зможным, однако при этом не казалось ни вычурным, ни вульгарным. Это была запредельная, немыслимая роскошь, наделенная собственной эстетической ценностью. Майор почувствовал себя нищим и злым испанским конкистадором у золотого трона Монтесумы. "Неудивительно, -- мелькнуло в голове у Норденскольда, -- что к нам здесь относятся с таким пренебрежением. Привыкнув, что важные персоны пользуются подобным богатством..." Он украдкой окинул взглядом свой парадный мундир, несколько помявшийся за время полета. -- Так ты говоришь, мой брат жив? -- пророкотал Фориол, поднимая голову, увенчанную тонким золотым обручем -- на удивление, без единого самоцвета, словно все они ушли на украшение трона. -- Воистину так, коун, -- ответил Обри. Обстановка располагала к архаике, -- И вы, демоны, надо полагать, потребуете за его возвращение выкуп? -- осведомился Пардайг ит-Арбрен с какой-то странной интонацией. Обри на миг запнулся, пытаясь понять, о чем думает Фориол, и тут же понял -- тот пытается язвить, чтобы сохранить остатки достоинства перед собравшимися в зале вельможами, большинство из которых смотрят на пришельца с ненавистью, в то время как сердце его рвется от отчаяния. -- Нам не нужен выкуп, -- ответил Обри. -- Ваш брат находится в нашей летающей машине, и мы отпустим его, когда я выйду из замка. Обри два дня уговаривал Макроуэна на эту авантюру. Подполковник решительно отказывался признать за туземцами какое-либо чувство чести -- как не без мстительности решил для себя Обри, потому что сам был его лишен. Уж Макроуэн-то не стал бы сдерживаться, заполучив назад высокопоставленного заложника. В зале воцарилась полная тишина. -- Ты говоришь так, словно над тобой властен Серебряный закон, ши, -- проронил лорд Фориол. -- У нас свой закон, -- ответил Обри. Владетель помолчал. -- Ты заслужил того, чтобы я говорил с тобой, -- вымолвил он наконец. -- Что вам нужно в Эвейне Благословенном? Зачем пришли вы на нашу землю? -- Путь через стоячие камни открыл наш враг, -- ответил Обри нарочито решительно. -- Мы не можем допустить, чтобы его... воины пришли к нам через врата с вашей стороны. -- Мы сами способны оборонить стоячие камни от вторжения злобных ши, -- без выражения ответил владетель Фориол. -- Вы можете не опасаться. -- Возможно, -- так же бесстрастно откликнулся Обри. -- Владетель Торион ат-Дейга тоже думал, что может противостоять нам. Теперь остатки его дружины прячутся по лесам и живут только потому, что мы не желаем проходить по землям Эвейна с огнем и мечом. А ведь мы не стали применять против него самое сильное наше... колдовство. Некоторое время Пардайг Фориол молча изучал незваного гостя. Взгляд его скользнул вбок, туда, где за колоннами стояла немолодая женщина в расшитом серебром платье чародейки. Та утвердительно кивнула. -- Ты заблуждаешься, -- произнес лорд, не спрашивая, но утверждая, -- но искренне. К тому же не мне решать, даровать ли вашему роду ши свободный проход по землям Эвейна. Это может сделать только рахваарракс -- император. Ты, верно, будешь просить меня лишить самозваного нововладетеля Дейга моей помощи. Что же, если ты вернешь мне моего непутевого брата, я готов согласиться на это. Я отзову из чужих владений своих родовичей Атурио-на ит-Лавана и Брандига ит-Диуракса и не стану воевать с вами, покуда вы не нарушите границ моих владений или император не призовет меня согласно Серебряному закону. -- Владетель Фориол мудр. -- Обри слегка наклонил голову -- насколько может поклониться местному князьку американский офицер. -- Владетель Фориол, -- вот теперь Пардайг ит-Арбрен усмехнулся уже откровенно, -- осторожен. И не обольщайся, ши. Я готов вас терпеть, но не думай, что стану вас любить после того, как вы держали в плену моего раненого брата. Обри посмотрел ему в глаза. Он знал, что во многих отсталых странах это считается оскорбительным, но сейчас ему было все равно. -- Твой брат, владетель, убил десяток наших воинов так же небрежно, как мальчишки бьют мух, -- отчеканил он. -- Мы готовы терпеть ваше презрительное невмешательство... но не ждите, что мы станем вас любить. Верно, у тебя там прячется чтец мыслей? -- Майор мотнул головой в сторону заслоняющих угол зала колонн. -- Так пусть посмотрит, что мы могли бы сделать с вами, будь мы такими дикарями, какими вы почитаете нас! Он ожидал, что Пардайг рассердится, впадет в бешенство, даже -- чем черт не шутит -- вызовет обидчика на дуэль, хотя такого обычая здесь вроде бы не существовало, и Обри мог догадаться, почему: поединок между двумя сильными эсперами должен был кончиться, вероятней всего, двумя летальными исходами. Вместо этого владетель расхохотался -- гулко и вроде бы беззлобно. -- А ты горд, демон! -- проговорил он, отмахиваясь. -- А теперь иди, покуда я не испепелил тебя! "И помни, -- послышался в мозгу Обри женский голос с совершенно учительскими интонациями, -- что дикарь не тот, кто рубит врагу голову. Дикарь тот, кто хвалится своим милосердием, отрубая головы через одну". Обри покраснел и, рваным движением отсалютовав владетелю Фориолу, направился к выходу. И все же прежде, чем он добрел вслед за провожатым, без которого запутался бы в лабиринтах замка, до дверей, на лице его заиграла улыбка. Да, переговоры прошли не так удачно, как надеялся Обри, но цель достигнута. Фориол отказал в поддержке партизанам... как там он назвал нового владетеля -- самозваный? Его нейтралитет обеспечен. Обри уже знал, с чего начнет беседу с владетелем Малиунданы, которого собирался навестить через два дня -- к этому времени остальные посланцы Фориола как раз должны будут покинуть лесных сидельцев из Дейга и направиться домой. А договорившись с двумя владетелями, третьего он распропагандирует в два счета -- то у едва ли захочется оставаться один на один против загадочных и могучих пришельцев. Теперь, пожалуй, стоит и продолжить разговор с Макроуэном насчет глубокой разведки. Пардайг Фориол заявил совершенно ясно -- вопрос прохода американских войск по территории страны должен решить император. А кто он, что он, где находится и какой, наконец, властью обладает -- все это нам покуда совершенно неясно. Пожалуй, если воспользоваться помощью кого-то из владетелей, научить отделение морпехов местному языку... отправить якобы купцами... до самой столицы, с редким товаром в виде пластиковой бижутерии и шоколадных батончиков... Может получиться. У вертолета Обри остановился. Провожатый терпеливо ждал, не выказывая ни злобы, ни нетерпения. Майор махнул рукой. Двое морпехов проворно подняли осоловелого от морфия чародея на ноги и выпихнули из "хьюи". -- Что вы сделали с коуном Брендайгом? -- сухо вопросил провожатый. -- Опоили, -- ответил Обри. -- Зельем, отнимающим колдовской дар. К вечеру это пройдет. Иначе ваш лорд может считать нас обманщиками, а свое слово -- не имеющим силы. -- Слово всегда имеет силу, -- промолвил туземец. Он бережно подхватил Брендайга под мышки -- тот безвольно обмяк у него на руках -- и повел к замку. Обри с улыбкой глядел ему вслед. Будущее казалось прекрасным. * * * Майор Кобзев мучился зудом в пальцах. Пальцы чего-то невнятного требовали -- то ли рвать редкие волосы на темени, то ли чистить табельный пистолет, чтобы тот не дал осечки на последнем, роковом выстреле. Вместо этого гэбист покрепче вцепился в поручень и настрого запретил себе и думать о подобных глупостях. Хватит и предстоящего разговора с владетелем. Кобзев уже понял, что правильнее было бы называть Рахтаварина ит-Таварина бароном Бхаалейном. Однако калька с эвейнского уже прочно вросла в нарождающийся жаргон "руки помощи", а кроме того, сами туземцы не делали различий между графами и маркизами. Владетель -- это владетель, и точка. Потуги отдельных господ кичиться древностью рода или крепостью дара показались бы убогими любому, знакомому с великомосковским местничеством. Не в первый раз Кобзеву пришло в голову, что общественный строй Эвейна будто бы специально создавался для поддержания стабильности. Он гнал от себя эту мыслишку, недостойную истинного марксиста-ленинца, но она возвращалась. Ведь должна же быть причина тому, что на материке -- за всю планету майор не мог поручиться -- существует только одно государство! Или дело в парапсихических силах? Если они наследуются, как цвет волос или глаз... должны быть и вариации. Не может только силой удерживаться у власти одна династия, если могущество ее чародеев будет сильно колебаться. Эвейнцы называли это "варварскими княжествами" -- объединенные на одно-два поколения под властью особенно сильного шамана земли. Потом умирал шаман, и страна-однодневка разваливалась снова, разодранная на части усобицами соперничающих чародеев. Могло показаться, что колдовство загнало этот мир в страшный социальный тупик безо всякой возможности дальнейшего прогресса... если бы не Эвейн. Насколько мог судить Кобзев, последние два тысячелетия Серебряная империя сохраняла основные свои черты. Она расширялась -- медленно, но неуклонно. Увеличивались число чародеев и их сила. Но император царствовал, владетели правили, колдуны объединялись в гильдии, а крестьяне всех их кормили. На свой лад это тоже был тупик, хотя и несравненно более уютный, чем непрекращающиеся кровавые стычки за эвейнскими рубежами. То же самое касалось и технического прогресса. Лингвист Шойфет уверял, что основная миграция с Земли на Эвейн (название страны все крепче и крепче прилипало ко всему миру) произошла три, не то четыре тысячи лет тому обратно. Индоевропейские племена того периода были дикарями даже по сравнению с жителями Востока, строителями пирамид и зиккуратов, хотя и те не знали ни железа, ни стремени, ни хомута. Но за прошедшие годы их земные родичи вышли в космос, в то время как потомки первопоселенцев Эвейна (возможно, существовали и более ранние волны миграций, но с их следами ограниченный контингент до сих пор не сталкивался) додумались только до спичек. Шойфет продолжал твердить, будто наличие в обществе чародеев тормозило развитие техники само по себе -- дескать, зачем развивать механику и геометрию, когда сильный телекинетик, вроде того же ат-Бхаалейна, мог поднять почти любой груз? Всякий раз, стоило упрямому лингвисту сесть на любимого конька, Кобзев показывал ему местные спички. Вездесущий и незаменимый снабженец Либин выменял их у кузнеца на пару килограммов стреляных гильз. Спички были совершенно как земные, только раза в два побольше. Выходило, что есть у местных жителей и наука -- по крайней мере алхимия. Но плодами ее они почему-то не пользовались. Вертолет завалился набок, выписывая вираж над замком Бхаалейн, прежде чем опуститься у кромки леса, где все еще виднелись остатки разбитого БТРа. Бдительный Кобзев заметил, что местные жители уже начали растаскивать технику на металлолом. До того как посланец владетеля появился у ворот лагеря, майор Кобзев два дня не мог набраться смелости пустить себе пулю в лоб. Он никак не мог понять, ни что на него нашло -- идти по бубенчиковским стопам и воевать с эвейнцами, -- ни что теперь делать. Гонца он принял едва ли не за ангела небесного. Майор предполагал, что владетель Бхаалейн обрушит на его голову громы и молнии... но гонец передал почтительно, что его господин желает встретиться с воеводами ши близ замка Бхаалейн послезавтра в полдень. И ускакал. Из ворот, как и в прежние разы, выехала пестрая кавалькада -- сам Бхаалейн, его управляющий, воевода, с полдюжины чародеев... Но вместо пары десятков дружинников владетеля сопровождали всего пятеро -- верно, лучших из лучших. "Или лучших из уцелевших?" -- мелькнуло у Кобзева в голове. Потери ограниченного контингента в эскападе у замка были ему известны точно -- тридцать два убитыми и четверо ранеными. А вот сколько полегло дружинников, ему оставалось только догадываться. Если бы в докладе капитана Бобрушкова было хоть полслова правды, то охранять мрачные стены, возвышавшиеся вдали, было решительно некому. Про себя гэбист решил, что бхаалейновцы потеряли примерно столько же бойцов -- меньше убитыми, но больше ранеными, то есть при местном уровне медицины прямыми кандидатами в покойники. Результат, конечно, печальный, но и обнадеживающий. Если договориться с местными феодалами все же не получится, то позволить себе подобные потери группировка вторжения сможет. А вот дружины владетелей -- нет, потому что самая крупная из них едва насчитывала полторы сотни бойцов и чародеев. Майор Кобзев вышел навстречу владетелю пешком -- как всегда. Здешние кони, никогда не видавшие машину пугались бэтээров и бээмдэшек, и владетель не приближался к самосадным повозкам демонов, опасаясь, очевидно, за свое достоинство. Переводчик Шойфет следовал Кобзевым как ломаная, длинная тень. Обычно Бхаалейн приветствовал гостей первым -- в своей грубоватой, обманчиво простодушной манере. Но в этот раз владетель молчал, и Кобзеву пришлось взять инициативу на себя. -- Привет тебе, владетель, -- проговорил он с натугой, подавляя привычное "Здравствуйте, товарищ". -- Я... пришел принести тебе наши извинения за несчастливое недоразумение... -- Вы странный народ, демоны, -- перебил его Бхаалейн с насмешкой. -- Вначале вы требуете от меня извинений за то, в чем нет моей вины, а потом извиняетесь за то, в чем нет вашей. Это мой управляющий, -- он остро покосился на мрачного толстяка, -- счел, что слова вашего посланца оскорбительны для меня. Наши воины сошлись в честном бою, и оскорбление, если и было, смыто кровью. Мы можем говорить. Кобзев вгляделся в лицо собеседника. Это было нелегко -- владетель не утруждал себя тем, чтобы спешиться перед разговором, и приходилось изрядно задирать голову. Но владетель вроде бы говорил искренне... хотя воевода с, ним, кажется, не согласен, слишком он хмур и набычен. Может быть, для эвейнцев и вправду все так просто? В чужой монастырь... -- Я судил о вас по нашим законам, -- чопорно проговорил он. -- Я извиняюсь. -- И я судил о вас по нашим законам, -- отозвался Бхаалейн. -- Я был не прав. Что он хотел этим сказать, майор так и не понял. Дискуссия о праве прохода через бхаалейновские земли продолжилась с того места, на котором застопорилась перед злосчастным нападением на купеческий караван. Похоже было, что сражение у замка кое-чему научило владетеля -- тот, хоть и старался не показывать этого, был готов идти на большие уступки, чем прежде. Чтобы убедить его в правильности выбранной линии, Кобзев, в свою очередь, поддался сильнее, чем полагал бы нужным в других обстоятельствах. Когда воевода принялся многозначительно поглядывать на солнце -- самому владетелю все то же достоинство не позволяло так явно намекать, что пора бы и закругляться, -- Кобзев осторожно осведомился, не желает ли владетель Бхаалейна продолжить беседу в другой раз. -- О да! -- пророкотал тот. -- Но прежде чем вы покинете окрестности моего кирна, демон, скажи мне -- что вы делаете с раненными в бою сородичами? -- Лечим по мере наших возможностей, -- ответил гэбист недоуменно. Ему захотелось поинтересоваться недоуменно: "А вы думали, мы их жрем?" -- Это достойно, -- кивнул владетель. -- Но я говорил о раненых, попавших в руки ваших противников. Сердце Кобзева подпрыгнуло, зашвыривая желудок в горло, как баскетбольный мяч в корзину, и рухнуло в самые пятки. -- Не желает ли владетель сказать, что у него в плену находится наш боец? -- поинтересовался он. При беседах через переводчика он постоянно сбивался на этакий безличный стиль, страшно злился на себя за это, но ничего не мог поделать. -- Не в плену, -- поправил Бхаалейн с неудовольствием. -- Он не был пленен в бою. Мы случайно захватили его тело в замок, собирая наших раненых. -- А что принято у вас делать с пленными? -- поинтересовался Кобзев, только чтобы выиграть время. Ему в голову не приходило, что местные могут захватить советского солдата живым, и теперь майор недоумевал, почему. -- Дело чести владетеля -- выкупить своего дружинника, будь то родович или наймит, если тот желает вернуться к нему на службу, а не переметнуться к победителю, -- ответил Бхаалейн. -- Но вашего бойца я готов вернуть бесплатно. Мне он не нужен, и мой управляющий жалуется, что пленник слишком много ест. Кобзеву пришлось очень внимательно вглядеться в прищуренные глазки владетеля, чтобы заметить притаившуюся там усмешку. "Ну погоди, толстяк, -- в бессильной ярости подумал он, -- я тебе еще припомню твои шуточки. Вот когда у нас будут стоять гарнизоны по всему Эвейну... тогда ты запоешь по-иному. А пока смейся-смейся". Гэбиста трясло невидимой, мельчайшей дрожью. Да, он не может оставить советского солдата в туземной темнице... тем более во власти Бхаалейна, не жестокого намеренно, но безразличного до последней степени к жизни и благополучию пришельцев. Но и принять его обратно он не имеет права! За столько дней телепаты Бхаалейна могли не только высосать из его мозгов все, что тот знает о Советском Союзе, социалистическом строе, об армии, наконец, но и вложить туда любые приказы. Вырезать под покровом ночи все руководство группировки. Открыть дорогу в лагерь налетчикам. Внедриться в... Кобзев не очень хорошо представлял, куда можно внедриться в тесном кругу допущенных к тайне межпространственных ворот, но и эта мысль мелькнула у него в голове. Но это -- риск теоретический. А вот если он сейчас откажется принять пленника обратно... ладно бы Шойфет, его еще можно запугать до безъязычия, но двое мордоворотов с "Калашниковыми" за спиной, такого эти не простят... -- Когда вы сможете вернуть его нам? -- проговорил Кобзев, слыша свой голос как бы со стороны. -- Через два дня, -- ответил за владетеля Раатхакс. -- Целительница говорит, он еще не до конца окреп. -- Хорошо, -- выдавил гэбист. -- Мы будем ждать. Владетель кивнул и неспешно развернулся к замку. * * * Замполиту Бубенчикову судьба, очевидно, предназначила служить злым роком контингента межпространственной помощи. После фиаско, которое потерпел замполит на ниве идеологической работы, из лагеря его старались не выпускать. Этим обстоятельством Бубенчиков очень тяготился и даже протестовал, требуя позволить ему проводить беседы с населением соседних деревень. Но Кобзев, к которому замполит обратился поначалу, справедливо заметил, что после предыдущего выступления замполита командование группировки до сих пор не может наладить диалог с владетелем Картрозом, через чьи земли лежала дорога в срединные области Серебряной империи, -- тот с большим скрипом согласился не убивать подлых демонов на месте, но дальше этого дело не шло. Поэтому замполиту Бубенчикову следовало бы не лезть в дипломатию, а молчать в тряпочку и заниматься своими непосредственными обязанностями -- поддерживать моральный дух красноармейцев. Обиженный замполит пошел к командующему, но оказалось, что Кобзев успел первым. От командующего Бубенчиков вышел белый и дрожащий и принялся отравлять жизнь обитателям базового лагеря. От его бдительности не могло укрыться ничто. Попал под раздачу даже безответный переводчик Лева, уличенный в напевании идеологически невыдержанной колыбельной Шуберта. Стало полегче, когда раздраженный Кобзев позволил замполиту проводить занятия с бывшими разбойниками, срочно перекрещенными в "освободительное движение эвейнской бедноты". Гэбист рассудил, что проще дать Бубенчикову немного воли, чем ежедневно вылавливать из уходящей на Большую землю дважды перлюстрированной почты его доносы. Кроме того, за идеологическую работу все равно придется отвечать. Потом дружина владетеля Бхаалейна сровняла тренировочный лагерь с землей, и способности замполита опять остались не востребованы. Бубенчиков бродил по новому лагерю, вяло проводил партсобрания и придирался к солдатам по каким-то совсем уже немыслимым поводам, чего за ним прежде не водилось. Тем вечером внимание рыскавшего по базе замполита привлек шумок, доносившийся из одной офицерской казармы. В этом, собственно, не было ничего предосудительного, но острый слух героя Праги уловил бряканье гитары артиллериста Ржевского, которого замполит не любил за старорежимную фамилию. Поэтому он, не раздумывая долго, подошел к двери, за которой звенели струны и стаканы, и распахнул ее без стука. Господа офицеры застыли, не успев в очередной раз сдвинуть граненые "бокалы". Бубенчиков повел носом и внушительно прокашлялся. -- Товарищ замполит!.. -- радостно воскликнул Ржевский и, осекшись, добавил гораздо тише: -- Присоединяйтесь... Вместо ответа Бубенчиков обвел взглядом стол. Ничего криминального он там не обнаружил. Поверх газеты, заботливо прикрывавшей казенную скатерть, были разложены плавленые сырки, черный хлеб, квелые огурцы, ломтики домашнего сала, благоухавшего чесноком на всю комнату, перебивая свежий аромат новых досок. С краю стола примостилась горсть окаменевших ирисок, припасенных, очевидно, для последней стадии опьянения, когда уже все равно чем закусывать. Некоторое время замполит раздумывал, не стоит ли закатить скандал, потом махнул рукой и устроился на краю койки. -- Наливайте, -- велел он, подпирая щеку мясистой ладонью. Ржевский взял на гитаре одинокий аккорд, сложный и печальный. Лейтенант Топоров поспешно вытащил из-под стола трехлитровую банку, на которой еще сохранилась потертая этикетка "Сок томатный с мякотью", и щедро плеснул в подставленный кем-то стакан подозрительно розовой жидкости. За время службы Бубенчикову приходилось пивать самогон самых необыкновенных оттенков -- от алмазно-прозрачного до мутно-коричневого (который должен был в случае неожиданной проверки изображать кофе). Поэтому замполит, ловко стащив со стола ломоть хлеба с салом, одним движением локтя влил в распахнутый рот половину содержимого стакана, сглотнул и зажмурился, ожидая реакции организма. Реакция последовала, но совершенно не такая, на какую рассчитывал Бубенчиков, ожидавший мазка наждачкой по небу и дальше, по пищеводу до самого желудка. Напиток и вправду оказался очень крепким -- чуть ли не как медицинский спирт, -- но скользнул в горло, точно масло. Он был сладким и ароматным, он пах медом и земляникой, а еще -- травами и летней душистой жарой, настаивавшейся много дней в тяжелых бутылях с домашней наливкой. Этот аромат сбивал с ног, он пробуждал где-то в самых глубоких и древних отделах мозга память предков, открывал в человеке лучшие чувства и стремления, приобщая не описуемой словами благодати... Бубенчиков сглотнул еще раз, и призрак нирваны отступил, рассеиваясь. Замполит тряхнул головой, открыл глаза и, набычившись, оглядел занервничавших офицеров. -- Откуда взяли? -- просипел он -- глоток наливки не прошел бесследно даже для его луженых голосовых связок. Как выразился позднее Ржевский, "брехня эта офицерская солидарность". Все взгляды разом обернулись к лейтенанту Топорову. Тот побледнел и замялся. -- Ну? -- все тем же зловещим шепотом осведомился Бубенчиков. -- Да вот... принесли... -- не своим голосом произнес Топоров и уронил стакан. * * * Майор Кобзев готов был рвать на себе волосы. Удерживало его только два обстоятельства -- во-первых, шевелюра его и без того угрожающе редела с каждым годом, а во-вторых, над столом Кобзева нависал торжествующий Бубенчиков, и демонстрировать ему свое отчаяние гэбист не собирался ни при каких обстоятельствах. Злополучная банка с наливкой разделяла спорщиков точно барьер. Майора одолевало непреодолимое искушение посмотреть на замполита через банку и увидеть, как колышется его разбухшая розовая харя. -- Не вижу в случившемся трагедии, товарищ Бубенчиков, -- упрямо повторил он. -- А это... это... непотребство?! -- патетически воскликнул замполит, размахивая руками. -- Советские офицеры, позоря свое высокое звание, берут с уходящих в самоволки солдат мзду алкоголем! Да это трибунал! При слове "трибунал" обвиняемые разом съежились. Собственно, ни замполит, ни гэбист не обладали правом решать их судьбу, но все понимали -- к чему придут сейчас спорщики, так и будет. -- Ну зачем сразу трибунал, Николай Марксленович? -- успокаивающе проговорил Кобзев. -- Товарищи, очевидно, не прониклись важностью нашей миссии, глубиной момента... но их ли в этом вина? Замполит пожевал губами. Обвинение было серьезное. Ясно, на что намекает Кобзев -- дескать, это товарищ Бубенчиков не донес до отдельных членов партии... а кто в этом чертовом контингенте не партийный? Только комсомольцы. -- А нарушение устава? -- парировал он. -- Устава караульной службы, между прочим, Степан Киреевич? А самовольные отлучки рядового и младшего офицерского состава из расположения части? -- Явление, безусловно, недопустимое, -- подхватил Кобзев. -- Совершенно недопустимое и безобразное. Но подпадает ли оно под трибунал? Ведь мы имеем дело не с какими-то... неустойчивыми элементами. Участники нашего опыта выбирались весьма тщательно. Мы не можем из-за одного проступка, пусть и позорного, брать под сомнение безупречное прошлое... -- Можем! Можем и должны! -- брызнул слюной Бубенчиков. -- Ни в коем случае! -- возмутился Кобзев. Им двигало только одно желание -- замять дело, ни в коем случае не вынося сор за ограду базы. Если состав контингента начнет меняться, сохранить секретность в случае неудачи будет все сложнее с каждым вырвавшимся за барьер стоячих камней. -- А вам, Николай Марксленович, следовало бы проявить немного понимания. Наши солдаты и офицеры живут фактически без связи с родиной, в замкнутом пространстве, точно в подводной лодке, но постоянно в виду Земли. И если даже лучшие, рекомендованные партийными организациями и государственными органами ломаются в таких тяжелых психологически условиях, очевидно, нагрузка слишком велика. Я бы предложил ограничиться дисциплинарными мерами в отношении нарушителей... и пересмотреть линию руководства группировки в отношении увольнительных. Замполит застыл, побагровев. На лбу его отчетливо завиднелся старый иззубренный шрам от удара кирпичом. -- Следует четко отделять местное население, в целом, несомненно, дружественное советскому народу и армии, -- продолжал подхваченный нахлынувшим вдохновением Кобзев, -- от угнетающих его феодалов и чародеев, чье влияние на неокрепшие политически умы крестьян мы стремимся преодолеть. Самоизоляция, необходимая на начальных этапах процесса, теперь превратилась в оковы, не дающие нам сделать новый шаг в советско-эвейнских отношениях. Необходимо зримым примером повести прогрессивные слои крестьянства к светлому будущему социализма, и сделать это можно, лишь обеспечив постоянный и повсеместный контакт между лучшими из наших солдат и местными жителями. Я предлагаю разрешить увольнительные для рядового состава и в дальнейшем более гибко подходить к подобным вопросам. Бубенчиков осоловело помотал головой. В глазах его читалась явственно только одна мысль: "Вот же продувная бестия!". -- Вас, товарищи, -- Кобзев царственно обернулся к виновникам, -- я не задерживаю. Думаю, ваши дела будут рассмотрены и на собрании партийного актива, и руководством контингента межпространственной помощи. Офицеры, забыв о всяком достоинстве, ломанулись к выходу, радуясь, что отделались дешево -- ничего страшнее выговоров с занесением им не грозило. -- А вы, товарищ Бубенчиков, останьтесь, -- мстительно договорил гэбист. -- Нам с вами еще следовало бы обсудить... проблемы политпросвещения в применении к текущему моменту. Замполит покорно опустился на стул. Он понимал, что его переиграли по всем статьям. А вот чего он не знал, так это того, что Кобзеву хотелось выть в голос. Привыкший быть хозяином положения, гэбист сейчас только казался таковым. На самом деле выбора у него не было. Если не разрешить солдатам ходить в увольнительные в деревню, они станут, как и прежде, отправляться в самоволки. Но так или иначе, а ничего хорошего от постоянного общения советских бойцов с местными Кобзев не ждал. Ну ничего. Завтра бхаалейновцы должны вернуть наконец своего пленника. Это окажет на моральный дух солдат самое благоприятное воздействие. Глава 12 -- Здравствуй, демон. -- Моренис просунула голову в полуоткрытую дверь и критически оглядела красного, как рак, голого Толю Громова. -- Нет, в дружину Бхаалейна тебя бы не взяли. Толя беспомощно пожал плечами, пытаясь натянуть штаны, не теряя при этом остатков достоинства. Он уже привык, что в его комнату -- для камеры каморка на третьем этаже башни была недостаточно сырой и мрачной -- без спросу заглядывают посторонние люди: кто придет поглядеть на демона в клетке, кому-то позарез приспичит спросить его о чем-то. Но это были, как правило, мужчины, и о своем приближении они обычно оповещали топотом шагов на лестнице и бряцанием оружия. Моренис ходила бесшумно, как кошка, и выбирала для появления самые неподходящие моменты. -- Почему не взяли? -- поинтересовался он, наперед зная ответ. -- Хлипок, -- отрубила целительница. -- Тауторикс не заходил? -- Заходил, -- кивнул пленник. Он уже знал, что Тауториксом зовут командира замковой дружины, похожего на Илью Муромца в преклонных годах. -- Тогда ладно, -- целительница дернулась было обратно, но передумала. -- Ничего не сказал? -- Нет, -- покачал головой Толя. После того как провидец обучил его местному языку, обитатели замка стали меньше чуждаться пленного демона, но вести с ним дружеские беседы по-прежнему были не расположены. Поболтать с ним соглашалась только Моренис, когда у нее выдавалось свободное время. -- Тогда я скажу. -- Колдунья решительно ступила через порог. -- Да одень ты порты! Стоит, как аист... Толя покраснел еще пуще и, отвернувшись, поспешно натянул изрядно замызганные штаны. -- Отпускают тебя, -- сообщила Моренис просто. Толя присел на койку. -- Как?.. -- А вот так. -- Целительница пожала плечами. -- Владетель решил показать свою щедрость и не взял с вашего воеводы виру. Хотя стоило бы. Так что завтра утром тебя передадут с рук на руки этому... Степану ит-Кирею. Толя не сразу понял, что она говорит о майоре Кобзеве. Майоре КГБ. -- А... потом что? -- спросил он, с трудом ворочая одеревеневшим языком. -- Это уже ему решать, -- развела Моренис руками. -- Не знаю, как у вас, демонов, принято. У нас пленных дружинников попрекать не принято, даже если за них вира большая плачена. Вот если переметнулся пленник, тогда его старые товарищи добрым словом не помянут... да и то -- смотря какому владетелю служат. -- Это как -- переметнулся? Изменил, что ли? -- Ну как "переметнулся"? -- удивилась Моренис. -- Под руку другому владетелю пошел. Вот Тауторикс, я слышала, дружин пять сменил, прежде чем осел у Бхаалейна -- щедрый здесь владетель и добрый, хотя по повадке и не скажешь. Среди наймитов такое случается сплошь и рядом... А что, у вас нет? Толя покачал головой. Он всего пару раз сталкивался в лагере с Кобзевым и теперь, пытаясь вспомнить, как тот выглядел, видел только холодные, колючие глаза неопределенного цвета. В памяти, как назло, всплывало что-то маресьевски-гастелловское -- "Умри, но врагу не дайся!" и тому подобное. Что же о нем скажут ребята, когда он вернется? И что спросит этот лютоглазый гэбист? "А вы, гражданин, когда продались эвейнским помещикам? Почему вас пощадили -- одного из всех? Давно держите связь со своими сообщниками?" -- Э-э, да тебя трясет! -- Целительница порывисто потянулась к пленнику, коснулась его нагого плеча, усмиряя суматошное биение сердца, ослабляя натяжение того, что лекари Эвейна называли "холодной сетью", а медики Земли -- парасимпатической системой. -- Чего ты боишься, демон? -- спросила она, вглядываясь в застывшее лицо юноши. -- От тебя шарахается все владение Бхаалейн, а ты боишься? -- Я... боюсь возвращаться, -- прошептал Толя. И заплакал. Если бы Моренис тау-Эпонракс могла читать мысли, она посмеялась бы над нелепыми выдумками впечатлительного ши. Но это был не ее дар. Испуг политически грамотного Толи она приняла за признак реальной угрозы. А клятва целителей требовала от нее помочь больному. -- Тогда не возвращайся, -- предложила она и сама поняла, что ляпнула что-то не то. Сердце Толи Громова, только что успокоившееся, опять пустилось в галоп. Он открыл рот, пытаясь ответить, но судорога скрутила его лицо, смяв жуткой плаксивой гримасой. Моренис провела ладонью по его щекам, расслабляя мимические мышцы. Пальцы ее намокли от чужих слез. -- Бедняга, -- прошептала она. -- Ты боишься вернуться к своим, и боишься остаться, и боишься решить, чего ты боишься больше. Но... -- Целительница вздохнула. -- Даже если всю жизнь прожил в страхе, рано или поздно наступает миг, когда нельзя больше бояться. Она помолчала секунду и вышла, беззвучно притворив за собой дверь. * * * Солнце опять сияло. Ярко-ярко. Майор Кобзев даже задумался, как получается, что погода в здешних краях стоит неизменно хорошая. Дожди идут ровно столько, сколько нужно полям, а все остальное время небо радует глаз аквамариновой глубиной, и только редкие тучки проползают по нему из края в край, чаруя причудливыми формами. Вот и сейчас над замком Бхаалейн висело облако, похожее на звезду -- правда, скорее морскую, потому что лучи ее изгибались под самыми разными углами. Но гэбист все равно решил считать это хорошим знаком. "До чего я опустился, -- горько пожурил он себя. -- Суеверия. Колдовство. Ворожба на сушеных мухоморах". Интересоваться причинами подобного благолепия у местных жителей он попросту боялся -- что, если и это работа чародеев? Вертолет ткнулся в землю куцыми колесиками -- вначале задними, потом передним. Винт покрутился еще немного вхолостую, и машина застыла окончательно. -- Надеюсь, сегодня нам не придется их ждать, -- пробормотал Кобзев себе под нос. Владетель Бхаалейн мог заставить посланцев стоять на дороге добрых полчаса, прежде чем выйти на переговоры, -- такое уже случалось. Судя по всему, ничего оскорбительного местные жители в этом не находили -- но то местные, а гэбист чувствовал себя оплеванным и с каждым таким случаем таил все больше зла на Рахтаварина ит-Таварина и на весь Эвейн. Шойфет нервно потер руки. С каждым днем эта привычка раздражала Кобзева все сильнее. Пленного десантника -- уже выяснили, что звать его Анатолий Громов и числился он погибшим во время злосчастного боя у замка, -- должны были передать советским командирам на том же месте, где велись переговоры. Судя по всему, для туземцев это было дело обычное, Кобзев же не находил себе места. Понятно, что придется допрашивать этого... пленника, старательно и долго. Туземцы самодовольны и высокомерны, едва ли они стали таиться от раненого беса. Но сомнения глодали майора. Что, если все, что видел рядовой Громов, подсказано ему хитрым телепатом... или наоборот, самое важное стерто, убрано из его памяти... или сам он превращен в заводную куклу, подчиненную только приказам колдуна? Можно ли вообще подпускать его к бывшим товарищам? Или, заполучив назад, тут же отвести в ближайший лесок и пустить там пулю в затылок для надежности? А может, сначала допросить, а потом уже нейтрализовать? К удивлению гэбиста, в этот раз владетель с обычной свитой выехал из ворот кирна, едва вертолет опустился на землю. Когда кавалькада подъехала поближе, Кобзев разглядел, что ко всегдашним спутникам Бхаалейна добавились бледная темноволосая женщина и совсем молодой парень, сидевший в седле мешком. Соломенные волосы парня были растрепаны, а руки связаны -- скорее символически, потому что другой конец тонкой бечевки крутила в пальцах брюнетка. -- Привет тебе, владетель, -- проговорил Кобзев, когда Бхаалейн остановил своего мерина-тяжеловоза в десятке шагов от конвойного отделения. -- И тебе привет, воевода, -- дружелюбно отозвался тот. -- Представляю тебе Моренис тау-Эпонракс, чародейку гильдии целителей, служащую мне без обетования. -- Как-как служащую? -- переспросил Кобзев вполголоса. -- На сдельной работе, -- перевел Лева. -- А-а, -- протянул Кобзев глубокомысленно, хотя все равно ничего не понял. -- Передай ей мои наилучшие... и спроси, почему наш солдат связан. -- Это... -- пробормотал переводчик, выслушав ответ, -- ...не совсем понимаю... символ, наверное... уз... нечто вроде таблички "пленник" на груди. Койна Моренис держит веревку, потому что... технически... он ее пленник. "И я даже не хочу спрашивать, как ей это удалось", -- мрачно подумал Кобзев. Связанный солдат тревожно озирался, то приглядываясь к встречающим, то обводя взглядом эвейнцев. -- А это вообще Громов? -- поинтересовался внезапно засомневавшийся гэбист у лейтенанта Топорова. Тот уверенно кивнул. -- Так точно, товарищ майор! Кобзев замялся. Как полагается производить обмен пленными, он еще представлял себе, но как принимать их в подарок -- не имел понятия. -- Койна Моренис, -- избавил его от необходимости выдумывать что-либо самому владетель Бхаалейн, -- вы объявляете этого ши здоровым и не нуждающимся во вспоможении гильдии целителей? Шойфет добросовестно переводил. -- А?.. -- Целительница вскинула голову. Похоже было, что она глубоко задумалась, и слова владетеля застали ее врасплох. -- Да... да, конечно. Она отпустила шнурок, и тот змейкой скользнул в траву. Рядовой Громов потер запястья, будто не в силах поверить, что они не связаны. -- Ты свободен, -- проговорила Моренис. -- Можешь возвращаться в свое войско. -- Губы ее шевельнулись, но ни Кобзев, ни Лева Шойфет не разобрали слов. -- С коня слезь, -- не то приказал, не то посоветовал Тауторикс и добавил вполголоса что-то оставленное Левой без перевода, но прозвучавшее почти как: "Позорище..." Медленно, точно во сне, Толя Громов соскользнул с крупа смирной буланой лошадки. Он сделал несколько шагов через разделявшую обе группы по негласному уговору нейтральную полосу и остановился. "Ну же! -- мысленно взывал к нему Кобзев. -- Шагай! Еще не хватало тебе от радости закатить истерику перед местными, дубина! Шагай же!" -- Р-рядовой Громов! -- вскрикнул Топоров неуместным фальцетом. -- Ш-шагом марш! Толя Громов дернулся, как от удара. Он сделал еще шаг, потом обернулся, глядя на целительницу -- та смотрела на него печально и всепонимающе, так что Кобзева мороз продрал от ее взгляда. -- Р-ря!.. Кобзев оттолкнул лейтенанта. Тот пустил петуха и смолк, гневно глядя на оцепеневшего посреди нейтральной полосы Громова. Конвойное отделение напряглось, как один человек, сжимая автоматы. Десантник отшатнулся. Его, точно куклу на веревочках, мотало то вперед, к своим, то обратно, к эвейнцам, и Кобзев, уже поняв, что творится нечто непредусмотренное, шагнул к нему, поднимая руку. И Толя Громов от ужаса совершил самый безумный поступок в своей жизни. Он сделал шаг назад. Потом еще один, оборачиваясь. Губы его зашевелились. -- Что он бормочет? -- нетерпеливо бросил Кобзев через плечо. -- "Владетель Бхаалейн, -- перевел Лева механически, -- прими меня под свою руку!" Гэбист оцепенел. В мозгу его рождались идеи, одна другой безумней и губительней -- вытащить пистолет и застрелить Громова, и застрелить Бхаалейна, и перестрелять всех свидетелей, и застрелиться самому... Вариантов было слишком много. И Кобзев так и не успел выбрать из них один, прежде чем владетель Бхаалейн не окинул