показалось, будто Южный Зуб, гуще двух других окутанный
паром, начал словно бы уменьшаться... Аррант даже зажмурился, смаргивая
излишнее напряжение... Нет, зрение не обмануло его. Громадная гора
проваливалась, падала внутрь себя, уходила вниз, как если бы ее подошва
утратила под собою опору.
Другое дело, такое движение по самой природе своей не может быть ни
стремительным, ни даже быстрым. Так - медлительно и величаво - падает
громадное дерево, подрубленное в лесу. Так опрокидывается волна, порожденная
океанским накатом...
Солнце скрылось, и сразу стало темно. Из грозовой тучи ударила первая
молния. Она залила всю долину трепещущим мертвенным светом и пришлась как
раз в вершину рушившейся горы. Эврих не был уверен, слышал ли он громовый
раскат. Молния заставила его вскинуть голову, и его потрясло то, что он
увидел вверху. Облако, образованное поднявшимся паром, на глазах обретало
некий внутренний порядок, облик и жизнь. В небесах над горами вставал на
дыбы, бил копытами чудовищный конь, и сидевший в седле не сдерживал
разъяренного скакуна. Одна его рука простиралась над гривой жеребца, другая
тянулась к мечу...
Средний Зуб, а за ним и гигантский Большой начинали крениться, нависая
над проваливавшимся Южным, готовясь уйти туда же, куда уходил он... Снизу
бил уже не просто пар, но струи чего-то более плотного, сверкавшие в свете
молний, подобно мечам. Там, где они ударялись о склоны кренящихся гор,
могучие скалы взлетали, словно комья грязи, подброшенные пинком, и крошились
на лету в пыль.
Эврих увидел лицо Ксоо Таркима. Торговец рабами что-то истошно кричал,
размахивая руками и указывая назад, на дорогу, откуда они приехали. Эврих
удивился, осознав, что не может разобрать ни звука, и только тут понял,
какой силы гром исходил от гибнувших гор. Кажется, Тарким призывал к
немедленному и поспешному бегству. Эврих отвернулся от него и снова стал
смотреть вдаль.
Прихоть обезумевших ветров на какой-то миг раздвинула погребальный
саван пара, окутавший едва не треть горизонта, и Эврих увидел то, о чем
рассказывал ему никогда не бывавший там Волкодав: Долину, лежавшую позади
рудника. Круглую каменную оспину-"цирк", место странных пузырчатых холмов и
роскошного леса, выросшего на идущем снизу тепле. Там обитали Хозяева, там
помещалась Сокровищница, собравшая лучшие камни, когда-либо добытые и
обработанные в Самоцветных горах... Теперь поперек Долины пролегла широкая
трещина, и из нее многоверстной стеной вздымался... не огонь, что-то гораздо
хуже и смертоносней огня. Лес оставался зеленым лишь у отвесных обрамляющих
стен, на остальном пространстве Долины он был черен и мертв, и что там
теперь делалось, человеческий ум отказывался постигать. Эврих увидел, как
исполинский ломоть земли с холмами и остовами домов откололся от края,
утрачивая опору, и начал опрокидываться, точно льдина на вздыбленной
половодьем реке...
Камни Сокровищницы, не имевшие выражаемой числами цены, уходили туда,
откуда пришли, и с ними уходил их древний Хранитель. Может, он был даже рад
такому окончанию своего долгого, слишком долгого века. И уж вовсе не
подлежало сомнению, что ни один из смертных еще не удостаивался столь
драгоценной гробницы, - и вряд ли удостоится впредь...
А люди снизу все бежали, отчаянно бежали по рушащейся под ногами земле,
- вверх по склонам, туда, где была надежда спастись. Эврих время от времени
поглядывал на толпу, волею случая избравшую для бегства подъездной тракт,
выводивший как раз к "их" перевалу. Люди успели взобраться достаточно
высоко, они были на расстоянии, которое Эврих отважился бы назвать близким.
Он уже различал отдельные лица, когда сразу два Зуба - Средний и Большой -
все-таки начали разваливаться и рушиться туда, где раньше стоял Южный, а
теперь клокотала поглотившая его прорва - месиво из тающего камня и чего-то,
что казалось водой, но, наверное, все же не было ею, потому что не может, не
имеет права быть на свете подобной воды.
Под тяжестью падающих навзничь гор прорва тяжело всколыхнулась... и
выстрелила в разные стороны густыми фонтанами этой самой не-воды пополам с
камнем и паром. Как лужа, по которой топнул ногой великан.
Один из фонтанов, тяжеловесно взметнувшись, помешкал в измерявшейся
сотнями саженей вышине... и начал невыносимо медленно оседать... прямо туда,
где из последних сил бежали вверх почти уже спасшиеся люди. Ветер, подувший
со стороны гор, стал вдруг ощутимо горячим...
- Афарга!.. - закричал Эврих, но лишь зря надорвал горло. Его голос был
так же беззвучен, как и все прочие голоса - кроме голоса Земли, корчившейся
в очистительных муках.
Однако крик не понадобился. Афарга увидела то же, что и аррант. С плеч
девушки упал на дорогу меховой плащ, которым она укрывалась от горного
холода... и в луче света пронзительно вспыхнуло огненно-алое одеяние. Афарга
вскинула руки, словно поднимая над головой остроконечный щит своей родины...
Его можно было даже увидеть. Там, высоко, где ударилась о преграду падавшая
из-под облаков смерть. Не зря жили одиннадцать поколений
Тех-Кто-Разговаривает-с-Богами. Их наследница отдавала все, что было
завещано ей ушедшими в Прохладную Тень, и щит выдержал. Клубящаяся смерть
стекла по нему и обвалилась на склон гораздо ниже бегущих. Тень Мхабра
улыбалась на небесах, видя подвиг младшей сестренки. Афарга зашаталась, у
нее ослабели колени. Тартунг подхватил ее на руки и увидел, что девушка
торжествовала. "Ты видел! - прочитал он по движению губ. - Я могу не только
сжигать..." Потом она закрыла глаза.
А Эврих тщетно искал Волкодава среди спасшихся, достигших наконец
каравана.
x x x
Между тем Волкодаву уже не было особого дела ни до Самоцветных гор, ни
до иных забот и хлопот этого мира. Так оставляют душу переживания дальней
дороги, когда человек наконец открывает калитку и возвращается ДОМОЙ.
Его только слегка удивило, когда, шагнув за порог смерти, он не
обнаружил себя на уводящем круто вверх каменистом откосе, о котором учила
его вера. Камни под ногами окажутся прижизненными поступками, с детства знал
Волкодав, и одни будут надежной опорой твоему восхождению, а другие сразу
покатятся вниз...
Ничего подобного: он стоял на цветущем лугу, на роскошной мягкой траве.
Он в недоумении оглянулся и увидел этот откос у себя за спиной. И там,
далеко внизу, в иных сферах бытия, что-то происходило. Неистово вихрились
черные и белые облака, били исполинские молнии, вздымались и опадали
неправдоподобные тени... Смотреть туда было все равно что вспоминать
позавчерашний сон, к тому же несбывшийся, и Волкодав пошел вперед, с
наслаждением ступая босиком по теплой земле. Любопытный Мыш немедленно
снялся с его плеча и помчался исследовать новое и необычное место. Он был
по-прежнему с Волкодавом, да и могло ли случиться иначе?.. Венн поправил за
спиной Солнечный Пламень и двинулся следом за ним.
Он едва успел сделать несколько шагов, когда из травы перед ним
поднялось величественное Существо. Могучий Пес такой мудрости и
благородства, что захотелось немедленно склониться перед ним до земли, -
Волкодав понял, что встречать его вышел сам Предок.
Каково же было его изумление, когда Предок... первым поклонился ему. А
потом, выпрямившись и встряхнувшись, накинул ему на плечи свою искрящуюся,
живым золотом и серебром затканную шубу.
Это была величайшая честь, которой Предок мог удостоить Потомка.
x x x
Когда беглецы увидели реку Ель, стало ясно, которая из двух сестер
больше отвечала Матери Светыни и норовом, и красой. Челна, хотя вроде бы
давала всему руслу "чело", была неторопливой, мутноватой и сонной. Ель же
падала с севера хрустальным потоком, разогнанным в гранитных теснинах,
налетала с такой стремительной удалью, подхватывая сестрицу, что та, ни дать
ни взять оробев, в месте слияния давала изрядный крюк к югу.
Тут уже от лодки стало совсем мало проку. Течения Ели ей было не
одолеть даже под парусом, тем паче на веслах.
Одно утешало: от стрелицы<Стрелица - мыс, образуемый слиянием двух
рек (или разделением на рукава). Теперь мы чаще говорим "стрелка".> было
уже не так далеко до заветных кулижек. Может, хоть они оградят?..
Лодку загнали в тихую заводь, в заросли ивы, и там тщательно спрятали.
Хотя не подлежало сомнению, что если псиглавцы доберутся сюда, то найдут ее
без труда. А ведь они доберутся. И найдут. Такова была слава этих людей.
Встав однажды на след, они его не теряли. И не прекращали погони.
- Были вы мне доброй семьей... - ступив на берег, сказала Эрминтар. - А
теперь не поминайте лихом... Бегите.
В лодке, под парусом, у послушного руля, она в самом деле выглядела
прекрасной. Сухой берег вновь сделал ее неповоротливой и неуклюжей, негодной
к поспешному бегу сквозь лес и кусты, вверх-вниз по каменистым холмам.
Оленюшка покачала головой.
- Мы - венны, - сказала она. - И ты тоже наша теперь. А у нас сестриц
не бросают.
Шаршава, не тратя зря времени, припал на колено:
- Полезай на закорки.
От его левой руки по-прежнему не было проку, но ноги держали крепко. Уж
как-нибудь хватит их крепости и на двоих.
Осень богато разукрасила северный лес, подарив вкраплениям лиственной
зелени богатство всех мыслимых красок. Красавица Ель лежала в берегах,
словно драгоценное отражение неба. Ее сапфирную синеву постепенно затягивала
мутно-белесая пелена. В юго-западной стороне горизонта уже не первый день
почти неподвижно стояла ровная стена облаков; сегодня с утра эти облака
взялись вдруг набухать, темнея и разрастаясь, и в дыхании ветра начал
чувствоваться тот особый острый холод, что предвещает появление снега.
- Буря идет, - сказала Заюшка.
Они с Оленюшкой несли детей. Псы трусили по пятам, навьюченные
поклажей.
- Может, следы заметет? - понадеялась Эрминтар.
Выросшая на острове посреди моря, она ничего не смыслила в лесной
жизни.
- Обязательно заметет, - сказал ей Шаршава. .
Он-то знал, легко ли сбить со следа натасканную ищейку. Тем более
такую, какими были "гуртовщики пленных", поколениями охотившиеся на людей.
Еще он, как любой венн, знал травы, отшибающие нюх у собак. Но эти травы
нужно было еще разыскать, собрать, приготовить, на что никто не намерен был
давать им время... да и какая сила в них сейчас, в травах, когда все
засыпает, все готовится под снег уходить?..
Что ж, у него был за поясом добрый дроворубный топор. И в правой руке
еще оставалось достаточно силы. Сразу его не повалят. И, может, хоть кто-то
из девок успеет-таки добежать до кулижек. Детей донести...
Тучи разворачивались огромными крыльями. Шаршава оглянулся с вершины
холма, и ему померещились в них, очень далеко, мертвенные отсветы молний.
Там, на юге, упираясь белой макушкой в самые что ни есть небесные своды,
стояла грозовая "наковальня" - только превосходившая все, что Шаршава до сих
пор видел. Тем не менее в воздухе пахло по-прежнему снегом, а не дождем.
Край туч подобрался к солнцу, висевшему по-осеннему низко, и река Ель
обратилась в свинец. Угасли и все прочие краски: надвигалась первая в череде
предзимних непогод, после которых от роскошных лесных нарядов останутся одни
голые прутья. Ветер стал ощутимо порывистым. Потом на траву начали ложиться
густые липкие хлопья. Кузнец вновь обернулся и увидел, что холмы на дальнем
берегу Челны сделались едва различимы.
Резче прежнего дохнул ветер и принес голоса своры, выпущенной по следу.
- Ох... ох-ох-ох... ох... ох-ох-ох... - неторопливо и грозно выводили
самые низкие.
- Ах, а-ах! Ах, а-ах! - с кровожадной уверенностью вторили более
высокие.
- Иииии-уууууу!!! - тянули самые пронзительные.
Все вместе складывалось в хор, поистине жуткий и потрясающий. В нем не
было слов, но беглецам они и не требовались - и так прекрасно понимали, о
чем поют.
Это была древняя, как само время, Песнь Ночи... Песнь длинных клыков и
железных челюстей, мозжащих живое. Никому в здравом уме не хотелось бы
услышать ее у себя за спиной. Шаршава вздрогнул и побежал, и одновременно с
ним побежали храбрые девки. Псы шли рысью, то и дело оглядываясь. У Застои
клокотал глубоко в груди глухой, грозный рык.
Там, где Ель изгибалась, словно кибить натянутого для выстрела лука,
стало окончательно ясно: уйти не удастся.
- Ты ступай, сестрица любимая, - напутствовали девки плачущую Эрминтар.
- Поспешай. Деток сбереги...
Заюшка все пыталась ей объяснить, какую как звали, но поняла, что толку
не получится все равно, и замахала руками: поторопись! Может, успеешь... У
них с Оленюшкой тоже было оружие - ножи да топорики, без которых не
пускается в странствие ни один правильный венн. Они встали рядом с Шаршавой,
перекрывая неровный след Эрминтар. Всех не всех, но кого-нибудь они да
положат, а остальных на время займут. Глядишь, таки доковыляет хроменькая до
обетованных кулижек...
Застоя с Игрицей, держа пышные хвосты флагами, вышли вперед. Кто
налетит первым, узнает их зубы. И сокрушительную мощь яростных пастей,
способных раздробить все, что в них попадет. Настоящие веннские волкодавы -
это вам не какие-нибудь "гуртовщики пленных", привыкшие ненаказуемо рвать
беспомощных и безоружных... Это - воины. Ну?! Кто сунется?!.
...А вот и сунутся. Пелена летящего снега многое скрадывала,
загораживая от глаз, но плотные тени, равномерно подскакивавшие, как
поплавки на волнах, и каждая - с двумя рубиново горящими огоньками, -
угадывались сразу и безошибочно.
Вот она, стало быть, и пришла. Последняя битва...
Торопится время, течет, как песок,
Незваная Гостья спешит на порог... -
всплыло в памяти у Шаршавы.
С деревьев мороз обрывает наряд,
Но юные листья из почек глядят.
Доколе другим улыбнется заря,
Незваная Гостья, ликуешь ты зря...
Он чуть не запел древнюю Песнь вслух. Крик Оленюшки отвлек и остановил
его. Шаршава посмотрел туда, куда указывала ее вытянутая рука.
Первым, разорвав быстрыми крыльями снежную пелену, с воинственным
воплем пронесся крылатый зверек - черный, большеухий, пушистый.
А за ним, в струях липкого снега, словно выткавшись из этих струй,
возник еще один пес... Хотя нет, все не так. "Еще один" - это сказано не про
него. Окутанный пепельным саваном метели, к ним без великой спешки
приближался кобель, рядом с которым сам Застоя сразу показался безобидным
щенком. По траве ступал Пес из тех, кого немногие счастливые охотники, один
раз увидев, потом вспоминают всю жизнь. Гордый, громадный, широкогрудый,
одетый в словно бы мерцающую собственным светом, живым золотом и серебром
затканную серую шубу...
Страшный справедливостью своей силы.
А на ошейнике, вправленная в крепкую кожу, залепленная снегом, но все
равно явственно видимая, сверкала граненая бусина.
Подошел - и Застоя упал перед ним на брюхо, как ничтожный щенок - перед
властным повелевать Вожаком...
И только рвавшиеся к добыче "гуртовщики" не почувствовали ничего
необычного и не остановились. Собственно, они уже не были собаками в полном
смысле слова, разве лишь по внешнему облику, точно так же как и их хозяева,
псиглавцы, уже не были в полном смысле людьми. Мчавшиеся на четырех лапах
создания не знали ни чести, ни уважения, ни пощады старым и слабым. Они
памятовали только одно. Догони! Разорви! Убей!
Они налетели...
Молодого и ретивого предводителя свалил угодивший между глаз болт,
пущенный из самострела. Это обернулась к погоне замаявшаяся удирать
Эрминтар. Лежал, оказывается, в ее сумке с пожитками не один только
вязальный крючок...
Свирепую суку, наметившуюся было в обход, - мстить за дружка, -
перехватила Игрица. Сцепившись, они покатились по забитой снегом траве,
крича от раздирающей ярости.
На Застое повисло сразу несколько кобелей. Он ощутил в зубах чье-то
горло - и сдавил, пустив в ход всю мощь челюстей, и выдавил жизнь, как
выдавил бы из волка, потому что здесь тоже был не поединок ради чести, а
смерть. Его хозяйка замахнулась острым топориком, бросаясь на подмогу
любимцу.
Оленюшка воткнула кулак с ножом в разинутую пасть, взметнувшуюся
навстречу. Обух в другой руке довершил дело, погасив светящиеся яростью
глаза. Может, этого и не хватило бы, но под лопаткой бешеной твари уже
торчал второй болт, нацеленный Эрминтар.
Шаршава свой топорик давно потерял и не мог наклониться за ним, потому
что тогда его сразу сбили бы с ног. Он сам ухватил пару гладкошерстных лап,
отмеченных бледно-бурыми полосами, - и пошел охаживать прочих еще живой
тушей, словно дубиной. Он гвоздил и гвоздил, одними костями сокрушая другие,
не считая убитых врагов и не замечая ран, достававшихся ему самому, и все
пытался найти глазами Эрминтар, чтобы крикнуть, приказать ей: "Уходи!.." -
ибо понимал, что против своры "гуртовщиков" им не выстоять все равно. Еще
немного, и их повалят одного за другим, и тогда...
А потом, как-то неожиданно, кругом сделалось пусто. Биться стало не с
кем. Кузнец отшвырнул измочаленный остов, утративший даже отдаленное
сходство с ладным живым существом, и огляделся.
Две ищейки - кажется, последние уцелевшие, - удирали, поджав хвосты,
прочь. Вернулись ли они к своим хозяевам, так и осталось не ведомо никому;
дело в том, что псиглавцев с тех пор и самих никто больше не видел.
Разбрелись ли они, почувствовав себя ни к чему не пригодными без наводящей
страх своры? Или просто погибли, застигнутые суровой зимой посреди чужой и
обиженной ими страны?..
...Игрица, поскуливая, облизывала морду Застои, умывала друга от крови.
Кобель, не успевший толком отойти от боевого угара, отворачивался, люто
озираясь: где? что?.. кого еще рвать?..
Заюшка бежала туда, где неловко сидела в снегу так и не влезшая на
безопасное дерево Эрминтар. Сегванка, бросив самострел, прижимала к груди
два теплых кулька. Кошка выгибала спину, стоя у нее на плече...
И легче легкого было определить, в каком месте злее всего кипела
неравная битва.
Там теперь стояла на коленях Шаршавина названая сестрица. И обнимала
сплошь окровавленного Пса, покоившегося на куче вражеских тел. Было видно,
что собаки наемников налетали на него, как прибой на скалу. И, как тот
прибой, откатывались обратно. Кроме тех, что оставались бездыханными лежать
на земле. Оленюшка плакала, обнимала своего спасителя и гладила, гладила...
Шептала что-то ему на ухо.
Называла какое-то имя...
Большая летучая мышь сидела у нее на плече, словно у себя дома.
Шаршава увидел, как Пес приподнял голову и ткнулся носом ей в щеку. А
потом... Потом серая шуба под рукой Оленюшки вдруг подалась и стала спадать,
открывая израненное и голое человеческое тело.
Метель еще длилась, не давая видеть впереди стену красного леса, но
вместе с ветром, сквозь ветер и снег в лица людям с северной стороны веяло
чем-то большим, чем просто тепло. Входите, детушки, входите, долгожданные.
Вы здесь дома, вы здесь свои...
x x x
По реке Край, именуемой саккаремцами Малик, а соседями-халисунцами -
Марлог, прокатился со стороны гор косматый вал наводнения. Он многое смел и
попортил, пощадив только пограничный остров Хайрог и одноименную деревню на
нем, в разное время принадлежавшую то Саккарему, то Халисуну. Жители деревни
истово молились, вознося благодарение кто Богине, кто Лунному Небу за то,
что им досталось для жительства такое доброе место. И лишь старый мастер,
возведший на своем веку не один десяток мостов, удовлетворенно гладил
длинную бороду и с торжеством говорил двоим своим молодым нанимателям: "Ну?
Убедились, что я вправду знаю, где строительство затевать?.."
x x x
Спустя месяцы, когда гнев Богини, излитый на многогрешную землю,
окончательно утих и подземные содрогания прекратились, не в меру любопытные
люди отправились посмотреть, что же стало на месте каторжного рудника.
Снарядил поход солнцеликий шад Саккарема, а возглавил его ученый аррант,
Лечитель наследницы по имени Эврих из Феда.
Дорога оказалась местами очень сильно разрушена, а кое-где и завалена.
Но любовь к знаниям есть одно из сильнейших человеческих побуждений, и,
будучи таковым, не признает неодолимых преград. Эврих со спутниками осилили
весь путь до конца, несмотря даже на то, что скоро были вынуждены оставить
лошадей и день за днем пробираться пешими в глубину горной страны.
Выйдя на достопамятный перевал, они увидели перед собой обширное
озеро... Дыхание подземного тепла еще не дало ему зарасти льдом, и даст ли -
неведомо. Вода в озере даже под пасмурным небом была ярко-бирюзового цвета.
Она не отражала окружающих пиков. Над поверхностью бродили колеблемые
воздухом завитки и волокна тумана... Густые испарения обнимали подножие
большой скалы, одиноко возвышавшейся посередине.
Со стороны перевала скала напоминала коня, скачущего по предрассветной
степи. Верхом на коне сидели двое. Мужчина и женщина.
Походники долго смотрели на них, стоя на изломанном гребне бывшей
дороги... Эврих с Тартунгом и Афаргой. Дикерона, Поющий Цветок, Шамарган.
Однорукий Аптахар. И кунс Винитар с молодой супругой - кнесинкой Елень.
По пути назад Дикерона вдруг начал скрести пальцами шрамы, бугрившиеся
у него на месте глаз, и на чем свет стоит клясть Волкодава.
x x x
По одной из бесчисленных дорог степного Шо-Ситайна семенил маленький
ослик. На нем ехала маленькая седовласая женщина в серых шерстяных шароварах
и синей стеганой безрукавке. Вечер уже зажигал малиновым огнем вершину
далекого Харан Киира. Кан-Кендарат не спеша ехала на восток, навстречу
сгущавшейся тени и зеленоватому серебру полной луны, и гадала про себя,
встретится ли ей сегодня ее Подруга.
Она очень обрадовалась, завидев ее впереди, сидевшую на камне возле
края дороги. Кан-Кендарат покинула седло, женщины поклонились друг другу и
пошли дальше бок о бок, беседуя и смеясь.
И лишь очень внимательный наблюдатель заметил бы, что ни та, ни другая
не касалась ногами земли.
x x x
В веннских землях стояла коренная зима. Дремали занесенные глубоким
снегом леса, белыми дорогами лежали укрытые толстым льдом реки, и солнце
розовело в морозной дымке, восходя над крышами разбросанных далеко одна от
другой деревень.
В такую вот палючую стужу, когда плевок мерз на лету, к околице рода
Синицы вышел чужой человек. Неведомо как продрался он через густые чащобы,
не зная пути, и свалился у открытых ворот, потеряв последние силы.
Первыми его нашли, конечно, собаки, на лай прибежали дети, потом
взрослые. Человек был близок к смерти, но еще жив. Венны отнесли его в
большой общинный дом, стали отогревать и выхаживать.
Вначале он показался им стариком: изможденное лицо, длинные белые
волосы и борода, почти сплошь седая. Он был жестоко простужен, очень кашлял
и долго не мог выговорить разумного слова. У него была при себе почти пустая
котомка. Единственной вещью, отыскавшейся в ней, был маленький стеклянный
светильник. Венны заботились о больном, кормили с ложечки, поили добрыми
снадобьями на медвежьем сале и на меду. Когда немочь стала мало-помалу его
отпускать, с ним сумел объясниться Горкун, ездивший торговать в стольный
Галирад и знавший много разных наречий. Он же, Горкун, определил, что чужой
человек был жрецом Богов-Близнецов, мало ведомых веннам. Свидетельством тому
было одеяние, красное справа и зеленое слева, когда-то яркое и красивое, но
теперь почти утратившее цвета.
Чужой человек, да еще больной, - что дитя. Веннские дети подружились с
пришельцем, стали понемногу учить его своему языку. Он оказался понятливым и
к первым оттепелям неплохо овладел правильной речью. Однажды он попросил
мальчишек смастерить ему костяное писало и надрать гладкой бересты с
поленьев, приготовленных для очага.
- Зачем тебе? - спросили его.
Жрец, раньше звавшийся Хономером, ответил:
- Запишу ваши сказания...
11 января 2000 - 21 июля 2003