо знакома и животным, и людям. Никто не заблудится и без "вожака". Седла двух верховых лошадей оставались пустыми. Между ними были прилажены носилки, устроенные из палаточных деревянных решеток и войлоков, а на носилках лежал Избранный Ученик Хономер. Лежал, редко открывая глаза, и осунувшееся, заросшее щетиной лицо было, что называется, черным. Когда он как следует очнется, он, вероятно, всыплет Ригномеру за самолично принятое решение возвращаться. Ну и пускай всыплет. Бойцовый Петух видел жизнь, попадал в разные переделки, бывал и на коне, и под конем и твердо усвоил, что значит выражение "пошел по шерсть, а вернулся сам стриженый". Коли уж такое случилось, самое неумное, что можно предпринять, - это продолжать лезть на рожон. Если упорствовать, чего доброго, одной шерстью не отделаешься. Саму шкуру сдерут. Пока, впрочем, Избранный Ученик был менее всего склонен кого-то за что-то ругать. Ригномер помнил, как нашел его, ползшего на четвереньках. Жрец промахнулся-таки мимо лагеря и неминуемо вновь затерялся бы на Алайдоре, если бы Ригномер, рыскавший с факелом, по наитию не заглянул еще за одну скалу и не наткнулся на кровяной след на камнях. Когда он подбежал к Хономеру, Избранный Ученик приподнялся и обратил к нему счастливое лицо человека, познавшего озарение свыше. "Я понял, - с сияющими от восторженных слез глазами сообщил он Бойцовому Петуху, подхватившему его на руки. - Я понял, зачем несовершенны наши священные гимны. Они и должны быть такими. Иначе мы увлеклись бы любованием красотой стиха и оставили без внимания главное. А так они суть лишь знаки духовного присутствия Тех, Кому посвящены, и в этой-то добровольной скудости их истинное величие". Он говорил и говорил еще, даже зачем-то приплел резные деревянные образа, используемые языческими племенами для поклонения. Раньше, сколь помнилось Ригномеру, он неизменно издевался над их нарочитой незатейливостью, относя ее на счет убожества веры, а теперь по той же причине едва ли не ставил на одну доску с гимнами своего учения. Ригномер, со всех ног торопившийся к лагерю, не очень слушал его... "Может, - думал он теперь, - оно даже и хорошо, что не слушал! А то кабы не дождаться, что Хономер, оправившись, припомнит крамолу своих бредовых речей и начнет доискиваться, не было ли свидетелей. Так вот - не было!.." Ригномер, твердо державшийся праотеческой веры, к Избранному Ученику Близнецов тем не менее относился скорее с теплотой, во всяком случае, уважал его несомненное мужество. Однако на дороге у него становиться не собирался. И даже повода не собирался давать для того, чтобы жрец узрел его у себя на пути. Хономер из тех, кто перешагнет не задумываясь. Видали мы, как это бывает. Бойцовый Петух смотрел под ноги, шагая вниз по тропе, и оттого не видел, как далеко наверху, за спинами поезжан, из Зимних Ворот выползло облако, тихо плакавшее холодным дождем. Оно тянулось и тянулось вслед уходившим, словно рука, которая никого не собирается отпускать. x x x Утром Волкодаву долго не хотелось открывать глаза и возвращаться к бесчисленным заботам бодрствования. Его, впрочем, никто и не торопил, и он позволил себе немного поваляться под одеялом, благо Винитара рядом уже не было, а Шамарган еще крепко спал, свернувшись калачиком, и легонько посапывал. Ощущение мехового одеяла по голому телу было для Волкодава одним из обозначений блаженства. Наверное, оттого, что помимо слов говорило о полной безопасности и домашнем тепле. И еще потому, что было оно, как и почти все иные знакомые ему определения счастья, родом из детства. Из той короткой поры, когда огромный солнечный мир был понятным и добрым, и все были живы и собирались жить вечно, и все было хорошо... Волкодав неслышно вздохнул, все-таки вылез из-под одеяла и стал одеваться. В доме было тепло. Ни с чем не спутаешь это добротное, устоявшееся тепло живого дома, в котором год за годом каждодневно растапливают очаг!.. Так и кажется, что в этом доме непременно должно быть все хорошо - и будет всегда... Оставшись один, Шамарган бормотнул что-то, не просыпаясь, и перекатился, выпростав из-под одеяла руку и плечо. Раскрылась подмышка, и Волкодав, уже отворачиваясь, краем глаза приметил маленькую наколку. Настоящую - в отличие от той, что после купания в ледниковых речушках наверняка расплылась и истерлась на груди лицедея. И такова была эта наколка, что Волкодав раздумал отворачиваться и внимательно присмотрелся, стряхивая остатки дремоты. Под мышкой у Шамаргана темнел необычного вида трилистничек. Знак Огня, вывернутый наизнанку. Это означало - угасшее пламя. Прекращенная жизнь. Морана Смерть... Нынче ночью под боком у Волкодава спал верный Богини Смерти, из тех, что даже под пытками на вопрос "Кто таков?" отвечали: "Никто..." Понятно, такое открытие не особенно обрадовало венна, но, правду молвить, не особенно удивило его. Нет худа без добра: по крайней мере теперь кое-что делалось объяснимо. И само имя, верней, прозвище Шамаргана, переводившееся на родной язык Волкодава как "беспутный гуляка". И умение перевоплощаться, далеко превосходившее (насколько мог судить венн) обычные способности бродячих лицедеев. И его искусство отравителя, которое Волкодаву сначала едва не стоило жизни, а потом его же и спасло, ибо грош цена отравителю, который не ведает противоядий от собственных зелий. Вот, стало быть, ты у нас еще каков, Шамарган. Что же не убил, хотя двадцать раз мог? Поленился? Или причина была?.. Волкодав поискал глазами свои вещи. Солнечный Пламень, вдетый в ножны, висел на столбе около ложа, и на кожаной петельке, притачанной к ножнам, спал завернувшийся в крылья Мыш. А вот уцелевшего деревянного меча нигде не было видно. Волкодав вышел из дому. Двор, как и положено хорошему сегванскому двору, спускался прямо к воде. Длинная полоса берега была заботливо расчищена от тростника и камней. В одном конце ее Волкодав увидел трех молодых сегванок, мывших посуду, а поодаль, ближе к причалу, как и ожидал, - Винитара. У того, надобно думать, после вчерашних мучений тоже трещало и жаловалось все тело, но Боги выковывают вождей из особого сплава. Винитар и не подумал устроить себе поблажку, пока заживет расшибленная спина. Вооружился деревянным мечом, позаимствованным у Волкодава, и совершал воинское правило, без которого не мыслит прожитого дня истинный воин. Правило, которым он себя трудил, весьма отличалось от того, к которому привык Волкодав, и венн, испытав невольное любопытство, отправился посмотреть. Сделав шаг, он, однако, чуть тут же не остановился, подумав: Кабы не решил - иду приемы выведывать... Но не остановился, здраво рассудив: А не решит. Не таков. К тому же он был не единственным любопытным, приблизившимся посмотреть упражнения Винитара. На краю причала, на пригретом утренним солнцем бревне, сидел Атавид, отец Атароха. Легко было сообразить, за что его прозвали Последним. Он был последним ребенком, брошенным в Понор и выловленным из озера жителями Другого Берега. Это произошло более тридцати пяти зим назад. Племя Закатных Вершин населяло свой остров еще чуть не половину этого срока, но Атавид так и остался последним спасенным младенцем. Не потому, что времена изменились и увечных новорожденных стали выхаживать и жалеть. Просто крепкий и здоровый народ вроде сегванов, даже утесняемый ледяными великанами, не всякий год рождает калек. Тем более таких, как Атавид. Его правая рука была длиной всего в пядь, а венчало ее вместо обычной кисти с пальцами - нечто вроде ступни, мало пригодной для какой-либо работы. Как объяснял в шутку сам Атавид, произошло это, не иначе, оттого, что его брюхатая мамка вязала носки и слишком часто натягивала их на ладонь, вместо того чтобы примерять, как положено, на ногу. Волкодав еще вчера за столом имел возможность заметить, что среди жителей старше Атавида было впрямь немало калек. И что, в отличие от иных собратьев по участи, виденных Волкодавом прежде, эти люди охочи были подтрунивать друг над другом и каждый сам над собой. И еще: видимо, в награду за мужество судьба не распространяла увечья на их детей и внуков, не делала его родовым проклятием Другого Берега. От браков калек неизменно рождались здоровые и смышленые ребятишки. Вроде Атароха. Волкодав подошел к Атавиду и, поздоровавшись, спросил: - А где твой сын, почтенный? Боюсь, вчера я не успел его должным образом поблагодарить... Атавид улыбнулся. - Мой непоседа, - сказал он, - вчера так спать и не лег. Чуть рассвело - снова в лодку, и только его видели. Тармаев наловить обещал. - И добавил с законной гордостью: - Никто не ловит тармаев лучше него. И никто не умеет так закоптить их, как Атарох! Тармаем звалась местная рыба, внешне напоминавшая средних размеров сома: такая же хищная, бескостная и усатая. Те, кто пробовал тармая копченым, утверждали, что ничего более вкусного на всем свете нет. Нежная рыба таяла во рту, истекая ароматным жирком, от нее было невозможно оторваться, и в дальнейшем при одном упоминании о тармае человек неудержимо захлебывался слюной. Ко всему прочему, копченый тармай избывал последствия неумеренной выпивки не хуже знаменитого саккаремского шерха - пряного отвара из требухи - и так же даровал мужчинам любовную силу. Но, как водится, чудесное лакомство не являлось на стол легко и без хлопот. Хитрая рыба никогда не попадалась на удочку. И забивалась под непролазные коряги, умело избегая сетей. Добывали тармаев только ловушками. Особыми плетенками, куда привлеченная запахом приманки рыбина могла заползти, а вот выбраться не получалось. - Обычно, - сказал Атавид, - когда мы подаем тармая гостям на пиру, мы предпочитаем не упоминать, что приманкой служит дохлая мышь. Которую, скучая в ловушке, он всегда успевает сожрать... Вероятно, это было началом осторожных расспросов, ведь по тому, как ответит гость на подобную шутку, тоже можно судить кое о чем. Винитар опустил меч и усмехнулся. Он сказал: - И правильно делает. Когда же и попировать, как не перед смертью! Волкодав тоже усмехнулся - и промолчал. В свое время он целых семь лет провел в таком месте, где крыса, убитая камнем, почиталась за великое лакомство. - Мой сын, - продолжал Атавид, - отправился ловить тармаев в свое излюбленное место, Tap-май водятся не только там, но выловленные в заливе Кривое Колено, по общему мнению, наиболее жирны... - Наверное, - с самым серьезным видом кивнул Винитар, - там водятся необычайно упитанные мыши... Хозяин дома засмеялся. - Именно, - сказал он. - Мой сын должен скоро вернуться: посмотрим, какова будет нынче его удача. Нас, может быть, скоро посетит кунс, и Атарох не намерен перед ним осрамиться! Винитар снова взялся за рукоять и поднял меч перед собой, начиная новое упражнение. - Кунс? - спросил он как бы даже с ленцой. - Прости наше невежество, почтенный, но мы ничего не знаем про вашего кунса. - Наш кунс, - с охотой стал рассказывать Последний, - правит не только нами, своими кровными соплеменниками, но и иными, кто пожелал встать под его руку, а таких очень немало, ибо хотя он гневлив и в гневе грозен, но всегда справедлив, как и следует благородному кунсу. Он уже видел свою пятидесятую зиму, у него есть достойные сыновья и не менее достойные дочери, которых он признал и должным образом ввел в право наследования, но только теперь длиннобородый Храмн вложил ему в сердце мысль о женитьбе. Люди говорят, он посватался к равной по знатности и богатству и теперь показывает невесте свои озера и острова. Третьего дня охотники видели его корабль: должно быть, через ночь-другую он и к нам завернет. Мы ему как-никак не чужие. Воинское правило следует совершать в молчании, чтобы ничто не нарушало сосредоточения духа. Тем не менее Винитар снова подал голос: - Этот ваш кунс... Он родился уже здесь или пришел из Понора, чтобы стать вашим вождем? Меч в его руках свистел и плясал, рубашка на груди и спине лоснилась от пота, лицо же оставалось бесстрастно, как будто он единственно из вежливости поддерживал разговор, и лишь второе зрение, то самое, которым Волкодав привык наблюдать всполохи и потоки внутренней силы, позволяло венну судить об истинном состоянии Винитара. Его кровного врага снедало жгучее любопытство. И... робость. - Нашего кунса, - с законной гордостью объяснил Атавид, - подобрали в озере в тот же год, что и меня, и сделали это жители нашей деревни. Поэтому мы и считаем его себе не чужим. До вас кунс был единственным, кто не оказался ни младенцем, ни стариком, ни калекой. Но, в отличие от вас, он был связан по рукам и ногам. И оглушен. Ему было тогда столько зим, сколько сейчас моему Атароху... Вот тут Волкодав заметил, что Последний приглядывался к Винитару прямо-таки с необыкновенным вниманием. Собственно, чего и следовало ожидать, ведь семейного сходства не утаишь. Наверняка проницательный Атавид давно уже понял, что кое-кто из присутствующих во дворе в самом деле окажется здешнему кунсу отнюдь не чужим. - Мальчишка происходил из рода вождей, - продолжал Атавид. - Люди поняли это по знакам на его одежде, а более по тому, как он храбро держался в воде, даже связанный и к тому же раненный ударом по голове. А потом нашлись старики, которые просто узнали его. Они подтвердили нам, что это вправду Вингоррих, сын кунса Вингохара, умершего тремя зимами ранее. Вот так у нас появился настоящий правитель. Теперь у нас истинный Старший Род, ничем не хуже других! - Понятно, - кивнул Винитар. И ничего не добавил. Атавид же задумчиво произнес: - Я иногда думаю: тот, кто теперь ведет народ Закатных Вершин, какой он? Такой ли, как наш Вингоррих? Сказано это было со смыслом, но Винитар промолчал. Волкодав решил его выручить. - Скажи, почтенный... - обратился он к Атавиду. - В Потаенную Страну ведет не только Понор, есть и иные Врата. Люди ездят туда и обратно, не встречая препятствий... Если бы кто-то из вас, живущих здесь, вознамерился побывать на родине предков или, по крайней мере, что-нибудь разузнать, это не оказалось бы недостижимо! Еще не договорив, он понял по усмешке калеки, что, не желая того, коснулся давней, но отнюдь не изжитой обиды. - Удобных Врат у нас здесь поблизости нет, - ответил велиморский сегван. - Пускаться в опасное путешествие и тратить несколько лет жизни ради вестей с родины, которая нас выкинула, как мусор!.. - Атавид шевельнул изуродованной рукой. - Нет уж! Если живущему в доме однажды взбредет на ум проверить, не выбросил ли он случаем что-нибудь ценное, пусть сам наклонится и посмотрит! - Ты очень разумно беседуешь, Атавид, - сказал Винитар. - Я встречал подобных тебе. Это люди, чье тело претерпело ущерб словно бы в отплату за избыток ума. Мало чести кунсу, который избавляется от способных дать мудрый совет, а потом ведет свое племя туда, где ждет дурная судьба. Имел ли он в виду своего отца, прозванного Людоедом, и его поход в веннские земли?.. А ведь знай люди Островов, подумалось вдруг Волкодаву, что Понор - вовсе не поганая дыра на тот свет, а путь в славные и изобильные земли, если бы кто-то все же вернулся и рассказал, не пришлось бы им таскать корабли по льду на катках, переселяясь на Берег, и терпеть смертные муки, замерзая под пятой ледяных великанов. И кто первым отправился бы. обживать новые земли, если не племя Закатных Вершин?.. И все было бы по-другому, и не угас бы в лесах над Светынью маленький веннский род - Серые Псы... А может, кто-то и возвращался, и пытался рассказывать, да люди не верили?.. x x x У всякого хозяина душа горит скорее послушать рассказ о чудесных приключениях гостя. И уж в особенности если дом стоит в глухом углу вроде Другого Берега, а гость появился такой, что от его рассказа невольно ждут многого. Но если видит хозяин, - пришлый человек почему-либо не готов начинать откровенную повесть, - настаивать грех. Лучше подождать, пока незнакомец осмотрится в доме и разговорится сам. А не разговорится - что ж, его право так и уйти, не открыв имени-прозвища и ничего о себе не поведав. Даже Богам случалось неузнанными скитаться среди людей, испытывая гостеприимство Своих земных чад. И все помнили, что бывало с теми, кто, движимый подозрительностью или неумеренным любопытством, силой пытался вытянуть у чудесных гостей, кто таковы. Оттого Атавид, поняв, что светловолосый воитель с лицом близкого родича кунса никак не желает отзываться даже на явственные намеки, отступился без обиды и раздражения и стал просто смотреть, как тот плясал и кружился, вновь и вновь занося тяжелый деревянный меч... и, между прочим, тем самым о себе немало рассказывая. Сам Атавид никакого оружия, кроме рыболовной остроги, отродясь в руках не держал. И даже не потому, что увечье мешало. Просто не было необходимости. По озерам и островам кругом деревни никогда не шалили разбойники, торговые пути, видевшие богатых купцов, пролегали весьма далеко, красть у здешних жителей было особенно нечего, а если кто и удумал бы злое, тот вряд ли легко миновал бы кунса Вингорриха и его молодцов в легких, быстрых лодьях. Однако глаза Атавиду даны были не зря, он кое в чем разбирался и, узрев мастерство, способен был его распознать. И он безошибочно видел, что к нему припожаловал из Понора не просто воин, привычный сражаться. Это был вождь. И потомок вождей. Что будет, когда он встретится со своим... дядей по отцу, надобно полагать? И чем эта встреча родни отольется его, Атавида, деревне?.. Старейшина смотрел на упражнявшегося Винитара, подперев здоровой рукой подбородок. Во всяком случае, он ни в чем не мог упрекнуть ни себя, ни своего сына. Особенно - сына. А это было самое главное. x x x До прошлой ночи знакомство Волкодава со страной Велимор ограничивалось порубежным замком Стража Северных Врат семь лет тому назад. Крепость принадлежала Велимору, но стояла вне его границ, охраняя одно из знаменитых ущелий со скалами, смыкающимися над головой таким образом, что увидеть разом и привычный мир, и Потаенную Страну никому еще не удавалось. Помнится, в то время жизнь подкинула Волкодаву с избытком разных невеселых забот, а потому, находясь совсем рядом, в удивительном ущелье он так и не побывал. И вот теперь он опять соприкоснулся с Велимором, и опять подле него был кунс Винитар... Волкодав сидел на заднем дворе, греясь на ласковом послеполуденном солнышке, и размышлял, было ли это случайным совпадением. Может, Боги тыкали его, как щенка, носом в одну и ту же лужу, а он, бестолковый, все не мог уразуметь, чему его хотят вразумить?.. Пахло сквашенным молоком. Под свесом крыши бревенчатого амбара висело несколько объемистых бурдюков. В них отделялись от сыворотки плотные сгустки: готовился знаменитый козий сыр, который никто, даже народы прирожденных пастухов вроде халисунцев, не умели готовить так, как сегваны. И при этом жителям Другого Берега, выходцам с голодных Островов, была присуща ценимая веннами добродетель бережливости. У них ничего не пропадало даром, в том числе сыворотка, которую в том же Халисуне в лучшем случае отдали бы свиньям. Только дома у Волкодава из этой сыворотки напекли бы на всю деревню оладий или блинов. А здесь скорее всего оставят бродить и сделают хмельной напиток... С той стороны амбара доносился перезвон струн и голос Шамаргана, сопровождаемый хихиканьем девок. Шамарган пел по-сегвански, словно прирожденный сегван. И баллада была из тех, что любили на Островах: про то, как Храмн, кунс всех Богов, явился соблазнять синеокую Эрминтар и какое препирательство вышло у него с упрямой красавицей. Вот только Волкодав, слыхавший в разное время немало сегванских баллад, от величественных до вполне непристойных, именно этой что-то не припоминал. История гордой Эрминтар, ответившей отказом величайшему из небожителей, была вывернута забавным и неожиданным образом. Распаленный страстью Бог так и этак расписывал свою постельную удаль, не впадая, впрочем, в похабщину, а Эрминтар всякий раз находила, чем его срезать. "Ты думаешь, лишь борода у меня велика? Потом не захочешь и знать своего муженька!" - "Большая колода - большой и безжизненный груз, А маленький шершень как цапнет - седмицу чешусь!" x x x Волкодав рассеянно слушал. Насколько ему было известно, еще лет двадцать назад о Богах-Близнецах складывались песенки, наперченные куда как покруче той, что распевал Шамарган. Причем складывались самыми что ни на есть горячими поклонниками Двуединых. Про то, например, как Смерть решила извести Близнецов и, обернувшись молодой женщиной, отправилась за их головами. Да только Братья, не растерявшись, взяли красавицу в оборот, и так ей понравились их объятия и поцелуи, что Незваная Гостья не только оставила Близнецов до срока в покое, но и